Михаил настроил изображение, звук, поставил планшет на подставку и нажал на просмотр. На экране появилась чья-то рука, устанавливающая камеру и включающую запись. Затем человек сел на стул, поставленный перед объективом. Это была та самая женщина, которая звала меня во сне на маковую полянку. Её облик, мутный и неясный после недавнего сна, теперь полностью восстановился в моей памяти. Эта та женщина, благодаря которой я появилась на свет.

— Это мама, — прошептала я Михаилу.

— Я знаю, я помню, — также тихо произнес одноименный.

Мама начала говорить, обращаясь к тем, кто найдет эту видеозапись:

«Прошу передать эту запись моей дочери, Валерии Красных, до замужества Сергеевой, или её мужу, Михаилу Красных, законсервированных первого февраля 2030 года в бомбоубежище завода „Оптик“, расположенного в г. Орел Российской Федерации».

С первой же фразой, произнесенной пятьсот тысяч лет назад моей мамой, мой мозг начал усиленно восстанавливать информацию, аналогично тому, как мы приобретали первичные воспоминания из прошлой жизни на экспресс-курсе обучения в первые две недели пребывания на обновленной планете. Ранее неизвестные слова, такие как «дочь», «замужество», «муж», начали приобретать для меня смысл. Семейная структура древнего общества стала теперь понятной, как и мои чувства к Михаилу, ведь до криоконсервации мы с ним образовали новую ячейку общества, создали семью, чтобы вместе жить, вести хозяйство, а в условиях начала кислородного взрыва находить вместе пропитание, противоастматические ингаляторы и инъекции, без которых жизнь в разрушенной атмосфере Земли в начале XXI века была невозможной.

Слова мамы складывались в последовательную цепочку событий, произошедших до и во время кислородного взрыва. В Купольном городе единственным человеком, знавшим все подробности этого несчастья, был Василий. Остальные же, как и мы до недавнего времени, пребывали в полном неведении о событиях, в которых участвовал каждый из них. Да, мы обладали общей информацией о кислородном взрыве: что к нему привело, на чем отразилось разрушение озонового слоя в планетарных масштабах. Но сегодня мы с Михаилом получили возможность восстановить свою память и понять всю катастрофу в условиях отдельной семьи, нашей семьи.

Великие умы человечества неоднократно исследовали потенциальные последствия индустриального развития. Еще в XIX в. до э.н. ученые говорили о возможности довольно быстрого разрушения озонового слоя, возросшего количества озоновых дыр, что в итоге вызовет повышение уровня ультрафиолетовой радиации, губительной для живых организмов, так как ультрафиолетовое излучение приводит к генетическим изменениям в ДНК и РНК человека. Однако человечество забило тревогу лишь в 2017 г. Тогда мне было семь лет. Слушая голос мамы, доносящийся из планшета, я вспоминала телепередачи, которые мы каждый вечер смотрели всей семьей: моя мама, преподававшая английский язык в моей же школе, мой папа, работавший на производстве электронных табло, прототипов современных видеоэкранов, которыми сегодня напичкан Купольный город, я и мой младший брат Алешка, которому на тот момент было всего четыре года. По телевизору, по радио, в интернете на всеобщее обозрение передавались исследования климатологов, утверждающих, что процесс уменьшения кислорода в атмосфере Земли необратим. Человек не просто сам, своими руками, уничтожал атмосферу планеты, но и вырубал деревья в таких количествах, что пропорции кислорода не успевали восстанавливаться, а соотношение углекислого газа, соответственно, росло в той же прогрессии, что и раньше. Постепенно закрывались школы (я даже не успела закончить первый класс), детские сады, торговые центры, общественные организации. Все промышленные предприятия стали в панике переоборудовать под производство первых криокамер, поскольку после долгих дебатов правительства всех стран пришли к выводу, что криоконсервация — это единственный путь спасти человечество как биологический вид.

Паника возросла, когда люди один за другим начали погибать от удушья. Мой маленький брат умер, когда мне было восемь лет, задохнулся во сне, не успев позвать родителей. Рассказывая об Алешке, мамины глаза наполнились слезами. Только теперь я поняла, что человек способен плакать, что так позорно в нашем новом обществе. Причем люди плачут не только от боли, но и от горя, потери родных и любимых, предательства, обиды и других эмоциональных переживаний, отвергающихся жителями Купольного города. Я, как и мама, с самого рождения страдала бронхиальной астмой. Сейчас, в 28 г. э.н., с этой болезнью сталкивается каждый вновь появившийся на свет горожанин, но наша медицина далеко шагнула вперед, позволив медикам сразу после декриоконсервации излечивать астматиков. Но именно благодаря астме, как утверждала мама, мы с ней и выжили. Папа, который не был подвержен ни одной хронической болезни, что было даже странно в обществе, испещренном различного вида вирусами и генетическими отклонениями, переносил кислородное голодание намного тяжелее нас. В день ему требовалась тройная доза бронхолитиков, которые лишь снимали приступ удушья на какое-то время. Больницы были переполнены. Чтобы получить квалифицированную помощь, люди штурмовали все лечебные учреждения, прибегая к угрозам и насилию. Вскоре все больницы и аптечные пункты были опустошены. Люди, пребывая в состоянии паники, грабили магазины, дома. Мародерство достигло таких пределов, что находиться дома стало небезопасно.

Постепенно стало трудно доставать не только продовольствие и лекарства. Дефицитна стала вода. Все водоемы Земли начали стремительно испаряться. Я вспомнила, как наша семья, покинув свой дом, как и остальные жители, проходила мимо небольшой речки Кокшаги, протекающей по нашему городу. Каждое лето мы ходили на центральный пляж: мама и папа загорали на берегу, а мы с Алешкой плескались в теплой водичке. Мне казалось, что счастливее нас не было на всём белом свете. Но в тот день вместо голубовато-зеленой воды я с ужасом обнаружила мутное илистое дно, превратившееся в свалку отходов.

Все бетонные сооружения начали рушиться. Асфальт вздыбился, как после бомбежки. Буквально за год наш некогда красивый город, восхищавший жителей и туристов уходящими ввысь многоэтажками и необычными, почти сказочными кирпичными домиками, превратился в пыль. Эвакуация населения не была организована. Тогда я не задумывалась об этом, но, как объяснила мама, вещая с экрана планшета, только члены правительства и их семьи получили возможность укрыться в инновационно оборудованных подземных убежищах и при необходимости законсервировать себя в криокамерах, надеясь на последующую разморозку. Таким образом, город опустел. Большинство жителей, собрав свои небогатые пожитки, кто на транспорте, а кто и пешком отправились в более крупные города в надежде добиться выделения им криокамер. Также сделали и мы. По средствам связи (я помню, у нас был старинный радиоприемник, работавший от батареек, который папа включал раз в несколько часов) мы узнавали местоположение пунктов бесплатной криоконсервации. Шансы пробиться туда были невелики, но всё же это лучше, чем сидеть у разрушенного дома и ждать смерти от удушья, от голода и жажды, или от рук себеподобных, готовых убить ради банки тушенки.

Идти было трудно. Папа где-то нашел сломанную магазинную тележку, кое-как поставил её на колеса. Мы сложили туда одежду, палатку, одеяла, а на спинах несли рюкзаки с едой и лекарствами во избежание воровства, что стало в то время нормой. Тележка спасала не всегда. Из-за уменьшения количества кислорода в атмосфере поверхность планеты стала рушиться, как и наши дома. Мы пробирались по всклокоченной, потрескавшейся земле, сбивая ноги в кровь, стирая руки до водянистых мозолей, перетаскивая на себе не только вещи, но и эту самую телегу. В конце концов её пришлось выбросить и взвалить все пожитки себе на плечи. Так было легче перебираться через ямы и выбоины на дорогах.

Мы думали, что хуже уже и быть не может. Постоянные приступы удушья, голод, ночлег в лучшем случае в отдаленном незанятом никем подвале или деревянном домишке, зудящие солнечные ожоги. Мне тогда казалось странным, что солнца как такового практически не видно, повсюду царили вечные сумерки, но мы все были покрыты ожогами. Кожа была воспаленной, расцарапанной ногтями от постоянного зуда. Теперь я понимаю, что сумерки были вызваны уменьшением количества отражающих частиц, а ожоги — тем, что те молекулы кислорода, которые пока еще были в нашем распоряжении, не могли полноценно защитить нас от губительного ультрафиолета.

Запас лекарств таял на глазах. Все города, поселки и деревни, мимо которых проходили мы по пути в Москву, теперь уже не существующую столицу Российской Федерации, были полностью разграблены. Чаще всего мы пробирались по опушкам лесов, прячась от других людей, ставших озлобленными из-за голода, холода и постоянного удушья. Дойдя до очередного населенного когда-то пункта, папа раскладывал палатку, вручал маме ружье (мы им еще ни разу не воспользовались, но его наличие оказывало большое успокоительное действие) и уходил на поиски воды, продовольствия и, что важнее всего, бронхолитиков. Он никогда не рассказывал нам о своих походах, хотя зачастую приходил весь в крови от резаной или колотой раны. Однажды, это было в том же 2020 году, папа не вернулся. Мы прождали его три дня, не решаясь двинуться с места. Я помню, как мама плакала. Не будь меня рядом с ней, она бы пошла на его поиски. Но она не могла оставить десятилетнюю дочь одну в огромной лесу, кишащем… нет, не животными, животных мы могли найти способ отпугнуть, а людьми, которых мы боялись больше всего.

На третью ночь мама всё-таки решилась идти на его поиски. Раскопав землю у большой сухой сосны, мы сложили в яму все наши вещи, еду, лекарства, оставив лишь один ингалятор, который мама положила в карман моей курточки, закидали яму почвой и травой и направились в сторону разрушенной деревни, куда три дня назад пошел отец в поисках продовольствия и питьевой воды. Осторожно ступая на потрескавшуюся землю, мы с мамой под покровом ночи крались по пыльным улицам, заглядывая в каждую канаву, раскидывая ногами кучи мусора, громко шептали имя отца в распахнутые двери покосившихся деревянных избушек, чернеющих глазницами разбитых окон. Но все поиски были напрасны. Помню, как мама спустила меня на дно одной из ям на краю деревни, а сама полезла в обнаруженный подвал у поросшего зарослями лебеды деревянного дома, строго наказав не издавать ни звука и не включать фонарик до утра, что бы не произошло, а с утра, если она не вернется, откопать припрятанные вещи, найти карту и продолжать идти в Москву уже одной. Как я плакала, умоляя маму не оставлять меня одну.

К утру мама вернулась, неся в руках несколько трехлитровых банок с огурцами и литровых баночек с вареньем, но без папы. В этот же вечер она сообщила мне, что папы больше нет, что она обнаружила его в том подвале и похоронила. Но на видеозаписи мама призналась, что в тот день она его так и не нашла. Многие люди, испытывая муки голода и не видя возможности добыть еду, начали убивать себе подобных и использовать их в качестве пищи. Раз мы не нашли папу, то, вероятнее всего, он попался на глаза этим убийцам, без зазрения совести питающимся человечиной. Я мысленно поблагодарила маму за то, что она не сказала мне этого раньше.

Запас бронхолитиков вскоре закончился. Наверное, во всём мире уже не осталось ни одной неразграбленной аптеки, поэтому мы с мамой даже не пытались достать лекарство. Единственным выходом в данной ситуации стало посещение так называемых зеленых комнат. Зеленые комнаты устраивались довольно примитивно: активисты-добровольцы, то есть те люди, которые не захотели уходить из родного города и оставались там жить, тщетно ожидая эвакуации, свозили в крупные подвалы многоквартирных домов нетронутые мародерами домашние растения и прямо в горшках устанавливали по всему помещению. Сюда же свозилась гуманитарная помощь, присылаемая властями в каждый районный центр России (что творилось в других странах, мама, к сожалению, не знала): кислородные маски, которые прикручивались к потолкам и стенам подвалов; куски мыла, складываемые в импровизированных душевых кабинах; кварцевые лампы, обеззараживающие помещение, одежду и кожу людей для предотвращения появления новых вирусных эпидемий.

Зеленые комнаты частенько проверялись полицией, в связи с чем находиться в них было относительно безопасно. Каннибалы обходили их стороной, поскольку патруль, проверяющий окружение зеленых комнат, не разбираясь в обстоятельствах, сразу же пускал пулю в лоб человеку, который на их глазах убивал других людей. Вход в зеленые комнаты помечался специальным знаком — зеленым треугольником с черным кругом внутри. Увидев этот знак, мы с мамой с нетерпением забирались в темноту теплого, пахнувшего плесенью подвала, садились в уголок и с наслаждением вдыхали чистый кислород, затем мылись в душевой кабине вкусно пахнущим цветочным мылом.

В одной из зеленых комнат мы и нашли Михаила. Это было весной 2022 года. Мама периодически устраивала мне и себе отдых от бесконечных переходов от городу к городу. В каждом достаточно большом населенном пункте мы находили пустующий подвал или деревянный домик, в котором я сидела целыми днями одна (однако не скучала, читала книги, которые мама собирала для меня в чужих домах), а мама в это время обшаривала подвальные помещения крупных общественных организаций в поисках криокамер. На этот раз мы остановились в городе Пенза. В тот день я, как всегда, осталась в сухом, чистом подвале, сохранившемся на месте разрушенной многоэтажки. Мы уже несколько недель не видели знаков зеленой комнаты, поэтому приступы удушья уже стали постоянными. Мама вернулась к вечеру, с улыбкой сообщив, что сегодня мы идем на кислородотерапию (так она шутя называла посещение зеленых комнат) и в душ. Положив в рюкзак сменную одежду, потрепанную конечно, но всё-таки чистую, и несколько маленьких недозревших яблок, набранных в ближайшем лесочке, мы пробрались в спасительный подвал, освещаемый внутри тусклым голубым кварцевым светом. Увидев в дальнем углу зеленой комнаты скопление пальмовых деревьев, растущих в большущих глиняных кадках, мы, не медля ни секунды, пошли в том направлении. Патруль патрулем, но быть незаметными даже в зеленой комнате не мешало. Наше излюбленное место было, к сожалению, занято: на голом полу сидела красивая женщина с распущенными, чуть влажными волосами, а рядом с ней, положив голову ей на колени, спал мальчонка примерно моего возраста. Не желая упускать такое хорошее место, да и люди выглядели вполне прилично, мама, вынув из рюкзака два яблока, предложила их женщине и попросила разрешения сесть рядом. Так мы и сидели вчетвером, наслаждаясь живительным кислородом.

Незаметно для себя я заснула. В зеленой комнате всегда спалось на удивление хорошо. Внезапно я услышала звук выстрела и вскочила на ноги, готовая по привычке убегать от мародеров и каннибалов. Мама остановила меня и усадила на место, прижав меня к себе. Я взглянула на мальчика: он, как и я, полностью залез на свою маму, обняв её маленькими худенькими ручонками. Выстрелы слышались всё чаще. Казалось, они гремят над нашими головами. Вдруг в комнату ввалились грязные, оборванные мужчины, один из них прижимал руку к ноге, из которой, как из фонтана, хлестала ярко-алая кровь. Мужчины, явно разбойники, встали перед входом в зеленую комнату и, выглядывая из-за двери, то и дело палили из своих ружей. В воздухе просвистел нож, сверкнув в кварцевом свете, как луч яркого солнца, пролетел несколько метров и поразил одного из мужчин прямо в грудь. Он упал навзничь и больше не поднимался. Остальные двое продолжали отстреливаться, не давая их преследователям зайти внутрь комнаты. Но последние всё-таки изловчились и оттолкнули раненого человека, что позволило им войти внутрь. Последний мужчина продолжал метаться по зеленой комнате, стреляя без остановки. Мы с мамой склонили головы, моля бога, чтобы он случайно не зацепил нас в своем азарте. Прозвучал последний выстрел. На пол грохнулось грузное тело убитого преступника. Патрульные обвели взглядом комнату, погрузили себе на спину убитых и ушли.

Мы же в панике начали собирать свои вещи, намереваясь покинуть место перестрелки. Взглянув на мальчика, я увидела, что он всё еще сидит на маме, громко крича и вытирая ей лоб худенькой ладошкой. Его мать подстрелили. Пуля попала прямо в лоб, убив женщину в ту же секунду. Моя мама, не долго думая, оттащила мальчика от убитой женщины, схватила его за руку и потащила наружу. Мальчик вырывался, кричал, просил оставить его здесь, но моя мама была непреклонна. Затащив его в наш подвал, мы посадили его на одеяло, дали флягу воды и яблоко. Мальчик несколько успокоился, хотя его до сих пор трясло.

— Как тебя зовут? — спросила мама.

— Миша, — ответил мальчик.

— Вы были только с мамой вдвоем? У тебя есть здесь еще кто-то?

— Папу умер уже давно, — рассказывал Миша с полным ртом, одновременно жуя кислое яблоко. — А мама… Теперь я остался один.

Миша заплакал, выронив яблоко из своих рук.

— Не плачь, Мишенька, — успокаивала его моя мама. — Ты не один. Хочешь пойти с нами?

Миша кивнул, снова взял свое яблоко и спросил:

— Куда вы идете?

— Наверное, в Москву. Ищем криокамеры, — ответила мама.

— Мы тоже с мамой шли в Москву.

«Так мы нашли Мишку, твоего будущего мужа», — продолжала мама свой видеорассказ.

Михаил резко встал, нажал на паузу и вышел из автомобиля. Я схватила автомат и выбежала вслед за ним.

Я застала Михаила в метре от автомобиля. Он стоял спиной ко мне. По его хаотично вздымающимся плечам и опущенной голове я поняла, что его душат слезы. Я ни разу не плакала во всей своей новой жизни, но иногда бывали моменты, когда горе или сострадание к ближнему настолько сильно, что кажется, сердце не выдержит и расколется на мелкие кусочки. А сейчас, начиная вспоминать все подробности своей прежней жизни, мы испытывали неизведанные доселе эмоции, которые просачивались наружу в виде крупных слезинок, застилающих глаза, стекающих по щекам и подбородку и несущих неимоверное облегчение. Видя его страдание, скорбь по вот-вот найденной, но уже умершей матери, я тоже не смогла сдержать слез. Михаил тихо подошел, обнял меня за плечи, и мы так долго стояли, не смея нарушить скорбного молчания.

Спустя несколько минут Михаил шепнул мне на ухо:

— Грустить будем потом. Наших матерей уже не вернуть. А вот раскрыть глаза всем горожанам на их великого правителя мы можем попытаться. Идем!

Его решимость передалась и мне. Он прав, у нас уйма дел. Нужно досмотреть мамину «исповедь», как я её про себя называла, а затем придумать план революции.

«Постепенно мы стали привыкать к такой жизни», — продолжила свой рассказ мама. «Мы по полгода, а иногда по году жили в опустошенных деревеньках, стараясь оставаться поблизости от зеленых комнат. В ночное время суток мы ходили по лесам, собирая грибы, ягоды и коренья. Мишка изловчился в охоте. Благодаря нему на нашем столе постоянно было мясо. Однажды мы чуть его не потеряли. В лесу он встретился с медведем, шкура которого потом долгие годы согревала нас».

Да-да, я помню этот случай. Нам тогда было лет по шестнадцать. Мама нехорошо себя чувствовала, и я с ней осталась дома. Михаил, как всегда, пошел на охоту с самодельным арбалетом. Уже в те времена он проявлял свои изобретательские способности, которые в современном мире развились до настоящего таланта. Обычно он управлялся с добычей мяса за три-четыре часа. Но в тот день он отсутствовал восемь часов. Сказать, что я волновалась, значит ничего не сказать. Я буквально билась в истерике. Каннибализм в то время хоть и несколько снизился, однако опасность наткнуться на любителей человеческого мяса оставалась. В шесть часов утра я, оставив маме ружье, отправилась на поиски Михаила, как когда-то сделала мама, решившаяся на поиски пропавшего отца. Михаил, к моему ужасу, отыскался быстро лежащим бездыханным телом на опушке леса. Я взвалила его тяжелое тело на свои хрупкие плечи и принесла домой. Спустя пару недель он уже поднялся на ноги. Именно в тот день я поняла, что люблю Михаила всем сердцем. Ведь любовь проверяется не в радостные времена, а в моменты смертельной опасности.

Скитаясь по разным городам и селам, мы провели еще шесть лет. Мы с Михаилом росли у мамы на глазах. Дикие и опасные условия жизни закалили нас. Пышущие силой и здоровьем (вот что делает природа с людьми, в отличие от цивилизации), мы вдвоем добывали пропитание, занимались огородом, лазили по подвалам в надежде найти криокамеры. Хотя, насколько я помню, мы уже давно отчаялись найти спасение в виде хотя бы самодельных капсул с жидким азотом. Мама настаивала на том, чтобы мы не прекращали поиски. Сама она сильно сдала. Условия жизни, не щадящие никого, плюс смерть отца сделали свое дело. Её единственной целью было загрузить наши с Михаилом тела в криокамеры и спокойно умереть, выполнив свой долг.

Мама не могла нарадоваться на нас. Видя наши взаимные чувства, она предложила нам сыграть свадьбу. Помню, тогда мы даже посмеялись над ней. Государства как такового уже не существовало. Власти, попрятавшись в свои капсулы, бросили свой народ на произвол судьбы. Гуманитарной помощи не было уже несколько лет. Зеленые комнаты приходили в упадок без патрульных, которые испарились вместе со своими начальниками. Радио молчало. Большинство людей жили семьями, объединившись по три — пять человек, как мы. Некоторые пытались организовать что-то типа государственных структур, но все их попытки не увенчались успехом. В 2028 году человечество было уже обречено. Единственным оплотом оставалась церковь. Я бы ни за что не поверила в слова мамы, рассказывающей нам историю кислородного взрыва и его последствия с экрана, если бы сама не вспомнила, что во мне жила вера в Бога. Священников, держащих ворота своих церквей открытыми во все времена, не трогали даже каннибалы. Встречая на своем долгом пути церквушку, мы обязательно заходили помолиться, послушать плавные и, главное, обнадеживающие речи священников.

Говоря о свадьбе, мама имела в виду венчание перед богом. Она всегда была строгих правил, поэтому отношений вне брака не признавала. Её постоянные намеки на наше венчание, наконец, сделали свое дело. Теперь мы двинулись в путь в поисках церкви, а не криокамер (хотя попутно их тоже пытались найти).

Церковь мы обнаружили в городе Орле. Поговорив со священником, мы поняли, что мы не одни такие странные, хотя я, честно говоря, ожидала, что он откажет нам. Бог отвернулся от нас, послав на человечество муки и страдания. Следовательно, он не примет и слияние душ в церковном браке. Так я думала, но оказалась абсолютно не права. Батюшка уверял нас, что самые трудные времена позади, и жизнь скоро начнет возвращаться в свое русло. Выжило много людей. Они не смогут вечно скитаться в поисках криокамер. В один прекрасный день они поймут, что общество нужно возрождать. Восстанут города, пусть без бетона, асфальта и электричества, будут создаваться семьи, рождаться дети, следовательно, заново строиться школы. Не важно, что земля изрыта морщинами — мы залатаем её раны. Не важно, что солнце обжигает нашу кожу — мы придумаем защитную одежду и крема от ультрафиолета. Не важно, что день похож на вечер, а ночь темна как никогда раньше — мы используем силу ветра для освещения городов. Не важно, что человек дышит с трудом в разреженном воздухе — наши легкие постепенно адаптируются.

Прослушав пламенные речи священника, мы воспрянули духом. Действительно, всё уже не настолько плохо, как это было даже пять лет назад.

Венчание состоялось 16 ноября 2028 года, в день моего восемнадцатого дня рождения. Перед венчанием мы с Михаилом, по древним христианским традициям, исповедались в своих грехах и причастились. Для торжественного случая батюшка достал припрятанный им несколько лет назад кагор (в последние годы причастие совершалось льняной лепешкой и освященной водой вместо положенных просвирок и кагора — тела и крови Иисуса). Мама сшила мне простенькое, но очень красивое белое платье из старой хлопковой простыни. На голову я накинула платок, который она хранила уже пятнадцать лет — подарок отца на годовщину свадьбы. Для Михаила мама выстирала и отгладила горячим камнем, нагретым ультрафиолетовым свечением солнца, извергаемым с небес, старые брюки, которые выглядели после этого очень даже сносно, зашила самую нарядную ситцевую рубашку. Вместо традиционных венчальных свечей мы использовали тоненькие церковные свечки. Венцы же сохранились, настоящие, позолоченные, обрамленные синими драгоценными камнями. Вот что значит преданность Богу. Священник, страдающий от голода, как и все мы, не пожертвовал реликвиями ради пищи и лекарств. Своих икон у нас тоже не было. Хоть церковь и была несколько раз разворована, батюшка отдал нам иконы спасителя и божьей матери как символ нашей любви, одобренной богом — вечной любви. Ирония судьбы: мы получили вечную жизнь, но вот вечная любовь, да и любое мимолетное увлечение под запретом в новом научном обществе. Если бы об этом мог знать священник наперед, он бы, я думаю, проповедовал самоубийство во избежание бесцельной вечной жизни.

Чтобы соблюсти все традиции, в свидетельстве о венчании я вписала себе фамилию Михаила — Красных, несмотря на то, что смена фамилии — это традиция государства, а не церкви. После венчания мама устроила пир горой: она сварила борщ, настоящий русский борщ, достав остатки картошки, свеклы, моркови и лука и отварив их на густом бульоне из зайчатины. Мы ели суп впервые за несколько лет. Вода была дефицитным товаром. Я не знаю, откуда мама взяла три литра воды, наверное, целый месяц ставила миски у дождевых стоков.

В этом же городе мы и остались, хотя последнее время избегали больших городов, предпочитая их небольшим селам и деревенькам. С неделю мы жили в той же церкви — в небольшом пристрое, пока подыскивали себе подходящий домик или подвальное помещение.

После венчания, а особенно после пламенной речи священника о скором окончании наших невзгод, мы уже и думать забыли о криокамерах. Нет их — и не надо. Мы уже приспособились жить в условиях кислорододефицита. Именно тогда, когда нам они были не нужны, они и появились. Как говорится, закон подлости.

В поисках подходящего жилья мы с Михаилом целыми днями блуждали по улицам Орла. На второй день мы наткнулись на неприметную сторожку, рядом с которой четко выделялось кольцо, открывающее люк в подземный бункер. Сторожка располагалась на окраине города, поэтому мы справедливо рассудили, что здесь, по всей видимости, еще не побывали мародеры. На сохранность бункера указывали и многочисленные ростки ивняка, проложившие себе путь сквозь некогда асфальтированную дорожку. Более того, ключ от замка в подземное помещение, наше будущее жилище, как я полагала, на несколько лет, висел в сторожке на вешалке. Хочешь — не хочешь, поверишь в судьбу и Божий промысел. Будто кто-то свыше сохранил это место в целости и сохранности.

На карте города Орла, которую предложил нам священник, узнав, что мы хотим остановиться в его городе на некоторое время, было указано, что до начала разрушения кирпично-бетонных зданий здесь располагался завод по производству оптического оборудования, в 2018 году переквалифицировавшийся под изготовление криокамер. Давно исчезнувшая надежда найти свою долю жидкого азота и, следовательно, шанс на выживание, теперь ожила в нас обоих. Помню, как я представляла себе, что мы открываем люк, заходим в большущий зал, освещенный тысячами кварцевых механизмов (по аналогии с зелеными комнатами), внутри которого расположились сотни, нет, тысячи криокамер, готовых принять в свое нутро всех желающих. Может, поэтому две капсулы, одиноко стоящие в углу большой комнаты, несколько разочаровали меня. Михаил, напротив, был в полном восторге. Осталась только одна криокамера, и наша семья будет в безопасности! Оставив меня сторожить наше жилище в компании с заряженной двустволкой, Михаил побежал обратно в церковь за мамой и оставшимися там вещами.

Увидев две одинокие криокамеры, мама сходу начала готовить нас к криоконсервации. Еще в период первых разработок крионики она активно заинтересовалась устройством криокамер, условиями жизнеподдержания в жидком азоте, процессом замораживания человека. То есть она была в курсе всего, что касалось как промышленных, так и самодельных устройств. Во всяком случае, так было до тех пор, пока мы имели связь с окружающим миром: в интернете, на телевидении, на радио, даже в периодике, везде подробно описывались все новинки крионики XXI века, включая чертежи биокапсул.

Услышав наш отказ от заморозки, мама практически впала в истерику. И я её теперь, спустя пятьсот тысяч лет, понимала. После папиной смерти её основной задачей стало спасение своих детей: меня и Михаила, Мишутку, как она его частенько называла. Но мы не могли повести себя столь эгоистичным образом, бросив женщину, заботившуюся о нас в этот смутный период эволюции планеты, недоедавшую и недосыпавшую ради нас.

Разговоры об использовании найденных криокамер не прекращались ни на минуту. Мама пускала в ход все доступные ей средства: уговоры, мольбы, угрозы. Но мы с Михаилом твердо решили, что будем жить в этом бункере, охраняя ценные капсулы с жидким азотом, до тех пор, пока не разыщем еще одну криокамеру для мамы, пусть на этой уйдет не один десяток лет.

В этом бункере мы прожили больше года. Ни в одном городке мы не задерживались так надолго. Но тут были, можно сказать, идеальные условия. Свободное время мы проводили в соседней с криокамерным залом комнатке, оборудованной всем необходимым. Для нас оставалось загадкой, почему это место пустовало: помимо биокапсул с жидким азотом, на которые велась настоящая охота во всём мире, здесь было много продовольственных запасов (консервированные овощи и фрукты, тушеное мясо, копченая рыба, колбасы в вакуумной упаковке, мешки с крупами), отличные кухонные принадлежности (минипечка, работающая на дровах, коптильня, мангал, даже электроплитка, которая единственная осталась в стороне из-за повсеместного отключения электричества), средства связи. Здесь была даже небольшая библиотека, что меня, помню, особо обрадовало. Когда накатывали приступы удушья, мы садились на мягкий пружинистый диван и читали книги, журналы, старые газеты, кому что больше нравилось.

Конечно, мы знали, что не сможем прожить здесь всю свою жизнь. В любой момент сюда могли заявиться другие люди, возжелавшие захватить бункер для себя. А что с нас возьмешь: две слабые женщины (один Михаил не смог бы нас защитить), ружье да самодельный арбалет.

Однако и не этот факт стал причиной нашего согласия на заморозку. В Новый 2030 год я сообщила всем, что беременна. Скрывать беременность было бесполезно: мое состояние здоровья резко ухудшилось, приступы удушья повторялись с регулярностью в два, а то и три раза в неделю. Мама боялась, что ребенок не выживет и унесет меня с собой в могилу. Только под этим предлогом я, будучи уже на четвертом месяце беременности, согласилась на криоконсервацию. И первого февраля 2030 года мамина мечта сбылась — она, уверившая нас, что пойдет дальше на поиски криокамеры и что мы встретимся через несколько сотен лет, закрыла нас в капсулы, впустила жидкий азот и настроила компьютер на бессрочное поддержание необходимой температуры.

Мы с Михаилом сидели в полном молчании несколько минут, переваривая в своей голове весь мамин рассказ.

— Получается, у нас был ребенок? — спросил меня Михаил.

— Получается так, — ответила я, мельком взглянув на свой живот. — Я помню, как ты гладил меня по животу, разговаривал с ним.

— Но я не видел детей в Купольном городе. Я даже не задумывался об их существовании, честно говоря.

Тут меня осенило. В моей медкарте, которую я тайком отсканировала, была подозрительная, непонятная мне запись.

— Извлечение инородного тела из брюшной полости, — медленно проговорила я записанную в карте операцию, проведенную сразу после моей декриоконсервации.

— Что? — переспросил Михаил, не поняв, что я имела в виду.

— Помнишь, я показывала тебе скан моей медкарты? Там была указана эта операция. Всё совпадает. Я была беременна в момент заморозки. Ребенок, скорее всего, не выжил. Его извлекли из меня, не сказав мне об этом.

— Интересно, а ребенок и правда погиб? В медицине я не очень разбираюсь… Вот бы спросить у медиков, как протекает беременность в условиях криоконсервации.

Казалось, Михаил нашел себе новую головоломку. Я же была уверена, что любой горожанин имеет право знать о медицинских манипуляциях, проводимых с ним. Сообщают ведь вновь появившимся о коррекции зрения или об удалении раковой опухоли. Следовательно, сокрытие прерывания беременности — намеренное. Всё вполне логично. Горожане не знают, что такое семья, что такое любовь. Если бы они задумались о естественном рождении детей, вопросы создания семьи всплыли бы наружу, что было бы очень неудобно для Василия. Итак, список антигуманных преступлений правителя продолжал увеличиваться: он у каждого из нас, жителей новой эры, украл родителей, братьев и сестер, мужей и жен, друзей, а также, как выяснилось, нерожденных детей.

Внезапно меня посетила еще одна мысль: куда делись уже рожденные дети? Все матери мира, узнав о кислородном взрыве, побежали криоконсервировать своих детей, от мала до велика. Но в Купольном городе я не видела никого младше пятнадцати-шестнадцати биологических лет. Где же они? Он убивает их? Проводит на них опыты? При любом раскладе действия правителя были преступлениями против всего человечества. Это мы и должны рассказать горожанам.

— Что делаем дальше? — полная решимости вывести правителя на чистую воду, спросила я у Михаила.

— У тебя есть какой-то план? — вопросом на вопрос ответил он.

— Возможно, — проговорила я, одновременно размышляя над своим планом. — Нам нужно обратно в Купольный город. Не знаю, как мы туда проберемся, но здесь мы бессильны. Ведь так?

— В принципе, да, — согласился со мной Михаил. — Что дальше?

— Ты сможешь подключиться к глобальной сети? То есть все ухофоны, планшеты, можно даже видеоэкраны, всё оборудование горожан?

— Теоретически это возможно. Предположим, что нам удалось войти в сеть.

— Ты выведешь меня на все экраны, все инфоочки Купольного города, чтобы каждый услышал, как их обманывают.

Михаил отрицательно покачал головой.

— Во-первых, как только мы войдем в сеть, нас засекут сыщики, тот же самый Сергей, а таких Сергеев у правителя, я думаю, сотни. Во-вторых, про нас уже наверняка сочинили правдоподобную сказочку. Вспомни-ка, как мы отключили голограмму. Мы напугали горожан. Это мы — террористы, преступники, а правитель — белый и пушистый.

— Значит, нужно сделать так, чтобы горожане поверили нам. Заставить их вспомнить свою прежнюю жизнь, как вспомнили её мы.

— Фотографии, — сказал Михаил, торжествующе подняв указательный палец.

— Что фотографии? — не поняла я.

— Мы выведем на экраны фотографии. Я войду в сеть, скачаю нужную программу, и фотоснимки с маминого телефона можно будет показать всему городу. Может, глядя на изображения семьи, друзей, горожане вспомнят и свои семьи.

— Точно, — обрадовалась я такому простому решению. — Ты выведешь фото, если они подойдут для этой цели, мы ведь их еще не видели, а я по ухофонной связи синхронизируюсь с каждым горожанином и расскажу о преступлениях правителя, о его укрывательстве, убийствах.

— У меня еще есть запись разговора Сергея с правителем. Они оба сознаются в опытах над горожанами. Это тоже можно включить.

— Ты прав, — обрадовалась я, что наш план вполне реален.

— Тут появляется вторая проблема. Откуда нам вещать? Мы должны где-то спрятаться, чтобы нас не нашли на первой же минуте.

— Я знаю такое место! — воскликнула я.

— И что же это за место? — недоверчиво спросил Михаил.

— Правительственное здание, — с гордостью сказала я, радуясь от того, что я знаю вещи, неизвестные Михаилу.

— Ты с ума сошла! — с ужасом прошептал Михаил.

— В правительственном здании есть вакуумная комната. Ты ведь слышал о ней?

— Конечно, но как она нам поможет?

— В вакуумную комнату ведет лишь один шлюз. На перемещение каждого горожанина тратится около пяти минут. Двоим одновременно туда не попасть. У выхода из шлюза можно поставить парализаторы на полную мощность.

— Ты хочешь сказать, что они обнаружат нас, но войти к нам не смогут какое-то время?

— Заметь, довольно долгое время. У нас шесть парализаторов. Заряда каждого хватает где-то на двое суток. У нас уже есть двенадцать дней. Плюсом к этому они долго не смогут обнаружить, откуда идет сигнал.

Я многозначительно замолчала.

— Почему? Не томи, я ведь знаю эти твои паузы. Что ты хочешь сказать?

— Из вакуумной комнаты есть проход в личное хранилище правителя. О существовании этого помещения знает только Василий и я. Это настоящая сокровищница. Там есть музыка, развлекательные фильмы, напитки, твердая пища.

— Всё, что запрещено другим горожанам, — начал понимать мою мысль Михаил.

— Да, об этом я и говорю. Там хранится вся история наших предков. Мы сможем транслировать фильмы о любви на все экраны города, включать музыку, читать художественную литературу на ночь для всех горожан.

— И правитель не захочет раскрывать тайное хранилище своим подчиненным. Это ведь докажет его несостоятельность как человека эры науки.

— Вот именно. Ну как тебе такой план? — спросила я, гордая собой.

— Замечательный план. И он может выгореть. На горожан нахлынут воспоминания. Они пойдут в атаку на правительственное здание. А тут и мы под шумок скроемся.

— Теперь осталось решить, как нам попасть в Купольный город, — сказала я.

— Это уже я продумал. Возьмем поисковую группу в заложники и под видом поисковиков проберемся за врата.

Михаил вкратце обрисовал свой план, который мне показался достаточно простым, но эффективным. Конечно, направлять боевое оружие на своих же коллег не хотелось, но у нас не было другого выбора.