Многие, наверное, помнят, что к концу 90-х годов вся рок-н-ролльная Москва плотно сидела на кислоте. От «Агаты Кристи» до Агузаровой и от Дельфина до «Алисы». Качественные, неправдоподобно чистые амфетамины, колеса и марки плыли в столицу, казалось, отовсюду: из Лондона и Питера, Берлина и Амстердама. Цензура и «защитники морали» тогда еще не зверствовали: в кафе и самолетах можно было курить, в кинотеатрах гоняли наркотическо-криминальные боевики Тарантино, а люди запоем покупали в видеоларьках «На игле» и «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Списки продаж в книжных магазинах возглавляла пелевинская «Generation P», а цитировать Кастанеду считалось признаком хорошего тона.

На дворе стояла эпоха ренессанса электронной музыки и рейв-революции. Целевая аудитория журнала «Афиша» тусила по сквотам и запоем слушала Бека, Massive Attack и «Дельфинов» Лагутенко. Модные издания «Птюч» и «ОМ» вроде бы и писали о том, что наркотики — вред, но делали это так завораживающе, что читателей неумолимо тянуло этот «запретный плод» попробовать. В недрах тусовки ходили легенды про известных рок-промоутеров, которые обзванивали всех по ночам с традиционным вопросом: «Брат, у тебя есть чё? Мы тут сидим дома, типа загибаемся…»

«Как плохой человек, я подсадил Кормильцева на источники великолепного расширения сознания, — признался спустя двадцать лет Олег Сакмаров. — До этого Илья пил водку, рассказывал об итальянских фильмах и ничего интересного о жизни не знал. Теперь же он покрасил волосы в рыжий цвет и ходил в рейв-клубы в измененном состоянии. На рассвете мы любили гулять по Коломенскому парку и встречать у входа в залив крейсер «Аврора» в натуральную величину».

После подобных экзистенциальных переживаний Кормильцев начал меняться буквально на глазах. Он стал больше смеяться и меньше истерить. Вкусив сладость психоделических переживаний, Илья, словно булгаковский Воланд, проницательно наблюдал за жизнью со стороны. В одно прекрасное утро он заявил друзьям, что не квартирный вопрос испортил москвичей, а недостаток глубины проникновения. Спорить было бессмысленно. Да, честно говоря, никто и не пытался.

При этом космические приключения Кормильцева начали затягиваться на несколько дней-недель. Домашний телефон зачастую был выключен, и его новые приятели приходили в гости по-простому, без звонка. Дверь в квартиру закрывалась эпизодически. На кухне порой случались небольшие пожары, но на такие мелочи никто не обращал внимания. Здесь творились дела поважнее.

По вечерам за нездешним количеством вискаря и кислоты обсуждалось все на свете: от истории «химической волны» до теории и практики иконописи. Современники поэта вспоминают, что не все очевидцы этот перегруз выдерживали. В частности, уральские друзья Кормильцева, увидев, как из репродукции известной картины художника Шишкина начали вываливаться медведи, неловко спрыгивая на кафельный пол, срочно поменяли билеты и свалили на историческую родину ближайшим рейсом. Говорят, что вплоть до Домодедово их преследовали фиолетовые сфинксы с огненными крыльями за спиной.

Но долго пребывать в подобном научно-исследовательском угаре Сакмарову с Кормильцевым не удалось. В разгар очередного путешествия два химических ангела неожиданно узрели мираж. В центре студии нарисовалась высокая девушка слегка диковатого вида и с первого дубля безупречно пропела по бумажке новую композицию «Сумочка».

Как ни странно, поэт-технолог и рэпер-флейтист не спрятались за диваны и не стали размахивать бейсбольными битами, как приключилось накануне, когда при прослушивании арии Фигаро они почувствовали угрозу от музыки Моцарта и приготовились обороняться от внеземных цивилизаций.

Опасливо поддерживая друг друга, два странника отправились знакомиться и плести разговоры. Выяснилось, что не запеленгованная в сознании девушка пришла по надежной рекомендации «Хипа» Пономарева и ее зовут Алеся. Алеся Адольфовна Маньковская. Из Минска. Приехала в Москву из бывшей дворянской семьи, пела в мюзиклах у Стаса Намина, а по ночам репетировала среди скелетов в Дарвиновском музее, выступая в поп-группе идеолога «Дикой мяты» Андрея Клюкина.

«Я закончила в Минске спецшколу при консерватории как дирижер-хоровик, — вспоминает Алеся. — После этого поступила в ГИТИС, хотя мечтала учиться в школе-студии МХАТа. Но мама мне не разрешила, авторитетно заявив, что все артистки — бляди».

Оперная певица и актриса по призванию, взрывоопасная Алеся пришлась в химической тусовке с Нахимовского проспекта ко двору. Кормильцев с «Дедушкой» Сакмаровым уже давно искали по принципу Massive Attack новых вокалисток на каждую композицию. У них намечались кое-какие удачи, но в итоге слабо управляемая Маньковская переплюнула всех.

Ее буйный темперамент и депрессивный вокал органично интегрировались в недра психоделической культуры. Будущая участница Эдинбургского театрального фестиваля никогда не слышала «Наутилус» и воспитывалась исключительно на традиционном джазе и альбомах группы Chicago. Понятно, что при подобной музыкальной девственности она представляла собой идеальную глину для двух обдолбанных электронных гурманов.

«Тебе надо послушать все сборники хип-хопа за последние десять лет, — убеждал Маньковскую Кормильцев. — Там треть музыкантов уже убили, а половина оставшихся сидит в тюрьме. И после этого ты поймешь, что это честная музыка, в отличие, скажем, от шансона».

На Алесю подобные терапевтические методы действовали, но слабо. Она больше доверяла житейской интуиции, которая в Москве ее не подводила ни разу. При этом Маньковская не на шутку загорелась новым приключением, и ее было несложно понять. Не слишком опытную белорусскую студентку судьба пригласила в волшебный мир философского суперпанка, принципиально записанного без бас-гитары, но с тяжелыми электронными барабанами.

В текстах про порванные зубами колготки Кормильцев выжигал свою любовь к рок-н-ролльным героям вчерашних дней. Внезапно открывший для себя новые горизонты поэт призывал отречься от прошлых подвигов и активно строить новый мир. Любыми способами, пусть даже и психоделическими. Все это сопровождалось неподдельным энтузиазмом и невероятным восторгом участников процесса, словно здесь снимался документальный фильм про создание параллельной реальности.

В итоге звукозаписывающая сессия альбома «Подполье» завершилась на очень громкой ноте. А именно — высокохудожественным романом между Кормильцевым и юной Маньковской, который развивался у всех на глазах и в который первоначально никто не верил. Но все оказалось серьезно.

Илье нравились в Алесе ее неполиткорректность, бесстрашие и легкое безумие.

«Маньковская — это человек, у которого из одного кармана торчит виски, а из другого — бутылка пива, — не без гордости представлял Кормильцев друзьям эту странную девушку. — И если ее спросить, почему такая смесь, она ответит, что виски без пива ее не вставляет».

С появлением минской русалки в жизни Ильи завершилась бесконечная череда историй со славными московскими барышнями. Кормильцев черпал в них вдохновение, цитируя любимую фразу БГ о том, что «настоящий музыкант и поэт всегда должен быть влюблен». По правде говоря, истинным автором этого высказывания являлся Курехин, но в данной ситуации это не имело никакого значения…

Неудивительно, что после того, как новая муза Ильи переехала жить на Нахимовский проспект, финальная часть записи оказалась заточена под вокал Алеси. В песни были внесены кардинальные изменения, порой неоднозначные.

С точки зрения Сакмарова, активная интеграция Маньковской в творческий процесс дала двусторонний эффект. С одной стороны, она гениально спела несколько композиций. С другой стороны, ей удалось невозможное — разрушить казавшийся незыблемым тандем единомышленников и повернуть ход истории в другую сторону.

«Как настоящая женщина, Маньковская сумела охмурить Кормильцева, и через несколько месяцев в нашей компании все стало понятно, — признается Сакмаров. — Алеся зациклила на себе все аранжировки, и бороться с этим оказалось невозможно. В итоге вопрос встал ребром: или я, или она. Поэтому я не сильно удивился, когда ко мне как-то подошел Кормильцев и, заикаясь от смущения, тихо сказал: “Мы с Маньковской наконец-то выпустили альбом “Чужих”. Правда, Алеся некоторые композиции переделала, а некоторые выкинула». И я подумал: а чего еще от женщины можно ждать? Забавно, что она выкинула мою песню Come Down, сказав, что это унылое говно. Наверное, потому что там пела не она, а я. Такая у нас с Ильей случилась лютая Санта-Барбара…»

Ответный ход «Дедушки» Сакмарова последовал мгновенно. Во-первых, он метнулся к Славе Бутусову записывать альбом «Овалы», а затем отправился с ним в тур по стране. Как будто и не было у него двухлетних попыток избавиться вместе с Ильей от влияния и незримой ауры лидера «Наутилуса». Во-вторых, бывший соратник Кормильцева выпустил в Нью-Йорке альтернативную версию альбома, назвав его «Химический ангел». Почти во всех треках с женским вокалом Олег поставил других певиц — начиная от участвовавшей в записи Светы Плетенко до бывшей вокалистки группы «Девчата» Кати Бочаровой.

Но это еще не все. Кроме опальной песни Come Down Олег включил в альбом апокалипсический вариант композиции «Парашютизм», исполненный свердловчанином Игорем Гришенковым в жестком стиле «Мамонов на кислоте». С моей точки зрения, это один из самых страшных электронных боевиков конца 90-х, несправедливо незамеченный и недооцененный. Душераздирающим голосом вокалист «Апрельского марша» буквально воет в микрофон: «Мама, не выкидывай меня из люка/ Мама, мама, я не хочу быть парашютистом!/ Что ты наделала, мама-а-а…»

У всего этого химического триллера неожиданно оказался красивый и сентиментальный финал. В конце 2015 года Маньковская и Сакмаров, позабыв былые разногласия и обиды, дали единственный «живой» концерт проекта «Чужие». Сакральное действие происходило в старинном особняке на Покровке, где за сотню лет до этого выступал великий Шаляпин. Специально прилетевшая из Лондона Маньковская пронзительно исполнила весь наркотический репертуар «Чужих»: «Фармакология», «Химическая женщина», «Сумочка» и «Муха». Выглядела она как стервозная дьяволица в духе Диаманды Галас и была неотразима.

Олег Сакмаров в императорском кителе, с капельками пота на лице, вещал в темноту мрачные кормильцевские мантры: «Кому нужны новые дети за пару лет до конца света? Come Down! Come Down!»

Им подыгрывали музыканты лучших московских групп, а слушали это, затаив дыхание, человек сто вышколенной столичной интеллигенции. У Олега тряслись руки, у Алеси проступали слезы, а ее голос местами предательски дрожал. С момента записи «Подполья» прошло почти двадцать лет, но при этом ни один звук, ни одна нота не потеряли своей актуальности и честности. Пожалуй, это была та самая искомая глубина переживаний, о которой так искренне мечтал Кормильцев в затуманенном экспериментами 1998 году.