Я открываю глаза, словно в морской воде: не режет, не жжет, все размыто и тускло. В мутном пространстве цвета расплавленного меда я не вижу ничего, кроме нечетких силуэтов вдалеке. Я даже не могу понять, кому они принадлежат — людям ли?

Они шевелятся, их много. Некоторые ведут себя странно, их пластика неестественна и резка. Одно из существ приближается ко мне, и его очертания чуть проясняются. Я вижу три миндалевидных глаза, съехавших немного вбок, расположенных на белом безротом лице в форме цветка.

Мне становится не по себе. Попытавшись дернуться, обнаруживаю, что не могу. Я не способен даже повернуть голову.

В запястья, шею, виски, живот и ноги впивается что-то жесткое, будто меня подвесили на каких-то скобах, словно куклу-марионетку.

Ледяной страх заставляет сердце забиться чаще. Лицо с соцветием глаз все смотрит, но вот начинает медленно отдаляться.

Я пытаюсь крикнуть и не могу.

Хорошо, если это — сон, то пускай он пройдет. Мне никогда не снилось таких кошмаров.

Я снова пытаюсь дернуться, повернуть голову, пошевелить рукой — тщетно. Я их чувствую, но использовать не могу, невидимые для меня оковы мешают мне. Я пытаюсь кричать и понимаю, что сквозь мои легкие, поглощая звук, течет вместо воздуха эта мутная смесь цвета топленого меда, и я почти не ощущаю ее, она одной температуры со мной и не имеет никакого вкуса.

Да что же это делается. Я только читал о таком. Видел в кино — но кто ж, смотря на такое, примеряет ситуацию на себя? Кто хоть раз в жизни задумывается, каково это? Я никогда не представлял себя помещенным в прозрачный контейнер. Но я знал всегда, что люди — хуже зверей, что в глубине рассудка, за стенами морали и эмпатии, живут чудовища, и еще ни разу этот скрытый потенциал не выплескивался на меня таким образом, в полной мере.

И, похоже, это не сон. Не верить в возможность дышать чем-то еще, кроме воздуха, у меня нет никакой возможности. Подвергать сомнению происходящее можно, но кажется бессмысленным. Я помню, как помутнело в глазах и резкую боль где-то на уровне нижних ребер. Я помню широко распахнутые глаза Кей.

Что ж.

Я в западне.

Осознав это, я тут же попробовал призвать магию, чтобы разобраться в природе жидкости, в которую меня поместили — и не смог. Просачиваясь между пальцами, сила куда-то проваливались, исчезала и не возвращалась.

Золатунный раствор, стало быть, — золатунь и кто знает, что тут еще.

Ну, хоть что-то. Магия просто исчезает в нем, ведь меня не могли избавить от проклятого дара, ибо не способен на это никто.

А вот… о нет… быть того не может… Неужели?

Я настолько привык к постоянному своему ознобу, что сразу и не заметил: да мне же не холодно.

Голову не повернуть. Могу шевелить только пальцами — чуть-чуть. И ощущаю… Ничего. Никакого тепла или холода. Жидкость, судя по всему, температуры тела, но ведь обычно со мной это не работает.

Силуэты впереди снова зашевелились. Звуки внутрь не проникают. Я перестаю замечать этих моих загадочных наблюдателей, сконцентрировавшись на своих собственных чувствах: вот невесомость, тишина, жидкость, по концентрации похожая на плотный ветер, окутывает и пеленает, дышать ею странно, но вполне легко.

Мне не холодно. Мне… хорошо.

Ужас — сдерживаемый слишком давно, всепоглощающий, ослепляющий, ледяной, накатил откуда-то из глубины. В глазах потемнело, сердце забилось, будто покатились по склону гранитные валуны.

Это же что выходит. Они похитили меня и избавили от озноба. Избавили чем? Как? Надолго ли? Вьюга обещала забрать свое проклятие, если я приведу к ней Никс. Неужели мои похитители страшнее Вьюги? Неужели они сумели ее обхитрить? Это казалось невозможным. Экий… Экий навязчивый альтруизм. Хотя, нет. Вряд ли этот "подарок" безвозмезден. Они предлагают мне жизнь без холода в обмен на несвободу, что ли? Или как? Жизнь, смерть, свобода — я должен буду теперь между ними выбирать? Не между видами пирожных, не между блондинками и брюнетками, а… Смех и ужас. Ужас и смех. Да как они вообще смеют предъявлять права на мою свободу? Я совершенно определенно не намерен этого терпеть и вряд ли когда-нибудь прощу их за то, что они уже сделали со мной.

Я дернулся снова, здорово разозлившись. Мне было ясно, что мышечной силы не хватит. И, тем не менее, напрягаясь весь, я вспомнил, выудил из самого темного угла на чердаке своей памяти пройденный много лет назад ритуал, вспомнил, каков предел моих сил, и, все сдерживающие скрепы мысленно разомкнув, призвал самое убийственное волшебство, на которое был способен, сконцентрировав его в ледяную стрелу.

И все без остатка впитал в себя золатунный раствор, став лишь чуть плотнее на долю секунды.

Силуэты зашевелились.

Что-то металлически щелкнуло и заскрипело.

Снизу поплыли пузырьки воздуха, все больше и больше.

Вот уже они увеличились до размеров крупных яблок, а потом снизу стали подниматься совсем большие воздушные пузыри.

Так, это значит, что скоро мне придется выдыхать? Они решили вытащить меня из банки? Вряд ли. А вот выдыхать раствор может быть неприятно.

Я не ошибся.

Кашлять и отплевываться было тяжело. Я почувствовал все сдерживающие меня скобы, особенно жесткие из-за накатившей неотвратимо естественной силы тяжести.

К тому же, тут внезапно оказалось, что… Ну, мне-то что, ну голый и голый. Но вот с их стороны это явное неуважение и попрание моих человеческих прав — вдобавок к прочему.

Я прошелся мутным взглядом по проявившимся чуть более резко силуэтам. Рассмотреть никого не смог — лишь увидел кроме людских очертаний еще и каких-то странных существ с длинными суставчатыми телами, похожими на змеиные скелеты. Очки? Какие очки? Понятно, что мои пленители не стали заморачиваться такой ерундой.

Силуэты шевелились, наклоняли головы, разевали темные пятна-рты.

Кто-то стал приближаться, светлея. Через миг в стекло моей камеры уткнулась симпатичная детская мордашка в ореоле белых кудряшек. Я вздрогнул. Я не смог бы поклясться в достоверности догадки, но мне показалось, будто бы этот ребенок — не крашеный. Снежная белизна волос такая же, как у меня. Это не преждевременная седина. Это часть проклятия Вьюги, как я теперь понимаю.

Ребенок обозрел меня с ног до головы, потом дернулся, будто его окликнули, и убежал куда-то влево и вверх.

После ко мне двинулись те, кто до этого только стоял и смотрел.

Мне не было страшно — страх ушел вместе с вытекшим золатунным раствором. Я откуда-то точно знал, что они не убьют меня. Но они могут превратить мою жизнь в нечто похуже смерти и сумасшествия, которым грозила Вьюга.

Звук пустили, кажется, прямо в мозг.

Будто бы кто-то чужой завладел моим внутренним голосом, тем, которым я читаю книги про себя, и сделал его во сто крат громче.

— Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Вы находитесь в надежном месте. Вы дома. Вы в безопасности. Вам ничего не угрожает.

Я попытался спросить, а как насчет штанов, например, но сразу не удалось — голос отказывался проявляться. Поэтому мне лишь удалось прокашлять:

— Да не может быть.

— Пожалуйста, не предпринимайте попыток высвободиться — вы рискуете нарушить свою физическую целостность. На данный момент вы не можете пользоваться магией. Сохраняйте спокойствие и сотрудничайте с нами. Мы хотим вам помочь.

Мне наконец удалось произнести достаточно громко:

— А можно меня сначала снять отсюда?

Голос в голове, как заевшая пластинка, повторил свой пассаж про спокойствие и сотрудничество, медленно выбираясь из моей головы наружу и становясь заменой вытекшей жидкости. Низкие тона стали резонировать в легких.

Может быть, у меня галлюцинации? Или они залезли мне в мозг? Невозможно понять.

— Ладно, ладно, — проговорил я. — Я понял. Так что вам конкретно надо? И с кем я имею честь общаться? Представьтесь, хотя бы.

— Вы наверняка отметили, что не ощущаете холода, — вместо ответа продолжил голос. — Сейчас раствор откачан. Вскоре озноб начнет возвращаться. Мы дадим вам время вспомнить, каково это — быть благословленным древним даром и платить за него.

— Ну охренеть теперь, — протянул я.

— Когда вы будете готовы к сотрудничеству… — снова заладил голос.

— Да господи, что именно вам нужно?

Нет, я не был готов соглашаться на все. Но терпению пришел конец.

— На данный момент вы не готовы.

Я видел, как силуэты меркнут, растворяясь в чернильной синеве.

Вскоре наступила абсолютная тишина. Медленно угас свет, лившийся откуда-то сверху, и я оказался в темноте.

Исподволь, по капле стал возвращаться холод. Как ручной зверь, он вынырнул из тьмы и окутал меня: сначала прохладой летнего вечера, затем — крепким объятием осенней ночи, а после набросился, не щадя, ноющим ознобом лихорадки. Этот этап затянулся, не переходя в леденящий ужас, но лишь обещая его.

Я заставил зубы не стучать.

Золатунный раствор медленно высыхал на мне, стягивая кожу.

А ведь на том ужине с Сесиль я намеревался тянуть время, разыгрывая из себя тщеславного ублюдка, и водить за нос прожженных интриганов и манипуляторов.

Моя наивность ошеломляет.

Но ладно, я. Я — вот. Мне холодно и что будет дальше — неизвестно. Но Дети Зимы точно не собираются меня убивать. Пока что — наверняка. Но что они могли сделать с Ирвис и Кей? Удалось ли не попасться Никс и Тихе? Оказались ли они умнее меня?

Кей с Ирвис были со мной на том ужине. Могут ли их пленить, чтобы иметь дополнительные рычаги давления? Могут. Могут ли от них избавиться? Могут.

Паниковать рано. Казалось бы, самое время — но нет. Это был бы слишком глупый финал.

Хорошо. Моя сила поглощалась золатунным раствором, но теперь-то…

Я снова призвал магию — и снова она, высвободившись, не вернулась, даже слабого эха не было. Значит, оковы тоже с колдовской золатунью. Что ж, тем легче будет сломать их, ведь золатунь делает любой металл более хрупким.

А этот голос прямо в мозгу… Что это было? Как он вышел наружу? Динамики какой-то хитрой конструкции? Галлюцинации? Эффект от ушедшего золатунного раствора? Или это — заклятие чтецов?

Сложно понять, что вероятнее. Но я точно знаю, что опасней. И если так, значит, думать мне нужно тише. С другой стороны, откуда мне знать, как работает их магия и какое именно заклятие было применено? А если это был кто-то поизобретательнее среднего дилетанта? И если с Детьми Зимы работают свои собственные, союзные им чтецы… мало ли, кто кроме может быть с ними заодно.

Так, я не имею права предаваться ностальгии и рефлексии. Я не имею права продумывать план. Значит, я должен действовать наобум. Быть непредсказуемым. Или ждать.

И сойти с ума, как и предсказывала Вьюга.

С другой стороны, если даже я буду продумывать план, что я могу выдать? Они знают всех нас в лица. Они слышали, вероятно, о чем Вьюга со мной говорила.

Возможно, они единственные знают обо мне больше, чем кто-либо еще, включая меня самого, раз смогли отменить мой извечный озноб.

Отменить и снова вернуть, чтобы, значится, я осознал… чтобы понял свое положение.

И я много бы отдал сейчас за бутылку красного сладкого. Потому что холод вернулся во всей своей мощи, доставая тонкими иглами, кажется, до самого сердца, затмевая разум и все остальные чувства.

Но кто же мне даст.

— Ты была очень крута. Это твое "Бах!" — и стекло прям лопнуло, и все на того бедного консьержа!

— Ага, "бедного", с автоматом — "бедного". Мы рисковали. Крайне. Никто не знает, как он отреагировал бы на нас, идущих к нему с поднятыми руками, и то, что он обмер и покраснел — это случайность и необыкновенное везение.

— Может, они тут какие-нибудь все с сертификатом на целибат? Невинные юные юноши, светлые, как слеза ребенка, укушенного за мягкие ткани злым злодеем.

— Это у тебя нервное ерничанье, я все понимаю, но когда мы будем думать план?

— Когда очухается наш бегемотик.

— А что, если он не очухается?

— Тогда будем тактически отступать, чего лично мне бы не хотелось.

— Ты не умеешь проигрывать.

— Я не желаю играть.

— Я не знаю, жалеть или нет по поводу такого поворота событий. Все начиналось просто: шеф опустил ладони на карту, а там — флажки разноцветные, мол, выбирайте себе тот, который на вас смотрит. Я спросила: "А нельзя ли как-то целенаправленнее выбирать?" — на что шеф ответил "Нет", дабы, значится, не допустить примеси личной выгоды и прочих эгоцентрических влечений. Выходит, судьба сама за меня выбрала мне этого чудика, и, знаешь ли, мой восторг был, как баклажан на вкус — то есть попросту никакой.

— А мне он сначала нравился…

— Баклажан?

— Рейнхард.

— Ну, что я могу сказать… Он многим нравится, если издалека смотреть. Да и как иначе? Он же еще и настоящий — не девочка какая-нибудь, бинтом эластичным обмотанная, и даже не чудо пластической хирургии — дистиллированный спирт, алмаз в хренову тучу карат, сферический полярный лис в вакууме! И даже не крашеный. Откуда ему это все? И, тем не менее, я привыкла не любить то, что любит толпа. Как хочешь обзывайся — но вот так у меня с самого детства. Я не доверяю совершенной красоте и выверенным, отшлифованным планам. А шеф сказал, что он-то в меня верит и все у нас обязательно получится, презентовал мне ананас, шоколадку и наряд по наблюдению объекта. И вот, дабы вызнать все грязные мелочи, я вступила в их тогдашний фан-клуб — собрание дам, подобное элитному серпентарию — и пошло-поехало…

— Давайте ему эту смесь ближайшие сутки, это должно помочь. Я чувствую его присутствие, но он далеко. Ему грозит душевная болезнь и беспамятство, но тут уж как Потерянный решит. Что-то очень злое коснулось его, что-то, имеющее целью убить. И другой бы умер. Но ваш друг — очень, очень занятный случай.

— Спасибо, что согласились осмотреть его, не побрезговав прийти сюда.

— Не благодарите. Вас ищут и рано или поздно найдут. Я не верю в благие намерения Детей Зимы, да и путь ворожеи велит мне помогать тем, кто пострадал от гильдейской магии.

— Этот старик нас точно сдаст.

— Не сдаст.

— Ты так уверена?

— Предатели не доживают до такого почтенного возраста.

— А я как-то привыкла верить в силу маразма, и потому опасаюсь.

— В любом случае, пока что у нас никаких идей, кроме той.

— Но они все на одно лицо.

— Не все.

— Эй, Бродяжка. Жри свой отвар и давай уже возвращайся в реальность. Ты нам нужен, Бродяжка. Мы — это, в конце концов, все, что осталось.

— Я смогла выйти с этого телефона в сеть, хоть он и старый, как мои кружевные… хм, чулки. Ты последняя говорила с ней, и его ты тоже видела последней. И мы все равно не знаем, где они, соответственно, не можем составить план. Нам даже друзья ее опекуна не помогут, хоть я и расписала им ситуацию.

— Ты ж ей звонила?

— Номер вне зоны доступа.

— Значит, нам остается ждать пробуждения бегемотика.

— А если он никогда не проснется?

— Я в это не верю. А ты?

— Я очень хочу домой.

— У меня все еще болят руки.

— Прости.

— Ты даже не чувствуешь себя виноватой!

— Прости.

— Давай положим его в чемодан, купим билеты и поедем домой на том шумном экспрессе.

— Ага, а еще покрасим волосы в белый, внедримся в организацию и, сделав молниеносную карьеру, подсидим тетушку Сесиль, спасем Рейнхарда, будь он неладен, и, став серыми кардиналами, примемся править севером. Я готова хоть завтра!

— Меня начинает переполнять отчаяние от твоего сарказма.

— Ты лучше влей в него этой гадости, а то мне ее запах уже вот где сидит.

— А мне нормально.

— Что пишут-то?

— Пишут, что выезжают ночью.

— Я даже представить себе не могу, чем все это закончится.

— Да уж. Если вспомнить, с чего все начиналось…

Была тихая звездная ночь — полнолуние. По радио начитывали какой-то рассказ, но сосредоточиться на нем не удавалось — проще было отключить и думать о своем. Он не мог тогда отделаться от мысли, что дома ждет парусник, требующий немедленного участия. Недоклеенная модель постепенно обретала узнаваемый силуэт, странный и характерный, не похожий ни на что виденное им в играх и кино, — тем подтверждая какую-то вроде бы очевидную истину. Вот только… какую? В поклейке парусника определенно был некий особенный смысл. Он знал, что не сам придумал эту модель. Хотелось вернуться домой и доделать, но нужно было сначала дождаться брата и отвезти его, куда там ему надо… к морю, да.

И вот тогда-то он впервые и увидел ее, ту, о ком забудет на целое лето, погруженный в семейные проблемы, ссоры, низкооплачиваемую работу со свободным графиком и мысли о тщетности бытия и его же бесцельности. Ему показалось тогда, что ей четырнадцать — маленькая, на вид хрупкая и при том очень упрямая. Потом, по речи и поведению, стал ясен ее настоящий возраст.

А потом оказалось, что Джет не может больше его такого терпеть и не нужна ей нежность, забота и тот странный подвид свободы, доступный только ему.

Банально и больно.

Глупо, в общем-то, и неприглядно — но это жизнь, и, может, кому-то удается выбирать между жизнями, но таких счастливых людей мало кто знает.

Ему иногда снилось колесо обозрения, и будто бы они с Джет прощаются, холодно целуясь где-то на полпути к самой высокой точке.

Ему снилась отрезанная голова Джет, отданная ему на хранение, которую он держит в морозильной камере холодильника. Но чаще ему снилась женщина в платье из осенних листьев, что отдавала ему футляр с нарезным ружьем и красноволосый мужчина, вылезающий из канализационного люка посреди детской площадки. Подтягивая колки на басу, мужчина говорил: "Крысы не умирают, они лишь прикидываются мертвыми, чтобы обрести свободу и жить на воле".

Кто они? Выдумка? Откуда они?

Почему так сложно разграничить их и Джет, их и девочку-огонька? И еще где-то в глубине сознания плещутся, словно сок на донышке непрозрачного бумажного пакета, какие-то очень важные воспоминания, и их никак не поймать, никак не выудить из этой тьмы.

Но если открыть глаза, из тьмы можно извлечь себя.

Он сел, с трудом раскрыл тяжелые веки и сфокусировал взгляд на стене впереди. Тут же его снова припечатала тьма, а в ушах зазвенело. Когда темнота перед глазами рассеялась, он смог осмотреть помещение, в котором находится.

Внутри все было серым, старым и крошащимся. Тусклая, сырая комната. Стены будто подернуты дымкой.

Серым кажется все. Цветов будто нет вообще — в сером окне серое небо, серые стены вокруг окна переходят в бледный, ненасыщенный черный.

В сером небе клубятся тучи. Низкие и темные, они текут слева направо быстро, словно морские волны. Может, вскоре покажется синее небо и яркое солнце? Или за тучами следует ждать снежную бурю?

Что это за место? Чье это небо?

Он вдруг вспомнил все, что было до. Огненный вихрь над гостиницей. Увязшая в снегу машина. Колкий снег тает в ладонях, они мокрые, но ему не холодно. Испепеляющая нежность греет не хуже алкоголя. Тонкий белый мост, горячий кофе, сладость и звенящая близость — от нее будто приподнимает потоком теплого воздуха.

Это было время делать и действовать. Точно.

Надо было тогда, на мосту, не разговаривать, а обнимать. Надо было целовать, пока были шансы — но поди ж ты… Казалось, что не избран, а просто сам такой навязался, примазался; казалось, не может так в действительности везти; казалось, впереди еще есть дорога, и такая длинная, что упирается в горизонт, а дальше него все равно не рассмотреть.

Все снова пошло не так. Ровно как тогда — у некромантского поместья, черного, как уголь на сколе.

Упрямая девчонка выскользнула из машины. Глаза цвета слоновой кости, хромированное дуло пистолета. И, хоть убейся — а ничего не сделаешь. Или можно было? Как можно было это предугадать, предотвратить?

Страшное слово "никогда" попыталось выплыть из глубин разума и ударить по хрупкому ощущению реальности происходящего. Нет. Никаких "никогда" или "навсегда". Все меняется. В переменах — спасение. Все возможно, пока есть куда двигаться и идти.

Он поставил ноги на холодный пол. Циновка, прохудившаяся тут и там. Разруха и нищета.

Маленькая комнатка отграничена от остального помещения складной деревянной дверью — такие еще скрипят и плохо закрываются. Он, держась за стенку, поднялся и пошел к двери, чувствуя, как с каждым шагом наваливается слабость. Да чего же так тяжело? Тело подводит — почему?

Дверь, отворяясь, заскрипела. В свете старой настольной лампы на большой двухместной кровати спали одетые во все, что под руку попалось, девушки с длинными темными волосами — одна с прямыми, а другая с волнистыми, похожими отчего-то на птичьи перья.

Он понял, что ногам холодно на голом деревянном полу. В помещении едва ли теплее десяти градусов. И да, это север. Тот самый, куда его что-то звало. Тот, который манил ощущением настоящего пути, дорогой, предназначением.

Одна из девушек пошевелилась и приоткрыла левый глаз.

— Бродя-яжка, — с дурацкой улыбкой протянула она, — очнулся! Эй, Ирвис, вставай — наш бегемотик очухался, — она принялась расталкивать соседку, — смотри какой весь, стоит в проеме, штаны на честном слове!

— Сколько я спал? — спросил он. Голос показался непривычно хриплым и низким.

— Трое суток, — ответила Кей, свесивши ноги на пол. — С половиной. Как себя ощущаешь?

— Странно… слабо. Все какое-то ватное. Который сейчас час? Это утро… или уже вечер?

Кей глянула в окно.

— Это тут такой день. Днем мы решили спать. Потому что кое-что мы должны будем сделать ночью.

— Кое-что?

Взлохмаченная Ирвис с припухшими веками села на постели, кутаясь в свои одежки и серый плед. Она ответила вместо Кей:

— У нее есть план. Сумасшедший план, как по мне. Но других у нас нет.

— Вот как.

— Тиха, тебе не холодно? — поинтересовалась Кей. — Нет, в самом деле, ты явно сочнее диетического Даблкнота, но даже этого жира не хватит, чтоб…

— Тиха? — переспросил он.

Кей взглянула на него с прищуром:

— А тут есть кто-то еще в одних пижамных штанах?..

— Это что, какое-то новое прозвище, вроде "бегемотика"?

Ирвис оживилась и перевела взгляд от окна к нему.

Они обе, казалось, заинтригованы. Он попытался понять, что не так, но сразу не получилось.

"Тиха". Имя? Странное имя. Может, сокращение? Чье оно? Он знал наверняка: ему это имя не принадлежит.

— Знахарка говорила, что могут быть последствия, — напомнила Ирвис. — Может, это оно?

— Ты забыл, как тебя зовут? — уточнила Кей.

— Я помню, как меня зовут.

— И-и? — Кей прищурилась еще сильней, приподняв одну бровь.

— Друзья зовут Найком, — поведал он, чувствуя отчего-то смущение. — Это сокращение, да.

Кей "понимающе" закивала, выражая всем своим видом подавляемое удивление:

— Сокраще-ение…

Разговор внезапно разбавило требовательное урчание в Найковом животе.

— Я бы сейчас сожрал козу, — поделился он. — Несмотря на некоторые упаднические настроения, мой организм требует подзаправки.

— Козу так козу, — Кей поднялась и прошаркала тапками к столу у окна, заглянула под крышку металлического чайника и сняла его с газовой плиты. — Сейчас сообразим. Голодный — это хорошо. Как бы твои мозги не шутили, очнувшийся ты — это большой плюс, — она обернулась. — Иди, одевайся, чего не идешь?

Найк не стал спорить: вернулся в комнатушку, в которой спал, нашел на стуле возле кровати свои штаны, майку и свитер. Значит, у Кей есть план. Это воодушевляло. Он постарался смирить нетерпение. Оделся, нашел в маленьком домике крошечный санузел — из тех, где душевой смеситель расположен прямо над головой, и есть место лишь для раковины и унитаза — вымыл лицо и почистил зубы собственной щеткой, порадовавшись ее наличию. Серый день за окном показался уже не таким серым, особенно в свете булькающего на огне жаркого.

Слабость в конечностях отошла на задний план, притупилась.

— Тушеночка с гречечкой, — любовно огласила Кей, когда все уселись за стол. — Коронное блюдо Ирвис. Третий день ем — третий день мои внутренности поют.

— Твои бы слова да моей матушке в уши, — скептически откликнулась Ир, раскладывая по тарелкам густую субстанцию.

— Ешь давай, — наказала Кей отключившемуся от реальности Найку. — А как поешь, расскажи наконец куда ты снова дел нашу вечно потерянную Николу.

— Я ем-ем, — он принялся за гречку. — Отличная гречка.

— А я говорила! — Кей хлопнула себя по колену.

— Ой, да ладно вам, — смутилась Ир.

— И все же, это вы так рады, что я очухался, или есть какой-то еще повод? — осторожно поинтересовался Найк.

— Радоваться особо нечему: мы не знаем, где Рейнхард и не знаем, где Никс. Я надеюсь, ты сейчас прольешь немного света на второй вопрос, — ответила Кей. — Однако в ту веселую ночь нам чудом удалось наладить связь с моим шефом. Эти кирпичи, свистнутые Ир, прекрасно держат зарядку, притом умеют выходить в сеть, а дальше — дело техники, сам понимаешь. Главное здесь — терпение. Словом, я связалась с шефом, и он по секретному радиоканалу связался с Виталисом — милейшим старичком, который нас нашел и приютил, помог раздобыть новые номера и, в свою очередь, вывел на дикую ведьму из ворожей, которая помогла вытащить тебя.

Найк не донес ложку до рта, спросил недоуменно:

— Вытащить откуда?

— А ты не понял? — Кей хмыкнула. — Ты чуть не помер. По идее, ты должен был умереть. Но нет. Тебе или сказочно повезло, или что. Заклятие, эхо которого даже я почувствовала, когда мы тебя тащили на себе из оврага в кусты, было убийственным. Ведьма узнала его. Говорит, после такого не выживают. Но ты выжил.

— Как?..

— Это ты нам расскажи, — попросила Ир. — Если сможешь.

Он не знал, что им ответить. Помешивая гречку в тарелке, разделил массу на две части. Проговорил тихо:

— Выжил, значит… чужие имена… бред какой-то. В общем-то, я помню, как в этот раз пропала Никс. И помню белесые глаза того человека, который шлепнул мне пятерней по лбу…

Он рассказал Кей с Ирвис, как у него из-под носа похитили Никс.

— Чтецы, значит. Снова, — цыкнула Кей. — И магия была их.

— Может, я… — Найк нащупал догадку, смутную и глупую, и попытался развить ее, позволив себе говорить то, что думается, не клеймя эти мысли "бредом". — Может, я отдал им себя прошлого? Отдал чужое имя тому, который был до. До того, как я здесь очутился. А свое настоящее забрал себе здешнему. Это могло сработать?

— Я не слишком понимаю, о чем ты, — ответила Кей медленно, — но, в принципе… чисто теоретически… если у тебя раздвоение личности… В общем, я без понятия, как именно работают заклинания чтецов, но…

— Имена — это не хухры-мухры, — заметила Ирвис. — Новое имя, данное при инициации, у диких племен, например, означает вступление в новую жизнь, перерождение в новой сущности. Так что, полагаю, Тихе удалось запутать того чтеца. То есть, я так понимаю, теперь Найку?

Он кивнул.

— В моей голове — теперь и всегда, но, очевидно, моей голове с этого момента доверять стоит избирательно. Так какой у вас план? Кстати, на "шпионов" вы меня проверили?

— Ты чист, — ответила Кей. — А план мой, собственно, касается нахождения Рейни, так как до твоего пробуждения у нас не было никакой информации о Николе. Рейнхарда увели Дети Зимы. Ты, однако, избыточных сведений не принес. Мы все еще не знаем, где нам искать Никс, но можем предполагать, что Рейнхард все еще где-то тут, на севере.

— Погоди-погоди, — Найк отставил недопитый чай. — Если это чтецы… зачем она им? Что… я не понимаю. Зачем им Никс?

— Твоя Никс — носитель мощи, которая может пробудить Вьюгу, "богиню" или что-то типа того, — улыбнулась Кей. — А ты, небось, все еще воспринимаешь ее как трепетную девицу с непростым характером и больше никаких "но"? Давай, переписывай в голове ее статус на правильный.

Найк глубоко вздохнул.

— И точно.

Помолчали. Ирвис залила себе еще пакетик чая. Кей смотрела на настенные часы. Найк оперся локтями на стол: он ощутил наваливающуюся усталость. Чуть подавшись вперед, спросил:

— Кей, ты можешь рассказать все, что знаешь о чтецах?

Она отвлеклась от часов и задумчиво поджала губы.

— Ну, кроме того, что я уже рассказала… История гильдий обширна, знаешь ли.

— Меня интересует нынешнее положение вещей.

— Ладно, — Кей набрала побольше воздуха и начала излагать: — Главный офис, по крайней мере официальный, у них в столице. Огромная серая глыба, все как положено. По слухам, там царит лютейшая бюрократия, взяточничество и все такое.

— Но как, если они, вроде бы, поголовно духовные и ментально связанные? — удивилась Ирвис. — Насколько я слышала, чтецы наиболее религиозны…

— А фиг их знает, — Кей повела плечом.

— Их кто-нибудь может приструнить? — спросил Найк. — Как осуществляется контроль над их организацией?

— По идее, наш шеф может назначить встречу с их главой, если у нас будут какие-то веские доказательства…

— Вот теперь мне совсем непонятно, почему вас так боятся и не любят, — заметил Найк. — Звучит так, будто поглощающие… беспомощны.

— Наша слава — в основном заслуга Войны Причин, — терпеливо ответила Кей. — Кому-то в морду дать — это легко, но когда начинается дипломатия и так далее… Словом, в бюрократических войнах мы ничем не отличаемся.

— Так, давай по порядку, — Найк решил все в голове разложить по полочкам, и оттого был готов мучить Кей расспросами, пока она сама будет способна отвечать. — Если гильдия чудит и предпринимает неправомерные действия, как это регулируется? Кто выступает судьей?

— Хорошо, начнем с начала, — кивнула Кей. — Гильдии объединяют магов всех стран, это понятно. Почти в каждой стране есть свой филиал пяти гильдий, ну, или хотя бы представитель, доверенное, так сказать, лицо. Если где-то происходит лажа, ее первым делом исследует полиция, у которой, так или иначе, есть выход на поглощающих. И если дело пахнет волшебством, оно тут же поглощающим передается практически целиком. Происходит расследование собственными силами чернодырых. Ежели откапывают чего на некромантов, например, то связываются с главой гильдии и дальше рулят совместно. Задержание осуществляем мы. Судят отдельно от нормальных людей, в столице, вердиктом пятерых судей. Последнее слово остается за жрецом Пламенного Просвещения.

— То есть предполагается, что гильдии сотрудничают в случае преступления закона кем-то из?.. — уточнил Найк.

— Да, так декларируется, — подтвердила Кей. — Но на деле, конечно, все стремятся отмазать своих.

— Хорошо. Вот мы знаем, что нам помешали чтецы… один из. Я помню его глаза — светлые такие, цвета слоновой кости. Что я могу сделать?

Кей склонила голову набок в задумчивости.

— Он применил на тебя смертельное, — проговорила она, — и он был отчаян. Или ему казалось, что он действует по воле божьей, исполняя предназначение. Сумасшедший фанатик или убийца, посланный руководством с четкой и ясной целью? Ежели номер раз — смысл обращаться в гильдию есть; ежели номер два — поможет лишь принцип вроде "глаз за глаз", то есть мстить тебе придется самостоятельно. Это что касается конкретного чудака, решившего, что ты слишком хорош, чтобы жить.

— Ладно, — Найк попытался придумать хоть что-то еще. — В любом из двух случаев: можно ли надавить на главу их гильдии?

— На чтеца? — переспросила Кей. — Ха-ха.

— Бесперспективняк какой-то, — Найк запустил пальцы в волосы.

— Именно поэтому мы сначала вытащим Рейнхарда, — Кей встала, опираясь ладонями на стол, — и, если вытащим, будем решать дальше. Конкретно сейчас я не вижу путей, чтобы самостоятельно найти и освободить Никс. Мы не знаем, где она. Мы сейчас напишем шефу то, что ты рассказал — и он пойдет к этому, как его, Эгиру Хельвину, тому самому, на которого давить — ха-ха, и будет узнавать, и может статься, что-то узнает. И вообще запустит уже наконец машину делопроизводства, сколько можно ждать и собирать доказательства? По-моему, я накопала уже кучу всего на этих бледных высокоморальных сволочей. Кстати да. Сюда едут ваши друзья вместе с опекуном Николы — вопрос теперь, туда ли едут? Прибыть они должны были сегодня ночью, но их задержали на границе. Связь есть, но когда они смогут вырваться и смогут ли — большой вопрос. В любом случае, раз ты проснулся и чувствуешь себя хорошо, сегодня же, не смотря на обстоятельства, мы попробуем осуществить первую часть моего плана.

— Подожди, но ведь где находится Рин, мы тоже еще не знаем? — переспросил Найк. — Как же?..

— Вот это и есть первая часть плана, — сообщила Кей. — Только тебе он не понравится.