Так живет могучий ум

Что делает могучий ум, когда вокруг царит преисподняя и все вокруг жалуются, что эта погода – не благорастворение воздухов, а крематорий? Люди, такие как я, который есть самый могучий ум из ныне существующих на планете, не жалуются на крематорий.

Что делает могучий ум, когда все остальные жалуются на то, что работать невозможно? Он берет книжку Заболоцкого, выпущенную «Комсомольской правдой», и, осмысливая ЧП, случившееся с бедной девочкой в Пятигорске, перечитывает стихотворение «Некрасивая девочка». Могучий ум сам подсказывает, что из Заболоцкого и почему именно из Заболотского нужно прочитать. Именно «Некрасивую девочку» – не потому строчка «Среди других играющих детей она напоминает лягушонка» относится к убиенной, которой земля пухом (а нелюдю, ее убившему – мучительную медленную смерть). Она была несказанно красива, хотя вот эти строчки из Заболоцкого распространяются на всех нас, мы все в детстве по своей нескладности напоминали лягушат. И не о ЧП эта колонка, а о том, как странно в жизни все переплетается.

Заболоцкий написал о девочке, в которой – цитирую:

Прочитать стихотворение про эту девочку, прочитать эссе Гончарова – я это сделал в пекло, готовясь к завтрашнему дню, забитому под завязку съемками.

Эссе Гончарова о том, как жизнь делится на материальную жизнь, практическую, и на другую – идеальную. Практической жизнью жить никто не хочет, особенно в такую жару. Все хотят жить жизнью обломовской, идеальной.

Но вот если прочитать эссе Гончарова (а я думаю, что из всех жителей планеты Земля это сделал один я, это утомительный труд – читать такие эссе в такую жарень), то можно сделать важные умозаключения, они не касаются «Новой волны» в Юрмале. Они касаются того, как кто живет.

Я уже писал на TopPop.ru, что фильмы раннего Брандо смотреть тоже тяжкий труд. Никто не потрудится посмотреть фильмы, где бесперебойно, в течение четырех часов в башку втемяшиваются какие-то основополагающие истины.

Там есть фильм «Сайонара», и в нем есть реплика. Никто ее не расслышал, а я расслышал. Даже Марлон Брандо, на которого, набирая лишний вес, я все больше становлюсь похожим, не расслышал ее на съемках. Там девушка, не дождавшись положительного ответа после признания в любви какому-то, как принято говорить среди девчонок на TopPop.ru, перцу, выдыхает реплику: «Я лучше пойду, пока не утратила обаяния».

Это лучшая реплика, напоминающая мне другую реплику: «Я бы тебя поцеловала, но я только что вымыла волосы».

Есть реплики, которые слышу один я. Надо целыми днями готовиться к съемкам и при этом при всем видеть связь между полным провалом талантливого Дорна, неправильным избранием им маршрута, между Заболоцким, через эссе Ивана Александровича Гончарова, через поздравление Ольге Кабо, в 44 года решившейся родить ребенка – все вот это соединить в одно и жить этим, преисполненным понимания, что такой жизнью может жить только могучий ум – вот что я противопоставляю жаре. И завтра, и послезавтра будет то же самое.

Я надеюсь, что все вы проведете выходные без ссылки на крематорий, который нам устроила природа. Она, кстати, иногда подсказывает нам, что не все на свете имеет рациональное объяснение.

Почему я читаю стихи Заболоцкого? Я не знаю. При чем тут Дорн? Я не знаю. Я знаю только одно: полнокровной жизнью живут только те, кто ищет ответы на проклятые вопросы. Ответов никогда не будет, но от вопросов я не отстану.

 

Наглое изящество, или изящная наглость

Евгений Ю. Додолев ведет себя с наглым и меня восхищающим изяществом.

Так же пишет. Он, когда пишет, а пишет он чуть больше моего и чуть меньше димобыковского, обращается в Вагнера приблатненной журналистики: там, где для других разговор на хинди, ЕЮД как классический тип свирепого вольнодумца всем все разжует до картофельной тюри, выразительно ехидничая при том.

Вот об этом – о том, как Автор пишет – я и хотел молвить.

В «БИТЛАХ ПЕРЕСТРОЙКИ» он подтверждает реноме виртуозного сатирика с большим сердцем и лукавым, но при этом моментально фотографирующим взором. Таким, знаете, в котором читается «притяжение бездны» Славой Жижека: правильность бывает разная, вот моя, и вид гнилых помидоров, которые вы заранее подбрасываете в воздух, меня не смущает.

Его «Битлы перестройки» – такой конфуциански-магометанский конгломерат, то, о чем говорят, обыкновенно конспиративно понижающие голос мутноглазые обозреватели.

Я, наверное, знаю, что очень многие хотят писать, как ЕЮД: дело в соблазнительной простоте его приемов, ядовитых и жизнерадостных, как фильм «Борат».

Но ТАК ЖЕ пытались многие, а на выходе получалась сплошная неловкость.

Между прочим, для кого-то «Взгляд» – я встречал людей, подобное утверждавших – символизирует дорогостоящее духовное растление, а все ведущие горазды только на (прошу прощения у Михаила Леонтьева, написавшего блестящее предисловие к книге, за выпендрежное словцо) солипсические монологи, этакие конформные черти, прикрывавшиеся заботой о стране, не умевшие скрыть свой нарциссизм даже в монтажных склейках, не говоря о прямом эфире. Битлы, одно слово.

Но ЕЮД пишет о каждом из них так, что «причиняет приливы крови к голове».

Как по мне, это ловко выписанная сага о самородках, влюбивших в себя меня и меня же, самородка, вдохновлявших. Без них не то чтобы погибель мне была, но этой блестящей рецензии бы точно не было.

 

Горевать в одиночку

Запоминайте, я плохого вам не посоветую. Я приехал после тяжелейших съемок моей новой авторской программы, и пока она не выйдет в свет, о ней больше ни слова. Про программу я упомянул потому, что колонка будет небольшой, но емкой. Дело к вечеру, а когда день заканчивается, мне нужно подкрепить вас хорошей мыслью одного умного человека.

Страшно представить, но этот человек, о котором я скажу, даже умнее меня. Это невозможно представить, но это правда. Это человек такого же калибра, как Иосиф Бродский, только гораздо менее известный.

Лев Аннинский – очень известный литературный критик, исследователь, я бы даже назвал его ученым мужем, почему нет? Копаться в книгах, а потом писать блестящие тексты на основе этого долгого и нудного (а на сторонний взгляд, вообще неподъемного) копания – чем это не фундаментальная научная работа? Пусть даже она не финансируется так, как финансируются придурки в Сколково, выдающие себя за кальку с Силиконовой долины.

С Львом Аннинским я состоял в переписке в том возрасте, когда начинают одолевать проклятые извечные вопросы: кто виноват? Что делать? Кому засунуть? Кого убить? И так далее.

Это вам повезло: вы родились на белый свет, и вам тут же в подарок – колонки от Отара на TopPop.ru. А тогда мне некого было спросить о том, что мучило любой пытливый ум. А я был и остаюсь по-прежнему, уж, по крайней мере, в масштабах Грузии, самым пытливым умом.

Я тогда не знал, что такое свобода, как ее трактовать. Я писал письма ученым людям, и одним из адресатов моих безграмотных писем, полных междометий и воплей, напрочь лишенных смысла, был как раз Лев Аннинский.

Он по сей день жив-здоров, даже 75-летний юбилей он встретил, говоря штампом, во всеоружии. И вот он ответил на вопрос, в том числе мой: каковы промежуточные итоги? В его случае именно что промежуточные.

Иногда вы можете набрести на этого человека, листая каналы и останавливаясь на канале «Культура». Это благообразный даже не старик, а моложавый боец, очень умно и тонко рассуждающий об очень умных и тонких вещах.

Льва Аннинского спрашивают: что самое главное? Вот его ответ (76-й год человеку, помните об этом!): «Что самое главное? Я по-прежнему предпочитаю учиться. Никогда не хотел наверх, учить других. Предпочитаю учиться, и теперь с еще большим энтузиазмом, чем прежде. Чему учиться? Любить ближнее, понимать дальнее, терпеть неизбежное, страдать и радоваться вместе со всеми и горевать в одиночку».

Я не ослышался, и вы не ослышались. К какому выводу пришел человек, проживший богатейшую в мыслительном смысле жизнь. Человек, который понял строчки Бродского: «свобода от целого, апофеоз частиц». Что он понял? Горевать в одиночку. Потому что кризисы были, есть и будут. Имеется в виду личный кризис и тот, из-за которого Кудрин удрал в кусты.

Если радоваться и страдать человек должен вместе со всеми, то горевать – в одиночку. Я взял после этих слов паузу, набрал в легкие воздуху, если московское говно можно считать воздухом, выдохнул и сказал: как же мне повезло на людей, которые попадаются мне на пути.

Я предлагаю вам если не горевать в одиночку, то хотя бы подумать над тем, что значит «горевать в одиночку».

 

Жванецкий и его «женщины»

Я продолжаю читать книги. У вас все сплошные праздники, вы жрете водку, и думаете, что этим облегчаете жизнь. Мне некогда. Мои проекты закрылись, мне никто никаких претензий не предъявлял, потому что было бы не умно предъявлять претензии человеку, из-за которого, когда он выходит из гостиницы в Киеве, парализуется уличное движение. Было бы нелепо объяснить мне это неуспехом проектов.

Какой совет я дал вам на днях? Горевать в одиночку. Горюйте в одиночку с книжкой Жванецкого в руках. Он выпустил книгу «Женщины».

Я вчера был на съемках, зашел в останкинский магазинчик и, наверное, был первым и последним, кто купил эту книгу, потому что книг не читает уже никто (или читают эту вашу электронную хрень).

Это такой коктейль, такой ядреный микс из блестящей проницательности автора и отточенного слога. Это такой ядреный микс, что поскольку я сам время от времени пишу книги, и третья выйдет вот-вот, я постеснялся самого факта, что полез туда, на ту территорию, где в такой же профессии подписывается Михаил Жванецкий. Я признаю свою абсолютную несостоятельность в контексте этих гимнов женщине.

На каждой странице мармеладные тексты, горькие тексты, грустные тексты, праздничные тексты, романтические тексты, какие-то напоминания об отрочестве, когда только одна расстегнутая сверху пуговичка напоминала о том, ради чего ты рожден на белый свет. Пуговичка, конечно, не на пацане, как вы понимаете, а на той, чей силуэт был виден в дырке, предусмотрительно проделанной тобой в дачном заборе.

Эта книга – ода жизни. Я читаю ее запоем и считаю неправильным не сказать об этом пару слов: я ведь в последнее время далее одной страницы не добираюсь. Это вы читаете Акунина, а мне кажется, что более снотворного чтения трудно представить.

Если говорить о поэзии, о таком слоге, таких книгах весовыми категориями бокса, вот он – непобедимый Кличко, как к Кличко не относись. Все выходят на ринг, все ему подражают, а потом всех увозят на носилках.

Я один из тех, кто до боя говорит: «Ну, куда я полезу поперек батьки в пекло?» Я лучше почитаю про женщин. Все, что я думаю, он говорит. Моими словами. Только разница в том, что у него эти слова оказались в наличии, а у меня нет.

Эта книга – подтверждение строчки Цоя: «Жизнь стоит того, чтобы жить». И из-за женщин, и вообще из-за этого хрупкого гормона счастья.

Если ты относишься к жизни как Жванецкий, ты понимаешь, что не нужно объяснять, почему жить стоит: это вопрос риторический.

 

Даже в самой жалкой жизни есть смысл

За всеми этими разговорами о том, как укрепить российскую государственность, о том, каким должен быть конкурс «Новая волна» в Юрмале, за всеми разговорами о том, как выглядят Нюша и Настя Каменских, за всей этой трепотней о вербальной дуэли между Филиппом и певцом, который весь в татуировках, даже я стал забывать о том, что в первую очередь я, как кого бы ни покоробил этот статус, литератор. Литератор, конечно, не в смысле, что я Герцен или Толстой, а литератор в том смысле, что я раб литературный.

У вас теперь есть Википедия. Когда я рос, никакой Википедии не было и не могло быть, и мне приходилось узнавать обо всем, о чем я хотел узнать, из первоисточника.

Сегодня 80 лет знаменитому русскому писателю Василию Ивановичу Белову. Я не то что уверен, я убежден, что из аудитории TopPop.ru (ну, у вас есть Википедия, вы в нее заглянете, скажете, что я необъективен) никто даже не знает, кто это такой.

Вот если все, что мы пишем в ежедневных газетах, – это рутина, это мутный поток, то Василий Иванович Белов – это родник, это как после воды из-под крана выпить хрустальной горной воды. Это дистиллированная, незамутненная проза.

Когда-то давным-давно, принимая решение (может быть, как мне порой кажется, ошибочное), пойти в журналисты и будучи парнем с окраины Кутаиси, я уж не говорю про центр мироздания, я читал Василия Ивановича Белова. Тогда он был молод, публиковался в «Литературной газете», а по тем временам чтение «Литературной газеты» среди ровесников было атрибутом душевного нездоровья, а среди интеллигенции это было вызовом тем, кто не успел подписаться на «Литературную газету».

И вот я, сын кастелянши и тракториста, находил эту «Литературную газету», читал его рассказики, потом нашел книгу и учился русскому языку у него.

Сегодня, когда я уже стал взрослый, циничный донельзя, пишу на 28 тем одновременно, когда я гляжу в свое подмосковное окно с апокалиптическим возмущением, потому что ничего хорошего от людей не жду (от жизни жду, может быть, признания, что мой труд достоин большего вознаграждения, чем на сегодня), забыв про все это, я вышел покупать спортивную прессу, чтобы узнать, как там себя чувствует Фабио Капелло, и на Ленинградском проспекте, орошаемый дождиком, я взял в руки «Литературную газету» и увидел огромный портрет Белова. И подумал: насколько же он не вписывается в мой распорядок дня, насколько же он архаичен для страны, в которой ни один школьник даже не знает, кто такой Белов. Насколько здесь, на Ленинградском проспекте, кишащем челночниками, теперь уже чувствующими себя здесь как дома представителями сами знаете каких национальностей, насколько же нелепо выглядит полуизвестный полуведущий с «Литературной газетой» в руках.

Я вспоминаю, как я читал его и «кушал» его прозу, потому что это величайший стилистик (не стилист, как Влад Лисовец). Слог Белова таков, что невольно в журналисты пойдешь. А если после слога перейдешь на другую ступень восприятия беловской прозы, на то, о чем он пишет, ты понимаешь: есть нечто над нами. Я сейчас говорю не о вашем боге, есть другое нечто над нами. И даже в самой жалкой жизни есть смысл, потому что человек, как утверждал Белов, а я это запомнил на всю жизнь, жалок и убог. Но даже жалкий и убогий человек имеет право на счастье.

Вот почему все колонки на TopPop.ru, даже музыкальные, при всем сарказме, дышат одним – любовью к жизни. Сама жизнь настолько восхитительна, даже если она жалкая и убогая, что нет ни одной причины, по которой бы вам после этой колонки, без Википедии, просто не взять в руки книгу Белова и не полистать ее.

Я не уверен, что эффект будет такой, что вы, как вы выражаетесь, подсядете (еще одно ваше отвратительное слово) и увлечетесь. Но тогда я на правах старшего товарища просто воспользовался служебным положением и пропел оду 80-летнему старику, утверждавшему, что в каждой жизни есть смысл.

 

Умереть за нектар

Я, конечно, странный родитель, я очень люблю своих детей, я не ерничаю, как я погляжу окрест, никто так не любит своих детей, как я. У какого еще папы дети в курсе того, кто такой вообще Тумас Транстремер, например? Швед, нобелевский лауреат, пишет метафорами, кажется, что дышит ими, по сравнению с ним Бродский – элементарный поэт. Мои старшие сыновья боготворят его.

В киевской школе, где учится мой Георгий, самый старший, назначили конкурс чтецов. Мой нет чтобы выбрать что-нибудь вроде «Со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда», нет же, надо ж выпендриться, гены есть гены, он выбрал шведа, а там даже не Стивенсон с благородным, как написали бы критики, аскетизмом, а, например, такой пассаж:

Не делайте вид, что вам это близко, мне позвонили, попросили с ним поговорить. Я обрушил на него такое количество страстных аргументов, почему он должен выбрать что-нибудь попроще и повнятнее (при этом про себя гордясь им), что он сжалился и уступил; и выбрал историю про то, как отец убивает сына, чтобы тот не открыл полонившим их супостатам тайну приготовления божественного нектара, всеми вожделенного эликсира, а после умерщвления наследника кичится тем, что сам-то он тайну сохранит – хоть режьте, сдохнуть не боюсь.

Само собой, мой напористый, речистый и плечистый сын победил (я ж говорю, фанфаронство – это наше).

Но пишу я не о победе, я пишу о разговоре после. Я поздравил, он спрашивает, и мне не по себе от этого вопроса, есть ли для меня такие вещи, ради которых я бы избавился от него? Я понял, что, как это и бывает, мой сын вырос внезапно, я вспомнил, как о чем-то подобном, когда показалось, что меня стали меньше любить, я спрашивал папу, а он засмеялся и обнял меня. Но мой-то разговор был, увы, по телефону, и я закашлял. Я вспомнил роман Кормака Маккарти «Дорога», по которой в Голливуде поставили фильм, в котором отец и сын угодили к людоедам, и отец решает убить себя и чадо, лишь бы не стать каннибальским ужином. Говорят и пишут же, что есть случаи, когда лучше вместе… это когда остаться в живых еще более мучительно и унизительно.

Если б он был рядом, я б поступил, как мой папа. Надо было что-то говорить, тем более что он спросил, кто же убьет своего сына ради какого-то нектара, даже божественного, это неправильное стихотворение.

Я чуть не заплакал и сказал, что да, неправильное, не про нас.

 

Креативные придурки против Набокова

Даже для Коли Расторгуева и Саши Маршала, они мне сами сказали, Владимир Набоков изряднейший сочинитель, на канале «Культура» ему что ни день поют осанну как превосходному стилисту, его любит теннисистка Чакветадзе – «за многослойность мысли».

И то, правда, начинаешь Маэстро читать, себя забываешь, тонешь в густой, украшенной затейливыми метафорами поэтике.

А теперь – я видел это собственными очами – на стене музея его имени в Питере какое-то смердящее чмо написало слово «пИдофил», именно что через «И», там же, ниже, корявый матерный стишок, как сказал бы писатель Быков, «исполненный обсценной лексики».

Люди, кажется, задались целью деградировать, и, кажется, в этом успели. Теперь в чести язык вандалов, но и вандалы силятся написать остроту: в центре города на здании, с которым (следственно, и с надписью тоже) никак не разминуться, написана известная реплика из недосягаемого для меня ввиду запредельной концентрации мерзости режиссера Пазолини: «Съешь мое семя». Так и хотелось приписать: «Сначала ты, урод», но я сдержался, не захотел пополнять армию уродов.

Прежде ведь писали слово то самое, трехбуквенное, о котором грезит половина российской эстрады, теперь вандалы-вахлаки стали креативнее.

Правда, днем позже, а после еще несколько раз я с гигантским изумлением прочитал несколько статей в избыточно прогрессивных изданиях, что эти креативные троглодиты напакостили выдающемуся писателю, упрекая его в пропаганде сексуальной девиации, по… наводке сверху. Что все такого рода безобразия суть следствие разразившейся эпохи маккартизма.

Это ж надо так увлечься классовой борьбой, чтоб так «заискриться остроумием». Вообще, читать, слушать, выносить, наконец, такую конспирологию – это какое-то отдельное искусство, которым я не владею. При чем тут маккартизм, если речь идет просто об уродах моральных, крайних, непроходимых тупицах, бесталанных, как пень, лишенных души данелиевских чатланах (в Грузии «чатлахи», послужившее «прообразом» для выведения в «Кин-Дза-Дза!» нелепой касты антропоморфных чудищ, – это хуже чем слово «ублюдок», это хуже, чем слово «мразь»), которых надо просто покарать, наказать так, чтоб стон стоял на всю планету, где по-прежнему читают Набокова, но где придурков, даже с претензией на креативность, меньше не становится.

 

Офигительная жесть

Времена немилосердные, спорить глупо, а у каждого времени свой язык, своя лексика, своя речь. У нашего времени язык – депрессивный.

Если время депрессивное и язык тоже, чего ждать от носителей языка. Они же живут в мире, где единственным способом коммуникации давно уже стало насилие.

Я не требую от вас знания, что такое «некро-метафора», все-таки это я учился на филолога, поэтому просто послушайте.

Некро-метафора – метафора сильнейшая, играющая радикальными образами, разнящимися только эмоциональной насыщенностью («просто чума!», «чудовищно тяжело», а, например, «райское наслаждение» – это полюс иной, чтоб некро-метафора не играла втуне, впустую).

Люди подавлены, раздражены, их тянет к крайностям, в парадигме которых достойны существования только исключительные эмоции.

Отсюда только кошмар как «тонкая эмоциональная вибрация», отсюда только восторг как «глубина проникновения». Тонких эмоций спектра уж нет, как нет, кажется, навсегда покинувшей нас рафинированности (имею в виду хотя бы легкую грусть, глухое раздражение, без децибелов); сплошные бешеные эмоции; это как если бы в школе отменили срединные отметки, оставив только пятерки и кол с четырьмя убийственными минусами.

С – назовем это так – «брутализацией» языка вместо живой мимики – оскал и гримасы, нормальное выражение лица – редкость.

Вот не знаете же вы наверняка, что вами употребляемые мерзкие слова и речения – «жесть», «офигительно», «мне НА ЭТО по фиг» – что специалисты называют этот мусор фекальными коннотациями.

Это и есть некро-метафоры в чистом виде – когда живое превращается в неживое. Существует уже целый полнокровный алгоритм поведения людей, пораженных неврозом, и язык – несущая конструкция этого алгоритма.

Мертвый язык сплошной имитации, без права произнести строчку из Кублановского: «я слова вольного дружбан» – потому что слово хоть и вольное, но КРАСИВОЕ, теплое.

У людей, имеющих проблемы с языком, есть проблема самая большая – самоидентичности, некро-метафоры умерщвляют их сущность в конечном итоге.

 

Кончина книги

Пустая библиотека, не при ваших гаджетах будь сказано, – страшное зрелище.

Прежде я жил в московском районе Тушино и часами, да что там – днями пропадал в библиотеке, где правила Татьяна Васильевна Меркулова, женщина с дивными глазами, цеплявшими синевой и яростным блеском. Третьего дня я встретил ее. Глаза поблекли, а причину вы знаете.

Человек чистый помыслами, редкого ума и истовой увлеченности, она в черном сне не могла предположить, что доживет до дня, когда ВЦИОМ подсчитает: примерно 56 процентов россиян вообще не читают книги, а глава департамента культуры Москвы Сергей Капков добьет информацией, что в столице более 400 библиотек, и в половину из них не записалась за последний год ни одна душа. Она меня и спросила, с не изменившим ей за долгие годы детским простодушием, как такое возможно.

Я хотел было ее успокоить, привести довод, что книги младым не по карману, а интернет суть помойка, но кого я обманываю, книг не читают. Другое время, другие нравы, другое все – та же эстетика, ридеры, в свете которых не просто нет смысла обсуждать, как можно и на кой с их, ридеров, помощью прочитать шестикилограммовый том Карамзина «История государства Российского», – нет смысла обсуждать вообще ничего. Как будто взяли и в один прием похерили Карамзина и иже, опустившись до скачивания и ниже.

На эту тему смешно рассуждает мой приятель писатель Дмитрий Глуховский. Смешно потому, что, будто живя в другой стране, он убежден, во-первых, что «у каждой бабульки появился ридер или смартфон», во-вторых, что бабульки читают только Устинову и Роя (надо отдать должное, себя он не назвал).

Он считает, что прежние времена не вернутся, если только их не возвернуть в законодательном порядке. Но, добавляет, ухмыльнувшись недобро, библиотеки нам очень пригодятся, ежели у нас отберут интернет и загонят в пещеры обскурантизма.

Писатель Шендерович не видит никакой катастрофы в произошедшем; ничего не попишешь, говор и т.

Но женщина, у которой когда-то были живые глаза, не хочет мириться с безвременной кончиной живой книги, ей кажется, как и мне иногда, что когда «закончится» книга – жизнь, конечно, не кончится, но что-то из нее уйдет, что-то невесомое, но важное.

Некоторые люди это «важное» называют смыслом.

 

Антисанитарное выживание самых читающих в мире

Мифу о самом читающем народе в мире я никогда не верил: вокруг меня никто никогда не читал.

Ну ладно, если вам так приятно думать, я – пария, много о себе воображающая, охальный дичок, чей промысел – шельмовать людей, – ладно, но вы как давно заглядывали на главную страницу крупнейшей электронной библиотеки, у которой без малого полтора миллиона пользователей?!

Ни в жисть не догадаетесь, что читает креативный класс, который, скажем прямо, любит порассуждать о том, как режиссер испортил книжку Гроссмана. У этого креативного класса очень высокие отношения с книгой, тут ни убавить, ни прибавить – самые скачиваемые книги.

1. Кулинария, «Говядина ”Веллингтон”».

2. Сто молитв, которые укажут дорогу к лучшей жизни и помогут избыть тревогу.

3. Как управлять мужчиной? Искусство манипуляции.

4. Книга заговоров.

5. Виктор Пелевин.

Манипуляции важнее громкого романа Джонатана Франзена «Поправки», а жрачка завсегда возьмет над Татьяной Толстой.

А заговоры!

Вы все о высших проявленьях духа, а Марьиванна хочет заговорить старого хрыча, чтоб не позорился и не позорил, перестал бегать к товарке Люсе, «от людей же стыдно…»

Да что там, раньше был свет, который, помните, ученье – и наоборот, а теперь тьма, читай: неученье. Раньше читали, а теперь считают. Времена, когда ты знанием Воннегута или Камю мог покорить красавицу с поволокой в глазах, невознаградимо прошли, сами знаете, какие книжки она предпочитает (для самых сообразительных: начинаются на «Ч»). Даже в праздном, по всеобщему мнению, Тбилиси не знать «Убить пересмешника» было равносильно сознательному признанию, что ты ущербный.

У нас дома книг не было, но я ходил к драгоценной тете Розе, а у нее были и Ремарк, и подшивка «Юности», и «Новый мир», и когда я тонным и томным красоткам говорил, что я прочел ввечеру нового Евтушенко, не помню случая, чтобы на меня не посмотрели заинтересованно. А я свое дело-то знал: ну декламировать.

Теперь все иное, теперь самый интерес к самим книгам «носит на себе явственную печать угасания».

Правда, я не настолько примитивен, чтобы на основании отсутствия жадного интереса к чтению строить версию, хоть как-то объясняющую переизбыток людей со скудным «ай-кью».

Мои дети умнее меня, но не всем я привил любовь, не все записные книгочеи, не разобрали вкуса, другие интересы, от другого цепенеют, фраза, начинающаяся со слова «читали?!», в лучшем случае касается чьего-нибудь воспаленно-раскаленного блога, но не Александра Блока.

Маловероятно, что народится в погрязшем в интернет-зависимости мире существо, которое повторит вслед за неведомым ему М. Горьким, что всем в жизни оно обязано книгам, и кто поверит, что у меня есть побрательничек, который этими книгами купил себе московскую прописку с последующим враньем, что он – коренной.

Большая литература понуждает думать о вселенских материях, а кого они интересуют сейчас, эти «высшие проявленья духа»?

В книжных густо только в отделах канцелярских товаров, книжке Алексея Иванова «Ебург» велено отдыхать.

Инфернальное время сделало все, чтобы внушить, что трата времени на Битова и Искандера – трата и есть, и тоскует на полке Трифонов, рассказывающий, что человек без сердца – ошибка природы.

Самый читающий в мире народ читать перестал, он антисанитарно выживает, вместо Б. Ахмадуллиной внимая Э. Набиуллиной.

 

Блогеры, пожелайте мне сдохнуть! Я буду только рад

Черданцев выступил великолепно. Он умный человек, выступил вовремя – именно сейчас, когда вышла книга, надо шандарахнуть целевую, наиболее активную аудиторию, по голове. Поднимется большой шум и они, может быть, пойдут и купят книгу.

Георгию не откажешь в уме. Но я не разделяю его фака блогерам. Поверьте мне и поклонитесь, нету человека, более презираемого, поносимого блогерами, чем я. Многие из этих блогеров думают, что они авангард спортивной мысли в стране. Я категорически за то, чтобы люди поносили друг друга, ругались матом, в общем, чтобы выпускали пар.

Мне казалось, что Черданцев человек более легкий в общении со свинцовой реальностью. Что человек уже состоявшийся не позволяет себе таких эмоций, кто и что про тебя написал. Не нравится тебе полемика – ну не вступай в нее, даже если ему не нравится твой крик и тебе желают летального исхода уже после того, как говорят «добрый вечер, Юрий Бенедиктович!»

Да плевать. Я не вижу проблемы в расплодившихся блогерах. Чем их больше, тем лучше тебе самому. Ну, вот представьте себе – я написал статью, и если даже на нее поступили сплошь негативные отзывы, надо гордиться тем, что слово вызвало такой оживляж. И если там, как в случае со мной, нет ни одного доброго слова, я очень рад. Я задел публику, я заработал на блогерах себе на новый галстук.

Понимаете, хвалят всегда только тех, кто летает с олигархами на частных самолетах, кто жрет с ними марципаны. Проблема в том, что они заказывают эти комменты и их никто не читает.

В комментариях должна быть эмоция и бить – ненависть. Если бы меня только хвалили, я сошел бы с ума. Мне бы хотелось, чтобы мне желали переломать ноги и выколоть глаз. Это нормальная эмоциональная реакция. И человеку необязательно заканчивать журфак (и уж тем более – журфак МГУ), чтобы иметь право посчитать меня придурком.

Но тут есть тонкость. Я когда была программа «Акулы пера», все время удивлялся, что все думают – это мы, журналисты, наезжаем на артистов. Ведь вопрос просто в том, как ты реагируешь. Пришел покойный Женя Белоусов и своей улыбкой и ответами уничтожил нас.

Нас, журналистов, имеют право ругать. Если тебя ругают 10 человек, ты уже кое-что собой представляешь в профессии, если 100 – ну-ка дуй за прибавкой к гонорару, а если 100 тысяч пишут, с пожеланиями сдохнуть сей же час, это уже успех. И пусть их будет много больше. У людей беспросветная жизнь, и я не могу упрекнуть ни одного блогера в том, что он путает Вагнера с Вагнером Лавом (потому что сам их путаю), что они не читали книжек. Это не мое дело, это дело тех, кто упустил их.

Ну, нет у них радости в жизни, дай им право обгадить тебя пожиже. Пусть самоутвердятся. Но я читаю отзывы, многие нахожу толковыми, хоть в них нет места похвале. Что ж теперь, не писать дальше?

А рейтинг и клики, соцсети. Ну, это же личное дело каждого. Считать лайки, клики. Это все важно, но ведь можно прославить и тем, что прибить свою мошонку к брусчатке Красной площади. Миллионы просмотров! Но ведь все мерзости, которые для поднятия рейтинга выдумывают, уже были. С каждым разом все тяжелее и тяжелее изобрести нечто такое, что выведет из себя всех нормальных людей. Но мне жаль этих людей. Но чтобы я возмущался и запрещал этого делать – да ни за что.

Что делать журналисту? Просто продолжать вдумчиво делать свою работу. Гнаться за рейтингом, быть современным. Клоунов и без того много, слава богу, что этого не видит Юрий Никулин. И наша заслуга в том, чтобы дети наши хорошо учились, чтобы они не были скотами, которых забавляет вид прибитых яиц у Спасской башни.