Никс проснулась без будильника от ощущения падения в бездну на ровном, казалось бы, месте. Она села на кровати, потирая правый глаз запястьем, и обозрела светлую комнату, увешанную плакатами и старыми афишами.

Ага. Точно. Жилище Рина Даблкнота, странноватого и, как будто бы, альтруистичного элементалиста льда, оказавшегося чокнутым фанатом не менее чокнутого некроманта.

Телефон, еще перед сном вынутый из кармана комбинезона и спрятанный под подушку, садиться пока не собирался, и с его помощью Никола диагностировала ровно восемь часов утра. Встала, быстро оделась, сунула телефон в карман, отодвинула дверную щеколду и вышла в заставленную разнообразным хламом комнату с креслом, столом и ноутбуком. Ей отчего-то казалось, что Рина она обнаружит прямо здесь, заснувшего в кресле, например, или уже бодрствующего и глубоко залипшего в сети. Но его не было.

Никс, потирая все еще чешущийся глаз, выбралась в узкий полутемный коридорчик и, щелкнув выключателем, спокойно вошла в совмещенный санузел, только для того, чтобы пулей оттуда вылететь, покраснев до самых кончиков ушей.

Вернула свет, как было.

А потом, наскоро восстановив в памяти картинку увиденного, поняла, что что-то тут не так, совсем не так, ну просто крайне неправильно. Сглотнув, она снова аккуратно приоткрыла дверь.

Ванну наполнял лед, сначала показавшийся Никс пеной. Ровный, белый, сплошной. Изо льда торчали худые коленки и, собственно, все остальное, что у человека выше грудины. Рин лежал в замерзшей воде, бледный и будто бы неживой, запрокинув назад голову. Синеватыми пальцами, покрытыми инеем, словно сахарной пудрой, он держался за края ванной, темные и проржавленные во многих местах. Не двигался. Казалось даже, что и не дышал.

У Никс запершило в горле. Ей самой тут же стало, как будто бы, холодно. Она, поджав пальцы на голых ногах, растерянно оглянулась, заметила себя, по бледности не уступающую Рину, в заиндевевшем зеркале, а потом зажмурилась и попыталась усилием воли успокоиться.

Так. Что бы сделал взрослый умный человек на ее месте? Что-что: завизжал бы, как сирена, и вызвал бы скорую! Или полицию… Или и скорую, и полицию, и соседей, конечно же!

Никс вспомнила внезапно, кто она такая, вспомнила, кто он такой, и чем они вообще отличаются от нормальных людей. Пускай ей не доводилось раньше иметь дела с подобным, но ведь бывало всякое… Не мог элементалист льда замерзнуть насмерть в собственной ванной!

Не мог.

Никс подошла ближе, помялась немного и все же прикоснулась дрожащей рукой к покрытому мелкими кристалликами инея плечу.

Рин вздрогнул, отдергивая руку. Кристаллики посыпались вниз, отскакивая от сплошной поверхности льда.

— Ох, — низко протянул Рин Даблкнот, промаргиваясь и садясь в ванной, — заснул!

Тонкий белый лед треснул.

Никс хватило только на то, чтобы воскликнуть со смесью удивления, радости и оторопи:

— Живой! — она круто развернулась. — Я пошла.

Никс выскочила из ванной комнаты и плотно закрыла за собой дверь, привалившись к ней спиной.

Из-за двери донесся треск ломающегося льда, плеск воды и шлепки мокрых пяток по плитке.

— Огонек, ты там? — глухо позвал Рин.

Никс какое-то время не отвечала, все еще пребывая в шоке.

— Здесь, — ответила сдавленно.

— Дай мне минут десять… и я освобожу тебе ванную комнату.

— Было бы хорошо.

— Что?

— Было бы просто замечательно, говорю! — повторила Никс громче и, все еще нервно моргая, отправилась вниз, отпаивать себя чаем, что ли.

Чай немного помог. В холодильнике отыскался лимон и помог тоже. Никс залила кипятком второй треугольный пакетик, для Рина, и теперь большая прозрачная чашка стояла на противоположной стороне стола, на керамической подставке, а вода в ней постепенно приобретала насыщенный бордовый оттенок.

Рин спустился, держа полотенце на шее, — все еще бледный и с мокрыми волосами, в одних лишь темно-фиолетовых брюках и даже без тапок. Уселся напротив Никс, оцепеневшей как истукан.

— Я должен был тебя предупредить.

Она молчала.

— Но кто ж знал… Не думал, что усну.

— Т-ты что вообще такое? — спросила Никс, нервно перебирая пальцами по чашке.

— Такой вот я элементалист льда, ничего особенного. Ты как будто бы не знала.

— Ты ненормальный!

— Есть немного.

Никс отхлебнула чаю.

— Это мне? — спросил Рин, глядя на вторую чашку.

Никс кивнула.

— Спасибо.

— М-может быть, оденешься?

— Я тебя смущаю?

— А если и так?

— Ну, если так, то это довольно… мило, — он улыбнулся.

Никс поставила свою чашку на подставку чересчур резко, так, что чай чуть ли не выплеснулся за бортик. Но не выплеснулся.

— Так что ты такое? Ч-что с тобой такое? Зачем меня так пугать? Я думала, ты умер!

Рин вздохнул.

— Да, со мной кое-какая аномалия. Но зато, смотри вот, синяки прошли, вторая ступень волшебства — это тебе не хухры-мухры! А над аномалией я работаю, так что не стоит беспокоиться. Сейчас… сейчас это все удается более-менее компенсировать, а со временем, возможно, я найду способ этот дефект устранить полностью.

— А он тебя прежде не убьет ли? Ты… эм-м… разве гильдия не может тебе помочь?

— Зерно выемке не подлежит, — ответил Рин тихо, твердо и страшно. Но потом добавил мягче и чуть теплей: — По крайней мере, так мне сказали, мол, со стороны гильдии и церкви помощи ждать бессмысленно.

— Да что ж с этими гильдиями не так… — пробормотала Никс, уставившись в свою чашку. — Марик их не любит страсть как — и не зря, видать, но у нас-то выбора нет…

Она взглянула на Рина, пытаясь смотреть на треугольник лоб-глаза и не разглядывать ничего более, и спросила:

— И с тобой такое… всегда?..

— Частенько, — ответил он. — Вообще все не так-то просто… Но, как видишь, ничего — жить с этим можно. Долго ли — неизвестно, но не очень счастливо — это наверняка. Тебе, кстати, в академию к которому часу?

— К десяти… — протянула Никс.

Рин, отогреваясь, становился все более человеческого цвета, и на алебастровую статую походить совсем уже перестал. И все равно на фоне кухонной двери, ведущей в затемненный коридор, он казался немножечко мраморным.

— Ага, ясненько. Успеваем, получается.

— Успеваем?.. — не поняла Никс.

— Я тебя проведу.

— О.

Никола не знала уже, что говорить. Он, пожалуй, уж слишком ее опекает. Это, конечно, приятно, но непонятно — с чего бы? Романтическим интересом тут не пахнет. Особенно, учитывая его вчерашние откровения. Через Никс ближе к известно кому Рину не стать, да он, вроде бы, и не пытается. Хотя, кто его знает. Вдруг он все-таки задумал что-то? Откуда иначе вся эта заботливость и доброта?

Никс не успела об этом спросить. У нее из кармана внезапно полилась мелодия, в которую тут же вступил мягкий женский вокал. Никола вздрогнула и вынула телефон.

Эль-Марко.

— "Нерассказанные сны", — опознал Рин. — Занятный альбом, особенно после предыдущего-то.

Никс, опомнившись, приняла вызов. Эль-Марко интересовался, как у нее дела, и она намеревалась бессовестно ему врать. А потом поняла вдруг, что не придется. Ведь все могло быть намного, намного хуже.

— У меня все в порядке, — честно ответила Никс. — Разбираюсь, ага. А у вас как дела? Есть какие-нибудь успехи?

Эль-Марко рассказал ей, что им, вроде бы, удалось напасть на след чего-то, отдаленно напоминающего Лунь, и что дело пахнет мутным местным культом, укоренившимся тридцать лет назад в окрестности нескольких горных сел. Есть небольшая вероятность, что этот культ как-то связан с выжившими в катастрофе модифицированными животными, и веселая троица сейчас как раз углубляет свои этнографические изыскания, и не думая отчаиваться и от поисков самца для Луни отступаться.

Никс попрощалась с Эль-Марко, пожелала ему удачных поисков и завершила звонок.

— Телефон, значит, на месте, — констатировал Рин.

— Повезло, — откликнулась Никс безэмоционально, все еще обдумывая рассказ Эль-Марко.

— Вот и отлично.

Рин поднялся с табурета и прошел к холодильнику. Притащил стопку цветастых бумажек-стикеров и гелевую ручку. Стал что-то писать, а потом рисовать.

— Что это? — спросила Никс.

— Карту тебе рисую. Вот, смотри. Это — мой дом. Это — центральный проспект, видишь? Вот тут, возле площади — университет, а вот тут, на холме — твоя академия. Если спускаться вниз и перейти через парк, и тут вот через речку где-нибудь, то выйдешь на перекресток, на нем — направо, и вот в этой пятиэтажке на третьем этаже и живет та моя знакомая. Кстати, ей я тоже уже звонил, все в порядке. Придешь туда — наберешь ее, она сегодня дома целый день, впустит тебя.

— Спасибо, — протянула Никс, забирая ярко-розовую бумажку и вглядываясь в причудливые каракули, украшенные аляповатыми вензелями.

— Как насчет сытного холостяцкого завтрака?

Частные дома кончились, кончился и покосившийся серый забор. Впереди Никс узрела знакомый уже филиал академии — то самое странное старинное здание, ветхое на вид, причудливо выкрашенное блоками в разные вылинявшие цвета, а внутри больше похожее на лабиринт, чем на учебное заведение.

Издалека было видно, что у входа толпятся в изобилии люди.

— Ну, вот и академия, спасибо, что проводил, — сказала Никс, обращаясь к Рину.

— Дальше не надо? — спросил он как-то загадочно.

Никс замялась.

— Ну, и вообще спасибо. Ты мне очень помог. Даже и не знаю… даже, наверное, я теперь твой должник.

Всю дорогу от дома на холме, что в старом городе, до здания академии они разговаривали. Разговор был легким и ни к чему не обязывающим, и, на удивление, клеился. Рина внезапно заинтересовало, какой же факультет из предложенных гильдией выбрала Никс, и та не смогла удержаться и стала рассказывать с горящими глазами, как она благодарна судьбе хотя бы за эту поблажку, и как надеется, что сможет преуспеть в выбранном направлении. Она рассказала о гончарном кружке, который посещала, еще учась в Змеиной Косе, и о своих попытках выжигать по дереву, и про бусы из обтесанных морем стеклышек и ракушек, которые делала в детстве. Она пожаловалась на жутко сложную часть вступительных экзаменов, когда ей пришлось впервые в жизни брать в руки кисточку и акварель, и что в итоге получилось даже не слишком плохо, по крайней мере лучше, чем у трети абитуриентов, но, конечно же, нестерпимо хуже, чем у тех, кто с очевидными способностями к этому делу. Рин одобрительно кивал и говорил, что это довольно необычно, и он почти не знает людей, поступивших в учебное заведение по зову сердца, особенно в столь юном возрасте. Никс отвечала, что это из-за того, что жизнь в Змеиной Косе неторопливей, чем в городе, и что у нее было много свободного времени для того, чтобы кое-чему научиться, да и к тому же излишняя социализация ей тоже не мешала, отчасти из-за специфики поселка, но по большему счету из-за ее собственного характера.

— Да ты ж вроде достаточно открытый человек и общительный, разве нет? — удивился тогда Рин.

— Слишком, — мрачно сказала Никс. — Я вспыльчивая, если ты еще не заметил. Немногие могут меня терпеть. Марик говорит, что это из-за проклятия, а мне-то какая разница, из-за чего? Один друг как-то раз сказал мне, что эмоциональность — это вкусно, это хорошо. Как курица. Все, мол, любят курицу. Но если тебе ее целую в рот суют, то тут уж не до любви… Ох. Как-то так.

Рин не стал затевать формального спора насчет наличия в мире вегетарианцев, но сказал, что в городе есть несколько специализированных магазинов с фурнитурой и прочими товарами для рукодельниц — он там золотые пуговицы для сюртука брал. А потом поведал, чего в городе есть еще такого хорошего, за что его можно любить и не желать из него никуда деваться.

И вот теперь они стояли метрах в сорока от здания академии, и пауза как-то неприлично затянулась.

Никс не выдержала первой.

— Рин, я никак не помогу тебе стать ближе к нашему общему знакомому некроманту! — выпалила она, даже зажмурившись.

Рин молчал. Никс приоткрыла левый глаз, увидела, что он не злится и не убежал, и даже не слишком удивлен, и затем открыла второй глаз.

— Хорошо, — произнес Рин Даблкнот со слегка недоуменной усмешкой. — Я, в общем-то, и не думал об этом… стоп, погоди, ты все это время?..

Никс кивнула. Поняла, что уши краснеют, и уставилась в землю.

— Ну а почему тогда ты мне так помогаешь? — спросила, не поднимая взгляда. — Что я тебе? У тебя ж это… и друзей, наверное, и фанатов, и вообще. Мне восемнадцать лет, я не могу быть тебе по-настоящему интересна, я же знаю. Ты, наверное, думаешь, что я глупая, и я, возможно, правда глупая, но зачем… Или ты просто сам для себя? Может, у тебя какой-то минимум добрых дел запланирован на неделю?

— Хм-м, — протянул Рин, — а ведь неплохая идея-то! "Минимум добрых дел". И в приложение к нему — "минимум злых", чтобы уравновешивало.

— Издеваешься?

— Если только самую малость, — Рин говорил насмешливо, но не злобно. Его этот разговор явно радовал.

Никс взяла себя в руки и посмотрела ему в лицо:

— Ладно, прости, если наговорила глупостей. Я пойду. Спасибо тебе еще раз, если что-то надо, говори, я… ну, в общем, я к твоим услугам. Пока.

И она развернулась по направлению к академии.

— Стой, — Рин успел удержать ее, поймав за запястье. Никс снова как будто бы обожгло кожу — такие у него были горячие пальцы, по-настоящему горячие. Рин тут же отпустил ее руку.

— Ты номер-то мой полный запиши, — сказал он в ответ на ее затравленный взгляд. — И, собственно, жду тебя в пятницу в библиотеке при академии.

— Ч-что? — переспросила Никс.

— Ох.

Рин стал хлопать себя по карманам и в итоге вынул из внутреннего белый бумажный прямоугольник и протянул Никс. Это оказалась визитка, отпечатанная на простой белой бумаге, чуть плотнее, чем обычная офисная, и никаких излишеств не содержащая: только полное имя владельца и телефон.

Никс перечитала еще раз простую черную надпись. Посмотрела на Рина. Потом снова на визитку.

— Т-ты…

Он улыбнулся:

— Ага, пора бы познакомиться, как полагается. Рейнхард Майерс — это я. Твой куратор. Бывают в жизни странные совпадения.

— Н-но… как? Что? А как же? А Даблкнот? Ничего не понимаю!

Рин развернулся на каблуках и ловко принял героическую позу. Растопырив пальцы, прижал ладонь к груди и заговорил трагически и театрально:

— Рейнхард Майерс — имя данное, настоящее, и оно обязывает. А вот Рин Даблкнот — имя созданное, вот этими руками из ничего сделанное, — он развел ладонями для наглядности, — и оно — мое. Во всем своем сиянии. Во всей своей тщете и несовершенстве. Мне не перед кем за него оправдываться, мне нечему соответствовать. Каждый следующий миг я и только я решаю, кто такой Рин Даблкнот и каков он.

К концу его речи Никс все-таки удалось подобрать отпавшую челюсть и в целом побороть изумление. Как только она справилась с шоком, Рин Даблкнот, он же — Рейнхард Майерс, слегка наклонился и коротко потрепал ее за щеку.

— Удачи тебе, огненный элементалист, и да прославишь ты родную гильдию.

Никс стояла, остолбенев, приложив пальцы к щеке и глядя вслед уходящему Рейнхарду, и в голове ее искреннее недоумение постепенно сменилось возмущением:

— А это что было сейчас такое вообще?

Причем самым странным ей показалось выражение глаз этого самого Рейнхарда, когда он дотронулся до ее щеки. Ладно, маги не должны касаться друг друга. Люди не должны так запросто касаться друг друга. Но во взгляде Рейнхарда Никс увидела какое-то странное, тоскливое тепло — надежду, что ли? Что это могло значить?

Потом она оглянулась на академию и осознала, что все это время столпившиеся возле здания студенты внимательно наблюдали разворачивающееся на дороге действо, да и из окон тоже смотрели…

И тогда Никс поняла, что неприятности только начинаются.

К концу занятия Никола в тридцать пятый раз пожалела о том, что решила, во-первых, поступать именно сюда, а во-вторых, вообще посетить сегодня академию.

Девчонки-одногруппницы поглядывали искоса, и Никс, в качестве мести, рассматривала их в ответ, прислушиваясь к лекции по композиции вполуха, хоть и это занятие ей тоже уже порядком поднадоело.

Она устало оперлась подбородком об сложенные на столе локти. Ей казалось сущим лицемерием собственное желание обвинить одногруппниц в обыкновенности, ведь Никс знала не понаслышке, как полезно бывает не выбиваться из коллектива хотя бы внешне. Но дома-то ей ждалось и чаялось, что народ в академии будет чудной и странный, интересный и заводной, характерный и яркий. На экзаменах она как-то ни к кому и не присматривалась — другие заботы были, а вот теперь увидела, насколько девчата, собравшиеся в аудитории, просты. И ленивы. Никто, кроме нее, даже на листочке ничего не рисует помимо того, что преподаватель велел — а где это видано?

Никола пририсовала к законспектированному с доски квадрату с разноформатными композиционными пятнами усы, лапы и хвост, чтобы наверняка не быть как они. А они, только лектор вышел за дверь, решили не ограничиваться косыми взглядами и возникли прямо перед столом Николы.

Две юные девы нетерпеливо перебирали пальчиками по крышке столешницы, ожидая, когда Никс на них посмотрит.

— Вы чего? — спросила она, таки подняв взгляд.

— Привет, — сказала одна, с мышастым каре, — меня зовут Клер, а это Ксю. Мы видели тебя с утра с вокалистом из "Негорюй". Вы встречаетесь?

Ксю покраснела от шеи и до лба. Никс, было напрягшаяся, откинулась на спинку стула и глянула на девиц, как на умалишенных. Вздохнула. Произнесла голосом, не предвещающим ничего хорошего:

— А вы с какой целью интересуетесь?.. Я не…

— Да ладно, не отнекивайся, мы все понимаем, — перебила ее Клер. — Мы сами его очень любим, как настоящие поклонницы творчества, и понимаем, как это, и почему ты отрицаешь вашу связь.

— Это очень правильно! — поддакнула Ксю, снова краснея.

— Вряд ли кто-то вообще отказался бы…

Никс захлопнула тетрадь и поднялась, как никогда жалея, что ей не хватает роста, чтобы такого рода жесты выглядели эффектнее. Взглянула на девушек исподлобья, добрых десять секунд отлавливая на подходе опасные и колкие слова, вот-вот готовые сорваться с языка, наверняка способные превратить ситуацию из нездоровой и неприятной в еще более компрометирующую, но больше сдерживаться не смогла.

— Знаете что, — произнесла она твердо, — между мужчиной и женщиной… девушкой то есть, — возможна дружба. Такое понятие, как дружба. Чем, по-вашему, мужчины от нас отличаются? Да ничем. Точно такие же они. И, собственно, я не знаю, чего вы там себе понапридумывали, но Рин мне — друг. И все, и вообще, это, как бы, не ваше дело. Да?

Девчонки вздрогнули, а потом закивали, как игрушечные болванчики, и Никс показалось, что они вообще ничего не поняли из того, что она сказала. Разве, может, испугались слегка, встретив такой ответ. Ну, хоть не смеются, и то хорошо, а ведь могли бы — в качестве естественной защиты от стресса юные самочки человека так часто делают.

Никс сунула общую тетрадь под мышку и двинулась прочь из аудитории.

Выйдя в прохладный коридор, она досадливо прикрыла себе рот ладошкой. "Друг?"

Ах вот как, значит. Уже друг. За один день из этого мутного типа, с которым не стоит иметь дел никогда-приникогда, успел эволюционировать в друга. Талант!

И если предположение этих странных Клер и Ксю — очевиднейший бред, замешанный на гормонах и недостатке мужского внимания, то вот своя собственная реакция Николу удивила, причем изрядно. Нет, Рин ей помог, бесспорно, и был добр с нею — крайне. Но записывать его в друзья рано. Особенно, учитывая то, что он отчебучил напоследок.

Вот вздумалось ему ей щеку трепать! Почему бы не… ну как-то по-нормальному не попрощаться? Пустышки лобызают друг другу воздух рядом с напудренными щечками, настоящие друзья обнимаются крепко, но коротко, парни, забывшие, что такое настоящее волшебство, пожимают друг другу руки. А кто и кого гладит по щекам? Зачем Рин так сделал? Нарочно, что ли? Он что, ее бабушка? Знал, что ли, что эти дуры заинтересуются и полезут расспрашивать? Зачем? Или тоже особо не думал ни о чем и ничего наперед не загадывал?

А Никс надо было просто сказать этим девушкам "нет" или отшутиться как-то, но ни в коем случае их не поучать и не оправдываться. Да можно было пококетничать, мол, "А-ха-ха, как знать, как знать"! Она же выбрала нарычать на девиц. Все, поздно. Первый гвоздь в гроб ее новой репутации заколочен.

Никс решила, что хорошенько подумает об этом позже, а сейчас надо заняться тем, что без нее не сделается никак — навестить Абеляра Никитовича и, собственно, узнать у него, где искать Аниту Совестную, и что это вообще за безобразие такое.

На этот раз деканат оказался открыт, и добрая на вид женщина, отвлекшись на секунду от бумаг, рассказала Никс, где кабинет искомого преподавателя. Никола привычно уже поплутала по этажам, начиная, вроде бы, улавливать какую-то систематичность в хаотичном на первый взгляд расположении аудиторий, и вскоре нашла нужную дверь.

Постучалась, вошла, тут же восхитилась старым, цветастым витражом в окне, с которым замечательно перекликался декор зеркал по обеим сторонам от массивного рабочего стола, приготовилась, собственно, здороваться с Абеляром Никитовичем и… обнаружила кривую ухмылку на плоском, бледном лице Катерины Берсы, расположившейся на стуле у стены. Нулевая элементалистка сидела, вольготно опершись локтем на лакированное дерево столешницы, и попивала чай из кружки тонкого полупрозрачного фарфора, оттопырив костлявый мизинчик.

— Проходи-проходи, Никола, я тебя ждал, — сказал Абеляр Никитович. — Чаю?

— А… Э-э… — Никс сглотнула. — Здравствуйте. А-а…

— Садись вот на стул свободный, — пригласил ее чтец. — Я так понимаю, ты по поводу Аниты?

— Угу, — кивнула Никс, присаживаясь на бежевый велюр и опасливо косясь на Кей.

— Катенька, расскажи еще раз, что стряслось с твоей подругой, — попросил чтец.

Кей коротко скривилась от обращения, но заговорила на удивление мягко и даже как-то расстроено:

— А нет Аниты нигде. Со вчерашнего дня — как пробило ее снова на шалость, так и не можем найти. Все ее стандартные места обыскали, все телефоны прозвонили, в кабинете покойной директрисы были, домой к ней ходили — нигде нет. С парнями она не водится, спит обычно тут же, или в кладовке среди пакетиков. Но что-то как будто бы пропал человек — и нету.

— А… она, что ли, шизофреник? — спросила Никс. — А кто за нее отвечает?

Катерина Берса и Абеляр Никитович смотрели на Николу и молчали. Каждый, наверное, думал о чем-то своем, а Никс показалось, что она снова что-то не то ляпнула.

— Подавать заявление о пропаже пока рано, — произнес чтец. — Если положенный срок пройдет и Анита не объявится, будем предпринимать официальные меры. А пока что будем делать все, что в наших силах. Я сегодня же после обеденной перемены объявлю по академии о пропаже.

— Спасибо, — произнесла Кей со вздохом.

Вздох этот был честным, грустным и каким-то даже капельку беззащитным.

Никс такого от Берсы не ожидала, а потому насторожилась.

Кей перевела взгляд на Николу:

— Чего? Злорадствуешь? Так сумку-то твою тоже теперь ищи-свищи.

— Ох, — только и сумела произнести Никс.

Кей поднялась:

— Я пойду.

И ушла.

А Никола осталась с Абеляром Никитовичем наедине и поняла, что теперь не знает, что и говорить. Как теперь на эту Аниту жаловаться?.. Как теперь сумку искать? Поэтому она сидела и молчала, покуда чтец не подвинул ей чашку с чаем.

— У меня так и не случилось возможности поблагодарить вас за моего непутевого родственника, — произнес Абеляр Никитович. — Я предполагал, что вероятность такого исхода не равна нулю, но чтобы все сложилось именно так… Этого я не ожидал.

Никс встрепенулась и взглянула чтецу в лицо, в серые выцветшие глаза, обрамленные мелкими морщинками и белесыми ресницами. Все ли чтецы — такие? Когда кто-нибудь пытается о них рассказать, других цветов обычно не вспоминают. И все же серый Абеляра Никитовича показался Никс скорее теплым, похожим на мягкий, благородный тон дымчатого кварца.

— Да я-то… Что меня-то, Эль-Марко благодарить надо, — пробормотала она. — Ой, я вспомнила! Я аж с весны хотела спросить вас, как это вы угадали, что ключевое слово будет сказано? А вдруг бы его никто никогда не сказал? И мы бы так и не узнали о вашем родственнике никогда!

— Ключевое слово? — удивился чтец. — Вот как ты это поняла…

— А? А что, нет? Не оно?

— Ключевым было не слово, а время. Я, как ты понимаешь, не пророк, и, как ты правильно рассудила, не могу знать, когда и что будет сказано.

— Вот как, — протянула Никола.

— А чье это было предположение, насчет ключевого слова? — осведомился чтец. — Твое?

— Не помню уже.

— Ну, ты не кори себя, если что. В подобных ситуациях ошибаются даже профессионалы.

Никс поднялась со стула, так и не притронувшись к чаю.

— Я к вам вообще-то приходила, чтобы рассказать, что эта Анита у меня сумку украла с ключами и студенческим билетом. Но что уж теперь. А еще… — она замешкалась, подбирая слова. Произнесла наконец аккуратно, стараясь не выдавать волнения и нерешительности: — Просто на всякий случай… я хочу спросить: возможно ли мне будет поменять наставника? Если вдруг что. И что это такое может быть?

Абеляр Никитович ловко крутанул в пальцах перьевую ручку, улыбнулся в седые усы и хмыкнул:

— А что, не нравится?

— Какой из него будет наставник, я еще не знаю, — ответила Никс честно, чем вызвала у чтеца улыбку шире прежней.

Абеляр Никитович кивнул понимающе и стал объяснять:

— Наставник выбирается жребием. Если тебе будет угодно, это — судьба. Согласно Заповеди, у наставника элементалиста довольно много прав, настолько, что это может показаться слегка бесчеловечным. Чтобы официально заполучить нового, тебе придется изрядно постараться, а ему — вытворить что-то из ряда вон. Перечень обоюдных обязательств он тебе сам зачитает на вашем первом занятии. Что же касается твоих опасений, то они мне понятны, но паниковать не спеши. Рейни — хороший мальчик. Может, он немного мерцает, ну так это все ледяные делают, природа у них такая. Главное, что у твоего наставника есть собственный вектор, направление. Многие всю жизнь ищут и не находят, а у него он, кажется, всегда был.

— Не то что б я очень хорошо вас поняла, — призналась Никс, — кроме слов "хороший мальчик", но я буду иметь в виду.

Тут она вспомнила главное.

— Абеляр Никитович, я еще вот что хотела спросить…

— М-м? — внимательно взглянул на нее чтец.

— Вы же давно живете, вы сами рассказывали. Может, вам известно что-нибудь про такую магию, когда человеку начинает очень везти?

Абеляр Никитович нахмурился, сосредоточившись. Кивнул:

— Про что-то подобное я слышал. Но такого рода магия — скорее проклятие. Тут человек либо отбирает удачу у других, либо его собственная смещает точку равновесия, скажем так, и расплатой становится невезение. Было такое проклятие — "Удача Утопленника", — все зарегистрированные случаи кончались смертью носителя.

Никс сглотнула.

— И как долго человек проживал с этим проклятием?

— Когда как. А отчего ты интересуешься?

— Как бы вам так сказать…

— Говори как есть.

Никс колебалась. С одной стороны — Абеляр может что-то подсказать. С другой стороны — не вздумает ли он изолировать ее от остальных? Она решила действовать классическим способом иносказания, внутренне скривившись от такой банальщины:

— Одна моя подруга, скажем так, подозревает, что на ней это проклятие есть.

Абеляр Никитович рассмеялся.

Никс замолкла на полуслове. Чего это он?

— Прости. Подруга или нет — не суть. Дело в том, что такое колдовали раньше, до войны, в наказание. Занимались этим, собственно, пророки. Нынче ни одна колдунья вероятностей не способна на такое.

А потом Абеляр Никитович посуровел, замолчал.

— Но у тебя же мальчик-судьбоплет, — произнес он, поднимая взгляд на Никс.

Она кивнула, ссутулив плечи.

— И что конкретно он сказал? — так же серьезно спросил Абеляр.

— Он сказал "пускай тебе везет, как проклятой", — повторила Никс Ромкины слова.

— То есть заклятия как такового он не произносил.

— Да откуда ж ему было знать, он же… он же до четырнадцати лет ни о чем не знал и рос в семье, которая предпочитала о нас не помнить.

— Тогда это может означать, что у тебя… у той твоей подруги есть надежда. Это не "Удача Утопленника". Это что-то его собственное.

— А делать-то что? — обреченно и устало спросила Никс.

Абеляр Никитович помолчал.

— Думаю, единственный твой вариант — найти его.

"Ромку он имеет в виду", — подумала Никс.

Что ж, она и сама это знает.

— Если я что-то вспомню про это заклятие, я дам тебе знать, — проговорил Абеляр. — В конце концов, мы перед вами в долгу.

Никс заставила себя не показывать разочарования и слегка улыбнуться:

— Спасибо. И за ответы тоже. Теперь я и правда пойду.

Катерина Берса выловила Николу после первого же практического занятия, подкараулив в коридоре.

Еще вчера Никс готова была вцепиться Берсе в волосы, по-девичьи, яростно, раз уж огонь ее не жжет. Но жалость — чувство страшное и коварное — уже подточило ее решимость, чем Берса и воспользовалась.

— Пойдем в туалет, покурим, — безапелляционно предложила она, нахально подхватывая Никс под локоток.

— Я не курю! — возмутилась Никс, локоток отнимая.

Берса оказалась настойчивой. Она вцепилась Николе в плечо, увлекая за собой силой:

— Так я же тоже не курю!

— Отстань ты от меня!

— Пошли-пошли! — не унималась Кей.

Никс фыркнула. Правда, к тому моменту сама она порядком уже утомилась (на занятии они два часа кряду натурально месили глину, вынимая из нее чужеродные вкрапления) и потому вскоре сдалась. Но все же проныла-пробурчала для проформы:

— Чего ты хочешь от меня, стремная, длинная, грубая, мерзкая, противная дылда?

— Это все? — осведомилась Кей, закрывая изнутри щеколду в, кажется, учительском туалете: внутри оказалось довольно просторно, стены были облицованы белым кафелем, окон не наблюдалось.

— Нет. Но у меня сейчас ни сил, ни фантазии все тебе излагать. Так чего тебе надо? Зачем сюда привела? Вроде бы не бить — и на том спасибо. И да, я уж со вчерашнего дня ничего не колдовала, если ты об этом.

— Отчасти, — сказала Кей и вытащила из кармана джинсовой куртки пачку сигарет.

Никс устало вздохнула и приложила ладонь ко лбу.

— Ты же сказала, что не куришь.

— Так я и не курю, — ответила Кей, поджигая толстую белую сигаретку. Потом она сунула фильтр в рот и набрала дыма не в легкие, но за щеки и тут же выпустила его вверх. Сизые змейки заструились под потолок.

— Чую присутствие волшебства, — сказала Никс, отлипая от стенки и настораживаясь. — Это что?

— Подарок от друга, — ответила Кей. — От, понимаешь ли, настоящего. Подарок недавний, решила вот с тобой испытать. Нас, типа, сейчас не подслушать.

— Ох не нравится мне, чем это пахнет, — угрюмо пробормотала Никс, отмахиваясь от дыма.

— Да ладно, прикольно! Ванильненько!

— Да не это. Чего ты от меня хочешь… странная женщина?

Говоря слово "женщина" Никс невольно сымитировала интонацию одного друга семьи, и сама себе удивилась. Вот же приставучий говор!

— Я хотела сказать тебе, что похищение твоей сумки в мои планы не входило, — серьезно ответила Кей. — Я сожалею, что не уследила за Анитой. И в качестве, собственно, извинений предлагаю поговорить нормально. Сейчас я тебе все расскажу.

— О, Потерянный, что здесь творится? — вознегодовала Никс. — И тебе что, есть о чем рассказывать? А значит, за ту бумажку и высмеивание меня ты извиняться не хочешь? И за то, что наехала на меня в столовой?

— Да успокойся ты, успокойся, рыжая, — Кей примирительно подняла ладони с зажатой между большим и указательным пальцами левой сигареткой. — Так было надо. Послушай меня.

— Надо?! Кому надо?

— У меня вас таких каждый год по пять штук приезжает из разных дыр, и единственное, что все понимают одинаково хорошо — это сила. Сила и страх. Как иначе прикажешь объяснять зеленым первокурсникам, что колдовать в городе чревато?

— Я и так это знаю! — фыркнула Никс.

— Ага, и именно поэтому спустила белочку с привязи, как только почуяла опасность, — парировала Кей.

— Белочку?

— Магию. Учи язык.

— Ты чокнутая.

— Положим. Вот еще что… как ты поняла, что Анита — того?

— Шизофреничка, в смысле? Ну, симптом знакомый ты назвала же… У меня… товарищ один этим летом психотерапией увлекся, приезжал, рассказывал всякое… Стоп. О чем я. Зачем пугать первокурсников? Зачем так жестко? Нельзя просто взять и объяснить?

— Чтобы выиграть время, — сказала Кей. — Иначе так просто им возьмут и объяснят стаи крашеных за пределами академии. Ни разу не видала черепов на заборах? Это их рук дело, это они обещают вам скорую встречу с их бледной, длинноволосой мамашей. Или у тебя в селе не было ничего такого? Может, у вас еще и телочек к диким ведьмам на осмотр водят, и где-нибудь в глуши алтарь какой диады стоит?

— Змеиная Коса — не село, а поселок! — возмутилась Никс. Потом добавила чуть тише: — Городского типа… И да, у нас нет ни "стай", ни чего-то такого. Люди спокойно себе живут, а вы тут, я так погляжу, в городе с жиру беситесь. Делать им нечего — магов гонять. Мы и так военнообязанные, в случае чего — будем на передовой, как мясо, так они еще и!..

— А ты это им объясни, ага, — хмыкнула Кей, — попробуй им это объяснить между тем прекрасным моментом, в котором будешь выжигать клеймо на роже у одного из них милой своей ладошечкой и следующим, когда они всей толпой тебя таки завалят и будут рвать. И поминай как звали.

Никс нахмурилась и смолчала. Ни о чем таком она, и правда, раньше не слышала. Она много чего успела повидать, но как-то не думалось ей, что опасность типа такой — реальна. А Берса говорила так, как будто бы видела "крашеных" своими глазами. Что не исключает возможности, что Берса выдумывает, фантазирует или бредит.

Никс вздрогнула. Жуткая мысль настигла ее:

— Анита… не могла она?..

— Нет, — отрезала Кей. — Она не маг. Она просто городская сумасшедшая, призрак нашей академии. Ей уже за тридцать. Никто ее не трогает — боятся проклятия. Но это другая история, забей. Не думаю, в общем, что это кто-то из крашеных ее украл.

— Почему ты называешь их "крашеными"? — спросила Никс.

Кей хмыкнула, улыбнулась.

— Потому что они вот так вот, — она провела пятерней по лицу и лбу, и дальше по голове, зачесывая назад темные волосы, — рожи свои прыщавые красят, раскрашивают. Черепа рисуют, или просто что-то мерзкое, или типа страшное — потому их так и называют.

— А они не музыканты, не?

— Не. Увидишь стаю крашеных — сразу поймешь, какие звуки и из чего они собираются извлекать.

— Мне кажется, — сказала Никс подозрительно, — ты снова хочешь меня напугать. Просто чтобы я… испугалась.

— Нет, — отрезала Берса. — Я тебя уже поняла, тебя на слабо не взять. Я сообщаю тебе информацию, выводы делай сама. А, и вот еще что. По сети ходят слухи, мол, на континенте наших бьют как-то систематически. Более систематически, чем раньше, и говоря "наших" я имею в виду именно "наших", если что. Непонятно, правда, кто и зачем, но народ начеку. Неспокойно нынче, короче, и всем, чьи предки имеют отношение к Антарг, нужно спать с битой под подушкой и на мнимое превосходство не полагаться.

— Ужас какой.

— В академии за нами следит Абеляр Никитович и ваши наставники, так что тут относительно безопасно. Но ночью одна не ходи, что ли.

— Теперь все? Я могу идти? — устало и немного раздраженно спросила Никс.

— Да я тебя и не держу.

— И на том спасибо.

День, полный разговоров, ими и кончился. Хозяйкой рекомендованной Рином квартиры оказалась девушка по имени Ирвис Вандерфальк, а потом выяснилось, что и не хозяйка она, а сама тоже снимает.

В отличие от Катерины Берсы, суровой, как железнодорожный шлагбаум и длинной, словно стремянка, Ирвис была, что называется, девочка-девочка, держащаяся, правда, в пределах адекватности. В одежде она предпочитала яркие, тяжелые цвета в контрасте с молочным белым; тонкие руки ее унизывали массивные, поблескивающие стеклянными бусинами браслеты, а по загорелым плечам в беспорядке разметались черные, с лиловым отблеском локоны, кончики которых были похожи почему-то на птичьи перья.

По словам Ирвис, в этой квартире она живет уже три года, а уютом и обустроенностью помещение обязано ей и бывшим соседям. Особой гордостью Ирвис были расположившиеся на подоконниках обеих комнат кактусы разных форм и размеров, но Николу более всего обрадовало обнаруженное на полочке в коридоре зарядное устройство для телефона, подходящее и к ее модели тоже. Ну, хоть однажды удача сработала, как следует!

Далее Никс было предложено уложить свои вещи (которых не было) на тумбочку у одной из кроватей в спальне и идти на кухню, гонять чаи и разговаривать "о прекрасном — о мужиках!".

Николу такое предложение слегка смутило, ведь ей нечего было рассказывать. А то, что было — ну крайне стеснительно. Красиво и достоверно врать она попросту не умела, да и нужды в этом не видела. А потом она поняла, что заявленная тема беседы была шуткой, а по прошествии еще нескольких минут, что не совсем. Волей-неволей ей все же пришлось втянуться в пикантную беседу, хоть и в качестве слушателя по большей части.

Так, она узнала, что на классах по разнообразным парным танцам нынче знакомятся только мальчики, ибо девочек там — толпа, и их можно хорошенько рассмотреть со всех сторон в лучшем виде, прежде чем завязывать разговор, и совершенно безнаказанно; девушки же нынче особо удачливы на военно-спортивных играх, где их, наоборот, мало, да еще и образ женщины-воина во всей своей абсурдности для молодых мужчин удивительно привлекателен. Так же Никс узнала простую житейскую правду, состоящую в том, что с мужиком должно быть лучше, чем без мужика, а после насильно накормлена, кроме плюшек, оставшимся с какого-то торжества тортиком.

Дожевывая пропитанный сладким масляным кремом коржик, Никс осведомилась:

— Так а, получается… Если ты три года тут живешь, то и Рин не все время обучения тут жил? Или он тут уже был, когда ты заехала?

— Да он что жил, что не жил, — ответила Ирвис. — Его иногда неделями не бывало — оно ж звезда, понимаешь, творческая натура. Арендную плату вовремя приносил и ладно, а где он там пропадал — это, как бы, не мои дела.

Никс вспомнила утро, лед, ванную. Поежилась.

Решила уточнить:

— А в ванной он уже тогда спал?

Ирвис выгнула тонкую бровь недоуменно:

— В ванной?

— Ладно, проехали.

— А вы-то как познакомились? — спохватилась Ирвис. — Я немало удивилась его звонку вчера, все же явление невероятное, чтобы Рейни — и о ком-то заботился! — она хохотнула звонко. — Я думала, что он скорей повесится, чем сострадание проявит!

Никс ничего не отвечала — дула на чай, только что рефлекторно подогретый. Излишне, пожалуй. Подумав, все же произнесла:

— А ему теперь придется обо мне заботиться. Я ему, кажется, зачем-то нужна, хотя сказать наверняка, зачем, и я ли именно — не могу. Ну, в общем, у нас что-то типа контракта на обучение.

Ирвис аж вся подобралась и будто расцвела:

— Он тебя будет… учить?

Никс посмотрела на нее искоса, не понимая, с чего это столько радости, но все же улыбнулась в ответ сдержанно:

— Угу.

— Это хорошо. Деловые, регламентированные отношения — это очень хорошо. Но ты не ведись, советую тебе от души — не надо. Будь с этой заразой очень осторожной!

— Я сразу это поняла, как "эту заразу" увидела, — кивнула Никс доверительно, — и что тут иначе никак. Но все-таки мне было бы любопытно узнать, почему именно ты рекомендуешь мне его опасаться. Может, есть какие-то менее очевидные причины, чем сумасбродность и толпа поклонниц на каждом углу, и мне стоит их знать?

Ирвис закусила чай плюшкой, а потом, сообразив еще более заговорщицкий вид, сообщила:

— Как-то раз, хлебнув лишнего, он мне как на духу позицию свою изложил, и, думается, ни разу не врал. Говорил, мол, чтобы увидеть истинную красоту женщины, надобно с ней переспать, и наутро, в предрассветной неге, явится тебе воплощение грез, неизбывная нежность и завораживающая прекраснота. Не отрицал, впрочем, что и просто так рядышком полежать можно, тогда тоже явится, но это будет уже немного не то.

— Ужас какой, — в который раз за день прореагировала Никс, на этот раз устало.

— Он говорил, что это как-то ему помогает, что-то, мол, останавливает или притупляет. С таким видом вещал, как будто бы это он не об извечной прихоти двадцатилетних юнцов, а о чем-то поинтересней — но мне кажется, будто бы это не так, — продолжила Ирвис. — Все они любят тумана понапускать, таинственности — романтично вроде. Но это же просто крючки для того, чтобы дев юных надежней к себе цеплять. А! Еще говорит, что не создан для любви, и это, кажется, правда: ни разу его не видела с кем-то так, чтобы в это можно было поверить, и с одной и той же барышней более двух раз. Но это раньше так было. Может, сейчас и поменялось что. Я ж его уже год, почитай, не видела, все никак не пересечемся нигде.

Ирвис отхлебнула чая. Никола, рассматривая посыпанную мелкой белой пудрой плюшку, все-таки откусила немного, и, пока жевала, надумала следующий вопрос:

— Ну не может же он быть действительно полным идиотом, правда?

Ирвис, кажется, вполне себе поняла, что она имеет в виду, и ответила:

— Не должен.

Никс осмотрела еще раз уютную кухоньку, батарею цветных кастрюлек на полке, пушистые разномастные кактусы. Перевела взгляд на Ирвис, жующую плюшку.

Поняла, что в маленькой этой квартирке хорошо, и тут на самом деле можно жить, если, конечно, немного привыкнуть. Ирвис ей тоже нравилась. Было в девушке что-то такое цепляющее, особенное, потенциально глубокое, даже не смотря на любовь поболтать о парнях. Была в Ирвис загадка. Такая загадка, которой, может, на самом деле и нет, и если напрямую спросить — то все сомнения разом уйдут. Но чудилось, что подвох есть, и он не опасен, но для кого-то, вполне возможно, манящ.

К тому же, разве могла Ирвис соседствовать с Рином два года и ни разу не заметить ничего странного? Или он был настолько осторожен, что в быту силы своей никак не выказывал? Или боялся "крашеных", о которых говорила Берса, или поглощающих? А может, ему и не нужно было ничего скрывать.

Такой вариант возможен, если Ирвис тоже проклятая.

Но Никс не стала об этом спрашивать, решив, что вопрос слишком смел для первых двух часов общения.

А потом Ирвис, улыбнувшись лукаво, сама спросила:

— А ты ведь огонек, да? А волосы у тебя натурального цвета?

И Никс отпустило. Она расслабилась, улыбнулась, прикрыла глаза и кивнула.

— У-у, — протянула Ирвис. — Вижу, тебя уже вырубает. Иди спать. Насчет денег и прочего потом решим. Главное, музыки без наушников не слушать, чужих не водить, крупы-макароны-масло-хлеб — общие, остальные продукты — личные, но можно спрашивать разрешения насчет попробовать. Остальное в пределах разумного. И да, можешь колдовать, я тебя не сдам, я все понимаю.

— А ты… тоже… из наших? — спросила Никс, зевая в ладошку.

— Покажу как-нибудь, что тут рассказывать, — ответила Ирвис. — Спать иди, да?

Но быстро уснуть у Николы не получилось, даже когда она забралась под мягкое пуховое одеяло. События дня, не слишком-то значительные, но довольно разнообразные, мелькали перед ее мысленным взором, сменяя друг друга. Вот — тонкая корка льда, вот — блеклые волосы Клер, вот — витраж за спиной Абеляра Никитовича и ухмылка на бледном лице Катерины Берсы, а вот — медные браслеты на запястьях Ирвис Вандерфальк. И за всем этим проступает излишне часто и ярко образ "хорошего мальчика Рейни", как будто бы он — это и правда самое важное, что случилось, а пропажа Аниты, сумки, какие-то там беды с коллегами с материка — это все так, боком, фоном, это не важно. И не потому не важно, что так того хочется Никс, а потому, что правда.

А ведь, вроде бы, ничего особенного (по-настоящему особенного!) в "добром мальчике" нет. Никс и не такое видела. И все же образ его никак не складывается, сам с собою не стыкуется. Добрый, бесчеловечный, фанатичный, пьяный, обыкновенный, кем-то любимый и для любви не созданный, глупый, опасный. И с ним, таким непонятным, придется иметь дело, хотя лучше бы… ну да, ну да.

Но что уж теперь. Никс теперь надо как-то крутиться, нельзя же жить за счет чужих людей. Или взять и рассказать все Эль-Марко, выдернуть его оттуда, пускай приезжает, пускай утешит и посоветует, как быть? Нет, нет, нельзя. Надо на подработку какую устроиться… Кто знает, найдется ли ее сумка вообще? И Ромку бы найти… А цветы в доме повянут, пока ее нет. Марик с компанией вернется неизвестно когда. Мари приезжает со своих соревнований, кажется, через неделю… точно повянут.

И поникшие цветы в ее сне высохли и раскрошились в прах, обнажив серую, каменистую пустошь, теряющуюся в блеклой, фиолетовой дымке. Через пустыню, продуваемую всеми ветрами, шел человек без лица, отбрасывающий сорок теней, а за ним, на расстоянии в вечность, шел мальчик. И если безликий более всего на свете мечтал скрыться, вылинять, ускользнуть, то мальчик хотел догнать его и прикоснуться к нему, спросить у него что-то запредельно важное, узнать всю возможную правду, — а потому не спускал с него глаз, и именно это не давало безликому исчезнуть.