26 ноября, 5.30. Интуиция ласкова сегодня со мной: говорит, что будет – случится, разразится прекрасный день для тех, кто и привык, и не боится грустить (для меня).
Сижу, пишу от руки, смеюсь над собой (ладно, чего там, и горжусь… самую малость): книга «Я» втолкнула меня в пантеон… Не нападайте, так в Эстонии написали.
Я пишу сейчас не ремейк, не ремикс, я завис в межсуточном пространстве, секундами теряя представление о пространстве (будучи ввиду дебюта превознесен до небес), отмахиваясь от обаятельного, как сон с картинками из детства, звания «талантище» и не дотягивая до милой глазам и сердцу читателя шоу-бизнесовой фантасмагории в духе себя же поры «Акул пера».
Эта книга будет менее иронична, ибо ирония исчерпаема. Очевидно же, что я эссеист (с восхищением и укоризной мне это втолковывали после первой книги Александр Куприянов, глава радио «Комсомольная правда», и Игорь Кот, главред «Советского спорта»… с укоризной, имея в виду, что Божией милостью эссеист тратит себя на семечки); очевидно также, что я не умею держать большую форму, зато у меня жадный до нюансиков глаз и редкое чувство слога (когда не ленюсь), культура письма и страсть к душераздирающим финалам.
Настоящую книгу я затеял, потрясенный, без кокетства, реакцией на дебютную. И на сей раз будет необычный жанр, суть которого определить даже для меня проблема, чего уж говорить о читателях Полины Дашковой или о продюсере Евгении Фридлянде.
Я хочу, чтобы… Я хочу, чтоб эта песня, эта песня не кончалась, и, ее услышав, Ты спросила: «Не мое ли имя прозвучало?» Чтобы вы и эту песню Антонова вспомнили. Чтобы вы меня возвели в герои нового бурлеска, который такой бурлеск, когда он может даже с вульгарным шоу-бизнесом сделать то, что Цирк дю Солей делает с обычным цирком, – наполнит его чувствами. Их, чувств, должно быть половодье, чтоб некоторые страницы были прочитаны фелаиниевской неустроенностью, где главное – виньетки, наполняющие воздух одновременно предвкушением и смутным беспокойством.
У меня есть сладкая сердцевина – счастливое детство, я туда время от времени ныряю – из соображений гигиены. Моя сила оттуда, и то, что я, был период, сладострастно разлагался в декадентском угаре, когда разуверился в себе, говорит только о том, что я совершил глупость, вспоминая которую, я обливаюсь потом стыда.
После первой книги меня похвалили за зрение, за спорадический вкус, но ругали за излишнее стремление к вычурности.
Но это не стремление, это – Я!
Я раб этого стиля; только такой стиль поможет мне выстроить события своей жизни, нахально утверждаю, наисодержательной, – а события бывают только наисущественные (посему и жизнь отличает содержательность, – выстроить их по: ЛЮДЯМ, СТИХАМ, КИНО, ПЕСНЯМ. Которые оказали и продолжают оказывать на меня влияние.
Но ЛЮДИ прежде всего.
Не я ли сказал, а вы присвоили, что в мире всегда найдутся люди, которые будут любить вас, и люди, которые захотят сделать вам больно. Часто это одни и те же люди.
Я есть герой масскульта, но для героя много думающий, для масскульта избыточный, умный. Не я ли сказал, а вы присвоили, что масскульт затягивает в свою воронку каждого, будь ты хоть Владислав Сурков или евойный друг, певец инфернальности Вадим Самойлов, одержимый собою Евтушенко или экс-бунтарь Бегбедер.
Эта книга должна, сверх всего, смыть, развеять тоску, быть местами благоглупой, культивировать (а не совеститься) ностальгию, научить все время двигаться, спорадически отвлекаясь на мысли о шагреневой коже души, которая всегда была облучена энергией.
У меня бывает: надо мной будто разверзаются небеса и какой-то луч как вдарит!
Как это описать?
Я не Вознесенский и не Бэлла Ахатовна, светлая гениям память, хотя, как и они, убежден: «Все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов».
Книги пишутся для девиц. Я был зело удивлен, когда меня стали разубеждать, что лишено смысла, бо я записной дамский угодник, по временам перехватывающий через край.
И для МАМЫ и ПАПЫ.
…Ну вот, не пролог, а черт знает что такое.
Айда со мной, маньяки.
Я уж постараюсь, чтоб минуты, когда вы будете читать, проходили на цыпочках, приложив палец к губам.