Первым, что она сумела разглядеть, был зевающий котик. Мелкое пузатое существо следило внимательно за пролетающими за стеклом снежинками. Его братья (или сестры) сладко дремали, повернувшись к окну спинками, и только этот серо-белый зверек пытался ловить снежных мух за стеклом.

Потом Никс увидела свое отражение. Затем оглянулась по сторонам и поняла, что находится в городе, которого не знает, и все вокруг запорошено снегом. Невысокие белые дома с характерными диагональными балками, так непохожие на те, что Никс привыкла видеть у себя на родине, укрылись толстыми белыми шапками. Из металлических труб наверху вовсю валил дым. В стрельчатых узких окнах трепетал приглушенно электрический свет. Вдалеке, в темно-синем небе, можно было различить, приглядевшись, узкую бледную полосу, похожую на силуэт высокого тонкого моста — но какой же он должен быть высоты?..

Никс оказалась стоящей перед витриной зоомагазина, причем одета она была в привычный комбинезон, футболку и летние босоножки. Проходящие мимо люди в темной зимней одежде косились на нее странно, но с вопросами не приставали. Внизу, у ног, Никс обнаружила полиэтиленовый пакет с едой. Батоны какие-то, консервы. А через мгновение она услышала знакомый голос:

— Куда ты делся? Керри…

Из-за угла зоомагазина вышел Тиха в шапке и серой куртке, с полными пакетами в двух руках. Вышел и как увидел Никс — так пакеты и опустил.

— Никс…

Он стянул шапку. Похватав ртом воздух, улыбнулся и радостно воскликнул:

— О, господи… Никс! Тебе же холодно! Откуда ты? И куда делся этот, красный?

— Да, это я. Кажется, я вернулась, — Никс шмыгнула носом, внезапно обнаружив, что готова вот-вот разреветься.

— Э-эй, ты чего! Радоваться же надо! — Тиха стащил с себя куртку, оставшись в сером свитере и поспешил укрыть курткой Никс.

Та отбивалась:

— Да не надо мне, мне тепло! Нормально!

— Какое нормально, давай надевай!

— Тиха, я… сам знаешь, кто я! Мне хорошо!

— А насморк у кого? Успела уже простыть!

— Это не насморк, — Никс, как любой, кого активно успокаивают и о ком совершенно внезапно искренне заботятся, не выдержала, и дурацкие слезы покатились из глаз. — Сейчас, сейчас я успокоюсь. Вот, видишь? Уже, — она вытерла щеки ладонями. — Рада просто, что вернулась.

— Я вижу, ага, — Тихомир тем временем принялся вытаскивать продукты из пакета, который был перед Никс, и раскладывать по двум своим. — Куда же при этом запропастился наш дурачок… Неужто на твое место исчез?..

Никс оглянулась.

— Я никого тут не видела. А что? Где мы, кстати? И где остальные? Мы на севере? Или я блуждала по мороку до зимы?

— О-о, — протянул Тиха, — да уж, ты многое пропустила.

Он поднял пакеты с едой и кивнул:

— Пойдем. Заодно все тебе расскажу. Короче, блуждала ты не долго — дня три-четыре-пять, но мы успели знатно продвинуться.

— Что это за город? — спросила Никс.

— Тасарос-Фесс. Вокруг ты можешь наблюдать одну из его окраин, сохранившуюся с давних времен нетронутой. Во-он там местная достопримечательность, — он кивнул на смутно виднеющуюся в ночи тонкую полосу высокого моста, — проходящая близко к городу старая магическая граница, ныне не действующая, почитаемая местными как страшный мифический артефакт прошлого. Хм, что еще… На улице минус, сейчас примерно шесть вечера, мы с Керри ходили за недостающими продуктами, потому как завтра рано утром, как только рассветет, мы преодолеем последний отрезок пути и остановимся у подножия Цинары, в поселке Лас. Оттуда есть пути наверх — сама понимаешь, куда.

Никс приостановилась. Тиха, пройдя немного вперед, обернулся:

— Чего?

— То есть… мы уже на севере и вам… вам пришли мои письма?

Тиха кивнул.

— Рейнхарду пришло. Письмо. Одно письмо. Если другие и были, очевидно, эта магия сработала как-то не так, — Тиха развернулся и пошел вперед. — Но, если ты говоришь… блин, я бы хотел прочитать то, что было адресовано мне.

Никс смутилась. Говорить, что писала всем, в принципе, одно и то же, почему-то не стала. Она прибавила шагу, чтобы не отставать.

Снег скрипел под тонкой летней подошвой, пальцы промокли. Снегопад усилился. Снежинки притаились в складках накинутой поверх плеч Николы куртки и заплутали в зеленых волосах Тихомира, который шел на пару шагов впереди.

— Тебе правда не холодно? — переспросил он чуть погодя.

— Не-а, — Никс покачала головой. — Все хорошо. Мне вообще хорошо. Все еще, правда, не верится, что я тут.

— Но тут ты пока неизвестно насколько, верно?

Тиха завернул за угол.

Они оказались перед стальными воротами с небольшой калиткой. Тиха набрал нужные цифры на кодовом замке и вошел в открывшуюся дверь. Никс, последовав за ним, обнаружила широкий, занесенный снегом двор и припаркованный в нем минивэн. Тиха стал разбираться с багажником и запихивать туда пакеты с едой.

— Чей это дом? — поинтересовалась Никс.

— Этот? Он принадлежит некой тетушке Сесиль. Рейнхард, Берса и Ирвис сейчас там, — ответил Тиха. — В кои-то веки нам хоть как-то помогли Риновы связи, будь они трижды неладны.

— А что с ними?

— В них сам Потерянный сломит четыре ноги, — Тиха захлопнул багажник. — Короче, это — гостевой дом. Тут недалеко есть горячие источники — ну, горы ж рядом, все такое. Сейчас еще не сезон, и посетителей нет. Принадлежит помещение местной какой-то общине, глава которой — женщина, которая, в свою очередь, Рейнхарду то ли приемная мать, то ли еще кто-то. То ли сиделка. Она его вроде как в детстве спасла, потом отдала в приют, потому что сама прокормить не могла, потом, через много лет, они как-то нашлись, и вот… девушки захотели в ванную и в тепло, а тут такая оказия, — Тиха задумчиво и неодобрительно посмотрел на большой трехэтажный дом, в котором в трех закрытых жалюзи окнах уже горел свет. — Вроде бы, все путем: напрямую мы к тетке врага не приведем, и отдых нам нужен, это факт. Но с этими тетками и их детьми, по-моему, что-то не так, вот только я в толк не возьму, что.

— Какого врага?.. — осторожно переспросила Никс.

— Точно. Мне тебе еще всякое рассказывать и рассказывать, — Тиха перевел взгляд с дома на Никс. — Слушай. А что, если… если тебе и правда не холодно, может, пред ясные очи других о тебе беспокоящихся ты явишься чуть попозже?

— В смысле?

— Ну, когда еще, в самом деле, ты доберешься до Северной Гавани, — Тиха пожал плечами. — Почему бы ее немного не рассмотреть?

— Но как же ты? Ты же замерзнешь.

— А у меня тут в машине толстовка есть, — Тиха наскоро разыскал где-то внутри безразмерного багажника синюю пайту. — Пойдем.

И когда за Николой захлопнулась железная дверь на воротах, она снова вспомнила по очереди все двери морока, какие прошла. Ей показалось, что очень может быть, будто в этот трехглазый дом она так и не попадет, но видеться с Рейнхардом после отчетливо стоящего перед глазами "концерта" ей все еще не хотелось. И нет в наготе и любви человеческой вроде бы ничего такого, но как же смотреть в глаза?..

И тут же, перебивая сладость морозного воздуха, стукнулись в ее сознание отчетливо яркие воспоминания об Оливере Вайсе, о его измененном лице, о безумной и беспомощной ярости, которая выплеснулась из него черно-бурой слизью.

Никс поняла, что морок изменил ее тоже. Не так кардинально и не смертельно. Но изменил. Спина идущего впереди Тихи казалась почему-то чем-то вроде камня, который огибают речные потоки.

Небо стало совсем черным, и снег роился вокруг фонарей беззвучно, будто бы мелкий пух.

Тиха замедлил шаг. Дождавшись, пока Никс поравняется с ним, начал рассказывать о странных химерах, что гнались за ними по трассе и полю; о Берсе, которая не нулевой элементалист, а поглощающий — и вроде бы как негильдейский, ведь женщин там все-таки мало, но кто ей уже поверит; про Ирвис и ее сожженный дом; про Керри, который на самом деле — Кровавый Рассвет, бессильный в реальности, влюбившийся в котиков и фастфуд; про то, как в последний раз пытались звонить домой — из придорожной телефонной будки, ведь здесь, на севере, без документов карточек не купить, и как в итоге вышли на связь с Эль-Марко сутки назад, добравшись до сети, и выяснили, что дома беда.

Скелет, в котором Никс нашла осколок зеркала Лок, оказывается, попросту перелез через забор, проявив немыслимую прыть. Заклинания Камориль на него не сработали, ведь поднят он был не чужой некромантией, а чем-то неведомым и совершенно неясным. Академию временно запечатали на карантин, мол, студентов косит какой-то суровый грипп. До Абеляра Никитовича не дозвониться. Вернувшаяся из путешествия Мари тщетно пыталась найти Николу во снах, но не смогла. Дом Эль-Марко и Мйаров подвал в немыслимом хаосе — туда тоже кто-то пробрался и произвел обыск. В общем, оставшиеся на юге немного в шоке, пытаются выяснить, что происходит и все собрать воедино.

— Ясно пока одно, — резюмировал Тиха, — убрались мы оттуда вовремя, и теперь нужно сработать четко. Верить нельзя никому. Как разберемся с тобой — будем решать, что делать дальше. Я пока, к сожалению, еще ничего не придумал. Да, кстати, смотри — порт.

К тому моменту они вышли на высокую набережную, с которой открывался вид на заснеженный, усыпанный разноцветными движущимися огнями залив. Сотни ярких светящихся точек отражались в черной воде, среди расколотых ледяных глыб медленно проходили тяжелые, крутобокие суда. Жизнь в порту не думала замирать ни на миг.

— Пойдем, может, где-нибудь посидим? — предложил Тиха. — Я тут почти ничего не знаю, так что можно выбирать наугад.

— А разве ребята не будут беспокоиться? — проговорила Никс. — Поесть бы я, кстати, не отказалась, но связи-то нет…

— Я не хочу сейчас возвращаться туда, — ответствовал Тиха. — Я ждал тебя, и мне повезло. Что это, если не судьба? Ты не подумай чего плохого, я сам в судьбу не верю. То есть не так. Я верю, что каждый из нас сам ее себе создает, а что ты сам сделал — то и твое, разве не так?

В теплой кофейне нашлось и меню для серьезно оголодавших граждан. Никс казалось, что это пир во время чумы. За окном валил снег и мир как будто кончался там, за последними видимыми снежинками, а тут горел очаг, немногие посетители в кои-то веки реального и самого что ни на есть настоящего заведения почти не обращали внимания на не по сезону одетых Николу и Тихомира. Скоро подоспевшее мясо с запеченными овощами было сладковатым и жирным, а глинтвейн — медовым, с достаточным количеством пряных яблочных долек.

— А знаешь, ты изменилась, — сказал Тихомир, отставляя полупустую кружку с сидром. — Выросла, вроде.

— Да ладно.

— Правду тебе говорю. Лицо будто вытянулось чуть-чуть, щечки ушли.

— Врешь.

— Нет же.

— Что за бестолковая болтовня.

— Это еще называют "общением", — Тиха очаровательно улыбнулся. — Может, еще глинтвейна? Пока что в бюджет влезаем.

— Нет, не хочу глинтвейна, хочу вон тот шоколадный тортик с четвертой страницы меню и тот, с вишенкой, что под ним, и чаю на молоке.

— Абсолютно поддерживаю тортики, — Тиха оглянулся в поисках официантки.

Пока он заказывал, Никс откинулась на мягкую спинку стула и стала смотреть в окно. В окне, правда, она видела отражение все того же Тихомира, но так его разглядывать было как-то проще. Вообще она почувствовала, что наконец, впервые за долгое время, ей удалось расслабиться. Наверное, алкоголь в крови делает свое дело. Наверное, этих моментов достаточно, чтобы набраться сил для очередной борьбы. Наверное, если ее сейчас опрокинет обратно в морок — где бы она ни оказалась, она встанет и пойдет снова искать Край Света или вершину Антарг, чтобы опять вернуться. Как мало нужно человеку… и как много это малое значит. И что-то еще неуловимое никак не удавалось понять до конца. Что-то еще в ощущениях хотело облечься в слова, но оставалось на грани, невысказанным и неосознанным.

Никс перестала смотреть в окно и посмотрела на Тихомира прямо.

В этот миг ей казалось, что она, пожалуй, всегда хотела быть здесь, сидеть в таком вот кафе, греть руки об чашку с чаем, и чтобы снаружи спокойно кружился снег, и чтобы было тепло и не ярко, и чтобы юноша был простым и понятным, таким, кому можно было бы доверять — хотя доверять ему нет никаких причин, ведь Тиха не так-то прост. И он явственно не из тех, кого надо бы было хотеть, он не для всех, и многие бы нашли его недостаточно… ну, недостаточно там каким-нибудь. Но он тут — как раз, да он как будто бы всюду — как раз, он этому миру идет. И странно, что то, чего так давно хотелось, находится не в фантазиях, не в Мире Снов, а тут.

— Ну что, расплачиваемся и идем? — спросил потом Тиха, когда с тортиками и чайком было покончено.

— Да, ведь нам, кажется, стоило бы поспешить, — не замечая, как серьезно у нее это вышло, проговорила Никс. — Мало ли, когда меня снова туда опрокинет.

— Что ж, — ответил Тиха, — рано или поздно мы тебя вытащим. А после у меня будет еще очень много времени. Я ведь, в отличие от тебя, не собираюсь никуда исчезать.

Тетушка Сесиль из прошлого всегда маячила где-то на горизонте моей сознательной жизни, словно светлое размытое пятно — даже когда она нашла меня в сети и стала слать письма с фотографиями себя и своей нынешней семьи, которая, надо признать, оказалась большой. Сыновья Сесиль обзавелись женами рано, а те, в свою очередь, стали рожать малышей, словно соревнуясь друг с другом. Малыши же принялись расти не менее азартно.

И вот теперь мы наконец встретились с тетушкой, хотя, конечно, никакая она мне не родня. Я смутно помню те два года, что провел в сиротском приюте. Я почти не общался ни с кем тогда, да и задирали меня там как-то без фанатизма, хоть и болезненно. Помню, тетушка Сесиль навещала меня, а потом познакомила с моим наставником по ремеслу. Дальше я жил уже у него, Сесиль заходила реже, а потом мы переехали в какой-то еще город, потом снова, снова и снова… казалось, связь полностью оборвалась. Но когда "Негорюй" стала набирать обороты, тетушка узнала меня — хотя, казалось бы, как можно?.. — и написала на коллективную почту. Так мы и нашлись. Многие думают, что нам пишут очень часто — но это не так. Сил разгребать письма вполне хватает, и особенно добрым и чистым признаниям фанатов мы всегда рады, а дурацкие письма обычно зачитываем коллективно и весело. Отвечаем только редко — Ари настаивает, что так правильней…

Найдя меня в сети, тетушка сразу же стала звать обратно, на север. Она предлагала помощь в организации концертов, ибо "выбилась в люди" и "имеет связи". Я старался отказывать мягко, потому как не хотел возвращаться и никому из группы об этих возможностях не говорил.

И вот, когда мы прибыли в Тасарос-Фесс, я все же поддался тому печальному сентиментальному зуду, что возникает внутри, когда есть возможность зрелым взглядом посмотреть на места, где бывал в детстве. Так, мы проехали мимо здания приюта, что напротив центральной церкви Потерянного, и мимо загороженного щитами домика на окраине, где я жил, кажется, какое-то время еще до приюта. Я попросил Тиху притормозить и вышел посмотреть, что стало со зданием.

Щиты закрывали от горожан разруху и запустение. В обшарпанном старом доме явно никто не жил, окна были забиты изнутри. Сверху эту живописно-аварийную конструкцию замело снегом, еще пуще усугубляя эффект заброшенности. М-да, природа взяла свое…

Я постоял, посмотрел и вернулся в машину. Через пару кварталов мы заметили крайне засаленного вида закусочную, но ребята почему-то решили, что заведение — то, что надо. Кроме дешевого фастфуда и горячего чая в кафе обнаружился выход в сеть.

Мне пришло письмо от тетушки Сесиль, в котором она говорила, что видела меня в Тасарос-Фессе буквально вот сейчас, — я ли это?.. Какое-то время я сомневался, стоит ли впутывать ее в нашу историю, тем более что до Цинары остается последний рывок… Но мне и самому хотелось хотя бы на ночь какого-нибудь человеческого жилья, чистой воды и постели.

И я ответил Сесиль, мол, да, это я, самый что ни на есть.

Она приехала за нами в течение двадцати минут.

Возраст не пощадил когда-то черных волос, выбелив их в стальную серую седину. Перед нами, кое-как наряженными в разномастные зимние куртки с чужого плеча, предстала женщина, одетая, казалось, не по погоде легко, но весьма элегантно: светлые кремовые тона, тонкая шерсть, замшевые палевые перчатки. Тетушка вела себя сдержанно и прилично, но глаза ее лучились. Пожалуй, сейчас, наедине с самим собой, находясь уже в собственной комнате в гостевом доме, принадлежащем семье Сесиль, я думаю и понимаю, что огонь в глазах тетушки был немного странный, мне незнакомый. Что-то такое сквозило в ее сдержанной радости… Чего-то она хотела от меня сверх простого общения. Нет, это не вожделение юной поклонницы — безраздельное и слепое, но это и не чистые родственные чувства — я ей не сын; это и не дружеское тепло — наше общение можно назвать скорее формальным. Что же таил ее взгляд все это время, пока она расспрашивала меня о жизни, делах, о цели визита, о том, почему я переменил свое мнение и таки приехал в Тасарос-Фесс? Надолго ли? Не желаю ли я остаться? Не откажусь ли я повидаться с ее сыновьями?

Я ничего ей не говорил об истинной нашей цели, благодарил, кивал и улыбался. Именно тогда краем глаза я увидел в окне, как Тиха заводит Николу во двор. Я было дернулся, но осекся. Тетушка Сесиль как раз наливала чай — пятую кружку за вечер. На седьмой она, наконец, сжалилась и оставила меня наедине с самим собой и мыслями о предстоящей нам завтра финальной стадии поиска Лок.

Когда Сесиль ушла, не более чем через полчаса в незапертую дверь просочилась Берса, разодетая зачем-то в черную меховую шубу. Пока я пытался сформулировать вопрос касательно шубы, Кей ее распахнула и предстала в исшитом пайетками черном платье в пол, с узким вырезом, оголяющим середину грудины… примерно этак до пупа.

— Это еще что за номер? — поперхнулся я.

— Это подарки твоей родственницы, — сообщила Кей, делая большие глаза. — Она решила, что я — твоя нареченная, и мне не пристало… ну, ты понимаешь. Странная у тебя тетка какая-то.

— Не то слово, — я закрыл лицо рукой.

— А шуба-то из козы!

— Но… зачем ты приняла эти подарки? И почему ты? Почему не Ирвис, например?

— Или не Керри?

— Ну Керри-то как бы ясно почему, он же мальчик…

— А вот не факт.

— Тетка совсем спятила, — пробормотал я, качая головой. Встряхнулся, положил дневник на столик, поднял взгляд на Кей. — Так, слушай. Не морочь мне этим мозги. Иди лучше спи. Или… Зачем пришла?.. Подарки показала — молодец. Лучше их поскорее верни — я б на твоем месте не оставлял, — Кей поджала губы, но я все равно продолжил: — Это она тебя задабривает, не понятно, что ли? Сесиль странная, я согласен, а значит, стоит держать ухо востро. Но осталось потерпеть до завтра. На рассвете…

— Так я вот зачем. Где Тихомир? Что-то долго они за продуктами ходят. Может, стоит пойти их поискать?..

Я вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Нет нужды.

— Почему?

— Я видел его в окно. Они возвращались уже, с Никс. Закинули сумки в машину и обратно пошли. С одной стороны, он поступает как законченный эгоист, с другой — я полностью его понимаю. С третьей… А с третьей… скажи мне, Берса, так можем ли мы рассчитывать на более обширную поддержку со стороны ваших в случае чего?

Я выделили слово "ваших" интонационно. Берса, нахмурившись, уселась в кресло напротив, где до нее сидела Сесиль.

— Не думаю, — произнесла Кей. — Во-первых, бюрократия. Пока мы будем ждать поддержки, нас могут уже того. Ну, ты понял. Во-вторых, конечно, все занятно, но не более прочего. Сейчас, говорю ж, не спокойно. И много чего еще происходит в мире такого, за чем следует наблюдать.

— То есть у нас тут вроде как не что-то из ряда вон?

— Считай мое пребывание здесь моей собственной инициативой.

— Одобренной руководством.

Берса ничего не ответила. Перевела взгляд на бутылку на круглом деревянном столике.

— Вино?

— Вино, — я не стал отрицать очевидное.

— Решил презреть безопасный способ терморегуляции?

— Иначе я попросту не усну. Да и где тут я аудиторию для срочного выступления разыщу?

— Или женщину.

Замолчали.

Шестиугольные пайетки в свете высокого торшера переливались, словно рыбьи чешуйки. Мне хотелось, чтобы Берса ушла. Мне не хотелось предлагать ей вина или вестись на ее провокации, вступать в спор или как-то еще реагировать.

Что ей надо от меня?.. Зачем?..

Женщина — вот она, прямо передо мной. Ситуация кажется странной, хотя все, вроде бы, просто. Она не предлагает своей "помощи". Я никогда не думал о ней как о девушке. О ней сложно так думать, может быть, даже боязно. Наши отношения никогда не были близкими. Они и дружественными-то никогда не были, хотя, не спорю, как личность она меня интересовала — вызывала некое сдержанное любопытство, антропологическое или даже скорее естествоведческое.

В сущности, я ничего о ней не знаю.

Разве что… Единственное, что мне известно наверняка — то, что мы разные настолько, насколько отличается холодное от твердого. Сейчас она вроде как помогает мне, нам, общему делу — но я не понимаю, до какой степени ей можно доверять. И что хочет она от меня сейчас? Почему бы ей не встать и не уйти, и не оставить меня наедине с моим вином и печалью?..

— Вполне возможно, что завтра кто-то из нас умрет, — произнесла Кей, нарушив тишину.

Я поднял на нее взгляд.

Она сказала вслух то, о чем я не позволял себе думать.

— Я не собираюсь умирать завтра.

Кей вздернула брови:

— А кто тебя будет спрашивать?.. Пятьдесят на пятьдесят. Может, все пойдет криво, может, без сучка и задоринки. Может, Сорос под завязку забит злыднями, желающими нам скорой смерти, или теми мутировавшими животными. Может…

— Кей, хватит. Все эти "возможно" я и без тебя триста раз обдумал. У тебя есть какая-нибудь достоверная информация? От твоих?

Она покачала головой.

— Посылать Бродяжку одного на разведку — тоже не вариант, — продолжил я. — Он, конечно, в случае чего уйдет, но может потеряться так же, как в тот раз с машиной. И потом ищи его. А со связью мы так и не разобрались… И напрягать этим вопросом Сесиль я не хочу.

— И все-таки, откуда же у него этот странный талант? — спросила Кей, имея в виду Тихомира. — Он негильдейский, это я знаю. Но большего раскопать не получилось. Парень — загадка.

— Без понятия, — ответил я честно. — Кстати, если тебе интересно и источники молчат, спроси у него сама.

— Раз он тебе не рассказал, то мне точно ничего не расскажет, — Кей потерла шею спереди, где узкий тканевый ошейник застегивался на пуговичку.

Уныло подперев голову рукой, я заметил:

— Раз застежка тут, то вырез, скорее всего, должен был быть на спине. Вот тебе и давит.

Кей встрепенулась, будто что-то вспомнила.

— Смотри, — она продемонстрировала мне ногти на правой руке, как что-то неимоверно важное, — форма держится! Может, зря ты в рок-звезды пошел? Может, лучше было в маникюрщики-парикмахеры?

— Тебе меня не поддеть, даже и не пробуй, — безразлично ответил я. — Петь диафрагмой и прочими легкими — то же ремесло, что и любое другое. Те же часы работы, еще и на ногах. То есть я, в общем-то, вполне уважаю любой труд и сравнение с парикмахером меня никак не заденет. Уж в чем-чем, а в профессиональных вопросах у меня с головой все нормально.

— В таком случае, настала пора мне раскрыть истинную цель визита, — слегка торжественным тоном произнесла Кей.

Она запустила руки в карманы шубы и достала оттуда… расческу-щетку и пучок черных шпилек.

Я, мягко говоря, опешил.

— Кей, ты серьезно?

У нее ни одна бровь не дернулась.

— Как никогда. Давай обойдемся без философии о вянущих цветах и опадающих лепестках. Сделай мне красиво, практично и чтобы в глаза не лезло.

— Ты сумасшедшая.

— Я отчаянная.

— Ты не могла Ирвис попросить?

— Она уже спит.

— Но ты же… ты же пацанка.

Беззубый какой аргумент! Кей смотрит серьезно и просто, по лицу ничего не прочитать, протягивает мне расческу, и руки ее не дрожат, уверенные и твердые, словно ничего странного не происходит.

— Я без пола и возраста, я сейчас и здесь. И я меняюсь, здесь и сейчас. Возможно, завтра будет поздно. Так почему бы и да?

— Значит, вместо цветов будем про идентичность.

— Не будем. Человека, Рейнхард, определяет его желание в первую очередь. И вот прямо сейчас я хочу что-нибудь изменить.

О чем она? Что "что-нибудь"? Мне стало не по себе. Догадки где-то на задворках сознания зароились светящимися искрами, и беспокойство обострилось втройне. Это все только ли о прическе? Или я накручиваю себя? Ладно, спокойно. Не стоит раньше времени делать неверных выводов.

— Но с чего ты взяла, что у меня получится? — спросил я осторожно.

— Ты обладаешь критическим, аналитическим типом мышления и кое-что понимаешь в визуальной эстетике, — стала отвечать Кей рассудительно. — Даже если ты чего-то не знаешь или не умеешь — ты сможешь построить в голове простейшую схему и выдать удобоваримый результат — а большего и не надо. Кстати, какая степень близости необходима для облегчения твоих температурных проблем?

А, вот оно что. Она хочет помочь. Так криво. Хочет обеспечить мне "контакт" с "женщиной", чтобы ослабить озноб. Но прямо сказать не может и предложить — тоже. Такие вот отношения. Отношения, которых нет.

И в голову ей не приходит, что, если бы я хотел избавиться от холода этим способом, я бы уж как-нибудь разыскал себе утешение на вечер.

Что ж.

Может быть, я не прав.

— Вставай. Подвинем кресло к зеркалу, — сказал я, принимая из рук Кей расческу и шпильки. — Если тебе настолько себя не жалко, я готов экспериментировать. Сумасшедшая.

Зеркало располагалось меж двух окон, занавешенных тяжелыми бордовыми шторами. В черных безднах за стеклами медленно падал снег. Кей сидела, прямая, словно струна, сжав костлявыми пальцами подлокотники.

— Главное, чтобы в глаза ничего не лезло, — повторила она. — Я хочу, чтобы до завтра продержалось, и мне было бы удобно, если что.

Я прикоснулся к ее непослушным каштановым волосам, разделяя их на пряди. Пальцы двигались будто бы сами, и казалось, что мы совершаем какой-то неназванный ритуал.

Какое невинное прикосновение. И в то же время кажется, будто бы я узнаю ее как человека лучше. Словно несколько сотен барьеров, которые иначе пришлось бы преодолевать в словесных баталиях, рухнули враз.

А еще, едва начав, я учуял знакомый аромат, тонкий, почти неразличимый.

— Кофе с медом? — спросил я.

— Что?

— Кажется, ты им пахнешь.

— А-а… Это шампунь для поврежденных волос, — Кей криво улыбнулась своему отражению.

— Тебе нужен для нормальных, балда, — я начал выплетать первую из запланированных косиц. — Вот и открыт секрет твоей растрепанной головы.

— Ты продолжай, продолжай, — она поерзала и снова выпрямилась.

Я вздохнул и продолжил. Итак, нам нужно что-то на основе косы. Рваную челку можно собрать в колос вокруг лба, остальные волосы — в три косы, свести все вместе и уже потом закрепить на затылке шпильками, пускай они и кажутся мне ненадежными.

Я стал осуществлять задумку. Не все получалось сразу — волосы у нее были сами по себе гораздо толще моих, а оттого непослушней. Они все время путались и цеплялись за пальцы. Их приходилось заново расчесывать, но Кей не выказывала и намека на то, что ей больно — мне кажется, она просто терпела, ведь вызвалась на экзекуцию сама.

Когда работа была проделана наполовину, Кей снова спросила:

— Так этого хватит, чтобы тебе стало тепло?

Вот же упрямая.

И я, выходит, оказался прав в оценке ее мотивов.

Придется теперь отвечать.

— Нет.

— А что нужно?

— Кей, — я остановился. — А ты не понимаешь?

— Я предпочитаю не строить догадок, но спросить напрямую.

— Ага, как же. Но, даже если… предположить саму возможность достаточного контакта — этого будет недостаточно по итогу. Никакой близостью это не перебить — мне все равно холодно. Все мои проверенные способы на самом деле не дают абсолютного результата. Я уже очень устал от полумер. Я должен разобраться с причиной, хотя бы найти ее и понять, иначе…

— Что иначе?

— Мне кажется, однажды все это сведет меня с ума.

— Твоя персональная армия не допустит этого, — серьезно сказала Кей. — Твой последний способ согреться, как я понимаю, наиболее эффективен. Ты и сам знаешь, сколько девчонок хочет прильнуть к тебе и… как бы так сказать… делиться самым заветным. Они считают твое внимание знаком судьбы, и пока у тебя есть молодость и они — да, ты на игле, но ты жив и в здравом рассудке.

— Ты издеваешься, да?..

— Нет, я констатирую факт. Многие отдали бы все, лишь бы оказаться сейчас на моем месте и быть к тебе настолько близко. Ну… все вот это. Ощущать твои прикосновения, трепетать перед неизведанным будущим, которое всенепременно будет трагическим, но красивым, прочие эпитеты придумай сам.

Она говорила все это бесстрастно и просто, глядя мне в глаза через отражение в зеркале. И ее слова в самом деле меняли все.

Я опустил руки, покачал головой:

— Но здесь сейчас ты, и ты — не такая.

Она широко улыбнулась:

— Вот это номер, да?

— Ты никогда не смотрела на меня так, как смотрят они.

— Я вижу прежде всего тебя, а потом уже все, что сверху. И ты, Рейни, прекрасен, словно рассвет, далеко не всегда. Почти всегда ты одинок. Не потому, что никому не интересен, а потому, что мало кто интересен тебе. Будто бы ты других за что-то взаимозаменяемое держишь… И из-за этого ты жесток и жалок. Но я тебя не жалею. Я тебя жалеть не буду. Я могу тебе разве что помогать — чем я и занимаюсь, как ты мог заметить. И это все — я имею в виду твой способ оставаться в своем уме — вообще никак не влияет и никогда не повлияет на мое к тебе отношение.

Я не стал ей ничего отвечать. Снова взялся за волосы — остались финальные штрихи.

Пустоту, разлившуюся внутри, медленно заполняла необъяснимая, иррациональная злость, воли которой я, впрочем, давать не собирался.

— Ну, зато я честна, — Кей пожала плечами.

— Вполне, — я согласно кивнул. — А я вот недостаточно проницателен, чтобы понять: это ты так попыталась возвыситься надо мной, беспомощным и жалким, выдала индульгенцию или призналась в каком-то особенном отношении?..

Она улыбнулась не размыкая губ, решив, очевидно, что вопрос риторический.

Я отступил на шаг.

— В целом готово. Если будешь аккуратно спать — продержится до завтрашнего вечера наверняка.

— Разберусь уж как-нибудь, — сказала Кей, поднимаясь с кресла. — Вышло хорошо. Спасибо.

— Тебе спасибо. Мне даже стало немного лучше. Правда.

Я постарался не допустить в голос иронию, а хотелось.

Кей больше ничего не говорила — ушла и аккуратно прикрыла за собой дверь.

На часах была полночь.

Я лег на диван и уставился в потолок.

Я пытался не воскрешать в голове этот странный наш диалог, а думать о предстоящем завтрашнем дне. Тщетно.

Я мог бы изящней. Я мог бы просто взять и отказаться, прогнать ее сразу. Я, кажется, продул в словесном поединке — радостно в него ввязавшись. Или нет?.. Все ли я понял правильно? Сколько потайных донышек у сундука? С косами я, если без ложной скромности, преуспел. Собранные волосы ей идут.

Но она неправа, я не одинок. Да, я не люблю людей, но есть те, кто мне интересен. Я лишь не могу позволить себе этот интерес сейчас проявлять — у меня другие заботы… мне надо решить мою проблему. Раз и навсегда. Чтоб никакой "иглы".

Она думает, что знает меня. Но она не может меня знать. Потому что я сам себя не знаю.

Да, меня взбесило именно это — допущение, что она знает настоящего меня. И будто бы это знание может сковать меня, окончательно определить. Но не я ли первый, кто попытался поставить клеймо?..

Мысли путались, словно давешние непослушные волосы.

И когда шестиугольные пайетки рассыпались черными рыбками и растворились в надвигающейся ледяной тьме, я наконец уснул.