Грамматология

Страшно подумать, нужно разнузданное воображение, но среди людей все еще живет поколение, которое, вступая во взрослую жизнь, ничего не знало об информации. Были сведения, сообщения, новости, циркулировавшие в пределах социальной сферы. Безинформационная тьма окутывала Землю. Слово «информация» появляется в энциклопедиях во второй половине ХХ в. Параллельно с этим примерно 30 лет шел спор о категориальном статусе информации. Боролись две теории: функциональная, что она присуща человеческому обществу, максимум живым самоуправляющимся системам, и атрибутивная, что она является свойством всей материи. Победил второй подход, вскоре углубленный до признания информации такой же формой существования материи как пространство и время. Через некоторое время она завоевала статус состояния самой материи наряду с веществом и энергией. Или так: состояния реальности наряду с материей и энергией. Из гносеологической категории она превратилась в онтологическую, некий род сущего, сначала, правда, довольствуясь в этом трио последней ролью. Тем не менее, из информации как знания, «информации о» она стала субстанцией, одной из фундаментальных стихий бытия.

Материя, энергия, информация – три кита, на которых наша Вселенная держится с середины 80-х гг. ХХ в. В этой модели ей более 15 млрд лет. Киты, как всякие живые существа, соперничая за место под межгалактическим солнцем, иногда ссорились. В результате, с переходом общества к постиндустриализму и развитием вычислительной техники, информационная стихия, обогнав своих конкурентов, вышла на первое место. Стали писать: информация, материя, энергия. Или так: информация, энергия, материя (увы, ей, последней). Да и то недолго. В новейшей литературе Вселенная опять поворачивает к монизму. Передовым ученым явственно открылась истина, что сущность мира не идеальная (Бог) или материальная (природа), а информационная (матрица?). Есть одно первоначало, единственная и единая субстанция – информация. Это подлинное «архе». Остальное сущее его феноменологический код. Формы проявления. Место мета-физики занимает мета-информатика и сопутствующая ей информационная философия. Найдено, наконец, последнее «третье понятие», посредством которого удается избавиться от последнего атавизма картезианской проблематики с ее неизбежной антиномичностью и спорами о психофизическом дуализме. Никто не главнее, ни Земля, ни Небо, ни тело, ни дух. Главное/ая/ – информация. В мировом континууме произошла великая информационная революция.

На упреки в головокружении от информации, можно напомнить, что материю тоже ругали за абстрактность, неверифицируемость и нефальсифицируемость, обзывали «святой», но это понятие сыграло огромную роль в физикалистской науке о вещах. Оно было мировоззренческой основой о/при/своения естественного и создания искусственного мира. Сейчас наука другая, об отношениях и функциях, потому ее абсолютом, субстанцией и становится информация. Она стремится включить в свою орбиту все виды жизнедеятельности людей. По мнению утонченных знатоков истории экономики, первобытные люди, например, ходили на охоту не за мясом и ловили не рыбу, а добывали недостающую им информацию. Передовые мифологи открыли, что бог торговли Гермес на самом деле был богом /теле/коммуникации. Да и христианского Бога склоняют к смене своего архаического человекоподобия на без-образный Разум или образ Бесконечного Персонального Компьютера (БПК). Что же говорить об объяснительной силе информации в физических и технических областях. Она беспредельна. Проблема в том, что предел имеет то, куда и на кого она направлена. Входя в ее орбиту, явления как таковые исчезают. Это прежде всего относится к восприятию реальности в качестве тел и вещей, к любым феноменологическим, этико-эстетическим, волевым и верующим, интуитивно-образным формам человеческого духа. К непосредственным переживаниям, культуре, любви и религии, искусству, ко всему, что принято относить к практическому разуму, душе, сфере иррационального, «humanity». Неудивительно, что в этих областях, включая философию, информационная революция должна была идти и шла особым, в сравнении с наукой, образом. В преврат/щен/ной форме.

В гуманитаристике наиболее очевидным аналогом информации было понятие текста. Его содержание тоже менялось от гносеологического «текста о» к тексту как виду бытия или тому, что вместо него. Это происходило параллельно, иногда раньше, нежели в теории информации. Подобные аналогии можно провести между большинством категорий естественнонаучного и гуманитарного сознания. Если, например, со сложнейшими, насколько изощренными, настолько и произвольными, апеллирующими то к даосам, то к апофатике криптографическими рассуждениями постмодернистов на тему, почему в фундаменте бытия должно лежать не тождество, а «различие и повторение» сопоставить простейшее определение информации как «меры неоднородности» и «передачи разнообразия» (У. Р. Эшби), то все как-то сразу становится понятнее. И уже не так завораживают оригинальностью кульбиты в трактовке истории философии, обвинения ее величайших умов в недалекости и бестолковости. За то, что они жили в чувственно-предметном мире и тогда не было электронно-вычислительных машин? Что они теоретизировали от имени человека, а не компьютера? Или, например, в технических энциклопедиях пишут: «10 бит – 10 чередующихся в определенном порядке пауз и электротоковых посылок», а гуманитарии исписали тысячи гектаров леса, упорствуя в желании понять тайну «следа» и «пропуска» и как они вместе образуют некую загадочную «грамму». Грамма – это бит информации, когда о ней говорят на специфическом постмодернистском языке и хотят «вывести» из истории культуры, минуя, игнорируя ее техническую подоплеку. Типичный идеологизм. Бит как и грамма – «пустой знак». Его значение возникает в результате взаимодействия в «письме». Безбуквенное археписьмо, автоматическое письмо, машинопись, соединяющая друг с другом граммы/биты – программа, software работающего компьютера. Грамматология – это программатология. Или – программология. Или – WWW-философия. В свете computer science видно, что грамматология – второй, «позитивный» этап постмодернизма, она заняла место, которое деконструкция очистила от метафизики и, следовательно, деконструктивизм не был какой-то бесцельной негацией, ему соответствуют объективные процессы. Если он и, как говорят теперь (последние новости), умирает, то – при родах.

Корреляцию понятийного аппарата постмодернизма и информационной теории можно продолжать достаточно долго. «Стирание имен собственных»? Да, при автоматическом программировании со строчной буквы пишутся Ф. И. О. людей. Технике так удобнее, так как она не отличает живое от неживого, людей от вещей. Это написание переходит в обычный «ручной» текст и социальные отношения. В перспективе – стирание имен собственных всех тел и вещей. Они заменяются цифрами, их совокупностью в виде номера – процесс, идущий на глазах всех, кто хотел бы видеть. «От автора остается одна подпись»? Да, на «материю» письма автор больше не влияет и свою причастность к произведению он удостоверяет электронной и послепринтерной подписью. «Реальность текста» – это информационная реальность. «Гипертекст» – это Сеть, бывшая «книга» 1) бывшей 2) бывшей природы. И т. д. и т. п. Мир воз/за/гоняется в вычислительную машину, где «любая информация, включая аудиовизуальную, может быть выражена в двоичном коде через единицу или же ее отсутствие, ноль. Цифры „один“ оказывается достаточно, чтобы запечатлеть все многообразие Вселенной. Ноль символизирует отсутствие Абсолюта». Если написать друг за другом 5 цифр, оставив два «trace» и сделав три «differance»: 10100, то это будет значить, что (между нами, компьютерами, говоря) две Вселенных возникло, а три исчезло. «Оцифровать реальность» и из этих новых атомов (Делез и Деррида – это Левкипп и Демокрит информационной эры) создавать возможные, полностью искусственные виртуальные миры – такова конечная перспектива экспансии информационных технологий и… постмодернизма (если его демистифицировать).

Однако демистифицировать происходящие процессы особо никто не рвется. Мы – свидетели непонимания или до странности поверхностного восприятия постмодернистской философии. Тому есть веская причина. Ее трудно понять, потому что трудно принять. Бунтует инстинкт жизни, наше бессознательное Libido. По той же причине постмодернистские авторы не любят ясности. Боятся обнаружить, что идут сами и ведут других по тропе Mortido, что они слепые, хотя некоторые подглядывают, вожди слепых. В открытом либеральном обществе открыто выставить себя носителями тоталитарной антиутопии «нового прекрасного мира», пойдя в отрицании традиционного бытия дальше ее, все-таки рискованно. Отсюда туман, скользящая смена позиций и обходные маневры. Нужна длительная привычка к игре словами без их содержательной связи с жизнью, чтобы бестрепетно вступить в ряды борцов с «ностальгией присутствия», Богом, субъектом, человеком и, в конце концов, Логосом, мыслью. Особой извращенности от мыслителя ex professio требует, как мы уже отмечали, последнее. Отвергают жизнь и вещно-событийный мир в пользу информации, социальной реальности предпочитают «виртуальные конференции», действительное растворяют в возможном – все это в духе времени, в русле борьбы с этно-фалло-фоноцентризмом, замены онтологии нигитологией. Все это, с точки зрения судьбы человека, самоуничтожительно, но хотя бы понятно, логично. Здесь логос, когда он чистый, абстрактный, «текстуальный» – помощник, ведь мысль – убийца сущего. В чем тогда она провинилась? За что по завершении деконструкции бытия требуют «принести в жертву смысл» и хотят казнить палача? Чем и кем предлагается ее/его заменить?

Пытаться поставить точки над «и» в деконструкции логоса то же самое как в сказках и мифах искать сокровище – спрятанное в подземелье и путь к нему преграждают отвлекающие препятствия, западни и лабиринты. Хотя иногда оно при-открывается, поднимается близко к поверхности, бывая почти «у кожи» – момент, который нельзя пропускать. Такой случай предоставляет опять-таки Ж. Деррида в итоговом пассаже первой, специфически концептуальной части работы «О грамматологии». «Построение науки или философии письма – это необходимая и трудная задача… мысль для нас здесь – слово совершенно нейтральное: это пробел в тексте, по необходимости, неопределенное свидетельство настающей эпохи различания. В широком смысле мысль здесь ничего не значит (ne veut rien dire). Как и всякая открытость, это свидетельство обращено своей гранью внутрь ушедшей эпохи. Эта мысль ничего не весит. В игре системных взаимодействий она есть именно то, что никогда ничего не весит. „Мыслить“ – это значит починать эпистему резцом своего письма.

Если бы эта мысль осталась в пределах грамматологии, она и поныне была бы замурована и обездвижена наличием».

Попробуем пересказать данные, направленные против мысли мысли, с учетом обусловленности постмодернизма компьютерными науками и информационной философией. Итак, речь идет о создании науки письма, т. е. грамматологии, т. е. философии программирования, программирования как мировоззрения, «онтологии», отвечающей эпохе различания, т. е. господству информационной реальности. Подчеркивается, что в ней обычная человеческая мысль ничего не значит, не весит. «Не вещит» (!), ибо не имеет предметного референта, не отражает вещей. Она не слово и не понятие. Это игра системных, лучше бы сказать (перевести?) сетевых взаимодействий или коммуникация как субстанция, интернет-мышление как нечто отличающееся от человеческого. Оно еще впереди, но его надо починать (entamer). С этим «любимым глаголом Деррида» переводчики измучились, предлагая разные варианты: открывать, надрезать, запускать. Думается, что в контексте преодоления логоцентризма лучше перевести: «кликнуть». Клавиша, мышка, джойстик – вот «информационный резец», починающий (вызывающий) ту или иную программу (информационную реальность). В заключительном предложении итогового пассажа, как итог итога Ж. Деррида выделяет курсивом половину (настолько это значимо) слова. Для решения задачи перехода от человеческого мышления к постчеловеческому, он требует освободить грамму от оков логии, «обездвиживающей ее наличием» (как это верно). Природа граммы другая – без-наличная. Безбытийная! Надо избавиться от Логоса, от Слова. Стать мыслью после мысли. Постмышлением. Некой «внелогической рациональностью». Стать (не)мыслью.

Действительно, информационно-компьютерное «мышление» не аналоговое. Не словесное. Оно – цифровое. Его язык, его новое тело – ПСС – позиционная система счисленния. Это чистая математика, где счет есть модель любых серийных действий, где любая продолжающаяся деятельность редуцируется к проблеме повторения и исчисления. От LOGOSа к MATHESISу – фундамент и суть информационной революции, самая глубокая тайна, «последний секрет» постмодернизма. Ниспровержение слова! Значение этого события трудно переоценить. Просто нет слов. Это тоже следствие (а может быть причина?) лингво-тексто-грамма-информационного поворота. Отрыва от «присутствия»=«наличия»=«бытия». Это выход за границу телесно опосредованного, двуполушарного, репрезентативно-семантического, диалектико-метафизического, т. е. словесного, т. е. естественного человеческого мышления. Евнух логоса, образовавшийся на заключительной стадии рационалистического оскопления духа, превращается в постмодернистский манекен, оснащенный цефаллоимитатором – симулякром мысли. Осуществляются «мысли о немыслимом»: «мыслить без мысли о том, что мыслит человек» (М. Фуко). Это постмышление или постчеловеческая рациональность, язык и субстанция Искусственного Интеллекта. Борьба с Логосом нужна для утверждения Цифры, Топоса, дигитализации существующей и создания каких-то новых, скорее всего постчеловеческих реальностей. Других миров. Борьба с этно-фалло-фоно-логоцентризмом, а фактически, в чем мы убедились раньше, антропо-тело-эмпирио-словоцентризмом, есть, если теперь сказать об этом до конца, борьба за утверждение техно-интелло-инфо-цифроцентризма. В ее контексте лозунг «смерти человека» выглядит не как эпатирующая фраза, а добросовестно обоснованным. Это трансгрессия за пределы Сущего, Природы и Бога. Прогресс перерастает в трансгресс, т. е. пересекает границу собственно человеческого бытия (вот он, дедлайн апокалипсиса!) и в таком случае постмодернизм целесообразно определять как Трансмодернизм.

Но разве математическое отношение к миру не присуще человеку, не естественно для него? «В любой науке истины столько, сколько в ней математики» (классика рационализма). Да, если оно средство и орудие словесного, феноменологического, если, не претендуя на субстанциальность, подчинено логосу. В противном случае: «Для нас, математиков, сказать – это написать формулу или начертить диаграмму. Все остальное – словоблудие», – сказал как-то на конференции один видный носитель теоретического сознания. Давать ссылку где и когда, нет необходимости. Таково распространенное мнение многих ученых, а в математической среде оно – убеждение. Поскольку формулы и графики наилучшим образом удаются вычислительной технике, то их производство постепенно «уходит в машину», осуществляется «внутри», «за спиной» человека, включая получение нового знания, которое возникает в процессах коммуницирования в Сети. Без психики и ментальности. Без семантики. Без(с) смысла. Принимаемая в постмодернизме презумпция «жертвования смыслом» является отражением актуальной исторической тенденции жертвования мышлением. Торжествует иное мышлени(е)я. (Не)мышление постмодернизма. Информация. На долю людей все больше остается ее поиск, сортировка и «трансфер». В лучшем случае «сбор данных», описательное сканирование предметной реальности, чтобы заполнить ими компьютерные системы. Над этим теперь в основном и трудятся бывшие «программисты». Они попадают в обстоятельства, где все известно и где для достижения ответа достаточно правильно задать вопрос. Или, в лучшем случае, правильно выбрать предложенный ответ.

«Смерть творца»! Старомодных живых творцов это беспокоит. Нобелевский лауреат по физике академик А. М. Прохоров перед смертью (прощальные беседы) сказал, что «интернет несет гибель уму» и что нынешний характер познания его удручает. Он не говорил о «конце науки», но толки о нем возбуждаются именно подобным ходом событий. Постлогоцентристская наука воспринимается как постнаука. Для искренних сциентистов это удар из-за угла поистине ниже пояса (по голове). Они думали, что им грозит жизнь, любовь, духовность, а тут трагическая диалектика настигла сам чистый логос, когнитивное знание: «явление само развивает в себе элементы, которые его погубят» (Г. Гегель). Хотя не все так мрачно. «Ученые готовы воплотить в неорганическом материале принципы, на которых работает человеческий мозг, и научить его делать то, что человек не умеет или не хочет. И правильно. Пусть нейрокомпьютер думает над нашими проблемами – он железный (курсив не мой!). Нейрокомпьютер не только снимает с человека бремя мыслительной деятельности, но и помогает ему познать самого себя».

Не должно быть никаких шуток насчет того, что автор уже сбросил с себя непосильное ему бремя мыслительной деятельности или что это проявление его персонального идиотизма. Все гораздо серьезнее. Он воспроизводит идеи и планы участников VIII Всероссийской конференции «Нейрокомпьютеры и их применение» (Москва, 2002). От логоса к матезису! Вслед за интернетом и AI логоцентристское научно-теоретическое мышление идет на убыль в среде их создателей и пользователей. Не говоря о трансцендентном, феноменологическом, экзистенциальном. Людей все меньше занимают цели, смыслы и ценности, отдаленные последствия собственной деятельности. Главное – действовать. Чтобы вычислять. И вычислять, чтобы действовать. Тестирование не зря становится главной формой проверки знаний, а фактически обучения. На него будет нацелена вся система школьной и вузовской подготовки. Если создавать тесты будут люди (пока), то проверяют их уже машины, с которыми никакие дискуссии, субъективность, споры, личностность – невозможны. Это важный этап на пути деградации творческого мышления, его замены «поиском», чтобы узнать «что, где, когда?». Майевтика, создание проблемных ситуаций, педагогика сотрудничества, проектно-деятельностные подходы – всё, что ценилось в качестве высших достижений в познании и образовании отбрасывается как излишнее для современного мира. «Компьютерная педагогика» или так называемое дистанционное обучение заменяют собственно человеческое творческое общение. Достаточно виртуальной коммуникации. Креативный универсум на/по/чинает функционировать как бы в параллельном измерении, а человек – это табло, на которое выводятся результаты безличной и внесловесной рациональной активности. Активности Сети.

Хотя не все так мрачно. На смену мертвому, бесцветному, безликому дигитализму, а вернее, на его основе, «на табло» проступает, развертывается новый яркий, цветной и активный мир, в который человек, на наших глазах и «в лице себя» вступает, а кое-кто уже туда ушел.

 

Виртуальная реальность

Действительно, информацию как таковую, никто не видел, не слышал, не нюхал и не трогал. Это сугубо умозрительное понятие. В натуре, для не имеющих прямого органа восприятия граммы, письма, бита, цифр, математики вообще, реальность состоит в том, что мы видим какие-то нанесенные на поверхности бумаги или экрана штрихи, значки, фигуры, рисунки и пропуски. Разной формы и калибра. Бесконечный ряд интервалов как отрицаний, говорящих о нетождественности одного отрицаемого другому. И не больше, на что торжествующе указывают критики постмодернизма, возмущаясь, что их дурачат: накрыли толстым терминологическим одеялом и делают темную. Мы видим игру различий вместо игры вещей и физических сил. Программирование вместо теоретизирования и тем более восприятия мира человеком как живым телесным существом.

Так вначале, после создания электронно-вычислительных машин по обработке информации, и было. Однако через некоторое время возможности информатики стали соединяться с достижениями современной физики, химии и электротехники, кино и телевидения. В результате их компьютерного синтеза возникла возможность создания объектов, подобных реальным, или воображаемых, экранного воспроизведения их предметных качеств. Возникла так называемая виртуальная (симуляционная) реальность. Технически под виртуальной реальностью (ВР) имеется в виду искусственное трехмерное изобразительно-звуковое воспроизведение предметных форм материального мира во взаимодействии с нашим сознанием, включая его деятельность по производству несуществующего, воображаемого. ВР существует до тех пор, пока продуцируется и воспринимается каким-либо субъектом, т. е. «здесь и сейчас». Это отличает ее от телевизионных и компьютерных программ, развертывающихся без перципиента, хотя в широком смысле слова виртуальным часто называют всё, что появляется на экранах. Оба этих смысла имеют право на существование, в отличие от «третьего», патологически расширенного, когда виртуальным называют всё духовное, идеальное или что угодно.

Зародившись в конце ХХ в. в информационной киберкультуре, виртуальная реальность стремительно распространяется среди пользователей: в промышленности (тренажеры, проектирование), сфере досуга (игры, «встречи»), образования (нейролингвистическое программирование), в медицине (психотерапевтическое воздействие на пациента) и при других манипуляциях с внешней и внутренней средой человека. Во втором, «экранном» смысле она возникла раньше, с кино и телевидением, когда воображаемые человеком картины и ситуации получили возможность отчужденного от него объективного существования. В настоящее время отражающие окружение и придуманные экранные образы стали вездесущими, вытесняя логическое мышление. Если предшествующие поколения верили в слова, то мы всё больше полагаемся на образы. Если раньше за ними гонялись, их искали, творили, вырабатывали, то теперь готовыми «подают к столу» или прямо в постель. Но телевидение и кино не единственное пространство, где бушует этот виртуальный пото(к)п. Иллюстрированные журналы, комиксы, огромные фотографии, путеводители, коммерческая реклама заполняют городскую среду, сливаясь в разноцветную ослепительную картину, отделяющую нас не только от естественной природной среды, но и от предметности. Если поначалу этот поток не противоречил воле человека, напротив, вызывался им намеренно, то теперь он приобрел энергию саморазвития. Возникла целая индустрия образов, своего рода виртуальное производство. Идеал в применении ВР – появление у людей возможности чувствовать, мыслить, действовать и «жить» в полностью искусственной реальности, поддерживаемой имитационно-симуляционными технологиями.

Активное практическое применение ВР порождает соответствующую идеологию, развивающуюся по законам своего жанра, главный из которых – «бытие определяет сознание» (К. Маркс). Часто погружающиеся в ВР люди на все смотрят сквозь её призму. Теоретизируя, но без рефлексии, в маске философии, но не философски, они превращаются в носителей откровенно эгоистического, иногда наивного, иногда агрессивного презентизма и антиисторизма. Сначала с удивлением, а потом привыкая, не подключенные к ВР узнали, что она вовсе не продукт информационных технологий (это почти случайное совпадение), а что такого рода феномены были давно, от века. Чему в свидетели призывается история. В области философии в качестве наиболее крупных специалистов по ВР называют схоластов (особенно Фому Аквинского), идя глубже, ее представителей находят в Византии (Василий Великий), древнем Китае (Чжуан-цзы), в Индии (почти все ведические и буддийские авторитеты). По возвращении в Европу Нового времени обнаруживается, что всё больше и больше рассуждавших о душе и духе мыслителей тоже были виртуалистами: «говорили прозой, не зная об этом». Дело доходит до замены терминов при комментарии классических текстов: где писали идеальное, в новых изданиях пишут виртуальное. Есть веские причины ожидать, что в очередь на виртуализацию поставлена Книга (Библия). Особенно соблазнительными существами в ней являются Ангелы (ан-гель – не-вещество, не-плоть). Толки об их виртуальной природе выливаются в некое, пока не самое распространенное, но вполне заметное «ангелическое направление» в философии. Дальше нетрудно догадаться, кто будет назначен Верховным Вседержителем Виртуального мира. Или Главным Виртуал/ист/ом Вселенной.

Если оставить иронию и более или менее строго следовать смыслу ВР, то в истории философии ее гениальными предтечами можно, по-видимому, считать Дж. Беркли (быть – это быть в восприятии), И. Фихте (Я полагает не-Я), А. Шопенгауэра (Мир как воля и представление), однако их, по крайней мере пока, обходят. От того, что упоминание этих имен наводит на опасные для поверхностно-апологетических оценок ВР размышления. В памяти всплывает убедительная критика, которой они подвергались с разных сторон, показывавшая самоубийственные для человека теоретические и практические следствия такого рода мировоззрения. Виртуализм избегает конкретного рассмотрения традиционных историко-философских проблем, отдавая предпочтение переименованию любых идеальных, духовных, трансцендентных сущностей в виртуальные, благодаря чему он сразу приобретает статус чего-то атрибутивного и фундаментального. После подобного «переназывания» вся история религиозного, рационального, ценностного, социального и индивидуального сознания и бессознательного, знаков и символов, т. е. культуры предстает как развитие и распространение ВР. В сущности говоря, мы свидетели (следите за новой литературой) переквалификации в виртуальную реальность «половины» бытия, определявшуюся в метафизике как сознание, идеальное и субъект. Переквалификации в нее означающего.

Но «половина» – слабая версия ВР. Недостаточная для того, чтобы быть парадигмой сознания. Отождествляясь с идеальным, означающим и субъективностью, она остается частью, зависящей от целого, порождением какой-то иной реальности. Это с точки зрения материализма и позитивизма. Если же идеальное считать Абсолютом, то и виртуальное надо трактовать как первичное, порождающее, придавать ему универсальный, онто-субстанциальный статус. Препятствие здесь – присутствие, «реальная реальность», отвергнуть которую виртуалисту труднее, чем при «обыкновенном» трансцендентализме. Одно дело Абсолют как всеобщая идеальная сущность, другое дело, когда за ним стоит нечто действительное, технологически воплощенное, приборно функционирующее и заменять им надо любое бытие, в том числе – Бога. Все – ВР! Абсолют как Аппарат. Сразу как-то боязно. Выход видится в выдвижении идеи полионтичности бытия, существования множества возможных, параллельных, онтологически самостоятельных миров. Это серьезнейший для философии шаг, после которого центром ее интереса становится соотношение возможных миров, прежде всего с нашим, традиционным миром.

Впервые, не по форме, а по сути, основной вопрос философии приобретает постметафизическую форму(лировку): о взаимодействии миров.

Основоположником философско-психологической виртуалистики в России можно считать Н. А. Носова.

Николай Александрович Носов – российский психолог и философ. Родился в 1950 г. в Москве. Окончил психологический факультет Московск. гос. ун-та. Работал в Институте человека Российской академии наук, руководя созданной им лабораторией виртуалистики, где ее проблемы не только обсуждались, но экспериментально исследовались. Она стала центром притяжения всех, кто начал заниматься этим новым видом деятельности. В нашей стране его работы были первыми значимыми публикациями по виртуальной реальности. Умер в 2000 г.

Он предложил воспользоваться выдвигавшейся в свое время Н. Кузанским идеей полионтичности, решая основной вопрос философии вполне конкретно и решительно. Но ограничился лозунгом. Предложил… – и не следовал. «Виртуальная реальность может взаимодействовать со всеми другими реальностями, в том числе с порождающей как онтологически независимая от них (курсив мой – В. К.). В отличие от виртуальной, порождающая реальность называется константной (этот статус, надо думать, предназначен предметной реальности – В. К.) Понятия „константный“ и „виртуальный“ являются соотносительными: виртуальная реальность может породить виртуальную реальность следующего уровня, став относительно нее константной реальностью. И в обратную сторону – виртуальная реальность может „умереть“ в своей константной реальности (получается, что в качестве константной предметная реальность есть результат порождения и смерти виртуальной! – В. К.)… На наш взгляд, идея виртуальности предполагает принципиально новую для европейской культуры парадигму мышления, в которой ухватывается сложность устройства мира, в отличие от идеи ньютонианской простоты, на которой зиждется современная европейская культура».

На наш взгляд настоящей сложности и полионтичности в таком подходе не получается. Все является игрой одной сущности – виртуального, которая субстанциализируется и универсализируется. И чем дальше виртуальная философия развертывается, обрастая понятийным аппаратом, тем яснее видно, что виртуальный мир претендует быть не одним из миров, а единственным, первичным и парадигмальным, «опять простым». «В результате достижения просветления-гратуала, человек попадает в другую реальность – виртуальную, порожденную в самом себе, или раскрытую в самом себе – в истинную реальность». (курсив мой – В. К.). Опять понадобились центризм, реальность и монизм (ср. «новый монизм» у Ж. Делеза), но «другие», в сугубо субъективной, отчужденной от естественного мира форме, вплоть до солипсизма, теперь уже обеспеченного научно-техническими достижениями. Универсализация ВР делает ненужной «вторую половину» бытия, определявшуюся в метафизике как субстанциальное и объективное. Как означаемое.

После подобного «восстановления» предварительно деконструированных означаемого и означающего, виртуальная реальность превращается в новую, действительно постчеловеческую онтологию и метафизику. Опасения преодолены, остальные переинтерпретации следуют отсюда автоматически. И прежде всего человека. Он тоже – «Виртуальный человек». Он тоже не отрицается, а «реконструируется», «воскресает в виде новой сущности». И лучше не человек, а концепт – уже известный нам как «персона(ж)». Киберпространство размывает границы «настоящей жизни» и её технической симуляции, объективной реальности и её иллюзорного восприятия, мимолетных аффектов, чувствований, эмоций и т. п. и незыблемого стержня моего «Я». Виртуальный мир – мир концептов и персонажей, мир порождения из ничего чего-то, обладающего постчеловеческим (не)онтологическим статусом. Адекватнее говоря, во избежание путаницы, которой понятие виртуального уже опутали, находя его везде, где только можно, это мир симуляции. Симуляционная реальность. (Приказать употреблять более адекватные слова никому нельзя. Однако в меру ума, можно употреблять самим).

«Воскресительная ликвидация» человека из узкой сферы специальных разработок стремится перейти на фундаментальный уровень, соединяя достижения виртуалистики с социальностью, ее историческими типами, переинтерпретируя множество других традиционных философских проблем. Очевидно, что программными положениями о воскрешении субъекта в виде симуляционного существа без тела и органов, функционирующего в киберпространстве, и замены философской антропологии постчеловеческой персонологией дело не ограничится. Девятый вал вытаптывания предметной и антропологической проблематики, связанной с бытием живого телесно-духовного человека в макромире, стадами бездум(ш)ных новаторов и некритического принятия постмодернистской философии вообще, скрывающей драматизм ситуации человека в столкновении естественного и искусственного миров, при/с/мирения с ней – впереди.

 

Инобытие

Впереди, но совсем близко, а по некоторым параметрам «здесь и сейчас». Потому что среды, в которых человек действует, но жить не может, становятся все обширнее, разнообразнее и влиятельнее. Они снимают его посюстороннюю идентичность, «требуя» превращения в нечто другое, более соответствующее новой реальности и «предлагая» другую форму бытия. А значит небытие, оттеснение или даже уничтожение эволюционно сформировавшегося в обычных земных условиях традиционного человека. Отсюда рост влияния, вплоть до моды, идей на иное, иномерное, иномирное, инореальность и инобытие. Культивируется любовь к чужому и равнодушие или неприязнь к своему (стране, нации, языку, истории и вовсе не только в России). Человек с противоположной ориентацией рискует быть обвиненным в ксенофобии. У особо увлеченных или поверхностных авторов все становится «иным», «другим», включая самого человека, и не только становится, а как бы уже всегда так было. Здравомыслящий подход к складывающейся ситуации множества миров требует конкретного историзма и ответственности.

Например, пространственно-временные положения доквантовой физики опираются на явно выраженную и восходящую еще к Аристотелю трактовку фундаментальности существования индивидуальных объектов. Это индивидуальное существование обусловлено физической реализацией слабых взаимодействий, характерных для макромира, исследовавшихся классической физикой. В нем они представляются всеобщими и абсолютными. Однако возникшая в ХХ в.

неклассическая наука, прежде всего физика, вступила в противоречие с этими постулатами субстанциального (в древности) и индивидуальностного (в Новое время) бытия. Для неклассической физики положение, что объекты существуют заранее, отдельно и индивидуально оказывается некорректным. В микромире принципиальной особенностью бытия становится их «создание», индуцирование «друг другом». Настолько, что теряет смысл сама проблема элементарных частиц, так как ее нельзя сформулировать без учета их всеобщего взаимодействия. Отсюда в теоретической физике постепенно происходит «изживание» понятия об индивидуальном существовании объектов как неадекватного реальности, по крайней мере, в условиях сильных изменений и взаимодействий. Теоретическое отражение этой реальности «заказывает» разработку понятий, противоположных индивидуальности. К таким понятиям и относится понятие иного, или инобытия, если его интерпретировать как бытие одного-иным или целиком приравнивать к иному.

Наряду с неклассической физикой, существование бытия как «этого» – «иным» индуцируется сущностью математики, количественного подхода к миру вообще. При любом счетном сравнении нельзя сосчитать объекты, не предполагая их содержательно эквивалентными друг другу. Это значит, что они отождествляются, деиндивидуализируются. Если А равно В, то тем самым они существуют «один (А) как другой (В)». Содержательная инобытийность математических объектов очевидна также при пересечении геометрических фигур: вне зоны своего пересечения они индивидуализированы, а внутри нее – являются друг другом. Смысл любых математических операторов в том, что они опосредуют формы бытия объектов одного другим. Количество снимает, уничтожает качественную определенность и идентичность явлений. Еще Шпенглер считал введение математических операторов знаковым признаком заката индивидуальностной цивилизации Европы. Таким образом, математический подход к миру, движение от Logos-a к Mathesis-y по сути своей, (вос)требует категорию инобытия.

Наиболее полный ответ на это требование дают однако не микрофизика и чистая математика как специальные отрасли научно-технической деятельности, а формирующиеся на их основе информационно-компьютерные технологии (ИКТ), которые, в свою очередь, являются базой формирования виртуальных реальностей. По мере их совершенствования образуется поистине другой мир – double world, вторая реальность, дубликат первой, но не обязательно в смысле ее конкретного повтора, она может быть придуманной, изобретенной, а в смысле возникновения иномерного, несоразмерного существующему человеку бытия. Пост(транс)бытия. Инобытия как его небытия, ибо отпуская свое сознание побродить по Сетям в мире иного, телесно человек становится больше не нужным. И тело атрофируется. В дальнейшем, с неизбежной деградацией предметно не функционирующего тела до тела без органов, его постепенного превращения в «шевелящуюся протоплазму», он уже не будет нуждаться в имитации телесной жизни (ни в катании по снежным горам, ни в красавицах для любви). У многих уже сейчас вместо рук ласты, вместо ног колеса, а вместо органов мышления и продолжения жизни (це)фаллоимитаторы. Его сознание тоже станет совершенно иным. Скорее всего оно будет подстраиваться под иную, электронную среду, в результате чего потеряет большую часть «унаследованных» человеческих свойств или просто растворится в информационных связях и отношениях.

Трансгрессия «от логоса к матезису» как результат движения от вещей к слову, от речи к тексту, от поэзиса к дискурсу лишает иллюзии тех технократов, которые верят в компьютерную реинкарнацию и готовы, «сдав» живого, смертного, телесно-духовного человека, остаться (с) вечно бродящим по Сети чистым бессмертным Разумом. Не будет такого разума. Человеческий разум сущностно связан со своим субстратом и как уникальная система не может быть воспроизведен ни на каком другом. Разум на другой основе может быть где-то был или есть, но нашим – не будет. Присоединившись к нему, мы ничего бесконечности не добавим, а лишь убавим – себя. «Человек без свойств», человек от которого остался сначала «разговор», а потом «письмо» теряет свою самость, идентичность. Тенденция к замене антропологии персонологией данный процесс усугубляет. Персона-то без содержания. Характерно, что в транстмодернизме или, как его терминологический вариант – трансгуманизме, проблема идентичности заменяется проблемой идентификации, т. е. маркировки, отличения одного разговора от другого. Но все это тексты, сливающиеся в одну сплошную информацию и игру топологических форм. Характерно, что наиболее одиозный адепт компьютерного сознания Д. Деннет собственно человеческое сознание сравнивает с «fame», что в контексте означает мимолетную известность, недолговечную славу, «дым». Это очевидная репродукция с картины плывущих от одного угла экрана монитора к другому, трансформирующихся и где-то за ним исчезающих геометрических фигурок – сингулярностей. Се – человек. На Земле возникает своего рода мыслящий океан Ст. Лема, представительство которого, усиливая свое влияние, превращает ее в другую планету. Инопланетяне среди нас! Они пришли. И концептуально атакуют, перерождая, подобно вирусам, наше сознание, формируя «инонистическую идеологию».

Борьба с реальностью как «присутствием», всем, что на него опирается, из него произрастает, сначала с Мифом, потом с Софией (Софосом), вплоть до Логоса – это борьба за его дигитализацию и новое, постчеловеческое присутствие. За реальность нашего, кто считает себя человеком, отсутствия. Постмодернистская философия, будучи превращенной формой сознания, маскирует, в том числе от самих постмодернистов (исключая переродившихся в открытых врагов человечества), начавшуюся на Земле борьбу миров. Постмодернизм в целом, в широком смысле слова, включающий в себя и деконструкцию, и грамматологию, и вытекающий из последней трансмодернизм, т. е. как Инонизм – это философско-культурологическая транскрипция информационной революции, качественное описание наступающего мира количества, словесное лишение человека слова, гуманитарная форма антигуманизма, онтология чужого и нигитология на/с/шего, идеология отказа человеческого вида от продолжения своего рода. Инонизм – это инонизм (церебральный).

Шагая по Концам Бытия трансмодернизм ведет нас к светлому будущему Иного. Иное – это небытийная реальность. Это то озадачивающее комментаторов «абсолютно внешнее», к которому «отсылает» непрерывное Становление Ж. Делеза. Так реализуются великие утопии: вместо небесного царства или коммунизма – инонизм. Так в борьбе и противоречиях (раз)решается «основной вопрос» философии в его вековой, тысячелетней форме. Практически. Однако если брать не тенденции и экспоненты, а сегодняшние конкретно-исторические обстоятельства, т. е. говорить не о постмодернизме, а о постмодерне, когда еще не все стало информацией и не все превратились в приложение к компьютеру или роботов нулевого поколения, то мы видим, что монизм и субстанциализм заменяются полионтичностью и континуальностью, гомогенная простота гетерогенной сложностью. Оппозиция материального – идеального, бытия – зеркала снимается «всеобщей реальностью возможных миров». Время метафизики – время единого и единственного, соразмерного человеку мира. Но возникшие в ХХ в. микро-, мега-, виртуальные, параллельные и другие возможные миры – факт, с которым нельзя не считаться. Они действительно возможны, ибо реальны. В том смысле, что открытые, окликнутые, созданные человеком, они могут существовать без него. Объективно. И действуя на нас, трансформируя, вовлекать в себя, так что виртуальная реальность (ВР) становится реальностью виртуального (РВ), хотя за исключением породившего нас, они не бытийны, ибо человек как целостное существо в них «не вмещается». В них можно действовать, но не жить. С появлением возможных миров реальность перестала совпадать с бытием. В этом принципиальный смысл «всех революций» ХХ в. и причина перехода к постметафизическому отсчету времени в философии. Бытие – такая реальность, в которой сохраняется тождественность сущего самому себе. Для нас – это Dasein («это», данное, определенное, человеческое бытие). Любое сущее имеет «горизонт бытия» как свою подвижную границу, нарушая которую – трансгрессируя, оно исчезает. Остальные миры для него реальны, но они – иные. «Пусты/ня/е реальности» (С. Жижек). Реальные ничто.

Помимо прямых идеологов иного, больше всего озабоченных «дискриминацией компьютерного интеллекта» и трактующих человека как «переходное состояние» к нему, на философско-мировоззренческом фронте отмечаются попытки совершить «переворот миров», сделав это скрытно, незаметно, в том числе от себя, и перепутывая бытие с небытием, присвоить статус «первого», «нормального», «константного» – цифрровым и виртуальным – Сети. Придать ей статус Матрицы. Публикуются тексты с заголовками типа: «Иносознание», «Книга как чужой», «Сам как другой» и т. п., где иным объявляется живой социально-исторический человек, его предметная среда и неинформационная духовная культура. Люди – иные, а нелюди – настоящие. Тот же Славой Жижек пишет о границе, которая отделяет сегодня «дигитализованный первый мир от пустыни Реального третьего мира», хотя одновременно критикует Запад за его пустоту. Нельзя также исключить, что не найдутся теоретизаторы, способные проблематику другого, как она рассматривается в диалоговых подходах, в бахтиноведении и в философии альтруизма, когда «другой» – свой, отождествить с иным, как чужим. Подобную путаницу, бессознательные перверсии и сознательные подмены надо видеть и раскрывать. При этом не стоит торопиться принимать абстрактно-логические возможности за реально свершившиеся события – временная аберрация, обычно аранжируемая праздноумием и риторикой. Задача «философии людей», реалистов, а не пост(транс)модернистов, гуманистов, а не трансгуманистов – искать и обсуждать стратегию своего выживания.