В знаковом 1984 году в стране резко повысилось давление на рок-музыку. В Москве усилиями милиции был сорван концерт группы «Браво», а в Ленинграде пропал без вести Жора Ордановский из группы «Россияне». Центральная пресса кишела разгромными материалами, за которыми последовали аресты Алексея Романова из «Воскресения» и Валеры Баринова из «Трубного зова». «Комсомольская правда» в желчной статье «Бойся бездарных, дары приносящих» раскритиковала свердловскую рок-группу «Трек», распространявшую магнитоальбомы «наложенным платежом».
После такой идеологической атаки на Урале установились блеклые будни. Играть рок-музыкантам было негде: все площадки оказались перекрыты партийным постановлением, содержавшим «запретительные списки рок-групп». Под номером 38 в них фигурировал «Урфин Джюс». Фактически это означало «начало конца», практически - изгнание с репетиционной базы и увольнение из производственного объединения «Радуга».
«Нас вежливо попросили сматывать дочки, — объяснял мне впоследствии Кормильцев. - Ну, мы удочки и смотали».
Сегодня принято считать, что в мрачном 1984 году «Урфин Джюс» отделался легким испугом. Особенно на фоне нашумевшего уголовного дела их земляка Александра Новикова, осужденного за спекуляцию. Именно в эти наэлектризованные дни Кормильцев внезапно позвонил в Уфу, где местное отделение КГБ начало прессинговать Юрия Шевчука, закончившего работу над жестким альбомом «Периферия». Лидера группы «ДДТ» наскоро уволили с работы, вызвали для обработки в обком комсомола, обком партии и непосредственно в КГБ, предупредив напоследок: «Еще одна запись — и решетка!»
Шевчука надо было спасать. И чем быстрее, з тем лучше.
Чувствуя беду, Илья предложил опальному рок-барду приехать в Свердловск и переждать турбулентные времена. Уговаривать долго не пришлось. Шевчук уехал из Уфы буквально на следующий день.
Раннее утро 18 июля 1984 года выдалось поэтическим. В пять часов в воздухе пахло дождем, и над железнодорожным вокзалом высилась радуга. Кормильцев сидел в белых брюках на влажной после ливня скамейке и держал в руках свежий выпуск газеты «Советский спорт» - таков был условный сигнал. Поскольку больше людей на перроне не было, Шевчук, выйдя из поезда, уверенным шагом направился в сторону поэта «Урфин Джюса». Тот доставил Юрия на конспиративную квартиру, а вечером познакомил с Пантыкиным, Белкиным и местным рок-активистом Николаем Граховым.
Через некоторое время лидер «ДДТ», находившийся в зените подпольной славы, уже выступал с концертом в общежитии Архитектурного института. Изначально он планировал уехать в Москву или Питер, но незаметно завис в гостеприимном Свердловске на несколько месяцев. Пел на танцах в городском парке и смущал мирных сограждан зычным вокалом и сатирической композицией про башкирский мед. По ночам любил делиться философскими размышлениями о Боге и смысле жизни настоящего рок-музыканта. Из города Шевчук уехал лишь в конце октября, в неистовом желании записать новый магнитоальбом.
А Кормильцев в этот период остался практически без работы. Он был вынужден продавать свои раритетные пластинки, а также букинистические книги и ценные марки из коллекции дедушки. Денег все равно не хватало, но Мак занимал их у друзей и, как следствие, ходил в долгах как в шелках. Возвращаться в отчий дом ему не хотелось. Он жил то на даче, то у друзей, то у бабушки Гали. Это было испытание на прочность.
В этот короткий фрагмент жизни Илья сменил несколько видов деятельности. В начале трудился в Уральском отделении Академии наук. Затем — в Научно-методическом центре, где числился “методистом дискотек”. Мотался по Свердловской области, от Нижнего Тагила до Верхотурья, инспектируя работу местных диск-жокеев. Методист из Кормильцева был крайне либеральный: в танцевальный репертуар не вмешивался, алкоголь приветствовал и охотно при мал разные подарки судьбы.
Возвращаясь из командире в «родной Сверхжлобск», Илья становился неуправляем в своих поисках. Плохо приспособленный к давлению социума, он любил «мутить воду», периодически угрожая руководству Научно-методического центра спрыгнуть с пятого этажа «резко вниз».
Особенно доставалось от него рядовым сотрудникам, которым поэт «выносил мозг» прямо в рабочее время.
«Как возможно описать ураган? - вспоминает свою полемику с Кормильцевым будущий звукорежиссер "Чайфа" Алексей Густов, работавший неподалеку от Ильи. — Громадная энергия, резонерство и при этом дикая манера говорить. Бесконечные словоизвержения, но аргументированные. Мы часто общались на балконе, и для Кормильцева не существовало личного пространства собеседника. Как правило, он постоянно наступал, а я отступал. Парень был резкий, которому, как говорится, «палеи в рот не клади». Откусит обязательно!»
В определенном смысле взвинченное настроение Ильи диктовалось пессимистичной атмосферой вокруг «Урфин Джюса». Их новый альбом «Жизнь в стиле heavy metal» грешил академическим формализмом и прорывом к новым вершинам не стал.
«Мы все находились в атасном тупике, — вспоминает Егор Белкин. — Кормильцев, например, считал, что третий альбом вообще не стоило записывать. Это, мол, уже не то. А что же то? Никто ничего не знал».
В итоге «Жизнь в стиле heavy metal» музыканты фактически не распространяли. Как чувствовали, что накличут беду. Так, увы, вскоре и случилось.
В свете активной антироковой кампании группой заинтересовались представители цензуры и органы правопорядка. Несмотря на эзопов язык и символизм большинства песен, музыкантов стали вызывать в областное управление культуры. В бархатной тиши партийных кабинетов они не без удивления узнавали, что пропагандируют чуждую советскому человеку «идеологию ницшеанства». И вообще, рок-коллективу настойчиво рекомендовали «сменить название и поэта». Это было лишь началом атаки на «Урфин Джюс».
Формальным поводом для идеологических обвинений послуж партизанские вылазки рок-группы в Казань, Волгоград и Челябинск. Вдали от нафталиновых горкомовских кабинетов концерты «Урфин Джюса» проходили при переполненых залах. Это был настоящий праздник жизни. Люди знали тексты песен, подпевая даже там, где это казалось невозможным. Илья счастливо улыбался из-за кулис: вирусный маркетинг с магнитофонными пленками «Пятнашки» сделал свое святое дело.
Осенью 1984 года, после выхода целой серии негативных статей, начальник отдела культуры Свердловского горисполкома Олюнин В.Н. вызвал к себе Сашу Пантыкина. Яростно перечеркивая машинописные листки с кормильцевскими текстами, он объявил, что коллектив вскоре будет расформирован. Затем в полемическом азарте Виктор Николаевич поведал ошарашенному композитору, что название его группы переводится не иначе как «еврейские сироты» (Orphan — сирота, Jews-евреи). Самого Пантыкина он не без сарказма назвал «сиротинушка» и тут же обвинил группу в пропаганде фашизма.
«Если талант идет неверным курсом и не хочет сделать поправку, то его уничтожают, и никто о нем никогда не услышит», — срываясь на крик, заявил Олюнин.
Это было официальным объявлением войны, и о ее последствиях можно было только догадываться. Буквально через несколько дней на совещании в областном управлении культуры тексты «Урфин Джюса» были названы «идейно вредными». Теперь ни о какой легализации и концертах в Свердловске не могло быть и речи.
«Нам тогда казалось, что это все - страшная глупость, - объяснял впоследствии Кормильцев. - Ни я в своих текстах, ни Пантыкин в музыке не ставили задачей пропаганду фашизма. Это был скорее некий социалистический идеализм. Наша критика действительности происходила не “справа”, как у фашистов, а, наоборот, “слева”, под флагом борьбы с пороками и недостатками. Но при этом “Урфин Джюс” нельзя было признать “своими”, потому что чиновники прекрасно понимали, что критика была направлена конкретно в ИХ адрес. В память об этом у меня сохранилась пачка текстов, исчерканных олюнинским карандашом».
От такого массового наступления у поэта и композитора начало «рвать крышу». Чтобы «не дразнить гусей», они ушли в глубокое подполье. Теперь встречались лишь по необходимости: с одной стороны — затравленный и нервный поэт, а с другой — непризнанные музыканты. В итоге их любимое детище пре-вращалось в своеобразный «автомобиль без управления», который на полном ходу несло к обрыву.
«Урфин Джюс» как группа просуществовал всего несколько месяцев, а загибался в течение нескольких лет», — грустно признавался впоследствии Илья.
В этом нелепом мареве 25-летний Кормильцев сражался за судьбу своей группы, как говорится, «до последнего патрона». Зимой 1984 года он вторично женился и вскоре бескомпромиссно заложил в ломбард все драгоценности новой семьи. На вырученные деньги приобрел японскую портастудию, чтобы его боевые друзья могли записывать новые альбомы. Независимо от того, какая власть стоит на дворе.
Параллельно поэт «Урфин Джюса» отстаивал взгляды и идеологию группы на страницах всесоюзных газет. В нашумевшей статье «"Урфин Джюс" меняет имя» Кормильцев переходит в контратаку. Во время «круглого стола» с участием журналистов, представителей горкома комсомола и членов Союза композиторов Илья отважно декларировал право художника на критику и элементарную свободу слова.
«Нас только ругают, - заявил он в интервью “Литературной газете”. - Выдергивают цитаты, обвиняют в критиканстве. Хотя есть множество тем, где критический запал просто необходим. Для молодых критический запал — явление естественное, они к недостаткам нетерпимы и хотят услышать в песнях отклик на свои проблемы».
Несмотря на эту публикацию, прессинг со стороны социума крепчал, и в какой-то момент от «Урфин Джюса» осталось лишь эхо, а от будущих альбомов и концертов — сожаления о нереализованных планах.
«Все эти страсти, тесную связь рок-музыки с диссидентством мы не понимали вообще! — возмущался впоследствии Илья. — Мы читали Аксенова, но тут же брезгливо откладывали в сторону. Или, когда слушали западные радиостанции и вдруг раздавался чей-то плачущий и что-то докладывающий голос, тут же кто-то из нас говорил: Да убери ты этого козла! Переключи на рок-н-ролл!” То есть и антисоветское, и советское отвергалось нами с равной силой. Наша позиция была позиция абсолютной свободы: гулять с девками, пить портвейн слушать и играть рок-н-ролл».
Но спокойно играть рок-н-ролл им уже не давали. И результаты андроповской травли не заставили себя долго ждать. Что именно происходит внутри «Урфин Джюса» в конце 1984, непросто определить даже сегодня. Скорее всего, трое музыкантов, озверевших от отсутствия концертов и бесцельных репетиций, стали закипать до точки взрыва. Что им было делать в такой сложной ситуации? И тогда они начали искать «стрелочника».
Как известно, «поиск крайнего в рок-среде - традиционная забава, к слову, еще более популярная, чем алкоголь, фарцовка или наркотики. Здесь было важно найти «штрафника», и в какой-то момент в недрах «Урфин Джюса наступило прозрение. В это непросто поверить, но музыканты дружно решили, что во всех бедах виноват... Кормильцев. Мол, все напасти происходят конкретно от Ильи.
«Он считал свои тексты гениальными, а себя — последней инстанцией», - жаловался впоследствии Пантыкин.
Ночные посиделки с портвейном сближению душ не способствовали. Скорее наоборот. Музыканты стали охладевать к стихотворениям Кормильцева, а поэт начал ставить им в пример периодически выступавших в Свердловске Цоя, Науменко, Шевчука и Гребенщикова.
«При всей моей симпатии к Саше Пантыкину мне никогда не нравилась “пантыкинская школа”, — заявлял поэт “Урфин Джюса” впоследствии. — Я всегда предпочитал музыку Майка Науменко, которая делается просто, и где нет технократизма и исхищренной нотной структуры».
В свою очередь, Пантыкин начал обсуждать со знакомыми психологами тексты Ильи, причем исключительно — с точки зрения душевных болезней. Сегодня никто не любит вспоминать про эти сепаратистские беседы, но они, увы, имели место. Дружба композитора и поэта начала трещать по всем швам. Слава богу, медики ничего подозрительного в стихах Кормильцева не нашли, после чего все не без облегчения вздохнули.
«В период альбома “Жизнь в стиле heavy metal” в группе был какой-то кошмар, — вспоминает вторая жена поэта Марина Федорова-Кормильцева, тому что музыканты “Урфин Джюса” до бесконечности перетирали каждую строчку и постоянно голосовали. Илья сильно мучился, потому что от его идей ничего не оставалось после коррекции стихов Белкиным и Пантыкиным».
Вскоре Мак случайно встретил на автобусной остановке Николая Грахова. В доверительной беседе Илья признался ему, что дела в «Урфин Джюсе» «хуже некуда», и он хочет из группы уходить. Уходить в никуда.
Депрессивно настроенный поэт даже не догадывался, что, написав текст песни «Чего это стоило мне», он давно перерос и битвы с советской властью, и споры с музыкантами, да, собственно говоря, и весь высокохудожественный
«Урфин Джюс». Незаметно для себя он выходил в открытый космос, и теперь Земля с ее узкопланетными проблемами будет казаться Илье чем-то мелким и незначительным. До написания «Скованных одной цепью», «Алена Делона» и «Бриллиантовых дорог» Кормильцеву оставалось совершить всего один шаг.