Пролог со странным человеком

Шел обычный газетный день. В соседнем кабинете непривычно бесшумно набирали очередной номер операторы, по коридору изредка, постукивая каблучками, относила полосы на следующую читку главному редактору ответственный секретарь. За окном плыла жара, в кабинете заведующего отделом социальных и нравственных проблем Рустама Гутова также было тихо. Он разбирал редакционную почту для подготовки обзора писем читателей в газету. «Быт, все о своем быте и неустроенности, – и ни строки о чем-то духовном», – посетовал он, – и, ознакомившись с последним письмом, отложил его в сторону.

В дверь осторожно постучали. «Входите – равнодушно разрешил он, не ожидая от очередного посетителя, что тот внесет в его жизнь новое и необычное, а затем подумал: как ему надоела провинциальная рутина, писанина об одних и те же людях, событиях, процессах, и этот вопиющий кризис в собственной душе и в обществе.

В кабинет вошел смуглый человек с трехдневной небритостью и лихорадочным блеском в глазах. Чудаков в газету захаживало немало, посчитав и его таковым, Гутов встретил посетителя с некоторой иронией. Вошедший почувствовал это, но не смутился.

– Слушаю вас, – обратился к нему Рустам.

Нервно теребя край рубашки навыпуск, посетитель с непроходящим блеском в глазах, и в душе, словно хватая Рустама за руки и желая быть понятым, ответил:

– Я всегда вас читал с большим интересом. Теперь, не скрою, что бывалых филигранности, глубины, изюминки в публикациях ваших не вижу. Мне кажется, вы в творческом ступоре.

Рустам прикусил губу, задетый за больное. Но кому и какое до этого дело!

– Я принес то, что, надеюсь, спасет вас от кризиса, будет очень на пользу, – продолжил незнакомец.

Он раскрыл пакет, достал из него бережно тетрадь и положил перед ним.

«На пользу?! – порассуждал про себя Гутов. – Явление очередного гения! А мне потом до нервного срыва копаться в графоманском сумбуре в поисках сути, которой в подобных трудах обычно нет».

Посетитель, явно неглупый человек и хороший физиономист, вновь уловил его настроение и отчеканил:

– Понимаете ли, я принес вам рукопись, составленную из писем двадцатилетней девушки, прикованной с детства к инвалидной коляске. В них слог пульсирует, как живой… Есть в рукописи и мои ответы ей, кое-какие размышления.

Некоторая его страстность и порыв стали вызывать интерес Рустама.

– Будучи еще совсем девочкой, – продолжил незнакомец, – Раиса, так ее звали, писала письма на дощечках и бросала их в реку с обрыва. Странная затея, не правда ли?

– Письма – крик вопиющего в пустыне, – поразмышлял вслух Рустам.

– Так то оно так, – поддержал его посетитель. – Но сколько было в этом веры, мечты, терпеливого ожидания, что кто-то ее поймет.

– И дождалась? – спросил Рустам.

– Как сказать, – уклончиво ответил тот. – Не знаю, смог ли я дать ей хоть толику того, чего она ждала от переписки, но я хорошо понимал ее, и она смогла вернуть меня к жизни.

На мгновение посетитель стал сумрачен и будто бы ушел в себя, а потом продолжил:

– В то время я потерял жену и дочь в автокатастрофе. И казалось, жизнь моя остановилась на этом. Посчитав мир агрессивным, я обозлился и замкнулся: ушел с работы, не общался с родственниками, не отвечал на звонки друзей и коллег, мог часами возбужденно ходить по дому, не находя в нем нигде покоя. «Почему беда случилась именно со мной, чем я разгневал бога? За что?» – эти вопросы терзали мою душу в клочья и превратили ее к годовщине гибели семьи в лохмотья бродяги. Я стал наг, слаб и беззащитен. Пребывая как-то в том состоянии отчаяния, когда помышляют о самоубийстве, я увидел голубя на своем окне. Он сидел, болезненно нахохлившись, чуть запав на левую лапку. «Тебя еще не хватало! – набросился на него. – Кыш – кыш!» Но он даже не шелохнулся. Тогда я осторожно взял птицу, присмотрелся к лапке. Она была прокушена. Помазал ее йодом, перевязал. Недели две поухаживав за ним, заметил, что с оживающей птицей становлюсь как-то жизнерадостней сам. Раньше признаться, не любил держать пернатых в доме. Теперь же стал испытывать благотворное, почти благостное влияние живого существа рядом. Я поменялся в лице, посвежел, а однажды, когда поутру голубь клюнул в щеку и разбудил, улыбнулся впервые за этот год. Прошло еще несколько дней такой идиллии, мой подопечный совсем выздоровел, но потом почему-то затосковал и все чаще и чаще стал метаться у окна. «Даже рожденный ходить человек, не отказался от мечты воспарить и научился этому, а тут птица…» – смирился я, и, решив, будь что будет, открыл настежь окна. Мой Магистр, которого я назвал так из-за сановитости его и сметливости, взметнулся, некоторое время покружил по двору и полетел на юг, словно торопился домой.

– Впрочем, – остановился на этом посетитель, – все последующее есть в рукописи.

– Ладно. Я прочту ее, – заинтересованно согласился Гутов.

Незнакомец же, не назвав ни своих фамилии, имени, адреса, скрылся за дверью. Рустам выглянул в окно и увидел как тот торопливо пересек улицу и растворился в парке, что был напротив. «Странный человек, – подумал он, – странный. С одной стороны, был горячечно-нетерпелив, чтобы рукопись прочитали, а с другой – даже не спросил, когда за ней зайти».

Он взял рукопись домой. И хотя депрессия и вследствие ее каждодневный упадок сил клонили ко сну, все же открыл тетрадь.

Отлет Магистра и возвращение Светозара

«Магистр улетел, – писал он, – и в моем доме вновь воцарилась пустота, пустота везде и во всем. Иногда я сбегаю от нее на улицу, к людям, но и они не спасают, потому что слушая – не слышу их, смотрю – и не вижу. Странное ощущение быть в этой гнетущей прострации, быть одиноким, находясь среди людей.

Раньше я любил бывать за городом и долго бродить по полям. Теперь же не хочу этого. Их простор ужасает меня, как могут ужасать масштабы океана человека, выжившего после кораблекрушения и оставшегося наедине с ним. Душа более не рвется на свободу, на простор, ни на мгновение не хочет покидать тело, довольствуясь тем, что терзает и терзает его. От меня даже стали уходить любимые вещи – дурной знак! Недавно я нечаянно разбил китайскую вазу, потерял серебряный портсигар, прожег утюгом английский пиджак. Мне нечем себя занять, некуда деть, потому что ни к чему не лежит душа.

Все это время с фотографии на стене смотрят на меня жена и дочь, и будто бы говорят с немым укором: «Что же ты поник? Тот, кто остался, должен жить! Не мучай нас, живи!..» Но я не могу с собой ничего поделать.

Так я протянул почти две недели, а потом Магистр вернулся в мой дом и вновь наполнил его светом. О, чудо! Я стал опять видеть и слышать мир, радоваться его звукам и краскам, наслаждаться им, как и прежде. И сил от этого хватило, чтобы переждать то время, когда голубь снова улетел, а потом вернулся. Затем он сделал это еще несколько раз и однажды принес письмо, написанное мелким почерком на листке из блокнота. «Добрый человек, – писал незнакомый абонент, – спасибо, что вылечили моего Светозара. Он у меня ручной, не боится наших кошки и собаки, наверное, потому и пострадал по доверчивости от кого-то из их сородичей. Последнее время я поняла, что мой плутишка стал жить на два хозяина, вот и решилась написать и поблагодарить. Зовут меня Раиса. С детства в инвалидной коляске. Дефицит общения очень острый. Если пожелаете переписываться, ответ, пожалуйста, передайте со Светозаром».

Письмо это несколько обескуражило меня. «Именем то каким назвала голубя, тонко подметила! – удивился я. – И впрямь, Светозар!.. Но что могут сказать в переписке два человека, обиженные судьбой, разве пожаловаться на нее друг другу?»

Я не знал ее и, опасаясь, что, если откажу в переписке, она больше не станет пускать Светозара ко мне, осторожно ответил: «Здравствуйте Раиса! Получил ваше письмо, за которое благодарен. Очень сожалею, но переписываться с кем-либо мне сегодня будет трудно. Я пережил личную трагедию, и к словам абсолютно не лежит душа. Хочу, очень хочу побыть один. Не обессудьте!»

Через несколько дней Светозар принес ее ответ: «Добрый человек, – писала она – крайне сожалею, что вы находитесь в таком изнеможении. Чувствую, что вам плохо, но прошу не отчаиваться и не замыкаться в себе. Поспорю с вами, если позволите, и на счет переписки. Глухой может быть поводырем у слепого, а слепой слушать за него, намного хуже обстоит, когда каждый из них сам по себе.

В любом человеке живет Бог и дьявол. Слушайте Бога, как это делаю я, и он спасет вас от одиночества и залечит душевную рану, а главное – примирит с судьбой».

«Вот оно как! – задумался я. – Тут, оказывается, целая наука. И, похоже, это девочка достаточно цельна и сильна, совсем не собирается плакаться и одолевать своими проблемами».

Я был поражен и долго сидел без движения во дворе, бичуя себя за то, что еще не старый мужчина – дал слабинку. Думал о ней, в инвалидной коляске: о Боже, которая хочет помочь выстоять! Мне протянули руку, и я принял ее…

Однако, пока думал обо всем этом, наш Светозар улетел.

Потом во мне стали происходить разительные перемены: по утрам возобновил зарядку, навел идеальный порядок в доме, лучше следил за внешним видом, все ближе и ближе возвращаясь к полнокровной жизни. И еще – цветы. Я возобновил, как говорила в прошлом моя жена, свой роман с цветами, выращивать и трепетно ухаживать за которыми, к удивлению моих друзей – мужчин, очень любил. Наша богатая оранжерея вновь посвежела, ярче заиграла красками и заблагоухала. И однажды, находясь в ней, я поймал себя на мысли, что очень жду возвращения Светозара, а с ним и непременной весточки от Раисы. Он наконец вернулся и, как посланник, гордый тем, что успешно выполнил волю своей королевы, напыжившись, воссел на моем окне. Я снял с его шеи ленточку, на которой было письмо. «Добрый человек, какой вы не хороший, – писала Раиса, – почему не ответили мне? Ну ничего, научена ждать. В 10 лет я писала на дощечках письма детских откровений о самом потаенном в душе и бросала их с обрыва в реку. Бросала, наивно полагая, что кто-то их обязательно прочтет, поймет и ответит. Но реки не текут вспять, ответов не было. Потом, чуть повзрослев, решила, что письма мои по реке, которая течет так же, как и время, уплыли в вечность, туда, где счастье не иллюзорно, а жизнь бесконечна, туда, где поняли их и мне уже хорошо в своих мечтах».

«Дорогая Раиса! – вывел в тот день, волнуясь, я. – Извините, что в последний раз не ответил на письмо. Признаться, очень задумался над его содержанием, о вас, и не заметил, как Светозар улетел. Наверное, и мне пора рассказать о себе. Зовут Арсений. Более года назад потерял в автокатастрофе жену и дочь. Переживаю горькую утрату до сих пор. Но ваши письма и Светозар понемногу выводят меня из состояния скорби и отрешенности. До вас я сросся со своей болью и никому не позволял ее утолить. Соболезнования, ахи и охи вслед, не только не рубцевали душевную рану, но еще больше и больше бередили ее. Вы для меня – это нечто совсем другое. Извините за грубое сравнение и натурализм, но иногда кажется, будто бы вы сделали мне безболезненное вскрытие черепа и пролили в сознание теплый и яркий свет, навсегда рассеяв в нем сгустившийся мрак. Спасибо, Раиса, за то, что есть на этом свете вы и ваш голубь с чудным именем – Светозар! Пишите, с нетерпением жду ответа».

Закон компенсации

«О вашем горе не скажу ни слова, – ответила она. – Лучше помолчу вместе с вами…

Когда ты здоров, весь мир принадлежит тебе, считали древние. А когда ты не здоров? Наверное, надо верить в закон компенсации. Вот я, к примеру, прикована с восьми лет к своей опостылевшей коляске, но взамен мне дана способность горячо любить жизнь, что очень наполняет. И потом, я парю по ночам, любуюсь землей с высоты птичьего полета, такой всегда красивой и такой разной, как в калейдоскопе. Подобные минуты счастья, когда захватывает дух, согласитесь, даются не каждому. Много читаю и снова парю наяву, парю в воображении, не зная границ ни во времени, ни в пространстве, совершаю подвиги с героями книг, влюбляюсь, страдаю, разочаровываюсь и снова влюбляюсь – живу!..

Счастье, Арсений, как песок в песочных часах: где-то убывает, а в чем-то прибывает. Закон компенсации существует, надо верить, а иначе просто незачем тебе будет жить».

«Моя компенсация – вы! – возбужденно ответил я ей в следующий раз.

«Я?! Лягушонка в железной коробчонке, которой никогда не суждено стать Василисой Прекрасной?»

«Мне важен внутренний мир человека, а не внешний облик и состояние, – настаивал я. – И если вижу в вас то, что мне необходимо, без чего не смогу больше жить, и вы чувствуете то же самое – это любовь!

«Да. Я чувствую то же самое, – ответила она, – но даже в мечтах не хочу быть обузой.

«Но вы отогрели мое сердце, я ожил во многом благодаря вам. Пожалуйста, дайте свой адрес».

«Нет, нет, нет! – ответила она. – Пусть все останется так, как есть».

Несколько месяцев мы изливали друг другу душу, потом еще полгода вели эту переписку, (которую я построил как диалог) – и все лишь для того, чтобы она ответила «нет, нет, нет»! – недоумевал я. Пустота снова закралась в мой дом. Я боялся ее и днями не возвращался в него, но и это не спасало, потому что, уходя, уносил пустоту вместе с собой. Потом, собравшись, все же решился терпеливо дождаться Светозара. Он долго не летел «Неужели она закрыла его?». «Как она могла так со мной поступить?» – сокрушался я, все глубже и глубже впадая в отчаяние.

Светозар прилетел поздно вечером, в воскресенье.

«Можно ли влюбиться в человека, которого никогда не видел? – спрашивала она. – Нет! Это самообман. Потому что в таком случае влюбляемся в воображаемое нами».

«Иногда мы влюбляемся даже в то, что вообразили себе в человеке, который рядом, – ответил я. – Это тоже самообман. Я же испытываю к вам родство души, роднее не бывает, трепет глубокого чувства».

«Мне всегда кажется, будто бы мы отражаемся друг в друге, как в зеркале, – ответила она. – И боюсь при этом уподобиться ослику из сказки, который провел детство с жеребятами, считая себя таким же резвым красавцем. Они подросли. И вот однажды, мня себя таким же статным скакуном, как и они, ослик увидел на зеркальное глади водопоя свое отражение, страшно испугался, был жестоко потрясен и умер. Не мнила и не хочу мнить себя скакуном, чтобы при встрече, увидев свое отражение в ваших глазах, совсем не потеряться.

«Что за глупости? Я не позволю вам потеряться, – ответил я. – Этого не может быть!»

«Может, дорогой, может! – коротко заключила она.

После этих слов прошел еще один мучительный месяц, в котором от нее не было ни весточки. Затем наконец Светозар прилетел. Как утопающий хватается за соломинку, я торопливо взял письмо, быстро ушел в дальний угол оранжереи. «Извините, – писала она, – хотя в том, что долго не отвечала, нет моей вины. Наш Светозар сам влюбился, а потому все этот время ему было не до нас. Он целовался на крыше с сизой голубкой, забавно было смотреть.

Многое изменилось за этот месяц и в моей жизни. Горько и больно вспоминать, но я стала женщиной… Ненавижу, ненавижу их!»

«Кого их?» – в тревоге поинтересовался я. – Напиши свой адрес, прилечу птицею, накажу тех, кто обидел, и умчу туда, где нам будет хорошо вместе.

В этот же день Светозар, будто стараясь упредить непоправимое, принес ее ответ.

«Зачем тебе яблоко, которое надкусывали другие, листья, по которым они безжалостно потоптались, – писала она. – Мне теперь нигде и никогда не будет хорошо, кроме как там, куда из детства уплыли мои письма, где уже прекрасно чувствую себя в мечтах…

Когда ты получишь это последнее послание, я буду лежать, как поломанная кукла, на белых камнях, и так случится, что в нем чуть-чуть переживу себя. А ты живи, дорогой. Я оставляю тебе ясную зарю, голубое небо, зеленую траву, чистые реки и пруды, все, все, чем дорожила в благодарность за то, что понял и полюбил меня. Живи и будь счастлив. Ты это заслужил. Твоя навеки-вечные Раиса».

Поломанная кукла (рассказ лодочника)

Гутов закрыл последнюю страницу тетради с неоконченной рукописью. После этого тот, кто принес ее, не приходил к нему еще некоторое время. Рустам мог бы бросить рукопись в долгий ящик, как часто делал, но тут был иной случай, ему не терпелось узнать – чем же все закончилось. Он вспомнил последнее письмо Раисы и ее слова: «Когда ты получить это последнее послание, я буду лежать, как поломанная кукла, на белых камнях… «Белые камни, белые камни? – силился припомнить он и, как хороший знаток данной местности, вспомнил, где видел их. Несколько белых валунов находились на излучине реки у города Теплые Воды. Их привезли туда и уложили, чтобы вода более не подмывала обрыв. «Обрыв!.. Она бросилась с него на белые камни!» – обожгло его.

На следующий день Рустам выехал в Теплые воды, бывать в которых любил прежде. Он с удовольствием бродил по горам в вековечных деревьях, окружавших город, изучал все новые и новые надписи туристов на стенах мрачного ущелья, названного невесть кем, когда и зачем именем гениального поэта – Дантовым, прикасался и прохладе древнего «счастливого камня», поставленного в память о паломнике, возвращавшемся из Мекки и нашедшем упокоении тут.

На сей раз он отказался от этих удовольствий и сразу направился к белым камням. Рядом, на лодочной станции, двое мужчин средних лет, в спортивных костюмах, сидя в шезлонгах, наблюдали тренировку гребцов на байдарках. Один из них оглянулся на шум шагов Рустама по деревянному настилу над водой, окликнул лодочника: «Валь, человек к тебе». Из дощатого домика на пристани вышел мужчина лет пятидесяти, крепкий на вид и поджарый.

– Водный велосипед, байдарку или просто лодку желаете? – поинтересовался он.

– Я совсем по другому вопросу, – ответил Рустам. – По белым камням…

Лодочник кивнул:

– Из прокуратуры, что ли?

– Нет. Из газеты.

Лодочник облокотился на перила и, постукивая большим пальцем правой руки по указательному левой, пояснил: «Я на этой станции с первого ее дня. А дом той девушки, Раисы, вот там, за обрывом, над камнями. Так что, по-соседски знал ее с самого рождения. Она росла, как и многие дети, любознательным ребенком. Бывало, спустится на станцию в своем белом сарафанчике на босую ногу и давай засыпать вопросам: «Дядь Валь, а это что, а это?» Она все больше и больше спешила раздвинуть границы видимого ею отсюда мира. Однажды спросила: «Дядь Валь, а куда всегда уплывают ваши лодки?» Я, придумав название несуществующему городу, пошутил: «Как куда, Раиска, в Звенигорск». У нее мечтательно загорелись глаза. «В Звенигорск! – воскликнула она и ухватила меня за руку. – Наверное, это очень красивый город? Дядь Валь, пожалуйста, возьмите меня в него с собой!» Первый раз я пожалел, что так глупо пошутил с ребенком.

А потом случилась эта беда. Холодной осенью отец и мать взяли ее на сбор каштанов в горы. Набрав их, сразу поторопились домой, так как накануне в горах прошел ливень и нужно было до паводка перебраться через реку. А реки наши горные, известное дело, коварного и крутого нрава, не предугадаешь, когда взорвутся. В общем, не успели они. Нахлынувшим потоком опрокинуло лодку, а Василий, отец ее, смог только дочь спасти, а жену унесло…

С того самого дня будто уцепился за них злой рок. Из-за осложнений у восьмилетней Раисы отнялись ноги. А когда в стране начался этот переполох, названный перестройкой, и она запылала, как подожженная с разных краев куча хвороста, Василия, что работал водителем-дальнобойщиком, отправили в «горячую точку» с каким-то ценным грузом, и он без вести пропал там. Правда, потом по городу поползли слухи, что выжил он, бежал из плена и прячется в горах, мол, видели егери. Прячется, опасаясь за сестру, которая жила с ними и дочь, так как груз ценный тот был оружием на продажу и принадлежал каким-то высокопоставленным бандюкам. Узнай они, что выжил он, досталось бы родне. А так – нет человека, и спрашивать не с кого.

– В то злополучное утро, – глухо продолжил лодочник, – на станции, как назло, скопилось много отдыхающих, я едва успевал выдавать им плавсредства, потому и не заметил сразу, что Раиса непривычно близко подъехала на коляске к обрыву Когда же увидел ее, зная о случившемся накануне, рванулся к берегу, но не прошло и нескольких секунд, как она уже лежала на камнях…

– Что произошло накануне? – спросил с плохим предчувствием Гутов.

– Над ней надругались два пьяных ублюдка – туриста.

– Безнаказанно?

– Куда там! – ответил лодочник. – После обеда, узнав, что они скрылись в горах, наши охотники и милиционеры отправились на их поиски, но нашли под вечер убитыми.

– И кого подозревают?

– Они – никого! – смолк на секунду лодочник, а затем почти прошептал на ухо Рустаму. – А я вот… Был тут какой таинственный смуглый человек в черном, сразу после ее гибели был. Постоял несколько минут у камней, на которых еще была ее кровь, и, кажется, поплакал, видел я со спины, как подрагивали его плечи. Знаю точно, не из родни он Раисы, но, видно, не чужой ей был человек. Голубь тут, Светозар, еще долго сидел на камнях, после того, как ее унесли. Он хоть и ручной, но только ей давался. А тут, увидев того человека, сразу к нему на плечо. Так и ушел с ним…

«Арсений!» – подумал Гутов.

Эпилог

Алые гвоздики на белых камнях

В жизни, как и в этой истории, наступила осень, и погнали ветры поземкой листву. Дворники каждое утро упрямо и тщательно подметали ее, а машины отвозили эти пожелтевшие страницы весны и лета на свалку. Гутов грустил в эту пору, потому что, как казалось ему, из жизни безвозвратно уходило что-то особенно значимое, весомое, дорогое. Выметалось грубо, вывозилось и сваливалось…

После работы, чуть приподняв воротник плаща, он, как и обычно, направился домой через парк. Где-то в середине, у озерка, его кто-то окликнул. Оглянулся. Под молодым платаном на лавочке сидел Арсений.

– Вы? – удивился Рустам.

– Совсем уже не ждали, – приподнялся тот и протянул руку.

На этот раз он был аккуратно выбрит, с твердым и спокойным взглядом, что делало его более уверенным в себе. После небольшой паузы Арсений поинтересовался:

– Вы прочитали рукопись?

– Да.

– И вам не интересно, чем все закончилось?

– Я знаю, – ответил Рустам.

– Впрочем, тогда, в редакции, я и предполагал, что вы не усидите без собственного расследования. Поэтому и отдал вам неоконченную рукопись. Теперь же вы, если и не прямое, то косвенное действующее лицо этой истории, сможете правдиво и неравнодушно описать ее.

– Я то знаю, но не все, – продолжил Гутов. – Как вы нашли их?

– Тех двух туристов? – нервно переспросил Арсений, а потом, чуть успокоившись, рассказал: – Я приехал до обеда на белые камни, нахождение которых вспомнил, вероятно, как и вы, разузнал о происшедшем. Остальное было делом техники, ведь я еще в школе баловался туризмом, знал хорошо все маршруты, места те исходил вдоль и поперек. Вот и догнал их быстро на небольшой лужайке. Признаться, и меня тогда переполнял гнев, и я был вполне готов казнить этих мерзавцев, но тот высокий блондин в куртке и брюках защитного цвета опередил и уже делал свое дело. Когда я вышел на ту лужайку, он в последний раз передернул винчестер над расстрелянными, после чего, дымясь, из него вылетела пустая гильза, осмотрелся по сторонам. Увидев меня, снова дослал патрон в патронник… Я надолго запомнил его взгляд и глаза, совсем почему-то не злые, а с каким-то пронзительно-тоскливым и тлеющим огоньком. Почему он передумал в меня стрелять, убрать нежелательного свидетеля, до сих пор ума не приложу. Опустив оружие, удивленно оглядываясь, незнакомец торопливо скрылся в лесу.

– А где в это время был Светозар? – спросил Рустам.

– Как где, со мной, на плече…

– Это был точно он! – заключил Гутов.

– Кто?

– Отец Раисы, Василий. Говорят, он прячется в горах. А не стал в вас стрелять потому, что узнал голубя.

– Вот оно как получилось! – удивился Арсений. – Выходит, что птица во второй раз меня спасла…

– Все мне понятно в этой истории, – поделился на прощание Рустам, – и лишь одного не пойму, как Раиса, такая жизнелюбивая, смогла решиться на самоубийство.

– Есть люди, готовые на жертву ради других, – тихо ответил Арсений, – на нравственный подвиг, если хотите. Их не легион, но они всегда были, есть и будут. Раиса к ним, несомненно, принадлежала. Они не требуют ничего за это великодушие взамен, а потому зачастую оказываются беззащитными перед собственной бедой, своими жизнями пишут письма в вечность, торопясь научить тому, каким может и должен быть человек сегодня и в грядущем.

Вернувшись домой, Рустам еще некоторое время задумчиво сидел в углу комнаты, а затем, хотя и не любил работать дома, взял бумагу, ручку и вывел за столом «Письма в вечность. Пролог со странным человеком».

P. S. По-разному сложились судьбы героев этой истории. После публикации рассказа в литературном альманахе, Рустама заметили и предложили в нем работать, о Василие поговаривали, будто бы он эмигрировал, предпочтя чужбину родине, ставшей для него мачехой. Арсений завел другую семью, но, неизменно, в день гибели Раисы, приходит к белым камням со Светозаром, который теперь постоянно живет у него, приносит букет гвоздик, и они долго алеют на них, как огонь, – память о той, что писала письма в вечность, слушала бога, парила во сне и воображении, вернула его к жизни.