ЖЕЛТАЯ МЕТАЛЛИЧЕСКАЯ ПТИЦА

ЛАГЕРЬ У ПЕРЕСОХШЕГО АРРОЙО — НЕБОЛЬШОЙ

ИСПАНСКИЙ ФОРТ

ИСТРЕБЛЕНИЕ ИНДЕЙЦЕВ

ПАНЦИРЬ ГЛИПТОДОНТА

МЛЕКОПИТАЮЩЕЕ ХАРКУН

«Темная холодная ночь, — рассказывает Филипп Кусто. — Я неподвижно сижу на берегу и слушаю, как пускают фонтаны гладкие киты. Они совсем рядом. Хотя в темноте трудно различить их массивные формы, я знаю, что они плавают недалеко от берега, задевая порой брюхом дно на мелководье. А вот они выпрыгивают метрах в двухстах от меня. Их огромные тела со страшным шумом обрушиваются на воду. В промежутках между всплесками слышны глубокие вдохи китов: для меня этот мощный хоровой концерт — самая прекрасная музыка в океане».

Так проходит моя первая ночь в Патагонии, на южном берегу залива Сан-Хосе, а точнее, на перешейке, соединяющем полуостров Вальдес с материковой частью Аргентины.

Мы с Филиппом давно собирались исследовать дикое побережье Патагонии. Патагония… Кто не мечтал о ее безграничных просторах, легендарных пампасах*, где сливаются в единое целое гаучо* и конь, где беспрерывно дует ледяной памперо*?

На развороте: Южный кит — властелин вод, омывающих полуостров Вальдес; его вес достигает порой 70 т.

Аргентинские друзья привили нам «патагонский вирус» — и нас неудержимо влекло к обширным равнинам южной оконечности Америки, сопоставимым по площади с Англией и Францией вместе взятыми… Друзья разожгли наше воображение рассказом о величественном зрелище появления китов у полуострова Вальдес, в разговоре упоминались и другие необычные представители местной фауны. Не обошли они и представителей человеческого рода, обитающих на этом краю света; и этот краткий рассказ о жизни нищих индейцев и белых, потомков европейских колонистов, тоже захватил нас.

Филипп только что вернулся из Замбии, где изучал бегемотов и снимал про них фильм — с какой подкупающей легкостью передвигаются в речной воде эти амфибионтные животные*, столь неуклюжие на земле! Теперь он ничем не занят и располагает временем. Всю организацию экспедиции Филипп берет на себя. Он уезжает с небольшой группой. И в конце сентября — для южного полушария это начало лета — Филипп уже на пути из Буэнос-Айреса, пункт назначения — полуостров Вальдес.

Я же должен еще целый месяц убить на скучнейшие административные дела. А мне не терпится снова почувствовать, как ходит под ногами палуба «Калипсо». Мы отправимся в путь на нашей милой старушке в конце октября, а в самом начале ноября уже встретимся с Филиппом в водах полуострова. Закончив работу на Вальдесе, пойдем к Огненной Земле и будем бороздить воду архипелага, открытого Магелланом, в поисках последних индейцев, оставшихся на этом краю света, — тех, кого называют морскими кочевниками.

 

Желтая металлическая птица

Полуостров Вальдес напоминает очертаниями плоское бобовое зерно, лежащее в Атлантическом океане как раз за 42° южной широты. С материком его связывает перешеек Карлоса Амегино, разделяющий два довольно закрытых участка океана — залив Сан-Хосе с севера и залив Гольфо-Нуэво с юга. Это дикая и суровая земля, все ее немногочисленные поселения — Пуэрто-Сан-Хосе, Пунта-Норте, Пуэрто-Валь-дес, Пунта-Дельгада, Пуэрто-Пирамидес — стоят на побережье, только Салинас-Гранде возвышается на краю необычной котловины, расположенной в глубине полуострова. Глубина этой впадины достигает 40 м ниже уровня моря. Это самая низкая точка Южной Америки.

Мелководный, овальной формы залив Сан-Хосе, миль тридцати в длину и самое большое миль пятнадцати в ширину, является частью обширного залива Сан-Матиас, с которым его соединяет на севере узкий проход. С незапамятных времен в эти уединенные тихие воды (и реже в воды залива Гольфо-Нуэво) приплывают, чтобы любить друг друга и дать жизнь потомству, гладкие киты.

Теперь у нас есть незаменимый помощник в наших исследованиях — вертолет, который Филипп учится пилотировать.

Они появляются зимой (в июле) и остаются до конца весны (до ноября), а на лето и осень возвращаются на обильные пастбища южных морей. С декабря 1974 года власти аргентинской провинции Чубут, в состав которой входит полуостров Вальдес, объявили его заповедником. Это удачное начинание полезно не только для китов, которые находятся под угрозой исчезновения (ведь много веков подряд они были добычей китобоев и до сих пор, вопреки официальным запретам, промышляются браконьерами), но и для всей местной фауны.

Филипп давно мечтал о такой машине, которая помещалась бы на борту «Калипсо» и развивала бы значительную скорость в погоне за редкими животными (и продовольствием — частенько птицей куда более редкой!). Для киносъемок с воздуха мы долгое время пользовались монгольфьером. Но наполненный теплым воздухом шар слишком зависит от воли ветра. Он капризен, плохо управляем; единственное же его преимущество — бесшумность, но и она относительна. (Чтобы держаться в воздухе, надо время от времени зажигать газовую горелку, а ее не назовешь образцом сдержанности.)

Идеальный вариант такой машины (если позволяют средства) — вертолет. И вот наконец мы приобретаем этот ценный рабочий инструмент. Наша изящная металлическая птица ярко-желтого цвета прибыла в Буэнос-Айрес в разобранном виде. Ее пилот американец Боб Маккиган — исключительно опытный летчик, ветеран войны во Вьетнаме, где он обеспечивал эвакуацию раненых в госпиталь. Боб принял вертолет в столице Аргентины и быстро собрал его благодаря дружеской помощи группы компетентных механиков, обкатка же вертолета начнется в патагонском небе. На «Калипсо» для него будет оборудована посадочная площадка (на носу вертолет, на корме ныряющее блюдце — наш старенький минный тральщик не становится просторнее!); а пока судно в пути, вертолет будет базироваться на специальной небольшой площадке недалеко от Пуэрто-Мадрина. Отсюда в случае надобности его сможет вызывать работающая на полуострове группа Филиппа.

 

Лагерь у пересохшего арройо

Пуэрто-Мадрин — всего лишь скромный поселок в несколько десятков низеньких домиков, через который проходит знаменитая панамериканская автострада, связывающая единой линией Аляску и Огненную Землю. Пуэрто-Мадрин интересует Филиппа и его товарищей прежде всего потому, что он расположен неподалеку от перешейка Карлоса Амегино, который связывает полуостров Вальдес с материком. Поэтому его и выбирают отправным пунктом.

«До Пуэрто-Мадрина — никаких трудностей с доставкой оборудования, — рассказывает Филипп. — А вот потом все становится сложнее… Несколько дней пространных переговоров, то забавляющих, то раздражающих нас, — и мы нанимаем в поселке грузовик. Набиваемся в него как попало вместе с продовольствием, — кастрюлями, гидрокостюмами, баллонами со сжатым воздухом, измерительными приборами, фотоаппаратами, кинокамерами и спальными мешками. И вперед, навстречу приключениям!»

Вертолет снует туда-сюда между базой и маленьким лагерем. Он облетает район, приземляясь там, где попадается свободная площадка. Пилот мгновенно осваивает машину. А у Филиппа при шуме винтов вертолета, как свидетельствуют все очевидцы, каждый раз загораются глаза. Приобретение вертолета буквально переполняет его радостью. Филипп долго борется с искушением — и вот, когда Боб Маккиган приземляется в третий или четвертый раз, он забирается в машину и садится рядом с пилотом. Неделю спустя он пытается сам сесть за штурвал. К концу пребывания на Вальдесе Филипп управляет вертолетом не хуже профессионала.

Как обычно, в первую очередь исследователи должны найти… подходящую площадку для лагеря. В таких случаях сначала мечтаешь об идеальном варианте: чтобы устроиться в месте, хорошо защищенном от ветра и с проточной водой у порога, — то есть мечтаешь о первоклассном отеле посреди пустыни… Но постепенно становишься менее требовательным и довольствуешься тем, что соблаговолит предложить Госпожа Природа. Вид у полуострова Вальдес не слишком гостеприимный — сплошь камень, песок и колючий кустарник. Это обширное пространство, открытое ледяным ветрам и проливным дождям, где на бурых и серых почвах произрастает скудная растительность — бледно-желтые злаки* и кусты с корявыми ветвями. Построек здесь почти нет — равнина ' отведена под пастбищное овцеводство. То и дело попадаются целые холмы окаменелых раковин. Часто встречаются также следы древних индейских культур, процветавших здесь до появления конкистадоров.

Отправившись в очередной раз на вертолете обследовать местность, Филипп и Боб находят место для будущего лагеря экспедиции. Это довольно ровный участок суши в двух шагах от устья пересохшего арройо*, где русло впадает в защищенную двумя высокими мысами широкую бухту. Пляж здесь узкий, но уютный. Кажется, тут будет удобно подходить двум зодиакам, которыми располагает экспедиция.

Выбранное место обладает, по крайней мере, тремя достоинствами: во-первых, оно находится прямо на берегу залива Сан-Хосе, куда приплывают на сезон размножения гладкие киты. Во-вторых, его связывает с цивилизованным миром грунтовая дорога, по которой без особых трудностей может пройти грузовик. И наконец, здесь есть вода — ветряной двигатель приводит в действие насос, который качает воду в бак. Это оборудование установили овцеводы братья Фракасс, владельцы доброй половины полуострова. Мы просим их разрешения пользоваться оборудованием, а также поселиться ненадолго в этой местности. Они любезнейше дают свое согласие на то и другое.

 

Полуостров Вальдес — переходная зона между аргентинской пампой и просторами Атлантики. На его землях находит приют богатая и разнообразная, но скромная фауна. Здесь обитают Магеллановы пингвины, белобрюхие бакланы, южные морские слоны и южные морские котики.

 

Небольшой испанский форт

Членам команды «Калипсо», прибывшим в этот затерянный уголок Аргентины, не составляет особого труда разбить лагерь. Для этого достаточно расчистить посадочную площадку для вертолета, выкорчевать несколько колючих кустов, выровнять несколько квадратных метров земли, вбить колышки, натянуть веревки — и дело сделано. Вскоре вдоль арройо встают три брезентовых домика, не считая палатки-кухни. Специальная палатка, предназначенная для записывающей аппаратуры Г и Жуа и рации, установлена в самом русле высохшей речки, на бугорке.

Помимо уже упомянутых Боба Маккигана и Ги Жуа, с Филиппом Кусто сюда прибыли Жак Делькутер (аквалангист), Иван Джаколетто (второй аквалангист), Колен Мунье (оператор), Франсуа Шарле (оператор, ответственный за съемки с воздуха) и жена Филиппа Джан, исполняющая обязанности интенданта и агента по рекламе и пропаганде. Кроме того, в состав отряда вошел аргентинец по имени Марьяно, настоящий природный силач, аквалангист, знающий морское дно в этих краях как свои пять пальцев.

Вечером того же дня Филипп с товарищами замечают, что во время отлива море отступает очень далеко в бухту. Береговая полоса, показавшаяся сначала такой узкой и такой удобной для причаливания, растянулась теперь больше чем на километр! Обстоятельство пренеприятное… Чтобы в отлив спустить зодиаки на воду или, наоборот, поднять их на сушу, придется перетаскивать лодки на значительное расстояние. Стремясь хотя бы частично устранить это неудобство, члены отряда «Калипсо» решают оборудовать якорную стоянку для лодок в таком месте, чтобы зодиаками можно было пользоваться, по крайней мере, во время прилива и начала отлива. Причальной бочкой послужит большой упаковочный ящик, доверху набитый галькой, — его установят посреди бухты.

Погода стоит отличная, что на Вальдесе, кажется, случается нечасто. Ни малейшее дуновение ветерка не нарушает спокойствия в лагере и его окрестностях. После ужина, когда погасли одна за другой керосиновые и газовые лампы и все постепенно заснули, на суше и на море воцаряется величественная тишина. И вот во мраке все отчетливее начинают раздаваться громкие голоса китов. Филипп, очарованный благородными звуками ночного концерта, не может уснуть. Он идет на пляж, садится там, закутавшись в одеяло, и до рассвета слушает мощные глухие хоры огромных представителей китообразных*.

«Разве можно остаться равнодушным к этой дикой и нежной музыке, идущей из глубины времен и подобной самому дыханию мира! — говорит он. — Человек потерял способность чувствовать каждой своей клеточкой великое биение пульса Природы, ее важнейшие ритмы. И, может быть, пение китов лучше, чем что-либо другое, поможет ему вернуть это чувство, которое он утрачивал по мере того, как становился технократом, а потом потребителем.»

На следующий день с утра весь отряд отправляется изучать свои новые владения. Прежде всего обследуются мысы, ограничивающие пляж с обеих сторон. Они представляют собой нагромождения устричных раковин. Сотни тысяч тонн известковых раковин красноречиво говорят о том, сколь богаты жизнью воды Вальдеса.

Днем члены экспедиции отправляются в противоположную сторону, в глубь полуострова. Обойдя систему ложбин и выветренных холмов, они находят остатки водоема и испанского форта, вокруг которого полным-полно кремневых наконечников стрел. Не нужно быть гениальным историком, чтобы расшифровать эти следы. Здесь на горе коренным жителям пожелали обосноваться иберийские колонисты. Они построили форт, откуда совершали вылазки и где укрывались ночью от нападения «дикарей». Вероятно, в одной из стычек индейцы взяли крепость и разрушили ее строения, истребив сначала колонистов. Однако впоследствии их, в свою очередь, уничтожили другие европейские завоеватели.

 

Истребление индейцев

История Америки в целом и Аргентины в частности — это история истребления индейцев. Известно, что выстрадали «краснокожие» в Северной Америке, пока их не загнали в жалкие резервации. Что же касается Латинской Америки, то здесь достаточно одного примера: до появления белых земли, протянувшиеся от Мексики до Боливии, населяло 60–90 миллионов ацтеков, майя и инков. Через полтора столетия после начала завоевания их осталось лишь три с половиной миллиона…

Основные причины этой массовой гибели — жесточайшая эксплуатация вкупе с худшими проявлениями расизма и садизма. Европа признала индейцев «полноценными людьми» лишь в 1537 году после буллы папы Павла III. Впрочем, официальное признание церкви нисколько не препятствовало продолжавшемуся истреблению: в течение нескольких последующих лет только на серебряных рудниках Потоси в Боливии отошли в лучший мир восемь миллионов коренных жителей. И это не считая тех индейцев, которые погибли в лесах и горах, где на них устраивалась настоящая охота. Не считая тех, которых одаривали отравленными рисом, сахаром, зерном и одеялами, доставленными из мест, где недавно свирепствовали среди населения сифилис или оспа…

В августе — в южном полушарии это конец зимы — у берегов полуострова Вальдес появляются южные киты.

Они приплывают сюда на сезон размножения и в тихих неглубоких водах заливов Сан-Хосе и Гольфо-Нуэво производят на свет потомство.

Эта мамаша уже родила, она плывет рядом со своим отпрыском, к которому относится очень бережно и нежно.

В Аргентине, за исключением района Ла-Платы, истребление индейцев началось позже, чем в Мексике и Перу, но было столь же безжалостным. В Патагонии в конце прошлого века солдаты правительственных войск, в задачу которых входило «восстановление порядка», получали вознаграждение за каждую пару отрезанных у «врага» мужских яичек или ушей — варварство под маской закона…

Полуостров Вальдес, сейчас почти никем не заселенный, кроме нескольких овцеводов, составлял когда-то часть территории индейцев те-хуэльче. Эти кочевники, разделенные на мелкие враждовавшие между собой кланы, населяли всю материковую часть Патагонии от Рио-Негро до Магелланова пролива. На острове Огненная Земля жили она, а на архипелаге того же названия — три основные группы: чоно, кауашкары и яганы (яганы занимали также часть острова Огненная Земля).

Техуэльче, первые хозяева пампы (они появились здесь, вероятно, несколько тысяч лет назад), зимой уходили на север своей «империи», а летом отправлялись охотиться на юг. В отличие от своих сородичей-островитян, техуэльче не умели пользоваться лодками. Питались они в основном мясом гуанако и нанду (южноамериканских страусов), не пренебрегая, однако, устрицами, мидиями и другими дарами моря, которые находили на берегу. Но вот крупным землевладельцам-белым (эстансьерос) пришло на ум разводить в Патагонии овец, и это решило судьбу техуэльче — они должны были исчезнуть. Техуэльче считали, что овцы — это обыкновенная дичь. Они постоянно попадались на краже скота, и их приговаривали к смертной казни (иногда судьи, чаще, сами колонисты). В начале нашего века индейцев объединили под властью последнего старейшины касика Мулато, отведя им резервацию площадью приблизительно 10 000 га и запретив вести исконный кочевой образ жизни. Но они все равно разбредались кто куда и в конце концов были истреблены почти полностью. В настоящее время осталось лишь несколько десятков индейцев техуэльче, большей частью метисов, бедных пеонов*, служащих в эстансиях*. или изгнанников, живущих в каком-нибудь парке провинции Чубут. И только язык, на котором они иногда еще говорят, свидетельствует о высоком уровне их утраченной культуры.

Мысли о геноциде и уничтожении целых культур вызывают в воображении самые мрачные картины, но они сами собой приходят на ум, когда ступаешь по земле Южной Америки. Эти ужасы составляют такой контраст с величественной природой, что путешественник быстро теряет четкие ориентиры в своих взглядах на жизнь. Из Латинской Америки уезжаешь не таким, каким приехал. Сочетание великолепия и жестокости потрясает душу.

 

Панцирь глиптодонта

Географические границы так называемой Патагонии менялись от эпохи к эпохе и от автора к автору. В настоящее время Патагонией считается обширная сухая пампа между Рио-Негро на севере и Магеллановым проливом на юге, то есть между 40-м и 52-м градусами южной широты. Это громадный треугольник суши, повернутый вершиной вниз, с высотой 1500 км и основанием 1000 км; одну его сторону составляет кордильера Анд, а другую — берег Атлантического океана.

Земля контрастов… На западе — непроходимая цепь Анд, царство вечных снегов и кондоров; самая высокая вершина Кордильеры в этом треугольнике — гора Тронадор (3410 м), которая находится в Аргентине, а самая красивая вершина, настоящая жемчужина природы, — гора Фицрой (3375 м).

В центре — полупустыня, нескончаемые каменистые плато, скудно поросшие злаками — ксерофитами* и кое-где ощетинившиеся колючим кустарником; малейший ветерок взметает здесь в воздух черные облачка редкого чернозема. Небо с его вереницами облаков дарит глазу больше разнообразия, чем эта земля.

Наконец, на востоке, на атлантическом побережье — на стыке океанического и материкового миров — невероятное богатство жизни. На узкой полосе побережья сосредоточены огромные колонии птиц и млекопитающих, находящих обильную пищу в водах Фолклендского течения, которое омывает эти берега, возникнув у самой Антарктики.

Обследуя окрестности лагеря, Филипп и его товарищи размышляли о судьбе обитающих здесь людей и животных. Первые поселившиеся на этих землях индейцы застали еще те времена, когда можно было охотиться на некоего огромного представителя семейства кошачьих, на доисторическую лошадь рода Hippidum, на весьма крупного наземного ленивца — так называемого милодона (чей скелет и даже кусочек кожи с остатками волосяного покрова были найдены в Чили, в гроте неподалеку от Ультима-Эсперанса) и на глиптодонта, одного из гигантских броненосцев.

Глиптодонт, представитель неполнозубых*, высотой 2 м и длиной более 3 м, выглядел, должно быть, как настоящий бронированный корабль равнин. Его голову, которую он мог втягивать внутрь, защищал панцирь из костных щитков, составляющих единый купол. Как и остальные упомянутые животные, глиптодонт исчез несколько веков назад, во всяком случае гораздо раньше, чем у берегов Америки появился Магеллан.

Для других млекопитающих, а также для птиц стала катастрофой колонизация континента европейцами. Пока Патагонию населяли враждебные племена индейцев техуэльче и здесь не было дорог, европейцы использовали в качестве путей сообщения морские воды, и поэтому поначалу пострадали виды, приспособившиеся к жизни в воде, — дельфины, морские котики, морские львы, морские слоны, пингвины и, конечно, киты. Когда же коренных жителей в конце концов истребили и проложили на континенте пути сообщения, пришла очередь заплатить дань цивилизации и тем животным, которым до той поры удавалось избежать уничтожения. Эта же участь постигла и гуанако.

Вскоре Филиппу и его рекогносцировочному отряду, к величайшему их удовольствию, во время одной из пешеходных вылазок в глубь полуострова попалось на глаза небольшое стадо гуанако.

Гуанако — южноамериканские родичи верблюда; в отличие от своих близких родственников лам, они так и не были одомашнены.

Во время одной из пеших вылазок в глубь полуострова Филипп и его товарищи встретили небольшое стадо гуанако.

 

Млекопитающее харкун

«Это произошло во время второй или третьей вылазки, — рассказывает Филипп. — Пробравшись наконец через беспорядочные заросли колючего кустарника к лабиринту песчаных дюн, углубляемся в дюны, с трудом продвигаясь вперед.

Огибаем один из нанесенных ветром холмов и неожиданно видим, как удирает целое стадо изящных гуанако. Оно состоит из взрослого самца (вожака стада), пяти самок и трех молодых особей. Рыжевато-бурый с золотистым отливом волосяной покров, чисто-белые брюхо и подбрюшье, длинная шея, гордая линия рта и легкий бег — что за чудное зрелище эти убегающие зигзагами южноамериканские родичи верблюдов.»

В Южной Америке семейство верблюдовых* представлено двумя дикими видами — гуанако и викуньей и двумя одомашненными формами — ламой и альпакой, не считая ископаемых. Гуанако — эти длинноухие пальцеходящие* безгорбые верблюды — обитают на высокогорных плато и в пампасах, в экваториальных же и тропических лесах они не водятся.

Гуанако (Lama huanacos или Lama glama guanicoe, как их называют разные авторы) распространены от южного Перу до Огненной Земли, причем они не поднимаются выше чем на 4000 м, викунья же, наоборот, ниже этой высоты не спускается. Оба вида, гуанако и викунья, делят между собой естественные биотопы* латиноамериканских гор и равнин.

Гуанако избегают скал и крутых склонов и никогда не заходят в леса, проводя всю жизнь на злаковых пастбищах под открытым небом. Они держатся небольшими группами по 4-10 самок во главе с вожаком-самцом. Самцы без гарема (и молодые, и зрелые) группируются в стада по 15–25 особей. Дарвин во время своего путешествия по Патагонии встречал стада, состоявшие более чем из 500 особей. Сейчас такого уже не увидишь.

Гарем составляется после жестоких схваток между самцами, которые порой весят более 100 кг. Самцы наносят друг другу глубокие укусы острыми резцами и клыками. Победитель, собрав гарем, ревниво охраняет свой семейный мирок: пока самки питаются, он стоит на страже. У такого стада есть своя территория, куда не допускаются другие гуанако. (Случается, однако, что одинокие самки проникают в уже сформировавшийся гарем.) Установление территориальных границ гаремов, с экологической точки зрения, имеет очень важное значение: благодаря таким границам удается избежать перенаселенности пастбищ и истощения почв в этой довольно уязвимой естественной среде.

Самки внутри клана соблюдают довольно строгие правила поведения. Если одна самка слишком близко подходит к другой, то она рискует получить удар копытом, укус или, по крайней мере, достаточно чувствительный плевок. В целях самозащиты плюются все представители рода лам. Они харкают в недруга смесью слюны и носовой слизи и, воспользовавшись его растерянностью, прячутся в укрытие.

Если стаду угрожает серьезная опасность, самец издает пронзительный свист. Все самки собираются впереди него и пускаются наутек, а он прикрывает их тылы.

Гон у гуанако приходится на летние месяцы — с ноября по февраль. На следующую весну каждая самка приносит одного детеныша, который становится на ноги и уже способен передвигаться буквально через полчаса после рождения.

Гуанако, как и обладательницы ценнейшего меха викуньи, уничтожались на протяжении многих веков. Уже инки устраивали на них облавы, чтобы добыть мясо и шкуру. Излюбленной дичью были гуанако и у техуэльче, они называли их нау.

Но только с прибытием белых положение становится угрожающим. Европейцы особенно заинтересовались молодняком (они окрестили его словом чуленгос) — у молодых животных шерсть мягче и шелковистее, а следовательно, и торговля их шкурами прибыльнее. С приходом лета работники эстансий седлали лошадей и отправлялись охотиться на гуанако, вооружившись крепкими веревками с шарами на конце (боласами)… Да и овцеводы стреляли в гуанако, едва только завидев их, — они утверждали, что гуанако заражают скот разными болезнями. Во многих местностях гуанако исчезли полностью. И если они кое-где выжили, то только благодаря обитанию в труднодоступных и малонаселенных районах (кордильера Анд, Огненная Земля) и учреждению заповедников.

В воде массивные киты кажутся на удивление легкими; так необычно киты выглядят из-за скоплений мелких паразитов на коже.

 

ХВОСТОМ ВВЕРХ — МИРОЛЮБИВЫЕ КИТЫ

КОГДА НАНДУ ИДУТ НА ВОДОПОЙ

ГНЕВ ПЕРЕСМЕШНИКА

КРОЛИКИ В МИНИ-ЮБКАХ — ПОСЕТИТЕЛЬ В ДОСПЕХАХ

В лагере у пересохшего арройо жизнь понемногу налаживается. Каждый создает свой собственный мирок, устраивается поудобнее. Появляются невинные, но такие нужные всем нам привычки. Вылазки на море чередуются с походами в глубь суши.

Передовой отряд «Калипсо» проявляет интерес ко всем своеобразным животным полуострова, но «гвоздем» ежедневного представления, которое дает природа, для Филиппа и его товарищей стали выпрыгивания гладких китов. Как только позволяет погода, зодиаки спускаются на воду. Филипп, стоя на носу своей лодки, исполняет роль наблюдателя. Ему помогает Делькутер, или Джаколетто, или же Марьяно-аргентинец. Если освещение подходящее, Колен Мунье отснимает метры и метры пленки. С ним соревнуется Франсуа Шарле, устроившийся на борту вертолета. Время от времени Га Жуа, забравшись в надувную лодку, жонглирует там проводами и микрофонами: он записывает «беседы» морских исполинов. В лагере Джан Кусто — с помощью Боба Маккигана — заботится о том, чтобы вовремя прибывало продовольствие, не было перебоев с кинопленкой, чтобы такая-то запасная деталь, предназначенная для такого-то неисправного прибора, была доставлена как можно скорее…

«Мы выключили моторы, — рассказывает Филипп, — и ждем, пока нас тихонько отнесет ветром к киту. Вот уже больше часа мы наблюдаем, как он пускает фонтаны в нашей бухточке. Теперь до него осталось метров пятнадцать, что примерно равняется его длине… Я полагаю, что это самка, но без детеныша. В зеленой воде залива Сан-Хосе китиха кажется мне совсем серой, но, когда она высовывается из воды, чтобы сделать вдох, я вижу, что она почти черная с фиолетовыми отливами, — каприз игры света в океане! Порой волны и движения китихи позволяют мне различить ослепительно белый китовый ус*, сверкающую округлую громадную губу, колонии паразитов*, облепивших кожные наросты, и двойное дыхательное отверстие — дыхало — в форме буквы „ф“, похожее на прорези в деке скрипки.

Китиха лежит на поверхности воды, делая пять-шесть вдохов в минуту и выбрасывая в воздух характерный фонтан пара — двойную струю, напоминающую букву „V“, высотой в несколько метров. Огромное обтекаемое темное тело, покрытое серыми и белыми пятнами, внезапно сгибается, и китиха ныряет вертикально вниз, показав в воздухе широкие лопасти хвоста, перед тем как скрыться в глубине. Она остается под водой четыре-пять минут, потом снова всплывает, пуская обильные фонтаны, но уже в сотне метров от наших зодиаков, и опять ныряет.

И тут же на горизонте добрый десяток китов — может быть, они повинуются невидимому сигналу одного из сородичей — начинают выпрыгивать из воды. Откуда они взялись? Не знаю. Мы не видели, как они сюда подплыли. Киты как будто внезапно возникли из ничего среди волн. Какое ни с чем несравнимое зрелище являет собой это стадо морских левиафанов, резвящихся среди морской пены с таким же восторгом, с каким играют дети в школьном дворе!

Один из китов, по-видимому, немолодая самка, поворачивает в нашу сторону и на большой скорости несется к нам; за ней следует вся группа — и вскоре мы оказываемся в окружении исполинских животных… Китиха подплывает к зодиакам, тыкается в один из них мордой и начинает потихоньку, очень осторожно подталкивать его головой. Может быть, она приняла лодку за игрушку или за своего младшего сородича? Трудно сказать, тем более, что через минуту она исчезает с поверхности.

А вокруг нас начинаются самые настоящие игры. Ветер усиливается, и некоторые киты плывут, поднимая широкие хвостовые лопасти над волнами, — такое впечатление, будто в заливе Сан-Хосе проводятся парусные гонки! Южные гладкие киты, насколько я знаю, единственные китообразные, которые занимаются этим видом спорта…»

 

Хвостом вверх

«Другие особи, — продолжает Филипп, — предпочитают бесконечные блестящие каскады прыжков. Выпрыгивание (англичане называют такие прыжки словом breaching) состоит в следующем. Пробыв несколько секунд под водой, кит на бешеной скорости устремляется к поверхности, метеором прорывает толщу воды, взмывает как можно выше в воздух и потом падает с оглушительным шумом на бок, на живот или на спину, вздымая пену. Иногда кит так разгоняется, что даже отрывается от воды на один-два метра. Существуют разные объяснения выпрыгивания китов. Одни считают, что таким способом кит избавляется от паразитов, от слишком крепко прицепившихся прилипал* или налипших водорослей. Другие же утверждают, что это своеобразный способ проглотить пищу, так как у кита сравнительно узкий пищевод. И так далее. Все это не слишком убедительно. Однако я совершенно уверен, что между скоростью ветра и количеством выпрыгивающих китов (следовало бы сказать „играющих китов“: чем сильнее ветер, тем оживленнее и охотнее они резвятся) существует прямая связь — на этот счет у меня накопилось достаточно наблюдений со времени нашего приезда сюда. Можно предположить, что ветер создает помехи в работе сонара* китов, особенно на мелководье; и, плавая и общаясь друг с другом, им приходится больше полагаться на зрение и чаще прибегать к языку жестов — движениям и позам, чем обычно. Но нередко киты резвятся и без всякого основания…»

Окружающие нас киты, не занятые парусным спортом или прыжками, со страстью предаются lobtailing, что с английского можно перевести как «стояние на голове». Эта игра выглядит так: кит буквально втыкается в воду вниз головой, так что над волнами торчит только хвост. Некоторое время кит мерно покачивает хвостовыми лопастями, а затем страшным ударом обрушивает их на воду — настоящий пушечный выстрел. Смысл lobtailing тоже пока не разгадан. Во всяком случае, эта поза не является ни сигналом опасности, ни угрозой, как считалось раньше. Мелвилл дал поэтическое объяснение такого поведения китов, и, вероятно, он был ближе к истине. Вот что он писал в «Моби Дике»: «Чем больше я думаю о могучем китовом хвосте, тем горше я сетую на свое неумение живописать его. Подчас ему свойственны жесты, которых не постыдилась бы и человеческая рука, хотя значение их остается неразгаданным.»

Солнечные блики играют на широкой черной спине гладкого кита, отдыхающего на поверхности воды. Еще есть китобои, которые осмеливаются вонзать гарпуны в этих великолепных и безобидных животных.

В большом стаде эти таинственные жесты бывают порой настолько очевидны, что китоловы, как я слышал, считают их сродни масонским знакам; они полагают, что таким способом кит вполне сознательно беседует с внешним миром.

Парусные гонки, прыжки и стояние на голове — не единственные игры, которыми киты позволили нам любоваться в заливе. В действительности игр очень много, самых разных видов, а их правила зависят от личного «вдохновения». Некоторые киты обожают отдаться на волю волн и, лежа на боку, помахивать над водой грудным плавником — «рукой», как бы надолго прощаясь. Другие устраивают великолепные катания на волнах. Третьи весело вращаются в воде, или плавают кругами, или мчатся прямиком друг на друга, чтобы в последний момент благополучно разминуться. Развлечениям нет конца.

 

Миролюбивые киты

(Отрывки из «Дневника» Филиппа, середина октября)

«Пока наши зодиаки в очередной раз бесшумно дрейфуют к китам в заливе Сан-Хосе, я вспоминаю всех огромных китообразных, которых мне приходилось гладить своими руками в самой их стихии на свободе в море. Закрываю на мгновение глаза и снова мысленно вижу кашалотов Индийского океана, серых китов Калифорнии, горбатых китов Бермудских островов и величественных полосатиков Северной Атлантики и моря Кортеса…

Каждый раз я приближался к китам с радостным волнением. Вот и сейчас испытываю те же чувства: тревогу и восторг одновременно, и страх, что безвозвратно исчезнут редчайшие виды, и счастье при мысли о том, что „купаюсь в одной купели“ с одним из крупнейших животных, которые когда-либо населяли нашу планету.

Экспедиция „Аргентина“ сделала одно чудесное, неожиданное открытие — ни разу киты не испугались нашего появления. А им было чего опасаться! Ведь мы — люди, а значит, обладаем, если можно так сказать, тяжелой „противокитовой наследственностью“… И все же они нас не боятся! Даже сейчас, когда мы вплотную подошли к ним, киты продолжают пускать фонтаны, плавать, играть, общаться друг с другом с помощью жестов (и, наверное, эхолокации), как будто нас нет рядом.

Со мной в зодиаке Жак Делькутер и Ги Жуа, они молчат, видимо, находясь во власти тех же чувств, что и я.

Когда, приблизившись к стаду китов, справишься с первым впечатлением от „чудовищности“ их размеров, начинаешь поражаться чрезвычайной терпимости, проявляемой этими животными как по отношению к другим видам, так и по отношению к своим сородичам. Многие философы до Эммануила Канта и после него пытались сформулировать „Проект вечного мира“; но человечество до сих пор не перестало воевать. А вот общество китов, не имея ни гражданского кодекса, ни договора о нерушимой дружбе, ведет мирную жизнь и, по-моему, может служить образцом миролюбия. Даже если в разгар брачного сезона пять-шесть самцов притязают на одну и ту же самку, вам не удастся обнаружить у них ни малейшего проявления враждебности. Не считать же доказательством агрессивности дружелюбные шлепки, чересчур настойчивые ласки или легкие толчки носом, которыми китихи изредка награждают своих непослушных отпрысков! Впрочем, такого рода наказаниям подвергаются только те „малыши“, которые рискуют или застрять на мели, или потеряться в открытом море, где их подстерегают косатки и акулы. В остальном мамаши-китихи проявляют ангельское терпение. По нашим меркам их детям „следовало бы“ то и дело задавать трепку, настолько „несносно“ они себя ведут. Некоторые часами играют с матерью — то скатываются с ее плавников, то снова и снова заплывают ей на спину, иногда закрывая ее дыхало своим хвостом, а то с разгону врезаются ей в бок. Никогда в таких случаях не увидите вы у самки даже едва уловимого жеста раздражения…»

 

Когда нанду идут на водопой

Не всегда гладкие киты являются в залив на место встречи. Иногда по совершенно непонятным для Филиппа и его товарищей причинам их не видно там сутки и больше. Но и тогда передовой отряд «Калипсо» не сидит без дела. Многоликая и своеобразная фауна Вальдеса дарит удивительные находки.

Однажды утром отряд Филиппа совершал очередную вылазку к впадине, расположенной в глубине полуострова. После изнурительного перехода по камням, песку и колючкам исследователи очутились на вершине небольшого гребня, возвышающегося над пресноводным прудом. И тут перед ними неожиданно открылась необычная картина.

На противоположном берегу пруда они увидели целое стадо южноамериканских страусов, то есть нанду, а точнее нанду Дарвина (Rhea pennata). Одни нанду пили воду, как это делают домашние куры: они погружали клюв в воду, потом высоко поднимали голову, чтобы вода прошла в горло. Другие наблюдали за окрестностями. Стадо состояло примерно из пятнадцати молодых и пяти взрослых особей — мощнейшие ноги, куполообразное туловище, коричневые с белыми концами перья, посаженная на длинную шею маленькая голова. По серебристой поверхности пруда, безразличные к этому зрелищу, плавали взад-вперед патагонские утки с гребешком…

Обнаружив у водопоя нанду, все члены отряда как один ложатся в колючую траву и минут десять наблюдают за этими животными. Но стоило нанду открыть присутствие людей, как они тут же помчались прочь, словно метеоры, оставляя за собой след пыли.

На южноамериканском континенте, где поначалу не было плотоядных млекопитающих, эволюционировали многочисленные виды очень крупных птиц, в частности хищник* Phororhacos эпохи миоцена. Рост этой птицы превышал 2 м; длина одной только головы, завершавшейся страшным крючкообразным клювом, составляла 60–70 см.

Филипп и Жак Делькутер спускают на воду зодиак. В глубине залива кит демонстрирует позу «стояние на голове».

В настоящее время, кроме андского кондора, на материке водится всего лишь два вида гигантских птиц — два нанду, Pterocnemia и Rhea. От своего сородича страуса эти представители надотряда бескилевых* отличаются прежде всего тремя пальцами на ногах (у страуса их два), покрытой перьями шеей и более скромными размерами (рост — 1 м 30 см, вес — 30 кг). Они превосходно приспособлены к жизни в открытых пространствах степей и полукаменистых пустынь. Как все бескилевые, нанду лишены киля* и, следовательно, не способны летать, хотя обладают хорошо развитыми крыльями, зато бегать они могут со скоростью 50 км/ч. И так как нанду обитают на пересеченной местности, хищникам их трудно догнать. У нанду нет рулевых перьев, при поворотах они прибегают к помощи крыльев.

Нанду, как и другие аборигены этого края — гуанако, образуют гаремы. Самцу-вожаку подчиняется от трех до десяти самок.

Мама-китиха разговаривает с китенком с помощью языка телодвижений и эхолокационных сигналов.

В брачный период самки откладывают в одно общее гнездо от 20 до 50 желтых (Pterocnemia) или зеленых (Rhea) яиц размером 13 на 9 см и весом 600 г. Самец сам в течение 35–40 дней высиживает яйца. С момента, когда птенцы вылупятся, и до тех пор, пока не встанут на ноги, о них заботится тоже папаша. Дам этот вопрос больше не волнует… Подобная «инверсия полов», как — задолго до современного подъема движения феминизма — ее назвали натуралисты, удел и других бескилевых, в частности обитающих в Австралии эму.

Как и на гуанако, на нанду издавна охотились индейцы техуэльче — ради мяса, перьев и яиц. Из убитых птиц охотники очень осторожно извлекали желудок и приготовляли из него магический отвар, который слыл лучшим средством от болей в животе. Однако индейцы убивали на охоте ограниченное число птиц, так что между количеством погибших нанду и их ежегодным приростом существовало равновесие. Появление европейцев нарушило этот хрупкий баланс. На нанду стали охотиться ради перьев и просто «искусства» ради (!) — с помощью, например, боласов, — и они постепенно исчезли. Хотя еще Дарвин в своем путевом дневнике отмечал, что в Патагонии повсюду встречаются крупные стада нанду.

Сегодня же, если вам не так повезет, как повезло отряду Филиппа, вы не увидите даже просто большого семейства нанду на водопое.

 

Гнев пересмешника

Нет смысла долго распространяться о каждодневных тяготах лагерной жизни — о дежурствах на кухне, мытье посуды, доставке воды и т. д. Любителям отдыхать в палатке «дикарем» они хорошо знакомы. Но суровое величие природы Патагонии, ее хозяева-животные быстро заставляют вас забыть про все эти скучные обязанности.

Вид окрестных дюн и серых камней на сером фоне штормового неба, когда море, внезапно придя в ярость, вздымает в бескрайнем просторе зеленые волны с серебристыми гребешками пены, переполняет душу восторгом. Вы наслаждаетесь симфонией охристых, золотистых, кирпично-красных и жемчужно-серых красок, что дарит глазу земля, залитая солнцем, на фоне чистейшей синевы Атлантики.

Если Филипп и его команда не идут к зверям Вальдеса, то звери Вальдеса идут к ним. Патагонский пересмешник (Mimus patagonicus), дальний родич европейского жаворонка, проявляет удивительную непринужденность в общении. Семья этих птиц гнездится в низком кустарнике совсем рядом с палатками. И самец, и самка не боятся красть еду прямо со стола, когда отряд обедает… Однажды Франсуа Шарле собрался снять мадам, высиживающую яйца в жилище из веточек и травинок. Вне себя от ярости, разгневанный супруг — комочек серых и бежевых перьев с черной полоской у глаз и черным хвостом с белой каемкой — с писком спикировал на плечо фотографа и обрушился на него всей своей 20-граммовой мощью…

Передовой отряд «Калипсо» постепенно начинает понимать, что живет среди птиц, которые поначалу ничем не обнаруживали своего присутствия. Однажды мимо лагеря пролетает рыжеголовый зуек; у него длинный и тонкий клюв и покрытая коричневыми и черными крапинками спинка (эта защитная окраска* помогает ему маскироваться на каменистых россыпях). На следующий день появляется американская хохлатая мухоловка. Эту неутомимую пожирательницу мух проще услышать, чем увидеть, — она заливается песнями, спрятавшись в зарослях. В колючих кустах вьет себе неприступные гнезда патагонский корзинщик. Попадается им на глаза и южный чибис, или теру-теро (Vanellus сауanus), — в отличие от большинства других птиц он имеет на крыльях ярко-красные загнутые коготки, которыми, как шпорами, безжалостно пользуется в схватках. Самая быстрая хищная птица Вальдеса — красноспинный сокол, он питается ящерицами и мелкими млекопитающими.

Но самая удивительная птица этих мест — тинаму с гребешком, которая благодаря своему мраморному кремово-черному оперению совершенно незаметна для хищников. Эта небольшая птица (длиной сантиметров 40) — вероятно, дальний родич нанду. Самка тинаму откладывает под каким-нибудь кустом пять — семь зеленых яиц — по цвету они напоминают самые ценные породы нефрита, а скорлупа их словно покрыта слоем блестящего лака. Самец сам высиживает яйца. Все тинаму обитают в Центральной или Южной Америке. Летают они плохо, хотя киль у них есть. Неспособность летать объясняют небольшими относительно величины птицы размерами сердца. В лагере не проходит и дня без какой-нибудь новой зоологической или ботанической находки. Конечно, прежде всего аквалангистов «Калипсо» интересуют морские представители животного мира. Тем не менее никто не упускает случая познакомиться поближе с животными, отдавшими предпочтение суше. Полуостров Вальдес представляет собой биотоп, пограничный между океаном и материком; с экологической точки зрения, было бы ошибкой пренебречь специальным изучением тех форм, которые распространены в этой «переходной» зоне. Этим-то и занимаются члены отряда в свободные минуты или в тех случаях, когда плохая погода не позволяет выйти на зодиаках в залив.

Наш знакомый броненосец каждую ночь приходит «обследовать» помойку. Броненосцы, тело которых защищено толстым панцирем, за несколько секунд могут зарыться в землю. На снимке Dasypus septemcinctus.

Пришел час, когда нанду идут на водопой к пруду… На снимке — американский нанду, а не нанду Дарвина; эти виды очень похожи.

Время от времени киты высовывают голову из воды и осматривают все вокруг — это поза «разведки».

Однажды утром Колен Мунье наткнулся (в переносном смысле, к счастью для него) на множество странных коричневых кактусов с длинными иглами, немного напоминающих «растения-камни» мексиканских пустынь. В другой раз Боб Маккиган, выпрыгивая из вертолета, чуть не раздавил великолепную ящерицу, которая, как ни странно, не испугалась звука винтов и не убежала. Или, например, возвращается Жак Делькутер и утверждает, что видел лису; наводим справки — если он и вправду видел лису, то речь может идти о серой патагонской лисице, главном хищнике Вальдеса. У этого обитающего на краю света зверя изящная голова, густая шерсть (скорее рыжая, чем серая) и пушистый хвост. Лиса любит полакомиться пресмыкающимися, птицами и мелкими млекопитающими, но как и ее европейские и североамериканские родичи, обычно довольствуется насекомыми и дикими ягодами.

 

Кролики в мини-юбках

Однажды вечером члены отряда «Калипсо» увидели под кустом небольшого зверька и долго наблюдали за ним при тусклом свете ламп. Серое, с рыжеватым отливом животное поначалу приняли за крысу. На самом же деле это был карликовый мышевидный опоссум (род Marmosa). Опоссумы — сумчатые млекопитающие, то есть родичи кенгуру и коала. Их тысячами истребляли ради ценного меха, и теперь они стали редкостью.

Самки опоссумов через несколько дней после оплодотворения производят на свет малыша, который больше похож на зародыш. Чтобы выжить и продолжить свое развитие, зародыш должен самостоятельно вскарабкаться от влагалища к материнским соскам. Малыш лишен даже уютной и надежной выводковой сумки, какой пользуется детеныш кенгуру. Чтобы не потеряться — а для него это равносильно смерти — маленький опоссум вынужден цепляться за материнскую шерсть. Детеныш обвивает своим хвостом хвост самки, чтобы, цепляясь за мать, лучше сохранять равновесие — ив этом, как считали раньше, и состоит основное предназначение хвоста; но это ошибочное мнение. Хвост опоссумов выполняет две, совершенно отличные от указанной функции: во-первых, он очень цепкий, поэтому помогает хозяину передвигаться среди ветвей; во-вторых, в благоприятный период на хвосте откладываются запасы жира, которые опоссум сможет израсходовать в голодное время.

Фауну Южной Америки отличает разнообразная специфическая популяция грызунов*. Здесь встречаются (или встречались, так как некоторые виды были почти полностью истреблены охотниками на пушного зверя) шиншилла и вискача (горные районы Анд), нутрия и водосвинка-капибара (болотистые местности), морская свинка-кавия и агути (леса), пака и мара (степи и полупустыни).

Было бы странно, если бы аквалангисты «Калипсо», превратившиеся ради интересов дела и в исследователей суши, не нашли хотя бы одного представителя этого отряда. Отправившись в поход на поиски еще одного стада нанду, Филипп и его товарищи знакомятся с марами.

Этих животных называют еще патагонскими кроликами, или зайцами пампасов (род Dolicbotis), но в действительности они не имеют ничего общего ни с зайцами, ни с кроликами. Просто в результате приспособления к условиям пустынной равнины у мар развилась сходная с зайцами морфология. Обитая на равнине, они были вынуждены научиться быстро бегать — и в результате их задние конечности (согласно обычным законам эволюции) стали длинными и мускулистыми, а объемистые когти стали больше похожи на копыта, чем на когти. И, как и у зайцев и кроликов, у них появились длинные уши. Мары достигают 60 см в длину. Волосяной покров у них серовато-рыжий, и только задние ноги черно-белого цвета, причем шерсть на ногах растет таким образом, что кажется, будто мара одета в мини-юбку, — и это делает зверька очень забавным. Мары живут группами и ведут дневной образ жизни, что позволяет тем, кто занимается их изучением, без особого труда наблюдать их повадки. Порой они попадаются вам на глаза прямо в полдень — сидят себе на задних лапах, как собаки. (Это их любимая поза, самки даже кормят детенышей в таком положении.) Убегая, мары петляют, как зайцы, делая прыжки в разные стороны, чтобы как следует запутать возможного преследователя.

В период размножения мары роют норы, но как только рождаются малыши, взрослые перестают пользоваться семейным жилищем; в час кормления мать подходит к норе и зовет своих отпрысков. Когда мать прекращает кормить их молоком, молодые мары, как и их родители, начинают питаться исключительно растительной пищей. Марам не надо пить — им хватает влаги, содержащейся в травах и корнях.

 

Посетитель в доспехах

Членов отряда «Калипсо» поражает резкий контраст между почти полным безлюдьем этих мест сегодня и обилием попадающихся им следов, оставленных жившими здесь когда-то племенами. Местами землю устилает буквально целый ковер из наконечников стрел, скребков, ножей, осколков глиняной посуды, орудий и всякого рода обломков. Может быть, во времена техуэльче местная фауна была богаче?

Чтобы не напугать китов, Филипп и его товарищи выключили моторы зодиаков и легли в дрейф.

Исполняя ритуал брачной церемонии, два морских исполина обнимают друг друга плавниками. Рядом с ними третий участник любовных игр.

Киты удивительно спокойные и миролюбивые животные: плавая среди них, аквалангисты «Калипсо» ни разу не почувствовали ни малейших признаков опасности.

В изобилии водились пернатая дичь и крупные звери? Не исключено, но скорее всего индейцы больше рассчитывали на дары моря, чем на дары суши. В пищу употреблялись и моллюски*, и иглокожие*, и пернатые, и морские млекопитающие, населяющие воды Атлантики.

С одним из таких вероятных объектов охоты индейцев техуэльче — броненосцем — Филипп и его товарищи встречались каждый день, начиная приблизительно с середины октября, и относились к нему, в отличие от индейцев, с большой симпатией.

Однажды посреди ночи Франсуа Шарле и Ги Жуа внезапно просыпаются от необычного шума, который доносится как будто с помойки, устроенной рядом с лагерной палаткой-кухней. Они осторожно встают и видят, что какой-то смешной зверек, что-то вроде черепахи с головой ежа и волосатым панцирем, увлеченно роется в кухонных отбросах. Они едва успевают понять, что это броненосец: тяжеловесный и неуклюжий на вид зверек с ошеломительной быстротой бросается в заросли и скрывается там.

Но нора броненосца вырыта метрах в десяти от лагеря, и поэтому он не в силах долго сопротивляться пленительному запаху помойки. На следующую же ночь он опять приходит угоститься кухонными отходами. Потом, набравшись храбрости, осмеливается покидать свой кров даже днем. В конце концов наш броненосец настолько привыкает к аквалангистам, что уже не обращает на них никакого внимания и, если нужно, спокойно пробирается у них под ногами к своему «столу», чтобы приступить к трапезе!

В своем панцире броненосец чувствует себя отлично защищенным. Как и его предок глиптодонт, броненосец принадлежит к отряду неполнозубых, семейству броненосцев*. Характерный панцирь, из-за которого испанцы прозвали броненосца армадиллом (armadillo, что в переводе с испанского означает «маленькие доспехи»), состоит из ряда ороговевших костных пластин. Эти пластины образовались из глубокого слоя кожи (дермы). Они составляют три пояса — пояс головы, пояс плеч и пояс таза. Пояс плеч и пояс таза связаны многочисленными перемычками из спинных пластин (их число разнится в зависимости от вида). Щитки панциря соединены между собой поросшими грубыми волосками участками кожи — они-то и делают панцирь подвижным. Если броненосец чем-то обеспокоен, он сворачивается в шар, и тогда ему не страшны никакие хищники на свете.

Броненосцы — всего насчитывается 21 вид этих животных — обитают в Центральной и Южной Америке (только граница распространения девятипоясного броненосца проходит севернее — у самого Техаса). Некоторые виды бывают размером с поросенка (гигантский амазонский броненосец) — это настоящие тяжеловесы, большинство же видов — не более крысы или кролика. Конечности этих зверьков заканчиваются мощными когтями. Броненосцы с поразительной скоростью роют норы, помогая себе мордой. Известны случаи, когда они закапывались в землю за две минуты, причем грунт был такой твердый, что человек не обошелся бы тут без кирки. Зарывшегося броненосца невозможно извлечь из земли: инстинкт самозащиты заставляет его растопыривать пластины панциря, и чем настойчивее его тащишь, тем глубже он зарывается в землю…

Броненосцы в основном насекомоядные животные. Кстати, они обладают поразительной способностью отыскивать личинок, спрятавшихся под 20 — 30-сантиметровым слоем почвы. Установив, где скрывается добыча, броненосец роет в этом месте коническую воронку и с помощью длинного липкого языка достает насекомое. Однако броненосцы не ограничиваются одними лишь насекомыми: их устраивают все беспозвоночные, при случае не откажутся они и от ящериц, змей, птиц и детенышей мелких млекопитающих. Любят они и мясистые фрукты, а многие не брезгуют и падалью.

Очевидно, ничего не имел против падали и наш приятель, который изо дня в день осчастливливает своим посещением лагерь у пересохшего арройо. Наш броненосец относится к одному из видов Zacdus (Zaedus= Dasypus minutus), который хорошо известен Марьяно-аргентинцу, как и всем его соотечественникам, под обиходным названием «пичи». Так и окрестили в лагере нашего гостя — Пичи, и хотя вид у Пичи угрюмый и непривлекательный, аквалангисты питают к нему больше симпатии, чем можно было бы ожидать.

 

ДЕЛЬФИНЫ-ВЕСЕЛЬЧАКИ

ДОКТОР АГУАЙО, СТОЛЬ ЖЕ СВЕДУЩИЙ, СКОЛЬ И ДОРОДНЫЙ

ПЯТЬ ЛЕТ НА ВАЛЬДЕСЕ — ВСЕМИРНАЯ ПОПУЛЯЦИЯ:

1500 ОСОБЕЙ

ГИГАНТСКИЙ БАШМАК — ЧЕПЧИК

«Всем привет, я привез почту! И две коробки для спутника.»

Эти исторические слова я произношу, спрыгивая с вертолета на палубу «Калипсо»… Я прибыл из Франции через Буэнос-Айрес, куда за мной прилетел Боб Маккиган. Я нагнал по воздуху нашу милую старушку «Калипсо», покинувшую берега Франции намного раньше, чем я.

И хотя мое приветствие не блещет наполеоновской отточенностью слога, я тем не менее испытываю в эти минуты все удовольствия сразу.

Прежде всего, удовольствие — доставлять удовольствие. В экспедиции и для экипажа судна, и для аквалангистов время тянется томительно долго. Уже на следующий день после отплытия почту принимают как некий дар небес. Каждый лихорадочно, но стараясь при этом казаться равнодушным хватает свой конверт и, вскрыв его, уходит в себя. На мгновение он снова с женой, детьми, родителями, друзьями, оставшимися на другом конце света. На «Калипсо» работают только люди крепкой закалки. Но в такие минуты и на их лицах радость разглаживает морщины, которыми избороздил их океан.

Филипп прыгнул из зодиака как раз над головой кита: некоторое время он пытается угнаться за исполином вплавь.

На развороте: Мощные фонтаны китов всегда поражали воображение людей; в прошлом считалось, что кит может поднять на своем фонтане шлюпку с китобоями.

Затем — удовольствия «технического» порядка. Во-первых, я сам убедился в том, какое прекрасное приобретение — наш вертолет. Машина, которую Филипп столько лет видел в мечтах, покорила меня плавностью хода и простотой управления. Другая причина радости — мы подписали договор о научном сотрудничестве с НАСА*. Американское Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства в обмен на наши услуги предоставило нам оборудование, которое позволит прямо на борту «Калипсо» получать изображения как в видимых, так и в инфракрасных лучах с пролетающих над нами спутников. На фотографиях будут видны облачные системы, и это поможет нам узнавать о зарождении циклонов и их вероятных траекториях. Таким образом, мы будем предсказывать погоду… может быть! Это оборудование будет оказывать нам ценную помощь не только в течение всей южноамериканской компании, но и позже, когда мы отправимся в Антарктику. Те «коробки для спутника», что я привез с собой, — просто-напросто картонные ящики со специальной пленкой. Благодаря этой пленке очень четкие «карты погоды» через посредство сложной аппаратуры будут буквально падать нам с неба.

Однако самое большое счастье для меня — то, что начинается еще одна экспедиция. После долгих месяцев административной работы в Монако, Париже, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе ничто не может доставить мне большую радость, чем встреча с «Калипсо», идущей в те моря, где мы прежде не бывали… Я следил издалека за открытиями отряда Филиппа и брежу гуанако, нанду, марами и броненосцами. Но больше всего я мечтаю о китах — мои товарищи уже видели их, подходили к ним вплотную, подружились с ними. А теперь нам предстоит изучать их поведение более подробно, используя для этой цели всю техническую и научную аппаратуру, которой вооружено наше океанографическое судно. Птицы Южной Америки, пингвины, морские котики, морские львы, морские слоны, дельфины и, конечно, гладкие киты! Мне не терпится познакомиться с вами, посмотреть на ваши игры, изучить ваши повадки — одним словом, мне не терпится увидеть, как вы живете на свободе, в своей стихии.

 

Дельфины-весельчаки

Начало ноября. Вот уже месяц Филипп и его товарищи находятся на Вальдесе. «Калипсо» — на пути к полуострову.

Оставляя позади бурые топкие просторы Ла-Платы, корабль взял курс на юг; капитан Бугаран ведет его по Атлантическому океану тем же путем, каким впервые в 1519 году отважился пройти Магеллан. Вот форштевень нашего судна рассекает воды моря Мрака, названного так спутниками великого португальского мореплавателя, которые боялись, что из пучин этих вод поднимутся гигантские змеи и проглотят людей вместе с их кораблями.

В лагере у пересохшего арройо мы по примеру гаучо соорудили ограду из густого кустарника, чтобы защититься от свирепого ветра Вальдеса.

Я спускаюсь с вертолета на палубу «Калипсо», как раз когда судно подходит к 42-й параллели южной широты. Теперь, чтобы попасть в залив Сан-Матиас, соединяющийся с заливом Сан-Хосе, мы должны взять курс на запад. Несколько недель назад гладкие киты, завершив большой летний круиз, во время которого они побывали, в частности, на субантарктических планктонных* пастбищах, приплыли в укромные воды залива Сан-Хосе наслаждаться любовными играми.

Мы следуем путем Магеллана. И я с иронией думаю о том, что киты знакомы с этим побережьем целую вечность, а португальские моряки опасались, как бы в этих подозрительных краях их судно не опрокинулось вдруг на ту сторону мира: каких-то 450 лет назад еще мало кто верил, что Земля круглая.

Погода стоит ясная, и на фоне лазурных вод залива Сан-Матиас мы замечаем узкий проход, за которым открываются просторы залива Сан-Хосе. Почти весь экипаж «Калипсо» поднялся на палубу. Каждый, по примеру старинных китобоев, хочет первым крикнуть знаменитое «Фонтан на горизонте!» Но если гарпунщики ждали этого крика, чтобы сеять смерть, мы — только, чтобы любоваться жизнью. Мы — мирные посланники человеческого рода в царство вод. Времена Магеллана и первооткрывателей, времена охотников на тюленей и китов остались позади, и мы надеемся, что теперь наступила новая эпоха исследований — эпоха науки и дружеских отношений с обитателями суши и моря.

Входя в залив Сан-Матиас, проплываем на небольшом расстоянии от двух стай дельфинов разных видов — обыкновенных дельфинов (Delphinus delphis) — с черной спиной, светлым брюхом и узким рострумом и бутылконосых дельфинов, или афалин (Tursiops truncatus), — с серой окраской тела и характерным бутылковидным клювом (такое впечатление, будто бутылконосые дельфины постоянно улыбаются). Афалины содержатся в океанариумах всего мира.

Как раз в ту минуту, когда мы входим в воды залива Сан-Хосе, появляются дельфины еще одного вида и, словно нарочно, чтобы поприветствовать нас, устраивают великолепный акробатический спектакль. К нашему великому удовольствию, они и прыгают назад через спину, и кувыркаются, и делают сальто над волнами. Темный дельфин (по-английски dusky dolphin, на языке науки Lagenorhynchus obscurus) — настоящий весельчак, так что в этом названии отражен вовсе не его нрав, а всего-навсего окраска . Благодаря своим исключительным способностям к вольным упражнениям темный дельфин считается в океанариуме лучшим артистом — после бутылконосого дельфина. Сейчас, кроме тех акробатических упражнений, которые я уже назвал, он развлекает нас резкими разворотами, разгоном — торможением, самыми разными пируэтами в воздухе и в воде и катанием на носовой волне «Калипсо».

 

Доктор Агуайо, столь же сведущий, сколь и дородный

Темные дельфины держатся группами, численность которых сильно колеблется — от 5 до 200 особей, и охотятся они тоже коллективно. Дельфины окружают косяки рыбы, постепенно тесня свою добычу из глубины к поверхности, где и приступают к трапезе (даровой добычей спешат воспользоваться чайки, поморники, крачки и множество других морских птиц).

Внешние отличительные признаки вида — очень темная спина и серовато-желтые или чисто-серые бока. Голова похожа не на бутылку, как у афалины (то есть у бутылконосого дельфина), а на плужный лемех, почему дельфинов рода Lagenorhynchus (короткоголовые дельфины) прозвали по-английски plow-share-headed dolphin .

Все эти подробности я узнал здесь же, на палубе «Калипсо», от человека, олицетворяющего саму скромность, но тем не менее «авторитета» в зоологии — доктора Агуайо. Доктор Агуайо, специалист по морским млекопитающим (маммолог-океанограф), значительную часть круиза по Южной Америке будет нашим наставником. Этот округлый, как шар, жизнерадостный человек весь проникнут любовью к людям и зверям. Несмотря на свою дородность, он не побоится влезать в узкое горлышко нашего ныряющего блюдца. И всякий раз нам будет казаться, что выбирается он оттуда с таким же звуком, с каким вылетает пробка от шампанского: «Хлоп!» Так как время доктора Агуайо, в отличие от нашего, ограничено и его ждут другие обязательства, позже его сменит французский коллега доктор Дюги.

«В Южной Атлантике, где мы сейчас находимся, — продолжает доктор Агуайо, — обитает, кроме видов, распространенных во всех океанах, большое число эндемических* форм мелких зубатых* китообразных. В самых южных водах Патагонии и в Магеллановом проливе обитает южный дельфин (L. australis), близкий родственник темного дельфина (Lagenorhynchus obscurus); я думаю, на подходе к Огненной Земле „Калипсо“ встретится с ним.

В Ла-Плате обитает лаплатский дельфин (Pontoporiu blainvillei), однако по мере загрязнения большого эстуария этот вид встречается, увы, все реже и реже; пока его еще можно увидеть у берегов Уругвая. Очковые морские свиньи (Phocaena dioptrica), насколько известно, более многочисленны, границы их ареала лежат между водами южной Бразилии и Огненной Земли; своим названием очковые морские свиньи обязаны темной пигментации вокруг глаз. Есть и другие виды, пока еще плохо изученные из-за скрытного образа жизни, — например, такие, как пестрый дельфин (Cephalorhynchus commersoni) или дельфин Хэвисайда (Cephalorhynchus hea visidei).»

He успел доктор Агуайо договорить последнее слово, как раздались дружные крики: «Фонтан на горизонте! Фонтан!»

Кто же заметил его первым? Наверное, я этого так никогда и не узнаю: десятки голосов слились тогда в один согласный хор. Но как бы там ни было, перед нами гладкий кит, он плывет всего в нескольких метрах от корабля. Его голова то показывается на поверхности — и тогда к небу взлетает величественный двойной фонтан, то снова исчезает в волнах.

Специалисты долго спорили о природе фонтанов у китов, однако, вопрос этот не решен и до сих пор. Первое объяснение было, разумеется, таким: это вода, которая выталкивается языком изо рта через дыхательные отверстия; однако подобная гипотеза не выдерживает критики, так как известно, что анатомически между ртом и носом кита не существует никакой связи .

Стая дельфинов катается на носовой волне «Калипсо»; это излюбленная игра дельфинов-весельчаков.

Позже появилось другое объяснение: китовый фонтан — это влажный конденсированный воздух, и потому он становится заметным на холоде; но облачко, о котором идет речь, наблюдают как у полюсов, так и в тропиках. В конце XIX века наиболее широкое распространение получила гипотеза, утверждавшая, что это облачко представляет собой густую аэрозольную смесь воздуха и мельчайших капелек влаги. Спустя какое-то время появилась новая гипотеза — о «расширении» газов, которые перед этим сжимаются в легких во время погружения.

Это темные дельфины. Их можно узнать по серым бокам и характерному носу, из-за которого дельфинов этого вида окрестили «плужным лемехом».

Южный кит отдыхает в вечерней тишине. Хотя южные киты находятся под охраной, браконьеры до сих пор убивают этих редких и великолепных животных.

Возможно, истина кроется в сочетании двух последних гипотез: по— видимому, фонтан кита обязан своим происхождением как расширению воздуха, углекислого газа и паров воды, находившихся в легких, так и аэрозолю из микроскопических маслянистообразных капелек, образующихся в дыхательной системе кита.

Долго еще мы наблюдаем с палубы «Калипсо», как резвится первый приветствовавший нас в этих водах южный кит. Но вот он скрывается на горизонте. А мы продолжаем свой путь, осторожно лавируя между песчаными отмелями, и наконец наш корабль бросает якорь почти напротив бухты, в глубине которой расположился лагерем отряд Филиппа.

 

Пять лет на Вальдесе

Я покидаю борт «Калипсо» и через несколько минут приземляюсь на вертолете в лагере у пересохшего арройо, где меня ждет не только радостная встреча с Филиппом, его женой Джан, Жаком Делькутером, Ги Жуа и другими членами отряда, но и знакомство с гостем высокого ранга — широко известным ученым доктором Роджером Пэйном.

Этот симпатичный американец, хотя и выглядит бродягой, — настоящий кладезь науки, выдающийся цетолог*. Несколько лет доктор Пэйн изучал поведение «поющих» китов (горбатых китов, или горбачей) в Северной Атлантике, он записал на пленку их грустные величественные песни, а затем приехал на полуостров Вальдес, чтобы заняться наблюдениями за гладкими китами. Ко времени нашего прибытия доктор Пэйн, его жена Кэти и их четверо детей провели на полуострове уже пять сезонов. Сначала доктор жил в палатке, потом в лачуге из досок и толя, которая составила бы гордость любого бидонвиля, не будь она построена с таким размахом. Сейчас доктор Пэйн обосновался более комфортабельно — он живет в бетонном домике и даже имеет в своем распоряжении небольшой самолет, поскольку его исследованиям покровительствуют два научных общества — Нью-Йоркское зоологическое общество и Национальное географическое общество США. Но, по-моему, он вообще не очень заботится о комфорте. Вся его жизнь, как и жизнь его семьи, отдана океану и обитающим в нем животным. Доктор Пэйн знает каждого кита в заливе Сан-Хосе и каждому из них дал имя. К китам он подплывает в легкой байдарке: малейший толчок носом или взмах хвостом — и байдарка разлетится в щепки, но такого несчастья с доктором никогда не случалось.

Наши исследования морских животных на полуострове Вальдес начинаются как нельзя лучше. Киты уже прибыли на место встречи, а многочисленные дельфины, как бы составляющие их свадебный эскорт, дали в нашу честь акробатическое представление. С такими экспертами, как доктор Пэйн и доктор Агуайо, с такой техникой и аппаратурой и с таким опытом подводных погружений будет непростительно потерпеть неудачу!

Вечером в лагере у пересохшего арройо появляются члены команды «Калипсо»: Альбер Фалько, Раймон Коль, Франсуа Дорадо, Доминик Сюмьян, Кристиан Бонниси… Я надеюсь, что, приступив к работе со свежими силами, они помогут нам успешно завершить исследования, начатые отрядом Филиппа. Садимся обедать. Затем собираемся у лагерного костра, в котором потрескивает огонь, под полной луной, освещающей этот край света, и я прошу доктора Пэйна рассказать подробнее о том, как он отличает китов друг от друга. Не сомневаюсь, что сидящий напротив него доктор Агуайо непременно вставит свое слово.

«Как я узнаю китов? Нет ничего проще, надо только быть внимательным, — говорит доктор Роджер Пэйн. — Еще недавно крестьяне в деревнях без труда различали всех коров и давали им имена. Так вот, я утверждаю, что отличить одного гладкого кита от другого проще, чем двух молочных коров одной породы…

Но прежде чем вернуться к этому вопросу, разрешите мне определить место гладких китов Вальдеса — южных китов — среди других китообразных.»

 

Всемирная популяция: 1500 особей

«В подотряде усатых*, или беззубых, китов, — продолжает доктор Пэйн, — три семейства. К семейству полосатиковых относятся голубой кит, малый полосатик, сейвал (или полосатик Рудольфа), полосатик Брайда, финвал и горбатый кит. Семейство серых китов состоит из единственного вида — серого кита. А к интересующему нас семейству гладких китов относят всех так называемых настоящих китов — так их назвали китобои из-за спокойного нрава и легкости промысла, а также потому, что убитые гладкие киты держатся на плаву в отличие от полосатиковых, камнем идущих на дно.

В семействе гладких китов три рода, то есть столько же, сколько в подотряде усатых китов семейств. Карликовый кит (Caperea marginata) известен нам только по нескольким экземплярам, выбросившимся на берега Австралии, Новой Зеландии и Южной Африки; этот средних размеров кит (длина — 6 м, вес — 5 т) отличается от других видов прежде всего довольно неглубоким разрезом рта и наличием небольшого спинного плавника.

Гренландский кит (Balaena или Eubalaena mysticetus) — самый крупный в этой компании: длина тела 15–20 м, вес до 100 т; его же называют и обыкновенным настоящим китом (common right whale) или „голова дугой“ (bow-head); норвежцы окрестили его nordwhal, голландцы wallfish, немцы nhalfish. японцы ко-кудзира, а эскимосы арбек.

У гладких китов фонтан двойной, в форме буквы V.

Осталось упомянуть южного кита (Balaena или Eubalaena glacialis). Именно он приходит в сезон размножения к полуострову Вальдес; он-то, а вернее, подвид этого вида — австралийский южный кит, ежегодно посещающий заливы Сан-Хосе и Гольфо-Нуэво, нас и интересует.

Южные киты делятся на три подвида, точно так же как семейство гладких китов делится на три вида, а подотряд усатых китов — на три семейства. В Северной Атлантике обитает Balaena glacialis glacialis; его еще называют китом басков, бискайским китом, сардинским китом, или китом сардов (по-английски black right whale, по-голландски и по-немецки nordkapper, по-норвежски hauswhal, по-исландски sletbag или slet-back); в античную эпоху этот кит был описан Плинием Старшим (натуралистом) , а в эпоху Возрождения — Конрадом Геснером , Пьером Белоном  и Гийомом Ронделе . В северной части Тихого океана водится японский южный кит — Balaena glacialis japonica; этот подвид стал в Японии персонажем великолепных гравюр и целой серии литературных произведений. И наконец, последним был описан подвид, обитающий в южных морях, — Balaena glacialis australis (австралийский южный кит). Это как раз те самые киты, к которым уже столько раз подходил в заливе Филипп и чьи фонтаны вы сегодня видели рядом с „Калипсо“.

Долгое время считалось, что фонтан состоит из волы: сейчас уже установлено, что что не так.

Когда кит поднимается на поверхность, воздух, находившийся в его легких (он представляет собой смесь паров воды и мельчайших маслянистообразных капелек), начинает стремительно расширяться — так возникает знаменитый фонтан кита.

Бискайский кит был первым из крупных китов, на которого решились охотиться. Спокойный, довольно ленивый, медлительный, доверчивый и любопытный — бискайский кит еще с IX века стал добычей жителей Биаррица и Сан-Жан-де-Люза. Вначале китобои уничтожили его популяцию в Бискайском заливе, потом у берегов Исландии и, наконец, в водах Ньюфаундленда, куда они отваживались плавать уже за один или два века до Христофора Колумба. Кстати, к столь прибыльному ремеслу Западную Европу (голландцев, французов, англичан и т. д.) приобщили баски. В XVIII веке китобои так преуспели в своем промысле, что североатлантический подвид южного кита оказался на грани полного исчезновения. Он так и не восстановил прежнюю численность. По-видимому, из трех популяций этого подвида, которые имелись до начала промысла, сохранилось только одно стадо — у Ньюфаундленда, да и здесь китов насчитывается всего несколько десятков, так что в любую минуту они могут исчезнуть. Хотя с 1937 года все гладкие киты и взяты под охрану, браконьерство не прекращается. А ведь хорошо известно, что, если численность популяции окажется ниже минимально допустимого предела, вид обречен на полное исчезновение. Если же охрана налажена хорошо, это дает самые положительные результаты, и тогда некоторые виды, например серый кит, демонстрируют чудеса восстановления численности — но это касается только тех видов, места размножения которых сосредоточены всего в нескольких районах Мирового океана. К сожалению, к гладким китам это не относится, и потому, как только их численность сокращается, они практически теряют возможность встретить в необъятных просторах океана партнера — и тогда популяция вымирает.

Киты, собравшиеся стадом, часто подают друг другу такие „знаки плавниками“; это один из многочисленных способов, к которым прибегают киты, переговариваясь между собой.

В северной части Тихого океана подобная участь постигла японский подвид южного кита. На западе, у берегов Японии, подвид был полностью уничтожен. Может быть, несколько десятков представителей этого подвида еще осталось на востоке их ареала.

В южном полушарии истребление австралийского южного кита началось позднее, но было столь же безжалостным. Если в начале XIX века в одних только водах Новой Зеландии добывалось 14000 австралийских южных китов, то в 1935 году было убито всего четыре кита этого вида. Кроме новозеландского стада, обреченного влачить жалкое существование без особой надежды выжить, есть второе стадо — в Индийском океане и третье — в Южной Атлантике, оно-то и собралось сейчас в водах полуострова Вальдес. Японские ученые утверждаю i, якобы „под“ экватором в общей сложности обитает 3000 южных китов; по их мнению, эта популяция увеличивается на 10 % в год. Однако в настоящее время мало кто верит оптимистическим оценкам японских цетологов, потому что часть их просто-напросто находится на содержании у китобойных компаний! Я же считаю, что из первоначально существовавшей многотысячной популяции южных китов осталось самое большее 1500 особей и нет ни одного мало-мальски серьезного факта, который бы подтверждал, что численность их растет.»

 

Гигантский башмак

Аквалангисты «Калипсо», восхищенные познаниями доктора Пэйна, ловят каждое его слово. Чтобы не остаться в долгу, доктор Агуайо тоже излагает нам некоторые увлекательные подробности из жизни исполинов южных морей. Так что почти всю ночь продолжается плодотворный диалог — наполовину по-испански (доктор Агуайо), наполовину по-английски (доктор Пэйн), и, поскольку аудитория по преимуществу франкоязычная, в качестве переводчика приходилось выступать то одному, то другому из нас. При вожу основное содержание этого диалога, которое я попытался дополнить некоторыми собственными соображениями.

Южные киты очень красивы и очень упитанны. Слой жира у них, особенно после возвращения с субантарктических пастбищ, достигает в толщину нескольких десятков сантиметров. Именно подкожный жир больше, чем мясо или внутренности кита, послужил причиной всех их несчастий, поскольку в течение многих веков человек использовал китовый жир для освещения… Гладкий кит всегда намного толще полосатика, который и сам не отличается хрупким сложением! При таком же «росте» он в 2–2,5 раза тяжелее. Скажем, «изящный» южный кит, достигающий во взрослом состоянии 15 м в длину, весит «каких-нибудь» 40 т… Как и у всех усатых китов, самка крупнее самца. У самых почтенных из этих дам от морды до хвоста 18 м, и весят они около 75 т.

Огромная голова кита составляет более четверти длины тела. Голова овальной формы, слегка сужается к затылку, на ней выделяется огромная нижняя губа с небольшой выемкой посередине. Как остроумно отметил в «Моби Дике» Мелвилл, «голова настоящего кита, грубо говоря, напоминает не слишком-то изящный тупоносый башмак великана. Двести лет тому назад один голландский путешественник писал, что она формой подобна сапожной колодке. Только колодка эта настолько велика, что в башмак без особого труда можно упрятать знаменитую старушку из детской песенки со всем ее многочисленным потомством».

Дыхала, то есть ноздри, расположенные наверху головы, похожи на два рогалика, повернутые выпуклостями друг к другу. Филипп говорит, что они как прорези в деке скрипки… В просторном рту нашего кита около 250 пар пластин китового уса, молочно-белого цвета с черными щетинками . Максимальная ширина пластин — 25 см, самые развитые достигают в длину 2 м 70 см. Язык же, покрытый очень тонкой и нежной кожей, весит полторы тонны.

Дыхало кита закрыто: провентилировав легкие, то есть сделав несколько вдохов и выдохов и набрав в них воздуха, он готовится нырнуть.

Наросты южных китов очень типичны, особенно знаменитый «чепчик», расположенный на верхней губе.

Детеныш гладкого кита выбросился на песчаный берег залива Сан-Хосе. Филиппу н доктору Роджеру Пэйну остается только констатировать его смерть.

Доктор Пэйн, измерив китенка, пытается определить причины его гибели.

Тело гладкого кита буквально усеяно белыми наростами, и, вероятно, некоторые паразиты весьма досаждают ему; однако у него нет никакой возможности от них избавиться.

От крохотного глаза до середины спины тело кита напоминает бочонок, что и делает движения южных китов неуклюжими и медлительными. Но это впечатление сглаживают широкие грудные плавники в форме трапеции, весьма подвижные и выразительные: и анатомически, и судя по тому, как киты ими пользуются, — это руки кита. На конце суживающегося хвостового стебля расположены две огромные уплощенные лопасти. Размах хвостовых лопастей составляет 3/7 длины тела, то есть у средней взрослой особи он достигает примерно 7 м 50 см. Хвост китообразных представляет собой совершенно новый, выработавшийся в процессе эволюции орган и не имеет ничего общего с органами плавания ластоногих*, которые появились вследствие видоизменения задних конечностей в ласты. Хвост китов образован широкими выростами кожи, которые в процессе эмбрионального развития появляются по обеим сторонам десяти последних позвонков.

Южных китов северной части Тихого океана (японский подвид) отличает особенно интенсивная черная окраска тела. Североатлантический подвид (бискайский южный кит) более светлый, с замысловатыми пятнами аспидно-серого цвета. Киты австралийского подвида имеют кожный покров голубоватого или фиолетового цвета; кое-где по нему разбросаны белые пятна, окруженные нежно-лиловой каймой, постепенно переходящей в доминирующий цвет. А от других китообразных южный кит довольно сильно отличается своей волосатостью — он самый волосатый среди всех видов отряда. По крайней мере, у этого животного после рождения остается больше волос, чем у остальных представителей отряда. Все зародыши китообразных имеют отдельные волоски, особенно в области головы, рострума и губ. Но из материнского чрева они выходят, уже потеряв эти волоски. У южного же кита часть этих волос сохраняется и у взрослых особей; при этом любопытно, что они растут у него в тех же местах, что и у человека (этой «голой обезьяны»). Таким образом, можно сказать, что киты носят «брови», «усы», «редкую бородку» и т. д.

 

Чепчик

Снова обратимся к Мелвиллу, он пишет: «Кстати сказать, у настоящего кита и в самом деле есть нечто вроде бакенбард, вернее усов, которые состоят из нескольких белых волос, разбросанных по верхнему краю нижней челюсти. Растительность эта придает иногда разбойничье выражение киту, имеющему, впрочем, весьма серьезный и важный об 1ик». (В описаниях Мелвилла строгость документальных сведений — чаще всего сведений из первых рук — всегда сочетается с остроумием. Последнее нередко отсутствует у современных ученых. Что касается меня, то каждый раз, когда мне предстоит предпринять изучение китов «на месте**, я перечитываю „Моби Дика“. Мне кажется, благодаря этому мои наблюдения, как по волшебству, становятся тоньше…)

На теле гладких китов всегда есть какие-нибудь примечательные наросты, образованные дермой кожи; причем наросты эти совершенно индивидуальны у каждой особи — как по числу и расположению, так и по размерам и форме.

„Вот вы спросили, как мне удается безошибочно отличать друг от друга гладких китов, — говорит доктор Пэйн. — Ну что ж!.. Это, наверное, и будет самый точный из всех критериев, по которым можно распознавать китов. В 1971 году внезапно исчезла вместе со своим малышом мамаша-китиха, украшенная весьма оригинальным наростом в форме буквы Y. Я звал ее Аделью. Я думал, что Адель погибла, тем более, что я не встретил ее ни в 1972, ни в 1973 годах. Но в 1974 году она опять появилась в заливе и привела с собой нового малыша — я узнал ее с первого взгляда… Хочу добавить, что раз кожные наросты позволяют мне без труда распознавать отдельных особей из группы, то вполне вероятно, что и сами киты между собой прибегают к этому способу.“

Нарост представляет собой вырост кожи с уплотненными тканями, лишенными пигментации. Обычно он бывает толщиной в несколько дюймов и с довольно неровной поверхностью. Именно поэтому нарост усеян некоторыми морскими животными, для которых он представляет идеальное убежище. Среди наиболее многочисленных приживальщиков назовем китовых вшей. Эти паразиты вопреки своему вульгарному названию относятся не к насекомым, а к ракообразным* (отряд бокопла-вов Amphipoda, род Cyamus). Разнообразные морские желуди (род В alarms, Chthalamus и др.) — их тоже тысячи на каждом ките — используют своего хозяина-исполина только как средство передвижения; они не извлекают питательных веществ из организма кита. Несмотря на наличие у морских желудей двустворчатой раковины, как у моллюсков, их тоже следует отнести к классу ракообразных (отряд усоногих раков). На наростах встречаются иногда небольшие актинии, губки различных видов, ковер из водорослей и т. д. Настоящий японский садик!

Почти у всех гладких китов есть по кожному наросту над каждым глазом. И все они без исключения носят великолепный нарост на верхней губе, который называется „чепчиком“ (северные китобои называют его еще, короной»). Название говорит само за себя: это большой округлый вырост, покрытый микроскопическими животными и утыканный щетинистыми волосками; он и на самом деле похож на головной убор, хотя анатомически расположен не на макушке. Мелвилл (опять он…) сравнивал его с «птичьим гнездом в развилке». В прежние времена китобои срезали «чепчик» и бережно его хранили, ибо он служил им трофеем и амулетом.

 

СМОТРЯ КАКОЙ БУДЕТ ВЕТЕР — СЛОНОВЬИ ХОБОТЫ

СЛОЖНАЯ ЖИЗНЬ СТАДА

ВЗМАХИ КРЫЛЬЕВ НАД АТЛАНТИКОЙ

ЛЬВИНЫЕ ГРИВЫ

МЫ НЕЛЕПЫЕ ПИНГВИНЫ

Уже далеко за полночь, а доктор Пэйн и доктор Агуайо еще продолжают свой рассказ о гладких китах; по их мнению, они сообщили нам лишь самые общие сведения. Члены отряда «Калипсо» возбуждены, как дети накануне рождества. Сейчас им больше всего на свете хочется поближе познакомиться с царственными китами Вальдеса, любоваться ими, гладить их. Никто и не думает идти спать: все хотят остаться на пляже и, как это сделал Филипп в первый день своего пребывания на полуострове, ждать рассвета, слушая, как пускают фонтаны эти крупные млекопитающие… Но утром мне нужны бодрые люди: я наметил сразу несколько вылазок на встречу с китами. В конце концов благоразумие берет верх, и все отправляются отдыхать.

Наконец на горизонте светает, но все предвещает совершенно пасмурный день! Всего несколько часов назад погода была великолепная, и вот, пожалуйста, — хуже не придумаешь. А на этих широтах непродолжительных осадков не бывает… Громадные черные тучи, проливные дожди, насыщенный влагой воздух с Атлантического океана и, конечно, свирепый ветер, причем чем дольше он дует, тем сильнее становится.

Самцы морских слонов после миграции мерными прибывают на полуостров, чтобы захватить место для будущего гарема.

Пока отряду Филиппа везло: погода, не считая нескольких дождей, стояла отличная. Похоже, Патагония до сих пор не выдавала себя и теперь непременно должна проявить свой дурной нрав. Я давно уже подозревал, что хорошая погода тут долго не держится; на здешней земле, среди дюн и вечно бегущих волн, даже все растения и звери выглядят искореженными, искривленными, согнутыми, а во время шторма их еще и беспощадный ветер треплет… В такую погоду только и остается подражать животным — зябко забиться в свою нору и ждать затишья.

«Увы! — говорит доктор Пэйн за моей спиной, как будто услышав мои мысли. — В этих местах чаще, чем где бы то ни было, на вопрос: „Что мы делаем завтра?“ приходится отвечать: „Смотря какой будет ветер!“»

 

Смотря какой будет ветер

В самом деле, смотря какой будет ветер… Море разбушевалось вовсю, пена на гребнях волн мешается с китовыми фонтанами — какое захватывающее, прекрасное зрелище! Но в такую погоду не может быть и речи о том, чтобы выйти в море и наблюдать эту дикую пляску вблизи. Ни зодиаки, ни байдарки не выдержат волнения, да и под водой мы не сможем ничего ни увидеть, ни снять.

Киты же великолепно себя чувствуют в такую непогоду. Я уверен, что она им по душе… Разве не во время самых жестоких штормов, когда бушуют чудовищные валы, приобретают свой истинный смысл самая мощь и исполинские размеры китов?

Капитан Бугаран на «Калипсо» понял, что приближается шторм. Впрочем, об этом его уже предупредили фотографии со спутника. Сообщив нам о своем решении по радио, он снялся с якоря и повел судно в залив Сан-Матиас, более глубокий и безопасный, чем Сан-Хосе, где «Калипсо» в любую минуту рискует сесть на мель. А так как в шторм вертолет, разумеется, не летает, мы оказались блокированными на полуострове до возвращения солнца.

Постараемся воспользоваться этим положением полуробинзонов, отправившись исследовать те районы побережья, куда не успел добраться Филипп со своим отрядом. Ветер и дождь поутихли. Одевшись как следует во всякого рода непромокаемые доспехи, мы садимся в грузовик и уезжаем в Пунта-Норте, поселение из нескольких одноэтажных домиков, расположенное неподалеку от мыса с таким же названием.

И вот мы подходим к источенным волнами скалам, обступившим небольшие пляжи серого песка, — здесь располагаются владения ластоногих. И первыми попадаются нам на глаза самые крупные представители отряда (гораздо более тяжеловесные, чем даже моржи) — морские слоны.

Ветер благоприятствует нам, и потому без всяких затруднений мы подбираемся к пляжу, где лежат морские слоны. Укрывшись за скалами, мы замираем неподвижно и наблюдаем за животными в свое удовольствие. В каких-нибудь десяти метрах от нас теснятся десятки этих огромных живых колбас или гигантских гусениц… Они с трудом ползают по гальке и песку, при случае залезая на загораживающего дорогу сородича… Коричневая кожа с розоватым отливом вся в жировых складках. Конечно, бедняги морские слоны не слишком изящны на суше! Но ведь эволюция «задумала» их вовсе не для того, чтобы они красовались на берегу. Они выходят сюда только два раза в год — в периоды размножения и линьки, а остальное время проводят среди пены и волн, в открытом океане.

В воде морские слоны превращаются в совершенно других животных — чрезвычайно подвижных и поразительно ловких. Центнеры жира становятся тут преимуществом. Позвоночник морского слона настолько гибок, что стоит ему только слегка прогнуться, как он достает мордой кончик хвоста. (На суше такая поза самца означает вызов или угрозу сопернику.)

Мы обходим стадо, надеваем гидрокостюмы и с масками и трубками погружаемся в воду, чтобы наблюдать морских слонов в море. Какое великолепное зрелище представляют морские слоны в родной стихии: обтекаемые тела то стремительно проносятся между скалами, то делают крутые повороты! Как приятно оказаться рядом со слонами в тот момент, когда они лениво плавают на поверхности, — животные нежатся, лежа неподвижно на спине, так что над водой видны только голова и задние ласты!..

 

Слоновьи хоботы

Существует два вида морских слонов, которые мало отличаются друг от друга, однако никогда не смешиваются: это северный морской слон (Mirounga angustirostris), обитающий в северном полушарии, — его представителей нам уже довелось наблюдать с «Калипсо» на Гваделупе, вблизи мексиканской Калифорнии; и южный морской слон (Mirounga leonina), обитающий в южном полушарии, — вот его-то мы как раз сейчас и наблюдаем на Вальдесе.

Как северных, так и южных морских слонов истребляли в прошлом веке в основном из-за жира (даже относительно небольшой трехметровый самец дает целых 360 л жира). Охота превращалась в невероятно жестокие бойни. Умирая, морской слон теряет от 400 до 500 л. крови — при описании подобных побоищ как нельзя более уместны выражения «ручьи» и «моря» крови. Эти животные удивительно живучи — бывали случаи, когда морские слоны, с которых уже содрали шкуру, совершенно неожиданно «приходили в чувство» и спускались по склону берега в море, чтобы там умереть… К счастью, в 1910 году были приняты меры по охране морских слонов, что спасло их от полного исчезновения (хотя до сих пор в южном полушарии, в основном на острове Южная Георгия, ежегодно добывается не менее 6000 особей).

Составление гаремов не обходится без яростных схваток между взрослыми самцами; нередко при этом проливается кровь, но исход сражений почти никогда не бывает роковым.

«В настоящее время общее число северных морских слонов оценивается в 20–25 тысяч особей, — объясняет доктор Агуайо, — а южных морских слонов в 300–500 тысяч. Южные морские слоны обитают около большинства субантарктических островов (Фолклендские острова, острова Южная Георгия, Кергелен, Маккуори и др.). Летом их можно встретить даже на Антарктиде — вплоть до 78° южной широты. Зимой же они уходят на север, добираясь иногда почти до Новой Зеландии, Австралии и Южной Африки.

Морские слоны относятся к семейству настоящих тюленей; в отличие от ушастых тюленей, у них нет наружных ушных раковин.

Довольно часто случается, что в своих сражениях за гаремы крупные самцы давят новорожденных.

В Латинской Америке морские слоны встречаются даже в районе Ла-Платы. Но залежки, которые образуют южные морские слоны во время размножения, не встречаются севернее полуострова Вальдес, где мы с вами имеем честь наблюдать их прибытие на сезон любви.»

Не знаю, все ли морские слоны прибыли на ежегодное большое брачное свидание. Но их уже столько, что пляжи и скалы Пунта-Норте кажутся мне сплошным морем тел…

Морские слоны очень миролюбивы. Более того, они даже одаривают людей совершенно незаслуженными знаками доверия — ведь люди и раньше истребляли морских слонов, и сейчас продолжают истреблять их. Выйдя из воды после кратковременного погружения, мы безбоязненно пробираемся между этими горами обтекаемых тел. Лишь крупные самцы, крайне возбужденные составлением гаремов, настроены более воинственно. Одни бросают на нас неприветливые взгляды. Другие встречают нас воинственным ревом. Третьи, которых мы приводим в ярость своим поведением, — очевидно, мы слишком близко к ним подходим — даже пытаются на нас напасть, однако гнев у них хоть и силен, но непродолжителен. Достаточно ретироваться метров на десять в сторону, как они тут же успокаиваются.

Морские слоны (они относятся к семейству настоящих тюленей*) не случайно получили свое название. Во-первых, это колоссальные животные — в три раза тяжелее моржей, так что весят они не намного меньше своих сухопутных тезок. Взрослый самец достигает в длину 5–6,5 м и весит 3–4 т. Самка изящнее (!): ее длина — 3 м, а весит она «всего лишь» 1 т. У «него» — редкий волосяной покров, светло-коричневого, темно-коричневого или серого цвета. «Она» и дети, как правило, серые.

Другая причина, по которой ластоногих этого вида назвали «слонами», заключается в том, что у самцов морда заканчивается своеобразным хоботом. Хобот с годами растет и может достичь весьма внушительных размеров. Кроме того, в период размножения хобот способен приподниматься за счет действия мышц и увеличиваться за счет прилива крови, так что достигает иногда 60 см в длину. Считается, что этот любопытный отросток делает более громким рев своего хозяина, играя роль резонирующей камеры.

 

Сложная жизнь стада

Кроме огромных размеров, морских слонов отличает от других тюленей небольшое число зубов и наличие редуцированных когтей на пальцах передних ластов; на задних ластах когти отсутствуют. Питаются они головоногими* — кальмарами и каракатицами, за которыми ныряют на большие глубины, но не отказываются они и от рыбы. У морских слонов, как у всех животных, питающихся головоногими (экологи говорят, как у всех теутофагов, от греческого слова teuthos — «кальмар»), бесконечно длинный кишечник: в 30–35 раз длиннее тела.

Морские слоны животные стадные*, поведение в стаде у них очень сложное, особенно в период спаривания и деторождения. Первыми в августе-сентябре на традиционные места размножения прибывают самцы. Они опережают самок недели на две. Сразу после прибытия самки рожают детенышей, которых зачали год назад на этом же месте. А самцы в это время затевают свирепые драки, нанося друг другу глубокие раны на шее, груди и боках; однако исход этих поединков редко бывает роковым. Побежденные и слишком молодые для участия в турнирах самцы возвращаются в море, где пытаются — и зачастую успешно — спариться с запоздавшими яловыми самками или же с теми, что обманули бдительность секачей.

Секачи (по-английски harem bulls) собирают стадо из 10–50 самок. Они оплодотворяют их одну за другой, не слишком тревожась о том, что в любовном пылу могут раздавить неудачливых новорожденных. В течение всего периода размножения самки, в отличие от самцов, хорошо питаются. И детеныши получают молоко исключительной жирности — в нем содержится более 80 % жиров. Появляясь на свет, «малыши» весят 40 кг и имеют в длину около 90 см, а через месяц, когда их перестают кормить молоком, они достигают уже внушительного веса — целых 350 кг; таким образом, они набирают в среднем по 10 кг в сутки… Матери погибли бы от истощения, выкармливая подобных обжор, если бы при этом не питались сами. (Лактационный период у морских слонов северного полушария существенно длиннее, но и вес детеныши набирают гораздо медленнее. Вероятно, эта разница в темпах роста объясняется тем, что в северных биотопах климатические условия благоприятнее.)

Первая линька у морских слонов наступает в возрасте одного месяца: коричневато-серый густой и пушистый мех новорожденного сменяется коротким коричневым или серым волосяным покровом, характерным для взрослых особей. У взрослых слонов линька начинается чуть позже — в январе; и животные снова вынуждены выходить на сушу. В это время у слонов весьма жалкий вид: омертвевший кожный покров отслаивается кусками, как будто расходясь по швам. Чтобы унять довольно болезненный зуд, морские слоны отлеживаются в лужах грязи на берегу. Но если лужа слишком глубока, слоны оказываются как бы в ловушке: им уже не удается выбраться из нее; там они и погибают. Такое бывает редко, но все же бывает.

На развороте: Как все ластоногие, морские слоны приспособлены к жизни в море; грузные и неуклюжие на суше, в воде они становятся по-настоящему изящными.

Уровень смертности среди детенышей необычайно высок — более 50 %. Многие новорожденные, потеряв мать, — а это нередко случается в сумятице драк и спариваний — умирают от голода. Других давят распаленные страстью самцы. Третьи, растопив днем под собой лед, — если дело происходит в районах с суровым климатом — ночью вмерзают в эту лунку (на Вальдесе такого не случается). На слабых и больных нападают крылатые убийцы (гигантские буревестники, поморники). Когда в возрасте одного месяца молодые морские слоны попадают в воду, они могут стать добычей самых плотоядных из тюленей — морских леопардов (Hydrurga leptonyx). Но главный их враг — косатка (Orcinus огса), которая называется по-английски killer whale («кит-убийца»), — великолепный черно-белый дельфин, самый крупный и самый умный из всех дельфинов.

Если молодому морскому слону удастся избежать этих опасностей, а также не заболеть паразитарными болезнями, то в возрасте одного года он достигает уже 2 м в длину. Самка достигает половозрелости в два года, а самец — в четыре-пять лет. Самка живет не менее 10, а самец, возможно, и более 20 лет.

 

Взмахи крыльев над Атлантикой

В Пунта-Норте нас очаровало зрелище прибытия морских слонов, их бурной любви, и мы посвящаем наблюдению за ними несколько дней подряд. Да и погода все еще хмурится, упорно не давая нам встретиться с гладкими китами.

Ги Жуа подносит микрофоны к хоботам морских слонов, чтобы записать их рев: теперь в архивах наших фонотек будут храниться бобины с записями оскорблений и вызовов на языке морских слонов. Колен Мунье и Франсуа Шарле снимают на кинопленку соперников, дерущихся за гаремы. Филипп и Бебер Фалько вместе с Домиником Сюмьяном и Франсуа Дельгадо пытаются отыскать самок-рожениц.

«Роды у морских слонов, — рассказывает Филипп, — по-видимому, столь же мучительны, как и у большинства самок, вынашивающих один плод. Лежа на животе или на боку, самка долго тужится, пока детеныш не появится на свет. Стоит только матери разрешиться от бремени, как тотчас же налетают птицы-стервятники и набрасываются на послед — предмет их яростных стычек. Малыш с трудом добирается до сосков. Когда же ему наконец удается схватить их губами, его мордочка как будто озаряется выражением живейшего наслаждения.»

Морские слоны — чудо Вальдеса, но не единственное: полуостров полон чудес, которые мы еще не успели открыть. Например, морские птицы. Чтобы получше с ними познакомиться, перебираемся на восточное побережье Вальдеса, в район между Пунта-Норте и Пуэрто-Вальдесом.

Это земля лагун и мысов, выходящая прямо в необъятные просторы Атлантики: если бы какой-либо мореплаватель отправился отсюда в путь, все время держа курс строго на восток, то он пересек бы не только Атлантический, но и Индийский океан в самой его широкой части, не встретив на своем пути ни материка, ни какого-либо острова до самой Тасмании…

Хотя идет дождь и дует ветер, пейзаж по-прежнему величествен. К темным скалам, влажным от морских брызг, подступают необозримые пространства песчаных дюн с поникшей скудной растительностью. В этих прибрежных районах обитают сотни морских птиц.

Вот над самыми волнами проносится большой альбатрос (Diomedea exulans) — розовый клюв, кремовые лапки и огромный размах крыльев: до 3 м 20 см от одного кончика крыла до другого… За ним появляется его сородич — чернобровый альбатрос (Diomedea melano-phris), а может, то был желтоклювый альбатрос (Diomedea cMororhyn-chos) или сероголовый альбатрос (Diomedea chrysostoma). Широкие серые крылья — примерно 2 м 80 см в размахе — приносят к патагонским берегам и гигантского антарктического буревестника (Macronectes gigart-teus). Здесь он встречает близкого родственника — субантарктического буревестника (Macronectes halti). Вот мимо капского голубка  (Daption capensis) пролетает антарктический глупыш (Fulmarus glacialis). А вот пересеклись пути белоголового буревестника (Pterodroma lessoni) и шелковистого буревестника (Pterodroma mollis)…

Искушенный орнитолог узнал бы среди пролетающих птиц и серого буревестника, и буревестника Уилсона, различных качурок, прионусов трех или четырех видов, субантарктическую крачку, доминиканского поморника и еще множество других видов птиц, грациозно парящих над волнами.

Признаюсь, на расстоянии я различаю только некоторые из этих орнитологических родов. Разобраться же в путанице видов и подвидов еще труднее… Правда, хочу сказать в свое оправдание, что, пока эти великолепные птицы станут половозрелыми, они полностью поменяют цвет своего оперения, усложняя тем самым задачу натуралиста. Если вы не специалист, вам ни за что не разобраться в молодых представителях некоторых видов. Но это не мешает мне восхищаться разнообразием, изяществом и фантастической красотой зрелища, которое представляют парящие на ветру птицы.

Осмелевшие самцы задирают хозяев гаремов; иногда им удается «совратить» самку, но чаше всего секач ставит их на место.

 

Львиные гривы

Мы все увлеченно смотрим парад морских птиц над окруженной редкими скалами бухточкой, как вдруг Жак Делькутер отвлекает нас от этого зрелища. В тот день он пришел в эту бухточку раньше всех остальных и лег, затаившись у подножия большого камня. Жак подзывает нас к себе, показывая знаками, что мы должны передвигаться только ползком. Осторожно пробираемся к нему — и в нескольких десятках метров от нас видим стадо южных морских львов.

Южные морские львы (Otana flavescens) — в старинных научных трудах этот вид часто описывали под названием Otana Ьyronia — поистине прекрасны. В отличие от морских слонов, они относятся к семейству ушастых тюленей*, а не к семейству настоящих тюленей.

Самки достигают 1,5–2 м в длину и весят 120–150 кг; у них чудесный мех темно-бурого, шоколадного или светло-желтого цвета с палевыми, соломенно-желтыми или светло-золотистыми пятнами. У самца такой же великолепный мех бурого, а иногда почти черного или серого цвета. Самец достигает в длину до 2,5 м и весит в два-три раза больше, чем подруга, — 300–360 кг. Шею самца украшает пышная грива бурых, рыжих или желтых волос (длина волосков — сантиметров 8) — это один из признаков полового диморфизма*, так же как и разница в размерах. Грива особенно впечатляет наблюдателя… Видимо, именно этот замечательный атрибут сильного пола и стал причиной того, что тюленю с гривой дали название морской «лев». (По-английски sea Поп, по-испански leon marine, по-португальски leao marino и т. д. А в испанском языке есть еще общее название для всех ластоногих — lobos.)

Южные морские львы, вопреки своему названию , обитают в пустынных уголках вдоль всего побережья Латинской Америки: в Атлантике от Рио-де-Жанейро в Бразилии (23° южной широты, до Огненной Земли, а в Тихом океане — от Огненной Земли до Сорритос в Перу (4° южной широты). Однако надо отметить, что аргентинская популяция гораздо более многочисленна. Доктор Агуайо, знающий все места размножения этого тюленя, уточняет: в Бразилии осталось около 300 особей южного морского льва, в Уругвае 30 тысяч, на Фолклендских островах 30 тысяч, в Чили 25 тысяч и в Перу 20 тысяч, тогда как в одной только Аргентине насчитывается до 165 тысяч особей. «Но подобный учет, — добавляет он, — осуществляется методом экстраполяции оценки численности животных на отдельных участках, которая производится на глаз, зачастую с самолета, и поэтому он не слишком надежен…»

Южные морские львы держатся стадами и образуют крупные лежбища, как правило, более внушительных размеров, чем то, что мы видим сейчас. Пока не начался сезон размножения, животные относятся друг к другу весьма терпимо: крупный самец вполне благодушно соглашается послужить другому в качестве подушки… Однако по мере приближения периода спаривания отношения накаляются.

Как и у морских слонов, первыми на места спаривания прибывают самцы. Вслед за ними появляются самки. Самка рожает малыша, покрытого густым черным мехом; новорожденные имеют в длину 75–80 см и весят 11–15 кг. А самцы тем временем сражаются врукопашную за гаремы, стараясь первым делом добраться до горла друг друга. (Хотя кровь течет обильно, серьезных ран почти не бывает: побежденный, сдавшись, спасается бегством.) Победитель же завладевает примерно дюжиной самок, которые до следующего года будут вынашивать плод его страсти.

Малышей вскармливают материнским молоком около шести месяцев; в возрасте одного года они впервые линяют.

Пока взрослые ищут себе пропитание в море, молодняк остается на берегу. Единственная его задача — как следует нагулять жирок!

Сосать исключительно жирное молоко, дремать на солнышке или играть на пляже — вот и все заботы новорожденных.

Самки достигают половозрелости в четыре года, а самцы — в пять лет. Смертность среди детенышей столь же велика, как и у. морских слонов, и имеет те же причины: новорожденные теряют матерей, погибают, раздавленные самцами, служат добычей для поморников, буревестников, морских леопардов и косаток. Максимальная продолжительность жизни морских львов — около 20 лет.

Питаются южные морские львы самой разной рыбой, в основном стайной (сардины, килька, хек и т. д.). Кстати, именно поэтому их так люто ненавидят местные рыбаки, утверждающие, что морские львы преследуют рыболовецкие суда, рвут сети и крадут добычу.

Белобрюхий баклан так заинтересовался фотографом, что забыл про гнездо, которое строит.

Этот молоденький морской слон, который старается принять грозную позу, на самом деле еще совершенно безобиден…

…чего не скажешь про этого огромного секача, хозяина гарема, обладателя внушительного хобота и покрытых шрамами боков.

Но не брезгуют морские львы и головоногими моллюсками (кальмарами, каракатицами, осьминогами), и ракообразными (Heterocarpus reedi), и даже… пингвинами. Не исключено, что они дополняют свой рацион морскими водорослями (рода Durvillea).

В желудках южных морских львов, как и в желудках других видов настоящих и ушастых тюленей (и даже как в желудках каланов), находят какое-то количество камней. Какова их функция? Некоторые зоологи утверждают, что они способствуют перемалыванию пищи, подобно камешкам в зобу птиц. Другие считают, что они помогают поддерживать нужную плавучесть во время ныряния. Высказываются предположения, что камни препятствуют проникновению паразитических червей в пищеварительный тракт.

Белобрюхий баклан гнездится в скалах; от близких видов он отличается ярко-голубой каймой вокруг глаз.

И наконец, существует мнение, что они нужны только для того, чтобы обманывать голод в периоды недоедания, особенно в сезон размножения. Однако окончательного ответа на этот вопрос нет.

 

Мы нелепые пингвины

Прелесть экспедиций «Калипсо» состоит еще и в том, что, несмотря на серьезную подготовку и штудирование литературных источников, главную роль в открытиях и находках играет все же случай. Природа раскрывает нам свои чудеса постепенно, одно за другим, и мы не знаем заранее, что нас ждет впереди.

Южные морские котики непередаваемо изящны в воде; дружелюбные, любопытные и непринужденные, они приветствуют аквалангистов, которые приплыли сюда навестить котиков в их родной стихии.

Ступив на борт нашего судна, мы как будто превращаемся во взрослых детей, обретая свойственные детям везучесть и наивность, непредвзятость суждений и полную свободу, что позволяет нам видеть что-то яснее, чем это же видели до нас, а вернее, видеть иначе. Многие из тех картин, которые нам посчастливилось наблюдать, никогда не были описаны ни в одном научном труде, и о многих сценках, которые разыгрывались на наших глазах, никто прежде и не догадывался.

Я думаю, основная причина заключается в том, что мы смотрели на все увиденное новыми глазами. Никогда раньше моря, острова, полуострова, реки, озера не исследовались так, как это делаем мы. Никто не изучал их с помощью «метода» подводного плавания, как это делаем мы. Никто, кроме нас, ежедневно наведываясь в колонии животных, не избирал путь, проходящий не по суше, не по морю, а под поверхностью водной стихии — в самой толще вод.

Только благодаря всему тому, о чем я только что сказал, восточное побережье Вальдеса подарило нам в день нашей первой встречи с морскими львами две неожиданные картины.

Раньше южные морские котики водились почти во всех водах, омывающих Южную Америку; но человек вел интенсивный промысел этих животных ради их меха, и теперь они стали встречаться гораздо реже.

Подобравшись ко львам ползком почти на расстояние вытянутой руки, мы долго лежали за скалами, наблюдая за животными, потом надели гидрокостюмы, взяли маски и трубки и нырнули в воду, чтобы получше изучить их движения в родной стихии. Мы без устали любуемся, как они скользят между камнями и водорослями, гибкие и быстрые, словно бы сами сотканные из воды…

Затем, чтобы получить представление, сколь велика колония морских львов на этом побережье, начинаем плавать от бухточки к бухточке. Морских львов нам почти не встречается — лишь отдельные особи, видимо, побежденные и на этот год уже исключенные из полового соревнования самцы. Зато наталкиваемся на восхитительное зрелище — колонию пингвинов. (Я знаю, что, соблюдая официальную французскую терминологию, я должен бы называть их manchots , но меня возмущает несправедливо пренебрежительный оттенок этого слова; англичане говорят penguin, немцы pinguin, испанцы pinguino и т. д. Не думаю, что их зоологи знают дело хуже, чем наши.)

Магеллановы пингвины, или, как их еще называют, пингвины с ожерельем, которых сам Магеллан описывал как «странных гусей», — одни из самых северных представителей отряда пингвинообразных*. Подавляющее большинство их гнездится на Огненной Земле и Фолклендских островах, но какое-то их число, путешествуя вдоль патагонского побережья, достигает и Вальдеса. В прошлом веке, когда пингвинов истребляли ради мяса, жира и яиц (моряки хранили их в бочках с китовым жиром), этих птиц осталось очень мало. Но с исчезновением крупных китов обширные поля криля* в Антарктике остались в полном распоряжении пингвинов, и теперь в популяциях этих животных отмечается небывалый «демографический взрыв». А ведь увеличение их численности еще несколько сдерживается… загрязнением. Трудно поверить, но некоторые фанатики умудряются распылять тонны инсектицидов в таких пустынных местах, как Вальдес! Какие они охраняют (?) сельскохозяйственные культуры? Загадка!.. (Проведенные нами впоследствии анализы показали, что в печени и жире птиц, найденных мертвыми на песке, присутствуют пестициды.)

Но пока мы целиком поглощены своей великолепной находкой. Только все наоборот: на пляже стоят пингвины и смотрят, как выходим из воды мы. Наверное, они думают при этом: что за странные нелепые пингвины, эти черные двуногие существа с желтой полосой!

Магеллановы пингвины (Spheniscus magellanicus) — птицы средних размеров; спинка, щечки и поверхность крыльев у них черные или темно-бурые, а брюхо белое — настоящее подобие фрака. У одних видов этот фрак очень строгий, а у Магеллановых пингвинов он украшен двумя очаровательными арабесками — белой линией на черном фоне (она идет от клюва в направлении затылка, огибает глаза и заканчивается «ожерельем» на горле) и черной линией на белом фойе (эта линия образует что-то вроде очень широкой буквы М на грудке и боках.)

Зиму и весну Магеллановы пингвины проводят на суше, здесь же спариваются и откладывают яйца, укрывшись в глубоких, вырытых в слежавшемся песке норах, — так что участок, на котором располагается колония, напоминает большой кусок швейцарского сыра. Малышей пингвины кормят различной морской живностью, в охоте за которой они и проявляют свою невероятную ловкость под водой. Крылья, неспособные держать пингвинов в воздухе, в воде служат им великолепными ластами. Вытянутые назад перепончатые лапы выполняют роль руля — движителями они не являются. С того самого мгновения, как я впервые в жизни увидел этих птиц под водой, я возненавидел слово «manchot» когда его применяют к ним… Вот и на этот раз, заметив, что пингвины стройными рядами входят в воду, мы не можем отказать себе в удовольствии посмотреть, как они «летают» в водной толще — столь же быстро и ловко, как другие представители их класса в воздухе…

Всего в нескольких кабельтовых от колонии пингвинов мы открываем второе чудо этого уголка Вальдеса — колонию белобрюхих, или королевских, бакланов (Phalacrocorax albiventer). Мы прибываем в их владения все тем же способом — под поверхностью моря.

Стая, состоящая из нескольких десятков особей, расположилась на конце узкой косы. Выходим из воды и осторожно пробираемся между гнездящимися парами. Не стоит их беспокоить: им хватает забот с грабителями поморниками — те только и ждут случая стащить яйцо из гнезда!

Белобрюхого баклана, помимо признака, которому он обязан своим названием, отличает от других видов того же рода голубое кольцо вокруг глаз, золотисто-желтый нарост (гребень), украшающий его клюв у основания, и белая полоска на крыльях. В остальном же он похож на всех бакланов — черная, с зеленым отливом спинка, длинный, загнутый крючком клюв и широкие перепончатые лапы. Он так же отлично плавает и ныряет, как и другие виды бакланов: белобрюхий баклан может пробыть под водой на глубине 10–20 м около минуты. Так же, как и другие виды бакланов, белобрюхий баклан, выйдя из воды, долго сушит перья, наполовину развернув крылья, и вообще его повадки и позы характерны для всех птиц этого семейства.

Белобрюхие бакланы прибывают на Вальдес весной, в сентябре — октябре. Они строят вместительные гнезда, устилая водорослями и травами ямку в земле. Потом они спариваются. Самки откладывают два-три светло-голубых яйца, как бы покрытых известковой смазкой, и высиживают их пять недель. Вылупившихся птенцов родители выкармливают в течение семи недель.

Иногда к колониям белобрюхих бакланов подселяются и птицы очень близких видов — например, патагонский баклан; у этого баклана тоже белое брюхо, но горло черное, а кайма вокруг глаз красная. Селится рядом и менее крупный скалистый баклан; его алая мордочка напоминает карнавальную маску.

Альбатросы, властелины неба южных морей, имеют огромные крылья; на фотографии — два «горлана» с крыльями размахом более 3,5 м.

 

КИТЫ И СВОБОДА — КИТЫ: ВИД СВЕРХУ

С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ С КИТОМ

ЛЕВИАФАНОВО БРЮХО — ЗАИГРЫВАНИЯ

ГИГАНТСКИЙ ЦВЕТОК — МОРСКИЕ СЕПАРАТОРЫ

ИНТЕЛЛЕКТ

Странная вещь — судьба. Тщательнейшим образом подготовленные экспедиции, случается, проваливаются из-за какого-нибудь непредвиденного стихийного бедствия. Погода, кажется, вот-вот установится, и мы уже готовимся к новым встречам на зодиаках с гладкими китами, как вдруг по милости какого-то противного «хвоста бури» оказываемся на грани катастрофы.

Менее чем за сутки лагерь у пересохшего арройо превращается в лагерь у слишком мокрого арройо, а затем и в лагерь у горящего арройо…

Все начинается с громадных, необыкновенно плотных, черных туч, которые ветер будто нарочно гонит на полуостров. Все вокруг становится сумрачным. В тот вечер я был у доктора Пэйна и через окна его домика увидел, как упали на землю крупные капли надвигавшегося ливня. Мгновенно темнеет, и на равнину обрушиваются тысячи кубометров воды. И на суше, и на море я не раз попадал в сильные ливни, но никогда я не видел, чтобы с неба низвергались такие потоки.

На развороте: Филипп приветствует своего приятеля кита в водах залива Сан-Хосе, изобилующих планктоном.

Проливной дождь с адским грохотом барабанит по крыше домика доктора Пэйна. Вокруг, как Ниагарский водопад, парит земля, прибитая тяжелыми каплями.

Представляю, что сделал этот потоп с нашим лагерем. Едва ливень начинает стихать, я отправляюсь к своим, кругом стоит кромешная тьма. Придя в лагерь, тут же убеждаюсь, что результаты превосходят мои самые пессимистические прогнозы. Дождь мгновенно наполнил арройо водой, и оно превратилось в бурный ручей. Наводнение унесло палатку, где Ги Жуа хранил свою записывающую аппаратуру и рацию. К великому счастью, аквалангисты тут же бросились в бушующий поток и сумели спасти большую часть приборов… Но этим дело не кончилось. Вода по-прежнему продолжает прибывать. Мы вынуждены спешно приняться — кто с лопатами, кто с голыми руками — за постройку запруд, иначе и остальные палатки уплывут по мутным волнам в залив Сан-Хосе… Но, несмотря на все наши старания, остаток ночи мы проводим в спальных мешках, напоминающих пропитанные водой губки. Пол в палатках похож на сплошные озера, а с потолка струями льется вода — короче, как говорит Филипп, роскошными наши апартаменты не назовешь.

Утром все еще дует штормовой ветер. Кому-то из нас приходит в голову построить вокруг лагеря, чтобы уберечь его от сокрушительных порывов ветра, ограду из колючего кустарника — такие ограды сооружают обычно гаучо, ночуя в пампе под открытым небом. Все находят, что это отличное предложение, да и ничего не стоит претворить его в жизнь, так как кусты легко выдергиваются из земли. Плохо только, что они вспыхивают, как пакля. Так что не успеваем мы закончить строительство ограды, как она загорается: мы поставили ограду слишком близко от кухонного очага, и стоило выстрелить угольку, как… Ветер мгновенно раздувает пожар. Того и гляди сгорит весь лагерь, и на какое-то мгновение нас даже охватывает страх, как бы не заполыхал весь полуостров! К счастью, сейчас прилив — вода (на этот раз спасительница!) в двух шагах, и, работая, как одержимые, мы укрощаем стихию.

Во-первых, все вокруг выпачкано в грязи — после наводнения, во-вторых, повсюду пепел — после пожара… Нельзя сказать, что в этот день в моем распоряжении были бодрые и веселые люди… С «Калипсо» за нами прилетает вертолет — решено провести сутки на борту корабля, чтобы как следует отдохнуть. Все принимают это решение, мягко говоря, с некоторым облегчением.

Но на следующий день погода улучшается. Драматические эпизоды борьбы с огнем и водой тут же забываются. И снова на горизонте фонтаны китов.

 

Киты и свобода

Над полуостровом Вальдес занимается новый день. Ветер совсем стих. Шторм позади. Дождь омыл и словно оживил все вокруг. С травинок на дюнах испаряются миллионы водяных жемчужинок.

Мы с Филиппом медленно бредем по узкому пляжу вдоль лагеря у высохшего (вновь!) арройо. Вот солнечный луч пробивается сквозь облака, окрашивая небо в волшебные тона — фиолетовые, пурпурные, розовые. И тут мы замечаем, что в волнах резвится необычно много китов. Эго стадо со сложившейся структурой; в нем, по меньшей мере, двенадцать взрослых особей и пять-шесть малышей. Киты плывут четким строем, и создается такое впечатление, будто у них есть довольно строгие правила поведения. Однако совсем не похоже, что это сообщество управляется диктатором. Напротив, когда наблюдаешь за китами, самое яркое ощущение — их безграничная свобода. Никаких мук и никакой рисовки, как говорил поэт, в этой бродячей жизни, полной непродолжительной любви и бесконечных игр. Группа соблюдает дисциплину, чтобы оградить себя от двух единственных опасностей, которые подстерегают их в море (не считая гарпунов китобоев), — от навигационных ошибок, которые приводят к выбрасыванию на берег и гибели, и от касаток, которые нисколько не боятся нападать даже на китов весом 40 т.

Погода налаживается, теперь наши дела пойдут веселей. Вернувшаяся в залив Сан-Хосе «Калипсо» — куда более удобная экспедиционная база, чем лагерь у пересохшего арройо. К тому же снова можно пользоваться вертолетом.

Когда пишешь книгу или монтируешь фильм, стараешься, чтобы сюжет был насыщенным. Оставляешь в стороне многочисленные второстепенные эпизоды приключений, о которых идет речь. Опускаешь технические детали, временные трудности, ошибки, поражения — словом, все то, что может наскучить читателю или зрителю.

А для членов отряда «Калипсо», как и для всех искателей приключений такого рода, «второстепенные эпизоды», «технические детали», «временные трудности», «ошибки» и «поражения» составляют существенную часть ежедневных перипетий, и порой именно они приобретают решающее значение. Более того, за незначительными, на первый взгляд, мелочами подобного рода нередко таится смертельная опасность.

Чтобы читатель живее представил себе нашу «мирную охоту» на гладких китов и других животных Патагонии, я хочу дополнить рассказ отрывками из личных «Дневников», которые вели многие аквалангисты. По ежедневным записям легче понять, сколько трудностей стоит за каждым начинанием, и легче почувствовать радость побед.

«Лагерь у затопленного арройо» …Сильнейшая гроза мгновенно наполнила русло водой, и бушующий поток чуть было не унес палатки и снаряжение.

«У самой поверхности, говорит Альбер Фалько, — на меня смотрит кит…» Над крохотным глазом кита полукруглый белый кожный нарост.

«Кто посмеет утверждать, встретив в прозрачной воде взгляд кита, что эти животные не обладают разумом?» — спрашивает Филипп.

 

Киты: вид сверху («Дневник» Фалько)

«11 ноября. Вот уже почти месяц, как Филипп со своим передовым отрядом изучает фауну Вальдеса. Мы на „Калипсо“ давно пришли в назначенное место, но из-за шторма вынуждены бездействовать. Только сегодня судно возвращается в залив Сан-Хосе. Паша с Филиппом и большей частью отряда — в лагере у пересохшего арройо. А мне поручено провести целый ряд рекогносцировочных полетов. Забираюсь в вертолет и сажусь рядом с Бобом Маккиганом. Мы не собираемся облетать залив Сан-Хосе — нам и так известно, что киты там есть, нас интересует залив Гольфо-Нуэво, где их встречали реже.

Оставив позади Пунта-Пирамидес, то есть едва оказавшись над целью, мы замечаем первое стадо китов. Боб подлетает к нему как можно ближе. Китов всего пятнадцать особей, и с ними нет ни одного малыша. Мы очень рады, что сразу наткнулись на эту группу. Однако сколько затем мы ни кружили над заливом, больше ни одного стада обнаружить нам не удалось. Отчаявшись, берем обратный курс на залив Сан-Хосе, но теперь идем вдоль атлантического побережья полуострова. Внизу под вертолетом бушует море, сильные порывы ветра вздымают огромные волны. На пляжах и скалах отдыхает довольно много морских слонов и южных морских львов. При звуке винтов вертолета бросаются врассыпную небольшие колонии пингвинов и белобрюхих бакланов.

Вот мы снова оказываемся над заливом Сан-Хосе и сразу же замечаем несколько групп гладких китов, одна из них состоит из десяти самок, и каждая с детенышем. Некоторое время забавы ради следуем за этими поразительными морскими яслями… Залив Сан-Хосе, являясь излюбленным „местечком“ китов, — отнюдь не идеальное „местечко для съемок“. Вода в нем мутно-зеленая (думаю, из-за обилия микроскопических водорослей). Видимость здесь всего 3 м. Так что если мы хотим получить хорошие кадры с изображением наших 15 — 18-метровых друзей, снятых общим планом, лучше заниматься съемками в заливе Гольфо-Нуэво, где вода значительно прозрачнее…

Киты поистине великолепны. Если смотреть с неба, они похожи на большие веретена темно-серого или темно-синего цвета (в зависимости от освещения), которые медленно движутся в воде под неторопливый, но мощный ритм громадного хвостового плавника.

На обратном пути, сами не понимая, как это случилось, попали в редкостной силы грозу. Боб почти ничего не видит. Он вынужден снизиться на высоту ниже 50 м над поверхностью моря и вести вертолет, так сказать, при свете молний… Однако держится он уверенно. А я, наверное, позеленел от страха. Интересно, как мы погибнем — от удара молнии или утонув в бушующем море? Но Боб, проявив потрясающее хладнокровие, выбирается из грозы. Мне кажется, он ориентируется в воздухе не хуже, чем почтовый голубь. Десять минут мы блуждали в облаках на грани гибели — и вот Боб находит „окно“ и выводит вертолет из грозы на солнце.»

 

С глазу на глаз с китом («Дневник»' Фалько)

«12 ноября. „Калипсо“ покидает залив Сан-Хосе и, обогнув полуостров Вальдес, направляется к Пуэрто-Пирамидес, расположенному рядом с мысом Пунта-Пирамидес, в глубине залива Гольфо-Нуэво. Около полудня милях в пяти от нашей будущей якорной стоянки встречаем группу китов. Опознать вид нетрудно: фонтаны в форме латинской буквы „V“, спинного плавника нет и у каждого на голове чепчик. Дует основательный юго-западный ветер, и волнение усиливается. Держим курс к группе китов. Один из них отделяется от стада и направляется к судну — понаблюдать за нами. Спускаем на воду зодиак. Я хватаю широко — угольную 16-миллиметровую камеру, за мной в зодиак прыгает Кристиан Бонниси. Видимость лучше, чем в заливе Сан-Хосе, но все же далеко не идеальная — 6–8 м. И вода зеленая… Минута-другая — и кит уходит восвояси.

„Калипсо“ пускается в погоню за одиночными гладкими китами и в течение трех часов мы видим лишь их хвосты и фонтаны! Но вот часа в четыре пополудни замечаем неподалеку четырех китов, занятых, по всей видимости, увлекательным делом — любовным ухаживанием. Зодиак снова на воду, мотора не включаем — ждем, пока нас отнесет ветром к китам, как делаем всегда в подобных обстоятельствах. Прыгаем в воду. И оказываемся… прямо посреди квартета исполинов, только что всплывших на поверхность, чтобы отдышаться! Взаимное удивление китов и аквалангистов не поддается описанию… Наверное, вид у нас под масками совершенно остолбеневший… Киты же смотрят на нас (как нам кажется) с большим любопытством, но без малейшей тени страха или агрессивности. „Застрять“ вот так между четырьмя гигантами, каждый из которых весит в 500 раз больше тебя, — ощущение неповторимое в своем роде! Но киты ведут себя удивительно спокойно. Ни одного нетерпеливого или раздраженного движения, ни одного удара плавником, чтобы оттолкнуть нас, — ни одного угрожающего взмаха хвостом… А ведь между нашими видами идет тяжелый спор. Если бы китам было ведомо то чувство, которое мы вкладываем в слово „месть“, они расправились бы с нами в одно мгновение.

Четыре кита, стараясь не задеть нас (не знаю, „сознательно“ ли это они делают, но мы действительно не рискуем ни малейшей царапиной), продолжают заниматься своим увлекательным делом. Мы находимся слишком близко от места действия и поэтому не можем понять его общий смысл — как Фабрицио на поле Ватерлоо а потому снимаем все подряд: глаза, губы, обнимающиеся руки и колышущиеся в зеленой воде хвосты… В этих игрищах принимает участие добрая дюжина дельфинов, и каждый раз, проплывая мимо, они приветствуют нас.

Трижды заряжаем камеру новой пленкой. Около пяти часов совершенно без сил возвращаемся на борт. Вечером за ужином собираемся все вместе — вертолет „подобрал“ и доставил на борт „Калипсо“ разбросанные по полуострову отряды наших исследователей. Допоздна обмениваемся рассказами про китов.

13 ноября. Небо пасмурное, слабый юго-восточный ветер. „Фонтан!“ в заливе Гольфо-Нуэво. „Калипсо“ тут же снимается с якоря и направляется в его сторону. Но начинается дождь, и кит теряется в серой дымке…

Кожные наросты гладких китов, снятые крупным планом: у разных особей они разные, немного практики — и по ним можно научиться легко отличать одного кита от другого.

Когда дождь кончается, мы замечаем, как нам повезло: неподалеку от судна в сопровождении дельфинов плывет целая группа китов. Мигом надеты гидрокостюмы — и мы готовы. В половине десятого спускаем на воду два зодиака. В первый прыгают Иван Джаколетто, Франсуа Дорадо (с фотоаппаратом) и Раймон Коль (с широкоугольной 35-миллиметровой камерой), а во второй — капитан Бугаран, Кристиан Бонниси (с 16-миллиметровой камерой) и я (с широкоугольной 16-миллиметровой камерой).

Вскоре становится ясно, что киты идут к тому же месту, где мы вчера снимали четырех исполинов, — то есть к самой глубокой части залива Гольфо-Нуэво, где глубины достигают 150 м. У китов в разгаре брачная церемония. Совершенно спокойно подплываем к ним под водой. Надо только стараться не попадать в мощные водовороты, которые возникают во время их забав. Входим в круг, где уже плавают десятки дельфинов. Что они здесь делают? Пришли ли они просто из „любопытства“, как мы, или их привела сюда какая-нибудь причина биологического порядка?

Вокруг нас сплошные буруны белой пены, перед нашими глазами проплывают огромные бока китов, мелькают шероховатые кожные наросты. В течение секунды на нас пристально смотрит крошечный умный глаз, еще секунда — и мы видим лишь две широкие хвостовые лопасти, которые, удаляясь, мерно колышутся в мутной воде. Насколько можно судить, мы присутствуем при спариваниях — недолгие объятия живых гор, открытые влагалища самок и поднятые, как длинные шесты, половые члены самцов…

К половине одиннадцатого любовный пыл китов охладевает, и они удаляются, а одна из самок, почему-то к нам привязавшаяся, остается. Море совершенно успокоилось. Светит солнце. Китиха лениво плавает на поверхности. Я могу погладить ее бока, ощупать плавники, зацепиться за хвост, рассмотреть обитающих на ней паразитов, полюбоваться огромной пастью и чуть ли не пересчитать сомкнутые пластины усов… Китиха позволяет мне дотронуться до толстой губы, и вот — мы добрые полминуты в упор смотрим друг на друга (она — одним левым глазом!)… Китиха проводит с нами примерно полтора часа. И эта „беседа“ прерывается только по нашей вине: шлюпка с „Калипсо“, в которой Пино и наш сегодняшний гость аргентинский лейтенант Николас везут нам новые кинопленки и баллоны со сжатым воздухом, дрейфуя, нечаянно больно задела китиху за хвост. Испуганная китиха, внезапно выведенная из дремотного состояния, резко поворачивается и одним движением хвоста сминает гребной вал подвесного мотора — мощного 40-сильного двигателя! Идиллия кончилась. Китиха безвозвратно исчезает.

Во второй половине дня невозможно подойти ни к одному киту, хотя на горизонте полно фонтанов. Может, их беспокоит поднимающийся юго-восточный ветер? Не уверен. А вот что среди групп китов нет ни одного дельфина, — это точно. Может, киты терпят нас, только когда рядом их меньшие братья — зубатые киты? Может, они считают нас, аквалангистов, странными дельфинами с большим стеклянным глазом и украшенной желтыми полосами кожей?

В половине шестого ветер уже такой сильный, что это просто нечестно. Возвращаемся на стоянку в Пуэрто-Пирамидес.»

 

Левиафаново брюхо («Дневник» Фалько)

«14 ноября, Кристиан Бонниси, Раймон Коль, Колен Мунье и я на зодиаке в северной части Гольфо-Нуэво, ветер 3 балла… Сегодня киты, кажется, не явились на место встречи. Вот уже час мы безрезультатно занимаемся их поисками. Но, возвращаясь вдоль берега, милях в десяти от Пунта-Пирамидес наконец встречаем стадо… Радость длится недолго: ветер крепчает, и мы вынуждены бросить китов и укрыться за мысом Нью-Хэд.

Клянем судьбу, и вдруг — о счастье! — замечаем, что наше убежище избрала и китиха с китенком. Малышу самое большее неделя или две. Мать и дитя медленно плывут бок о бок, почти у самого берега: вероятно, китиха даже задевает брюхом дно. Думаю, я могу утверждать, что мамаши-китихи так близко держатся берега, чтобы уберечься от косаток, — мы только что видели, как несколько этих крупных дельфинов разрезали воду залива своими высокими спинными плавниками… Колен Мупье лихорадочно снимает нашу пару, пока внезапно киты по известной лишь им причине не покидают нас. Догнать их нам не удалось.

Через несколько минут, возвращаясь на „Калипсо“, делаем небольшой крюк, чтобы обследовать косу, которая и представляет собой мыс Пунта-Пирамидес. Это плато овальной вытянутой формы, примерно 300 м на 80, покрытое окаменевшими раковинами устриц. На самом конце косы на берегу поджидает добычу огромный черный паук. У основания косы находим целые залежи обработанных индейцами черных и красных кремней.

Однако мы устали. Вечером заметно похолодало. В 20.30 все уже лежат по своим койкам в каютах.

15 ноября. Погода такая же, как вчера. Ветер 18–22 узла. „Калипсо“ держит курс к мысу Пунта-Корморан, который, как это видно из названия , является местом сбора бакланов. Но нам не пришлось наблюдать за этими птицами. Мы вынуждены спешно уйти в укрытие: вот-вот начнется сильный шторм.

Около половины шестого Пино замечает недалеко от нас кита, который, кажется, прямым ходом идет на берег. Хотя нас болтает на волнах, как пробку, подплываем к нему на зодиаке, и Колен Мунье снимает его среди морской пены и валов.

Вернувшись на „Калипсо“, встречаемся с другим отрядом исследователей — они работали на суше и привезли, кроме находок, замечательно вкусные мидии. Для доктора Дюги, который сменил доктора Агуайо, это была первая вылазка. Доктору сразу же повезло: ему удалось почти вплотную подойти к великолепному самцу морского льва и сопровождавшим его изящным самкам и снять их в самых разных ракурсах. Кроме того, он нашел на пляже скелет кита. И, что печальнее, по словам его спутника Доминика Сюмьяна, на обследованном участке они обнаружили десятки мертвых пингвинов. „На каждые три метра по пингвину“, — уточняет Сюмьян. Что это: эпидемия или последствия сильного местного загрязнения?

В половине седьмого температура воздуха 11 °C. В каютах „Калипсо“ включены радиаторы: вечером после тяжелейших вылазок тепло — наша награда за труды.

16 ноября. Голубое небо, полный штиль. В шесть часов утра кофе на скорую руку — и за работу! Совсем рядом, в нескольких метрах от пляжа, напротив которого „Калипсо“ стояла ночью на якоре, резвится группа китов. Осторожно подбираемся к ним на зодиаках, бесшумно дрейфуя по ветру. Сначала животные проявляют некоторое беспокойство, но нам все же удается проникнуть в их ряды. И именно это подводное погружение останется моим лучшим воспоминанием о Вальдесе: я лежу на песчаном дне, надо мной проплывает огромное мягкое брюхо кита, на котором играют серебристые и золотистые блики света, отраженного ото дна.

Киты весьма миролюбивы… Никакой враждебности между китом и аквалангистом — только взаимное любопытство, а может быть, доброжелательство и восхищение?

Самец и самка плывут бок о бок, нежно „разговаривая“, прежде чем приступить к брачным играм в заливе Сан-Хосе.

Самец повернулся на бок и обнял самку (на фотографии ее не видно) обоими плавниками.

Сказочное видение, которое длится всего несколько секунд…

Около девяти киты берут курс в облюбованный ими район — глубокую часть залива Гольфо-Нуэво. Они то и дело ныряют, проводя под водой по несколько минут, мы окончательно теряем их из вида.

Становится все холоднее: к одиннадцати лица и руки аквалангистов, сидящих в зодиаке, заметно синеют… В час я отправляю всех на „Калипсо“, а мы с Коленом Мунье снова уходим в залив. И не зря! Ибо вскоре встречаем группу из восьми китов, как раз занятых работой по продолжению вида… Вскипающая пена, мгновенные столкновения громадных тел, поглаживания плавниками, ласковые толчки мордой, поцелуи и объятия — увлеченные великолепным зрелищем, мы забываем о холоде. Расстаемся с китами нехотя и только потому, что, увы, кончился воздух в баллонах.

Вечером — сильное волнение. На ночь „Калипсо“ уходит на рейд Пуэрто-Мадрина. Через три дня мы снимемся с якоря и отправимся за южный полярный круг.»

 

Заигрывания («Дневник» Филиппа)

«(Дата не указана.) Чем больше я имею дело с китами, тем чаще думаю, что они обладают счастливым характером. Наш зодиак в очередной раз входит в самую гущу собрания китов, и, как всегда, мы чувствуем себя в полной безопасности. Мы с Жаком Делькутером погружаемся в воду, а Ги Жуа, оставшийся на борту лодки, записывает тысячу и один звук, который производят изучаемые нами громадины. На поверхности слышится лишь мощное сопение, сопровождающее вдохи-выдохи. Но, опустив гидрофоны под воду, Ги Жуа улавливает и записывает на магнитной ленте тысячи разных щелчков, тресков, ударов, гортанных звуков, модуляций на одной ноте и т. д. — словом, настоящий концерт конкретной музыки. Она не столь выразительна, как у горбатых китов — чарующих морских сирен. Тем не менее в ней есть своя „фразировка“, ритм и мелодия, подтверждающие, что эти звуки производятся отнюдь не случайным образом. Когда слушаешь, как два кита поочередно, один за другим издают звуки, невозможно удержаться от мысли, что они разговаривают… Некоторые звуковые сигналы служат китам для целей эхолокации: кит посылает пучок сигналов определенной частоты и вернувшееся эхо позволяет ему обнаруживать на пути препятствия или пищу. (В таких мутных водах, как в заливе Сан-Хосе, подобный метод „навигации на слух“ просто незаменим.) Но эхолокацией дело не ограничивается. Киты издают и другие звуки, которые играют роль языка. Я не берусь утверждать, что китам доступно понятийное мышление — для этого у меня недостаточно доказательств. Однако сам я, пожалуй, думаю именно так. Слушая китов, приходишь к выводу, что они ведут между собой длинные переговоры. Те, кто выполняет в стаде роль „лидеров“, по-видимому, дают сородичам „указания“ относительно маршрутов миграции, кормежки на планктонных пастбищах или сборов в определенных районах для продолжения вида. Все киты прекрасно умеют оповещать друг друга о приближении моторной лодки или стаи косаток. Матери ведут с детьми связные беседы (которые, возможно, являются подлинными начатками воспитания). Я уже не говорю о том, как раненые киты призывают товарищей на помощь, или о том, каким любопытным способом они порой уходят от китобоев: какой-нибудь кит на виду у корабля плывет в одну сторону, а остальные, нырнув под воду, тем временем спасаются бегством прямо в противоположном направлении…

Оставляем Ги Жуа наедине с его проводами и наушниками и начинаем подводные киносъемки. Освещение сегодня отличное — дело только за нами.

Внезапно Делькутер знаками подзывает меня к себе. Ему удалось вплотную подплыть к одной китихе спереди, и он ласково почесывает ей чепчик, стараясь снять с него часть паразитов (китовых вшей величиной с пол ногтя). Но вдруг китиха рванулась в сторону, хотя казалось, что ей приятны заботы Делькутера. Еще секунда — внушительный вдох, и китиха ныряет в глубину, оставляя за собой в зеленой воде огромные воронки и серебристые пузырьки воздуха. Нас, словно две пробки, крутит вверх тормашками в водоворотах. Однако мы целы и невредимы, китиха не задела ни одного из нас. Возвращаемся на поверхность и сразу же понимаем, что случилось. Киты, среди которых мы плавали и которые вели себя очень спокойно, вдруг как будто впали в любовное неистовство. И „наша“ китиха ушла под воду по той причине, что два самца, ничуть не скрывая своих намерений, хотели оказать ей честь, хотя и не получили на то разрешения.

Но самка пока не готова. Скажем, допуская некоторую долю антропоморфизма*, что она „кокетничает“. Она изящно скользит в толще воды перед кавалерами, но, когда они приближаются к ней, устремляется к поверхности и ведет их прямиком на отмель, где ложится брюхом на дно — тем самым сводя на нет попытки к спариванию. Потаскав за собой китов в нескольких метрах от берега, китиха возвращается на более глубокую воду, но все еще не проявляет готовности к спариванию. Она бросается из стороны в сторону, потом переворачивается на спину — в таких условиях два кавалера никак не могут продвинуться в своих ухаживаниях. В отличие от некоторых других крупных китообразных, южные киты совокупляются, когда самка на поверхности плывет на брюхе, а самец, набрав солидную порцию воздуха, подныривает под нее брюхом вверх.

Однако самка не может все время плыть на спине. Рано или поздно она перевернется, хотя бы затем, чтобы вдохнуть воздуха. Именно так и поступает красотка, за которой мы наблюдаем. Более предприимчивый самец тотчас поднимается к ней, осторожно гладит ей брюхо плавником и пытается ввести во влагалище половой член, находящийся в состоянии эрекции.

Как видно, самка все более поддается доводам (обаянию? уговорам? ласкам? натиску?) поклонника. Второй самец как будто сознает, что у него осталось мало шансов. Он хотя и продолжает плавать вокруг пары, но ведет себя все менее решительно.»

 

Гигантский цветок («Дневник» Филиппа)

«Теперь новоиспеченная парочка (а может, они старые супруги) приступает к выполнению великолепных акробатических — или любовных — фигур. Эти фигуры приведут китов как раз в то состояние, к которому стремится привести их природа. Самка плывет на брюхе, самец несколько раз проплывает под ней, поглаживая область ее гениталиев. Она ложится на бок — он поворачивается к ней и крепко обнимает ее плавниками. Когда самец отпускает красотку из объятий, она внезапно ныряет вниз головой, строго вертикально, взмахнув в воздухе только огромным хвостом; то же самое проделывает и партнер; и мы в течение трех-четырех секунд присутствуем при этом поразительном lobtailing, исполняемом дуэтом. К моменту завершения подводного гимнастического номера влюбленные достигают необходимой степени возбуждения. Впервые в мире мы наблюдаем и снимаем на пленку соединение морских левиафанов. Совокупление (самка сверху, самец снизу) длится не более полу-минуты. Но эти два сорокатонных тела, словно сросшиеся брюхом и мерно плывущие в толще зеленой воды, представляют поистине величественную картину…

Хотя конечный акт любви краток, в целом свадебный обряд южных китов занимает много времени. Когда мы смогли наконец оторваться от наблюдения, оказалось, что воздух в баллонах кончился.

Забираемся в зодиак, где нас ждет Ги Жуа, и в это время над головой раздается шум винтов — это пролетает над нами вертолет с „Калипсо“. Франсуа Шарле хочет сделать хорошие снимки китов с воздуха, поэтому он не нашел ничего лучше, как прикрепить к дверцам вертолета резиновые амортизационные ремни и повиснуть на них над водой! Представляю, как ликует Франсуа, — позиция для фотографа действительно идеальная.

В ту минуту, когда я уже решаю было, что на сегодня с морскими наблюдениями покончено, случай распоряжается по-своему. В нескольких метрах от лодки проносится китиха, которую преследуют даже не два, а три самца… У меня кончился сжатый воздух, но за этим дело не станет! Спешно снимаю пустые баллоны, хватаю на ходу камеру, прыгаю в воду и вплавь, как одержимый, преследую квартет китов. Они идут с поразительной скоростью, и через — минуту я уже выдыхаюсь. К счастью, они ушли недалеко. Зато как я вознагражден за усилия!

Самка резко ныряет, за ней следуют все три претендента. Я ныряю за ними вниз головой. Здесь глубоко, вода необычного зеленого цвета, то с синеватым, то с желтоватым оттенком. Головокружительное погружение приводит меня в середину гигантского цветка: наклонные тела красотки и ее кавалеров головами вниз слегка колышутся, наподобие лепестков огромного погруженного в воду венчика цветка.

У Филиппа кончился воздух в акваланге; он прыгает в воду с обыкновенной дыхательной трубкой и будет плыть следом за китом, пока у него хватит сил.

У самой поверхности голова огромного кита, снятого в профиль, как будто играет с бликами света.

Вся сцена освещена каким-то потусторонним светом… Самый маленький самец, видимо, слишком молодой и неловкий, выходит из состязания. А остальные двое распаляются еще сильнее. Влагалище китихи раскрывается, словно чашечка цветка. Оба поклонника с обеих сторон направляют туда половые члены, находящиеся в состоянии эрекции… Половые члены китов — две длинные бледно-желтые тычинки — хаотично тычутся в брюхо самки. Наконец один из них нащупывает открытое половое отверстие и входит в него. Цветок, состоящий теперь только из двух лепестков, мгновение трепещет, будто под напором ветра, — и распадается.

Ныряя за китами, я автоматически включил кинокамеру. И когда потом я буду просматривать текущий съемочный материал этого эпизода, то обнаружу, что в общей сложности он длится чуть более тридцати секунд. А тогда мне казалось, что прошла целая вечность.

К тому времени, как Ги Жуа и Жак Делькутер вытащили меня из воды, всеобщий любовный пыл в стаде угас. Но мы не в силах уйти отсюда — нас околдовал этот уголок океана и любовные игры исполинов, и мы продолжаем дрейфовать рядом с китами, пока на залив не опускается темнота.

Примечание. Только что я утверждал (как я понял, перечитав написанное), что южные киты спариваются в единственном положении — на поверхности воды, самка сверху, самец снизу. Об этом я читал и это же наблюдал на первых порах. Но случай с „гигантским цветком“ доказывает, что эротические приемы китов гораздо разнообразнее, чем предполагалось…»

 

Морские сепараторы

Отрывки из «Дневника» Фалько, как и выдержки из «Дневника» Филиппа не могут отразить все стороны жизни южных китов.

Чтобы немного дополнить репортаж отряда «Калипсо» «с места событий», я кратко изложу некоторые имеющиеся сведения о китообразных. Нет нужды подчеркивать, что все эти знания фрагментарны, хотя их «открыли» нам такие видные ученые, как доктор Пэйн, доктор Агуайо и доктор Дюги. С китами случилось то же, что со многими другими видами: первыми явились охотники — и потому популяция южных китов была истреблена почти полностью. А натуралисты уже были вынуждены обходиться тем, что оставалось — если хоть что-нибудь оставалось.

Южные киты, как все китообразные, великолепно приспособлены к жизни в открытом море. Обтекаемое тело, превратившиеся в ласты передние конечности, отсутствие задних конечностей и широкий плоский хвост делают южных китов великолепными пловцами. За счет вертикальных колебаний хвостовых лопастей, которые приводятся в движение мощной мускулатурой тела, киты могут развивать довольно большую скорость. При этом ласты помогают китам поддерживать равновесие в воде и делать повороты (кроме того, они обеспечивают терморегуляцию, а также позволяют… обнимать детеныша, подругу или любимого). Несмотря на замечательную приспособленность к жизни в море, представители семейства гладких китов плавают совсем не так быстро, как полосатики, косатки и другие дельфины. Их обычная скорость — порядка 3–4 узлов (примерно 6–7 км/ч), а максимальная скорость, которую они могут развивать на короткие дистанции, достигает 12–18 узлов (примерно 21–32 км/ч). Легкая добыча для гарпунщиков…

Гладкие киты дышат через дыхало — парные наружные ноздри, чем ' и объясняется характерная V-образная форма фонтана, достигающего 4–5 м в высоту. Дыхание китов вовсе не зловонное, как говорилось и писалось раньше. Филипп, не раз попадавший под фонтаны южных китов (и других представителей китообразных), говорит, что у этих фонтанов «тонкий, слегка мускусный запах». О смрадном дыхании говорят китобои, друзья же китов это оспаривают, поэтому я думаю, что только у смертельно раненных китов фонтаны пахнут дурно… В этом есть своя логика!

Нырнув, гладкие киты проводят под водой в среднем четыре-пять минут. Но уходящие от опасности киты могут оставаться под водой гораздо дольше — в случае смертельной опасности, по крайней мере, минут сорок. Глубже чем на 150 м киты, видимо, не погружаются, да и это утверждение пока точно не доказано. Как все китообразные, под водой гладкие киты ориентируются при помощи осязания (видоизмененная «рука» все же очень чувствительна ), при помощи обоняния (хотя некоторые утверждают, что у китов оно полностью атрофировано), при помощи зрения, но главным образом при помощи слуха — посылая, как сонар, сигналы и эхолоцируя препятствия и добычу.

В процессе еды южные киты действуют в точности, как «сепараторы»: медленно плывя среди планктона, они отфильтровывают его от воды. Во время трапез скорость китов заметно снижается: выталкиваемая изо рта движением челюстей вода создает турбулентные завихрения, снижая тем самым гидродинамические свойства тела кита.

Филипп погружается в зеленую воду, от его акваланга кверху поднимается цепочка серебристых пузырьков. Китиха, за которой погнался сначала один, а затем второй самец, готовится нырнуть.

Филипп следовал за китами почти до самого дна. Один из китов, шишковатая, покрытая паразитами громадина, плывет прямо на него…

Обратимся к автору прошлого века Бенедену . Вот как он описывает трапезу кита: «Встретив съедобное скопление, кит раскрывает пасть и медленно плывет; вода попадает в пасть, нижняя челюсть поднимается, губы смыкаются, язык тоже поднимается, и вода выдавливается через пластины китового уса; скопившаяся же во рту пища образует комок, поступающий в пищевод».

У южных китов, как и у всех китообразных, желудок состоит из четырех отделов. Что же в него попадает? В основном тонны криля — животного планктона, состоящего из многочисленных видов ракообразных. С каждым глотком в чреве кита исчезают тысячи и тысячи организмов величиной с насекомое… Однако, чтобы подобный аппетит не показался чрезмерным, сравним его с размерами животных. И тогда он представится куда более скромным. Крупный кит за год поглощает пищи в четыре раза больше собственного веса, человек за такой же период — в 12–15 раз больше, а воробей — в 200–300 раз…

В течение года киты, как правило, устраивают перерывы в еде. Летом они откармливаются в богатых планктоном полярных водах, «нагуливая жирок», а зимой и в начале весны — то есть в сезон размножения

— фактически перестают питаться. Некоторые виды совершают ежегодный большой переход (летом — из средних, широт к полюсам, а осенью — в об ратном направлении) по строгим миграционным маршрутам, которые хорошо известны зоологам (и, увы! китобоям). С южными же китами дело обстоит иначе: все знают, где они размножаются зимой и весной, но никто не знает, куда они отправляются летом и осенью. Бискайские южные киты в Северной Атлантике не поднимаются выше 60° северной широты (севернее обитают гренландские киты). Тех же правил, видимо, придерживаются и австралийские южные киты mutatis mutandis  — в южном полушарии они не заплывают южнее 60-й параллели.

И тут возникает вопрос. Крилем богаты только субполярные воды, в которых южные киты не бывают, следовательно, у китов есть и какие-то другие источники питания. Но какие? На этот счет мы располагаем только сведениями, которые содержатся в трудах старых авторов. Граф де Ласепед  — один из тех авторов, чьи сочинения отличаются весьма точными и достоверными фактами и наблюдениями, и, кроме того, человек, поистине влюбленный в китов, — указывает, что бискайские киты объедаются рыбой, в частности тресковыми (треской, пикшей, мерланом, хеком), скумбриевыми (макрелью) и сельдевыми (сельдью, сардинами, шпротами).

Нередко случалось, говорит граф де Ласепед, что китобои извлекали из желудка убитого кита до тонны только что проглоченной сельди.

 

Интеллект

После описания радостей гастрономических перейдем к радостям чувственным, радостям общественной жизни и радостям «интеллекта»…

Семенники самцов китообразных скрыты в брюшной полости, позади почек; у гладких китов их длина составляет 30–35 см, а вес — 15–20 кг. Однако они вырабатывают сперматозоиды меньших размеров, чем семенники человека… Половой член морских исполинов — предмет разнообразных фривольных толков — составляет примерно одну десятую длины тела (то есть 1 м 80 см для 18-метровой особи) и имеет постоянную форму. В состоянии покоя он свернут в виде буквы S и находится в так называемой половой сумке* в горизонтальном положении. Когда начинается эрекция, половая сумка открывается в половое отверстие и он разворачивается самое большее на две трети. Половой член китов — орган фиброзно-эластичный, в отличие от полового члена человека, органа сосудистого.

У самок небольшое влагалищное отверстие расположено перед анальным отверстием: причем во влагалище различимы не только большие и малые половые губы, но также и клитор (уточняем для тех, кто может усомниться в наличии чувственного наслаждения у столь крупных животных). Овуляция провоцируется совместным действием нескольких эндокринных факторов, которые в свою очередь зависят от окружающих условий (температуры воды, освещенности и т. д.). По всей видимости, она блокируется лактацией, так что даже в идеальном случае самки гладких китов могут зачать малыша только раз в два года. (Низкая рождаемость не внушает оптимизма по поводу возможности восстановления сильно сократившихся популяций.)

На развороте: «Страстное» (какое еще слово подобрать?) объятие гладких китов на поверхности. Иногда совокупление происходит именно в таком положении.

Не буду возвращаться к тому, как проходят бранная церемония и совокупление, которые подробно наблюдали Филипп, Фалько и их товарищи. Беременность длится примерно 12 месяцев. Самки выбирают для родов уединенное место с неглубокими и относительно теплыми водами. Как у всех китообразных, малыш появляется на свет хвостом вперед. При родах роженице помогает друг ая взрослая самка, которую шутливо называют «тетушкой». Вес новорожденного составляет около 12 % веса матери (то есть приблизительно 5 т для самки весом 40 т), а длина — одну четвертую длины матери (4,5 м для 18-метровой самки). Малыш получает молоко из двух молочных желез, расположенных у мамаши в паху в особых двух щелях (по бокам полового отверстия): в нем содержится в пять раз больше калорий, в десять раз больше жиров, в два раза больше белков, в четыре раза больше твердых веществ и в полтора-два раза больше минеральных веществ, чем в коровьем молоке. За семь дней китенок удваивает свой вес (теленок — за 47 дней, ребенок — за 180 дней) — явление исключительное среди животных, вынашивающих один плод. (Китиха, хотя у нее, как у большинства самок высших млекопитающих, матка двурогая, вынашивает только одного детеныша.) Примерно с полгода китенок высасывает в сутки около 50 кг молока, на столько же прибавляет каждый день в весе и каждый же день вырастает на 3 см. Лактационный период заканчивается с прибытием на летние субполярные пастбища, где китенок должен как следует «запастись жир-ком», чтобы благополучно перенести первую зиму.

Мать окружает малыша неусыпной заботой и ни за что на свете не бросает его. Китобои — увы! — прекрасно это знали. Уже в XVI веке Гийом Ронделе писал о самке бискайского кита: «По бокам у нее два больших плавника, она пользуется ими при плавании, а также прячет под ними своих детенышей, когда они напуганы (…) Самца поймать труднее, самку проще, особенно если она с детенышем, ибо в этом случае она пытается спасти его, а спастись самой ей уже не удается». В начале XIX века Ласепед сообщал следующее: «Самку этого вида убить легче, чем самца, когда она с детенышем: она так его любит, что никогда не бросит». Однажды, сто с лишним лет назад, рыболовы-баски загарпунили где-то в районе Сан-Себастьяна малыша бискайского южного кита — тут же появилась мать, оборвала линь и освободила раненого детеныша; на следующее утро детеныша нашли мертвым недалеко от берега и отбуксировали его к порту; самка следовала за судном, а потом шесть часов ждала, несмотря на выстрелы, которыми ее отгоняли.

Подобное поведение — поддержка, помощь особи, находящейся в опасности, — отличает не только матерей, пекущихся о жизни своих детенышей. Это поведение свойственно членам стада в целом. Такое развитие первичного инстинкта, превращающегося уже в нечто почти «осознанное», выливается, вероятно, в своего рода знание, а оно, в свою очередь, предполагает наличие «языка» — в той мере, в какой он требуется для предупреждения об опасности, ее описания, указаний о том, как ее избежать и т. д. Барон Кювье, известный естествоиспытатель, понимал это еще в прошлом столетии. Вот что он писал о морских исполинах: «Они склонны жить стадом, порой довольно большим; матерей связывает с малышами самая пылкая нежность, между некоторыми самцами и самками существует сильное чувство; все друг друга защищают, и нет никакого сомнения в том, что они помнят пережитые опасности, по едва уловимым признакам чувствуют их приближение и спасаются от них бегством».

Никто не сомневается, что у китообразных огромный мозг — не только по абсолютным размерам, но и относительно размеров тела, как не сомневается и в том, что это обстоятельство является бесспорным доказательством наличия у них разума.  Однако в способности понимать, анализировать и делать выводы есть определенные градации. С этой точки зрения, усатых китов превосходят зубатые киты (кашалоты, дельфины, косатки). Но в общем и целом «интеллектуальной уровень» китообразных (мы бы посчитали коэффициент умственного развития, будь у нас возможность провести тесты), видимо, чуть выше, чем у большинства других животных… Язык китообразных — это комбинация языка телодвижений («жестов» — прыжки, различные способы плавания, знаки, подаваемые плавником и хвостом, ласки и т. д.) и звуков, а точнее — звуковых импульсов. И опять-таки это отметил еще граф де Ласепед: «Таким образом, можно было бы в буквальном смысле считать, что с течением времени и благодаря обществу себе подобных, а также благодаря непреодолимому влиянию тяжелых ощущений, постоянно обновляющихся впечатлений и длительных привязанностей китообразные приобрели некий несовершенный, но тем не менее достаточно явный зачаток языка в прямом смысле слова». Работы современных ученых, за которыми я внимательно слежу, и выводы, сделанные на основе исследований отряда «Калипсо» (мы изучали кашалотов, полосатиков, серых китов, горбатых китов , а теперь — и южных китов), подтверждают удивительную интуицию Ласепеда. «Музыка» китообразных — это организованная речь, которая обладает определенной структурой и достигает значительного уровня абстракции.

Филиппу удается не отставать под водой от самки, которую преследуют своими ухаживаниями два кита.

Вот «любовный поцелуй» гладких китов Вальдеса… Потом киты повернутся друг к другу брюхом, чтобы соединиться и дать начало новой жизни.

Снимок, сделанный впервые в мире: подводное совокупление гладких китов: белесая дуга в центре фотографии — половой член самца в состоянии эрекции.

Желающие продолжить изучение этого языка столкнутся только с одним препятствием — исполины морей встречаются теперь исключительно редко. Может быть, среди морских животных у человека был единственный возможный собеседник, а он превратил его в масло для ламп. Самое же печальное состоит в том, что уничтожение китов продолжается — ради губной помады и консервов для собак и кошек.