Процесс сделали открытым. После покушения местное общество оказалось в таком взвинченном состоянии, что решили не рисковать, хотя в Большом Мире это вещь немыслимая. Но мы не в Большом Мире, и раз уж так получилось, офицеры пошли еще дальше и сделали из заседания трибунала настоящее шоу. А чего мелочиться? Затыкать варежку – так всем, а не только недовольным! Впрок, так сказать.

Я был рад такому решению, ибо на горизонте встали тяжелейшие задачи, решить которые я и сам мог только публично. Первая – показать всем, что не хочу гибели девочек, вопреки бродящим среди недовольных пересудам. И вторая – постараться защитить их от расстрела, вытащить в последний момент. Ключевое слово 'постараться', ибо как это сделать, не имел ни малейшего понятия. Единственное мое оружие, знание о том, что сеньорины офицеры боятся потерять авторитет, даже оружием назвать сложно.

Но это не все аспекты проблемы. Дадут ли мне сыграть на публику, учитывая, что буду играть против авторитета управителей такого мощного влиятельного заведения? Получится ли у меня самого найти нужные аргументы, подобрать ключик к сердцам рядовых девочек, внимательно следящих за происходящим? Я не знал. Потому от волнения с утра бил мандраж, а кусок за завтраком не лез в горло.

Взаимоотношения с 'чертовой дюжиной' замерли, застопорились. Девчонки не трогали меня, я их, мы взаимно не замечали друг друга. Кассандра откровенно дулась, считая, что я был не прав, не дав им возможности быстро и эффективно решить проблему, Сестренки ходили растерянные, обмениваясь со мной лишь фразами, смысловая нагрузка которых сводилась к словам, 'да' и 'нет', а и так нелюдимая Гюльзар замкнулась окончательно. Ей было неловко: с одной стороны она поддерживала Кассандру, считала, что они хотели поступить правильно, но с другой признавала, что это мое и только мое право принимать решение, как быть и что делать с противницами, что они не должны были делать это за меня. Эта двойственность, усугубленная поразившим ее ножом из моей руки, отгородила восточную красавицу окончательно, и времени на преодоление сего барьера у нас не оставалось.

Потому, что у 'сорок четвертых' среди обитателей корпуса осталось много подруг и сочувствующих, и в случае их расстрела у кого-нибудь обязательно возникнет желание отомстить. Не лично, своею рукою воткнув нож в тело, как хотели сами девочки, а пустить отравленную иглу в спину, подсыпать чего-то нехорошего в кружку, или сделать еще что-то подобное. И до марсианского Олимпа им будет вся лирика, предшествовавшая расстрелу.

Паула тоже дистанцировалась, но вынужденно. Она пыталась разговаривать, тормошить меня, но я раз за разом отнекивался, и, в конце концов, оставила в покое. Я понимал ее, но ничем не мог помочь – она часть взвода, часть команды, а мне надо было отдохнуть от них. Хотя бы для того, чтобы определиться, как быть дальше. Но попыток она не оставляла.

Вечером перед заседанием красноволосая исчезла, вернувшись лишь заполночь, усталая, злая и крайне недовольная.

– Она отказалась, Хуан, – огорошила она меня, снимая хорошо выглаженный накрахмаленный парадный китель. – Не захотела даже слушать. Я все рассказала, просила вмешаться, умоляла! – Тяжелый вздох. – А она лишь внимательно выслушала и сказала не лезть в это дело. Оно 'не для моего ума'.

Паула резко обернулась и закричала:

– Не моего ума, понимаешь?!! Это она сказала МНЕ!!!.. – Затем села и заплакала. – Хуан, прости, я сделала все, что смогла!..

Я хотел присесть рядом, успокоить, погладить ее по волосам, но гораздо более чувственные Сестренки оттеснили и спровадили меня в коридор, взяв сию задачу в свои руки. Правильно, буду бередить свежую рану. Погуляю минут двадцать и вернусь, когда они уже лягут.

Я и раньше думал, что у Паулы должен быть собственный выход на королеву. Так сказать, семейный, родственный. Значит, ее величество не захотела слушать племянницу, посоветовав не вмешиваться? Интересно-интересно!

Итак, два вопроса: что они задумали и на что готовы пойти? От ответов на них зависела моя стратегия поведения на завтрашнем заседании. Но сколько я ни думал, даже приблизительные ответы дать не смог.

Зал заседаний. Огромный (по местным меркам, конечно), на полтыщи человек, со спускающимися сидениями, как в амфитеатре. Это по сути и есть амфитеатр, здесь проходят разные торжественные мероприятия, от театральных постановок и всеобщих заседаний личного состава до вечеров встречи завершивших контракт. Сегодняшнее было из разряда редких, не каждодневных – заседал не обычный трибунал, а совет офицеров в полном составе. Почти полном, королевы как всегда не было, как и 'уволенной' Катарины. Но одиннадцать человек сидели за полукруглым длинным столом, внимательно следя за ходом процесса и реакцией сидящих в зале. Их стол располагался внизу, на самой нижней площадке, боком к зрителям. Боком же, но лицом к ним, располагалась и 'точка' – отчитывающийся человек показывал зрителям не вид сзади, а вид сбоку, что создавало благоприятное впечатление об организаторах мероприятия.

Подсудимые, три человека из четырех, сидели лицом к залу, но не в клетке, как в суде, а просто за скамьей. Руки у всех были скованы, но это и все меры предосторожности. Действительно, зачем больше, если за их поведением следят трое 'морпехов', а эти сеньоры тренированны как раз для противодействия проштрафившимся ангелочкам. Да и дальше шлюза главного входа отсюда не убежишь.

Та девочка, которой я стрелял в грудь, к счастью, выжила, вне опасности. Но в сознание ее пока не привели, лежит под аппаратами. В случае, если трибунал приговорит их, ее просто отключат, так в сознание и не приводя. Той же, что засветил 'флешкой' в глаза, повезло меньше – она почти потеряла зрение. Говорят, восстановить его можно, нужно только время, но подобной роскоши у нее почти не осталось. Она так и сидела с повязкой на глазах, лишь внимательно слушая.

Второй сидевшей была Сандра, с отрешенным видом усердно рассматривающая конструкцию столешницы, последней – девочка, которую перехватили люди Гарсия по дороге к сто шестнадцатой аудитории. Как девочки провернули такой обман, все до сих пор качают головами, но говорят, та, что с завязанными глазами, решилась в последний момент. Не хотела, сомневалась, а потом резко явилась на встречу со мной независимо от остальных. Но я думаю, все проще, девочки не дуры, понимали, что за ними постоянно скрытно наблюдают и разыграли комедию, предполагая, что их ряды перед самим покушением проредят. Еще говорят, ее величество орала на наших Нимфу и Красавицу так, что слышно было в приемной, несмотря на звукоизоляцию ее кабинета. Но это точно из области баек, врут. Непроницаемые там стены, видел я их. Но орала, видимо, все-таки знатно.

Председательствовала, как ни странно, не Сирена, а моя старая знакомая, если так можно выразиться, министр образования. Она тоже из взвода нашей дорогой королевы, что поднимало ее авторитет, но не участвовала ни в одной местной компрометирующей афере, что так же поднимало ее авторитет. Это кроме того, что она упрямая, стойкая и умеет идти до конца, невзирая на трудности. Последние ее качества описывали СМИ еще той, моей прошлой жизни, и здесь, естественно, секретом ни для кого не являлись. И это хорошо, сеньора начальник дворцовой охраны вряд ли даст мне свободно высказаться, если затрону скользкие темы.

Я сидел почти в самом низу, на специальной скамейке для свидетелей, рядом с несколькими попавшими под маховик правосудия девчонками. Вначале допрашивали их, и характер ставленых вопросов сводился к одному – кто что видел, слышал и замечал по поводу провинившихся, в том числе на пути следования к сто шестнадцатой аудитории. 'Подшивали' к делу не участвующую 'сорок четвертую', перехваченную в коридоре. Затем придрались к каптерщице, без ведома которой из одного из арсеналов 'ушли' метательные ножи. Как будто в этих стенах проблема достать оружие! Затем слушали доказательную базу – записи переговоров девочек друг с другом, их споров о том, что будет дальше, верить мне, не верить, делать таинственное 'это' или не делать. Шифровались девочки не сильно, но в целом можно сказать, что улики это косвенные, хотя и явные.

Затем перед трибуналом выступили Звезда и ее оставшаяся напарница. Рассказывали высокому заседанию о разладе в своем подразделении. Врать никто не пытался, ибо под полиграфом не соврешь, а все показания снимались только при подключенном аппарате. Молчать тоже было стремно; молчать – значит негласно признать вину своих напарниц. Картина выходила нерадостная: девочки боялись за свою жизнь, обманутые, 'слитые', подставленные кем-то близким, спускавшим им 'сверху' засекреченную информацию. Они были готовы поверить мне и прекратить конфликт, но считали, что от меня слишком мало зависит. На самом деле все обстояло не так, никто их не собирался уничтожать, слишком большие были бы для офицеров репутационные потери. Но девочки слишком боялись, чтобы думать объективно.

А потому решились. Четверо из шести. Психологи корпуса мастера своего дела, когда оно касается деструктивной части работы, ломать – не строить. Мне даже стало жаль девочек, хотя каких-то несколько дней назад дрался с ними не на жизнь, а на смерть.

Сама Звезда была более объективна в оценке угрозы, но никого из своих camarradas убедить не смогла, и под давлением Сандры потеряла авторитет. Ее 'задвинули', а пойти 'на дело' под командованием теперь уже бывшей подчиненной она не могла по политическим соображениям.

– Кто-нибудь угрожал вам? – гвоздил ее к креслу голос сеньоры министра. – Кто-нибудь говорил, что вы под прицелом, вас собираются убить? Кто-то доводил до вашего сведения секретную информацию?

– Нет, сеньора… – вздыхала Звезда, рассматривая пол, и бесстрастный прибор фиксировал, что говорит она правду.

– То есть, вы сами постулировали, что должно быть так, а не иначе. После чего решили устранить Ангелито. Из желания 'мелко напакостить напоследок', не включая мозги.

Ответа не требовалось.

Камилла, живая, но потрепанная, так же валялась в охраняемом медбоксе, потому суть предложений, переданных мною через нее, присутствующие в зале смотрели и слушали на завихренном во всю стену визоре за спиной обвиняемых. Суть простая: я вам не враг, давайте жить дружно. Долго смотрели, в подробностях, вникая в каждое слово – тишина стояла почти идеальная, несмотря на то, что в зале присутствовало почти сто человек. Я поежился: после таких аргументов решиться на нападение? Для большинства присутствующих это должно казаться безумием! Но девочки решились, слишком сильно, видать, не желали 'жить дружно'.

Играли офицеры уверенно, но все в зале чувствовали, что игра это натянутая. 'Девочки сами виноваты, выдали желаемое за действительное, за что и будут расстреляны'. 'И никаких оправданий быть не может – никто их насильно ничего делать не заставлял'. 'А мы? Мы белые и пушистые. Мы даже Рыбу не убивали, сказано же, 'несчастный случай'. Правильная тактика. Осторожная, неспешная, но куда им спешить? Им нужно восстановить доверие личного состава, показать, что не все так просто и не так уж они не правы. И в итоге к этому придут. После расстрела какое-то время все повозмущаются для вида, но затем успокоятся, и этот инцидент канет в Лете истории корпуса. Нет, меня этим не спасти, я все равно окажусь под ударом, но я не о себе, я о них, а их авторитет в перспективе не пострадает. Однако они не учли одного фактора – меня. Что я тоже любитель устраивать концерты.

– Ангелито! – выкрикнула сеньора министр, выведя меня из состояния заторможенного созерцания, указывая 'точку'. – Ангелито, прошу!

Ну вот, дошли до сути, моя очередь.

Охраняющая скамью свидетелей наказующая посторонилась, я вышел, встал с гордым видом, готовясь к бою. Девочка из технического отдела тут же профессиональными движениями принялась подключать ко мне датчики. Я бросил беглый взгляд вправо, на подсудимых, но ненависти в их глазах не увидел. Как и отчаяния, или сожаления. Усталость, равнодушие людей, которые сражались, но проиграли – вот и всё. И чего они хотят этой казнью добиться?

– Итак, расскажи нам, – обратилась ко мне сеньора председатель, когда закрепившая провода девочка ей кивнула, – что произошло в сто шестнадцатой аудитории. Начни с момента, как вы там оказались, почему и что вами всеми двигало.

Я начал. Рассказывал подробно, обстоятельно. И о нашем сговоре с Камиллой (в этот момент спиной чуял, как стало стыдно девочкам из моего взвода, тоже сидящим в зале и тоже в качестве свидетелей), о ходе и результате ее переговоров с сорок четвертым взводом, о нашем договоре встретиться.

– Откуда ты знал, что они будут пытаться тебя убить? – сразил меня вопрос сеньоры министра. Такой простой, но такой неожиданный. Я пожал плечами.

– Предполагал, сеньора.

– Почему? Откуда ты мог предполагать такие вещи?

– Я видел снимки, сделанные недалеко от моего дома, на которых было видно, что Алессандра Перес наблюдает за моей матерью, – честно ответил я. – Она пыталась или убить ее, или сделать ей что-то неприятное, чтобы отомстить мне. После же она… Умерла. Это закономерно, сеньора, ее напарницы не могли не знать о целях своей подруги. И сопоставив факты, могли прийти к мысли уничтожить меня в качестве мести за нее.

Когда я заговорил о снимках, в зале поднялся небольшой гул. Да уж, догадываться, что дело не чисто, и точно знать – разные вещи. Кажется, я лишь вбил гвоздь в крышку гроба подсудимых.

– Где ты видел эти снимки?

Я кинул на Мишель.

– Мне их показала глава корпуса. Чтобы у противниц не было передо мной информационного превосходства. Чтобы я был готов к возможной атаке.

Члены трибунала переглянулись меж собой, особенно 'решающие'. Но смущением ни от кого не пахло – действия Мишель были санкционированы.

– И все-таки, – вернулась сеньора министр. – Ты не просто думал, что такой вариант возможен. Ты знал, когда это случится, ибо пришел на встречу полностью экипированный.

– Я спровоцировал их, сеньора. Мое предложение, переданное Афиной, было одновременно провокацией. Если бы они приняли предложение – все закончилось бы благополучно. Если нет – напали бы, как это и произошло. – Я сделал паузу. – Поймите, сеньора, они слишком высокомерные, чтобы не отомстить.

Кажется, это был еще один гвоздь.

'Шимановский, сам себе усложняешь задачу?' – поддел внутренний собеседник. Захотелось выругаться.

Гул в зале усилился, но постепенно стих. Девочки признали, наконец, очевидное – да, высокомерные.

– Кто ударил первым? – сощурились глаза сеньоры министра.

– Одновременно, – вновь честно ответил я. – Мы с Камиллой поняли, что миром не разойдемся, что они приняли решение бить на поражение. Почувствовали это. И когда те ударили, мы ударили в ответ, одновременно с ними.

– Вы провоцировали их?

– Нет.

Мягкий зеленый свет индикатора полиграфа показывал, что я не вру. Вновь по залу прокатилась волна, начавшись в задних рядах и спустившись с галерки.

– То есть, ты подтверждаешь, что они целенаправленно напали на вас первые, хотя могли не делать этого? И вы бы в этом случае не завязали с ними бой?

– Да, сеньора.

И вновь мягкий зеленый свет.

– Я думаю, – обернулась она к членам трибунала в одну и в другую сторону, – все понятно. Мотив ясен, принадлежность каждого фигуранта к попытке противоправного деяния установлена, последовательность событий определена. У кого какие вопросы к мальчику?

– Вы забыли добавить, – невежливо влез я в их разговор, – 'осталось установить ВСЕХ виновных', сеньора.

Она непонимающе сдвинула брови.

– Поясни?

– Я говорю, вы забыли добавить, 'осталось установить ВСЕХ виновных, а не только сидящих на скамье', – кивнул я на вмиг ожившую, но пока вяло, 'сорок четверку'.

– Мне кажется, ВСЕ виновные установлены, – еще больше нахмурилась она. – Или ты утаил что-то в своих показаниях?

– Никак нет, не утаивал, сеньора. – Я отрицательно покачал головой. – Просто против оставшихся виновников дать их еще не успел, ибо об этом никто не спрашивал.

– И кто же эти оставшиеся? – с иронией усмехнулась она.

– Сеньоры Сирена Морган, Елена Гарсия и Мишель Тьерри. Я обвиняю их в причастности к этому делу. А именно, в манипулировании подсудимыми с целью подстрекательства к нападению на меня. И считаю, эти дела нужно рассматривать только в контексте, для объективности происходящего, ибо кукловод виновен в свершенном куклой деянии не менее самой куклы.

* * *

Зал слева от меня взорвался. Потребовалось несколько минут, чтобы ропот стих и установилась приемлемая тишина. Только теперь я заметил довольную-довольную улыбку сеньоры главного дворцового стража, переглядывающейся с не менее довольно улыбающимся ее высочеством. Остальные 'решающие' так же сияли в той или иной степени.

'Шимановский, подстава! – закричал внутренний голос. – Всё они знали и рассчитали, эти сеньоры. Я имею в виду твое выступление. Все идет по ИХ плану, а не твоему.'

Но это я и так уже понял. Причем, отыгрывать назад поздно, слово сказано, его не воротишь. Что ж, наступать – так с музыкой, раз более ничего не осталось!

Подбодрив сам себя, я вдруг успокоился. Что ж, запланировать можно выступление, но не его итог. Сейчас начнется самое интересное – бодалово с офицерами-'решающими', и, кажется, я даже рад такому развитию событий. По крайней мере, высказаться мне дадут, не перебьют.

– Ну, хорошо, – улыбнулась сеньора министр, тоже бывшая в курсе предстоящего действа. Видно, ждала от меня выходки, но не до конца была уверена, что я это сделаю. – Раз так – аргументируй. Мы внимательно выслушаем твои аргументы и решим, вымысел это или все же приобщать их к делу.

И покровительственная улыбочка напоследок, которую я благополучно проигнорировал.

Вот и отлично, давно бы так.

– Все началось, когда наказующие, присутствовавшие в момент нашей стычки с Алессандрой Перес, не вмешались, – прокашлялся и начал я новый виток шоу. – На них спустили собак за некомпетентность, но поверьте, сеньора, я в этом заведении достаточно долго, чтобы понимать, некомпетентность тут не при чем. Некомпетентных здесь не держат. Из этого следует вывод, что они должны были дать нам сцепиться.

– Как показала практика, это было только начало, – продолжил я, входя во вкус. – Нас стравливали специально, делая все таким образом, чтобы…

Дальнейшую речь пересказывать нет смысла, я все изложил ранее. В переговорах с 'сорок четвертыми', в предложениях, переданных Камиллой, и многих других речах. Я говорил так, что сам бы заслушался – соловьи настолько складно и уверенно не поют. Чувствовал себя Цицероном двадцать пятого века, не меньше. Ввиду груза ответственности, красноречие из меня выходило такой волной, что сметало все на своем пути, будто цунами. Так я не говорил даже на памятном совете хранителей, ибо там речь шла всего лишь о моей жизни, здесь же – о жизнях других людей. Я ДОЛЖЕН был защитить их, и я делал для этого все возможное.

– …Подчеркиваю, при грамотной работе с психологами всего произошедшего можно было избежать. Однако названные мною сеньоры не захотели идти по этому пути, что только подтверждает мои выводы, – подвел я итог своей речи. – Таким образом, сеньоры заседающие, я утверждаю, что необходимо назначить дополнительное расследование, дабы проверить и подтвердить эти факты. Причем проводить его должны лица, не скомпрометировавшие себя в этой афере, но обладающие достаточным весом среди офицеров. – При этих словах сеньора Сервантес закашлялась. – После чего рассмотреть дело заново, и, либо наказать ВСЕХ виновных, либо проявить снисхождение, но так же ко ВСЕМ виновным. У меня всё, спасибо. – Я вежливо поклонился.

Когда закончил, в зале стояла гробовая тишина. Молчали и члены высокого трибунала. Я уже начал чувствовать вкус победы, когда сеньора Морган, до этого внимательно и даже равнодушно слушавшая, захлопала в ладоши, одним этим испортив мне эффект от речи.

– Браво, Чико! Браво! Можно я буду называть тебя так? Чико? Малыш? Не возражаешь?

Я сглотнул ком.

– Ты прав, вас, действительно, стравливали, – усмехнулась она. – И информацию им, действительно, умело подбрасывали, манипулируя их взводом. И решили этим, частично, конечно, давнюю проблему дисциплины среди хранителей. Но ты не учитываешь одной маленькой, но важной детали, Чико. Я бы сказала, фатальной для своих аргументов. Мы не натравливали ТЕБЯ на них. Мы натравливали ИХ на тебя. ТЫ был мишенью противостояния, и целью было не обличение и наказание ослушников, а дрессировка тебя самого, проверка на вшивость в рамках программы тестирования королевы. Для определения, годен ли ты для задач, которые она собирается на тебя возложить.

Если бы в зале, в этом подземелье, прозвучал гром, я был бы менее удивлен. Стоял, открыв рот, пытаясь осмыслить, что она сказала, а заодно переосмыслить всю стратегию своего нападения. Зал так же молчал, огорошенный – если бы там в тот момент упала иголка, все бы услышали звук ее падения.

– Они не объект воздействия, Хуан, – спокойно продолжила сеньора Морган, – а средство. Специально отобранное средство, списанные личности, не прошедшие тесты, но по своим физическим параметрам стоящие целого батальона. Против тебя и твоей уникальной способности гасить конфликты и решать нерешаемые задачи.

– Конечно, изначальный план был совершенно не таким, – продолжила она, подавшись вперед. – Результатом того, что вам дали сцепиться, должно было стать либо то, что они скрутили бы тебя в бараний рог, либо, что ты должен был победить, вызвав их на такую конфронтацию, аналогов которой в истории корпуса до сего момента не было. В итоге ты либо сдался бы, сложив лапки кверху, вернувшись на 'гражданку', либо сумел решить проблему, договорившись с ними и проявив себя.

На самом деле вероятность второго сценария оказалась достаточно большой, время показало это, – она усмехнулась, видимо, намекая на мою выходку с игольником. – Но планировалось, что это будет противостояние без крови, без вышвыривания кого-то в народное хозяйство. Кто ж знал, что эта дура Перес активирует боевые артефакты и вызовет у тебя приступ?! И что ты покалечишь ее?!

По залу прошелся ропот, все нарастая и нарастая, переходя в нечто грозовое, пока сеньора Гарсия не рявкнула:

– Молчать!

Гул мгновенно стих. Итак, апофеоз сегодняшнего представления, ИХ представления. Трибунал фарс, да, но совсем не с той стороны, с какой я ждал. Да, на подсудимых плевать, их участь решена, но задача офицеров касалась не их. Их задача – красиво поставить ангелочков на место. Всех ангелочков, весь корпус, пресекая любые демагогии относительно своей репутации. Никаких обвинений, никаких недовольных, никакой агрессии. Они не спасали свою репутацию, они ее навязывали. А я – лишь мальчик для битья, неправильно оценивший ситуацию. Действительно, кто ж знал, что они могут быть способны на подобное, и что я им важен НАСТОЛЬКО?

– Перес активировала 'бабочки', – продолжила Сирена, как ни в чем не бывало, – и мы не могли ее оставить. Пришлось вышвырнуть. Но что было причиной ее действий, Хуан? Ты можешь назвать мне причину?

И сама же ответила:

– Гордыня. Она не смогла стерпеть поражения. Она неадекватная, потому ей не место в корпусе. На самом деле после того случая следовало списать весь их взвод, назначив дополнительную проверку у психологов. Но мы не сделали этого, потому, что королева поставила более важную задачу, чем определение их пригодности.

– Это был их ШАНС, Хуан!!! – заорала вдруг она не своим голосом. – Они были списаны! Все! Но их оставили ради тебя, ради твоих тестов! Они могли остаться, и должны были это сделать! Но эти лохудры предпочли начать за тобой глупую бессмысленную охоту, еще более потакая своим низменным прихотям, еще более убеждая нас в своей непригодности! Они трупы, Хуан, трупы для корпуса, и я не понимаю, почему ты их защищаешь!

Я мельком глянул на подсудимых. Та, что с завязанными глазами, опустила голову, по лицу Сандры же пробежала непрошенная слезинка.

Сеньора Морган глубоко вздохнула, успокоилась, и продолжила тише:

– Как бы то ни было, проект завершился удачно, вы нашли общий язык, несмотря ни на что, Совет даже принял решение оставить их, переведя либо в наказующие, либо в службу вербовки. Но эта сучка Перес вновь все испортила, попытавшись убить твою мать. Это подло, недостойно звания человека вообще, не то, что телохранителя ее величества…

– Разреши, я, – перебила ее высочество, перехватывая инициативу, чувствуя, как сеньора Морган, наконец-таки, впервые на моей памяти, начала терять над собой контроль.

– Ты, Хуан, видел снимки? – улыбнулась она мне. Я кивнул. – Там Алессандра на фоне твоей матери. Хочешь узнать подробности?

В этот момент она глянула на покрасневшую Сандру ТАК, что та вжала голову в плечи, чуть не провалилась сквозь землю. Я обалдело кивнул.

– Сантандер, включить записи, загруженные мною перед началом заседания, – скомандовала принцесса.

– Так точно, сеньора, – раздался мягкий баритон искина.

И началось. Вначале это был просто звук, без картинки. Переговоры девочек 'сорок четверок' друг с другом, а точнее с Рыбой. Обычные упреки в том, что 'вы меня забыли', 'предали', 'бросили', 'променяли на ЭТОГО'. Затем градус разговоров повышался и повышался, дойдя до криков, и слез с обеих сторон.

– Теперь самое интересное, – усмехнулась ее высочество. – Момент, когда ты сидел в тюремном блоке после переговоров с хранителями.

Я напрягся, вслушиваясь. Это был разговор тет-а-тет, не по связи. Бывшая комвзвода объявляла выгнанной напарнице о решении зарыть топор войны. Естественно, разговор моментально перешел в крики и ор, истерику Перес. В заключении последовал железный голос, видимо, уставшей от этой войны с напарницей, Звезды:

– Мне жаль, Алекс, но будет так! Мы тебя любим, ты одна из нас, но это правильное решение!

– Шавки! Прогнулись, значит?! – хрипло засмеялась Рыба. – Зассали? Кишка тонка?

Далее следовала перепалка, закончившаяся репликой, которую не стоит бросать направо и налево, но которую их комвзвода, окончательно выбившись из сил, все-таки произнесла:

– Слушай, ты достала! Ты подставляешь взвод, подставляешь всех нас, понимаешь? Лишаешь нас с девчонками будущего! Конечно, раз тебя выгнали, так и всем должно быть плохо? Мы любим тебя, Алекс, но тебе плевать на нас!

Всё, я сказала, будет так, как будет, и если тебе не нравится, это твои проблемы!..

Дальше ненормативность лексики зашкалила, как и уровень дицебелов баталии. Закончилось все решающей фразой:

– Тогда я сама отомщу ему! Вместо вас, раз зассали! Так отомщу, что будет проклинать день, когда перешел порог корпуса!

– Стоп! – скомандовала ее высочество и повернулась к Звезде.

– Все было именно так? Ты подтверждаешь, что это не подтасовка?

Та помолчала, затем нехотя кивнула. И хоть она не была подключена к полигрфу, все прекрасно поняли, это так.

– Теперь самое интересное. Следующий день.

Стена за спиной обвиняемых подернулась рябью и завихрилась вырезками из хроники оперативной съемки.

– Твою мать охраняло два взвода, Хуан. Два, ибо мои люди не обладают навыками работы на сверхскоростях. А теперь смотри, какой кошмар им пришлось пройти.

И я смотрел. Как гвардейцы, переодетые в штатское, раз за разом отсекали Рыбу, находящуюся в каких-то двадцати метрах от мамы, практически создавая между ними щит из своих тел. Мама наверняка что-то заподозрила, не заметить такие маневры было нельзя, но дисциплинированно 'ничего не видела', давая охране поле для деятельности.

– Снайпер трижды стрелял в землю рядом с Алессандрой, для острастки, – комментировала меж тем ее высочество. – Та перла, как танк. А вот здесь чуть не сцепилась с моим человеком врукопашную.

Действительно, сцена, где переодетый гвардеец отпихнул Алессандру в сторону. Вот даже как! Представляю, что он чувствовал, становясь на пути человека с шестикратным ускорением сознания!

– Сам понимаешь, – усмехнулась принцесса Алисия, когда визор погас, – рисковать после такого, ожидая, когда она сунется не нахрапом, разведать местность, а подготовившись, мы не стали. Я подписала приказ о ее уничтожении, и следующим утром он был исполнен. Это была я, Хуан, и мои люди, поскольку угрожала она охраняемому МНОЮ объекту.

Я стоял все так же огорошенный, не в силах выдавить ни слова. Ее высочество, понимая, сделала паузу, после чего вновь усмехнулась.

– Она подставила всех, в первую очередь своих. Посчитала себя богиней, которой дозволено все. За что и поплатилась. Эти же, – кивок на штрафную скамью, – зная, что она замыслила плохое, неправильное, зная, кто в этой ситуации пострадавшая сторона, решились еще и мстить за нее. Вдогонку.

Не надо никого защищать, Хуан, – подвела она итог. – Перес получила свое, и каждая из них получит свое. В меру собственных личных достижений. Мне жаль, что кончилось так, но изменить что-либо мы не в силах.

– Зачем? – вырвалось, наконец, у меня. – Зачем вам все это? Зачем вам надо было такое затевать, стравливать нас?

Ответила как ни странно сеньора Гарсия.

– Скоро будет война, Хуан. После нее, возможно, кризис. А война и кризис – лучшие школы из возможных. Вопрос стоял в том, потянешь ты эти школы, или лучше отправить тебя домой, для твоего же блага?

И мы отправили бы, поверь, если бы ты не договорился с противницами и не решил проблему, – закончила она.

В зале вновь начался гул, причем такой мощный, что даже я не ожидал. И вновь Гарсия осадила всех, грозно рявкнув:

– Я сказала вслух лишь то, что каждая из вас тайком обсуждает в библиотеке и собственной оранжерее! То есть ничего нового! Да, это так, Хуан нужен королеве! Кто-то хочет оспорить ее право тестировать своих подчиненных и будущих вассалов?

Гул стих, воцарилась тишина.

– Корпус существует не ради существования корпуса, – продолжила Железная Сеньора, – а ради блага и безопасности королевы! И ей плевать на ваши традиции, если они противоречат ее интересам! Хуанито ей нужен, и ради того, чтобы понять это, она использовала проштрафившийся взвод высокомерных сучек, приготовленный к списанию. Который, в итоге, так и не списали.

Кто хочет возразить, аргументировать, почему она не должна поступать так, прошу выйти и высказаться. Прямо сейчас, – кивнула она на место рядом со мной. – Еще раз говорю, кто хочет возразить – возражайте сейчас, на общем собрании, перед всем Советом! Сейчас или никогда!

Естественно, никто не вышел. Шум усилился, но мало-помалу сошел на нет. Ангелочки 'съели'. Цель сегодняшнего фарса достигнута. Ай да сеньоры офицеры! Такое удумать! Из них получились бы хорошие PRщицы, честное слово!

– Хуан, – вновь взяла бразды правления в руки сеньора министр, – ты хочешь сказать что-то еще? Или спросить?

Я кивнул, лихорадочно включая мозг в работу. Да, они меня огорошили, раздавили, и не только меня. Но цель спасти девчонок все так же стояла передо мной, и я был обязан ее достигнуть, несмотря на разгром.

– Да, сеньора. – Я гордо выпрямился, вновь беря себя в руки. – Я полностью согласен с услышанным – они виноваты. Во всех грехах, которые были озвучены. Однако ввиду вскрывшихся фактов, ибо для большинства присутствующих, включая меня, личный состав, – кивнул я в сторону зала, – и некоторых офицеров, – кивок на окраины полукруглого стола, где сидели и хмурились 'не решающие', – я требую отсрочки вынесения приговора с целью проведения детального расследования лицами, не участвовавшими в данном проекте, и дачи заключения о степени правдивости позвучавших аргументов.

– Отклоняется, – покачала головой сеньора Сервантес. – Расследовать нечего, все прозвучавшие данные истинны. Они УЖЕ проверены. Что-то еще?

Я вновь задумался.

– Да, сеньора. Я прошу… Нет, я требую, чтобы вы ввели мораторий на смертную казнь для этих обвиняемых.

– Сопляк! – рыкнула Гарсия. – Кто ты такой, чтобы что-то требовать?

Сеньора председатель подняла руку:

– Подожди, Елена. Пускай требует, требовать не запрещено. Не надо усугублять. – Затем повернулась ко мне.

– Продолжай.

Я кивнул и продолжил с новыми силами:

– Я требую моратория на исполнение приговора до особого распоряжения королевы. Потому, что…

И вдруг почувствовал, что задыхаюсь.

– Потому, что,… – Попробовал взять себя в руки, но лишь выдохнул вхолостую. Наконец, нашелся:

– …Потому, что какие бы они ни были, они СВОИ, сеньора. А со своими так нельзя. Да, виновны. Да, глупые. Да, сбились с пути. Но это не значит, что мы не можем проявить к ним снисхождения.

Ропот, вновь поползший было по залу, снова затих.

– Они запутавшиеся в себе девочки, – продолжил я, – а не опытные злодеи-рецидивисты. Они оступились, да, но не заслужили скотского обращения. Я не прошу их помиловать, просто проявите снисхождение и объявите мораторий. Хотя бы на какое-то время.

– Какое время? – усмехнулась сеньора Сервантес. Грустно так усмехнулась.

– За которое, возможно, что-то изменится, – не нашелся я с ответом и сказал первое, что пришло в голову. – Страсти улягутся, а нервы успокоятся. Я не знаю, сеньора, но так нужно поступить. Просто потому, что иначе нельзя.

Она тяжело вздохнула и опустила голову. Затем подняла глаза и выдавила:

– Хорошо, Хуан. В случае признания вины и вынесения обвинительного приговора мы рассмотрим вопрос о введении моратория на его исполнение. Просто потму, что они – свои. Думаю, все согласны с таким решением?

Она вновь обернулась к членам Совета. Несогласных не было.

– В таком случае, ты свободен.

Я выждал, пока девочка-технарь снимет с меня отключенные (когда успели?) датчики, вздохнул, нехотя развернулся и все ускоряя и ускоряя шаг, помчался по залу наверх, к выходу, под гробовое молчание сидящих вокруг девчонок.

Это было не поражение, разгром. Мое шоу не шло ни в какое сравнение с их. Более того, оно было частью их шоу, эдакое представление в представлении. Мораторий? Хороший выход. Был бы, не будь у сеньоры Сервантес такого грустного взгляда, когда она мне отвечала. Для полноты устрашения личного состава осталось совсем немного – расстрелять виновных, вряд ли они примут мораторий. Девчонок может спасти лишь личное вмешательство королевы, которая… Посоветовала Пауле не лезть в дело не своего ума. М-да!

В этот момент, несмотря на тренировочный режим, дико захотелось закурить. Но люди, которые могли снабдить меня сигаретами, находились на заседании, и ноги понесли меня куда-то, все равно куда. 'Я проиграл' – эта была единственная мысль, отдававшаяся в голове набатом.