На Кавказе в 1920 году задачу установления советской власти красное командование поручило 11-й армии. В январе – марте 1920 года войска 11-й армии принимали участие в Северо-Кавказской операции и заняли район Ставрополя, центральную и восточную части Северного Кавказа.

В конце апреля 1920 года 11-я армия совместно с Каспийской флотилией провела молниеносную Бакинскую операцию, в результате которой в Азербайджане была установлена советская власть. В конце ноября 1920 года 11-я армия начала Эриванскую операцию, в ходе которой советская власть была установлена в Армении, в феврале – марте 1921 года – в Грузии.

Характерным признаком наступательных операций красных на Кавказе было широкое использование, скажем так, финансовых возможностей перед началом наступления.

Хаджи-Мурат Мугуев, сотрудник политотдела 11-й армии так описал спецпоручение, которое он выполнял в тылу у белых, на Кизлярщине. Его послали к действовавшим там красным партизанам, чтобы снабдить их деньгами:

«Из камышовых трущоб ( река Терек у Кизляра.  – Авт.) и зарослей появляются люди. Они с жадным любопытством окружают землянку, в которой нас разместили, теснятся у входа, заглядывают в нее. Среди них несколько женщин, некоторые с грудными детьми. Это жены красноармейцев, бежавшие сюда вместе с мужьями от карательных экспедиций врага.

Камышане ходят вокруг землянки, взволнованно обсуждают появление “комиссара” из Астрахани. Им кажется, что следом за мною идет вся 11-я армия и их мытарствам и мучениям пришел конец. Им хочется расспросить, разузнать, поговорить обо всем, что так волнует. Каждый из них желает что-то лично сказать мне, пожаловаться на трудности, рассказать о зверствах белогвардейцев. Людей появляется все больше.

Это не очень мне нравится. Кто знает, может, среди сотен камышан есть и осведомители противника, специально засланные сюда контрразведкой.

Я прошу Сибиряка (это один из руководителей камышан) дать мне отдохнуть. Не хочется, чтобы вся эта масса видела меня. Ведь впереди еще сложный и опасный путь по тылам неприятеля.

– Расходись, товарищи, по своим шалашам и землянкам! – командует Сибиряк, выходя к собравшейся толпе. – Дайте же отдохнуть человеку – шутка, что ли, с самой Астрахани пешком шел. Отдохнет, сколь надо, и выйдет.

– Ушли, – говорит, возвращаясь, Сибиряк. – А может, вы бы правда соснули?

В землянку входят двое. Один из них худой, чуть сутулый человек с интеллигентным лицом. На глазах очки.

Другой – коренастый здоровяк с перевязанной головой. Они кланяются и молча жмут нам руки.

– Это вот Сосин Анатолий, наш главковерх, – чуть улыбается Сибиряк, кивая на человека в очках. – А это комиссар Донсков, может, слыхали? – указывает он на второго.

– Слышал и даже привез ему кое-что, – отвечаю я.

– От Кирова? – спрашивает Донсков.

Киваю головой и говорю три простых, как бы ничего не значащих слова:

– Новости, инструкции, советы.

Донсков возбужден. Из-под его бинтов сверкают оживившиеся глаза…

Донсков смеется и садится возле меня. Мы переходим к деловой беседе, из которой я узнаю, что камышан здесь всего триста семьдесят один человек. Из них бойцов двести восемнадцать. Остальные раненые, больные и ослабевшие от малярии, тифа и голода, а также женщины и дети. В отряде сто двадцать четыре винтовки, три ручных пулемета, один исправный “максим” и один сломанный кольт. Гранат тридцать восемь и патронов на весь отряд пять с половиной тысяч штук.

– Вот весь арсенал, – заключает Донсков. – Курева, конечно, нет. Очень от этого страдает народ. И хлеба маловато. Кое-как питаемся, спасибо – крестьяне помогают. Когда что отобьем, тогда и сыты, а то живем впроголодь. Главное, хлеба мало, мясо иногда бывает, опять же ловим рыбу, бьем птицу, даже цаплю – и ту не милуем, если попадается. А самое важное для нас, товарищ дорогой, это деньги. Я уж дважды писал товарищу Кирову, чтобы побольше николаевских денег прислал, мы на них все что угодно купим: и хлеба, и патронов, и мяса.

– Ведь Сергей Мироныч прислал вам недавно триста тысяч, – говорю я.

– Совершенно правильно. Прислал. Этим мы вот сейчас и сыты. Только еще надо, ведь деньги эти текут, ровно как Терек. Всего надо, и за все деньги, и народу много, – говорит Донсков, разводя руками.

– Реввоенсовет посылает вам еще такую же сумму. На днях получите.

– Вот спасибо. Тогда заживем, – в один голос отзываются мои собеседники.

Сидим и разговариваем часа три. Наконец я чувствую, что окончательно устал. Глаза слипаются, мучает зевота.

– Спи, товарищ, отдыхай, а мы пойдем к камышанам, передадим привет от красной Астрахани, – говорит Сибиряк» [120] .

Красные, сражающиеся в белом тылу, просят прислать им именно «николаевских, царских денег». Что же поделаешь. Ведь именно их охотно принимают, они являются реальной ценностью.

Именно николаевские деньги нужны красным в Дагестане и Чечне: «Борис Шеболдаев рассказывает в своем донесении об обстановке в Дагестане, о прожектах турецкого генерала, оставленного в горах Нури-пашой, братом небезызвестного Энвера. Борис говорит о кознях местных националистов, о предательстве духовенства, о подлых убийствах из-за угла ряда революционеров-горцев. Имена полковника Алиева, генералов Эрдели и Ляхова, контрреволюционного имама Нажмутдина Гоцинского, какого-то лейтенанта Шамиля, лжеправнука знаменитого имама, мелькают в его донесении. Не забыт и чеченский “эмир” Узун-Хаджи с его “премьер-министром” Дышнинским.

И вот в этой сложной, переплетенной интригами, коварством, предательством и злодеяниями обстановке приходится жить, бороться и работать в Дагестане ему, Шеболдаеву, а в Чечне – Николаю Гикало.

Борис просит денег: “Чем больше пришлете николаевских денег, тем легче нам воевать, жить и разрушать сеть интриг и зла, которые плетут враги. Простые, бедные дагестанцы за нас. Они верят в Советскую власть и ждут ее, но нужны деньги. Мы не можем вечно кормиться за счет бедноты, надо покупать все: и оружие, и хлеб, и патроны, и обувь. Надо поддерживать материально семьи тех горцев, которые ушли с нами, чтобы биться за Советскую власть”» [121] .

Важность засылки денег в неприятельский тыл прекрасно понимало красное командование: «Докладываю ему. Опять идут цифры, количество людей, оружия, данные о частях противника, их дислокации, настроении.

– Мы их расшибем в два счета, – весело говорит Бутягин, – белые трещат по всем швам. Наш удар по Кавказу будет смертельным для Деникина, нокаут, как говорят боксеры… А кто эта красивая девушка, только что печатавшая здесь на машинке? – неожиданно спрашивает он.

– Сотрудница отдела снабжения, моя будущая жена, – коротко говорю я.

– Это хорошо. Поздравляю вас, – говорит комкор. – А теперь возьмите вот этот пакет. В нем два миллиона денег. Это Киров подбрасывает вам подкрепления, а я, – он встает, – иду спать.

– Но ведь вы хотели у меня.

– Нет… вы человек почти женатый, пойду к Смирнову.

Он крепко жмет нам руки, оставляет на столе тючок с миллионами и, сопровождаемый Аббасом, выходит на крыльцо.

Вернувшись, Аббас берет туго завязанный тючок, смотрит на него и равнодушно спрашивает:

– Дэнги?

Я киваю головой.

– Куда кладить, сюда? – И тючок ложится в угол, где лежат остальные наши миллионы.

Завтра ночью наши части переходят в наступление.

Все готово к удару. Войска стоят на исходных позициях, приказ командующего разослан по частям.

Утром я отправляюсь в Эркетень и дальше за наступающими полками Бучина, Полешко и Янышевского. Через два дня меня где-то впереди нагонят товарищи из политагентуры, которых с деньгами и инструкциями нужно будет перебросить через фронт, к Хорошеву, в кизлярские камыши» [122] .

«Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги» – эта фраза приписывается Наполеону, возможно, ошибочно.

По опыту работы Хаджи-Мурата Мугуева на Кавказе ее можно было бы дополнить – деньги николаевские или «керенки»:

«Дагестанцы Муралиев, Сеидов и связной, уже дважды ходивший в Леваши, кумык Асаев, взяв миллион двести тысяч рублей николаевскими деньгами, должны будут из камышей, перейдя переправу через Терек, углубиться в предгорья Дагестана, где их встретят ожидающие в ауле Костек связные Бориса Шеболдаева.

В последнем письме, пересланном мне из камышей Хорошевым, Шеболдаев настоятельно просил прислать больше николаевских денег, “некрупной купюры”, весьма необходимых ему в горах. То же самое писал и Николай Гикало.

Как и чеченцы, дагестанцы не принимали деникинских денег, а брали за провиант и фураж только николаевские да керенские.

Из тех денег, которые навалом принес мне на спине никем не охраняемый Аббас Бабаев от Кирова, сейчас оставалось около двух миллионов семисот тысяч. Я подумал, подумал – и выделил для Гикало тоже миллион двести тысяч, сто пятьдесят тысяч послал Хорошеву в камыши, но даже и эта сумма была весьма значительна, так как, по данным нашей агентуры, в Баку золотая десятирублевка на денежной бирже стоила девяносто рублей» [123] .