Закончили поздно, и Рейнхард вызвался провожать Никс до квартиры Ирвис. "Может, и на чаек зайду, — говорил он, — надо же поблагодарить Ир за доброту и гостеприимство". У Никс голова пухла от всех этих пироэлектриков, диэлектриков, сплавов, оксидов, амальгам и прочего, и вообще, зачем это все? Зачем все это знать на память, если давно уже все таблицы и списки легко находятся в сети? В этом, наверное, был какой-то высший смысл, а может и не было, но, так или иначе, у Никс не осталось никаких сил на возражения и споры. Хочет провожать и на чай — пусть его.

На исходе пути, когда до дома Ирвис оставалось совсем чуть-чуть и он уже показался из-за деревьев, телефон в кармане Никс ожил и ожесточенно запел все ту же мелодию из "Нерассказанных снов". Никс приняла вызов, даже не успев посмотреть, кто звонит.

Звонил Марик. Он быстро разузнал, все ли с ней в порядке и, получив положительный ответ, сообщил, что проведать Лунь стоит поскорей. Никс спросила, насколько "поскорей", и Эль-Марко ответил, что чем скорее, тем лучше.

— Что-то случилось? — спросила Никс. — Как вы там?

Рин отрешенно разглядывал бордюр под фонарем в паре метров от нее.

— Внешние границы сада Камориль что-то пересекло, — ответил Эль-Марко. — Что-то не идентифицированное. В любом случае, надо проверить, что это было. Сама не ходи, и ночью не ходи.

— Но как же мне попасть туда поскорей, если ночью нельзя? — Никс возмутилась.

— Тогда возьми кого из друзей. Точно! Ари, или Тиху, или этого, который как седой — как его? Рин? Номера их у тебя есть?

— Я сама схожу, — угрюмо ответила Никс. — Завтра. Днем.

— Смотри мне. Если что-то подозрительное там будет — в сад не заходи. Просто со стороны глянь, на ограду в частности. А у нас все по-прежнему, деревенский культ оказался не тем, чем мы думали — упырица барышень дурила. С ней мы разобрались, но к искомому не приблизились. Еще неделя-полторы и будем возвращаться, если так и дальше пойдет. Ты сама держишься?

— Держусь, — ответила Никс. — Удачи вам. Завтра схожу, проверю животное.

— Ну, до связи, — ответил Эль-Марко и отключился.

Никс сунула телефон в карман.

— Автобусы ж еще ходят, да? — спросила она у Рейнхарда, смотрящего на нее недоуменно и заинтересованно. Он кивнул.

— Я пойду, — сказала Никс. — Скажи Ирвис, что поздно буду. Вы как раз пообщаетесь нормально, а то она жаловалась, что ты давно не заходил.

— Вот как, — протянул Рин.

Никс улыбнулась натянуто и, нескладно сделав ручкой, двинулась через парк к автобусной остановке.

Рин постоял немного, глядя ей вслед. Медленно выудил из кармана собственный телефон, набрал номер по памяти, как будто делал это в тысячный раз, и, дождавшись ответа, проговорил:

— Привет, Бродяжка. Тут у тебя грузовик с галетами навернулся прямо на улице.

Тихомир соображал туго и был вообще какой-то сонный.

— Девочка направляется в обитель моей парасоциальной зазнобы, если ты понимаешь, о чем я, прямо сейчас. И слушай, я бы тебе ее не сдавал и тебя не дергал, но, кажется, тебе лучше бы ее сопроводить. Я бы сам пошел, но… сам понимаешь.

Рин говорил с Тихой недолго, а закончив, круто развернулся и пошел прочь от рыжего пятиэтажного дома, где на втором этаже заедала чай плюшками Ирвис Вандерфальк, и прочь от пустынной автобусной остановки, где ждала нулевого маршрута Никола Рэбел. У Рейнхарда Майерса были запланированы на этот вечер свои дела, и подвинуть их он бы, конечно, мог, но, во-первых, Тихомиру он задолжал, а во-вторых, излишнее внимание, более того, нежелательное внимание содержимому параграфа номер три не только не соответствует, но и попросту противоречит.

Тиха сидел на парапете у западного гребня дамбы и жевал травинку. Он видел, как к кольцу среди холмов подкатился автобус, выпустил единственного пассажира и, проехав немного по своему же следу, свернул вглубь частного сектора, для того чтобы затихнуть возле дома владельца и уснуть до утра.

По иссиня-черному бархату неба рассыпались звезды, вдали от городских огней особенно яркие. На западе, правда, еще тлели последние закатные отсветы, пурпурные, переходящие в темно-лиловый. На фоне угасающего дня можно было легко различить фигурку, движущуюся по пустынной асфальтовой трассе, тонкий маленький силуэт девочки-огонька, смелой, глупой, особенной. Этой девочке предстояло пройти совершенно бесчеловечное испытание, и Тиха даже знал, какое, и от этого сердце его наполнялось сочувствием и печалью, а еще… еще, конечно же, хотелось набить самодовольную физиономию Рейнхарда, подхватить девчонку и воспользоваться привилегией идти куда хочется, куда глаза глядят. Куда угодно, словом.

Но что-то, какие-то остатки здравого смысла пока что удерживали его от таких импульсивных поступков. Он понимал, что судьбу ее решать не ему.

Позади, за дамбой, чернеет высокий лес, переходящий в парк, в заброшенный сад, хранящий в своих тенетах дом, осколком безлунной ночи застывший в тени старых покатых гор. Девочка, несомненно, направляется именно туда, и высокий чугунный забор ее не остановит, как не и остановит страх перед этим местом, который обычно охватывает любого, рискнувшего приблизиться к жилищу некроманта. Тиха и сам недолюбливал тут бывать. Он знал свой город наизусть. Он ведал щели, закоулки, тупики, знал в лицо каждый старый и новый дом. Он бывал в других странах и городах, много раз уходил туда и каждый раз возвращался. И он знал, что тоска, укрывающая саваном черный особняк, уникальна и густа, как плавленый в лак янтарь.

— При-ивет, — нараспев поздоровался он с девчонкой-огоньком.

На лице ее отобразилось задумчивое недовольство, мол, "Опять ты? Здесь-то ты что забыл?"

— Тиха? — позвала она вместо приветствия, будто бы не узнав.

— А кто ж еще. В поместье?..

Никс ответила неопределенно:

— У.

Тиха соскочил с парапета и, сунув руки в карманы, кивнул в сторону леса:

— Ну, идем.

Никс, опасливо на него глянув, зашагала в предложенном направлении. Тиха пристроился рядом, приноравливаясь к ее скорости.

Они шли поверху дамбы, по выщербленной дорожке, сложенной из крошащихся плит, и в водной глади справа отражались неисчислимые звезды, а слева вдаль устремлялась тонкая лента скованной асфальтом реки.

Тиха ждал, что Никс спросит, откуда он тут взялся, или расскажет, зачем она идет в поместье, но она была какая-то задумчивая, а может быть, уже сонная, а может быть, чем-то расстроенная.

— Расскажи мне, что ли, что случилось, — предложил, наконец, Тиха, когда они добрались до конца плотины и ступили на проселочную дорогу, упирающуюся в лес.

— Да… — Никс повела плечом. — Такое. Ты бывал на острове Хок?

Тиха слегка удивился вопросу, но ответил, не тая:

— Бывал.

— И как там? Ты видел там башню?

— Башни не видел, — ответил он, подумав. — Ну, если только не считать ею маяк. Или те древние развалины, которые под строительными лесами, что на скале. Я, знаешь, на материке такие башни видел (если тебя башни интересуют) — ох! Если вглубь материка зайти, архитектура там меняется разительно, и я, когда в первый раз там был, изумлялся без устали дня три. Потом устал. Нынешние архитекторы тяготеют или к примитивизму, или к конструктивизму, а мастера прошлых лет явно не любили, а может и не умели говорить своей фантазии "нет". В городах севернее влияние их очень явно прослеживается, даже в заново застроенных, а если отыскать старые замки магов или развалины крепостей, обсерваторий, арен, храмов — там такое! Но это видеть надо. Картинки в сети — совсем не то, я проверял.

Тиха заметил, что его рассказ об архитектурных памятниках материка Никс не очень увлек. Даже, пожалуй, совсем никак.

Дорога нырнула в лес, и когда они вошли в темную, влажную глушь, Никола щелкнула пальцами и в руке ее зажегся живой магический огонь. Тиха первые несколько секунд не мог оторвать от него взгляда. Волшебное пламя было похоже на искрящийся кружевной цветок в основании, он кружился, мерцая, словно объемная драгоценная брошка из эфемерного светящегося вещества. Но потом цветок дернулся, смазался, и огонь в ладошке Николы стал вполне напоминать простой, обыкновенный, и отличался теперь лишь тем, что парил в нескольких сантиметрах над кожей, брался из ничего и хозяйке своей, кажется, никак не мешал.

— Все три ступени в самом простом колдовстве, — произнесла Никс задумчиво. — Интересно, насколько глубоко мы будем препарировать это все?

— Я вспомнил! — воскликнул Тихомир. — Ари тоже был печальным, когда учился в гильдии!

Никс ничего ему не ответила, и Тиха подумал, что сморозил что-то не то. Засада.

— А что мы будем делать в поместье Камориль? — спросил он чуть погодя.

Проселочная дорога вывела их на еще одну асфальтовую, а та, в свою очередь, привела к углу высокой чугунной ограды.

— Проверим Лунь, — ответила Никола. — Но сначала надо осмотреть забор по периметру. Идем за мной, я знаю путь.

Тиха и сам его знал, но спорить не стал. Никс, держа огонь на ладошке, шла впереди. Влажная трава холодила голые щиколотки, огромные сине-зеленые лопухи касались листьями запястий, как будто хотели задержать незваных гостей, пока что — ласково. Серьезным препятствием стала тугая, колкая ежевика, не только разросшаяся по штырям ограды, но и вольготно распластавшаяся по дорожке вокруг. Лес не молчал. Цикады пели не умолкая, ухала где-то схоронившаяся между ветвей сова. Никс шла впереди, продвигаясь уверенно и не отдергивая рук, если их задевали ветки, но стараясь не касаться ничего живым огнем.

Тиха иногда оглядывался назад, в глухую тьму за их спинами, и не видел там ничего, хотя ожидал почему-то заметить чьи-нибудь светящиеся глаза. Но нет. Черно, как в яме.

Они шли сквозь ночь добрых четверть часа, пересекли по гнутому каменному мостику мелкий ручеек, прошли мимо колодца с лавочкой и, в конце концов, вернулись туда, откуда начали. Над ними возвышались узорчатые кованые ворота, такие высокие, что если перелазить и навернуться, то будет довольно больно.

— Итак, дыр в первом кордоне не обнаружено, — подытожила Никс.

— То есть? — спросил Тиха. — А мы искали дыры?

— Что-то пробралось в сад, — ответила Никола, — что-то, не идентифицируемое оставленными Камориль заклинаниями. Так как забор цел, очевидно, что оно либо просочилось между прутьями, либо прошло поверху или понизу. Подкопов мы вроде бы не видали, да?

— Вроде. А может, по руслу ручья прошло?

Никс помолчала.

— Но ведь там очень низкая арка, — произнесла задумчиво. — Ну, если оно прошло там, то оно небольшое…

— А решетки в арке нет? А то я не помню.

— И я не помню, — призналась Никс.

Тиха оглянулся на темный лес вокруг, затем — на сад и ограду. Попробовал почувствовать путь так, как он это умел.

— Решетка когда-то там точно была. Кошки обходят ручей поверху, — сказал он, — а забор — насквозь. А в ежевичном кусте есть троллья дверца.

Никс посмотрела на него снизу вверх недоверчиво.

— Троллья дверца?

— Угу.

— Ты откуда знаешь?

— Не суть. Суть в том, что и кроме не обнаруженных подкопов пути внутрь сада есть. Вот еще, кстати, имеется тайный подземный лаз через склеп, это кроме черного хода в мертвом дереве, что в торце.

Никс смотрела на него все удивленнее. Тиха понял, что совсем разболтался.

— Тогда я пойду внутрь, — сказала Никола. — А ты… ты, наверное, тут подожди. Это немного… как бы так… ну…

Она смутилась.

— …опасно? Э-э нет, я не останусь тут один. В глуши, в ночи, рядом с домом некроманта. Лучше уж внутри! — Тиха нервно хохотнул. Потом посерьезнел: — А как ты туда пройдешь? У тебя ключ или что?

— Не, — Никс покачала головой. — Пойду через главный вход. Тут автоматика.

Она подошла к высоким узорчатым воротам и положила на замок правую, свободную от огня руку.

Что-то внутри замка лязгнуло, зашипело, и чугунные створки поползли в стороны.

— Пойдем, — сказала Никс, обернувшись. Улыбнулась насмешливо: — Я сто раз так делала.

Тиха хмыкнул, покачал головой и ступил следом за ней.

Среди деревьев показались острые крыши некромантской усадьбы, черные, как угли. Никс сдула с ладошки огонь, ставший более не нужным. Сад, которым обратился лес, тут и там оказался подсвечен лампами, накапливающими свет днем и отдающими его ночью, и их мертвенное холодное сияние иллюзорно оживляло хаотически расставленные по парку причудливые скульптуры. Из леса в сад просочился ночной туман, и Тиха с Николой шли по мощеной дорожке, увязнув в сиреневатой дымке почти по пояс.

Черный дом навис над ними, как какой-то фантасмагорический великан-палач. По крайней мере, так казалось Тихе, который тут уже был, да, но всего единожды — прошлой весной. Когда они подошли еще ближе, загорелся фонарь над парадным входом, и атмосфера ужаса, поджав хвосты, щупальца и прочие неаппетитные конечности, стремительно улетучилась.

Никс открыла дверь в дом так же, как ворота в сад, и они с Тихой проследовали внутрь, окунувшись из прохладной и влажной полутьмы в подсвеченный настенными лампами сумрак.

Тиха даже не вздрогнул, когда им навстречу степенно вышла и поклонилась домработница некроманта — одетый в черно-белую форму с фартучком и оборочками человеческий скелет.

Щелкнул переключатель и гостиную залил приглушенный золотистый свет.

— Привет, Кристина, — поздоровалась со скелетом-горничной Никс. — Поставь чайку, ага?

Никола обернулась к Тихомиру:

— Я сейчас.

Она убежала куда-то наверх, резво протопав по широкой дуговой лестнице, так, что Тиха даже не успел ничего возразить, а потому просто вздохнул и двинулся следом за Кристиной на кухню.

Не то чтобы ему особо хотелось самому посмотреть и погладить Лунь. Он все-таки не мог расслабиться окончательно, находясь в этом доме. Ему казалось, что тут все равно опасно, особенно без хозяина, даже несмотря на кажущийся уют.

Уюта тут с весны, кстати говоря, прибавилось. Со стен исчезли какие-то совсем уж мрачные и кровавые картины, в гостиной обосновался белый рояль, тяжелые бархатные шторы темно-красного цвета сменились более легкими, золотистыми.

Тиха уселся на кухонный диванчик и отметил, что отпечаток ладошки Никс так и остался черным пятном на белом столе, как какой-нибудь знак или памятная метка.

Пока жуткая безмолвная домработница суетилась с чайником, Тиха смотрел в окно, на садовые фонари и на красных бабочек, тщетно бьющихся в стеклянные плафоны. Несколько мотыльков пытались пробиться и внутрь кухни, но куда им.

Тиха все-таки вздрогнул от неожиданности, когда повернулся от окна и обнаружил Кристину довольно близко. Она предлагала ему чайную карту. Тиха, не думая, ткнул пальцем наобум. Снова повернулся к окну.

И, успокоившись, заметил, что что-то там, во дворе, не так. Один из фонарей окружили бабочки слишком уж плотно. Так, что свет едва просачивался. Или это выключенный фонарь? Или не фонарь? Или им там медом намазано?

Тиха, бросив Кристине "я сейчас", встал и прошел к кухонной двери, ведущей в сад. Вышел. И сразу кое-что понял.

Во-первых, бабочки облепили не включенный фонарь, да и не выключенный. Посреди невысокой травы покоилась фигура, крайне напоминающая человеческую, детскую даже, полностью укрытая ночными насекомыми.

Фонарь в виде распластанного по траве детского тела?..

Тиха подошел чуть ближе, метра так на два, и стал разглядывать копошащихся бабочек.

Красные бабочки с изредка проблескивающими позолоченными крылышками покрывали предположительно детское тело целиком, так, что и куска кожи видно не было.

Через пару секунд в кухонном окне показалась Никс, а потом она тоже вышла в сад и тут же прикрыла рот ладошкой. Чтобы не вскрикнуть, наверное.

— Это что, труп? — спросила она растерянно.

— А кто его знает, — ответил Тиха. — Найти труп в саду у некроманта… бесценно!

Никс нерешительно огляделась по сторонам. Потом снова уставилась на насекомых. Шумно вдохнула.

— Эй-ей, ты чего собралась делать? — Тиха глянул на нее опасливо. — Некроманту своему звони лучше!

— И что я ему скажу? — угрюмо осведомилась Никс, поднимая что-то с земли. Тиха разглядел у нее в руках обломанную корягу, которая тут же стала тлеть, а через мгновение нещадно задымила. Сделав шаг по направлению к лежащему на земле телу, Никс проговорила решительно: — Сейчас… сейчас мы узнаем, что это. Отгоним насекомых и…

— Может, не надо? — взмолился Тиха. — Может, ну его, пойдем отсюда?

Вот в такой момент, кажется, надо на все плевать и уносить девчонку. Опасности, вроде, нет как таковой. Есть странность. Ну подумаешь, окружили красные бабочки труп ребенка, ночью, в саду у эпатажного некроманта, отсутствующего в городе. Как тело пробралось в сад — тоже неясно. А что, если оно сейчас возьмет и встанет?..

Тиха медлил. Слишком уж уверенно Никс держит себя, зажав в руках дымящуюся корягу, слишком уж она бесстрашна. Это расхолаживает, притупляет инстинкт.

Тихомир приготовился действовать, чуть что.

Никс была уже на расстоянии в полметра от цели и наклонилась, чтобы, наверное, положить кусок дерева рядом, в траву.

Порыв ветра швырнул дым Николе в лицо, а с облепленного бабочками тела сдул пару штук. И первая бабочка, ударившись Никс в плечо, вспыхнула огоньком свечи.

Остальные будто бы подхватили искру, как какую-то заразную болезнь. Через секунду рой бабочек полыхал, словно праздничный костер. В саду, будто в небе, расцвел фейерверк пылающих мотыльков, осветив на мгновение жутковатые статуи, высокие деревья и черный фасад поместья. А еще спустя мгновение все кончилось.

То, что было раньше множеством насекомых, обратилось в белесый пепел, лепестками стелящийся по ветру. Внизу, прямо перед Никс, покоился на земле голый человеческий скелет. Его грудная клетка была раздавлена, и реберные кости, похожие на длинные скрюченные пальцы, словно охраняли тщательно что-то смутно мерцающее, лежащее внутри, на земле.

Никс все еще держала в руке тлеющий кусок дерева, оцепенев. Тиха опомнился первым, подошел ближе, и Никс корягу выронила.

Тиха заметил, что она — ни жива ни мертва, и, кажется, вот-вот грохнется в обморок. Он даже приготовился ее ловить, но оказалось, что показалось. Никс определенно была не робкого десятка и мгновенную слабость тут же переборола.

— Что это там? — спросил Тиха, оглядываясь на всякий случай по сторонам.

Никс присела рядом со скелетом на корточки и взглянула на то, что хранилось в грудной клетке, тщательнее.

— Осколок стекла, — сказала она. — Или зеркала… непонятно.

— То, что тут было… — Тиха еще раз оглянулся на темный сад, — это… это вообще нормально?

Никс повела плечом.

— Н-не знаю, — произнесла все же. Склонила голову набок: — Итак, скелет в бабочках, которые вспыхнули, внутри осколок стекла… или осколок фонаря с флуоресцентной краской. Ничего… вроде бы ничего такого, за исключением скелета и бабочек.

— И ежу понятно, что это какой-то странный артефакт, а ни разу не кусок садового фонаря, — Тиха фыркнул. — Что тут гадать-то?

— Тогда, может, палочкой его поворошить? — задумчиво предположила Никс. — Или не трогать?

— Я думаю, трогать точно не надо, — сказал Тихомир. — Звони лучше своим приятелям-магам.

Никс ничего ему не ответила. Тиха подошел еще чуть ближе, тоже присел на корточки возле скелета в траве, но осколок рассматривать не стал, а внимательно посмотрел Николе в лицо.

Мерцание садовых фонарей и отблески света из кухонных окон лица ее почти не касались, и тем ярче показалось Тихе сияние ее глаз. Нечеловеческое, волшебное. Не блик, но огонь. Не отражение, но свет.

По спине прошел озноб. Алые губы дрогнули, тихо зазвучали рифмованные слова, и Тиха не смог бы поклясться ни перед кем на свете, что говорила Никс на понятном ему языке.

— В ночи упавшей звездой явится черный бог, распустятся лепестки огненного цветка. Собрав по осколкам прошлое, последний хранитель снов выплавит солнце из кварцевого песка.

Тиха понял, что опоздал, и ничего не стоят ни его инстинкты, ни его способности и все предпринятые предосторожности.

Что-то произошло. Не тогда, когда загорелись бабочки. Нет, то был лишь предвестник, знамение, знак, маркер. Вот прямо сейчас случилось что-то важное, чего он предотвратить не сумел и чего ему не понять.

Тиха замер, замерла ночь, и даже ветер в вершинах деревьев как будто стих. Никс молчала. Свет в ее глазах, тот самый, которого быть там не должно, медленно гас.

Когда последняя искорка волшебства исчезла, Никс, все еще сидя, покачнулась, а потом Тиха едва успел ее поймать.

Держа в объятиях тонкую, хрупкую девочку, теплую и мягкую, будто уснувшую, Тиха старался не смотреть в сторону злополучного осколка.

Но делать что-то было надо.

Иногда мне кажется, что меня следует разделить на два. А то и на три. И ничего плохого не случится. Наоборот, этим троим будет проще — у каждого будет своя, хорошая, достойная жизнь, пускай и не слишком долгая… у одного из троицы так точно.

А вместе мы мечемся, страдаем, никак не можем примириться друг с другом. Я, который я, я, который должен и я, которого мы не знаем.

Собственно, изучением последнего я и занимался последние два часа. Чужой, мертвый язык, древний, колкий, хрупкий, как лед, сложный, как спутавшиеся в кармане провода от наушников, всеми забытый, никак не давался мне, а я терзал его, раскладывал на составные части, пытался понять и постичь. Сеть не знает этого языка. Никто не знает этого языка. Когда-то, давным-давно, он был создан на основе лексической системы, ставшей в последствие базисом и для современных северных диалектов, и только поэтому я способен хоть как-то работать с ним. Окружив себя справочниками, словарями и прочим, что удалось достать, я на пределе возможной сосредоточенности искал значение ключевого, кажется, слова. Что же это? Страсть? Ярость? Кровь? Смерть? Долг? Что именно? Что делало короля — королем? Буквально ли определение? Вот, например, слово, обозначающее магический дар, уже в те времена обозначало так же и проклятье. Неужели значений может быть еще больше? Больше трех? Это интересно и занимательно, когда три одинаково правильные разгадки несет в себе сюжет остроумной книги или сценарий кино. Но не когда ты не можешь правильно понять целую главу древнего полуистлевшего дневника, заляпанного кровью и кто знает, чем еще, из-за одного проклятого слова, имеющего слишком много взаимоисключающих значений.

И каждое может быть всего лишь ошибкой перевода, неверным предположением, ложным следом.

Я устало потер переносицу, приподняв очки. День выдался длинный, и мне бы просидеть всю ночь, но ломать график незачем. Только хуже будет.

Я поставил чайник кипятиться и, покуда вода нагревалась, выудил из кармана замшевый сверток с натуральным зерном.

Оно завораживало меня. Оно заставляло смотреть на себя и думать о себе. Кто был его носителем? Как этот человек — маг, элементалист, взрослый, огненный, — как он расстался с ним? Был ли это произведенный по всем правилам ритуал, или зерно вынули из трупа? Если это был ритуал, то как тому фальшивому дельцу черного рынка удалось это зерно достать? А если он и был тем, кто убил элементалиста ради зерна? Или не убил… нашел, вырезал… знал, значит. Жаль, что мне он этого не расскажет. О нас он, скорее всего, тоже никому не расскажет, но авантюра от этого не перестает быть авантюрой.

Чайник вскипел одновременно с прилетевшим в окно камешком. Я как раз наклонился, чтобы щелкнуть тумблером, не дожидаясь автоматического отключения, и это спасло меня от возможной болезненной ссадины или, не позволь Потерянный, выбитого глаза.

Я глянул в окно.

В свете уличного фонаря ярко зеленела макушка воровато оглядывающегося Тихомира, держащего на плече…

— Эй! — крикнул Тиха. — Открывай!

Я не стал ему отвечать — быстро спустился по лестнице, пробежал по коридору, распахнул входную дверь.

Тиха был уже на пороге. Аккуратно протиснувшись в дверной проем так, чтобы не стукнуть свою драгоценную ношу, он тут же осведомился:

— Куда положить?

— Наверх тащи, — скомандовал я. — Что с ней?

— Да вот, не зря ты меня послал ей в провожатые, ой не зря-я… — протянул Тиха, поднимаясь по лестнице. — Как чуял!

Я последовал за ним.

— Я удивлен, конечно, что ты решил сам, по своей воле принести ее ко мне, но, может, ты объяснишь хоть что-нибудь?

Укладывая девочку-огонька на мою постель, Тиха обернулся:

— Это ты мне что-нибудь объясни, если сможешь. Это ты у нас умный, а я — хитрый, забыл?

— А Ари — расчетливый, — пробормотал я, опускаясь рядом с кроватью на колени. Положил ладонь Николе на лоб. Теплый. Надобность мерить пульс и срочно паниковать отпала. У меня от сердца отлегло — чему я, кстати, немало удивился. Я снова принялся за Тихомира: — Что с ней?

Тиха уселся на табуретку рядом с кроватью, прямо на мою смятую футболку. Сдул растрепавшуюся челку, полез в карман джинсов. Что-то вытащил:

— Вот, держи, — протянул сжатый кулак. — Только не разворачивай и не смотри. Осторожно. Мы нашли это в саду.

В руки мне упало что-то тяжелое, обернутое белым носовым платком.

— Не разворачивать и не смотреть? — удивился я.

— Точно. Она на него как раз посмотрела. И вот, гляди что.

— Посмотрела и?..

И Тиха рассказал мне, как глаза Николы засветились, ну точно в малобюджетном историческом сериале, и как она стала цитировать какие-то странные стихи про ночь, черных богов, огонь, песок и хранителей снов.

Я в задумчивости застыл. Что-то щелкнуло в голове.

— Тиха. Как-как ты сказал? "Последний хранитель снов выплавит стекло…"?

— Именно, — кивнул тот. — Рейни. Что за шутки с песнями? Откуда это? И что с ней? Она просто спит? Почему не просыпается? Что это было? Куда идти? Ты ж знаешь, я могу куда угодно, но мне надо знать, куда!

— Тиха, повтори, пожалуйста, стих, — попросил я.

Тихомир вдохнул, смешно раздувая ноздри, фыркнул, мотнул головой. Явно напрягся, вспоминая. Выдавил, наконец:

— …Собрав по осколкам прошлое, последний хранитель снов выплавит солнце из кварцевого песка.

— Но она еще не изучала способ изготовления однокомпонентного стекла, — пробормотал я, — стоп-стоп-стоп. Не то. Не туда. Я не знаю, откуда это, но ритм напомнил мне одну старинную северную колыбельную…

— А? — не понял Тиха.

— Ну, ритм стиха. Тада-тада-та-та, тада-тада-та-та…

— Это скорее марш, — Тиха нахмурился. — Вообще, Рейнхард, о чем ты, блин, думаешь? Какая разница? Тут же…

— Тише, Бродяжка, тише, — я поднес палец к губам, — Никола спит.

— Спит? Просто спит?

— Не знаю, — шепотом признался я. — Похоже на то. Надо… надо все обдумать.

— Что тут думать? — Тиха шептал возмущенно и громко. — У тебя ж связи, надо ее к врачу или… или к целителю, или…

— В три часа ночи?

— А если помрет?

— Не помрет, — сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Глянь на нее. Дышит? Дышит. Цвет нормальный. По всем признакам — просто спит человек. В обычную скорую нам обращаться тем более нельзя — Заповедь.

— А куда вам можно? — Тиха, наверное, сам того не заметив, перешел с шепота на угрожающий рык.

— В филиал гильдии целителей, — ответил я сдавленно. — При сопровождении дежурных поглощающих.

— А если бы ей ногу отрезало, что, в скорую тоже нельзя?! — Тиха уже кричал.

Я смотрел на него и не мог никак придумать, как быстро и доходчиво объяснить, что находящийся при смерти элементалист опасен, как граната без чеки. Как же он этого сам не понимает, а.

— Бродяжка, успокойся. Нам на ритуале закладывают кое-какие понятия касательно первой помощи и всего такого, и давай, слушай меня сюда: сейчас паниковать не надо, — я говорил по возможности уверенно и, надеюсь, убедительно. — По всем признакам она просто спит.

Тиха сжал губы, резко повернулся к Никс.

— Хорошо, — ответил напряженно. — Я и сам ни разу не вызывал скорой.

— И я.

Теперь мы оба смотрели на спящую девочку, выглядящую вполне здоровой, и я неосознанно отметил, что на щеках у нее веснушек практически нет, а на плечах есть.

— Тиха, расскажи мне все, — попросил я. — Как и где вы встретились, что делали, смотрел ли ты на эту штуку в платке. Ты ж не мог на нее совсем не смотреть, так? Ты ж ее как-то брал? Не на ощупь же? И тебя от этого не переклинило, так?

Тиха замер. Потянулся почесать шею, но остановился. Проговорил:

— Совсем не смотреть не мог, — потом он шумно выдохнул: — Ну и хорошо. Значит, это что-то… что-то другое. Или…

— Или что-то специально для нее, — я кивнул на Никс. — Пойдем в соседнюю комнату, сядем, глянем твой завораживающий магический артефакт.

Тиха, вставая, задержался у кровати, зачем-то мешкая, так, что я некоторое время наблюдал его спину и взъерошенный затылок. Он обернулся, и на лице у него была написана вся возможная решимость:

— Разворачивай.

Пустынные равнины, пыльные, словно старые пуховые одеяла, остались позади. Здешнее солнце казалось огромным, хотя тепла от него было мало.

И все же он знал, что это — то же самое солнце, которое светило ему раньше, до тех пор, пока ему не исполнилось четырнадцать, до тех пор, пока он себя еще не потерял.

Прошлая жизнь казалась чем-то эфемерным. Он видел во сне привычные дома, видел сизое весеннее море, белых чаек, кусты сирени и облепихи, которые любили сажать на кладбищах, и еще тот куст, с цветками в четыре лепестка, который распускается ярко-желтым в самом начале весны. Названия этому растению он никогда не знал, и сейчас, когда даже родной язык крошился в его устах, словно мел, ему уж точно слова этого не вспомнить.

Он забыл свое имя, но хорошо помнил глаза девочки и ее теплые, нежные руки. Вечерами, сидя у едва теплящегося костра, он думал о ней и пытался вспомнить что-нибудь еще, но приходилось мириться с мыслью, что чем дольше он будет следовать чужим путем, тем большее он будет забывать. Иногда казалось, что память достаточно глубока, чтобы он смог идти еще целую вечность. А иногда приходило понимание, что если так будет продолжаться, то он потеряет цель, ведь возвращаться станет некуда.

Чтобы сберечь свою память он выдумывал истории. Каждый раз, когда безликий совершал прыжок, он примерял себе новое имя, и никогда, никому не рассказывал настоящего. По правде, он и сам уже его не помнил, но знал, что если надо — вспомнит, потому что имя его записано узелковым письмом на основной нити его собственного пути, крепче которой нет вообще ничего.

Он впервые увидел безликого давно, примерно в середине пройденной дороги. За все это время не удалось приблизиться к нему ни на шаг. Он думал иногда, что безликий — его собственная тень, но знал, что это — иллюзия и таким простым ответ быть не может.

Безликий никогда не оборачивался и никогда никуда не спешил. Он просто шел, скользил, прожигал сущее, как кислота. Он не убегал, нет. Может быть, он даже не знал о том, что кто-то идет за ним след в след.

А преследователь, позабывший собственное имя, стирал ноги в кровь, задыхался и падал, но каждый раз успевал пройти за безликим в очередную дверь, чем бы она ни была.

Иногда он плакал от боли и одиночества, но не стыдился этого, потому что слезы не значили ничего в сравнении с тем, что он продолжал идти.

Безликий отбрасывал сорок теней, и кто-то кроме мог бы давно отстать, спутать безликого с одной из них. Но преследователь знал тени по именам, и видел, что только хозяин теней не имеет конечной цели, и именно поэтому шел за ним.

Дороги живых и смертных предопределены, и они не в силах ничего поменять и не в силах ему помочь. Безликий не знает дорог, он трижды быстрей и свободнее мысли, и лишь следуя за ним можно вернуться туда, куда не существует путей.

Я смотрел на Тиху, Тиха вертел в руках злополучный осколок. Когда никого из нас от взгляда на эту штуковину не проняло, он осмелел и сцапал стекляшку, позабыв о всяких предосторожностях.

— Однозарядное колдовство, — предположил я. — Кто первый коснется, того и кроет.

— Коснется? — Тиха встрепенулся, кинул стекляшку на стол. — Точно! Но… Стоп. Она его не касалась.

— Пусть так, — кивнул я. — Ари тебе, конечно, рассказывал, что современная магия зиждется на прикосновении. Но так как полноценного обучения ты, самородок хренов, не получал, тебе неведомы многие важные мелочи.

— Полегче!

— Дослушай. Прикосновением может быть и взгляд. Почему нет? Взгляд воздействует, это факт. Другое дело, что воздействие взглядом — это третья ступень мастерства на границе с четвертой. Вот и вопрос: то ли мы — слабаки и не можем глянуть на стекляшку так, чтобы нас накрыло, то ли стекляшка правда однозарядная, а может, специально под огоньков заточенная.

— Ты предлагаешь отправить проспаться еще пару огоньков для верности эксперимента?

— Нет.

Я протянул руку и взял осколок. Магии в нем я не ощутил, но это значило лишь, что в нем нет ничего морозного-ледяного. Я стал рассматривать стекляшку, как с трудом добытое натуральное зерно до этого. Осколок был гладким, плоским, оттенка дымчато-кофейного, и внутри него застыли разводы чуть более светлого вещества.

— Рейни, ну скажи же мне, что теперь делать? — взмолился Тиха. — Если не скажешь, я начну по своим каналам пробивать, Аристарха вызвоню или даже предкам ее позвоню, пускай приезжают, в конце концов!

— Панику отставь, — сказал я, стараясь не слишком давить, но и быть достаточно убедительным. — Пойди, что ли, девчонку попробуй разбудить. Не знаю… за локоть ущипни. Щипал?

Тиха затряс головой, мол, нет.

— Ну вот. Поцелуй. Вдруг у вас — судьба, и ты — тот самый принц, который как с конем, но только без коня?..

Тиха не то чтоб покраснел. Побагровел. В сочетании с его зеленой шевелюрой это смотрелось уморительно.

— Да шучу-шучу. Ну? Чего сидишь? Тихомир Одиш, мне нужно немного тишины и одиночества, чтобы подумать, — я выделил последнее слово интонационно, чтобы до Тихи дошло.

Как ни странно, вроде бы получилось, и он ушел. Но не в комнату к спящей девочке, а в коридор и по лестнице вниз. На кухню, наверное.

Я вздохнул и облокотился на кресло, прогоняя напряжение и чужой, не мой страх.

Думать мне, на самом деле, касательно осколка и девчонки было не о чем. Пень ясен, что вопрос не моего ума. А также понятно, что дорога наша лежит теперь к чтецам. Точнее, к одному конкретному чтецу, ведь срубило нашего огонька ментально, через взгляд. Стихи еще эти… Ну, что-то в них есть, но я бы не сказал, что это прям образчик таланта и образности. Может, это что-то ее собственное? Но с чего бы ей зачитывать это вслух? Она, вроде бы, не увлекалась старинными мифами, особенно мифами севера. "Последний хранитель снов" — дивная сказочная тварь, на севере им пугают детей, а у нас хранителями снов называют элементалистов, и миф, согласно которому нас так зовут, совершенно отличается от северного.

Северный "хранитель снов" погубит мир, сожрет солнце, выпьет кровь всех бодрствующих младенцев, и потому он последний — ну а зачем еще? Удивительно противоречиво он же, по легенде, охраняет грезы ребятишек от прочих злых существ, которые могут прийти из Мира Снов и всячески навредить. Но это пока. Вот решит он губить мир — и все, остается только засыпать и никаких других вариантов. Здешние "хранители снов" — это ледяные и огненные элементалисты. Они охраняют здоровый сон людской — аллегорически. Долг, война и все дела.

Которых имела в виду Никс, засыпая?

И к чему это все? Вопрос.

Утро выдалось промозглым и сырым.

Я заметил высокую фигуру со всклокоченной шевелюрой издалека, и что-то мне в том, как Берса себя держала, сразу не понравилось. Больно нервная она на вид.

Мы подъехали поближе к бордюру.

— Это она — чтец? — спросил Тиха, поворачивая ключ зажигания и одновременно вглядываясь в окно.

— Нет, но она нас проведет, — сказал я.

— А сразу нельзя было?..

Я ничего не ответил. Вышел, по привычке очень аккуратно прикрыл дверь изукрашенного стилизованным пламенем минивэна (хотя этой колымаге не страшен был бы и хороший пинок) и направился к Катерине Берсе, которая нас, конечно же, давно уже заметила, но предпочитала делать вид, что курит, а на спине у нее глаз, ясное дело, нет.

Тощие намозоленные локти, торчащие из-под черной футболки, у нее были покрасневшие. Холодно Кате, значит. Ну, хоть теперь она меня понимает.

Берса обернулась и явила мне широкую кривоватую улыбку, не предвещающую ничего хорошего.

— Что ты натворил с моим огоньком, бледная рожа?

"Почему меня окружают настолько неадекватные личности?" — подумал я, но вслух произнес:

— Не ты ли сказала мне, что без проблем созвонишься и организуешь встречу с ректором?

— Я позвонила и предупредила. Но я бы на твоем месте так просто туда не шла, — Берса выкинула окурок на асфальт. — Сам знаешь, какая здесь специфика. Покажи девчонку мне для начала.

— Тебе-то зачем?

— Профессиональным взглядом осмотрю.

Я приоткрыл для нее дверцу минивэна, мол, прошу.

— Это ж каким профессиональным? Разве ты врач?

— Я закончила некоторые курсы, — ответила Кей, залезая в машину. — И вообще.

— Я, прошедший ритуал, ничего не понимаю, — уточнил я, забираясь следом. — Так что можешь понять ты после каких-то там курсов?

— Может, представишь нас? — Тиха так перегнулся через спинку водительского кресла, что, казалось, сейчас выпадет в салон.

Берса глянула на него коротко и почти сразу отвернулась, сосредоточившись на лежащей на одном из задних сидений Николе. Стала щупать пульс и светить в глаза девочке карманным фонариком, приговаривая:

— Незачем представляться, Тихомир Одиш, я о тебе и так все знаю. Я обо всех вас многое знаю, я знаю даже цвет Ринового нижнего белья и сколько именно красных сережек у тебя в коллекции, Бродяжка.

— Она — бывшая глава нашего бывшего фанклуба, — пояснил я слегка опешившему Тихе. — Это долгая история, я и сам до конца не в курсе. В общем, Катерина Берса, или просто Кей.

— Но… э-э… — Тихомир смотрел то на меня, то на Берсу, то на спящую Никс. — Но как же так?..

— Бурная молодость, — сказала Кей, пожав плечами. Села наконец спокойно и изобразила на лице задумчивость.

— Ну? — спросил Тиха.

— Рефлексы есть, дыхание, пульс — все в норме.

— Это не кома?

— Что ты знаешь о коме, Тихомир Одиш? — Кей грустно глянула в окно, на рождающийся рассвет. — Скорее всего, не больше, чем можно почерпнуть в каком-нибудь околомедицинском комедийном сериальчике. Так вот. Это не кома, не шок и не сопор. Может быть, летаргический сон. Конечно, наверняка я не скажу, нужно клиническое обследование или, в самом деле, хотя бы чтец. Деятельность мозга, стало быть, проанализировать. Но тут есть загвоздочка.

Мое терпение иссякло.

— Кей, может, хватит ходить вокруг да около? — спросил я. — Что с Никс и почему ты не хочешь просто проводить нас в дом Абеляра или хотя бы адрес назвать? Зачем тебе понадобилось лично являться и изображать загадочность?

Кей откинулась на спинку сидения.

— А потому что как-то все странней и странней, хуже и… забористей. Погоди истерить, сейчас расскажу. Короче. Сегодня ночью вернулась Анита. Ну, как вернулась. Я ее нашла в каморке в подвале, там, где у нее домик и где она спит и живет. Ну и…

— И?..

— Анита — это кто? — уточнил Тиха.

Кей вздохнула.

— Анита — дочка прошлой директрисы академии, она шизофреник, отказавшийся употреблять лекарства. Живет в подвале, тусит иногда с нами. Она забавная. Всегда разная. Обычно от нее вреда нет, а если и есть, то обратимый. И вот на днях она украла сумку у Николы, а потом и сама куда-то делась. Сегодня ночью вернулась. И все было бы хорошо, если бы она не начала делать кое-что, ранее ей несвойственное. Я заметила это, когда осталась у нее в комнате — хотела поесть ей приготовить, да может разузнать, где она была… Она тем временем игралась со своими куколками и прочими трофеями. В общем, все было, вроде бы, как всегда. Но я знаю, что у Аниты никогда не получалось одеть своих кукол обратно. Она умела их раздевать, но одевала всегда очень криво, как будто бы… ну, как будто бы это для нее слишком сложно. И вот, вернувшись, она мается той же фигней, но у нее получается одевать кукол.

— То есть ты не думаешь, что она могла излечиться? — спросил я.

— Не у одного тебя паранойя, Рейни, — ответила Кей. — Насколько я знаю, шизофрения не лечится, даже чтецами. У больных бывают лишь проблески вменяемости. Особенно, если на колеса забить. Короче, я предполагаю обработку извне. Более того, чую чтецов. Что, сам понимаешь, тревожно. И вот вспомни троих, о которых ты спрашивал, и…

— Так ты узнала, не от фанаток засланцы-то были, нет? — перебил ее я.

— Нет, — Берса покачала головой. — Форумы, группы молчат, даже закрытые. Не похоже, что это твои сетевые враги. Ищи, короче, дальше. Так вот. А Аниту, значит, похитили, и возвращается она какой-то другой, и тут мне снова звонишь ты и говоришь, что новенькая девочка-огонек заснула, и ни булавки ее не берут, ни поцелуй прекрасного Тихомира…

— Эй, да не было ничего! — возмутился Тиха.

— …и вы хотите отвести ее на прием к Абеляру Никитовичу, чтецу, — продолжила Кей. — Вот я и задумалась: а нет ли связи?

— Берса, скажи просто, что тебе делать нечего, — фыркнул я. — Сдались тебе, вообще, эти новички.

— Я сама решу, кто мне сдался и что мне делать, — отрезала Кей. — Короче. Если моя паранойя не врет, то чтецы затеяли наблюдать за учащимися через Аниту.

— А зачем на столько дней воровать? — спросил я.

— Видать, слабые чтецы. А может, ажурное, сложное колдовство. Или далеко везли. Или выуживали информацию о том, что уже случилось — что, кстати, более вероятно. Как знать, короче. Поэтому по всему… — Берса сунула руку в карман, — к Никитовичу я тебя, конечно, проведу. Но вот, возьми шапочку из фольги, она защитит твой мозг.

И у нее в кармане и правда что-то зашуршало.

Я только лишь глубоко вдохнул.

Девушек, конечно, не бьют, но иногда отвесить оплеуху хочется. Очень хочется. Да и не особо похожа она на девушку. Я сдержался, конечно, но злость на лице у меня отразилась.

— Рейни, ты еще побледнел! — удивился Тиха. — Как ты это смог?

— Это он в бешенстве, — довольно отметила Кей. — Красавчик! Обожаю такие моменты, — она достала что-то блестящее из кармана. — О, фантик. Не то. Сейчас, сейчас. Во!

Берса протянула мне два небольших контейнера размером с орех, спаянные вместе. Я не сразу понял, что это. Но потом осознал. Поднял взгляд на Кей:

— Линзы?

— Угу. Как обращаться знаешь?

— Умею, — медленно кивнул я. — И что за линзы?

— Абеляр наверняка касался тебя, — сказала Берса. — Так что первичная связь у вас есть. Я надеюсь, что все не так уж страшно, и он не станет даже пробовать прикасаться к твоему сознанию, но сам понимаешь… Потерянный предусмотрительного бережет. По крайней мере, "зеркало души" у тебя будет защищено, и он не будет читать твои сокровенные эмоции, как поваренную книгу.

— А может, не надо? — спросил Тиха. — Это, типа, артефакт поглощающих, эти линзы, да? Может, лучше не привлекать к себе лишнего внимания такими приготовлениями?

— Кто бы говорил о лишнем внимании, — хмыкнул я. — Моя паранойя заставляет меня согласиться с Берсой. Лучше перебдеть чем… ну, понятно.

Кей тем временем перебралась поближе к Тихе, на переднее пассажирское сидение. Что-то разыскала в телефоне и показала зеленоватый экранчик Тихомиру:

— Рули сюда вот.

К двухэтажному частному дому вела каменная лесенка, обрамленная кирпичной изгородью, по которой вольготно вился плющ и дикий виноград. Лесенка упиралась в зеленые деревянные ворота с массивным дверным молотком в форме головы льва.

Никс, Тиху и Берсу я оставил внизу, в машине за углом. Берса дымила, как сталелитейный комбинат, Тиха грыз ноготь на большом пальце левой руки, а Никс, как и прошлые пару часов, спала.

Абеляр Никитович, немало меня напугав, приоткрыл зеленую створку ровно в тот миг, когда я уже изготовился пользовать дверной молоток по назначению.

Старик был одет в домашний бордовый халат и пижаму. Он со мной даже не поздоровался — кивнул, мол, пойдем, и еще погрозил пальцем слегка невнятно. То ли это значило "я тебе это припомню", то ли "тише, не шуми". Я решил на всякий случай не шуметь. Мало ли, сколько домочадцев спит у него тут и какой чуткости у них слух.

Чтец завел меня в дом, темный, теплый, пахнущий почему-то медом и воском. Мы прошли по узкому коридору в некую полутемную комнатку, после щелчка переключателей оказавшуюся рабочим кабинетом. Абеляр прикрыл за нами дверь, уселся на кресло и сложил перед собой руки замком. Я сел напротив, на диванчик. Чтец смотрел на меня хмуро из-под густых бровей с частой проседью, как будто бы уже понял, зачем я пожаловал, и это ему совсем не понравилось.

— Итак, чем я могу тебе помочь в такое время… хм, суток? — наконец спросил он. — Катя сказала, дело срочное.

— Пожалуй, — согласился я. — Видите ли…

— Ближе к делу.

— Конечно, — я кивнул. — В машине за углом лежит моя ученица, которой я даже треугольник горения разъяснить не успел. Она заснула при странных обстоятельствах. Разбудить мы ее не можем, хотя пробовали. Дышит ровно, пульс и рефлексы на месте — просто не просыпается. Конечно, времени прошло маловато для того, чтобы начинать паниковать, но меня ее состояние тревожит. Точнее, не столько состояние, сколько… совокупность событий, к нему приведших. Есть мнение, что этот продолжительный обморок, перешедший в сон, произошел с ней из-за вот этой вещи, — я положил на чайный столик злополучный осколок дымчатого стекла, все еще завернутый в носовой платок Тихомира. — Может, вы знаете, что это?

— Разверни, — попросил чтец.

Я глянул на него исподлобья. Осколок — вот он, рукой подать. Что же это выходит? Абеляр не хочет касаться осколка? Боится?

Чем дольше я медлил, тем напряженней становилась атмосфера. Чтец молчал, я тоже. Наконец я все-таки развернул носовой платок.

Когда Абеляр Никитович только глянул на стекляшку, зрачки его расширились. В следующее же мгновение он резко отвернулся.

— Спрячь это, — сказал он отрывисто. — Быстрее!

Я вздрогнул. Не понимая, зачем, завернул осколок обратно и сунул в карман брюк.

— И… что это? Вы мне объясните, почему…

Чтец повернулся медленно, и что-то настроение мне его не понравилось. Ну, как не понравилось. Создалось впечатление, что сейчас меня располосуют взглядом и освежуют тут же, еще живого и ненормально горячего, без расспросов и предупреждений.

— Откуда у тебя осколок зеркала Лок? — спросил Абеляр Никитович.

Я хмыкнул, стараясь скрыть волнение:

— Не поверите.

Снаружи я был спокоен, словно морская гладь в утренний штиль. Внутренне я превратился в сдавленную пружину. Казалось, что Берсе не показалось, и чтец сейчас на самом деле решает, а не залезть ли мне в голову, а может, и пробует это сделать. Абеляр Никитович на вид был точно так же спокоен, он как будто бы ждал моего ответа в виде отчета о том, как мы, например, ограбили с приятелями какое-нибудь гильдейское хранилище артефактов. И все бы ничего, но о "зеркале Лок" я слышал впервые.

— Ну? — поторопил чтец.

— Никола нашла это в саду у своего знакомого некроманта, — ответил я, решив не лукавить. — С ней был Тихомир Одиш. Никс взглянула на осколок и навернулась не то в обморок, не то в сон, из которого так и не выбралась.

— Это понятно, — проговорил чтец. — Ох уж эта ее везучесть…

— Может, вы мне что-нибудь все-таки объясните? — попросил я.

Осколок, спрятанный в карман, внезапно почувствовался. Будто бы эта маленькая дымчатая стекляшка хочет уколоть меня или порезать через три слоя материи.

— Значит так, — проговорил чтец, — вставай. Иди за мной.

— Снова?

— Пойдем.

Голос Абеляра Никитовича звучал тревожно. Но я не мог понять, за кого он волнуется и почему именно.

Мы снова шли по полутемному коридору.

— На вещь эту не смотри, — отрывисто сказал чтец. — И никому не давай.

— Хорошо, — ответил я медленно.

Чтец вышел во двор и резко свернул направо. Я последовал за ним. Он обогнул дом по выложенной плоскими валунами тропинке, миновал небольшую пасеку в пять ульев и открыл передо мной дверь ветхого на вид сарая:

— Заходи.

Где-то вдалеке пропели петухи. Я мешкал.

— В… сюда?

Чтец цыкнул и вошел в сарай первым. Я двинулся за ним, аккуратно, стараясь не задеть торчащие отовсюду доски. Абеляр подошел к еще одной двери, за которой обнаружилась совершенная, непроглядная тьма. В этот раз он не стал меня дожидаться, и, чуть наклонившись, прошел в эту тьму первым.

Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Деревянная дверь на пружине захлопнулась.

Внутри помещения было тепло, влажно и так темно, как должно быть, пожалуй, только в гробу или в проявочной. Пахло смолой и сыростью.

В поисках опоры я коснулся стены и нащупал теплое шероховатое дерево.

— Серебристый кедр, — сказал чтец.

Вот как. Серебристый кедр. Мало кто знает, а значит и понимает, что он же — кобальтовый кипарис. Мне же посчастливилось знать, что это за материал и каковы его свойства.

Получается, банька у Абеляра Никитовича не простая. И вот теперь вопрос: от кого или от чего собрался защищать нашу беседу он? Линзы, раздражающие мне глаза последние полчаса, — детский лепет по сравнению с парилкой из кобальтового кипариса.

— Золатунь — вещество конечное, — сказал Абеляр Никитович. — А кедр мы культивировали уже после войны. Слева от тебя — скамейка, располагайся.

— Разговор будет долгим? — спросил я у темноты.

— Надеюсь, нет, — ответил чтец. — Итак. Слушай меня внимательно… Значит, вы нашли осколок зеркала Лок. Как он попал в тот сад — это, конечно, вопрос. Перво-наперво…

— Вы осмотрите девочку? — предположил я.

Абеляр молчал.

В парилке было темным-темно, и это нервировало. Я готов был уже что-нибудь по этому поводу предпринять, но оказалось, что чтец молчит не просто так: он искал масляный фонарь. Теперь он зажег его, прикоснувшись пальцами к фитилю, и тем самым продемонстрировав мне, что магия второй ступени для него — не проблема. Как будто бы я в этом сомневался.

— Нет, — произнес чтец, и взгляд его был решительным и тяжелым. — Если все так, как ты говоришь, то осматривать Николу нет нужды. Вы с Катенькой не ошиблись. Это не кома, это сон. Но не простой. В свое время этот сон погубил много наших.

— Погубил? — переспросил я.

— Убил, — уточнил Абеляр.

Я молчал, обдумывая, и он молчал. Спустя минуту, показавшуюся мне вечностью, чтец заговорил, глядя куда-то вниз, на покрытый ржавыми разводами плиточный пол:

— Как ты помнишь, Война Причин выродилась в гражданскую войну. Мы проиграли. В то время как одни зачищали побережье от живых последствий магических экспериментов, других направляли уничтожать материальные артефакты, некоторые из которых были весьма древними. К таким, сам понимаешь, не всегда прилагались инструкции по эксплуатации. Одним из таких артефактов стало зеркало Лок, конфискованное у нашего тогдашнего врага. Очевидно, его каким-то образом выкрали. А как уничтожают зеркала?

— Разбивают…

— Правильно. Тот, кто первым совместил камень с зеркалом, взглянул в слишком большое число осколков, и его унесло сразу же. За ним пришел еще один и тоже "засмотрелся". Следующим пятерым повезло больше, и "поймали" проклятье только четверо. Пятый о чем-то догадался и успел отвернуться. Короче говоря, методом проб и ошибок была выяснена следующая закономерность: осколок усыпит человека с вероятностью один к пятидесяти. Взглянуть на осколок нужно под определенным углом и в определенном освещении. Понятно, что если осколков много, то и вероятность уснуть становится больше.

— И что стало с теми, кто на него взглянул?

— Они умерли.

— Умерли?

Свет от фонаря тускнел. Вероятно, заканчивалось масло. Чтец подкрутил шестеренку на боку у медного основания лампы — света стало чуть больше.

— Инцидент имел место тридцать лет назад, — произнес Абеляр. — Дело полностью передано чтецам. Всем пострадавшим диагностирован летаргический сон. А летаргия, вообще-то, встречается так же редко, как смерть от удара молнии или от падения на голову метеорита. Течение сна у пострадавших шло по-разному: кто-то держался годы, другие сгорали за день. Прочих закономерностей выявлено не было.

— Зеркало уничтожили? С… переплавили?

— Нет. Мы… Они были не настолько глупы. Среди пострадавших оказались родственники влиятельных в то время персон. Уничтожать зеркало полностью путем его переплавки резона не было, и его стали изучать.

Все, о чем говорил чтец, вся эта ситуация с осколком, банькой, отделанной серебристым кедром, Никс и Тихой, история, внезапно нырнувшая в чье-то чужое темное прошлое, в ту глупую и страшную войну, — все это наконец достучалось до меня, и я вдруг осознал глубину разверзшейся передо мной бездны. Значит ли это все, что мой "гениальный" план обречен? С одной стороны — хорошо: никакого трибунала и Тиха точно не набьет мне лица, что полезно для творческого развития нашего коллектива; с другой стороны, все это чудовищно и мне… мне просто-напросто тяжело в это поверить. Неужели я не успею? Неужели придется действовать наобум? Рисковать свыше меры? Зачем это все? Ненавижу, когда ситуация выходит из-под контроля.

— То есть все, кто в это зеркало смотрел — мертвы? — переспросил я.

Чтец глянул на меня так, будто бы меня перед ним нет. Он, наверное, обращался к своей памяти, которая для нормального человека чрезмерно глубока.

— Не все, — ответил Абеляр Никитович сухо.

Я понял, что копать в эту сторону у меня полномочий нет. Что ж, ладно.

— Как этот осколок мог попасть к Никс? — спросил я.

— Меня это тоже интересует, — ответил чтец.

— А ваша гильдия не может знать?

— Главное, что пока я не стану делать запросов, она не узнает о самом факте произошедшего.

— А как же?..

Он невесело хмыкнул:

— О моем рое не волнуйся, я — последний.

— Ладно, — я вздохнул. — То есть Николе… выходит, Николе просто не повезло, да?

Чтец нахмурил брови.

— Она тебе рассказала?

— О чем?

— О своем "проклятии".

Час от часу не легче. Я покачал головой:

— Нет.

— Понятно.

Абеляр Никитович потер бороду. Взвешивает, что мне можно говорить, а что нет? Знает гораздо больше, чем говорит. Очевидно также, что своим визитом и надобностью беседовать со мной о зеркале Лок я поставил его в неловкое положение. Права была Берса, все запутывается.

— На Николе лежит "проклятье", оно же благословение, — наконец заговорил чтец. — С прошлой весны. Может быть, ты где-нибудь читал или слышал о "судьбоплетах"? Ну так вот. Миф в очередной раз оказался правдой, и один такой объявился. Проявился, точнее, в мальчишке, с которым дружила Никс. И вследствие некоторых обстоятельств парнишка подкорректировал ей… судьбу.

И тут мне впервые показалось, что чтец не в себе, но я все-таки переборол зашевелившееся было недоверие, и даже тени сомнения не явил. Судьбу, значит.

Чтец продолжил:

— Ну, скорее, особенности ее взаимодействия с реальностью. На ней висит "удача утопленника". Это — старое проклятье, и мальчик применил его неосознанно, сам не ведая, что творит. Действие проклятия следующее: человеку или критически везет, или не везет. Середины не предусмотрено. Единственное, что понятно кроме этого — в свою авторскую версию проклятия мальчишка встроил "предохранитель", и о смертельных неудачах речи нет. И вот Николе, наконец, не повезло критически: она не только нашла осколок зеркала Лок, но и взглянула на него как раз так, как не стоило бы.

— Вы сможете ей помочь? — напрямую спросил я, имея в виду и только что описанное им проклятье, и летаргический сон.

Чтец долго молчал, хотя к вопросу, как мне показалось, был уже готов.

— Чтобы снять удачу утопленника, ей нужно снова найти судьбоплета. Для этого ей неплохо бы проснуться, верно? Но вероятность того, что вам удастся решить загадку зеркала Лок очень мала.

— Нам? — переспросил я.

Ну да, ну да. А как иначе-то.

— Слушай внимательно, Рейнхард Майерс, — произнес чтец, схватив меня за запястье. Я даже опомниться не успел. Абеляр Никитович смотрел мне в глаза. Взгляд этот был тяжелым, как десятитонная мраморная плита, и таким цепким, темным, что я почувствовал себя тонущим в полынье. Ох, не зря их не любят, этих чтецов. Нелюбовь эта рождается из страха, и процесс мутации мне полностью очевиден. Чтецу я этот акт агрессии, конечно, еще припомню. Пускай опасность обоюдоострая, как меч, но преимущество на стороне зачинщика. Пока я пытался подавить моментально вскипевшую во мне ярость, одновременно стараясь ее не показывать, чтец говорил быстро и сухо:

— Все осколки черного зеркала Лок хранятся сейчас в старинном замке Сорос, что на южном склоне Цинары. Насколько я знаю, чтобы его собрать, не доставало как раз одного. Полагаю, вашего. Интересно, правда? Кто-то крадет осколок Лок, тем самым затрудняя работу гильдии, а через несколько лет подбрасывает этот осколок вам.

— Уж не сама ли гильдия? — спросил я раздраженно. — Отпустите мою руку, пожалуйста. Я осознал степень серьезности, правда.

Чтец отпустил.

— Ты умеешь задавать вопросы — это хорошо. Далее, насчет зеркала. Есть предположение, что восстановленное Лок "отпустит" всех своих спящих пленников. Но это, сам понимаешь, надо проверять.

— А эти другие "уснувшие"… они тоже читали стихи, перед тем, как уснуть?

— Этого я не знаю, ибо никто… я не видел, как засыпали.

— И видео, конечно же, никто не снимал.

— Это было тридцать лет назад, Рейни.

— Что нам делать с Никс?

— Ты решил действовать?

Я не счел нужным отвечать.

— Свяжитесь с ее опекуном для начала. А пока будете думать, что именно предпринять, езжайте за город, в лечебницу "Ласточка". Выдвигайтесь сразу же, а я свяжусь с главврачом и все решу. И да… поменьше болтайте об этом всем, а лучше вообще молчите.

— Абеляр Никитович, от кого именно мы все это скрываем? Кого следует опасаться?

— Сейчас идет грандиозная работа там, в нашей гильдии. Кое-что подтвердилось, но дополнительные сведения лишними не будут. Даже если прямой связи нет, внезапно всплывший осколок черного зеркала Лок может стать катализатором еще больших тревог и перемен. Я не хочу хаоса. Поэтому я сообщу гильдии об инциденте в нужный момент, ни раньше, ни позже. Не сообщать вовсе я не могу, пойми. У вас будет время попробовать все решить — это единственное, что я могу обещать.

— Понял.