Сказали: мать! – ее не трогало. Сказали: мат – пустейший звук. Сказали: март! – и кошка вздрогнула! И мышку выпустила вдруг... Благополучие – на клочья! Не надо ласки и мышей. Она по флейте водосточной взлетает на́ семь этажей... Распущен хвост в любовной неге, а был, как прутик, до сих пор... И на восьмом чердачном небе ее встречает нежный хор. Во тьме любовно-неоглядной сияют очи всех мастей. И пахнет пылью шоколадной чердак на откупе страстей. Ах, как поют кошачьи парни! От страсти уши прилегли. – Пущай кричат! – сказал пожарник. – Чердак бы только не сожгли. Чердак волнуется и дышит в кошачьем мартовском бреду... А чуть повыше, там, на крыше, у звезд холодных на виду над всем, что буднично и тленно, превыше драк и непогод, как разрешенная проблема, лежит кастрированный кот.