ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга была написана за год: с сентября 2002 по сентябрь 2003 года, однако тема оказалась настолько проблемной и мало разработанной, что доводка текста потребовала еще нескольких лет… На конференции в Санкт-Петербурге социолог Сергей Переслегин предложил мне заняться темой малоизвестной и потому очень любопытной, а именно: короткой войной 1894–1895 годов, которая стала рубежной в истории Дальнего Востока. Именно после этой войны Япония заявила свои амбиции относительно господства сначала на Дальнем Востоке, а потом и во всей Азии и на Тихом океане; европейцы и американцы вынужденно стали воспринимать ее на равных. Война готовилась тщательно и долго, десять лет, а длилась всего восемь месяцев, но после нее вся дальневосточная политика европейских стран, в том числе России, была кардинально пересмотрена. Именно поэтому значительное место в книге занимает дипломатическая подготовка военного столкновения Японии с Китаем. Поводом стала Корея, но мог быть и другой, поскольку десятилетие громадные усилия нации были направлены именно на подготовку войны.

Исторически сложилось так, что Япония воевала практически непрерывно несколько столетий, причем воевала внутри собственной территории, все попытки военной экспансии терпели крах. Народ веками видел у власти на всех уровнях только вооруженных людей, любая проблема решалась оружием. А когда внутренние возможности страны для ее дальнейшего экономического развития исчерпались, эту проблему взялись решать так, как привыкли со времён непримиримого соперничества воинственных феодалов — даймё: с криком «банзай». В общем получилось, но цена победы оказалась чрезмерной: пять войн за пятьдесят лет, атомная бомбардировка, поражение в мировой войне. А начался для Японии этот путь на Голгофу в июле 1894 года в Сеуле…

Я искренне благодарен людям, которые мне помогали в работе над книгой. Это прежде всего сотрудники библиотеки и архива Общества изучения Амурского края (Владивосток), Государственного исторического архива Дальнего Востока (Владивосток), областной библиотеки им. И. Никитина (Воронеж), военно-исторический кружок Дальневосточного государственного университета (Владивосток) а также историк А. В. Зуев и этнограф Г. Г. Ермак из Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока (Владивосток). Отдельная благодарность Сергею Борисовичу Переслегину — за плодотворную идею и активную поддержку автора.

М. Кутузов. Сентябрь 2003 — апрель 2018 год, Рамонь — Владивосток — Воронеж — Санкт-Петербург.

 

ПРОЛОГ

Апрель 1895 года. Приамурское генерал-губернаторство

Весна в Сибири — время непредсказуемое. По не выясненным до сего дня причинам с 15 по 19 апреля телеграфная связь между Читой и Хабаровском была прервана. И надо же было случиться, что именно в это время по телеграфу передавалось сообщение чрезвычайной важности. Получивший с недельной задержкой шифровку сахалинский губернатор был в крайнем затруднении: текст не читался ключом Государственного полицейского управления, а другого в столице русской каторги попросту не было. Телеграмма была расшифрована в Хабаровске и передана на Сахалин еще через сутки. Распоряжение, подписанное Военным министром и начальником Главного штаба, содержало в себе следующее:

Сахалин, губернатору. Правительство наше требует от Японии очищения южной Маньчжурии. В ожидании результатов Высочайше повелено мобилизовать все войска округа. Сообщается для сведения. Прошу Вашего мнения относительно Сахалинских местных команд, особенно Корсаковской, в случае разрыва с Японией.

Войск на Сахалине было не более полутора тысяч человек, при этом значительную их часть составляла охрана каторги. Именно поэтому телеграмма предписывала спешно формировать местные команды — по сути, партизанские отряды, которых страна не знала со времен нашествия наполеоновского. Мнение губернатора было однозначным: совершенная авантюра…

Приамурский генерал-губернатор Сергей Михайлович Духовской учинил жесточайший разнос начальнику почтово-телеграфного округа, грозя ниспослать все кары земные и небесные на голову виновных в задержке столь важного документа. Однако события, тотчас воспоследовавшие, заставили заняться таковыми вплотную, до времени отсрочив наказание разгильдяя — телеграфиста. Через два дня в Хабаровске был получен текст Указа только что вступившего на престол царя Николая Второго. Указ гласил:

Приамурскому Генерал-Губернатору. По Именному Его Императорского Величества Высочайшему указу, данному Правительствующему сенату в Царском Селе апреля в 18 день, за Собственноручным ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА подписанием, в котором изображено: Признав необходимым приступить к приведению на военное положение войск Приамурского военного округа, Мы Повелели указом Нашим, сего числа данным Военному Министру, сделать ныне же, по указаниям Нашим, все надлежащие по сему распоряжения. Вместе с тем Повелеваем призвать из запаса на действительную службу потребное число чинов из областей Забайкальской, Амурской и Приморской. Правительствующий Сенат не оставит безотлагательно сделать к исполнению сего надлежащее распоряжение.

Правительствующий Сенат ПРИКАЗАЛИ: О таковом ВЫСОЧАЙШЕМ повелении для зависящего безотлагательного исполнения Министров Военного и Внутренних Дел и Приамурского Генерал-Губернатора уведомить указами, которые опубликованию не подлежат.

Не дожидаясь циркуляров к исполнению, Духовской шлет срочную телеграмму во Владивосток, военному губернатору Приморской области (он же наказной атаман Уссурийского казачьего войска) П.Ф.Унтербергеру:

Распорядитесь, чтобы переселенцы возможно скорее отправлялись из Владивостока, казаков направляйте ближе Хабаровску. Как полагаете относительно снабжения переселенцев оружием? Духовской.

Авторская пометка на полях: оба генерала, и Духовской, и Унтербергер, — отлично понимали всю невозможность выполнения мобилизационных мероприятий, хотя и были они расписаны от фиты до ижицы. В генерал-губернаторстве не было других мужчин, кроме казаков и запасников. И если их призвать — замрет вся жизнь в крае, поскольку владивостокские извозчики, амурские матросы и приказчики магазинов в Благовещенске были из числа бывших нижних чинов и офицеров, и даже доставка почты осуществлялась казаками по наряду. А под ружьем от Читы до Владивостока, как свидетельствует бесстрастная справка, было всего около 30 тысяч человек — 24 из них в Приморской области… Главные силы очень легко можно было окружить и прижать к морю… Железная дорога только строилась. Мобилизация в подобной ситуации — совершенный шаг отчаяния. Попытка отогнать собственный испуг или напугать кого-то, кого очень боишься… Что же вызвало эту панику на берегах Невы?

17 апреля в Симоносеки Китай и Япония подписали мирный договор. Войска очень серьезного противника, опьяненного нежданными и значимыми победами, придвинулись вплотную к границам империи, почти не защищенным. Все дальневосточные территории России оказались под угрозой.

В промежутке между этими двумя событиями — восемь месяцев войны, практически неизвестной в России и неуслышанной в мире.

Когда пушки главного калибра адмирала Ито громили китайские крейсера в устье реки Ялу, когда войска маршала Оямы штурмовали Порт-Артур — в Ливадии умер Александр Третий, его сын Николай Александрович сочетался браком с немецкой принцессой Алисой Гессенской, в Париже был убит террористом премьер-министр М. Карно — в общем, досужему обывателю было о чем посудачить… И только очень немногие искушенные в стратегических темах военные и дипломаты, анализируя складывавшуюся обстановку, пытались найти выход из ситуации, в которую Россия загнала себя в безудержной гонке за обладание большими колониями, чем Великобритания и Франция — или, на худой конец, в стремлении помешать таковым. Эта война была стимулом к пересмотру внешнеполитических доктрин нового сильного игрока — Германии, стремившейся получить свое от колониального пирога…. Эта война должна была окончательно обескровить и Китай, и Японию — какой замечательной казалась подобная перспектива тем, кто мечтал окончательно превратить Китай в колонию, пусть даже не только свою, но уж точно — с самым вкусным куском для себя, любимого… Эта война казалась очень выгодной с точки зрения экономической — стало быть, она была неизбежна политически. Это была война начала конца колониальной эпохи. И все-таки это была война незаконченная! Война, в конце которой уместно поставить многоточие, как у рассказа с ненаписанным продолжением. Ни одна из воюющих сторон не считала, что эта война закончилась так, как должна была закончиться, — поскольку ни одна из сторон не решила задач, которые предполагала решить. И Китай, и Япония, и Англия, и Германия, и Россия понимали, что эта война будет иметь продолжение после ее окончания. Битва Дракона с Хризантемой не завершилась миром, но ознаменовала начало кровавого пира на Дальнем Востоке, точку в котором поставил Взрыв Ярче Тысячи Солнц — 6 августа 1945 года… С чего же все началось? Именно об этом книга…

 

Глава первая

БОЛЬШАЯ КИТАЙСКАЯ ПРОБЛЕМА

Китай всегда был самой большой проблемой и самой неразгаданной загадкой для Европы — и в прямом, и в переносном смысле слова. Словно тень отца Гамлета, он всегда маячил на горизонте, как предел всех возможных устремлений европейцев. Крестовые походы, затевавшиеся якобы для защиты Гроба Господня от неверных мусульман, в общем должны были решить одну задачу — убрать посредника между европейскими и дальневосточными рынками, каковыми были византийцы и арабы. Пошатнувшиеся доходы венецианских купеческих корпораций, которые без особого напряжения усилий могли скупить все европейское рыцарство по сходной цене — это гораздо серьезнее, весомее и понятнее, нежели громогласные призывы «изгнания неверных» из Иерусалима. Идея Ватикана относительно женитьбы московского князя Ивана III на родственнице последнего византийского императора — с чего, по правде говоря, и следует считать настоящую историю Московии — карта из той же колоды: другим путем, кроме как через земли Руси, на Восток не пройти, важно иметь там контролируемую власть. Перепуганные беломорские жители, вытащившие ранней весной 1553 года черного от цинги английского купца Роберта Ченслера из трюма полузатонувшей посудины, никак не могли взять в толк, о какой дороге в Китай тот пытается толковать. И отправили, от греха — в Москву, пред ясны очи Грозного царя. Тот сразу понял, в чем дело: взятие Казани и Астрахани открывало прямой путь в Персию, а оттуда — в вожделенный Китай. Англичане впервые попали в Персию при самой деятельной помощи Москвы, а здание Английской Московской компании до сего дня стоит в двух шагах от Красной площади, там сейчас музей. Да и сам Колумб пытался выяснить у аборигенов Гаити, в какой стороне Китай и Япония…

Вообще европейцы начали проникать в Китай в незапамятные времена, тысячелетия тому назад: еще в семидесятых годах прошлого века археологи то и дело находили в Поднебесной почти тысячелетней давности захоронения светловолосых и рослых европейцев. Эпоха Великих географических открытий лишь подстегнула целеустремленное проникновение в Китай из Европы, особенно после Марко Поло. Пронырливые португальские мореплаватели достигли Формозы в 1514 году, сумев со временем занять позицию торговых посредников между… Китаем и Японией! Впоследствии их в этом качестве заменили голландцы. В 1586 году, перед самым походом Непобедимой армады испанский губернатор Филиппин Франсиско Сардо предлагал испанскому двору свои услуги в завоевании Китая, однако ответа на свои предложения не получил: не до того было…

Русские узнали о Китайской империи еще во времена Ивана Грозного, но впервые пришли в соприкосновение с «богдойскими людьми» во время освоения Амура, в сороковых годах семнадцатого века.

Русские пришли по суше, и реально мало что значили для тогдашней китайской империи. А европейцы, имевшие значительный опыт мореплавания и коммерческую хватку, были готовы вкладывать серьезные капиталы в торговлю с Китаем. И не особенно жаждали делиться с конкурентами. Постепенное освоение китайского побережья в первую очередь португальцами и голландцами дало возможность поставлять в Европу чай и фарфор. А в Китай — серебро, которое было там главным финансовым металлом.

Практически все экономическое развитие Европы было прямо или косвенно связано с Китаем. Торговля с Китаем — это главный показатель экономических возможностей Европы. При этом Китай был во всем равноценным торговым партнером — сильный мир-экономика, развитая система стандартов, мощная государственность, богатейшие ресурсы, немыслимое количество населения. Проникновение европейцев — главным образом католических миссионеров — в Китай значительно активизировалось после открытия Колумбом Америки и начавшемся переделе мира на сферы влияния.

Однако в середине семнадцатого века Китай был покорен маньчжурами, утвердившими в нем новую царствующую династию — Цинскую. Завоевание Китая маньчжурами совпало по времени с периодом наиболее интенсивного освоения Сибири Москвой. Столкновение интересов привело к столкновению военному, пиком которого стала знаменитая Албазинская оборона 1685-86 годов. Первым договором маньчжурской династии с европейским государством был договор с Московией, заключенный в Нерчинске в 1689 году. Следует отметить, что дипломатические отношения с Китаем в восемнадцатом веке осуществлялись практически одной лишь Российской империей, в силу того лишь обстоятельства, что страны эти соприкасались непосредственно.

Авторская пометка на полях. Начала китайской истории безусловно лежат гораздо глубже семнадцатого века. Однако мне представляется более уместным отразить эту историю через ее влияние на соседей — прежде всего Японию и Корею. Во-первых, именно такая динамика дает возможность понимать тесную взаимосвязь всех дальневосточных игроков на протяжении многих столетий, а с другой стороны — позволяет избежать повторений одних и тех же событий, затрагивавших как Китай, так и его соседей, что, безусловно, облегчит освоение текста.

В конце XVII — начале XVIII века в Китае начался экономический подъем. Маньчжурские завоеватели вовремя поняли: для удержания своего господства мало военной силы — нужна государственная экономическая и политическая система, способная сделать лояльными подданными вчерашних непримиримых врагов. В 1713 году, при императоре Каньси была проведена фундаментальная налоговая реформа, краеугольными камнями которой стали неизменные ставки поземельного налога и фактическое соединение подушного и поземельного налогов: отныне налоги взимались только с землевладельцев, а громадная армия арендаторов от них избавлялась. Очевидно, именно реформа налогообложения стала основной причиной стремительного роста населения: древняя традиция многодетных семей перестала искусственно сдерживаться: если раньше приходилось думать о каждом члене семьи, как о налогооблагаемой единице, то теперь этого не происходило.

Не менее важным фактором роста населения стало введение в оборот новых сельскохозяйственных культур, прежде всего арахиса и сладкого картофеля — батата. Благодаря этому стали пригодными к земледелию территории, на которых не выращивался рис, прежде всего в южных провинциях. Ранее безлюдные территории начали интенсивно заселяться привычными к сельскому труду постоянными жителями. Наконец, жесткая полицейская система существенно снижала риски внутренней смуты — социальная стабильность была главным условием устойчивого развития. Результат не замедлил сказаться: Китай пережил демографический взрыв, которого более не переживал за всю свою последующую историю. Если в конце XVII века население Китая составляло едва ли 100 млн, то к концу XVIII оно достигло 300 млн. В XIX в. в Китае жило более 400 млн. Столь стремительный рост населения существенно влиял на плотность заселения различных территорий, нагрузка на землю становилась непереносимой. Размеры крестьянских наделов уменьшались, как следствие, сокращалось и производство зерна на душу населения, оно дорожало. Рост числа самостоятельных субъектов сельского хозяйствования приводил к повсеместному упрощению орудий труда, приведшему в конечном счете к технологической стагнации: потрясающая техническая оснащенность ирригации совмещалась с деревянной сохой: именно так одна крестьянская семья могла обработать свой земельный надел. Обеспечение натуральным продуктом прежде всего самих себя стало главной задачей многочисленного китайского крестьянства. Вместе с развитием межгородских торговых связей, становлением и развитием множества промыслов — ткацкого, фарфорового, лакового, в том числе и экспортного — развивается и транспортная система, в особенности — каботажное плавание в Восточно-Китайском и Желтом море. Север и Юг начинают достаточно оживленный товарообмен между собой, однако, несмотря на очевидные приметы экономического подъема, коренного сдвига в общественных связях в цинский период не произошло: в стране продолжали господствовать конкурировавшие между собой внутренние рынки, а единый национальный рынок так и не сложился.

В это же время активизировалась деятельность властей в сфере культуры и идеологии.

Все тот же император Каньси повелел составить знаменитые «16 правил подданных», которые в доступной и упрощенной форме доносили до всех сословий, включая простолюдинов, основные принципы и нормы конфуцианской морали, каковую завоеватели приняли как свою и которую сделали идеологическим фундаментом своей империи. Маньчжурские правители поставили перед собой весьма претенциозную задачу: с одной стороны, убедить творческую элиту в том, что они всячески способствуют расцвету китайской культуры — не как завоеватели, а как мудрые правители, своего рода высшие меценаты. Именно поэтому в середине и второй половине XVIII века, были собраны и переизданы многие литературные памятники предшествующих эпох, зачастую уже давно забытые: изданы сборники более чем двух тысяч поэтов танской эпохи, «Полное собрание произведений по четырем разделам литературы» и многие прочие. С другой стороны, маньчжуры очень внимательно отслеживали любые попытки литераторов, философов и историков выступить с критикой цинских порядков и всячески пресекали попытки подобного рода. Особенно карались авторы, пытавшиеся с патриотических позиций осветить историю завоевания Китая маньчжурами: гонениям подвергались не только современники, но и произведения авторов прошлого, если в них воспевалась борьба против завоевателей, «невежественных варваров». Жесткая «литературная инквизиция» при императоре Цзяньлуне уничтожила большой массив китайской литературы в 70-е годы: значительная часть книг была запрещена к переизданию. Тысячи бесценных текстов попали в костер.

Внешняя политика цинских правителей была направлена на военное устранение угрозы извне путем подчинения соседей своей власти или непосредственному влиянию. Еще в период завоевания маньчжурами Китая их влияние распространилось на Корею и Монголию. После присоединения Тайваня основным направлением становятся западные земли: Джунгария и Кашгар. Процесс покорения этих шел с переменным успехом, однако в 1759 году они вошли в состав империи под общим названием «Новая граница» — Синьцзян. Земледельческие районы Китая с этого времени были навсегда избавлены от угрозы вторжения кочевников из Центральной Азии.

В 1720 году маньчжуры вторглись в Восточный Тибет, и очень скоро распространили свое влияние на всю страну. При номинальной независимости Тибет практически во всем зависел от Китая.

Гораздо меньших успехов добились завоеватели на южном направлении. Поход против Бирмы, осуществленный в 1768 году, закончился провалом: сорокатысячная армия была вынуждена отступить в китайские пределы, командующий покончил с собой. Новая, еще более многочисленная армия также не добилась успеха. Бирма, крайне заинтересованная в торговле с Китаем, предпочла решить проблему дипломатическим путем: признала сюзеренитет Китая, однако китайских войск на свою территорию не допустила. То же самое произошло и с Вьетнамом: в стране полыхало мощное крестьянское восстание, и Китай решил этим воспользоваться в своих целях. В 1788 году китайцы привели к власти угодного правителя и установили контроль над столицей. Однако уже в будущем году потерпели серьезное поражение от повстанческих отрядов. Вьетнам, как и Бирма, признал китайский сюзеренитет, но зависимость эта была чисто формальной и ограничивалась посылкой в Пекин ежегодных подарков для китайского императора, что было основным условием соблюдения торговых договоров.

Последствия столь бурной и достаточно успешной внешней политики утвердили китайскую элиту в действительно исключительной миссии «Срединной Империи», ее предназначении «быть центром Мира», что давало право считать всех остальных «подданными». Запомним эту идею, нам не раз придется вернуться к ней…

До последней четверти XVIII века продолжался в Китае период экономического расцвета и относительной стабильности. Именно в это время европейские монархи предпринимают первые попытки наладить с Китаем «взаимовыгодные» (в кавычки взято намеренно) торговые отношения. Первая европейская дипломатическая миссия, которую возглавлял сэр Джордж Макартни, опытный английский дипломат — к слову, начинавший свою дипломатическую карьеру при дворе Екатерины II. Дипломатическая миссия оплачивалась деньгами Британской Ост-Индской компании, но задачу решала государственную: всеми возможными способами добиться открытия для английской торговли Кантона, установить с Китаем прямые дипломатические отношения, добиться привилегий для английского купечества. В Китае сэра Макартни приняли как посланника «маленькой страны, населившей лишь один остров»: на его кораблях, плывших в Пекин водой, были начертаны иероглифы «Носитель даров из английской страны». В письме, переданном несостоявшемуся послу, с издевательской вежливостью было указано королю Георгу III: «Как ваш посол сумел убедиться, у нас есть всё. Мы не придаём значения изысканно сделанным предметам и не нуждаемся в изделиях вашей страны». И в конце — чтоб всем всё было ясно: «Трепеща, повинуйтесь и не высказывайте небрежности». Письмо было именно передано послу, а не вручено, как в Европе, во время аудиенции. Аудиенции вообще не было, поскольку Макартни категорически отказался исполнить унизительный обряд тройного коленопреклонения с земным поклоном, называвшийся «коутоу». А без этого невозможно было не только общаться с императором, но даже переступить порог Запретного города, где он проживал.

Но в это же время обнаруживаются факторы кризиса в управлении и нарастания социальной напряженности в обществе. Огромные военные расходы требовали постоянного увеличения налогов — притом, что увеличивать количество налогов было неразумно, можно было увеличивать их величину. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что и количество налогов со временем возросло. Усиление государственной эксплуатации сопровождалось ужесточением рентных притязаний землевладельцев, стремившихся таким образом разделить бремя государственных налогов с арендаторами.

Признаки кризиса проявились и в высшем эшелоне чиновничества, непосредственно приближенного к императору. Немногочисленные «особо приближенные» занимали по нескольку постов сразу, и воровали так, что в карманах чинуш оседали средства, сравнимые с годовыми военными расходами всей Империи. Бороться с этим пытались самыми радикальными средствами, вплоть до «отсечения головы» и «отобрания наворованного в казну», но помогало это мало: на смену одним ворам приходили другие и в поте лица обеспечивали себе возможность поднакопить «детишкам на молочишко»…

Ослабление авторитета государственной власти неизбежно приводит к криминализации общества: отчаявшись найти справедливость у чиновников и в судах, крестьяне берутся за бамбуковое дреколье. В сельской местности бандитизм стал весьма распространенным явлением: уже во второй половине XVIII века в богатых южных провинциях деревни начали огораживать оборонительными укреплениями, а из числа крестьян формировались дружины самообороны. Организаторами массового сопротивления стали религиозные секты и тайные общества, крепко приправленные мистикой и активно пропагандировавшие методики рукопашного боя, дабы научить безоружных противостоять вооруженным. Во главе таких тайных обществ частенько становились священнослужители, богатые купцы, а то и криминальные авторитеты, «чисто конкретные пацаны»… К концу столетия они опутали весь Китай, но особенно сильны были на юге: в Гуаньчжоу, в Хуннани, в Цзянси.

Особенно многочисленным и наиболее активным в конце столетия становится общество «Белого лотоса», идеология которого провозглашала наступление справедливой эры правления Будды Майтрейи. Общество выступало против маньчжурских завоевателей, которые якобы и виновны в том, что долгожданная эпоха всеобщей справедливости никак не наступит. В 1798-99 году восстание охватило практически весь центральный Китай, повстанцы контролировали значительные территории. Правительство жестоко подавило восстание, казнив его предводителей. Были осуществлены некоторые шаги, направленные на ослабление налогового бремени и привлечение на сторону правительства наиболее влиятельных в обществе людей.

Тайные же общества своей активности не убавляли: начало девятнадцатого века ознаменовано таким восстанием» Общества Небесного разума», вспыхнувшем в Северном Китае — эти повстанцы дошли даже до императорского Запретного дворца в 1813 году! Однако были отбиты, после чего восстание пошло на убыль.

Тем не менее, идея свержения маньчжурской династии теперь стала главным помыслом и политическим слоганом всех тайных обществ страны. Они собирали силы и агитировали сторонников. И ждали своего часа…

Между тем Китаю предстояло еще и внешнеполитическое испытание: экспансия европейских стран. Которые уверенно считали китайский рынок весьма ценным пространством для европейских товаров, и были настойчивы в своем стремлении, ни в малой степени не придавая значения предыдущим неудачам…

Китайское государство и общество перед тем, как Европа вознамерилась прорубить окно в Китай (прорубать пришлось пушками, такая вот незадача…) представляли собой традиционную систему, специфически отражавшую общественную модель, выработанную конфуцианской философией. Истинная доминанта процесса, который с известными допусками можно определить как развитие, была функцией государственной бюрократии. Развитие императорского Китая — формально суть развитие слоя шэньши, ученых мужей, занимающих государственные должности на всех уровнях управления. Этому положению вещей сопутствовала вся внутренняя институциональная система: государственные экзамены на замещение вакантной должности, конфуцианское образование, периодическая переаттестация госслужащих, «рокировочки» должностных лиц в интересах высшей власти и тому подобное. Полагалось считать, что именно такая социальная модель соответствует Высшей Справедливости: более высокого общественного положения возможно достичь не столько благодаря происхождению и богатству, сколько усердию и старанию.

Основа национального богатства и главная налогооблагаемая собственность — земля. Вся земля в стране делилась на три неравных части: народная, бывшая в собственности тех, кто ее обрабатывал (минь), земли казенные, в которые включались также и земли арендуемые (гуань) и наследственные земли маньчурских завоевателей и их потомков («восьмизнаменные»). Особенности земледельческой технологии — очень трудоемкой и ресурсозатратной — утвердили в качестве ключевых коллективные формы деятельности, которые позволяли осваивать значительные земельные площади, выращивать большие урожаи. Родственные связи, привязанность землячествам, особенности деревенского быта были определяющими ментальными ограничениями тогдашнего Китая. Крестьяне и землевладельцы традиционно считались опорой государства, все остальные — обслуживающими. Значительная часть земель использовалась на арендной основе, средняя арендная плата по стране — натурой, 40 % от урожая. Как правило, арендодатели занимались еще и ростовщичеством, что всячедски способствовало их обогащению и реально перекладывало налоговое бремя на арендаторов. Самостоятельное крестьянство, владевшее более чем половиной пахотной земли, тем не менее, находилось в серьезной зависимости от властей, поскольку номенклатура налогов постоянно росла, и справиться с этим могли лишь состоятельные землевладельцы. Разорение мелких собственников началось уже в середине XVIII века — как мы помним, тогда же и начал расти криминальный талант множества народу…

Государственные, или чиновные, земли также сдавались в аренду; по сути, они только назывались государственными, но имели все юридические параметры частных. Доходы с них получали как государство, так и сами чиновники, которых зачастую награждали землями за службу. Крепостного права как такового не было, но недостатка в работниках землевладельцы не испытывали.

«Восьмизнаменные» земли сильно напоминали земли российского казачества. Они отводились там, где государству было необходимо содержать постоянный вооруженный резерв: в Северном Китае и вокруг 72 «стратегических городов», находившихся на важных коммуникациях. Особое место занимали военные поселения, гарнизоны которых занимались земледелием. Отдельно подчеркнем, что маньчжурские завоеватели всячески стремились сохранить свое исключительное положение: под строжайшим запретом были браки между маньчжурами и китайцами, дети маньчжуров с детства обучались военному делу, готовясь повелевать, владеть и властвовать.

Торговцы и ремесленники объединялись в корпоративные организации (хан), на основе клановости и землячества: учениками старались брать выходцев с родины мастера. Характерной чертой китайских городских ремесленных корпораций было господство цехо-гильдий, когда ремесленник был одновременно и продавцом своих изделий. Корпорации являлись объектами налогообложения, выступали одновременно поставщиками мастеров для казенного производства, которое по своему статусу было существенно выше любого частного. В силу того, что ремесленники и торговцы рассматривались властью не как опора трона и двигатель прогресса, а как вспомогательная структура по отношению к крестьянству и чиновничеству, процветающий купец или ремесленник воспринимался скорее как угроза государственным устоям. Поэтому самоуправление корпораций было весьма ограниченным, а в городах никакого самоуправления не было вовсе: ими управляли назначенные чиновники, в задачу которых входило строго следить за «неблагонадежными» ремесленниками и «алчными» торговцами.

Огромная страна (18 провинций, 180 областей, полторы тысячи уездов) управлялась из одного центра. Разветвленная система коммуникаций позволяла достаточно быстро получать сведения из любого конца страны. Губернаторы, наместники, чиновники военные и гражданские — их, кстати, было совсем немного: на 300 млн. населения — всего 27 тысяч, были главным инструментом управления и со своей задачей справлялись. Правда, сама система государственного управления в основе своей имела иные, отличные от европейских, принципы построения. Что европейцы поняли совсем не скоро….

К началу XIX века Китай был так же загадочен для Европы, как и во времена Марко Поло. Занятая сначала американскими войнами, затем французской революцией и войнами с Наполеоном Европа не особенно интересовалась Дальним Востоком. Хотя уже тогда предпринимались усилия для проникновения на китайские рынки: англичане несколько раз высказывали китайскому правительству намерение ввести свои гарнизоны на территорию португальской колонии Макао — якобы для защиты таковой от возможной французской интервенции. Китайцы на эту фишку не купились, и англичанам оставалось ждать подходящего момента для реализации весьма перспективного замысла.

Наполеоновские войны сыграли довольно значимую роль для развития Англии. С одной стороны, Англия становилась лидером европейского экономического развития, поскольку имела все возможности обогнать европейские государства, втянутые в войну, с другой стороны — ее ресурсы резко дорожали. Промышленный капитал начинал обгонять торговый, купцов постепенно вытесняли за пределы страны. Выход был один: двигаться в колонии уже наличествующие и потенциально предполагаемые. Что и произошло, в конечном счете. Уже в 1816 году была предпринята еще одна миссия в Китай, лорда У. П. Амхерста, в ходе которой предполагалось разрешить на условиях договоров противоречия, возникшие между купцами Ост-Индской компании и китайцами.

Авторская пометка на полях. После завоевания Западной Бенгалии, производившей громадные объемы опиума, англичане начали активно вбрасывать его на китайский рынок. Поскольку в большинстве своем это был контрабандный товар, цена его была громадной, а последствия привыкания — самыми ужасными. Англичане убивали одним выстрелом двух зайцев: получали живые деньги для приобретения дорогостоящих китайских товаров (в начале XIX века торговый дефицит был в пользу Китая — «у нас есть абсолютно все», и это «все» стоило в Европе баснословных денег) и одновременно подрывали финансовую систему страны. В Китае были государственные деятели, намеренные пресечь эту торговлю на корню, даже не совсем законным вооруженным путем, однако англичане вели свою линию упорно и непреклонно: с 1800 по 1838 год количество ввозимого опиума возросло в 20 раз: с 2 тысяч до 40 тысяч ящиков. Опий угробил страну меньше чем за десять лет. Мало того, что от него умирали десятками тысяч, мало того, что он обрекал на голод сотни тысяч, — он еще и порождал чудовищную коррупцию, поскольку чиновники получали свой «процент с оборота». Страна покатилась в пропасть. Англичане предпочитали называть это «противоречия, возникшие в торговле».

Миссия потерпела полный провал: лорд точно также отказался от уже известной нам процедуры «простирания ниц» для выражения покорности и почтения китайскому императору; как следствие, ни одно из его требований не было даже рассмотрено цинским двором…

Тем не менее европейцы озаботились тщательным изучением системы государственного устройства Китая — дабы понять, каким образом можно в этой системе позиционировать свои ценности и приоритеты. В том числе и те, которые позднее назовут либеральными. Насчет свободной торговли и конкуренции… Но реальных намерений до поры до времени предусмотрительно не афишировали.

Итак, Китай двадцатых годов XIX европейцы увидели таким.

На самой верхушке цинского общества стоял Богдыхан, он же император. Вместе с ним к высшему сословию — хотя и ниже рангом — относились придворная аристократия и военная верхушка — цичжень, императорская гвардия из так называемой «восьмизнаменной» армии. К последним относились родовитые маньчжуры, прямые потомки завоевателей, монголы и ханьцзюни — этнические китайцы, сумевшие за различные заслуги попасть в гвардию. Права аристократии — как военной, так и гражданской — были наследственными. Ниже аристократии, призванной управлять, на иерархической лестнице находился народ — минь. Минь разделялся на четыре неравных сословия: ши — сословие чиновников, нун — сословие земледельцев, гун — сословие ремесленников и шан — самое низшее сословие торговцев. Основа экономической доктрины конфуцианства: земледелие — ствол, ремесло и торговля — ветви. Экономика, созданная по такому принципу, может прокормить огромное количество людей. Но создать промышленное производство для нее большая проблема.

Территориально Китай разделялся на несколько частей. Наиболее населенной частью являлся так называемый «застенный» Китай — территория, расположенная южнее Великой стены. Севернее располагалась малонаселенная и диковатая Маньчжурия, куда до 1878 года китайцам было вообще запрещено переселяться. На Западе располагались территории мусульман, — вечно бунтующие и грызущиеся между собой. Деревенский характер административного устройства отражал всестороннее превосходство сельского хозяйства над промышленностью. Города находились в подчиненном положении по отношению к деревне, ручной труд преобладал в ремесленничестве, торговля слабела. Возрастала продовольственная проблема, зрели противоречия сословий.

К тридцатым годам XIX века Китай находился в состоянии глубокого кризиса: экономического, политического, идеологического. Попытки противодействовать активности иностранных купцов, захвативших внешнюю торговлю и стремившихся на внутренние рынки, были достаточно хаотичными и противоречивыми. Еще в 1757 году европейцам, голландцам и португальцам, была совершенно запрещена торговля в Китае — за исключением двух портов, Макао и Кантона. Посредником во всех сделках должно было выступать специально для этого созданное торговое общество Кохонг, ответственное перед правительством. Подобного рода посредничество порождало коррупцию и сильно стесняло торговлю. До той поры, пока английская Ост-Индская компания, постепенно подмявшая под себя всех конкурентов, была монополистом в китайской торговле, положение было относительно терпимым: ворон ворону глаз не выклюет. Но в апреле 1834 года компания лишилась своего исключительного положения, в Китай были готовы ринуться тысячи купцов, сотни компаний, за которыми стояло английское массовое производство. Китайский протекционизм становился тормозом этому процессу. Прекрасно понимая, что за всем этим стоит китайская государственная машина, англичане уже поняли, каким образом эту машину можно разрушить: через развал финансовой системы. Опий, который они контрабандно ввозили из Индии, был главным «бойцом невидимого фронта»: он поглощал огромные средства, вывоз серебра из страны принял катастрофические размеры. Попытка властей радикально противодействовать ввозу опиума в страну привела к войне, которую впоследствии назвали первой опиумной. Наиболее удачное определение этим войнам было дано А. М. Бутаковым и А. Е. Тизенгаузеном в их фундаментальном исследовании «Опиумные войны»: они назвали их «полицейскими». То есть призванными устанавливать порядки — чаще всего неписаные, выгодные Англии там, где Англия считает нужным их установить.

Весной 1840 года в китайских водах были сконцентрированы значительные силы флота, и в июне адмирал Бремер объявил о блокаде Кантона. 5 июля был взят Динхай, а 20 января 1841 года было достигнуто первое соглашение между Китаем и Англией по спорным вопросам. Китай уступал Англии Гонконг, выплачивал британскому правительству шесть миллионов долларов, соглашался на установление прямых дипломатических отношений с присутствием английских дипломатов непосредственно при дворе императора. Порт Кантон оставался открытым для торговли. Война, между тем, продолжалась: 25 мая 1841 года генерал Гоу овладел Кантоном, через год пал Шанхай. Англичане закрепились в узле главной транспортной коммуникации Китая — на так называемом Великом канале, по которому осуществлялось снабжение рисом столицы. 29 августа 1842 года на борту английского корабля был подписан Нанкинский договор, второй в истории Китая договор с европейским государством после Нерчинского. Договор содержал 13 статей, на основании которых для свободной торговли открывались 5 китайских портов: Кантон, Амой, Фучжоу, Нинбо и Шанхай. В портах могли находиться постоянные консулы. Помимо 6 миллионов долларов, за опиум, с Китая требовали дополнительных контрибуций — за дурное обращение с британскими подданными, на покрытие расходов военной операции — в сумме 15 миллионов. Договор был одобрен китайским императором. Однако он уже не устраивал английских купцов и промышленников. По их настоянию в Гонконге был объявлен режим свободной торговли, тем самым по португальскому Макао наносился сокрушительный удар.

Нанкинский договор послужил сигналом к началу интенсивного процесса дипломатической активности европейских государств и США в Китае: в 1844 году договор с Китаем заключают США и Франция, в 1845 году — Бельгия, в 1847 — Швеция и Норвегия. Узнав об этом, резко повысила свою активность в Азии Россия — были предприняты несколько экспедиций из Оренбурга в Среднюю Азию, был назначен новый генерал-губернатор Восточной Сибири, которому предстояло «решить вопрос о русской реке Амур». Этим генерал-губернатором был Николай Николаевич Муравьев-Амурский, и именно ему предстояло подписать Айгунский договор 1858 года о границе с Китаем по Амуру и совместном владении территориями между Уссури и Японским морем. В общем, в Китае наступила эпоха больших перемен. В стране это воспринималось неоднозначно: на консервативном Севере группировались сторонники возвращения императорской власти былого величия, на радикальном Юге — сторонники дальнейшего ослабления Цинской династии и развития полезных отношений с европейцами. Эти внутренние силы еще только готовились к столкновению между собой, когда Поднебесную империю потрясла смута, сравнимая с пугачевским бунтом в России или с войнами времен Реформации в Центральной Европе — только по китайскому обычаю и более многочисленная, и более жестокая, и более длительная.

Ещё в 1833 году в Кантоне, в школе протестантских миссионеров появился пытливый молодой человек, пришедший из провинции Гуаньдун. Звали его Хун Сюцюань, ему недавно исполнилось 19 лет. Он был сыном незначительного чиновника, по статусу своему в общем был равен простолюдину. Юноша окончил сельскую школу, однако несколько попыток сдать экзамен на государственную должность оказались неудачными. У миссионеров он изучал христианство, сравнивал его конфуцианством- и сравнения были явно не в пользу последнего. В 1837 году он не смог в очередной раз сдать экзамен на государственную должность, и от переживаний тяжело заболел. В бреду ему являлся Старец, который передал ему Меч Справедливости. Хун Сюцюань счел его Христом, а себя — Наместником Божьим с Мечом и «Младшим Братом Иисуса». С 1837 года он начал активную агитацию за свержение царствующей династии, полагая, что именно маньчжуры являются главными противниками Божественной Справедливости, с которой жили в древности, и на этом основании должны быть уничтожены. Почти двенадцать лет он собирал сторонников на юге — все это время правящие круги не имели успехов ни в одном из своих начинаний. Социальные условия для возникновения массового недовольства были весьма существенными. К 1850 году в провинции Гуаньси, известной своими приверженцами тайных обществ, собирается целая армия его сторонников, центром восстания становится деревня Цзин-тянь в уезде Гунпин. В октябре того же года армия начинает поход на север. За три года армия заняла громадные территории, в 1853 году в Нанкине Хун Сюцюань провозглашает себя Сыном Неба, родоначальником династии, которой он дал название Тай-пин — великий мир, а свое государство он назвал Тай-пин-тян-го — Небесное государство великого мира. Столицей этого государства стал Нанкин.

Авторская пометка на полях. Проект был весьма претенциозным и в известной мере предвосхищал собой реализованную идею социалистического государства в его крайнем левом воплощении. По государственному устройству — монархия, но не наследуемая. По характеру — теократическое государство, причем ни одна из существующих религий в полной мере ему не подходила: в некоторой перспективе предусматривалось создание принципиально новой системы абсолютов, которым следовало быть приверженным всем без исключения. «Отвратительные пороки» (писались одним иероглифом), такие, пьянство, азартные игры, курение само по себе — не говоря уже об употреблении опиума — считались государственной изменой и могли повлечь за собой самое суровое наказание, вплоть до смертной казни. Частная собственность отрицалась как таковая: ее не считали пороком, но к ней относились как к психической болезни, форме «презренной жадности недостойных людей. Все необходимое граждане Тайпин-Тянго получали из «Священных кладовых», в которых скапливалась вся «боевая добыча» и «отнятое по справедливости» — начиная с одежды и продовольствия и заканчивая письменными принадлежностями и палочками для еды. До окончательной победы Добра над Злом отменялись семейные узы, мужчины и женщины жили и воевали (!) отдельно сами по себе. Система складывалась несколько лет, но так и не сложилась окончательно: после государственного переворота 1860 года она окончательно развалилась. Однако почти сто лет спустя в Китае была реально осуществлена попытка ее частичного возрождения. Тоже неудачная… Рай на земле и Всеобщая Справедливость так и оставались недостижимой идеей.

В знак своей принадлежности к Тайпин Тянго сторонники учения отказались брить лоб и носить косу, как того требовали маньчжурские законы, и посему еще звались «длинноволосыми».

Наравне с беднейшими слоями населения в восстании принимали участие и представители имущих сословий, и даже шэньши, недовольные режимом, — главным образом приверженцы различных тайных обществ, которые, помимо общих целей, преследовали и свои собственные. Тем не менее из этой разрозненной массы людей удалось создать очень серьезную и боеспособную силу. С лета 1850 года повстанцам пришлось неоднократно вступать в стычки с отрядами местной самообороны, практически во всех тайпины одерживали победы. С 1851 года восстание вырвалось за пределы Гуаньси. Восставшие стремились уничтожить всё и всех, кто так или иначе был ими отнесен к ненавистному государственному режиму, особенно налегая на разрушение конфуцианских ценностей в пользу христианских — таких, какими они их понимали. Семьи чиновников уничтожались, храмы разрушались — ужас объял Китай. С восставшими не было никакого сладу. Пик восстания пришелся на 1853-56 годы, когда восставшим удалось не только захватить значительные территории, но и создать вполне стабильное государственное образование на территории нескольких приморских провинций и в нижнем течении Янцзы. Однако в 1856 году в руководстве восставших начались раздоры, дело дошло до прямых вооруженных столкновений. Каждый из противоборствующих лидеров начал формировать собственные вооруженные отряды поддержки, которые достаточно скоро стали главными рычагами политического влияния. И, хотя восставшие еще долгое время могли удерживать свои позиции, восстание было обречено.

Окончательно тайпинов не добили только лишь потому, что в других частях Поднебесной бунтовали с другими лозунгами и целями — но не менее упорно и жестоко. Более восемнадцати лет длился бунт народности мяо в окрестностях Гуйчжоу; на Севере шестнадцать лет, с 1852 по 1868 полыхало «восстание факельщиков (нянцзюней)», в середине пятидесятых восстали мусульмане — дунгане и хуэй. В опасной близости от тайпинов активно действовали антиправительственные силы под руководством тайных обществ «Триада»; их сторонники носили на голове красные повязки, почему восстание получило название «бунта красноголовых»; эти тоже буйствовали полтора десятка лет… Китай полыхал как огромный костер. И стремительно терял материальное и нематериальное: имущество наравне с идеями и убеждениями как в правоте своего правительства, так и в непоколебимости конфуцианских принципов.

Однако по прошествии времени от постоянных поражений оправились правительственные войска. На первых порах они все еще избегали прямых столкновений, но постепенно перешли от пассивной к активной обороне. Мало того, власти тех провинций, по которым прошло восстание, начали создавать собственные вооруженные формирования, сильно напоминавшие партизанские отряды, сцементированные клановыми законами и личной преданностью своим командирам. Первыми отрядами такого рода стали «полки хунаньских молодцов», сформированные по разрешению цинского правительства видным чиновником хунаньского происхождения Цзэн Гофаном. Первые реальные победы над восставшими одержал именно он, причем и над тайпинами, и над «факельщиками», и над «красноголовыми» — по очереди. Создание вооружённых сил под командованием не маньчжурских, а именно китайских «генералов поневоле», имело очень большое значение. Во-первых, тайпинам и иже с ними давали понять, что за ненавистный маньчжурский престол выступают такие же китайцы, как и они сами, поскольку ужас гражданской войны для них страшнее, чем «ненавистные маньчжуры». Во-вторых, в Китае проявились региональные вооруженные силы, которые местные чиновники могли поддерживать в боеспособном состоянии и в которых служили люди, безусловно преданные им лично. По своей боевой мощи, они были примерно равны императорской армии, а по боевому духу намного ее превосходили. «Региональный милитаризм» стал очень важным фактором влияния в цинском Китае: теперь китайский чиновник, особенно высокого ранга, был еще и военачальником, и от его лояльности зависела не только собираемость налогов…

В то лихое время в окружении Цзэн Гофана появился молодой, способный и очень храбрый командир. Его звали Ли Хунчжан — помещик из Аньхоя, сумевший собрать и вооружить на собственные средства целую армию. О нем стоит сказать несколько слов подробнее.

Он родился в 1823 году и был вторым сыном малоизвестного ученого-толкователя Конфуция. Получил очень хорошее воспитание и образование — закончил академию Ханьлинь, готовившую кадры для замещения должностей чиновников. Во время восстания тайпинов собрал собственный отряд, который быстро разросся до армии. За боевые успехи и личную храбрость был отмечен всесильным генерал-губернатором двух провинций Цзэн Гофаном, бывшим одновременно командующим войсками в четырех провинциях: Цзянсу, Аньхуй, Цзянси и Чжэнцзян. Ли Хунчжан стал его секретарем. С 1862 года по протекции Цзэна стал губернатором провинции Цзянсу. За взятие Сучжоу Богдыхан жаловал его почетным званием «воспитателя наследного принца» и предоставил право носить желтую тужурку — знак высшей императорской милости. Позже, уже в самом конце компании против тайпинов, за новые подвиги, совершенные им при штурме Нанкина, где он командовал флотом, император пожаловал Ли Хунчжану потомственное дворянство и право на ношение «павлиньего пера с рисунком в виде двух глаз». Впоследствии Ли Хунчжан сменил своего покровителя, «генерал-губернатора обеих Цзинов» Цзэн Гофана на его должности и стал генерал-губернатором Цзянсу и Цзяньси.

Ли Хунчжан

Однако это было позже, а в описываемое нами время смута продолжала потрясать Поднебесную, и она ужасала. Она длилась без малого двадцать лет, войной была охвачена значительная часть всего застенного Китая. Были разрушены тысячи городов, практически уничтожена система орошения в центральных провинциях, резко упало производство шелка и фарфора — тайпины с усердием, достойным лучшего применения, разрушали печи для обжига фарфора и выжигали тутовник, поскольку эти занятия «кормили проклятых маньчжурских завоевателей». Из оборота были выведены значительные средства — именно в это время китайцы зарыли и утопили самое значительное количество сокровищ, иные из которых нет-нет да и находят уже в наши дни…

Тем временем вторая Опиумная война стояла на пороге. После смерти императора Даогуана на престол взошел его сын Сяньфэн, личность ничем не примечательная, считавший себя главным патриотом несчастного Отечества, порабощенного проклятыми европейцами. Его окружение соответствовало ему, и неприязненное отношение к европейцам в Китае стало повсеместным. Конечно, англичан, американцев, французов, да и русских никак нельзя оправдать в их стремлении урвать как можно больше от ослабленной войнами и бунтами страны, но провозглашать решительные намерения «изгнать проклятых бледнолицых из нашей священной страны» можно лишь в том случае, если таковые подкреплены сильной армией, дипломатией и общественным мнением. Ничего этого и в помине не было: армия ничем не отличалась от той, которая пришла с севера в семнадцатом веке, да и не всеми вооруженными силами мог управлять Пекин, дипломатия упорно считала всех вокруг потенциальными данниками Поднебесной и людьми низшего сорта. А что касается общественного мнения — не меньше половины населения собственной страны люто ненавидели правящую династию и готовы были воевать на чьей угодно стороне, лишь бы от нее избавиться: ей уже не прощали не только маньчжурской спеси, но и неспособности навести в стране порядок. Европейцы, активно проникавшие в Китай, помимо торговли, которая большинством населения всячески приветствовалась, пытались привнести в Китай и христианство — и эту идею никак нельзя признать удачной по причинам, частично указанным выше. Буддизм и конфуцианство никак не воспринимают христианские ценности, особенно в том, что касается первородного греха и влияния церкви в обществе. Неистребимое усердие всех без исключения христианских священников — католиков, протестантов, а впоследствии и православных — объединяло в противодействии им значительные массы китайцев, наученных горьким тайпинским опытом с его квазихристианскими экзерсисами, и именно этим можно объяснить столь непримиримую жестокость их по отношению прежде всего к священнослужителям. Их не жаловали, а за особое рвение даже убивали. Так и произошло с французским миссионером Шапделанем, известие о гибели которого получил в начале осени 1856 года, в самый разгар тайпинской смуты, английский губернатор Гонконга сэр Джордж Боуринг. Священник был убит якобы по прямому указанию высокопоставленного чиновника в провинции Гуаньси — опять Гуаньси!

8 октября того же года произошел инцидент с «Эрроу», небольшим кораблем, плававшим под английским флагом. По указанию вице-короля Е (так его звали) китайский офицер задержал корабль под предлогом контрабанды, сорвал с него флаг и арестовал 12 матросов-китайцев. Официальные действия англичан ни к чему не привели, после чего англичане захватили большую кантонскую джонку и объявили ее экипаж заложниками действий китайских властей. Китайцы были вынуждены вернуть арестованных матросов, но извиняться перед англичанами вице-король не стал. Эти действия англичане сочли оскорбительными для Англии, и адмирал Сэймур получил указание генерал-губернатора Гонконга овладеть укреплениями, оборонявшими путь к Кантону.

Авторская пометка на полях. Иной раз приходится основательно удивляться сходству исторических прецедентов через сто с лишним лет… Вот выдержка из тогдашнего «Таймса»: «Продвижение английской предприимчивости столкнулось со структурой самоизолирующегося китайского общества. Ничтожные детали, является ли этот акт легальным, этот — целесообразным, преданы забвению. При нормальном и неизбежном развитии мира было необходимо, чтобы в известный момент предприимчивый народ мореплавателей, подобно англичанам, насильно вступил в сношения со слабым, неспособным к прогрессу народом, вроде китайцев, населяющих богатую страну, доступную нашей торговле». Короче — главная нация в мире сама решает, кого и как заставить подчиниться своим интересам. И даже доходчиво объясняет, почему это так! Глядя телевизионные новости на политическую тематику, не испытываете ли вы, уважаемые читатели, того же ощущения дежавю, что и я? Воистину — чудны дела Твои, Господи…

Французы, чей миссионер был убит в Гуаньси, выступили вместе с англичанами. Началась вторая опиумная война. Она шла совсем не так просто, как первая, и англичанам понадобились дополнительные силы для боевых действий. Но у них появился очень сильный союзник: Франция, которая рассчитывала получить дополнительные привилегии в торговле, и готовилась пересмотреть условия франко-китайского договора.

Вообще интерес ко второй войне со стороны европейских стран и США был весьма значительным. Начать с того, что к моменту сосредоточения главных европейских сил у Кантона (в мае 1858 года) Муравьев-Амурский подписал с Китаем Айгунский договор и обеспечил тем самым присутствие России на тихоокеанском побережье, на границе не только Китая, но и Кореи. Именно этого сильно не хотели те же англичане, пытавшиеся высадить свои силы и на Камчатке, и вблизи устья Амура — в заливе Де-Кастри, в недавней войне, которую в России называют Крымской, а в Европе — Восточной…

Вместе с французами в войне добровольцами участвовали волонтеры едва ли не со всей Европы, а за событиями в Китае зорко следили американцы из Японии, где они прочно закрепились. Война шла с переменным успехом, китайцы в иных случаях воевали весьма отважно, но всегда — очень неумело. Поэтому их потери были гораздо большими, их подвиги выглядели актами отчаяния — в общем, война шла к очередной катастрофе. 27 июня 1858 года в Тяньцзине был подписан очередной договор — уже многосторонний. 4 июля его утвердил китайский император. На основании этого договора для свободной беспошлинной торговли открывались еще 6 портов: Цюаньчжоу и Чаоджоу в Гуандуне, Тайнань и Даныиуй на Формозе, Дэнчжоу в Шаньдуне и Нанкин в Цзяньсу. Практически все побережье, за редким исключением, становилось ареной европейской торговли. Миссионеры получили право свободно путешествовать по территории Китая, все иностранцы, обвиняемые в каких-либо преступлениях, должны были передаваться в консульства и быть судимы по собственным законам. Китайское правительство взяло на себя возмещение военных издержек, выплатив очередную колоссальную контрибуцию.

Одним из условий Тяньцзинского договора было присутствие иностранных послов непосредственно в Пекине. Однако проезду послов строились всяческие препоны, и в результате произошло еще одно столкновение: у фортов Дагу, в котором европейцы понесли очень большие потери. Реакция общественного мнения в Европе была крайне резкой. Мало того, что китайцы сознательно нарушили условия уже заключенного договора, они не принесли за это извинений! Наказать китайцев требовали в Лондоне, Париже и даже в Берлине — чтобы другим неповадно было. Россия воздерживалась от резких комментариев, но в целом поддерживала европейскую дипломатию. При этом Лондон и Париж как-то забывали, что никакого официального объявления войны Китаю не было — проводилась обычная, хотя и очень масштабная, полицейская операция, как будто речь шла о наведении порядка в Ланкашире или Бретани. Однако для осуществления такой операции были нужны серьезные силы, и соответствующее решение было принято. Для войны (полицейской операции?) в Китае формировались значительные вооруженные силы в Англии и Франции. Английский экспедиционный корпус (командующий — Хоуп Грант) состоял из двух дивизий и отдельной кавалерийской бригады. Французский корпус (командующий — Кузен де Монтабан) состоял из двух бригад пехоты при 30 орудиях. Сосредотачивался мощный военный флот, для перевозки войск на театр было зафрахтовано более 130 коммерческих судов. Значительную часть английских войск составляли индийские части. Большие сложности возникли в обеспечении войск и кавалерии провизией и фуражом: стоило это очень дорого, муку приходилось закупать у американцев, а сено — везти из Англии или Индии. Лошадей французы попытались закупить в Японии — это удалось с огромным трудом, по цене от 600 до. 700 франков за голову… Война начинала влетать в копеечку. Компенсировать эти затраты должны были доходы от китайской торговли. Или же сами китайцы — если их очередной раз заставят это сделать…

Согласованные ультиматумы англичан и французов были переданы китайцам 9 марта 1860 года. Ультиматумы требовали принести извинения относительно атаки, предпринятой у фортов Дагу, немедленно произвести обмен ратификаций Тяньцзинского договора, уплатить денежные издержки, понесенные союзниками. Китайцы ответили отказом. Это послужило поводом к Третьей опиумной войне, которую называли таковой уже скорее по привычке. К апрелю в китайских водах сосредоточились значительные силы, готовые предпринять необходимые действия для наказания китайцев. Начало боевых действий оказалось более чем успешным: остров Чжоушань, занимавший очень выгодное положение, сдался без боя. Однако в дальнейшем возникли проблемы: несколько поутихшие тайпины, увидев, что иностранные войска фактически способствуют их собственным задачам, начали искать возможности к совместным действиям. Союзники оказались в довольно сложной ситуации: с одной стороны, они формально воевали с Пекином, с другой — были вынуждены всемерно защищать интересы императорской власти на юге. При этом не следует забывать, что тайпины точно так же выступали против европейцев, как и официальный Пекин, не будучи связанными ни договорами, ни даже устными обязательствами. Продовольствие они приобретали обычным грабежом, поэтому довольно скоро потеряли поддержку местного населения. Мало того, простые китайцы начинали искать защиты от них у союзников, которые смогли защитить от тайпинов и Кантон, и Шанхай.

После довольно долгой подготовки и согласований англо-французские войска в начале августа десантировались у устья реки Байхэ, а 25 августа заняли Тяньцзинь — ключ от Пекина. Именно заняли, а не взяли: китайцы оставили его раньше, чем туда вошли союзные войска. Потери их были самыми незначительными. После взятия Тяньцзиня китайские войска были наголову разгромлены в бою у деревни Чжанцзявань и у моста Балицяо — при этом наибольшие потери понесла иррегулярная конница, которая оказалась совершенно неспособной вести боевые действия против лучшей по тем временам английской кавалерии. В течение сентября войска союзников по непролазной грязи дошли до китайской столицы. Император бежал из столицы, и переговоры с союзниками были поручены принцу Гуну. После разграбления летней императорской резиденции Юаньминъюань англо-французские войска встали у стен китайской столицы, готовые ее занять. При самом активном содействии русского посла Николая Павловича Игнатьева принц Гун согласился на переговоры, а император передал ему все нужные для этого полномочия. В начале ноября Пекинский договор вступил в силу. Через месяц войска ушли к побережью.

Принц Гун

Через год в Пекине произошел дворцовый переворот. Страну возглавил принц Гун, брат императора. Первой задачей для себя он ставил окончательное подавление тайпинского восстания, и иностранные войска уже действовали с ним заодно. Впервые китайцы наняли на службу европейских офицеров и волонтеров. В 1864 году Нанкин был взят, Хун Сюцюань покончил с собой. Остатки войск тайпинов ушли на юг, многие из них скрылись в Тонкине и на Формозе.

В семидесятые годы страна, получившая некоторую передышку от беспрерывной двадцатилетней войны, начала потихоньку приходить в себя. При всех недостатках «белых варваров», последние все-таки давали возможность развиваться прибрежным территориям, главным образом открытым портам. При этом наиболее успешной частью населения в этих городах становились как раз презираемые торговцы — довольно скоро капиталы некоторых из них стали сравнимыми с состояниями помещиков, а то и крупных аристократов. Этой несправедливости государство терпеть никак не могло: под предлогом выплат значительных контрибуций налоги и внутренние пошлины взвинтили до немыслимых пределов. Как следствие — возросла коррупция, появился черный рынок, резко обесценились деньги, скакнула инфляция. Вытаскивать Китай из экономической пропасти взялись, как это ни покажется странным, иностранцы. Они были крайне заинтересованы в сохранении власти в стране — тайпины, «факельщики» и «красноголовые» показали, на что способен «простой китайский мужик». Но если эта власть была неспособна справиться с функцией государственного управления — иностранцы предпочитали брать эту задачу на себя. Не работают ткачи — доставим из Индии дешевый хлопок и пряжу, поскольку здесь рабочая сила дешевле. В Китай начали завозить английское железо, и через десять лет все кузнецы работали только с ним. Английские иголки, шведские спички, русский сахар — все это быстро вошло в быт китайцев. Причем совсем не самых богатых, а самых обычных, что называется, обывателей.

Стремясь расширить возможности сельского хозяйства, власти были вынуждены разрешить крестьянам из наиболее пострадавших от тайпинского и иных бунтов провинций переселяться «за границу», то есть севернее Стены: в дикую Маньчжурию. За десять лет туда переселилось почти десять миллионов человек с Юга и из бассейна Хуанхэ. На Север начали уходить сезонные рабочие. Те же, у кого не было возможности переселиться на север, уезжали за море работать носильщиками — кули.

К восьмидесятым годам китайская деревня оказалась прочно вовлеченной в систему мирового рынка. При этом продовольственные культуры постепенно и неуклонно заменялись техническими, хлопок пожирал рис. Продовольственные культуры выращивались главным образом на экспорт: чай, соя, арахис. При этом чай постепенно утрачивал первенствующее место в перечне экспортных приоритетов: после того, как его начали выращивать на Цейлоне и в Индии, его доставка в Англию сократилась, стоимость резко снизилась. Китайские чаеторговцы попали в сложное положение, и в этом положении им пришла на выручку Россия: объемы продаж в Кяхте подскочили вдвое, русские промышленники начали создавать в Китае фабрики по сушке и упаковке чаев, главным образом черных байховых. Именно тогда чай стал самым доступным напитком в русской провинции, по сути, русским напитком. А в производстве зеленого чая Китай уже к началу 90-х обогнала Япония…

В стране начали возникать условия для быстрого роста предпринимательского сословия. Тяга крестьян к производству рыночного продукта, к посевам наиболее прибыльных культур привела к резкому оживлению мелкого кредита. Средневековая неподвижность сельского населения все более ослабевала. К началу 90-х заметно усилился уход крестьян из деревни. Все больше людей стремились в город, на транспорт, на строительные работы. Появились китайские моряки, китобои, шахтеры. Страна менялась, хотели того власти или нет. Приходилось реагировать на очевидное…

Принц Гун первым высказал крамольную мысль о том, что у белых варваров есть чему поучиться блистательным сынам Поднебесной. По сути, он просто озвучил процесс, который втихомолку шел в Китае еще с шестидесятых годов. Цзэн Гофан после взятия у тайпинов Аньцина построил там военный завод — опытный вояка лучше других понимал, чего этой стране не хватало более всего. От него не отставал Ли Хунчжан: в 1862 году он основал в Шанхае артиллерийский завод, закупив оборудование в Гонконге и наняв европейских мастеров. Предприятие изготовляло нарезные пушки и разрывные снаряды. Он же в 1864 году построил артиллерийский арсенал в Сучжоу. Так начался короткий период, получивший в китайской истории название «период самоусиления». В 1865 году Ли Хунчжан приобрел предприятие «Цизи» американской фирмы «Хант энд компани». Завод был переименован в «Главный Цзаннаньский арсенал» и стал выпускать орудия, винтовки, разрывные снаряды. Цзэн Гофан приобрел для этого завода дополнительное оборудование, после чего здесь начали строить пароходы. При арсенале был оборудован сухой док, открыта школа переводчиков, был переведен целый ряд книг по европейской технике. В 1865-66 году была построена судостроительная верфь в Мавэе, близ Фучжоу. Машины и оборудование были закуплены во Франции, оттуда же были приглашены инженеры. На верфи работало без малого 3 тысячи рабочих и тысяча солдат Хунаньской армии, служивших разнорабочими. Как отмечает О. Е. Непомнин в своей монографии «Экономическая история Китая в 1864-94 году», возникнув вследствие прямой практической необходимости, кампания по созданию военной промышленности приняла довольно широкий характер. Наместники и губернаторы различных провинций один за другим основывали большие и малые арсеналы, в военное строительство включились и представители высших придворных кругов. В 1867 году маньчжурский сановник, наместник провинции Чжили Чунхоу построил в Тяньцзине механические мастерские. Ли Хунчжан в 1870 году расширил это предприятие, открыв дополнительно четыре цеха. В 1875 году губернатор Шаньдуна Дин Баочжен создал в Цзинани Шаньдунские механические мастерские, а в 1877 году оборудовал в Чэнду Сычуаньский арсенал. Арсеналы и механические мастерские были построены в Фучжоу (1869), Гуаньчжоу (1874), в Пекине (1883), Ханьчжоу (1883), на Тайване (1885), и в Ханьяне (1890). Они производили главным образом боеприпасы. Были созданы первые военные школы под руководством английских и французских офицеров. Наиболее удачно обучение шло на Фучжоуском арсенале: именно отсюда молодые китайские военные направлялись в Европу для дальнейшего обучения.

Однако все эти меры, несмотря на их кажущуюся масштабность, были малоэффективными. Правительство мало влияло на деятельность этих заводов, каждый из которых находился либо во власти сановника, его основавшего, либо наместника, управлявшего данной провинцией и принадлежавшего к определенным территориальным кланам — хунаньскому или хуайскому. Каждый владелец стремился обеспечить необходимым только подчиненные ему войска. Предприятия финансировались из налоговых сборов той провинции, где были расположены. Продукция военных предприятий не была объектом купли-продажи, их развитие крайне мало зависело от рыночной конъюнктуры. Это ограждало указанную отрасль от иностранной конкуренции, но одновременно определяло ее внутреннюю слабость — отсутствие экономической эффективности и расчета, полную зависимость от денежных дел казны. Впрочем, военным заводам казна давала достаточные ассигнования: на один только Цзяннаньский арсенал в 1868-95 году было затрачено 16 миллионов лянов, тогда как все инвестиции в невоенные отрасли к 1895 году составили всего 17 миллионов лянов. Вместе с тем, лишь четыре наиболее крупных арсенала могли производить артиллерийские орудия, остальные же выпускали главным образом порох, снаряды и патроны. «Каждый год затрачиваются миллионные суммы, — писал очевидец. — Если бы продукцию, полученную в результате этих затрат, купить за границей или предложить ее сделать иностранным мастерам, то ее стоимость была бы наполовину меньшей. Продукция, изготовляемая на правительственных заводах, значительно дороже иностранной, сделана небрежно, имеет грубую отделку и часто служит предметом насмешки иностранцев». Производительность труда на арсеналах была очень низкой — на изготовление одной винтовки уходило 35 рабочих дней. На том же оборудовании немцы делали такую же винтовку за 5 дней. В массе своей чиновники, назначенные руководить этими предприятиями — как правило, по блату — ничего не соображали ни в технологиях, ни в производственном цикле. Но были преданы тем, кто их на эту должность назначил. Относительно эффективно работали лишь верфи в Мавэе и на Цзяннаньском заводе. Они могли строить суда — правда, устаревшей конструкции и из привозных материалов.

Одновременно с развитием оборонной промышленности начала развиваться горнодобывающая промышленность — главным образом добыча угля. В 1876 году один из сподвижников Ли Хунчжана Шэнь Баочжень открыл казенные Цзилунские каменноугольные копи на Формозе для снабжения Фучжоуских верфей. В 1877 году в Аньгуе были основаны угольные шахты для снабжения судостроительных и военных заводов Шанхая. К 1880 году всего работало уже 6 шахт с машинным оборудованием. Эти шахты и копи продавали свою продукцию и получали прибыль, что привлекало к финансовому участию в их разработке и частный капитал. Горнодобывающие казенно-частные предприятия уже были по существу капиталистическими. К середине 90-х годов на них, считая и одно частное предприятие, работало до 20 тысяч рабочих.

Большинство казенно-частных предприятий принадлежало двум конкурирующим хозяйственным группам наиболее могущественных тогда чиновников — Ли Хунчжана и Чжан Чжидуна — очень подходящих под определение современного олигарха. Последний, будучи наместником Лянгуана, начал ряд горных разработок и выдвинул проект создания транскитайской железной дороги от Гуаньчжоу до Пекина. С целью реализации этого грандиозного плана и обеспечения железнодорожного строительства рельсами Чжан Чжи-дун намеревался построить в Гуаньчжоу крупный металлургический завод. Само строительство началось в 1891 году. С 1892 года начали вступать в строй отдельные цеха, а в 1894 году были пущены в ход первые сталелитейные и одна доменная печь. Высококачественная железная руда поступала из Даэ, а уголь — из Маанынаня. Однако уголь был низкосортным, кокс приходилось везти даже из Европы. Огромный завод, оборудованный по последнему слову техники, постоянно терпел убытки. В том же 1894 году он прекратил работу.

В 1872 году Ли Хунчжан создал в Шанхае казенно-частную «Китайскую коммерческую пароходную компанию» («Чжаошанцзюй»). В 1877 году эта компания приобрела 18 пароходов компании «Цичан», в свою очередь основанной американской фирмой «Рассел энд К». После этого количество судов новой компании возросло до 33, а ее доля составила более трети общего тоннажа внутренних пароходных грузовых перевозок страны. Ли Хунчжан добился для этой компании специальных привилегий. Казна предоставляла ей различные льготы при перевозке риса, снижала налоги, если компания «перевыполняла норму» перевозок. Когда английская пароходная компания «Тайгу» («Баттерфилд, Суайр энд Компани), стремясь вытеснить своего китайского конкурента, значительно снизила цены на перегрузку товаров, Ли Хунчжан в ответ «настоятельно рекомендовал» всем провинциям собрать 2 миллиона лянов для поддержки отечественной компании. Благодаря такой опеке акции компании стали охотно скупать китайские купцы. Однако, оберегая ее от конкуренции, тот же Ли Хунчжан запретил гуаньдунским купцам создание пароходной компании для непосредственной торговли с английскими колониями в Азии. Все это позволило «Китайской коммерческой компании» заметно окрепнуть. Были проложены линии по Янцзы до Цзюцзяна и Ханькоу, начали функционировать каботажные рейсы до Сяньмыня и Шаньтоу на юг и до Яньтая на север. Для обеспечения компании углем была организована «Кайпинская горная компания» в Чжили. Эта смешанная компания со временем стала крупнейшим угольным предприятием Китая и привлекла к себе значительный по тем временам частный капитал. По протекции Ли Хунчжана, компания добилась разрешения правительства на строительство рельсовой конки до морского побережья, дабы удешевить доставку угля. В 1882 году эта линия превратилась в полноценную железную дорогу на паровой тяге. В 1886 году она была продолжена до Лутая, а в 1888 — до Дагу. Потребности железнодорожного строительства вызывали необходимость создать цементные заводы в Таншане и Мацягоу. В 1887 году при активной поддержке Ли Хунчжана была объявлена публичная подписка на акции «Таншаньской цементной компании», капитал которой составил 1 миллион лянов. Для удовлетворения нужд промышленного и гражданского строительства (фактически в Таншане возводился новый город с рабочими кварталами и электростанцией) был открыт даже кирпичный завод. Таким образом, произошла своеобразная цепная реакция: создание пароходной компании вызвало к жизни крупное горное предприятие, потребности последнего — железную дорогу, та, в свою очередь, новый фабричный комплекс.

Однако в целом ситуация в Китае была далека от отрезвления поражением в Опиумных войнах. Слишком сильным было влияние государственной элиты, стеной стоявшей на страже традиционного общества. Кстати, национальное разделение на маньчжуров и китайцев продолжало оставаться решающей проблемой национальной консолидации: правящая верхушка продолжала считать большую часть населения покоренным, китайцы считали маньчжуров завоевателями, и не имели никакого желания защищать государство, в котором жили. Государство не было для них Отечеством, а под словом «Родина» понимали родную деревню, город, уезд — много провинцию, каковые, кстати, и защищали от тайпинов «не щадя живота своего». Слишком сильным было влияние иностранцев — даже таможенная система страны создавалась (и управлялась) англичанами. Даже куцее предпринимательство по европейскому образцу вызывало страх и противоборство консервативной придворной камарильи, видевшей не без основания в этих новшествах прямую и явную угрозу собственному влиянию. Кроме того, пекинские группировки явно опасались усиления Ли Хунчжана, пользовавшегося в народе авторитетом и державшего под ружьем значительную армию.

К этому времени в Пекине власть перешла в руки реакционной императрицы Цы Си, подробнее о ней — в следующих главах. Императрица и ее группировка стремилась по возможности «убрать подальше» все последствия подражания европейскости. Рельсы разобранной в 1877 году первой в Китае железной дороги Шанхай — Усун были «сосланы» на Формозу и там установлены. В конце 80-х — начале 90-х годов здесь был построен арсенал, телеграф связал северную и южную части острова, был проложен подводный кабель на материк. В 1887 году началось строительство Тайваньской железной дороги (Цзилун — Синьчжу) длиной 77 километров, которое было закончено в 1893 году. Да и сами владельцы частно-казенных компаний не очень-то считались с мнением акционеров, предпочитая управлять на этих предприятиях, как в собственной вотчине. Как следствие — эффективность политики «самоусиления» медленно, но верно сходила на нет. Вообще ее осуществление стало возможным только лишь потому, что в Европе происходили важные политические события, требовавшие самого пристального внимания, и о Китае на некоторое время забыли.

Однако в 1870 году, буквально накануне Франко-прусской войны, Китай властно о себе напомнил событием, названным в европейской прессе «резней в Тяньцзине». Группировка некоего Чжен Гочжуя, известная своими антиевропейскими настроениями, самым жестоким образом убила более 20 человек европейцев — среди них французского консула, французского купца, двух русских купцов и жену одного из них, сестер-монахинь католического ордена. Католический собор был сожжен. Утихомирить разбушевавшихся смогли только решительные действия иностранных резидентов Тяньцзиня, выразившиеся в расстреле бушующей толпы. Однако никаких серьезных последствий со стороны европейских стран тогдашние события не вызвали. В Европе все было чрезвычайно сложно. Отношения бывших союзников становились напряженнее день ото дня.

Императрица Цы Си

Недавний англо-французский союз крепко пошатывало. Бывшие союзники по-разному отнеслись к польскому восстанию 1863 года, к войне между Данией и Германским союзом. По сути, они поддерживали явно и тайно противоборствующие стороны. После целой череды военных столкновений в Европе Франция потерпела сокрушительное поражение во Франко-прусской войне. Однако колониальная политика продолжала оставаться господствующей, и вопрос о китайских рынках сбыта и его немереных человеческих ресурсах просто отодвигался — на время. После поражения во Франко-прусской войне у Франции все же хватило сил на войну в Тонкинском заливе — ее еще называют франко-китайской.

Французы появились у южных китайских границ еще в начале семидесятых годов восемнадцатого века, но это были главным образом миссионеры. Южный Вьетнам, который в Европе назывался Кохинхина, был колонизирован в 1850-х годах, после захвата Сайгона. В 1873 году французский купец Жан Дюпюи, живший в Китае, на свой страх и риск, исследовал Красную реку — главную артерию Тонкина, нынешнего Северного Вьетнама. Его сопровождали в этой экспедиции до 400 китайцев, «вольных людей». После недавних смут в Китае такого народу было пруд пруди. Военные власти Франции оказали поддержку лихому негоцианту, и совместно с отрядом под командованием флотского лейтенанта Франсиса Гарнье Дюпюи в ноябре 1873 года взял Ханой. Заметим: формально эта территория считала себя страной под китайским протекторатом , то есть, воюя с ней, Франция открыто провоцировала Китай на ответные действия. Местная знать, стремившаяся сохранить китайское влияние, призвала для войны с французами всех, кто мог им противостоять — даже остатки отрядов тайпинов, так называемые «Черные знамена». Впрочем, это помогло мало: хотя Дюпюи и был убит в одной из стычек, французские части осуществляли полный контроль тонкинских территорий. Для окончательного закрепления собственных захватов в 1873 году Франция на основании двухстороннего договора с аннамским императором признала суверенитет аннамской державы и ее независимость от Китая, и приняла на себя обязанность защищать это государство от притязаний третьих стран. Это очень важный момент в нашем повествовании: именно такой сценарий предпримет входе войны с Китаем и Япония — только двадцатью годами позже. Однако местные аристократы не собирались сдавать позиций: в течение почти десяти лет они старательно обрабатывали китайские власти относительно восстановления влияния Китая в Аннаме. И почти добились своего: 25 апреля 1882 года китайский посланник в Париже маркиз Цзэн выступил с протестом от имени «союзной державы» относительно закрепления французов в Тонкине и Аннаме. В подтверждение серьезности намерений Богдыхана в Пекине приостановили ратификацию торгового договора с Францией. Китайские войска осадили Ханой, французский комендант майор Ривьер был убит во время вылазки у Бумажного моста.

В Южно-Китайское море вошла эскадра адмирала Курбе, 4000 солдат генерала Буэ сосредоточились у границ Аннама. В августе 1883 года — всего за два дня — главные оборонительные сооружения Аннама были сметены с лица земли. Двор в Хюэ принужден был подписать договор 26 августа 1883 года, на основании которого признавался протекторат Франции над Тонкином, допускал французского резидента в столицу, уступал французам несколько выгодных в военном отношении территорий, открывал для свободной торговли два порта. Тем временем Буэ продолжал наступать на силы аннамских войск, отступавших к китайской границе, взял Хай Дуонг (19 августа) и нанес окончательное поражение остаткам войск бывших тайпинов — так называемым «Черным флагам» — в бою у Фунга 25 августа. Летом и осенью продолжались «бои местного значения», завершившиеся взятием десантными силами адмирала Курбе города Сонтай. Поскольку на помощь аннамским частям и «Черным флагам» пришли региональные китайские части, экспедиционный корпус был увеличен до 16 тысяч. Командовали корпусом — соответственно в целом и отдельными его частями — дивизионный генерал Мильо и бригадные генералы Бриер де Лиль и Негрие. В марте 1884 года были заняты Бак Нин, Гонг Гоа, Туэн Куан — войска медленно, но верно двигались к границам южных китайских провинций. Была предпринята попытка затянуть время за счет переговоров: в Тяньцзине Ли Хунчжан подписал договор с французским уполномоченным Фурнье, на основании которого Китай обязывался вывести свои войска из Тонкина, признать французские договоры с Аннамом и предоставить французам определенные льготы в торговле. Зная об этом договоре, генерал Мильо в середине июня 1883 года послал два батальона под командованием подполковника Дюжена занять пограничный город Лангсон. Батальоны попали в ловушку, два дня вели тяжелейшие бои со значительно превосходившими силами регулярных китайских войск, и с большими потерями отступили. В военной истории эта акция сохранилась под названием «западня в Бак Ле».

Французский адмирал Курбе

Адмирал Амедей Анатоль Проспер Курбе предпринял решительные ответные действия. С 22 по 29 августа — непрерывно в течение недели, маневрируя по замкнутому кругу в виду побережья, он громил орудиями обоих бортов Фучжоу, потопил 22 джонки с экипажем без малого в две тысячи человек, разрушил до основания знаменитый арсенал и форты. На Формозе он бомбардировал и впоследствии занял силами незначительного десантного отряда Келунг, осадил с моря Тамсуй и стал на полгода в архипелаге господствующим. 15 февраля 1885 года он уничтожил два корабля, вышедших на помощь осажденным. Затем адмирал испросил у Парижа разрешения занять Пескадорские острова — что позволяло, в конечном счете, полностью блокировать Печелийский залив. Обратим внимание и на этот момент: важнейшей задачей войны с Китаем Япония считала приобретение Формозы и Пескадорских островов. Именно для того, чтобы в случае необходимости полностью блокировать Китай с моря. И соответственно обезопасить себя от такого нападения . В Тонкине Бриер де Лиль разбил китайскую гуаньсийскую армию при Кеп и Шу, отбросил наступавших из Юньнани по реке Светлой. Полгода китайцы терпели в Тонкине одно поражение за другим. Негрие в 13 февраля 1885 года взял Лангсон и на следующий день перешел на собственно китайскую территорию, где столкнулся с довольно сильным сопротивлением.

Однако в это же время в самой Франции разразился правительственный кризис. Премьер Ж.Ферри, главный вдохновитель Тонкинской экспедиции, был вынужден уйти со своего поста под давлением оппозиции Ж.Клемансо. Полученные им предварительные условия договора с Китаем были прелюдией последнего внешнеполитического действия кабинета. 4 апреля в Париже были подписаны прелимитации мирного договора, который был окончательно заключен 9 июля. На основании договора Китай отказывался от своих притязаний на Аннам и Тонкин, обещал заключить с французами новый договор и гарантировал французским инженерам преимущества в деле руководства общественными работами, которые должны были быть предприняты на китайской территории. Окончательные границы Китая с Аннамом и Тонкином были согласованы в течение последующих десяти лет. Однако главного в договоре не было, что привело адмирала Курбе в совершенное неистовство, — иные исследователи утверждают, что именно бездумная политика французских властей до срока свела адмирала в гроб. Франция никак не закреплялась на Формозе и на Пескадорских островах, лишая себя потрясающей военной перспективы. В записках адмирала, опубликованных после его смерти в 1885 году, яростная критика «чиновной дурости» Парижа высказана самым отборным лексиконом старого моряка… Если бы в Париже повнимательней отнеслись к договору, который был подписан буквально по Грибоедову, то бишь «скорее с глаз долой», то позиции Франции в регионе становились бы совершенно преимущественными: не только контроль за побережьем Китая, но и прямая возможность влияния на Японию. Однако в истории, как известно, сослагательных наклонений не существует… Японцы же своей возможности не упустят, но об этом несколько позже.

Выход из экономического кризиса за счет других государств — обычная практика экономической политики тогдашних европейских стран: развиваться можно только за счет тех, кому недоплачивают. Поэтому удержание Китая в его полуколониальном состоянии продолжало оставаться краеугольным камнем всей европейской восточной политики. Однако новая война могла стоить еще дороже, чем последняя Опиумная — а денег на это уже не было. Поэтому от прямого военного воздействия европейские страны переходили к постепенному овладению ключевыми экономическими позициями в Китае. Для чего война была бы помехой…

Между тем, за событиями в Китае внимательно наблюдала молодая, активная и агрессивная политическая элита ближайшего соседа — Японии. Перспективы европейского вторжения на японские острова, подобные Опиумным войнам, устрашали и заставляли искать возможность этому противостоять. Для этого были необходимы сильные армия и флот. Для их создания нужна промышленность. Для промышленности — сырье и рабочая сила. Все это было рядом — в Китае. Который был ослаблен внешне и разобщен внутренне. Он, казалось, был готов упасть в руки победителя, как перезревший плод… И желающих вкусить от этого плода было столь много, что каждый из них смотрел на другого как на нежелательного конкурента. Так возникла идея войны, которой будет посвящено наше исследование. Отношение к этой войне у разных стран было различным, однако все фигуранты китайской политики так или иначе участвовали в ее подготовке. Но об этом — в следующих главах.

 

Глава вторая

СОЮЗ ИЕНЫ И МЕЧА

Япония была и остается страной необычной во многих отношениях. Ее история кажется непонятной, необъяснимой с точки зрения европейской цивилизации. Многое кажется абсурдным, немыслимым и невозможным. И все-таки эта страна, опираясь прежде всего на резерв собственной уникальности, преодолевая значительные, порой роковые удары судьбы, выходила из множества сложнейших ситуаций, продолжая удивлять стороннего наблюдателя и оставаться при этом загадочной и привлекательной…

В загадочности нет ничего удивительного: не исполнилось еще и ста пятидесяти лет с тех пор, как эта страна стала открытой для американцев и европейцев — открытой настолько, что ее можно было изучать и исследовать. Судьбоносные в истории страны события состоялись в шестидесятых годах девятнадцатого века — после отмены в России крепостного права, после окончания войны Севера и Юга в США, за пару лет до Франко-прусской войны — по историческим меркам всего ничего…

Первые, наиболее древние сведения о Японии и японцах нам дают китайские источники начала нашей эры. Наиболее ранний материал о японцах (их именовали вожэнь) встречается в древнекитайском памятнике «Шань хай цзин» («Каталог гор и морей») и «Цянь Хань шу» («История Ранней династии Хань»). В последнем источнике, в частности, говориться, что «в море радостных волн живут люди во, которые объединены в более, чем 100 княжеств. Они ежегодно приезжают к нам и приносят нам дань». Китайские источники утверждают, что в период династии Хань тридцать государств установили отношения с Китаем, среди них «правитель великих карликов», то есть Японии. В 57 г. н. э. император Гуан Уди пожаловал царю «страны Идо» золотую печать с надписью: «Хань — царю страны Идо». Это был едва ли не первый иероглифический символ на территории Японии. К 107 году относится специальное упоминание о правителе Ямато, подарившему китайскому императору 160 рабов.

Именно китайские хроники подробно отображали этапы становления японской государственности: начиная с III по V века нашей эры хроники «Вэй Чжи» и «Сун Шу» описывают периоды объединения разрозненных племен в «стране Яматай», о многочисленных походах правителей и воителей, о возникновении государственных образований, постоянно враждовавших друг с другом. В этот период японской истории влияние на нее Китая было абсолютным: Китай к тому времени имел опыт государственной системы, имел развитые технологии и торговлю. Япония оказалась частью ареала, в котором интенсивно распространялось сильное культурное влияние Китая. Притом, что именно от китайцев пришла в Японию письменность, основы государственности, ремесла и искусства, китайские властители удовлетворялись формальным признанием своего верховенства, получали от японских властителей ежегодные подношения и не помышляли ни о каком завоевании — хотя имели к этому все мыслимые возможности. Китайцы во множестве переселялись в Японию в IV–V веках н. э., причем переселение шло главным образом через Корею. Переселенцы — культуртрегеры несли с собой не только ремесла и культуру земледелия, но и более высокую идеологию, опиравшуюся на буддизм и конфуцианство. Многие из переселенцев заняли лидирующее положение в рядах местной знати, стали учителями и политическими советниками, бонзами и военачальниками. Именно переселенцы или потомки переселенцев китайского происхождения, а также те слои японского общества, которые выступали проводниками более высокой китайской культуры, сыграли ведущую роль в ходе борьбы японских родов в V–VI веках, приведшей к окончательному распаду родового строя и становлению на Японских островах централизованного раннефеодального государства.

Со временем Япония стала «глухой провинцией у моря» для множества опальных китайских политических эмигрантов, представителей той или иной свергнутой династии или неудавшихся заговорщиков. Кроме того, в Японии считалось модным иметь в доме китайского учителя, лекаря, «политтехнолога». Ко двору японских императоров постоянно звали китайцев — монахов, ремесленников, лекарей, китайские торговцы составляли даже особое сословие. Приобщившись иероглифическому письму, японцы оказались тесно привязанными к китайскому литературному наследию, осваивая которое они и смогли в дальнейшем развивать собственную культуру.

Заметим, что знание древнекитайской поэзии в современной Японии считается атрибутом даже не учености, а учтивости: в своей знаменитой книге «Сакура и Дуб» В. Овчинников упоминает, что современные японские гейши тщательно штудируют «китайскую грамоту», без знания которой они профнепригодны. Это притом, что вечер с гейшей стоит баснословно дорого, и общаются с ними хоть и достаточно состоятельные, но, в общем, типичные японцы…

Наиболее важным итогом «китаизации» Японии стало утверждение в ней идей конфуцианства и буддизма, которые сыграли исключительно важную роль в формировании духовной и материальной жизни японского общества. Из элементов конфуцианских и буддийских доктрин оформилась идеология складывающегося японского централизованного государства. Китайский язык, язык учености и элитарности, царил в тогдашней Японии: буддийские священные книги на китайском языке были первыми книгами, привезенными в страну.

Период создания централизованного государства в Японии совпал по времени с завершением многовекового государственного строительства Китая и установления там единой империи с крепкой «властной вертикалью». Эпохи китайских династий Суй и Тан (конец VI–IX века нашей эры) принято считать временем наибольшего культурно-политического воздействия Китая на японский социум за всю историю японо-китайских отношений. Ни до, ни после это воздействие не проявлялось столь убедительно.

В 607 году принц дома Ямато Сётоку Тайси сделал очень важный политический ход: он на равных и по собственной инициативе вступил в прямые политические отношения с суйским двором императора Ян Ди. Послу Оно-но Имоко было вручено специальное послание японского принца, начинающееся словами «Сын Неба Страны восходящего солнца шлет письмо Сыну Неба Страны заходящего солнца. Будь здоров». Письмо было принято, и в будущем году было снаряжено ответное посольство, которое Сётоку Тайси принял с подобающими почестями. Всего за период правления суйской династии из Японии в Китай были отправлены 4 посольства, имевшие задачей установление прочных политических связей с императорским двором, получение информации, касавшейся организации государственного управления, основ рационального землепользования, обороны, налогообложения и образования. Принц Сётоку в полную силу использовал возможности обучения у китайцев своих перспективных подданных: в Китай были отправлены восемь знатных молодых людей, некоторые из них имели китайское «японское» происхождение. Из их числа впоследствии выйдут наиболее активные участники первой японской революции, известной как переворот Тайка, «Великие Перемены». Это были, в частности, Минами- бути Сёан, Такамуко, Гэннрё, монах Мин. Один из лидеров переворота, принц Накано Оэ, получил китайское же образование в Японии, а обучавшиеся в Китае люди принадлежали к его самому тесному кругу.

Во времена смуты, сопровождавшей падение суйской династии, отношения Японии с Китаем на некоторое время прервались, но с воцарением династии Тан, в 630 году в Китай направляется посольство во главе с Митасуки Инуками. В последующие 266 лет известны не менее 16 посольств Японии в Китай, китайцы посещали Японию с посольствами не менее 17 раз. В Китае получили образование несколько сот наиболее способных японских молодых людей, которые проводили в Китае по 10 и более лет, и после возвращения в Японию (возвращались все до единого!) становились активными проводниками китайского влияния и пропагандистами китайской культуры. Танский Китай стал для Японии системно-социальной моделью собственного общественного устройства: там переняли систему многоуровневой бюрократии, структуру чиновничьего аппарата, землепользование и налогообложение, образование, уголовный кодекс. Ханьская конфуцианская школа, система летоисчисления, историческая наука, каллиграфия, музыка, архитектура, ремесла и изящные искусства, буддийский канон, нормы этикета — также пришли с запада. Через Китай Япония получала сведения о большой мировой политике, о событиях в Персии, Индии и Византии. Влияние танского Китая на Японию было столь значимым, что долгое время после падения династии Тан в Пекине в японской политической лексике сохранялось название «Тан» в отношении Китая, а китайцев звали не иначе, как «люди Тан».

Вся история японской государственности исследователями разделяется на три неравно длительных эпохи: эпоху ранней империи, эпоху сёгунов и эпоху после революции Мэйдзи — притом, что после революции японская история тоже далеко неоднозначна. Впрочем, для данного исследования именно такое деление японской государственной истории вполне достаточно. Важно отметить, что тенденции, заложенные в глубокой древности, в явном или незначительно трансформированном виде сохранялись в последующем, именно поэтому, чтобы УЯСНИТЬ причины японо-китайской войны конца века девятнадцатого, придется уделить некоторое внимание векам с пятого по семнадцатый — иначе многое будет непонятным. Как отметил в своей фундаментальной монографии один из выдающихся знатоков японской истории Джеймс Л. Мак-Лейн, «история сама по себе, по своей глубокой сути, является искусством рассуждения о мотивации людских поступков и понимание значения их действий…» . Как говорится — ни добавить, ни убавить…

Уже упомянутые реформы, последовавшие после переворота Тайка, организованного и осуществленного представителями династии Ямато, обосновали философию и механизм государственности, которую впоследствии ни разу не пришлось разрушать: ее лишь достраивали и усовершенствовали — когда больше, когда меньше. В чем же состояла эта государственность?

Династия Ямато, устраняя соперников и договариваясь с союзниками, постепенно достигла решающего влияния в стране. Глава династии получил наименование «тэнно», которое позднее при переводе с японского начали трактовать как «император». В действительности титул дословно означал «небесный владыка», поскольку учредителями трактовался как происходящий по прямой линии от богини Аматэрасу: династия, к которой принадлежал этот владыка, должна была править Японией вечно. В 710 году правители обосновались в Хейдзо (современная Нара), откуда через 84 года переселились в Киото, где императоры Ямато жили до 1868 года. В 712 году был написан сборник «Кодзики» — «Записи о деяниях древности»: легенды, вошедшие в сборник, изображали Аматэрасу самым влиятельным божеством японского пантеона. Именно она передала своему внуку Ниинги-но микото три регалии — зеркало, ожерелье и меч — когда посылала его с Великой Небесной Равнины на усмирение погрязшего в раздорах Японского архипелага. Праправнуком Ниинги был Дзимму, ведший свое происхождение и от бессмертных богов, и от людей. Именно он завершил дело, начатое прапрадедом и около середины седьмого века до нашей эры стал первым властителем островов. Таким образом, идеологически влияние Ямато было совершенно обоснованным.

Надо отдать должное первым властителям: реформы Тайка создали продуманную систему центрального и провинциального управления под рукой Небесного Владыки. На вершине управленческой пирамиды находился Государственный совет — дадзокан, которым руководил первый министр. Дадзокан наблюдал за деятельностью более чем семи тысяч чиновников, распределенных по восьми управлениям: центральное, кадровое, общественных работ, народа, военное, судебное, финансовое и императорских владений. Административно страна была разделена на 66 провинций, во главе которых были поставлены наместники с четко определенными обязанностями и соответствующим штатом чиновников. Дабы сделать лояльными власти местных лидеров, дом Яма- то превратил бывшие родовые кланы в наследственную аристократию: принадлежность к таковой давала право претендовать на высшие посты в государстве, создавался своего рода кадровый резерв высшего эшелона. Эта схема цементировалась кодексами Тайхо и Йоро, в которых были подробно прописаны не только функции чиновничества, но и их функциональные регламенты. Для создания продуманной системы налогообложения власть объявила своей собственностью все сельскохозяйственные земли страны — все, кто их обрабатывает, автоматически становились налогоплательщиками. Механизм был отлажен достаточно быстро, и разделение функций императора и правительства дало возможность первому принять на себя исключительно функции посредничества между людьми и богами. Функция была не только весьма важной, но и исключительной: ведь любому понятно, что, обратившись к богам, так сказать, по-родственному, можно о многом договориться… Первая эпоха относительно долгой стабильности создала возможности для укрепления государственной машины и расцвета аристократии — сэно, влиятельных и состоятельных людей, олицетворявших собой успешность продуманной государственной политики.

Однако попытка власти создать регулярное войско потерпела сокрушительное фиаско. Семейный уклад общины, ранние браки не формировали человеческого потенциала для этого проекта. Поэтому государственная власть пошла по пути формирования профессионального войска из лиц, имевших либо соответствующий опыт, либо склонность к тому, чтобы таковой опыт приобрести. Семьи профессиональных воинов, обученных с детства владению оружием, известные во все времена как «буси» (наемные буси низшего ранга впоследствии получили наименование «самурай»), стали родоначальниками многих поколений японских воинов, прославивших себя в веках мужеством, стойкостью, но одновременно и жестокостью, вероломством. Вначале разрозненные, к XI веку многочисленные клановые войска сгруппировались под знаменами кланов Минамото и Тайра, из которых происходили наиболее удачливые командиры. Плата за военную службу военачальников состояла в земельных пожалованиях и назначение на официальные должности в провинциях — многие из этих должностей пришлось придумывать специально для того, чтобы на них назначить…Так с самых древних времен военное умение стало определять не только государственную функцию обладателя, но и залог его успешности по жизни и богатства. «Владеющий мечом владеет миром» — как раз про это.

Если в стране много вооруженных людей — рано или поздно звон клинков на рассвете заглушит пение сборщиков риса. Во второй половине XII века враждебные отношения между двумя примерно равными по силе кланами, каждый из которых стремился установить свое главенство во влиянии на императора, привели сначала к проникновению буси в Киото, где они оседали большими группами и с неясными намерениями. А затем, после длительных интриг, отравлений, казней и ссылок, клан Минамото подмял под себя ситуацию и стал главной опорной силой власти — именно силой, реальной и готовой к действию. Это не понравилось соперникам из Тайра, которые претендовали на разделение этого влияния. В жестокой битве этой первой из множества в гражданской войне Тайра одержали верх и в полной мере воспользовался плодами своей победы и узурпировали высшие посты государства. Тайра Киёмори выдал дочь замуж за представителя царствующего дома, а в 1180 году малолетний внук всё того же Киёмори занял трон в качестве небесного владыки. Созрел заговор аристократов, которые обратились к окрепшему клану Минамото за помощью в восстановлении привычного порядка: угроза полной смены аристократии была совершенно очевидной. В ходе кровавой Генпейской войны, длившейся 5 лет, Минамото Ёритомо нанес сокрушительное поражение старому сопернику — клан Тайра был уничтожен практически полностью…

После тяжелой и кровопролитной междоусобицы власть крайне нуждалась в управляемой и реальной военной силе. Руководствуясь этой потребностью, император в 1192 году присвоил Минамото Ёритомо титул сейи тай сёгун — великий полководец, покоряющий варваров. Помимо того, что первый из сёгунов был назначен главным в стране военным, ему же было поручено возглавить «шатровое» правительство «бакуфу», созданное специально для приведения страны к порядку, а выполнить эту задачу можно было только силой преданного правителю и легитимного в глазах всех японцев войска. Среди полномочий сёгуната было право обращать оружие против всех, кто будет представлять угрозу для монархии, поддержание порядка в рядах самурайского сословия — что автоматически подразумевало разрешение споров по вопросам земельных владений, постоянного притока налогов и рентной платы. Чтобы дать возможность сёгуну эффективно выполнять свои обязанности, двор ввёл практику назначать высокопоставленных воинов на должности военных наместников. Эта вновь введенная должность была параллельной традиционной должности гражданских губернаторов провинций. Кроме того сёгуну помогали его вассалы-самураи, которые были управляющими земельных владений по всей стране — с ними сёгун расплачивался натуральным продуктом, рисом и сушеной рыбой. Местом своей резиденции первый сёгун избрал город Камакура.

Более ста лет этот сёгунат обеспечивал стабильность и спокойствие. Однако вскоре наступили неспокойные времена. Необходимость защиты Японии от монгольского вторжения потребовала значительных затрат людских сил, финансов, времени. Экономическое благополучие сменилось трудностями, с которыми сёгунат не мог справиться. В 1333 году представитель боковой ветви клана Минамото, Асикага Такаудзи, военный наместник одной из крупных провинций, совершил первый в истории страны правительственный переворот: сёгунат остался, но состав его сменился. В 1388 году, после довольно долгого размышления, небесный владыка утвердил Такаудзи в должности сёгуна.

Однако пример оказался заразительным, и в XV веке шаткое равновесие между сёгунатом Асикага (он обосновался в Киото, поближе к императору) и могущественными военными наместниками нарушилось. Множество соперников одновременно начали борьбу за военную гегемонию, началась кровопролитная и разрушительная Онинская война, длившаяся десять лет, с 1467 по 1477. Война лишила власти практически всех, у кого она была, превратила Киото в обгоревшую помойку, положила начало периоду раздробленности и войны всех против всех, известного в японской истории под названием «эпоха Сенгоку». Правительство существовало лишь номинально, император был нищ и убог. Вне Киото местные правители, владетельные князья, получившие наименование даймё, собирали под свои знамена самураев, устанавливали собственный контроль над территорией и населением, устанавливали собственные нормы налогов, возводили собственные укрепленные замки. В общем, управляли собственными уделами как независимыми государствами… и всех имели в виду. Каждый из них верил только в собственную военную силу и уповал на слабость соседа, имуществом и землями которых можно было бы поживиться. Своего пика ситуация достигла к середине XVI века, когда владения множества даймё сильно напоминали лоскутное одеяло, покрывшее Японские острова.

Как раз в это тревожное время европейцы впервые достигли японских пределов: в 1543 году к острову Тане- гасима к югу от Кюсю прибыли португальские торговые корабли. Это был предел португальской экспансии на Восток: десятилетием раньше они достигли Формозы, и японский вояж был последним великим плаванием португальцев. Правда, нужно отдать им должное, воспользовались они этой возможностью сполна, тем более, что у японцев было то, что интересовало португальцев — в первую очередь качественный шелк, и много! — а у португальцев были прекрасные мореходные корабли, способные к очень сложным маневрам, и ручное огнестрельное оружие: фитильные ружья. Последние вызвали особый интерес: в стране было множество враждующих группировок, новое оружие было весьма кстати!

Авторская пометка на полях: японцы оказались очень толковыми учениками! Сеньор Фернан Мендеш Пинту, первый португалец, высадившийся в Японии в 1543 году, посетив ее вторично в 1556 году был поражен тем количеством огнестрельного оружия, которое он «увидел в собственности и употреблении». Японцы к тому времени не только научились делать собственные ружья, но и начали планомерное обучение основам прицельной стрельбы, тому, что европейцы называли «умением охотника». Фитильные ружья, получившие в японском языке название «танегасима», активно применялись более четырехсот лет: в последний раз их массово применили в 1877 году, во время бунта самураев.

Португальцы не только привезли оружие — они привезли новые знания. Прежде всего — знания о христианстве. Иезуит Франсишку Шавиер был первым мисси- онером-католиком, достигшим Японии в 1549 году. Он пробыл здесь совсем недолго, менее трех лет, но успехи его миссионерской деятельности были настолько значительны, что после смерти он был причислен Папой к лику святых. Пройдя по Японии немалые расстояния, падре Франсишку активно проповедовал слово Христово, обращая в христианство местных жителей и обращая особое внимание на влиятельных даймё. При Шавиере в христианство обратили более 800 человек, и процесс набирал силу: если христианство принимал даймё, за ним безоговорочно следовали его домочадцы, самураи и близкие друзья. «Новые японцы» активно жертвовали в пользу истинной Церкви имущество, земли, доходные промыслы. Орден иезуитов начал зарабатывать в Японии серьезные деньги, которые тут же шли на продолжение «дела Христова».

Первых японцев в Европу тоже вывезли португальцы. Получившие в крещении христианские имена Мансиу, Луиш, Жулиан и Мартину отправились в Португалию в 1582 году и вернулись домой лишь через 8 лет. Японские христиане посетили Испанию (в то время Испания и Португалия были одним государством), Италию, были приняты Папой Римским. Вернувшись домой, они привезли с собой первый в Японии глобус, медицинские инструменты, карты и учебники военного дела.

Авторская пометка на полях. Относительно христианского периода истории страны и у самих японцев, и у зарубежных исследователей сложилась неоднозначная позиция. Прежде всего, безусловен успех, которого добились первые проповедники, — а за отцом Ксавиером на острова устремились и францисканцы, и доминиканцы, и августинцы, которые отнюдь не благоволили каждый другому, особенно в таком важном деле, как обращение язычников… Грызня между патерами быстро приобрела качество «кто не с нами, тот против нас». Европа сотрясалась религиозными войнами, и католическая церковь реально подтверждала свой статус воинствующей, завещанный самим Игнацием Лойолой, основателем ордена Иезуитов. Отзвук нетерпимости к инакомыслию достиг и Японии: проповедники призывали огнем и мечом осуществлять Божью кару на неразумных язычников и еретиков — совершенно не беря в расчет того факта, что это были соплеменники. Множество вооруженных выступлений христиан против своих вызвали недовольство; христианство начали воспринимать откровенно враждебно. Добила ситуацию попытка святых отцов покровительствовать работорговле — чего в Японии никогда не было. Христианство начали воспринимать как откровенно враждебную силу.

Португальцы же поведали миру о Японии и японцах — это повествование было сродни фотографии обратной стороны Луны в двадцатом веке! Купец Хорхиу Львариш был первым из их числа. Он описал Японию как «красивую и приятную страну, с большим количеством деревьев, таких как сосна, кедр, слива, вишня, лавр, каштан, грецкий орех, дуб и бузина. Там также произрастают многие плоды, которые нельзя найти в нашей стране»… Алессандро Валиньяно, иезуит-итальянец, посещавший Японию дважды, был очень высокого мнения об учтивости и воспитанности японцев: «Они очень способны и умны… культурны… Даже простой народ и крестьяне хорошо воспитаны и настолько учтивы, что создается впечатление, будто они обучались этому при дворе… В этом отношении они превосходят не только все остальные восточные народы, но и европейские».

Разлад в стране порождал ожидание порядка. В воюющей стране его можно было установить только силой оружия. Последовательная политика трех выдающихся политических деятелей эпохи — Ода Нобунага, (1534–1582), Тоётоми Хидэёси (1582–1589) и Токугава Иэясу (с 1603) была направлена на стабилизацию внутренней ситуации в стране и прекращение междоусобиц.

Три выдающихся деятеля японской государственности, родившиеся друг за другом в течение восьми лет, волею судеб рано оказались вместе и их будущность была во многом обусловлена тем страшным горнилом войны, через которую двое последних прошли под командой первого… С этого места несколько подробнее.

Ода Нобунага был незнатного происхождения — некоторые исследователи склонны полагать, что его отец не был наследственным самураем, а достиг своего положения помощника военного коменданта провинции Овари исключительно благодаря собственным заслугам. Как бы там ни было, к 1551 году семнадцатилетнему Ода было что наследовать у умершего отца, мало того — к наследству тянули руки многочисленные соперники. Молодой парень оказался очень решительным и весьма жестоким — в течение короткого времени он сумел силой доказать свое право на владение собственностью и командование значительной армией самураев. Мало того, именно он осознал возможность РЕАЛЬНОЙ попытки объединить под своей властью значительную часть Японии. Привела его к этой мысли оценка сложившейся в стране ситуации и уверенность в собственных силах — кстати сказать, такая же уверенность отличала и его соратников, о которых ниже.

Ситуация в стране вынуждала Ода Нобунага к решительным действиям: даймё сидели в своих замках, более всего на свете опасаясь не далекого сёгуна в Киото (тамошние дворцовые интриги давно сделали сёгуна игрушкой в руках могущественных придворных группировок), а ближайшего соседа, который спал и видел отхватить себе их владения… Буддийская религия переживала кризис: множество богатых монастырей владели огромными землями, бонзы рвались к светской власти, дабы гарантировать свою статусность и имущественное состояние, десятки сект подрывали основы веры и даже провозглашали намерение политических перемен в стране…. Япония клокотала и одновременно спала, как медведь в берлоге. Решиться на реальные военные действия в такой ситуации можно было лишь при наличии достаточно сильной армии, которая верит в счастливую звезду своего командира (а Ода был невероятно счастливым во всех своих сражениях, кроме одного), укрепленные тылы собственных владений (Ода не очень на это уповал, предпочитая бить своих потенциальных врагов до того, как они опомнятся), и, наконец, соратников, которые верят в своего командира и готовы положить голову за его великую миссию…

Тоётоми подростком сбежал из монастыря, куда его спровадили родители-крестьяне. Земляк Ода, тоже из Овари. Вступил добровольцем в одну из многочисленных воевавших тогда армий, сумел добыть себе самурайские доспехи и оружие, после чего вступил в армию Ода. Отличался исключительной храбростью, острым умом и силой воли. Не обученный с детства приемам владения оружием, был прекрасным командиром, которого берегли в бою как талисман. Сделал немыслимую карьеру благодаря Ода, стал формально командиром его гвардии, главным военным судьей и жандармом.

Свой карьерный взлет Тоётоми начал в 1558; в том же году в бою против войск Ода впервые принял участие молодой самурай из очень знатного рода. Впервые он встретился с Ода как с врагом в битве при Окэхадзаме в 1560 году. Звали его тогда Мацудайра Мотоясу, и войско его предводителя Имагавы Ёсимото было наголову разбито в буквальном смысле слова: голову командующего доставили Ода Нобунаге как трофей. Владения Имагавы рассыпались: одну из оставшихся больших частей, Микава, Мацудайра Мотоясу подчинил себе уже под именем Токугава Иэясу. Он в 1562 году заключил договор союзничества с Ода и оставался его верным соратником до самой смерти последнего.

Еще восемь лет длилась трудная война. Токугава и Тоё- томи не раз могли погибнуть в боях, сам Ода не раз был на волосок от гибели — однако в конечном счете победа была за ним: 9 ноября 1568 года Ода вступил в Киото. С ним был один из младших Асикага — Ёсимаи, обратившийся к Ода для защиты от убийц-заговорщиков, которые передрались между собой за власть и влияние.

После прибытия в Киото Ода фактически стал правителем страны, но не сёгуном — очевидно, сказалось его низкое происхождение. Его правление ознаменовало собой появление единой мощной силы, которая в равной степени может противостоять и самостийным даймё, и аристократам-политикам.

В 1573 году последний сёгун Асикага был практически отрешен от власти. Ода разгромил несколько буддийских монастырей, яростно противившихся сильной централизованной власти. Значительную часть территорий он передал под управление Тоётоми и Токугава, которые быстренько утихомирили не в меру буйных и излишне самостийных даймё. На подчиненной ему территории (без малого половина страны!). Ода уничтожил заставы на границах владений даймё, упразднил внутренние пошлины, жестоко карал за разбой, прокладывал дороги и проводил перепись налогоплательщиков. Вертикаль власти выстраивалась умелым администратором, не боявшимся жестких мер. Власть в стране постепенно переходила к единому центру, что существенно усиливало государственный вес, но одновременно ослабляло княжества, а это, в свою очередь, осложняло торговлю с португальцами, привыкшими договариваться с местной властью, а не с центральной — тем более, в Японии таких по крайней мере формально было целых две… Европейцы сделали свое дело, но в дальнейшем их роль виделась Ода в несколько ином свете. Такого рода намерения нечасто реализуются в полной мере: 21 июля 1582 года Ода загадочно погиб — то ли сгорел заживо, то ли покончил жизнь самоубийством, в результате то ли заговора, то ли покушения фанатика-одиночки.

Времена Тоётоми, преемника и политического наследника Ода, для европейского исследователя проще всего определить термином «тоталитарная диктатура». Добившись абсолютной полноты власти, Тоётоми, как и Ода, не стал сёгуном. Но это не помешало ему проводить жесткую политику централизации власти и подавления внутренней смуты. Так, одним из основных его шагов стал запрет крестьянам иметь оружие, запрет самураям заниматься земледелием (что встречалось довольно часто), запрет торговцам создавать монопольные корпорации и вступать в ценовой сговор, прикрепление крестьян к земле и установление единой нормы натурального налога по всей стране. Одним решением прервав процесс милитаризации крестьянства и аграризации самураев, Тоётоми четко разделил сословия и задал каждому из них реальную деятельностную функцию.

Ко времени правления Тоётоми относится и начало открытых государственных гонений на христиан. Стремясь добиться безусловного подчинения центральной власти, Тоётоми никак не мог допустить того, что ревнивый христианский Бог требует себе еще большего подчинения, и даже смерть не страшит тех, кто в Него верит. Мало того: христианские проповедники были не прочь подчинить своему влиянию и самого японского властителя — не будем забывать, что главными проповедниками христианства в Японии были отцы-иезуиты, ребята серьезные, ушлые и целеустремленные. Опасаясь последствий, в июле 1587 года Тоётоми издал указ о высылке в двадцатидневный срок всех христианских проповедников из Японии. Купцам не воспрещалось торговать, но проповедь иной религии не разрешалась вовсе. Это мало помогло: христиан в Японии уже измеряли десятками тысяч, это была самодостаточная социальная общность, вполне способная к устойчивому развитию.

Тоётоми не сумел добиться реализации своих намерений. Этому помешала семилетняя Корейская война, подробнее о которой в следующей главе, всплеск японского пиратства у китайских берегов, что привело к разрыву торговых отношений двух стран (миссию посредника на себя немедленно и с удовольствием взяли португальцы), а в 1598 году Тоётоми умер. Созданная им система управления (пять главных министров, которые должны были управлять до достижения сыном Тоётоми, пятилетнего Хидэёри, совершеннолетия, еще пять «отраслевых» министров, трое арбитров-посредников) могла работать только лишь при жизни самого Тоётоми: после его смерти началась жестокая внутриполитическая борьба группировок за регентство, а в случае удачи — и за всю полноту власти.

Еще при жизни Тоётоми Токугава Иэясу стал самым богатым японским землевладельцем: за счет вполне заслуженных наград своих сюзеренов, за счет прямых захватов — в общем, его доходы составляли более 2 550 тыс. коку (традиционная японская мера объема: один коку — 180,4 литра) риса в год. Созданная им политическая группировка включала в себя множество преданных ему самураев, крупные землевладельцы, наследственные даймё (фудай-даймё). К группировке впоследствии присоединились и те, кто видел в ней реальную силу и предпочитал быть на стороне реальной силы, а не против нее. Группировке Токугава предстояли две других, не менее влиятельных — не столько своими материальными возможностями, сколько влиянием при дворе наследника Тоётоми в Осака. Это были группировки Маэда и Исида. Пик противоборства пришелся на последние годы столетия: окончательно коллизия разрешилась 21 октября 1600 года в битве возле маленькой деревушки Сэкигахара в провинции Мино — это сражение вполне можно назвать японской Куликовской битвой. Именно из этого сражения вышла новая социальная общность, осознавшая себя нацией и новый вождь страны, способный и готовый к завершению ее объединения.

Одержав победу, Токугава покарал лишь немногих. Большинство из побежденных до поры до времени оставались на свободе, стекаясь ко двору Тоётоми Хидэёри — наследника своего отца. Тем не менее, Токугава нашел гораздо более сильный инструмент для подчинения себе оставшихся противников и ослабления непримиримых: в 1600–1602 годах он осуществил колоссальную конфискацию земель у даймё, которые выступали против него, в том числе и в битве при Сэкигахара. Они либо изгонялись со своих земель безо всякой компенсации, либо переселялись к чёрту на кулички, где никак не могли создать коалиции и посему никакой опасности собой не представляли. Этих даймё впоследствии стали называть тодзама-даймё: ненадежные дайме.

Пометим на полях: тодзама-даймё впоследствии стали одной из основных сил антисёгунской коалиции, на которую опирались реформаторы в середине XIX века. Некоторых самураев загнали так далеко, что они были вынуждены заниматься сельскими промыслами, чтобы себя прокормить, одновременно выполняя военную и административную функцию в самых отдаленных местностях. О госи, сельских самураях, очень близком аналоге российского казачества, вспомним несколько далее.

Отнятые земли Токугава щедро раздавал своим сторонникам и возможным сторонникам. В период 1600–1602 год более половины княжеств Японии сменили владельцев. Все награжденные или «расширенные» даймё стали реальной силой поддержки Токугава, поскольку именно ему были обязаны своим возвышением.

Вместе с тем возникло множество бродячего люда, который не знал, куда себя деть. Хрониками того времени упомянуто несколько довольно заметных столкновений различных разбойных группировок в крупных городах Японии. Вновь укреплявшиеся в своих доменах даймё вполне могли стать новой разрушительной силой, способной ввергнуть Японию в очередной хаос гражданской войны — ведь, перерераспределив имущество и земли, Токугава Иэясу так и не решился на упразднение княжеств как таковых, и Япония, как и прежде, напоминала собой разноцветное одеяло, сшитое из множества лоскутков. Зыбкий мир необходимо было зафиксировать и закрепить. В 1603 году, в двенадцатый день Второго месяца по японскому календарю, посланец Небесного Владыки из Киото прибыл в Фусими — родовой замок клана Токугава. Со всей присущей случаю церемониальной пышностью они известили Токугава Иэясу о том, что императорским эдиктом он назначен сёгуном Японии. Так, более чем через двадцать лет после низложения последнего Асикага, в стране появился новый сёгун, который вознес сёгунат до вершин могущества и основал династию, представитель которой волею судеб станет последним сёгуном в японской истории.

В основе нового сёгуната лежали два краеугольных камня: непреодолимая военная мощь (Токугава на собственные средства и под свое имя мог собрать самую многочисленную армию в стране), а также бесспорное монопольное право династии на должность сёгуна. Для реализации этого далеко идущего проекта Токугава формально отказался от должности уже в 1605 году, предварительно согласовав с императором назначение на эту должность своего сына Хитэгада. Но еще десять лет Токугава был фактическим властителем страны и ее главным военачальником. За год до смерти он совершил свой последний военный поход — в Осака, где погибли последние возможные конкуренты в борьбе за власть — сын и внук Тоётоми. Четырнадцати последующим сёгунам Токугава был дан зеленый свет во власть…

Первые шаги сёгуна были весьма специфическими. Маленькую деревушку Эдо он решил превратить в свою столицу: на громадные по масштабу строительные работы были согнаны тысячи людей со всей Японии. Именно сюда, в новую сёгунскую столицу начали прибывать даймё, дабы выразить свою лояльность новому властителю: пример подал богатейший Маэда Тосинага (1200 тыс. коку риса в год), за ним последовали и другие. Вскоре Токугава ввел постоянное присутствие даймё в Эдо в обязанность — дабы были под присмотром. Каждый даймё обязан был год жить в столице, год — у себя в поместье, оставив в качестве заложника кого-нибудь из своей семьи. Система, получившая название санкин-котай, заложничество, просуществовала до самого краха сёгуната.

Ситуация, сложившаяся к началу двадцатых годов, вынуждала сёгуна вести крайне гибкую политику. Необходимым условием стабильного управления становилось долговременное и многоуровневое сотрудничество со всеми влиятельными и авторитетными группировками и элитами: императорской семьей, буддийским духовенством, многочисленными даймё. Император был единственным источником легитимности любой власти, поэтому всячески поддерживать престиж императорского дома становилось для сёгуна задачей номер один. Буддийские секты, имевшие громадное влияние в обществе, прекрасную внутреннюю организацию и собственные источники дохода, представляли собой наиболее мощную идеологическую силу в стране. Наконец, даймё, жившие в своих доменах, являлись главным мобилизационным резервом и основными налогоплательщиками в стране: малейший намек на угрозу их благополучию мог послужить началом их стремительного объединения против носителя этой угрозы. С другой стороны, и двор, и духовенство, и многочисленные даймё постоянно нуждались в реальном гаранте силы и государственной стабильности: сёгун на эту роль подходил как нельзя лучше.

Найдя позицию устойчивого равновесия, обе ветви власти — сёгунат и император — принялись каждый за свое дело. В результате к середине XVII века в Японии был создан громоздкий, но достаточно эффективный аппарат государственного управления и местного самоуправления.

Императорский двор занимался главным образом вопросами ритуального и религиозного характера. Император очень скоро стал фигурой сакральной, а его деятельность всячески отгораживали от реальных дел и государственной политики.

Аппарат сёгуна представлял собой строгую иерархическую структуру, на каждом уровне которой осуществлялась своя деятельность и определялась своя ответственность. Государственный аппарат сёгуна состоял главным образом из фудаи-даймё, которые назначались на должность по рекомендации и имели реальный шанс на карьерный рост. Значительная часть самураев занималась несением гарнизонной службы и составляла мобилизационный резерв первой очереди. Однако наступивший в стране мир и отсутствие всякой внешней угрозы, особенно после того, как Япония объявила о самоизоляции, вынуждал самураев менять мечи на счеты купца или веер монаха.

Областное управление сосредотачивалось в руках даймё, однако сёгун удерживал под своим началом достаточно разветвленный административный аппарат. Даймё имели под своим командованием внушительные вооруженные отряды, а наиболее состоятельные из них — целые армии, которые должны были выступать на войну по распоряжению сёгуна. Хотя войн больше не было, поддержание «назначенной боевой готовности» занимало время, каковое могло быть задействовано для дел неблагих и недостойных. Муниципальное управление в городах осуществляли градоначальники, именовавшиеся матибугё, областное — старшины (матидосиёри) и городские головы (нануси). Поскольку сами самураи и тем более даймё хозяйством не занимались, главным звеном экономического управления страны по определению становилась сельская администрация.

Сельской общиной управлял коллективный орган, именовавшийся муракатосаняку, в состав которого входили избранные старосты нануси и хакусёседай, то есть сельские советники. Зачастую эти должности становились наследственными. Их значение в системе экономики было огромным: именно они определяли размер урожая риса, то есть размер государственного натурального налога. Можно сделать вывод, что сельские общины пользовались достаточной автономией.

Японскую историю во многом определил период самоизоляции страны от внешнего мира — этот шаг был осуществлен как мера вынужденная, и причин тому несколько.

Основная причина — экономическая. Отрицательный баланс внешней торговли страны, сложившийся уже к началу двадцатых годов, истощал финансовые ресурсы Японии. В то время здесь добывалось значительное количество серебра. А португальцы ежегодно вывозили на своих кораблях в Макао не менее двадцати тонн этого металла. Позднее один из иностранных очевидцев писал: «Если бы португальцы продолжали торговать с Японией на протяжении еще двадцати лет, то из этого Офира в Макао были бы вывезены такие сокровища, какие были только в Иерусалиме во времена Соломоновы…».

Вовремя осознав угрозу, сёгунат за шесть лет издал пять эдиктов, постепенно ограничивавших торговлю Японии с иностранцами. Вывоз же серебра из страны был запрещен совсем. Португальцы попытались прибегнуть к шантажу и угрозе силой — номер не прошел: не Африка, Азия-с… Корабли сожгли, бузотеров казнили. Португальцы решили прибегнуть к помощи отцов-иезуитов, переведя стрелки с экономических интересов на «притеснение христиан язычниками». Опять ничего не получилось: сёгунат продолжал стоять на своем, а христианских священников и миссионеров, не без основания подозревавшихся в подрывной деятельности «противу государя», начали имать и сажать в застенки, иных в горячке и перебили… Тут кстати у японцев появился ценнейший союзник: голландцы — протестанты. Которые люто ненавидели всех католиков целиком, а испанцев с португальцами в особенности…

Авторская пометка на полях: именно к середине тридцатых годов XVII века относится окончание «христианского столетия» Японии, которое началось с проповеди мес- сира Шавиера. Постепенное вытеснение христианских проповедников и преследование христиан велось нарастающим итогом. Восстание в Симабара в 1637 году поставило точку в этой эпопее. Восстание было самым рядовым: недовольные своим даймё крестьяне и ронины захватили его замок и укрепились там. Волею судеб большинство из захватчиков были христианами, они даже подняли над стенами замка кресты, которые долженствовали их защитить. К восставшим начали стекаться сторонники, которые увидели в этом событии возможность «постоять за веру». Дождавшись, пока их станет много в одном месте, пятидесятитысячное войско сёгуна блокировало восставших в замке на берегу моря. Голландцы пришли на помощь правительственным войскам и поддержали их с моря артиллерией. Восстание было подавлено. Как было провозглашено — разгромили не просто недовольных смутьянов, а христианских врагов японского народа. Однако тайно христианство продолжало существовать достаточно долго: как утверждают некоторые исследователи, члены Императорской фамилии тайком исповедовали христианство вплоть до двадцатого века…

Так называемый «Шестой эдикт» 1641 года позволял голландцам — единственным из европейцев! — вести торговлю с Японией. Но ограничения были очень жесткими: голландцы могли появляться только на Деджиме, искусственном острове, насыпанном посреди залива Нагасаки. На двести с лишним лет японская торговля стала голландской монополией.

Постепенное улучшение условий жизни, мир в стране, продуманность внутренней политики (всё общество было разделено на сословия, которые четко знали свою социальную функцию и пересекались только на рынке) — все это послужило первичной причиной процессов, в результате которых сёгунат достиг своего расцвета, и которые, по злой иронии судьбы, стали основной причиной его крушения… Но обо всем по порядку.

Появлявшиеся тут и там города-замки, резиденции многочисленных даймё, положили начало стремительной урбанизации страны. Замок требовал продовольствия, причем без длительной перевозки; вокруг замков начали селиться крестьяне. Для обороны цитадели нужны воины; подвластные даймё самураи селились тут же. Их нужно обеспечивать вооружением, лошадьми, припасом и амуницией; в замке селились ремесленники, которые чаще всего были одновременно и продавцами своего товара. Города росли как на дрожжах, практически половина современных крупных городов Японии возникла за очень короткий период времени между 1580 и 1610 годом. Среди них — Канадзава, Сидзуоки, Нагоя, Хиросима, Кумамото и другие. Примерно полтораста городов имели население более 5 000 человек, а такие гиганты, как Канадзава и Нагоя достигали стотысячной отметки. Три общенациональных «мегаполиса» — Киото, Осака и Эдо — управлялись непосредственно сёгунатом через назначенных правителей. Именно в этих городах зарождались будущие промышленные и торговые династии страны: Мицуи, Сумитомо, Фукудзава и другие.

Эдо занимал в этом ряду лидирующее положение: там размещался сёгун, именно там полагалось показывать себя лицом, именно там шла торговля предметами роскоши, лучшим оружием и одеждой. Торговля стала ведущим пространством капитализации, которое потребовало новых участников: многие самураи (как, например, Мицуи Сокубэи) спрятали подальше мечи и озаботились в миру торговлишкой. Рост торговых оборотов приводил в города новых купцов, стремившихся обогатиться, новых ремесленников, которые производили многочисленные товары и оказывали многочисленные услуги, крестьян, снабжавших города провизией. Динамика экономического роста на основе городской торговли послужила мощным ресурсом развития страны в целом: Япония времен Третьего сёгуната стала самой урбанизированной страной в мире. В самом начале Нового времени лишь в Киото проживало более ста тысяч человек, к 1700 году этой же отметки достигли Эдо, Осака, Нагоя, Канадзава. В городах сосредоточилось от 5 до 7 % населения Японии. Это был золотой век японской урбанизации.

Авторская пометка на полях: в тогдашней Европе городское население составляло около 2 %, и всего 14 европейских городов могли сравниться с японскими по числу жителей. Большего уровня урбанизации достигли только маленькая Голландия и еще меньший Уэлльс.

Коммерциализация городской торговли неизбежно выводила на рынок продукты питания, которые в городе не выращивались, но городами интенсивно потреблялись: с 1550 по 1650 год удалось практически удвоить площадь обрабатываемых земель. Дальше пошла цепная реакция: увеличение производства продовольствия привело к росту населения. За полтора столетия — с середины XVI по начало XVIII века — количество японцев выросло с десяти или двенадцати миллионов до тридцати одного миллиона. Переизбыток сельского населения легко поглощался растущими городами. Масштабы спроса способствовали быстрому росту межрегиональной торговли и региональной специализации: камфарное масло и древесные грибы производились главным образом в южной части Кюсю, древесный уголь и лес вывозили из Тоса, лекарства — из Тояма, виноград — из Кофу. Рост торговли неизбежно увеличивает потребность в живых деньгах: даймё начали передавать свой рис для продажи посредникам, главным образом в Осака — «кастрюле Японии», через которую проходило до миллиона коку риса в год.

Даймё всячески стремились капитализировать территорию и социум. Для обучения своих крестьян они приглашали признанных мастеров ремесел: гончаров, столяров и мебельщиков, оружейников и художников. Начала складываться товарно-производственная специализация. Обучение множества людей новым навыкам и технологиям, овладев которыми, они стали больше зарабатывать, — породило образовательный бум: учиться чему-нибудь полезному стало своеобразной модой, в равной степени распространившейся и на крестьян, и на торговцев, и на самураев, которые все больше «удалялись к ронинам», как с печалью отмечал неизвестный нам чиновник середины столетия.

Сёгунат озаботился прокладкой и соответствующим оборудованием дорог, дабы облегчить перемещение товаров и рабочей силы. Самой известной из японских дорог стала знаменитая Токайдо, — «дорога от моста Нихонбаси до моста Кио». Она же «дорога, мощенная черным камнем», путь, связавший Эдо с Киото и протянувшийся далее до Осака, и ставший знаменитым благодаря величайшему творению мастера японской гравюры Андо Хиросигэ «53 станции на дороге Токайдо». Эта и множество других дорог дали создали условия не только для перемещения товаров, но и поспособствовали возникновению «культуры путешествий», которая в значительной степени позволила японцам осознать себя единой нацией, объединенной общей культурой, а не только знаменами в битвах. В то же время сёгунат начал чеканку единых для всей страны денег, что окончательно ознаменовало собой возникновение единой государственной экономической системы.

Экономический бум в стране дал возможность интенсивного развития каботажного плавания, возникновению курьерской службы и частной почты, создал прототипы банков и страховых контор. В стране появились богатые и очень богатые люди, которые становились главной экономической опорой государственности. Пока такое положение вещей устраивало и богатых людей, и государственную систему: каждый из них шли в одном направлении к вершине собственного расцвета.

Если в самом начале экономического роста Японии города больше напоминали гарнизоны, где главными были самураи и коменданты, то ближе к концу столетия главным населением городов стали обычные люди: ремесленники, торговцы и тому подобное. Очень наглядным показателем этой тенденции стало возникновение театра «Кабуки» — зрелища простонародья, среднего класса: аристократам более пристало высокое искусство «но». Театры Кабуки, процветавшие в трех главных мегаполисах, были главными инструментами государственной идеологии, поскольку содержание их спектаклей было либо сугубо патриотическим (драмы дзидаймоно, освещавшие историю противоборства Минамото и Тайра), либо совершенно отвлеченными, своего рода «мыльными операми», рассчитанными на проявление чувств, но не побуждавшие к размышлениям о справедливости (драмы сэвамоно). Со зрелищами в стране все было нормально.

И с хлебом… то есть с рисом — проблем тоже не ощущалось. Однако с этого же времени началась стремительная коммерциализация деревни, что также послужило определенным фактором роста японской экономики в целом. Примерно с середины XVII века в деревне начали выращивать фрукты, чай, табак для продажи в городах, разводить тутового шелкопряда, выращивать рапс, который шел на изготовление дешевого и качественного масла для светильников. В деревне начали появляться достаточно состоятельные люди, чей доход складывался не только из производства риса, но и из торговли шелком, хлопком, продуктами ремесел, лаковой мебелью или предметами роскоши. Деревни разрастались, становились пунктами оптовой скупки зерна и произведенных товаров, в процесс активно включались городские торговцы и местные даймё — крайне заинтересованные в том, чтобы в их владениях появились дополнительные источники дохода. В развитие сельского производства начали вкладывать капитал — результат не замедлил сказаться. Уже к концу столетия появились целые региональные корпорации, занимавшиеся той или иной производственной деятельностью: производством посуды, лакового товара, вееров, шелка, хлопковых тканей, сакэ и соевого соуса. Появились сельские отходники, как мужчины, так и женщины, которые на время межсезонья уходили из своих деревень на заработки: выпаривать соль из морской воды, валить лес или гнать сакэ. Япония проходила свои этапы экономического становления, входя в свой, типично японский капитализм — притом, что внешнеэкономические связи страны были крайне ограниченными, и влияние экспорта-импорта на общую экономическую картину было очень незначительным, формально им можно пренебречь. Такого технологического прорыва, который произошел после появления португальского огнестрельного оружия, больше не ожидалось…

Как и всякая политическая система, сёгунат всячески стремился сохранить ситуацию устойчивой стабильности, при этом в основу этой деятельности был положен консерватизм конфуцианского толка. В самом общем смысле его можно истолковать как обязанность каждого заниматься тем, что ему предначертано его социальным положением и общественной потребностью — подразумевалось, что его личные интересы именно таким образом и будут удовлетворены в наибольшей степени.

Идеальная модель японского общества представлялась правителям как четыре замкнутых социальных группы: воины, крестьяне, ремесленники, торговцы. Каждая из этих групп четко выполняет свою социальную миссию: защищает, производит и способствует распределению через рынок. Позиция устойчивая и незыблемая. Каждый занят своим делом и все довольны… Но на деле получалось совсем не так, как завещал великий Конфуций, как учила японская государственная доктрина.

Прежде всего, в мирной стране не нужно большого количества воинов. Поэтому самураи постепенно меняли свои занятия на более прозаичные и доходные. Государство этого процесса никоим образом не приветствовало: многочисленные государственные акты запрещали самураям заниматься чем бы то ни было, кроме военной службы, а даймё обязывали обеспечивать оных самураев всем необходимым. В то время как даймё стремились излишки произведенной продукции реализовать на свободном рынке, а не отдавать даром в угоду малопонятным «государственным интересам». С другой стороны, богатевшие крестьяне и торговцы отнюдь не соглашались носить «приличествующие» одежды^ жить в «соответствующих» жилищах, потреблять «скромную» пищу, если могли себе позволить приобрести шелковую одежду, построить большой дом и купить самый дорогой чай и сакэ — тем самым провоцируя известный прогресс японского гламура. С приходом нового столетия такого рода процессы начали приобретать все более устойчивый характер. Усердие законотворчества мало помогало: законы никто не спешил выполнять, хотя и издавали их десятками. Острословы прозвали их «трехдневными» — поскольку каждые три дня появлялся новый закон, который так же не исполнялся, как и предшествующий. Богатый купец был готов заплатить штраф и выслушать поучительную речь чиновника, но шелковое кимоно он продолжал носить. Мало того, потребление предметов роскоши вело к увеличению трат, и кредит на покупки стал выгодным делом. Предоставляли такой кредит торговцы, главными заемщиками были самураи, даймё, аристократы. Все шло к тому, что значительная часть государственной элиты становилась зависимой от тех, кто в существующем порядке вещей должен был занимать самые низкие социальные ступени. Разрыв между тем, что должно было быть, и тем, что было на самом деле, стремительно разрастался. Правители сначала обманывали себя относительно своих действительных возможностей, а затем вынуждены были вводить в заблуждение и народ, и императора. Процесс раздвоения властной реальности начался уже в середине XVIII века. Вместе с этим благосостояние и жизненный уровень японцев существенно улучшился к началу XIX века — даже в самых отдаленных деревнях можно было приобрести любые товары, в стране был очень высокий процент грамотности.

Обучение грамотности было лишь одной частью базового образования японцев: не меньшее значение имело и воспитание в нормах сложившихся межсословных отношений, причем вежливость, воспитанность и почтительность в общем случае ставились выше всего остального, в соответствии со строгими нормами неоконфуцианства. Система японского образования, стремительно набиравшая обороты в середине XVII века, была вызвана потребностью значительного количества людей, которые отвечали бы требованиям обслуживания городской жизни. Частные неоконфуцианские учебные заведения начали открываться уже в середине столетия, практически одновременно с ними начали возникать частные сельские школы «теракоя», существовавшие как правило при храмах. По мере совершенствования образовательной системы технологии образования совершенствовались тоже, и настал момент, когда японские купцы пришли к пониманию необходимости капиталовложений «в человеческий капитал». Помимо грамотных «менеджеров среднего звена» купечеству понадобились свои философы и идеологи, способные переосмыслить и переоценить некоторые отжившие догмы конфуцианства в пользу возможностей дальнейшего развития купечества, выхода его за рамки сословных ограничений.

Авторская пометка на полях: такой социальный заказ мог появиться только в ОЧЕНЬ грамотной стране. Ставка делалась на то, что практически каждый торговец или ремесленник не только способен прочесть «программный текст», но и грамотно истолковать в нем написанное. Причем не только на общую пользу, но и персонально для себя, любимого. Очень грамотная политика: сражаться за общее будут только в том случае, если каждому предполагается персональная награда, выгода или добыча. Как увидим далее, долговременная и многоуровневая стратегия в полной мере себя оправдает. Лет через сто двадцать…

Японской Сорбонной в этом смысле выступила Кайтокудо — частная академия в Осаке, основанная на совместные средства пятью купцами в 1724 году. Начиналась академия как и все остальные: с классического неоконфуцианского образования, с китайской грамоты и этикета. Однако постепенно в учебной программе начали происходить на первый взгляд незначительные, но весьма существенные изменения. Наставники студенчества, выходцы из купеческой среды, подвергли переработке некоторую часть конфуцианского учения, чтобы убедить японское общество: торговцам добродетель присуща не в меньшей степени, чем славным самураям. Венцом этого процесса стал фундаментальный философский труд «Юмэ но сиро» — в достаточно вольном переводе может трактоваться как «Мир мечтаний». Автор трактата, Ямагата Банто, — типичный сэлф мэйд мэн. В молодости он пришел из деревни в Осаку и начал прислуживать в магазине своего дяди, богатого купца. Досконально освоив дело, талантливый финансист и маркетолог сумел вывести дело своего родственника на недосягаемую высоту. К нему шли учиться многие крупные предприниматели и торговцы. Книга стала итогом его многолетнего опыта.

Стержнем его рассуждений и обоснований стали две фундаментальных идеи. Первая состоит в том, что знание есть субстанция объективная, то есть существующая помимо чьего-то конкретного сознания, и является проверяемым. Иными словами, знание не есть исключительной сословной принадлежностью, а доступно в принципе всем, кто вознамерится его усвоить. Вторая идея состояла в том, что человеческая деятельность, направленная на развитие (у автора — «способ, которым люди упорядочивают общество»), как и всякий другой человеческий опыт, базируется на природе и опыте вселенной. Из чего следует, что культура человека, которая неотделима от космического и физического порядка, не является привилегией членов отдельной социальной группы. Любой человек получает знания, исследуя и обобщая то, чем занимается, то, что рядом с ним. Каждая социальная группа, каждое сословие имеет свое важное знание, извлеченное из собственного практического опыта и полезное для всех. Знание экономики, финансов, психологии, законов построения рынка — важнейшее ДОСТОИНСТВО купечества. И это достоинство служит Японии в не меньшей степени, чем политическая прозорливость власти…

К концу XVIII века в Японии уже сложился интеллектуальный класс. Люди, думавшие об усовершенствовании общества — даже если ради этого придется «переделать» государство. И обстоятельства, этим действиям споспешествующие, начали проявляться все более явственно…

К началу тридцатых годов XIX века южные острова Японии, которые ближе всего располагались к Китаю и Корее, в той или иной степени начали получать известия о развивающихся торговых отношениях этих территорий с европейцами. Архипелаг Рюкю при покровительстве даймё клана Сацума активно осуществлял контрабандную торговлю с Китаем, не брезговал и европейской контрабандой — главным образом английской и французской. Следует сказать, что к этому времени вся система бакуфу была уже расшатана. Буржуазия начинала требовать изменений в политическом устройстве страны. Практически в это же время возникли серьезные проблемы с продовольствием, Японию потрясли несколько «рисовых бунтов», главной силой в которых были крестьяне. Буржуазия, формировавшаяся в значительной степени из обедневших самураев, ронинов, представителей сельской администрации и городских торговцев, отнюдь не имела в виду позволить бунтам разрастись до масштаба национальных. Между тем восстания ширились, и справиться с ними не удавалось. Бакуфу все чаще вынуждено было идти на уступки. В среднем в стране ежегодно происходило до десятка крестьянских восстаний. В 1836 году их было 26!

Политические предпосылки японской революции окончательно сложились в эпоху Тэмпо, которую историки определяют от начала 1830 до конца 1840-х годов. Как раз в это время во Франции происходила июльская революция, в Англии пересматривали выборное законодательство, в Китае начались опиумные войны, Россия ушла из Калифорнии. Период характеризуется нарастанием противоречий между феодалами-землевладельцами и крестьянством, ростом городских бунтов и расцветом пиратства. Феодалы, первыми сумевшие понять сложность собственного положения, начали искать выход из него в проведении определенного курса реформ. При этом главным было не то, какими именно будут эти реформы, а кто сумеет в полной мере воспользоваться их плодами: непосредственные производители-крестьяне и ремесленники, или же феодалы и тесно с ними связанные привилегированные торговцы и ростовщики, делившиеся с «крышей» своими доходами. Значение реформ, попытка которых была предпринята в эпоху Тэмпо, заключалось в том, что они способствовали победе именно последних. Что и предопределило основное направление Мэйдзи исин — революции Мэйдзи.

Главным образом реформы Тэмпо сводились к перераспределению налогов, к созданию льгот нужным людям, к некоторому развитию армии и флота.

К этому же времени Япония начала ощущать все недостатки собственной изоляции. В 1842 году вышел закон, разрешавший иностранным судам заходить в Японию для укрытия от непогоды и для пополнения запасов. В 1844 году голландский король через своих представителей настоятельно рекомендовал правительству бакуфу открыть страну. В 1846 году в Японию прибыл американский представитель Д. Билл, который настаивал на установлении дипломатических отношений между США и Японией. Император отдал приказ о морской обороне…

Между тем некоторые феодалы, не особенно расположенные ждать монаршей милости, постепенно начинали действовать сами. Глава княжества Сацума Симодзу Нариаки регулярно получал известия о событиях за рубежом от своих людей, живших на удаленном архипелаге Рюкю. Он оказывал помощь своим подданным, изучавшим иностранные языки, европейскую культуру. Дальновидно стремился изучить все новое, что касалось вооруженных сил — особенно артиллерии и флота. Обладая наибольшим доходом в империи — в немалой части за счет контрабанды — Симодзу имел возможность нанимать лучших в стране воинов. Его воины были патриотами своей провинции и обладали отличными навыками. Значительная часть из них была моряками. Даймё, живший в отдаленной части страны, открытой океану, более устремлял свои взоры на цивилизацию, приходившую из Европы, чем на отдаленный Эдо. Представителей клана Токугава Симодзу ненавидел лютой ненавистью, и не особенно это скрывал, точно зная, что у сёгуна не хватит силенок с ним справиться. Но и ссориться особо не стремился, предпочитая накапливать силы и ждать своего часа. В 1853 году в своей резиденции Кагосима Симодзу построил целый ряд фабрик и небольших заводов по европейскому образцу: текстильную фабрику, небольшую доменную печь, организовал производство стекла, серной и азотной кислоты, крайне необходимых для производства боеприпасов. Там же было налажено производство телеграфной аппаратуры, пороха из хлопка, артиллерийских орудий и ружей. В 1857 году этому комплексу было присвоено наименование «Сюсэй-кан». Симодзу Нариаки был пионером в деле создания военно-морского флота нового типа и уже тогда приступил к постройке первого крупного военного корабля. Этот корабль под названием «Кохэй-мару» в 1854 году был спущен на воду и преподнесен в дар сёгуну. Его вооружение составляли 16 больших и малых орудий. В последующие два года было построено еще пять военных кораблей, оснащенных артиллерией. Клан Cora провинции Хидзен одним из первых начал производить орудия под руководством голландских мастеров, применять отражательные печи для выплавки металла.

Получая известия о происходящем в Китае, правительство бакуфу в значительной степени было озабочено вопросами собственной безопасности. В 1855 году правительство приступило с строительству чугунолитейного завода. В 1861 году это строительство было завершено. В 1857 году построило первый пароход, в 1865 году с помощью французов основало ставший впоследствии известным металлургический и кораблестроительный завод в Йокосуке.

Этим событиям предшествовал окончательный выход Японии из самоизоляции. Это произошло в годы правления микадо Норихито, при сёгуне Токугава Иэёси. Торговые интересы США на Дальнем Востоке были настолько существенны, что президент Миллард Филмор решил направить в Японию эскадру под начальством коммодора Мэтью Кальбрейса Пэрри. К этой миссии в самой Америке относились по-разному: политическая оппозиция считала это ненужной тратой денег, торговцы западного побережья верили в то, что командор Пэрри откроет «торговый путь милостью Божией». Эскадра из 4-х кораблей бросила якорь в бухте Эдо 8 июля 1853 года. Момент был выбран исключительно удачно: интенсивно занятые приготовлением к войне с Россией, европейские страны не могли реально помешать этой миссии, а Россия в те годы лишь закреплялась в устье Амура.

Появление американской эскадры вызвало серьезный кризис среди японской правящей элиты. Пришельцы казались мифическими чудовищами, способными на невероятное и немыслимое. Призрак Опиумной войны встал в глазах японских вельмож. Письмо президента М. Филмора, в нарушение всех японских законов, было принято чиновниками бакуфу. Пэрри ушел в море, предупредив японцев о том, что за ответом он вернется несколько позже. Чиновники Бакуфу были совершенно растеряны: впервые за 250 лет они обратились за советом к тэнно Комэю: как быть? Тот посоветовал предложения американцев принять, но с соблюдением всех предосторожностей. Это еще больше запутало сёгунат: стой там — иди туда… Какими именно должны быть эти самые предосторожности — темна вода во облацех.

Семь кораблей под флагом коммодора Пэрри снова встали на том же рейде полгода спустя, 13 февраля 1854 года. Поскольку между двумя походами президент США сменился (им стал Франклин Пирс), продолжение японской эпопеи ясно показывало, что это не блажь отдельного политика, а устойчивый государственный курс. К этому времени в окружении сёгуна образовалось дальновидное меньшинство, усилиями которого переговоры с американцами стали возможными. 31 марта в Канагава был заключен американо-японский договор, раскупоривший, как писала английская «Таймс», Японию, «как бутылку тридцатилетнего гаванского рома». Хотя на первый взгляд, договор лишь ненамного превышал ранее существовавший — о разрешении заходить в японские воды для пополнения запасов и в силу иной необходимости — на самом деле три важнейших позиции напрочь разрушали и японскую замкнутость, и японский менталитет, и, в конечном счете, возникшую в этих обстоятельствах государственную систему.

Договор предусматривал отношения мира и дружбы между Японией и США, открытие для свободной торговли двух портов — Симоды немедленно и Нагасаки через год, установление консульских отношений, допуск в страну американских торговцев. Следом за американцами в течение двух лет заключили договора англичане, русские, голландцы. В 1858 году американский консул Т. Гаррис заключил в Эдо новый договор с японцами: открытым портом становилась Канагава, американцы получили право иметь своего представителя в Эдо, при дворе императора. Которому они постепенно начинали отдавать предпочтение перед сёгуном, и это не осталось незамеченным… Успех США подтолкнул его соперников: 18 августа японцы заключили торговый договор с Голландией, 7 августа — с Россией, 26 августа — с Англией, 9 октября — с Францией. 13 августа 1859 года представитель Франции барон Жан-Батист Луи Гро добился открытия Хакодате, Канагавы и Нагасаки для французской торговли. За ними последовали Ниигата и Хёгу. С 1 января 1863 года Япония разрешила французским подданным жить в Эдо — ограничив это право робкой оговоркой «только по торговым делам».

Процесс принимал лавинообразный характер. Угроза «экспансии европейских государств в отношении Японии» в умах японского истэблишмента принимала все более ясные очертания…

В это самое время в Эдо неожиданно умирает сёгун Токугава Иэсада, его сменяет сёгун Токугава Иэмоти. Между тем, ненависть к иностранцам в стране росла, как снежный ком — в первую очередь к священникам, как и в Китае. Однако наученные горьким опытом, европейцы старались не лезть в чужой монастырь со своим уставом и по возможности блюсти приличия. Поэтому за шесть лет, с 1859 по 1865 год погибло едва ли больше 20 человек. А обстановка в обществе накалялась… Отколовшиеся от своих кланов самураи и бродяги-ронины искали себе приключений на большой дороге и в темных кварталах городов — на этом основании бакуфу даже предложило иностранцам предпочесть Йокогаму, со временем ставшую крупнейшим японским портом, Канагаве, славившейся буйным нравом своих обитателей.

Однако некоторые убийства вызвали законное возмущение своей неспровоцированностью. В январе 1861 года ни с того, ни с сего был убит переводчик американской дипломатической миссии Л. Хьюскен. Посол США Таусенд Гаррис потребовал объяснений, они были крайне невразумительными. Гаррис принял их, однако намекнул на серьезные проблемы, если подобное повториться. 5 июля 1861 года было совершено нападение на английское посольство, державшиеся настороже дипломаты сумели защитить себя сами. Гаррис известил правительство о возможной акции возмездия.

Следующий случай получил широкую огласку, и даже попал в европейские газеты. 14 сентября 1862 года самурай клана Сацума проткнул мечом англичанина Ричардсона, который не сошел с коня, когда мимо него проходила процессия престарелого князя, отца Симодзу Нариаки. Англичанин и сопровождавшие его компаньоны — двое мужчин и женщина — скорее всего, попросту не поняли, чего от них хотят. За это им пришлось дорого заплатить: Ричардсон был убит, его компаньоны — изранены. Скандал разразился громадный. Практически все иностранные послы потребовали от бакуфу принять меры к своеволию даймё. Британия в самом начале 1863 года выдвинула очень жесткие требования к бакуфу: выплата компенсации в 100 000 фунтов, отдельной компенсации от клана Сацума в 25 000 фунтов, поимка и казнь непосредственного убийцы в присутствии британского офицера. 24 июля британские требования были удовлетворены — за исключением последнего: даймё своих людей на суд не выдавали. Причем распоряжение о выплатах давал сам микадо, а не сёгун — что явно свидетельствовало об изменениях на самом верху японской государственной машины. Сёгун терял влияние — но император его еще не приобрел.

Даймё не замедлили этим обстоятельством воспользоваться: глава клана Тёсю, располагавшегося на западном побережье, сжег небольшое американское судно в Симоносеки. Позже та же участь постигла французский и голландский корабли. Бакуфу пыталось переложить вину на мифических пиратов, однако европейцы становились все настойчивее в своем стремлении заставить японцев с собой считаться, даже если для этого понадобится применение силы. Последовали быстрые ответные акции: в мае 1863 года один американский и несколько французских кораблей огнем с моря разрушили форты Тёсю до основания. В августе британская эскадра бомбардировала Кагосиму: сопутствовавший бомбардировке тайфун и последовавший за ней пожар довершили дело. Эти события сильно отрезвили кланы: Сацума заявил о готовности выплатить требуемую компенсацию и закупить у англичан один военный корабль для собственных нужд. В стране нарастал внутренний хаос, и избежать китайского сценария можно было лишь в том случае, если микадо примет на себя всю полноту власти и тем самым консолидирует страну — эта идея начинала постепенно вызревать в умах наиболее дальновидных даймё и аристократов кугэ.

Между тем, в Японию прибыл высокопоставленный британский чиновник в ранге министра — сэр Рутфорд Алкок, в задачу которого входило оказать максимальное давление на правящие круги Японии в интересах Британии, а также осуществить карательную акцию против Тёсю. План был одобрен бакуфу — это была единственная возможность покарать выходящие из-под контроля кланы, пусть даже чужими руками. Намерения сэра Ал- кока получили самое широкое одобрение всего дипломатического корпуса, которые признали выданные ему Британским кабинетом полномочия на формирование объединенной эскадры кораблей предполагаемой карательной экспедиции.

Корабли под флагами Британии, Франции, Голландии, одно небольшое судно под флагом США вышли из Йокогамы 5 сентября в Симоносекский пролив. Одного дня бомбардировки было вполне достаточно: клан Тёсю согласился на все условия победителя. Даймё согласился не восстанавливать разрушенные форты и выплатить контрибуцию в сумме затрат, понесенных эскадрой на комплектование. Было также высказано пожелание приобрести для своего клана несколько военных кораблей.

Успех объединенных сил Британия отнесла в полной мере на свой счет и сполна ими воспользовалась. Реальными конкурентами им в этих намерениях могли быть только американцы, но как раз в этот момент американских сил в Японии не было: в США шла Гражданская война, и исход ее был окутан туманом. Англичане окончательно подчинили Японию внешнему экономическому влиянию: правительство бакуфу и микадо подписали договор с англичанами, в котором был установлен фиксированный согласованный таможенный тариф в 5 %, который Япония не могла менять самостоятельно, а подданные европейских государств приобретали на территории страны экстерриториальность, то есть были неподсудны японскому законодательству.

Большинство влиятельных даймё восприняли это не только как национальное оскорбление, но и как полную несостоятельность правительства бакуфу. Оппозиция токугавскому режиму сосредоточилась в нескольких южных княжествах. Наиболее сильно она проявилась в уже упоминавшемся княжестве Сацума, а кроме него — в Тёгу и Тоса. В этих княжествах происходили быстрые процессы вестернизации. В них постепенно формировались кадры новой политической формации — главным образом из княжеских самураев, которые волею обстоятельств принимали активное участие в политической деятельности своих даймё и постигали на практике то, чему не были научены ранее. Кроме того, именно эти люди приобретали ценнейшие аналитические навыки относительно происходящего в стране, когда политическая деятельность тех или иных персоналий четко отделялась от их статуса и от восприятия этого статуса множеством подданных. Эти люди могли себе позволить судить о правильных или неправильных действиях не только даймё, чей вес в обществе стремительно падал, но и самого божественного Микадо. Именно из них (так называемой «группы действия» — дзицурёку-ха) выковался новый тип политических деятелей, впоследствии превратившийся в высшую бюрократию абсолютистской монархии. Как отмечает японский историк Тояма Сигэки, «процесс роста и превращения низшего самурайства в сторонников реформ, пролагающих дорогу абсолютизму, был главным моментом в политической истории периода завершения токугавского правления».

Заметим на полях: требуя реформ, самураи отнюдь не предполагали отказываться от собственного положения и уравнивания себя с другими гражданами страны. По большому счету, даже побывавшие за границей тайком от сёгуна и микадо самураи Сацумы так и не поняли, что такое гражданство и каким образом вообще все жители страны могут быть равными перед законом. Но нужно отдать им должное — к этому пониманию они придут очень быстро…

Идеологическим столпом движения против сёгуната и идейной основой реформ было течение «за почитание императора и изгнание иностранцев» — сённо-дзэн. Движения подобного свойства возникли сразу в нескольких княжествах, но со временем объединились. Они проповедовали ценности феодализма, и в основе имели догмы о неизбежном процветании «божественной земли», если вся нация объединится в почитании императора и изгонит иноземцев из своей страны. Сторонники этой идеологии сначала анонимно, а затем открыто начали требовать реформ, которые сделали бы эту идеологию государственной. Себя при этом они видели главными ее носителями, своего рода новыми Мессиями японского народа. Особенное развитие идеология получила после того, как ее главным символом стал Токугава Нариакира, глава княжества Мито. Хотя он и был представителем основной династической ветви Токугава, но взгляды его радикально расходились с сёгуном и кугэ. Учение о долге по отношению к императору стало по сути базовой психологией молодого самурайства. Это возбуждало воинственный дух и, в конечном счете, ограничение всех реформ рамками феодальной системы. Сложившиеся группировки при дворе императора начали соперничать за лидерство, стремясь перетянуть на свою сторону наиболее перспективные политические силы при дворе. Бакуфу, занятое проблемами с иностранцами, которые никак не заканчивались, реально препятствовать этим процессам уже не могло. Начиная с 1860 года идеология «сённо-дзэн» стала господствующей среди японской интеллектуальной элиты.

Однако, интенсивно втянувшись во внутриполитические проблемы, власти в прямом смысле слова проспали бурное развитие внешней торговли. За три года (1860-63) экономическая система феодализма окончательно рухнула. Экспорт превысил импорт, английские купцы заключали долгосрочные контракты на поставку шелка-сырца, лучшего в мире зеленого чая, лаковой мебели, стремительно входившей в моду, — тихой сапой разрушая всю систему натурального хозяйства, стремительно капитализируя уже сложившуюся мелкотравчатую мануфактурную промышленность. В стране начали появляться «новые японцы», быстро сколотившие немалые состояния. Когда бакуфу попыталось ввести прямой контроль над экспортом шелка, эта попытка с треском провалилась: во-первых, против нее резко протестовали иностранцы, главным образом англичане, вложившие в развитие отрасли немалые деньги, во-вторых, против нее не менее решительно выступили и собственные «новые японцы» — вчерашние торговцы, крестьяне, даже самураи и ронины. Общественное мнение страны все более склонялось к поддержке славных воинов, способных разрушить отжившую государственную систему. В том, что это должны быть именно воины, никто не сомневался: ни о каком гражданском обществе речи не шло, никакого опыта публичной политики обыватели не имели. Единственной формой политического протеста, известного обществу, был террор. Эта привычка Японии еще не раз икнется…

Силы, черпавшие резервы из экспортной торговли, очень быстро стали влиятельнейшей оппозицией бакуфу. Понимая, что для смещения старой власти и сохранения страны от внешней экспансии необходимы новые вооруженные силы, многие князья значительную часть своих доходов тратили на создание значительных воинских формирований. При этом они не следовали традиции о необходимом соответствии звания самурая и права ношения оружия. Наоборот, практически все они создавали свои армии по принципу «нохэй», о котором есть смысл рассказать подробнее.

В древние времена, когда общество еще не разделилось на сословия, японские крестьяне были такими же вооруженными людьми, как и дворяне, причем достигли значительного уровня боевого мастерства, отстаивая свои земли. В середине XIX века некоторые государственные политики снова возродили идею о формировании вооруженных сил страны путем вооружения крестьян. Именно такая армия и получила название «нохэй», однако в новое время в нее вложили иной смысл: речь шла о народном ополчении, то есть о поголовном вооружении всех, кто способен носить оружие и может быстро научиться им владеть. Идею государственных идеологов быстро воплотили в практику самураи, оппозиционные режиму.

В состав новых «частных армий» вошли представители многих социальных слоев. Основу командного звена составили «госи» — особая группа самурайского сословия, именовавшаяся еще «сельскими самураями». Они были своего рода связующим звеном между самураями и земледельцами, поскольку сами были самостоятельными землевладельцами, мелкими помещиками. Имели право носить оружие и иметь фамилию. Во многих кланах с целью поощрения разработки целины князья присваивали титул «госи» всем лицам, изъявившим желание осваивать новые земли на основе специального соглашения (узкой). Таким путем в госи попадали многие зажиточные крестьяне и даже купцы. Происходил процесс проникновения в самурайское сословие через черный ход. Наиболее значительным количественным составом госи славился все тот же клан Сацума. Они были разбросаны по всей территории клана, вплоть до самых отдаленных горных районов. Славились своей стойкостью, непримиримостью, непоколебимым консерватизмом.

Основной контингент рядового состава — крестьяне, ронины, городская беднота, даже буддийские монахи, которые видели в военной службе даймё едва ли не единственную возможность «обрести лицо». Наиболее известными стали армии нохэй некоторых княжеств Южной и Западной Японии.

В клане Асикага в 1865 году была сформирована на деньги даймё и местного купечества антитокугавская крестьянская милиция, которая также ставила своей задачей оборону от возможного вторжения иностранцев. У истоков ее создания стоял художник Тадзаки Саун, впоследствии ставший ее командующим. В его биографии, изданной уже после смерти, отмечалось: «В то время люди клана Асикага, связанные с Тадзаки, были воодушевлены его идеями и глубоко преданы делу императорской семьи. По его призыву они на свои средства закупили оружие, приготовили военное образование и собрали средства на военное обучение. Сначала отряд насчитывал около ста человек, затем вырос до двухсот. Клан поручил ему создать систему нохэй, позже он стал командиром этой армии, названной «Сэйсинтай», то есть отряд Чистосердечных. Со всеми солдатами его корпуса обращались как с самураями, и им было разрешено носить мечи, приобретать фамилии и появляться во дворце клана (курсив мой. — М. К.). По сути, это было личное войско Тадзаки, он привел его к победе при Камата «В клане Кии некий Цуда Матаро, начиная с 1863 года, обучал людей всех сословий умению владеть европейским оружием.

Другим выдающимся военным реформатором был Омура Масудзиро, которого иногда называют японским Мольтке. Его отличала неимоверная тяга к знаниям, прежде всего — в военном деле. В 1864 году он перевел на японский язык голландскую книгу по военной стратегии, которая, в свою очередь, была переводом с немецкого учебником стратегии, написанным в духе Клаузевица. Руководил военными формированиями Кихэйтай, при этом руководствуясь практически исключительно европейской военной теорией. Именно он выступал за реконструкцию всей государственной системы как необходимого и важнейшего условия реформирования вооруженных сил. Впоследствии он был назначен заместителем военного министра и был убит наемным убийцей в 1869 году. Его учениками считали себя наиболее известные японские военные деятели конца девятнадцатого — начала двадцатого века: Ямагата Аритомо, Ямала Кэнги, Кидо Койн, которые завершили задуманное учителем.

Но вернемся к временам кануна революции. Причины, которыми руководствовались самураи при создании отнюдь не дешевых воинских формирований, достаточно ясно изложены в письме некоего Китагаки Кумимити, написанном примерно в середине шестидесятых годов и отправленном его близкому родственнику: «Если вдруг возникнет угроза иностранного вторжения, народ окажется в беспомощном состоянии и будет покорен за три дня… Я очень беспокоюсь, как бы столица не подверглась опасности, поэтому я решил набрать людей и создать местные войска с тем, чтобы обеспечить безопасность страны. Этим я хочу хоть в какой-нибудь степени покрыть свой долг перед императорским домом». Совершенно очевиден рост национального самосознания новой аристократии, которая безо всякого указания свыше принимала на себя ответственность за будущее нации, страны и императора. При этом для осуществления этих намерений он создает вооруженные силы — вешает на стенку то самое ружье, которому неизменно придется выстрелить…

Однако наивысшего успеха при создании армии нового типа достиг Такасуги Синсаку — по общему мнению японских историков, выдающийся стратег и военачальник, — к сожалению, умерший от туберкулёза совсем молодым, в 21 год. Он возглавил вооруженные силы княжества Тёсю после неудачного Киотского мятежа 1865 года. Он с раннего детства обучался у японских учителей голландской школы в Эдо и приобрел глубокие знания европейской военной науки. Был яростным сторонником сённо-дзэн, крайним радикалом — при этом совершенно не стремился скрывать своих взглядов. С презрением относился к самураям — своим современникам: «Воинская доблесть самураев притупилась, и для возрождения армии необходимо привлекать добровольцев, обладающих здоровым духом, храбростью и мастерством, независимо от сословной принадлежности (курсив мой. — М. К.), будь то самурай, крестьянин или ремесленник». Он создал армию под названием Кихэйтай — войска внезапного действия, в которую могли поступать все, независимо от социального положения. В ряды этой армии охотно принимали даже беглых крестьян — лишь бы они были способны стать воинами. Основным преимуществом этой армии было использование новейшего европейского оружия, главным образом контрабандного.

Совершенно понятно, что для решения задачи формирования вооруженных сил нового типа нужны были средства — причем не столько долговременные кредиты иностранных государств (что могло быть расценено в своем кругу как отступление от национальной идеи), сколько деньги, заработанные за счет контрабандной торговли внутри страны и экспортных доходов отдельных кланов. В этой стратегии купечество, еще вчера презираемое и порицаемое, становилось главным ресурсом развития. Как отмечал Г. Норман, «… (революция) Мэйдзи была осуществлена коалицией купечества и самураев низших рангов, которые в качестве управляющих домашним хозяйством даймё фактически вершили делами кланов. Эта коалиция одной части правящего сообщества с купечеством отвечала интересам крупных купцов, которые издавна стремились добиться покровительства феодальных властей в обмен на свою финансовую помощь». Очень показательная цитата.

Становится ясным, откуда вышла политическая практика «агентов влияния», ставшая краеугольным камнем японской внешней политики и разведки. Становится понятным, почему революция Мэйдзи практически не вывела на политическую орбиту новых людей: ее делали для себя, под свои потребности и ни с кем делиться не собирались… Европейский экономический термин «меркантилизм» лишь в некоторой степени может описать процесс накопления финансового капитала, начавшийся в середине пятидесятых годов и стремительно нараставший по мере появления новых состояний. Купцы вкладывали избыточные средства в приобретение земли, которую сдавали в долгосрочную аренду, создавая пусть дешевые, но многочисленные рабочие места для крестьян. Самураи, «крышевавшие» купцов, получали свои проценты от земельных спекуляций и экспортной торговли, вкладывая их главным образом в создание территориальных вооруженных сил. По сути, революционные процессы государственного переустройства начались с момента выхода страны из экономической изоляции, и остановить их уже было невозможно. Даже замедлить серьёзно не получалось. Вся масса финансовых интересов предполагала изменения политической системы, в результате которых эти интересы были бы защищены всей силой государственной власти. Бакуфу к этому не было приспособлено никоим образом, и дни его были сочтены…

При этом к реальным политическим действиям вынуждала реальная (или выдаваемая за такую) угроза внешнего вторжения. И богатому городскому купечеству, и аристократии, и среднему классу нужна была сильная централизованная власть, способная консолидировать нацию, без чего нельзя было бы ни противостоять угрозе вторжения, ни избежать множества внутренних смут, ни реформировать государственную систему, для которой уже созрели политические фигуранты. Сложившаяся политическая ситуация априори исключала участие в революции крестьянства и значительных масс городских низов. Тот же Норман подчеркивает: Япония с самого начала не знала периодов либерализма. Единственной силой, способной покончить с пережитками феодализма, был трон, который готовы были поддержать правители и аристократия 4 наиболее сильных и богатых кланов Юга и Запада: Сацума, Тоса, Хидзэн и Тёсю. Политическое руководство революции Мэйдзи находилось в руках самурайства низших рангов, а экономической силой стали стремительно растущая финансовая мощь кланов Мицуи, Сумитомо, Консикэ, Оно и Ясуда. Готовилась революция по договоренности, чтобы не сказать — по понятиям…

Сам император понимал, что дальнейшее положение вещей не может оставаться неизменным. Он сумел преодолеть настойчивое стремление идеологов сённо-дзэн добиться своего немедленно, поскольку серьезно опасался гражданской войны. Неудачный и несвоевременный мятеж в Киото был подавлен. Но и влияние бакуфу постепенно снижалось, шансы реформаторов добиться своего понемногу росло, и меч самурайского нетерпения был вложен в ножны благоразумного ожидания.

Тем временем японские дворяне интенсивно осваивали новые знания, готовясь уже не к свержению сёгуната — его падение было делом времени, и все это понимали — но к бремени государственной власти после сёгуна. Уже в 1862 году несколько молодых японцев под видом богатых китайских купцов выезжали в Англию для изучения военного искусства. Двоих из них, Иноуэ Каору и Ито Хиробуми, «расшифровали» журналисты, бывавшие в Китае. Однако сделали вид, что инсценировка не разоблачена… При этом «китайцы» интересовались отнюдь не тактикой королевского флота и системой подготовки всадников лучшей по тем временам кавалерии мира, а комплектованием вооруженных сил в целом, военным законодательством и финансированием военных расходов. Эти знания нужны не командиру корпуса, а военному министру или председателю парламента…

В самой Японии действия антисёгунской оппозиции резко активизировались после прибытия в Эдо в 1865 году нового посла Её величества Виктории сэра Гарри Паркса. Его миссия как агента английского влияния очевидна. Резко сократившаяся незадолго перед этим англо-японская торговля, как правильно рассчитали в Лондоне, напрягла внутренние финансовые нити экспортной торговли, при этом то, что еще продолжало функционировать, было ориентировано на поддержку противников сёгуната. Возникли различия в обеспечении товарами различных территорий страны. Последствия не заставили себя ждать: в 1866 году начались серьезные беспорядки в княжестве Тёсю. Попытка применить силу против восставших успехом не увенчалась: восставшие оказались гораздо лучше вооруженными и отлично подготовленными. Угроза войны резко взвинтила цены на рис — начались волнения в городах. К концу года крестьянскими волнениями была охвачена вся центральная часть страны.

Первый официальный портрет японского императора Мэйдзи

В июле 1866 года умер сёгун Токугава Иэмоти. Его преемником стал Хитоцубаси Кэйхи, которому суждено было стать последним сёгуном Японии. В январе 1867 года в расцвете сил, 36 лет от роду умер император Комэй — его внезапная смерть до сих пор вызывает споры историков относительно её причин. Уже через год с небольшим к сёгуну обратились несколько даймё с предложением передать всю власть молодому императору Муцухито, поскольку два административных центра мешают эффективному управлению страной. 14 октября 1867 года сёгунат пал. 7 декабря был издан Манифест о восстановлении власти Божественного Императора, Микадо, возложившего на себя императорское имя Мэйдзи.

9 декабря 1867 года на престол вошел император новой эпохи. Практически все правительственные должности заняли представители наиболее влиятельных южных кланов. Правительство бакуфу ликвидировалось, создавалось коалиционное правительство из числа знати крупнейших княжеств, как было сказано «заинтересованных в развитии страны». Это наши старые знакомые: Сацума, Тоса, Тёсю и Хидзэн. Купцы, бывшие у них «под крышей», со временем составили основу национальной олигархии (дайцзюцу).

Сацумские самураи во время антисёгунской войны Босин

14 марта 1868 года император дал клятву на верность нации. В апреле был издан декрет о государственном устройстве. Было извещено о создании Государственного совета — дадзёкан, — который состоял из нескольких ведомств и консультативного совета, обладавшего законодательной властью. Наиболее приоритетными были заявлены департаменты военный и финансов. Однако после окончательного подавления сопротивления сторонников сёгуната и взятия Хакодате в 1869 году консультативный Государственный совет был упразднен и разработка законодательства — до издания конституции, которую пообещал Император японцам, — была поручена административным органам управления. В том же 1869 году император принял на себя управление княжествами, охваченными крестьянскими восстаниями. При этом бывшие князья были назначены губернаторами в своих же бывших княжествах, ставших префектурами. Эти новоявленные государственные чиновники были абсолютно зависимы от центральной власти: их долги составляли почти 79 миллионов иен, цифра неимоверная. Дабы лишить «губернаторов» их привычной вооруженной силы, в 1871 году создается императорская гвардия числом в 10 000 человек из числа самураев Сацума, Тоса и Тёсю. Введение всеобщей воинской повинности в 1872 году и запрет самураям на ношение оружия в 1876 году окончательно подорвал основы воинского сословия, имевшего определяющее влияние в стране более трехсот лет.

Были предприняты и внешнеполитические шаги. 29 сентября 1870 года посол Японии Янагивара Сакимицу доставил в Тяньцзинь письмо, которое было передано в Пекин. Цзэн Гофан и Ли Хунчжан были согласны на заключение договора с Японией — поскольку это хоть как-то усиливало позиции Китая на международной арене. 18 ноября Янагивара выехал из Тяньцзиня в Японию, заручившись согласием правительства Поднебесной на прием японского посольства для заключения договора. 13 сентября 1871 года Ли Хунчжан и Датэ Мунэки подписали японо-китайский договор о дружбе, к которому прилагалось торговое соглашение и таблица тарифов. Это сильно не понравилось европейским участникам дальневосточного рынка. Особое раздражение вызывал тот факт, что участники договора совершенно не посоветовались с ними. Мало того, Китай открывал для Японии значительное количество портов, причем не только на материке, но и на Тайване.

Японская императорская семья

С самого начала Мэйдзи кланы, пришедшие к рулю государственной политики, начали предпринимать усилия по упрочению государственного устройства и укреплению собственных позиций в государственной системе. Все, начиная с образования и заканчивая банковской системой, было направлено на то, чтобы революция не получила дальнейшего развития и не вывела на политическую арену радикальных сил, вроде крестьянства или городских ремесленников. Главными государственными институтами становились армия и полиция, которые от ранее заданной функции «обороны от внешнего врага» постепенно и без лишнего шума переориентировались на поддержание достаточного порядка внутри страны. Не без оснований, поскольку только за первые 10 лет власти Мэйдзи в Японии по самым приблизительным подсчетам произошло не менее ста (!) крестьянских восстаний. С целью упорядочить земельные отношения был изменен поземельный налог, был разрешен выбор культур для посева, в 1872 году был снят запрет на продажу земли, было разрешено заниматься земледелием и торговлей одновременно. Стабилизировалась система государственного кредита, начала приходить к относительной стабильности финансовая система.

Однако не все было так уж спокойно и безоблачно. Среди бывших союзников — самураев и купечества — возникли противоречия, корни которых лежали в понимании важнейших задач страны на ближайшее будущее. Купечество и крупные финансисты выступали за развитие промышленности, в первую очередь тяжелой и военной. Главная перспектива страны — в развитии внешней торговли и освоении значительных сырьевых ресурсов близлежащих государств, считали они, а туда с мечами и «самурайским духом» лучше не соваться. Самураи же требовали немедленных территориальных захватов за пределами страны — дабы «избежать участи Китая». Противостояние началось Тайваньской экспедицией 1874 г., а закончилось Сацумским восстанием 1877 года, ставшими серьезным испытанием для молодой государственной системы, для ее дипломатии и вооруженных сил.

Самураи, осознававшие значимость своего участия в революции, не могли согласиться с тем, что дальнейшее от них уже не зависит. Наиболее показателен в этом смысле пример самураев рода Сайго, братьев Такамори и Цугумити. Такамори, признанный лидер сацумского самурайства, прекрасный командир, мастерски владевший всеми видами традиционного оружия — в правительстве Мэйдзи был назначен военным министром и получил звание маршала (1874 г.). Роль самураев в дальнейшем государственном строительстве он видел лишь в одном: колониальные захваты новых территорий, покорение Японией новых земель, расширение жизненного пространства — прежде всего за счет Кореи и Китая. Тем более, что поводы для этого можно было найти без труда: в 1872 году аборигены Тайваня убили 54 рыбаков с южного острова Миякодзима. Получивший известие об этом, брат военного министра Сайго Цугумити потребовал от правительства решительных действий. 16 октября того же года Микадо в торжественной обстановке принял посланцев с Люцю, привезенных из Кагосима. В тот же день императорский эдикт провозгласил территорию королевства Рюкю (не выговаривающие «л» японцы переименовали Люцю именно таким образом) частью японской империи. Ее король был введен в состав Государственного совета.

В марте следующего года исполнявший обязанности министра иностранных дел Соэдзима Танэоми был направлен в Китай для ратификации японо-китайского договора. Заодно ему было поручено провентилировать вопрос относительно возможной реакции Китая на активность японской армии и флота на тайваньском направлении. Миссия была довольно скользкой: китайцы не без основания считали жителей Люцю собственными подданными, и защита их со стороны японской империи выглядела несуразно. Однако Китай никакого противодействия намерениям Японии «разобраться с обстоятельствами гибели рыбаков с Люцю» не высказал. Подготовка экспедиции шла полным ходом, хотя возможности в ее организации были весьма ограниченными.

Вернувшаяся из Европы миссия Ивакуры сильно охладила воинственный пыл расходившихся воителей, за что сам Ивакура едва не поплатился жизнью: взбешенные «отсрочкой священного похода» самураи напали на него 13 января, но ему удалось спастись. Сообщение министра иностранных дел относительно возможностей европейского вмешательства в дальневосточные дела заставило премьер-министра Ито Хиробуми заявить о невозможности военной экспедиции на материк. Корея была пока не по зубам. Относительно будущих намерений кабинет предпочел не высказываться. Однако было дано негласное поручение об активной разведке главных направлений возможной экспансии — в первую очередь Тайваня и Кореи. При этом предполагалось использовать как специальных агентов, так и всех японцев, которые там жили или бывали там по делам. Выезжавшим за рубеж давалась отсрочка от призыва — они находились на другой службе Его Величества Божественного Микадо. Непосредственное руководство стратегической и оперативной разведкой осуществлял Кобаяма Сукэнори, ему в помощь был назначен майор Нарутоми Киёкадзэ, служивший под крышей японского консульства в Сянмыне.

Но самураи, бунтовавшие против властей более тридцати лет непрерывно, не были намерены дожидаться. Кроме того, введенная всеобщая воинская повинность вообще ставила под вопрос их профессиональные качества. В феврале 1874 года Это Симпэй поднял восстание в бывшем княжестве Сага. С ним справились, однако требования оппозиции относительно военной экспедиции на Тайвань необходимо было учитывать. С весны 1874 года началась активная подготовка карательной экспедиции. В этой деятельности активное участие принимали американцы — в частности, консул с том же Сянмыне Александр Лежандр, хорошо знавший Фуцзянь и Тайвань. При подготовке вторжения на Тайвань использовались данные гидрографической съемки, проведенной американскими моряками у берегов острова. Американская политика в этом месте была невнятной: с одной стороны, им сильно не хотелось объединения усилий Японии и Китая на любом из направлений совместной деятельности, с другой — вмешиваться в их распри американцы тоже не стремились. Давши слово помочь в Тайваньской экспедиции, — в конечном счёте своего слова не сдержали и кораблей для перевозки войск не дали, пришлось их срочно закупать в Сингапуре. Англичане отнюдь не радовались перспективе драки вокруг Формозы — Тайваня, бывшего практически монополистом в производстве камфарного масла — ценнейшего продукта, дорожавшего год от года.

6 апреля 1874 года в Токио на заседании правительства была санкционирована экспедиция на Тайвань. Руководство экспедицией поручалось члену государственного совета Окума Сигэнобу. Однако военное командование оставалось за Сайго Цугумити, дабы потешить самурайское самолюбие. Экспедиционный отряд в 3600 человек был скомплектован в княжестве Сацума, которое теперь называлось префектурой Кагосима. Большинство командиров было из сацумской военной школы «Сигакко», созданной Сайго Такамори (о ней несколько ниже) или принадлежало к «Риссися» — организации, созданной с целью «повышения политических и культурных знаний самураев».

Намерения Японии вызвали протест дипломатического корпуса в Нагасаки. Император был вынужден сменить министра иностранных дел — им стал Тэрасима Сайто, относившийся к экспедиции весьма скептически и сумевший успокоить дипломатов относительно возможных последствий. Однако это не помешало главным силам экспедиции выйти из Нагасаки в Сянмынь и далее — на Тайвань 3 мая.

Следует сказать, что разведка Тайваня оказалась совершенно недостаточной. Года для этой операции явно не хватило. Приходилось надеяться на удачу и возможную поддержку аборигенов, настроенных против китайцев. Однако надежды не оправдались…

Разделившись на несколько отрядов, экспедиционный корпус направился к разным местам побережья для высадки. Корабль восточной партии, войдя в незнакомую реку, наскочил на камни и затонул. Отряд отправился вглубь острова, практически не имея продовольствия и медикаментов. Меньше чем через месяц отряд оказался практически блокированным в глубине острова, его командиры оставили людей на произвол судьбы, отправившись якобы «за помощью на кораблях». Судьба отряда неизвестна.

Авторская пометка на полях. В этой экспедиции самая страшная пуля была с крыльями, и летела она со всех сторон. Комар — самое смертоносное насекомое на нашей планете, и японские экспедиционеры в полной мере убедились в этом на собственном опыте: в боевых столкновениях погибло едва ли три десятка солдат, а малярия косила людей сотнями: от малярии и ее осложнений умерло 525 человек… Уже через несколько недель экспедиционный корпус оказался небоеспособным.

Южная группа, высадившаяся 7 мая у Ланцзяо, попытались заручиться поддержкой местных аборигенов. Поддержка была обещана, однако фактически помогать японцам никто не собирался. После того, как к этому отряду 10 мая присоединился еще один, объединенный отряд высадился на побережье и углубился внутрь острова. Однако очень скоро стало понятно, что аборигены настроены крайне враждебно, и вооруженных стычек не избежать. Так оно и вышло… 22 мая небольшой отряд под командованием полковника Сакума попал в засаду в ущелье Каменные ворота и был выбит почти на треть. В тот же день на внутреннем рейде Ланцзяо отдал якорь пароход с последней партией экспедиционного корпуса под командованием самого Сайго. Арендованный пароход «Дельта» был претенциозно переименован в «Такасагун-мару» — «Глаз Тайваня». Словно сам дух великого Хидэёси осенял знамена сацумских самураев… Однако «самурайский дух» сильно угасал. Лихорадка трепала весь лагерь, не хватало риса и воды. Питаться одними фруктами воины не привыкли… Начались стычки между своими. Развал был полным.

Кроме того, англичанам наконец-то удалось растормошить китайские власти. Следом за последним кораблем экспедиции в Ланцзяо прибыли два китайских корабля, доставившие письмо наместника Фуцзяни — ближайшей к Тайваню китайской провинции. В письме говорилось, что Тайвань Китай считает своей территорией — без различия, заселен ли он китайскими подданными или аборигенами. Господину Сайго настоятельно рекомендовалось вывести экспедицию с острова. Вежливость тона была тем более оскорбительной, что китайские корабли встали на якорь в классической английской позиции «два огня», то есть были готовы подтвердить свои намерения самым решительным образом. На японских кораблях артиллерии не было вовсе… Экспедиция застряла окончательно.

Тем временем китайцы начали переброску войск на Тайвань. За короткий срок с конца августа по середину ноября на острове высадилось почти одиннадцать тысяч человек, что превосходило силы экспедиции — с учетом понесенных ими потерь — почти в пять раз. К двум китайским кораблям добавились еще два броненосца, при этом в состав китайской делегации на переговорах с японцами были включены… два француза! Поистине, тайваньская камфара дорогого стоила. Японцам опять настоятельно порекомендовали убраться восвояси. Присутствие европейцев было более чем красноречивым.

10 сентября в Пекин прибыл специальный посланник Окубо Тосимити. Он представил меморандум, в котором оспаривалось право Китая на ту часть острова, которая была населена аборигенами. Якобы по нерадению или неспособности Китая управлять этой частью острова погибли рыбаки с Рюкю. Ли Хун Чен был вынужден частично принять упреки японцев, и предлагал решить дело миром — путем открытия еще нескольких портов на Тайване. При посредничестве англичан, менее всего заинтересованных в войне, которая могла бы сильно повредить торговле, компромисс был достигнут. 31 октября в Цзунлиямыне было подписано соглашение, к которому прилагались гарантии английского посланника. Китай признавал правомерность японской экспедиции, обязывался выплатить пособия семьям погибших рыбаков и компенсацию «фортификационного строительства на Тайване», которого фактически не велось. К 20 декабря Япония должна была отвести войска с Тайваня, а Китай — выплатить контрибуцию.

3 декабря вновь назначенный китайский префект Чжоу прибыл в японский лагерь в Ланцзяо. Его сопровождал отряд в 800 человек. На ногах держались лишь Сайго Цугумити и его телохранитель.

Несмотря на кажущуюся победу, катастрофа была полной. «Самурайский дух» не оправдал себя на поле боя. Однако и отказываться от Тайваня было нельзя. Ставилась задача получить его как военный трофей, без боя. И это почти получилось — но двадцатью годами позже.

Тайваньская экспедиция еще более уронила самурай — ство в общественном мнении. Видные деятели самурайской оппозиции не понимали, в чем дело, что нужно сделать для сохранения «лучших людей нации». Ключевой фигурой самурайской оппозиции в это время становится Сайго Такамори, оставивший пост военного министра и вернувшийся в Сацума. Там он создал самурайскую школу «Сигакко» в Кагосима, где обучал своих учеников владению мечом, стрельбе из лука и огнестрельного оружия, умению ездить верхом и командовать в бою. Очень скоро число его учеников исчислялось тысячами, а к моменту восстания их было почти 20 000. Они не рассчитывали на поддержку своих действий со стороны других сословий — они все намеревались сделать сами. Или с честью погибнуть, как положено самураям… Авторитет Сайго в его родных краях был непререкаем. Он сумел практически полностью подчинить себе всю власть в префектуре Кагосима (бывшее княжество Сацума), везде расставив своих людей и активно вмешиваясь в дела внутреннего управления. Администрация сохранила систему самурайских пенсий, отказалась проводить реформу поземельного налога — Кагосима постепенно становилась японской Вандеей. Лишь авторитет Сайго удерживал власти от резких движений.

Обстановка в стране накалялась. Грозило вспыхнуть новое крестьянское восстание, причем по всей стране. Окубо, один из высших чиновников правительства и близкий друг премьера Ито, сумел разумными правительственными мерами снять угрозу крестьянского восстания. Но самураи, группировавшиеся вокруг Сайго, не могли смириться с отсутствием собственных перспектив. Обвинения власти в коррупции и клановости звучали все громче. Понимая угрозу, от них исходившую, Окуба издал государственную прокламацию, которая была широко распространена по всей стране. В ней, в частности, говорилось: «Мятежные выступления самураев, которые из зависти и честолюбия занимаются подстрекательством и приносят страдания и вред простому народу и должны, в противоположность вынужденным восстаниям народных масс, терпящих лишения и теряющих перспективу в жизни (это невозможно устранить с помощью оружия) решительно искореняться каленым железом… Эту разницу в подходе к тем и другим всегда надо иметь в виду». Намек был более чем прозрачным. Вызов был брошен — Сайго его принял. В феврале 1877 года Сайго открыто выступил против власти. Многие оппозиционеры влились в его ряды.

В 1877 году Сацумское восстание самураев охватило практически всю южную и центральную Японию. Однако новая армия, которой не было и пяти лет, успешно справилась с внутренней смутой. Прежде всего, повстанцам не удалось взять штурмом замка Камамото. Осада ни к чему не привела: вчерашние крестьяне и рыбаки, ставшие солдатами совсем недавно, сумели её выдержать. Темп наступления был потерян. Армия Сайго, неся значительные потери и практически не пополняясь, шла от поражения к поражению: при Мияко но дзё, при Нобэоко. В сентябре незначительные остатки войск восставших были окружены на горе Сирояма. Истинный самурай, Сайго Такамори покончил жизнь самоубийством. К концу года остатки восставших были окончательно рассеяны. Самураи как вооруженная оппозиция перестали существовать. В стране были запрещены обучение самурайским искусствам и ношение холодного оружия.

Авторская пометка на полях. Но самурайский дух и воинственность остались в японской нации надолго. Самураи же изменили тактику, решив подчинить своему духу и воинственным намерениям всю государственную машину. Свидетельством того, насколько им это удалось, служит вся история Японии первой половины двадцатого века…

После подавления Сацумского восстания стало очевидно ясно, что именно вооруженные силы являются наиболее действенным инструментом государственной политики. Усиление вооруженных сил — важнейшая задача государства. Нужна армия, которая будет воевать современным оружием, но главной ее силой должен стать неистребимый дух самураев, истинных сынов Аматерасу и слуг своего Императора.

Именно такие идеи были изложены в знаменитом «Предостережении солдатам», написанном в начале восьмидесятых годов фельдмаршалом Ямагата Аримото. Наши устремления — на материк, будьте к этому готовы, солдаты Микадо, вещал фельдмаршал. «В настоящее время высокомерная позиция китайцев в отношении Кореи, противоречащая интересам Японии, показала нашим офицерам, что рано или поздно следует ожидать великой войны на континенте, и вызвала в них интерес к приобретению знаний, так как до этого они еще были совершенно непригодны для континентальной войны…» Армия и флот должны стать самыми сильными в Азии. Чтобы не покорили нас, покорять должны мы. Банзай!

 

Глава третья

КОРЕЯ: ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ БАЛКАНЫ

Европейские исследователи Дальнего Востока всегда подчеркивали уникальность, непохожесть тамошних стран, обычаев, государственного устройства в сравнении с Европой. В отношении Кореи произошло как раз наоборот: ее постоянно сравнивали с европейскими государствами. Элизе Реклю, например, сравнивал Корейский полуостров с Аппенинским, а Корею — с Италией. Сходства много: былое историческое величие, многочисленные внутренние войны княжеств между собой и тому подобное. Но российские военные историки (с подачи Академии Генерального штаба) предпочли сравнить Корею с Балканами, поскольку именно претензии на влияние относительно этой территории были причинами множества войн между Японией, Китаем и Кореей. Последняя из них формально не закончена до сих пор…

Авторская пометка на полях. Корейцы и японцы — в известном смысле «дети одной родины». Протокорейцы начали переселяться на Острова около III в. до н. э.; именно они принесли в Японию рисосеяние и искусство выплавки металлов. Очевидно, около VI в. н. э., когда в Японии сложилось государство Ямато, его правящие круги начали активно продвигать идею относительно того, что Корея обязана стать вассалом Японии — на не очень понятных к тому основаниях. На протяжении многих веков эта идея согревалась многими политическими деятелями и никогда не оспаривалась.

История Кореи более или менее прослеживается по источникам, датируемым разными учеными серединой первого тысячелетия нашей эры. Три враждующих между собой царства — Когурё на северо-западе, Пэкче на юго-западе и Силла на юго-востоке — искали поддержки своим интересам у ближайших соседей: Когурё и Силла — у китайцев, Пэкче — у японцев. Силла постепенно одержала верх над соседями, устранив японское влияние на юге и упрочив связи с Китаем, полностью разгромив Пэкче. В середине седьмого века вся Корея объединилась под единым правлением и признала верховную власть Китая. Через два столетия военачальник Ван Гон восстал и основал новое княжество Корё, которое постепенно поглотило Силлу. Ван Гон стал основателем новой корейской династии Ванов. Попытка Пэкче восстановить автономию (не без помощи японцев) была подавлена. Затем наступила долгая полоса завоеваний с севера: киданей, чжурчженей, монголов, китайцев. С основанием новой царствующей династии (Ли сменили Ванов в 1392 году) Корея вышла из-под влияния завоевателей, но продолжала признавать верховенство китайской династии Мин. Постепенно корейцы сумели справиться с пиратскими набегами, даже закрепиться на Цусимских островах (около 1460 г.) однако военная экспедиция, организованная Хидэёси Тоётоми оказалась успешной для завоевателей. В 1592 году японцы попытались через Корею вторгнуться в Китай, Корея отказалась их пропустить. В мае войска японцев захватили Пусан, двумя месяцами спустя — Сеул и Пхеньян. Однако этим все и кончилось: в июле 1592 года адмирал Ли Сун Син из провинции Чолла атаковал в Желтом море транспортный конвой японцев, доставлявший припасы армии под Пхеньян. Корейцы потопили и сожгли 59 транспортов и уничтожили конвой. На помощь корейцам пришел Китай, в октябре направивший в Корею экспедиционный корпус. При полном господстве китайцев на юге Корейского полуострова японцы оказались зажатыми между молотом и наковальней. После длительной и изнуряющей кампании, сопровождавшейся партизанскими действиями, окруженные у Пусана, японцы были вынуждены пойти на переговоры. Все их претензии на корейскую территорию были отвергнуты. Хидэёси не успокаивается: новая армия вторжения идет на помощь «тиграм Пусана». Наступление на Север — в сторону Китая — возобновляется, однако китайцы прислали еще одну армию, значительно больше первой. Японцы опять остановлены. Война принимает затяжной характер.

Памятник адмиралу Ли Сун Сину

В ноябре 1598 года в Шанхайском заливе адмирал Ли Сун Син снова одерживает блистательную победу над японским флотом. Более 200 кораблей были потоплены, но и сам адмирал, подобно Нельсону, погибает от случайной ружейной пули на палубе своего флагмана. В том же году умирает Хидэёси, главный вдохновитель военных походов против Кореи. Было заключено перемирие, японцы покинули Корею. В 1606 году был заключен мир с Японией.

В 1630 году Корея провозглашает политику изоляционизма, то есть полной закрытости от внешнего мира. В это время Китай начинает испытывать проблемы внутри страны, проникновение европейцев начинает сильно заботить династию. Китайцы, «закрывая» Корею, фактически обезопасили себя на самом опасном для проникновения направлении. Как и всякая закрытая социально-политическая система, Корея надолго замерла в своем феодальном состоянии.

Япония не прекращала попыток так или иначе проникнуть в Корею. Однако после смерти Хидэёси это была не государственная политика, а обычный пиратский разбой, предпринимаемый по инициативе отдельных даймё, — главным образом из Сацума.

Европейцы впервые узнали о Корее в семнадцатом веке. Однако попали туда не скоро: восточное гористое побережье практически не имеет удобных бухт, а в Желтое море европейцы попали только в восемнадцатом веке.

Первыми европейцами в Корее, как и в Японии и Китае, были религиозные миссионеры. Воспринимали их неоднозначно: религиозная картина в стране была достаточно пестрой, буддизм и конфуцианство были сильно разбавлены шаманизмом, поэтому проповедь христианства корейцы воспринимали в целом равнодушно — до тех пор, пока святые отцы не начали вмешиваться во внутренние дела государства. Наиболее сильного влияния христианское духовенство достигло при короле Сун Чжоне, в начале девятнадцатого века.

Европейское проникновение в Корею значительно усилилось после Опиумных войн, когда внутренний кризис в Китае достиг своего пика. Главные усилия европейских стран были направлены на «раскрытие» Кореи. Имея собственного монарха, Корея, по мнению европейцев, вполне могла стать самостоятельным государством, и в этом намерении они предполагали одним выстрелом убить двух зайцев. Во-первых, значительно ослаблялась система территориальной безопасности Китая, создавался по сути плацдарм в тылу Поднебесной. Во-вторых, Корея без китайской поддержки становилась невероятно легкой колониальной добычей: не имея никакого опыта внешнеполитической деятельности, не имея собственной политической элиты (практически вся аристократия была прокитайской), имея самые зачаточные формы промышленности и торговли и совершенно небоеготовую армию — страна, казалось, могла упасть в руки завоевателю, как перезревший плод с ветки.

Первое изображение корейца в Европе, рисунок Рубенса

Этого не случилось только потому, что желающих проглотить Корею оказалось слишком много… Но обо всем по порядку.

Англичане начали регулярную картографическую съемку корейского побережья в тридцатых годах девятнадцатого века: королю Сун Чжону доложили об английских кораблях, появившихся у острова Кодэдо. От них не отставали французы и американцы. Прежде всего они настаивали на необходимости было открыть корейские порты, чему резко противились китайцы. Попытки проникнуть внутрь страны предпринимались неоднократно, однако после Второй опиумной войны эта задача сильно облегчилась. Китай был фактически повержен, ему можно было диктовать условия — в том числе и относительно Кореи. Европейцы довольно громко постучались в корейские ворота: обстрел острова Канхва французскими военными кораблями в 1864 году вынудил корейскую аристократию впервые задуматься о самой возможности Китая защитить своего вассала от внешнего врага. Множество вопросов оставалось без ответа.

После смерти короля Чер Чжоня в 1864 году на престол вступил его двенадцатилетний наследник Ко Чжонь, фактически же власть перешла к регенту — его отцу Ли Хэ Ину, получившего придворный титул тэвонгуна, то есть «опекуна короля». Он был яростным сторонником политики закрытых дверей, недопущения иностранцев в Корею. Того же мнения была многочисленная придворная камарилья, искавшая в любом случае прежде всего собственных выгод. При этом в стране практически не было армии, крестьянство было совершенно бесправно и забито, всю торговлю страны держали китайцы. Государство являлось таковым только по внешним признакам, в реальности это было квазигосударственное образование с очень неясными перспективами собственного развития. Именно в этом качестве оно и представляло наибольший интерес для потенциальных колонизаторов. Новизной в этом вопросе было присутствие Японии среди колонизаторов, но об этом несколько позже.

Следует отметить, что, как в Китае, так и в Корее, наиболее просвещенная часть истэблишмента понимала необходимость реформирования государственного устройства — прежде всего для того, чтобы укрепить страну перед лицом внешней угрозы. Тэвонгун принадлежал как раз к той части аристократии, которая выступала за реформирование страны — но, как и в Китае, главной задачей реформ было сохранение феодальных порядков и государственного правления. В общем картина мало отличалась от китайской, разве что масштабами и некоторыми специфическими деталями.

Прежде всего, для реформ нужны были деньги. Наравне с уже привычными способами выколачивания денег из подданных — введения новых налогов, настоятельные «рекомендации» богатым аристократам «жертвовать средства для укрепления монархии», было предпринято нечто новое: в 1866 году по предложению министра Ким Бен Хака начали чеканить новую монету, стоимость которой установили искусственно. В короткий срок было изготовлено и пущено в оборот несколько тысяч вон, новых денег. Финансовый кризис не замедлил явиться: быстро вздорожали продукты, прежде всего рис. В поисках выхода правительство прибегло к неординарной мере: были закуплены старые китайские монеты, вышедшие из употребления. Китайские монеты, составлявшие по реальной стоимости, не более трети от корейских, правительственным декретом были уравнены со старыми корейскими деньгами. Эта «спасительная мера» окончательно добила финансовую систему страны.

Не лучше обстояли дела и с реформированием армии. Армия Кореи того времени — обычная феодальная вооруженная сила, которую содержали и которой «командовали» князья, получавшие это право по наследству. В 1865 году тэвонгун ликвидировал военное ведомство и взялся за реструктуризацию армии. Начал с того, что создал 4 государственных военных поселения на северных границах — именно на север, точнее, в Россию, шел самый значительный отток местного населения. На острове Канхва, считавшемся воротами Сеула, были выстроены форты и установлены сильные береговые батареи. Опасаясь нападения Японии (корейские правители тоже несколько веков опасались вторжения именно с «Восточных островов за Цусимой» — ровно столько же японцы лелеяли мечту о покорении «Страны утренней свежести за Цусимой»), — восстановил крепостные стены Сеула. Военным было приказано осваивать верховую езду: в Маньчжурии были закуплены лошади, распределявшиеся среди дворян в принудительном порядке. Дворяне, проживавшие в столице, должны были содержать по одной-две лошади и конюха. В Японии были закуплены винтовки со штыком европейского производства, была перевооружена прежде всего дворцовая стража и несколько пехотных полков. Инструкторами были японцы — разведка боевых возможностей корейской армии шла полным ходом…

Патриотический дух нации было решено поднять за счет повышения авторитета королевской власти. Были изданы портреты монарха, которые велено было держать в домах на видном месте. С апреля 1866 по ноябрь 1868 года были проведены грандиозные строительные работы по восстановлению и реконструкции королевского дворца в Сеуле. Все население страны было обложено дополнительным налогом, со всех концов страны крестьяне были мобилизованы на трудовую повинность. Идти в Сеул предстояло пешком даже из самых отдаленных горных провинций: дороги были ужасными, а транспортом во многих деревнях служили… коровы, на которых и пахали, и ездили верхом. «Пожертвования» со стороны богачей вознаграждались многочисленной придворной синекурой.

Были предприняты значительные усилия для ограничения влияния монастырей, которые были оплотом прокитайского конфуцианского духовенства. Речь шла не о стремлении избавиться от китайского влияния, и уж точно не об укреплении католицизма. Просто монастыри были реальным и серьезным конкурентом государства в выколачивании денег из населения. Конкуренция с государством в этом важном вопросе не приветствуется ни в одной стране мира, Корея не исключение…

Если говорить в общем, то реформы тэвонгуна в общем создали некоторое движение в стоячей воде корейского пруда, но новой струи в него не добавили. Вместо обожания императора подданные все больше стремились удалиться из-под его божественной руки: в конце шестидесятых годов число корейцев, перешедших Туманган и оставшихся в России, исчислялось уже тысячами. Новое вооружение требовало новых солдат и офицеров, которых неоткуда было взять. «Западные варвары» продолжали творить, чего хотели, у корейских берегов.

В 1866 году отряд из семи французских кораблей под командованием адмирала Роса напал на остров Канхва. Их нападение было отбито с большими потерями и для нападавших, и для оборонявшихся. В том же году американский корабль «Шерман» дошел до Синдяна, в непосредственной близости Пхеньяна. Изумительно хамское поведение американских пиратов вывели из терпения даже сверхвежливых корейцев: губернатор провинции Пхеньян Пак Гю Су собрал два десятка рыбачьих лодок, дождался темной ночи и попросту сжег американца. Команда была перебита до единого человека, на берег не выбросило ни одного. Американцы послали на поиски «Шермана» еще два корабля, которые отнюдь не выполняли порученную миссию. Экипажи «Чайны» и «Греты», выдавая себя за русских моряков (курсив мой. — М. К.), высадились на берег в провинции Чунчендо и совершили возмутительный акт вандализма: разрыли могилу отца тэвонгуна — то есть дедушки короля! — Нам Дён Гуна. Искали сокровища королевской семьи… Скандал вышел довольно громкий. Американцы были вынуждены потратить немало сил, чтобы его пригасить.

Однако не унимались. Корея представляла для них исключительный военный интерес. Американский исследователь Р. Деннет в книге «Рузвельт и русско-японская война», изданной в 1925 году в Нью-Йорке, особо подчеркнул: «При обсуждении правительством США проблемы приобретения военно-морских баз еще за 30 лет до завоевания Гавайских островов и Филиппин, было решено, что Корея будет одним из первых районов для будущих военно-стратегических баз». Саркастически ухмыльнувшись, подтвердим, что идея сия вполне актуальна для США и по сей день…

Новая попытка реализовать эту потребность была предпринята в 1871 году. Отряд из шести вымпелов (1230 матросов и морских пехотинцев, 85 орудий) под командованием командующего Тихоокеанской эскадрой контр-адмирала М. Роджерса прибыл к многострадальному острову Канхва с задачей разрушить военно-морскую базу Гвансендин. Даже повод для подобного действия не был выдуман: разнести в хлам, и все. Однако американцам сильно не повезло: сильное волнение и отжимное течение затрудняли стрельбу с кораблей, а немецкие инструктора-артиллеристы, ставившие крупповские пушки на крепостные форты, с истинно немецким педантизмом пристреляли практически всю акваторию и составили очень толковые стрельбовые таблицы. Разобраться в них мог любой мало-мальски смыслящий канонир. Огонь оказался не просто мощным, но и предельно сосредоточенным: шесть орудий крепостной батареи садили снаряды один за другим практически в одно место, не давая американцам маневрировать. Попытка десантировать ночью морскую пехоту на шлюпках привела к окончательному поражению: в рукопашном бою корейцы были гораздо искуснее. Инцидент в Гвансендине не покрыл флаг Тихоокеанской эскадры неувядаемой славой. На корейской земле появились первые американские могилы…

Американская экспедиция в Корею

Постоянные попытки иностранцев проникнуть в страну извне произвели определенное действие в общественном сознании: разрозненные части корейского общества начали консолидироваться перед угрозой внешнего вторжения. Тэвонгун провозгласил: «Кто не борется с западными варварами, тот примиряется с ними, а кто примиряется с ними, тот изменник родины». Все иностранное подвергалось осуждению и уничтожалось. Торговля иностранными товарами была запрещена, их было приказано собрать и сжечь. Было аннулировано торговое соглашение с Японией, под страхом смерти запрещалось ввозить иностранные товары из Китая через Синыдзю.

Десять лет политики тэвонгуна изменили корейскую действительность, но не смогли подготовить страну к тяжелым испытаниям, которые ей предстояло пройти. Впоследствии он был удален от власти и сослан сторонниками прокитайской дворцовой группировки, во главе которой стояла королева Мин.

В 1876 году, через два года после неудачной Тайваньской экспедиции, отряд военных кораблей из пяти вымпелов под командованием Курода Киетака и Иноуэ Каору прибыл на рейд Канхва. В результате переговоров, состоявшихся на этом острове между японцами и представителями корейского короля, был заключен договор, получивший наименование Канхваского. Заметим очень важный момент: в переговорах китайцы не участвовали. Совсем. Договор начинался очень многозначащей фразой: «Корея как государство пользуется теми же верховными правами, что и Япония».

Для японской торговли (любыми товарами, в том числе иностранными, главным образом английскими) открывались три корейских порта: Пусан, Инчхон и Вонсан. Япония получала право иметь свое посольство в Сеуле. Таможенных пошлин на японские товары не устанавливалось — но при этом не учитывались и тарифы китайско-японского торгового договора шестилетней давности. По сути, Корею делали громадной дырой для японской контрабанды на китайский рынок. Статья 7 давала японцам право на картографирование всего корейского побережья — и западного, и восточного. Согласно статье 8, японское правительство могло назначать чиновников для обслуживания японских купцов, живших в корейских городах. Статья 9 устанавливала, что «народы обеих стран свободно могут вести торговлю между собой и чиновники обоих государств не имеют права ограничивать их торговлю и чинить им препятствия». Подписав этот договор, Корея сама себя лишила возможности контролировать собственный рынок. Вдобавок ко всему, статья 10 устанавливала экстерриториальность японских граждан: они становились неподсудными корейским законам. Еще более интересным было Приложение к Соглашению: японцы предлагали Корее посредничество в установлении отношений с другими государствами, поскольку Корея не имеет связей с другими странами, а Япония со многими из них «находится в дружбе», может и посодействовать в случае чего… В реальности же Япония всеми силами стремилась сохранить собственную монополию на отношения с Кореей.

На полях отметим, что в заключении Канхваского договора более всего была заинтересована не Япония — хотя и ее интерес очевиден, — а Англия. Запретив ввоз иностранных товаров из Китая, корейские власти нанесли удар именно по английской торговле, так как китайцы торговали товарами главным образом английского производства. Англичане нашли возможность поправить свои дела — и заодно показали длинный нос дядюшке Сэму. Восхитительно красивая комбинация, нечего сказать. А что касается Японии — она очень грамотно освоила недавний опыт европейского проникновения в свою страну, и весьма удачно его повторила уже сама, в Корее. Японцы до сего дня славятся во всем мире своей способностью к усердной учебе и тщательному выписыванию иероглифов — в прямом и переносном смысле слова.

Японцы смогли удержать эту монополию всего шесть лет — до 1882 года, когда был заключен последний «интимный» японо-корейский договор в Инчхоне, на основании которого японцы получили исключительно ценную возможность легально держать своих солдат в Сеуле для защиты посольства. За эти шесть лет они успели немало.

Вот что писала газета «Владивосток» в номере от 4 декабря 1894 года (номер был траурным, посвященным сороковинам Александра III): «…гавань Чемульпо возникла… лишь несколько лет тому назад, вследствие настойчивого требования японцев предоставить им место для выгрузки судов ближе к Сеулу и к устью реки Хань. Корейцы отвели для этой цели в 1883 году пустопорожнее место на берегу, близ одного рыбачьего поселка, верстах в 40 от столицы. Какова была потребность для такой гавани, явствует из того, что не прошло и трех лет, как на уступленном пустопорожнем месте возник небольшой городок с 80 домами и 1000 жителей, торговые обороты которого уже превышали уже бывшего до того наиболее значительным порта Пусана. К 1893 году здесь уже было, кроме значительного туземного населения, до 3000 японцев, до 1000 китайцев и около 20 человек европейцев. В будущем, вероятно, откроется еще порт и при устье Тай- тонга, ведущий к большому городу Пхеньяну, о чем уже заходила речь и ранее». Японское население корейских портов стремительно растет, некоторые купцы расселялись в богом забытых рыбацких деревушках приказным порядком. Японская торговля сделала свое дело: в стране появилась масса спекулянтов и перекупщиков, как и положено в такой ситуации, — крепко приправленных криминалом. Шальные деньги создавали прекрасные возможности для еще большего расцвета махровой коррупции. Купить можно было любого чиновника, дело было только в цене.

Американцы предприняли громадные усилия к тому, чтобы проникнуть внутрь этой «лавки старьевщика с японской вывеской и английскими товарами». Морской министр США в своем письме-распоряжении адмиралу Шуфельду писал: «США должны рассматривать этот вопрос не только с точки зрения наших торговых интересов, но и с точки зрения защиты Кореи от притязаний соседних с ней стран… В переговорах с правительством Кореи применять любые целесообразные (курсив первоисточника) способы, вплоть до компромиссов, и добиться открытия корейских портов для американских товаров. Вам надлежит как следует подумать над достижением этой цели».

Адмиралу приходилось решать непростую задачу. Американцы порядочно испортили о себе мнение своими пиратскими выходками: корейцы еще помнили разрытую могилу королевского дедушки. Именно к американцам корейцы испытывали нескрываемую неприязнь. С другой стороны, попадать в полную зависимость от Японии тоже было не резон. И наконец, главным решающим фактором стало участие Китая в подписании этого договора. Таким своеобразным способом Китай пытался восстановить в глазах корейцев свой статус сюзерена.

Договор Кореи и США был подписан в мае 1882 года. Однако китайцы при этом крупно просчитались: благосклонно принимая китайское посредничество в переговорах, американцы наотрез отказались включить в договор пункт о признании вассальной зависимости Кореи от Китая. Корея — независимое государство, и это не обсуждается. Full stop, gentlemen.

На основании заключенного с Кореей договора США получали режим наибольшего благоприятствования в торговле, консульскую юрисдикцию США в Корее до тех пор, пока США не признают, что корейское судопроизводство соответствует нормам и обычаям, принятым в Америке. Американским военным кораблям разрешалось пополнять запасы в корейских портах — на самых льготных условиях. Американские торговые представители мгновенно отреагировали на возможности нового рынка: из Японии и Калифорнии значительные массы американских товаров потекли на Корейский полуостров.

Англичане поняли, что их оставили за флагом. Японцы, якобы работавшие на доходы английского рынка, оказались изрядными плутами, поскольку в реальности работали исключительно на собственные интересы. Задача английской дипломатии существенно усложнилась: необходимо было навязать Корее договор еще более жесткий, чем японский и американский. И дипломаты эту задачу решили…

На основании англо-корейского договора 1883 года, для английской торговли с Кореей открывались порты Инчхон, Вонсан и Пусан, а также столица страны Сеул и город Янхвадин. При этом англичане как бы ненароком «приватизировали» целый архипелаг островов Комундо, где основали порт Гамильтон. Английские военные корабли могли не только пополнять запасы, но и свободно заходить в любой порт Кореи по любому поводу, при этом экипажи могут высаживаться на берег без уведомления властей. Англичане имели право высаживаться в любой точке побережья. Английские купцы получали право приобретения земельных участков в постоянное пользование с правом их передачи другим лицам. Корейским официальным властям не разрешалось входить в дома англичан даже для ареста преследуемых корейцев, им запрещалось подниматься на борт английских кораблей. Англичане сумели добиться вещей на первый взгляд совершенно немыслимых: только английские власти могли арестовывать корейских преступников, находящихся в домах англичан, и передавать их корейским властям — если англичане сочтут это возможным. Теперь в английском доме можно было спрятать любого нужного корейца — в стране с очень нестабильной ситуацией такой возможностью будут стремиться воспользоваться очень многие, есть возможность выбирать самых нужных…

Англо-корейский договор послужил стартовым флажком всем оставшимся европейским странам. Договора с Кореей заключались кавалерийскими темпами: всего за два года, с 1884 по 1886 год их заключили Германия, Россия, Австро-Венгрия, Италия, Франция. Китаю оставалось только наблюдать за происходящим, лелея надежду при случае отыграться.

Отметим на полях: европейские государства и Америка отнюдь не обольщались относительно возможностей корейского рынка: бедная страна, бедные люди. Но возможность получить государственные заказы на вооружения, на железнодорожное строительство, на развитие портов — это было гораздо привлекательнее. Именно на корейском оселке проверялась возможность активного внедрения европейского капитала на Дальнем Востоке. Во многом это удалось.

Так закончилась эпоха корейской закрытости. Но благоденствия и мира в страну это не принесло. Первичное накопление капитала предполагало беззастенчивый грабеж страны и нещадную эксплуатацию ее жителей. При этом европейские государства отличались друг от друга только возможностями такого грабежа и эксплуатации. Все это вызывало неприязнь к «иностранным захватчикам», в корейском обществе начали проявляться зачатки национального самосознания и государственного мышления.

Среди молодежи начали распространяться идеи относительно сильной страны, в союзе с которой Корея может избавиться от «иностранного порабощения». Китай на эту роль уже не подходил, а «сильная страна» пока внимательно выжидала и активно будировала такого рода настроения среди молодых корейцев. Их частенько приглашали в Японию, давая возможность воочию убедиться в успехах азиатской страны, вставшей на путь прогресса. Многие из тех, кто некоторое время пожил в Японии, начинали рассуждать о «корейской Мэйдзи-исин».

Наиболее приметным среди них был Ким Ок Кюн, которому принадлежит совершенно особая роль в истории японо-китайской войны. Он со своими сторонниками создал подобие политической партии, которая в корейской истории получила название «прогрессивной». Именно на нее японцы и сделали ставку, намереваясь поставить у власти правительство, лояльное прежде всего японским интересам. Решить эту задачу разом должен был государственный переворот, получивший название почтового.

Королева Мин

Король Коджон

Переворот был намечен на 4 декабря 1884 года — день торжеств по случаю учреждения корейской почты. Начальником почтового ведомства назначался один из «прогрессистов», Хон Ён Сик, которому и предстояло возглавить мятеж. На банкете в почтовом ведомстве собралось множество гостей, но японский посол Такедзая запаздывал: он ждал сигнала для того, чтобы в нужный момент привести на банкет вооруженных солдат. В условленный час в соседнем здании вспыхнул пожар, толпа хлынула к выходу. В этой сумятице многие противники прогрессистов, сторонники консервативного правления были попросту перебиты наемными головорезами и солдатами. Среди убитых были ближайшие родственники королевы Мин — заметим это особо, это обстоятельство еще сыграет свою роль. «Вовремя подоспевшие» японские солдаты увезли короля под своей охраной во дворец. Той же ночью было объявлено о формировании нового кабинета из членов партии прогрессистов. 6 декабря новое правительство обнародовало довольно сумбурную декларацию о своих намерениях, в которой требование возвращения на родину тэвонгуна соседствовало с требованием закрытия королевской библиотеки. Декларация удивляла своей помпезной грандиозностью и вызывала обоснованные сомнения относительно возможности ее реализации в течение ближайших лет двухсот. При всей своей выспренности и абсолютной нереальности в реализации направленность декларации была очевидна: она была направлена против партии королевы Мин, против про- китайских консерваторов. Было бы нелепо полагать, что король поддержит такого рода намерения.

Юань Ши Кай

Переворот закончился ничем. Провозгласив свои намерения, прогрессисты замерли в ожидании восторгов со стороны народа. Восторгов не воспоследовало, а что делать дальше — прогрессисты представления не имели. А тучи сгущались: Китай был готов активно вмешаться в ход событий. Ведь заключившая множество договоров с разными государствами Корея не разорвала вассалитета с Китаем — стало быть, формально Китай имел полное право вооруженной силой навести в стране порядок. Ни с кем не согласовывая и не особенно ставя в известность о своих намерениях.

Буквально в день провозглашения декларации прогрессистов китайский резидент в Сеуле генерал Юань Ши Кай поставил ультиматум королю: либо китайцы наводят порядок железной рукой, либо на вешалке в королевской прихожей завтра будет висеть чужой зонтик. Король благоразумно согласился с предложением китайского генерала — который, к слову сказать, находился в Сеуле вместе с двумя тысячами своих солдат. Вечером 7 декабря китайские солдаты вошли во дворец и заявили о своем намерении «обеспечить безопасность короля». Японцы шустро ретировались — и из дворца, и из Сеула в Инчхон. Однако взбудораженная известием о мятеже толпа успела разгромить несколько японских лавок и убила двоих японских подданных. Сильно пострадало и японское посольство, хотя число убитых там осталось неизвестным. На этом «почтовый» мятеж и завершился.

Авторская пометка на полях: японцы приложили руку и к подготовке выступления корейцев, и к обеспечению их всем необходимым. В результате сложных политических интриг, в которые оказались втянутыми и немцы, и французы и даже поляки (переводчик французского посольства в Токио — Юзеф Адам Сенкевич, родственник известного польского романиста) были получены от французов обещания предоставить до одного миллиона иен для этих целей. Однако осторожная позиция министра иностранных дел Ито Хиробуми и неготовность армии и — главное — флота к боевым действиям на материке вынудили сочувствующих прогрессистам японских политиков (Фукудзава Юкити, Гото Сёдзиро) отказаться от помощи им.

Заговорщики поплатились сполна. Значительное большинство из них было казнено, немногие — в том числе Ким Ок Кюн — сумели бежать за пределы страны, укрывшись в конечном счете в Японии.

Японская дипломатия предприняла усилия для того, чтобы «восстановить лицо» после бегства из Сеула. В январе 1885 года в Сеул послом Японии прибыл сам Министр иностранных дел Иноуэ Каору. С порога отметая требование Кореи выдать «преступников», укрывшихся в Японии, посол потребовал у Кореи принести извинения за «оскорбления» японцев, имевшие место во время мятежа. В новом японо-корейском договоре, получившим название Хансенского, или Сеульского, корейское правительство брало на себя обязательства: во-первых, принести официальные извинения Японии, во-вторых, выплатить сто десять тысяч вон семьям убитых и пострадавших в ходе мятежа, в третьих, отвести земельные участки для постройки нового здания японского посольства и казарм для японских солдат, число которых будет оговорено особо. Для строительства казарм следует выделить еще 200 000 вон. Наконец, корейское правительство должно примерно наказать бунтовщиков. Япония оставляет за собой право защиты своих подданных всеми доступными ей средствами.

Ким Ок Кюн

В общем, появились две силы, каждая из которых была готова, не щадя живота своего, защищать мир и благоденствие в доме своего то ли соседа, то ли сожителя. Естественно, рано или поздно «защитники» придут к необходимости выяснить, чьи права в этом отношении больше.

Но пока они к этому не готовы, поэтому предпочитают договориться о том, как не мешать друг другу.

Тяньцзинский договор Японии с Китаем 1885 года по сути своей курьезен до изумления. Япония, уже признавшая в предыдущих договорах «равенство» Кореи самой себе, договаривается с Китаем о введении войск в Корею, поелику это понадобится. У Кореи никто не спрашивает, нужны ей войска «усмирителей» или же нет. Китай и Япония сами решают, когда и сколько войск каждый из них пошлет в Корею, но при этом они обязуются известить об этом партнера подоговору и по мере истечения надобности войска обязуются вывести. После заключения Тяньцзинского договора Корея оказалась зависимой от военной силы уже двух государств, а не одного, как было раньше. Собственных возможностей противостоять ни одному из них у Кореи не было. В силу этого обстоятельства Корея неминуемо должна была стать ареной военного противостояния «опекунов». С подписанием Тяньцзинского договора начался отсчет времени, оставшегося до неизбежного столкновения.

 

Глава четвертая

ЧТОБЫ ПОРАЗИТЬ ВРАГА, МЕЧ ДОЛЖЕН ЛЕГКО ВЫХОДИТЬ ИЗ НОЖЕН…

(надпись на сацумском клинке восемнадцатого века)

Ситуация, сложившаяся вокруг Кореи в 1885-94 годах, может быть охарактеризована салунной фразой подвыпивших ковбоев: «Дайте места для драки». Каждый из потенциальных драчунов утаптывает пространство за спиной, раздвигает стулья, чтобы не мешали, и исподтишка подглядывает за соперником…

После «почтового» мятежа китайцы, как им казалось, остались главной силой в Корее. Покончив с французской войной, можно было вплотную заняться делами на собственном заднем дворе, как иногда называли Корею в Пекине. Прежде всего, были предприняты значительные усилия к усилению прокитайской группировки Мин. Вынашивались идеи физического устранения тэвонгуна, но побоялись резкого взрыва общественного недовольства. Страну завинчивали на все гайки, дабы даже мысли не появилось о возможной «смене караула». Значительно возросли вес и полномочия резидента в Сеуле генерала Юань Ши Кая. Ни у одного китайского чиновника в голове не умещалась бредовая идея о корейской независимости…

Свою роль сюзерена Китаю удалось утвердить, выступив в качестве посредника в довольно жесткой дипломатической ситуации, возникшей между Россией и Англией. Как уже упоминалось, Англия втихаря захватила целый архипелаг Комундо, основав там порт Гамильтон. России это не понравилось. Было заявлено, что если Англия не уйдет с захваченных территорий, Россия себе тоже чего-нибудь заберет. Корею ни те, ни другие не спрашивали. Но к Китаю Россия обратилась за посредничеством. Самое интересное, что англичане согласились с претензией и ушли с островов.

Авторская пометка на полях. Не следует обольщаться насчет возможностей России в те годы, тем более на Тихом океане. Эскадра была маленькой, никакой реальной угрозы англичанам она не представляла. Возможности российской экономики в сравнении с английской были совершенно несопоставимы. Громкий голос оскобленного достоинства явно прозвучал по немецким нотам — Англии давали понять, что против нее может сплотиться все европейское сообщество. А на Дальнем Востоке вдруг оказалось слишком много европейских интересов. Причем новые, германские, еще не были громко заявлены, но от этого менее претенциозными не становились…

Китайским купцам в Корее была дана зеленая тропа. Английские товары начали интенсивно поступать на корейский рынок — уже не в японской, а в китайской упаковке. Начиная с середины восьмидесятых годов, китайские купцы сильно потеснили японцев. Если в 1885 году китайский экспорт составлял примерно четверть японского, то к 1892 году эти показатели почти сравнялись: 45 % против 55 %.

Однако товарные показатели рынка качественно менялись. Если в течение пяти лет с 1878 по 1882 год в общем объеме товаров, проданных японскими купцами, собственно японских было всего 11 %, то уже к 1889 году их стало 62 %, а к 1894 — 84,4 %! Эти цифры наглядно отражают существенный рост японской промышленности, которая интенсивно развивалась в предвоенное десятилетие. При этом следует подчеркнуть, что вектор экономического развития, избранный с самого начала эпохи Мэйдзи, выдерживался неукоснительно. Государство сохраняло жесткий контроль над определяющими, стратегическими отраслями промышленности: металлургией, угледобычей, кораблестроением, железными дорогами. В частные руки были переданы конкурентные и менее важные отрасли: рыболовство, легкая промышленность, розничная торговля, строительство. Были предоставлены значительные государственные субсидии частным и смешанным компаниям, занимавшимся строительством по государственным подрядам и судоходством. Наиболее выдвинулся в этот период банкирский дом Мицубиси, активно поддержавший в свое время антитокугавскую оппозицию в Сацума и Тоса.

Уже в начале восьмидесятых — после подавления Сацумского восстания — процесс слияния власти и капитала набрал максимальную мощность. Те, кто не успевал занять свое место в стремительной гонке, — беспощадно выбрасывался из большого бизнеса на обочину. Государственная собственность по смехотворным ценам уходила в частные руки. Огромные капиталы создавались за день и лопались за час. Всего за два-три года из общего числа крупных финансово-промышленных корпораций выделились самые крупные: уже упоминавшиеся Мицубиси, Мицуи, Сумитомо, Ясуда, Кавасаки, Фукунава, Танаки, Асано. Этим уже не было необходимости конкурировать друг с другом в сфере производственной, поскольку в своих сферах у них уже практически не было конкурентов. Они могли состязаться только в объеме капиталов, но здесь свои интересы государство обороняло жестко и бескомпромиссно: или делитесь капиталом с государством, или лишитесь всего. Успехи экономического развития решили демонстрировать наглядно, причем опять же способом, заимствованным в Европе: промышленные выставки стали проводиться регулярно, начиная с 1877 года, и прогресс промышленности и сельского хозяйства можно было увидеть воочию. Даже самое непрестижное рыболовство получило оценку своих заслуг: приветствие выставке морских промыслов в 1883 году прислал сам Мэйдзи, что было совершенно немыслимым еще несколько лет назад.

Упомянутые интересы экономики четко определялись перспективами политического развития. Чтобы не попасть в положение Китая, Япония должна встать вровень с теми, кто довел Китай до его нынешнего состояния. Поскольку главным инструментом колониальной политики всегда и везде были мощные вооруженные силы — именно создание таковых и было определено как главный приоритет внутренней политики страны на ближайшие десять лет. После подавления Сацумского восстания, с устранением последней внутренней угрозы политической системе, правительство решительно встало на путь расширения промышленности по производству вооружения. Расходы государственного бюджета на вооружения росли непрерывно. За 6 лет, с 1881 по 1887 год, расходы на нужды армии возросли на 60 %, с 6,6 до 12,4 миллионов иен, а за десятилетие — с 1881 по 1891 год — расходы на создание и совершенствование военно-морских сил — на 200 % и составили в конечном счете 200 миллионов иен! Сам император экономил и жертвовал часть дворцовых расходов на вооружение кораблей! Что уж говорить об остальной нации…Такие расходы требовали увеличения доходной части бюджета на порядок. Необходимо было прежде всего усовершенствовать налоговую систему страны, причем сделать процесс сбора налогов максимально прогнозируемым и управляемым. С этой задачей правительство справилось менее чем за шесть лет.

Главным объектом налогообложения в стране была земля. Создание класса земельных собственников, способных платить земельный налог, было важнейшей задачей социальной политики правительства.

Философия этой проблемы изложена в правительственной прокламации, посвященной вопросу о разрешении купли-продажи земли. Вот что в ней говорилось: «Тот, кто умен и бережлив, становится богатым. Тот, кто ленив и расточителен, становится бедным. Если мы закрепим приобретение земли и попытаемся уравнять богатого с бедным, то это будет означать ограничение богатого в угоду бедному, а это постепенно примет такие размеры, что подорвет положение благоразумных и бережливых людей и создаст благоприятные условия для праздных и расточительных». Богатый налогоплательщик был очень нужен для вооружающейся страны. Главным критерием налогообложения стала стоимость арендованной или собственной земли, а не величина собранного урожая, как было ранее. 3 % от стоимости земли составил государственный налог, еще 1 % — местный. В такой системе налогообложения мелкий собственник стремительно разорялся и переходил в разряд арендаторов — то есть налог государство получало в любом случае, поскольку разорившиеся землевладельцы свою землю вынуждены были продавать за долги в государственную собственность. Более 46 тысяч гектаров земель сельскохозяйственного назначения перешли в собственность государства. Почти триста семьдесят тысяч крестьян лишились своей земли. Их сыновья, потеряв связь с деревенской общиной, были главным призывным контингентом. Бывшие землевладельцы становились арендаторами богатых латифундистов или (что чаще) государства, средний размер арендной платы составлял до 60 % стоимости урожая. На перенасыщенном внутреннем рынке труда постоянно возникали проблемы незанятых рук.

Политические силы страны также определяли свои позиции по отношению к военным намерениям правительства. Чтобы набранная динамика процесса не потеряла своего ускорения, окончательно была добита система стратегического управления страной: в 1885 году семисотлетний Дадзёкан был упразднен, и власть перешла к кабинету министров, который возглавил Ито Хиробуми.

Либеральная партия (дзиюто), сложившаяся к началу восьмидесятых годов, выступала за свободу предпринимательства прежде всех остальных государственных задач. Идеологические лидеры партии — самураи Тоса и Хидзэн, весьма заинтересованные распространить предпринимательский элемент на материк, прежде всего в Корею и Китай. Это была партия крупной буржуазии.

Партия реформ (риккэн кайсинто) состояла главным образом из крупных государственных чиновников, научной интеллигенции, сформировавшейся за последние десятилетия. Значительное влияние в партии имела корпорация Мицубиси, активно ее спонсировавшая. Девиз партии — медленно, но верно. Политически это была партия центристская.

Наконец, конституционная императорская партия (риккэн тэйсойто), оформившаяся примерно в то же время, что и две предыдущие, была организована как правительственная партия, имевшая задачей обеспечить своей поддержкой все намерения императора. Партия право-консервативная.

Партийная борьба, получившая интенсивное развитие в течение двух-трех лет середины восьмидесятых, привела к полному превосходству конституционалистов: обе противостоящие ей партии самораспустились.

Премьер-министр Ито Хиробуми приступил к формированию новой аристократии. Взамен утраченных самурайских званий были введены новые титулы нового японского дворянства, составившие пеструю смесь из титулов всей Европы: князь, маркиз, граф, виконт, барон. Государственная служба теперь становилась не почетной обязанностью, перешедшей по наследству, а родом профессиональной деятельности, для чего был введен обязательный экзамен для кандидатов на замещение вакантных должностей. Функции министерств были четко разграничены и координировались премьер-министром в зависимости от важности и сложности задач, которые предстояло решать. Однако все эти меры не смогли сломать векового самурайского менталитета: кумовство и землячество продолжали играть в японской государственной системе значительную роль, и сацумские самураи, перестав называться таковыми, не перестали таковыми быть. Военный флот стал их вотчиной, служба в нем — главным и наиболее достойным занятием, куда сухопутным хидзэнским вход был заказан.

В 1888 году был создан Тайный совет, во главе которого встал премьер-министр Ито. Этот орган был предназначен для разработки и осуществления политической и экономической стратегии.

По сути, это был генеральный штаб японского милитаризма, поскольку именно здесь принимались решения и ставились задачи всей государственной системе. Подготовка войны в Корее началась практически сразу после Тяньцзиньского договора с Китаем, но Тайный совет довел этот замысел до исполнительных директив всем, кто для этой войны предназначался. Внутри него же разрабатывались основы японской конституции (опубликована в феврале 1889, принята в ноябре 1890), и положения о японском парламенте.

Авторская пометка на полях. Выборы в нижнюю палату прошли 1 июля 1890 года. Явка была неимоверно высокой — 93,9 %! Однако правом голоса обладали не более 1,14 % населения страны: только мужчины старше 25 лет, проживавшие в данном округе не менее года и платившие прямые налоги (земельный и подоходный) не менее 15 иен в год. Жители Хоккайдо и Окинавы до выборов допущены не были. Таким образом, по всей Японии набралось всего чуть больше 450 тыс. человек избирателей: в огромном Токио их было всего 7364,а в крошечной Хиросиме — 1300. Конкуренция на 300 мест нижней палаты была достаточно жесткой: на одно место претендовало от 3 до 6 человек. Две трети депутатов были простолюдинами, одна треть — бывшими самураями. 40 % депутатов было моложе 40 лет, и только 17 % — старше 50. Нижняя палата была моложе и радикальнее министерской команды. И — естественно — оппозиционная правительству. Верхняя — наоборот: полностью ему лояльная.

Первое заседание парламента Ито преподнес как подарок Микадо своему народу. Сложившаяся в парламенте ситуация вполне устраивала и императора, и правительство: никакой самостоятельной роли парламентские партии играть не могли. Все решал Тайный совет и окружение императора. Конечно, партии могли изображать оппозицию, но объединиться, как единая политическая сила, они не могли. Поэтому никакой серьезной опасности режиму не представляли.

Очень серьезно правительство относилось к подготовке новых кадров, в том числе и военных. Те самураи, которым удалось побывать за рубежом и получить там определенные знания, использовались в своей стране по полной мерке. Они занимали высокие государственные и ведомственные посты, им было вменено в обязанность обучать своих подчиненных. После прихода к власти Мэйдзи обучение за рубежом приняло массовый характер: только в США за пять лет с 1867 по 1872 год обучилось более 500 человек. После принятия в 1872 году Закона о всеобщем обучении зарубежная учеба стала его составной частью. Однако как только в обучении начали преобладать западные ценности, император издал Высочайшее волеизъявление по вопросам образования (1879), в котором потребовал возврата к традиционным японским национальным ценностям, составляющим основу ментальности нации. Главным центром высшего образования страны становится университет в Токио (создан в 1877 г.), доступ в который был крайне ограничен. В 1890 году император издал Манифест о воспитании, в котором правящая династия была объявлена абсолютной нравственной ценностью, а служение ей провозглашалось высшей целью морального воспитания подданных и их стремления к добродетели. Многие бывшие «западники» под влиянием консерваторов сильно изменили свои «прогрессивные» взгляды в сторону векового традиционализма. Один из выдающихся деятелей японского образования того времени, Нисимура Сигэки, в 1890 г. писал: «Если бы в ходе ликвидации феодальных княжеств мы не утратили дух самурайского обучения, а сохранили его в национальном масштабе, то не лишились бы ценностей, которые культивировались столетиями — преданности, сыновней почтительности, понятий чести и долга. И образованным людям не пришлось бы сегодня скорбеть по поводу нравственности, павшей на землю. Если мы хотим сформировать отечественное образование на национальных принципах, мы должны взять предшествующую систему за образец». В 1894 году он выскажется еще категоричнее: «Боевой дух японцев поддерживали четыре фактора: клановая система, ритуальное самоубийство, кровная месть и ношение холодного оружия. Сейчас все они упразднены, и это вызывает глубокое сожаление. Закон, запрещающий ношение меча, стал роковой ошибкой. Она должна быть как можно скорее исправлена — этот закон нужно отменить».

Эта идеология в школьном образовании весьма преуспела. После того, как министром образования стал сацумский самурай, бывший японский посол в Великобритании Мори Аринори, усиление имперских тенденций и милитаризация школьного образования приняли невиданный размах. Перед каждым учебным днем все учителя и ученики, почтительно склонив головы, стоя выслушивали императорский Манифест о воспитании. Система всего образования, особенно педагогического, была фактически приравнена к государственной военной службе. Школьная система Японии получила признание за рубежом: ей была присвоена первая премия на Парижской выставке 1889 года.

Закон 1889 года освободил от призыва в армию студентов педучилищ и преподавателей, которые должны были отрабатывать свой срок по распределению. Дисциплинирующие групповые упражнения, физическая закалка и образцовый порядок во всем также входили в число личных приоритетов нового министра образования: Мори считал воинскую дисциплину прекрасным воспитательным средством, с помощью которого можно подготовить образцовых подданных для великой империи. Обычным явлением конца восьмидесятых было назначение армейских чинов без отрыва от службы директорами учебных заведений, а офицеров — преподавателями физической подготовки. Учебные экскурсии, являвшиеся непременной формой обучения, сильно напоминали марш-броски: проводились в любую погоду, сопровождались пением патриотических песен. В школу вернулись самурайские боевые упражнения — правда, с имитационными снарядами, как национальный вид спорта, которым теперь занимались и юноши, и девушки.

Специальное военное образование заключалось главным образом в подготовке офицеров в уже существовавших гражданских учебных заведениях, а также в нескольких небольших военных училищах, созданных по образцу и подобию немецких и английских.

Однако главные капиталовложения государства шли на техническое переоснащение армии и флота, на его подготовку к войне за пределами страны. К началу девяностых годов дело обстояло следующим образом.

Японская армия состояла из постоянной армии с ее запасом и рекрутским резервом, территориальной армии — своего рода внутренних войск, но вполне применимых и в военных действиях против внешнего врага, и народного ополчения, которым потенциально считались все взрослые мужчины страны, не попавшие в первые две категории. Таким образом, говорить о численности японской армии довольно сложно: как правило, цифры относятся только к первому виду вооруженных сил.

На основании всеобщей воинской повинности, в стране подлежали призыву все здоровые мужчины от 17 до 40 лет. Срок службы: 3 года действительной службы, 4 года в запасе постоянной армии и 5 лет — в запасе территориальной армии, всего 12 лет. При этом списки запасных каждый полк составлял для себя, то есть служба японского военнослужащего проходила в одном и том же полку или отдельном батальоне, когда бы он ни призывался. Раненые после излечения также направлялись только в свои полки. Императорская гвардия комплектовалась лучшими рядовыми армии, прослужившими в ней не менее полугода. Избыток призывников числился рекрутским резервом.

За образец для себя Япония приняла европейские армии семидесятых годов, главным образом французскую и немецкую. По числу дивизий постоянной армии территория страны была поделена на 6 дивизионных округов, каждый из которых был разделен на 2 бригадных округа. Каждый бригадный округ комплектовал 2 пехотных полка постоянной армии (с 2 запасными батальонами) и 2 пехотных территориальных полка. Что касается обеспечения обороны малонаселенных и удаленных территорий, главным образом отдельных островов, то здесь в полной мере использовался опыт сибирских и дальневосточных казачьих Войск России, о чем есть смысл сказать подробнее.

Система Тондэхай, введенная законом от 6 сентября 1890 года, предусматривала расселение на побережье солдат, обязанных в мирное время заниматься земледелием. Предполагалось создание замкнутых колоний, населенных молодыми людьми с их семьями, с военной организацией управления. Поселенцы получали значительные и разнообразные льготы при водворении на места проживания, а взамен этого были обязаны нести службу под ружьем в течение 20 лет: 8 лет на действительной службе и 12 лет в ополчении. Каждая колония военных поселенцев составляла роту, число домов не должно было превышать 250. Роты соединялись в отдельные батальоны. Первые поселения Тондэхай были основаны в 1876 году близ Саппоро, административного центра Хоккайдо. К 1890 году имелось уже 10 батальонов с 2325 «казаков».

Офицерский корпус армии пополнялся исключительно производством в офицеры войсковых прапорщиков, причем их производство в младшие лейтенанты происходило не иначе, как по представлению ближайшего начальства и согласия офицеров своей части. В звание же прапорщиков зачислялись исключительно выходцы из имущих классов, окончившие военную школу, и однолетние вольноопределяющиеся, прослужившие в строю. Корпус офицеров Генерального штаба пополнялся офицерами, окончившими высшую военную школу в Токио и прошедшие войсковую стажировку не менее одного года. Генеральный штаб насчитывал всего 42 офицера, но его агентура была фактически беспредельно неисчислимой: разведывательную информацию добывали практически все, считая это своим долгом чести.

К январю 1893 года в японской армии числились 4 353 офицера, 59 730 рядовых. По мобилизации численность армии составляла 4721 офицера и 166671 рядового — следует особо подчеркнуть, что число офицеров мирного и военного времени практически не отличалось.

Винтовка Мурата

Армия имела на вооружении винтовки Мурата образца 1880 года, калибра 11 мм, с дальностью прицела 2 100 шагов.

Авторская пометка на полях. Япония заявила себя серьезным игроком на рынке стрелкового вооружения, жесткая конкуренция на котором до предела обострилась как раз в восьмидесятых — девяностых годах. Производство стрелкового вооружения осуществлялось как частными производителями, так и государственными казенными мануфактурами. Конкуренция между производителями вынуждала искать возможности не просто выжить самому, но и вышвырнуть с рынка конкурента. «Японский Маузер», Мурата Цунеёми (1838–1921) молодость провел в Сацума; противостоял еще английскому нападению. Прославился как лучший стрелок княжества. В 1871 г. Мурата — капитан пехоты, в 1874 г. получил должность в третьем департаменте штаба армии. В 1875 г. он был послан для изучения стрелкового дела в Европу. В 1875 г. в рамках подготовки японского производства конвертированных винтовок Шаспо-Гра Мурата посещает Францию, Германию, Швецию, изучает различные образцы оружия, вступает в контакт с немецкими субподрядчиками. У него готов собственный проект такой конверсии. В родной город Кагосима Мурата возвращается буквально накануне восстания Сайго Такамори. В 1877 г. он майор, стрелковый инструктор в военной школе Тояма. Мурата был известен своим искусством стрельбы, брал призы на японских и международных спортивных состязаниях, и много сделал для постановки стрелкового дела в японской армии.

В 1880 г. Мурата предложил собственную конструкцию винтовки, основанную на конструкциях Гра М1874 и Бьюмонта М1871. Предложенный им патрон 11×60R также был фактической копией французского 11×59,5R, как его обозначали японцы. Оригинальным решением Мураты оказался ствол с пятью нарезами, в то время как Маузер для своей винтовки М1871 заимствовал французский, с четырьмя нарезами, от «шаспо».

Кавалерия была вооружена саблями австрийского образца и укороченными карабинами Мурата. Этот род войск считался самым надежным, ему были приданы функции полевой жандармерии. Полевая артиллерия имела 75 мм. бронзовые казнозарядные пушки и значительный парк горных орудий.

Пехота составляла 4 гвардейских и 24 армейских полка, 3-батальонного состава, в каждом батальоне — по 4 роты. Кавалерия состояла из 7 полков: гвардейского двухэскадронного и 6 армейских трехэскадронного состава. Крепостная артиллерия включала в себя 4 крепостных артиллерийских полка, каждый полк 3-батальонного состава, каждый батальон имел 4 роты. Инженерные войска подразделялись не на полки, а на отдельные батальоны: гвардейский 2-ротного и 6 армейских 3-ротного состава. Полевое оснащение инженерных батальонов ничем не уступало европейским армиям. Обозные войска состояли из 1 гвардейского и 6 армейских обозных батальонов 2-ротного состава. При каждом батальоне полагался один обозный парк. Все тяжести перевозились на вьюках, к этому роду войск придавался специальный корпус носилыциков-кули. Сухопутная доставка всех видов довольствия осуществлялась главным образом ими.

Особенности тактической организации японской армии были следующими. В мирное время полки были сведены в дивизии, в военное время две дивизии составляли армию. Генералы, призванные командовать этими армиями в военное время, в мирное время занимали должности инспекторов армии. Каждая армейская дивизия состояла из 2-х бригад пехоты по 2 полка в каждом (полки 3-батальонного состава, каждый батальон — из 4-х рот), из 3- эскадронного кавалерийского полка, артиллерийского полка, инженерного и обозного батальонов. Всего — 12 батальонов, 3 эскадрона, 6 6-орудийных батарей (24 полевых и 12 горных орудий), 3 инженерных и 3 обозных роты. Гвардейские дивизии были поменьше, 8-ми батальонного состава.

При объявлении мобилизации каждая дивизия формировала дополнительно по 4 пехотных батальона, одному эскадрону, одной батарее, по одной инженерной и обозной роте. Из состава территориальной армии и общего резерва формировалось еще 6 территориальных дивизий.

В военное время каждой дивизии придавались дополнительно понтонные парки (большой и малый), артиллерийский ремонтный парк, санитарное отделение и отделение полевого телеграфа.

Рота военного времени — это 5 офицеров, 25 унтер-офицеров и 200 рядовых. В батальоне военного времени было 4 роты. Кавалерийский эскадрон по военному времени имел 5 офицеров, 30 унтер-офицеров (4 — с ветеринарной подготовкой), 150 лошадей. Артиллерийский дивизион состоял из 2-х батарей по 6 орудий в каждой, 150 человек прислуги и 90 лошадей.

Основы боевой подготовки японской сухопутной армии были заложены германскими инструкторами. Самурайский наступательный порыв чётко регламентировался прописанными до мелочей боевыми уставами. Наступательные действия были признаны приоритетными, но не в ущерб разумной обороне. Вообще тактику японской армии того времени удачнее всего будет назвать экономной. Сохранение материального ресурса ставилось важнейшей задачей командования. Основная тактическая единица — рота.

Фигурки японских кавалеристов

Японская кавалерия была самой слабой частью тогдашней армии: лошадей в стране было мало, ездить на них умели немногие. Этот пробел японские генералы попытались восполнить. Для повышения уровня кавалерийской подготовки в 1892-94 году был предпринят грандиозный проект, равного которому не было в мире: конный пробег майора Фукусима Ясумаса на разных лошадях по маршруту Берлин — Москва — Сибирь — Владивосток — Маньчжурия — Монголия — Китай (Пекин, Шанхай) — затем доставка морем в Японию и далее из Нагасаки в Йокогаму. Майор Фукусима проехал в седле 14 400 километров — рекорд одиночного всадника, не побитый до сих пор, и оставил «Дневник путешествия по Монголии». Однако индивидуальная подготовка японского всадника вплоть до Первой мировой войны оставляла желать много лучшего. Японцы, в отличие от маньчжуров, не были кавалерийской нацией.

Фукусима Ясумаса, проехавший верхом от Берлина до Токио

Майор Фукусима в Сибири во время конного пробега

Как пехота, так и кавалерия предпочитали действовать огнестрельным оружием. Штыковая атака пехотой практически не применялась вплоть до жестоких рукопашных схваток во время второго штурма Порт-Артура. Наиболее подготовленной частью японской сухопутной армии была артиллерия — как полевая, так и горная. Именно здесь предпочитали служить самураи внутренних провинций — главным образом Тоса, — создавшие в артиллерии клан, подобный тому, какой сацумцы создали на флоте. Боевая подготовка артиллерии проводилась очень интенсивно, артиллерийские офицеры чаще других выезжали за рубеж для пополнения знаний и приобретения новых навыков.

Главнокомандующим армией по Конституции был император, который на время ведения войны «поручал» эту функцию некоему военачальнику, оставляя за собой окончательные решения относительно начала войны и смены командующих. На время военных действий было предусмотрено создание специального органа высшего военного управления. Завершая картину состояния сухопутных войск, добавим, что японская армия имела прекрасную разведку и очень высокий боевой дух.

Авторская пометка на полях. Значительные успехи в экономическом и военном развитии оказались палкой о двух концах. Бесспорно — таким уровнем мощи не могла похвастаться ни одна страна «сонной Азии». Заставить с собой считаться своими успехами в развитии было уже недостаточно: этот успех нужно было закрепить «реальным результатом». Страна, стремившаяся утвердиться в мире, начала превозносить себя — причем в первую очередь в глазах собственных подданных. В учебнике истории, вышедшем в 1892 году, утверждалось: Япония— лучшая, а значит— главная страна в мире. Взрослым вбивалось в голову то же самое. Большинству японцев мир представлялся Зазеркальем: они его не видели, не знали, с иностранцами не общались и к этому не стремились. Японская поэзия — лучшая в мире, японская воспитанность — недостижима для других, японская природа — лучшая на земле. Начала раскручиваться идея о «загадочной и возвышенной душе»; восхищение самими собой, любимыми, начало вступать в противоречие со здравомыслием. Теперь подчеркивались не достоинства тех, у кого есть чему учиться, а превосходство тех, кто уже выучился и даже превзошел наставников. Как только речь заходит об уникальной и не понятной для «иных» душе — первый шаг к национальной катастрофе сделан. Но кто может это предположить в начале пути? Наша страна лучшая — значит, самая что ни на есть правильная. Её нужно стойко защищать, при этом держа в уме ту мысль, что наша миссия — распространить эту «правильность» на «неправильные» страны… А уж если такие идеи в укоренились в головах — дальше дело техники. В прямом смысле слова. Военной техники.

Китайская армия представляла собой следующую картину. В военно-политическом отношении весь Китай был разделен на пять характерных групп: 18 собственно китайских провинций с островами Хайнань и Формоза, Тибет, Монголия, три маньчжурских провинции, Восточный Туркестан.

Китайские войска представляли собой пять разнородных групп войск.

Наиболее боеготовыми и мобильными считались Па- чи-бинь, еще называвшиеся Восьмизнаменными, или Маньчжурскими. На втором месте были Луи-бинь, собственно китайские войска Зеленого знамени. Далее шли юн-бинь и лянь-цзюнь, китайские обучаемые войска, а замыкали список составлявшие одну группу манчу-бинь и юму-бинь — местные ополченцы, возникавшие по мере необходимости. Рассмотрим подробно каждую из групп.

Воины «восьмизнаменной» армии

Восьмизнаменные войска, или пачи-бинь, были опорой власти Маньчжурской династии. В 1630 году восемь полков, шедших к Пекину, составили основу армии завоевателей. Каждый полк имел знамя особого цвета. Полковник российского Генерального штаба М.Путята, составивший наиболее подробную картину китайских вооруженных сил за несколько лет до японо-китайской войны, характеризует эти войска весьма нелицеприятно: этому войску… «отнюдь нельзя придавать по всей строгости смысла, соединяемого в Европе с понятием о войске. Даже не принимая в расчет устарелых бутафорских аксессуаров, составляющих и поныне обычное вооружение большинства восьмизнаменцев, необходимо иметь в виду, что значительный процент числящихся в Пачи не несет никакой службы или несет обязанности, не имеющие прямого отношения к военному делу. Это, прежде всего, понятие о военном сословии, для которого состояние в списках соответственного знамени есть наследственное право, отличающее его от прочих подданных Срединной империи, и обязанность, вознаграждаемая более или менее приличною платою». Войска завоевателей остались в покоренной стране на особом положении, служба в них составляла родовую привилегию, передававшуюся по наследству. Их можно сравнить и с японскими самураями, и с российскими казаками — кому что больше понравится. Но им были присущи те же недостатки, что и указанным сословиям: закоснелость, малая мобильность, жесткая привязанность к раз и навсегда установленной форме отношений, в основе которой — значительные привилегии, завоеванные предками для потомков. Знаменные войска отличались по принадлежности к национальности и по цвету знамени, под которым служат. В первом отношении они подразделялись на три отдела — кушай: маньчжурский, китайский и монгольский. В отношении цвета знамен они разделяются на восемь других отделов, из которых три высшей категории (желтое с красной каймой, желтое без каймы и белое без каймы) и пять низшей (белое с красной каймой, красное без каймы, красное с синей каймой, голубое без каймы, голубое с красной каймой). Старшинство между категориями выражается выбором из среды трех первых особых отрядов в качестве придворных слуг, императорского конвоя и для пополнения рядов дворцовой стражи. Аналогичные обязанности при особах принцев императорского дома исполняют члены низшей категории. Комбинируя приведенные подразделения по цветам и национальностям, получим 24 единицы, в которые сгруппированы представители всех трех национальностей, числящихся в списках Пачи. Знамена подразделяются на полки, а полки — на роты, причем считается, что маньчжуры и китайцы составляют по пяти полков, а монголы — два полка, и что рота состоит из 150 человек. На практике все состоящие на действительной службе или зачисленные в кандидаты образуют две главные группы: войска столичные и расквартированные в окрестностях Пекина (Цзинь-лу) и гарнизоны в провинции или военные поселения вдоль границы, именуемые Чжу-фань. Главная основа материального благосостояния солдат и офицеров составляла раздача земель с полным освобождением от налогов. Везде были устроены казарменные помещения и казенные здания для семейств восьмизнаменных чинов. Содержание для состоявших на службе было весьма значительным, кроме денег солдаты и офицеры получали продукты натурой. Вдовам и детям погибших предусматривались пенсии, субсидии по различным поводам. С течением времени состояние войск стало понижаться, поскольку государственной казне стало не под силу содержать значительно разросшееся служилое сословие. Земли восьмизнаменных стали постепенно переходить в другие руки, солдаты занялись торговлей или нанялись на службу к богатым иностранцам. Более обеспеченные, не видя приманки в казенном жалованье, нанимали за себя подставных лиц, на что высшие чины смотрели снисходительно.

Маньчжурский генерал китайской армии

Однако восстание тайпинов и опиумные войны наглядно продемонстрировали все накопившиеся недостатки организации и боевой подготовки. Часть войск, находившихся в Пекине, после 1860 года были переданы под командование иностранцев, а в 1886 году по инициативе 7-го принца полевой корпус восьмизнаменных впервые был призван на военные учения, при этом жалованье выдавали лишь тем, кто действительно на этих учениях присутствовал. Был сформирован особый армейский корпус Шень-цзи-инь, в который вошли представители отборных частей всех видов сухопутной армии и в котором было приказано провести стажировки солдат и офицеров других частей армии. Что касается восьмизнаменных Чжу-фань, то их постепенно перевооружали, однако их обучение и общая организация зависела от их маньчжурского командира. По роду своей службы и особенностям боевой организации это были внутренние войска и государственная жандармерия.

Войска собственно китайские, Лучи-бинь, или сокращенно Лу-ины, войска зеленого знамени, составляют наиболее многочисленные войска в стране. Они комплектуются из коренного населения страны в районах своего расквартирования и по своему назначению суть войска территориальные. Их деятельность в мирное и военное время точно не регламентирована законоположениями и определяется по усмотрению местных властей. В самых общих чертах их обязанности можно определить следующим кругом: содержание гарнизонов в важных пунктах провинции, охранять государственные учреждения, конвоировать преступников, сопровождать важные грузы и денежную почту, выполнять полицейские функции, составлять личный конвой губернаторов и генерал-губернаторов провинций. В случае местных восстаний или появления внешнего врага они должны выделять отряды для действий в поле и для защиты своей провинции, однако с этой функцией войска справлялись слабо, и их часто заменяли отрядами, наскоро комплектуемыми из добровольцев крепкого телосложения, нанимаемых за хорошую плату и распускаемых по окончании войны. Эти наемные войска, хорошо себя зарекомендовавшие в войне с тайпинами, после ее окончания были сохранены во многих провинциях, и образовали третью категорию войск — «юны», иначе храбрецы, являющиеся, таким образом, иррегулярными войсками Китая, и составившие особую группу войск, на которых тоже строился оперативный расчет. Тактика их действий оценивалась как партизанская.

Стрелковые учения китайской пехоты

Превосходство европейских армий в опиумных войнах заставило руководство страны прибегнуть к обучению войск по европейскому образцу, однако без особого успеха. Иностранные специалисты не справились с многочисленным воинством, не имевшим ни малейшего представления о воинской дисциплине. Тот же Путята отмечает в своем исследовании: «незначительность нынешней платы луинам (то есть воинам Зеленого знамени) побуждает их заниматься торговлей и разными промыслами для поддержания семей. Так как им нельзя это воспретить, то они не могут посвящать все свое время прямым служебным обязанностям и обучению. А если потребуется выступить в поход, то, так как люди разбросаны по своим домам… происходит большая потеря времени на обзаведение походными принадлежностями, на устройство палаток, приведение в порядок амуниции, изыскание средств к обеспечению семьи или наем заместителя, если к тому имеется возможность. Таким образом быстрое выступление в поход становится немыслимым».

Категория Лу-инов образует два главных отдела: Лулу, или сухопутные войска, и Шуэй-ши, или морские, о которых речь пойдет позже. Войска Лу-лу каждой провинции сведены в три существенных группы: личный конвой генерал-губернатора, находящийся под командованием его адъютанта (ду-пяо), гарнизон провинциального центра (фу-пяо) и собственно территориальные войска, которыми командует старший военный начальник провинции (ти-пяо). Эти последние разделяются на территориальные бригады самой различной численности (чжень-пяо), а бригады делятся на полки (се-пяо). Полки делятся на ины (батальоны), а батальоны состоят из двух рот (шао): правой и левой. Шао состоит из двух-четырех цзе — отделений. Каждая чжень-пяо состоит под командованием Цзун-бина, или бригадного генерала, а полками командуют фу-цзяни, или полковники. Есть еще две особые группы Лу-лу, имеющие отдельное командование и выполняющие исключительные назначения: Хо-пяо, или охрана и инженерное обеспечение коммуникаций Ху-ан-хэ, и Цао-пяо — отряд охраны зерновых транспортов.

И, наконец, две оставшиеся категории китайских войск: Юны и Ляньцзунь, или «обучаемые». К их созданию самое непосредственное отношение имел Ли Хунчжан. Войска состоят из отрядов различной численности, расположенных в пунктах, где организована оборона страны и, кроме того, сведены все части, предназначенные для действий в поле. Во многих случаях эти категории перемешаны между собой и с отрядами зеленого знамени. Они не имеют постоянных штатов и создаются по мере возникающих потребностей в усилении обороны.

Организация их, за исключением некоторых частей, имеющих постоянное назначение для обороны укрепленных пунктов, представляется далеко не законченной. Основную тактическую единицу составляет ин, численностью для пехоты в 500 человек, а для кавалерии в 250, хотя в этом правиле встречаются частые отступления. Артиллерийских батарей особо не сформировано, но во многие пехотные ины назначены полевые орудия, и эти части обучаются действиям в пехотном строю и ведению артиллерийского огня то одновременно, то попеременно. Несколько инов составляют отряд, расположенный в крепости или в лагере, образуемом квадратными глиняными импанями, или полевыми укреплениями, на каждый ин в отдельности. Номенклатура отрядов крайне разнообразна и чаще всего обусловливается названием присвоенного им цзыра, или буквы, но иногда они называются также по местности, в которой были навербованы.

Эти отряды полковник Путята оценил как лучшую часть китайских вооруженных сил, дело обучения которой поставлено более или менее правильно. Целесообразнее всего система их устройства проведена в Печелийской провинции, находившейся под управлением Ли Хунчжана. Здесь войска этой категории занимают следующие пункты: Шанхайгуань, Лутай, Бэнь-тан, Синчэнь, Юнь-лань-чень, Сяо-чжан, Мачан, Тяньцзинь, Сю-ань-хуа-фу, Баю-динь-фу, небольшие отряды выделены в другие местности. Главные пункты расквартирования соединены между собой специально проложенными и хорошо содержащимися грунтовыми дорогами. Войска имели достаточно высокую плотность сосредоточения на наиболее опасном направлении и могли быть достаточно быстро переброшены и в сторону побережья Печелийского залива к Вэйхайвэю, так и в в направлении Тяньцзинь — Пекин.

Но наиболее интересной для нас является оценка общей численности и боеготовности китайских войск, данная полковником русского Генерального штаба. Общая численность войск Китайской империи, пишет Путята, «составляет 1 202 000 человек. Более всего Лу-инов. Эта цифра, однако, не может выразить ни постоянной наличности войск, ни степени военного могущества Китая. Местные власти, обладающие широкими полномочиями, снисходительно смотрят на пробелы в рядах подведомственных им войск, а на императорских смотрах, случающихся обыкновенно раз в три года, пополнение пустых рядов людьми, вполне удовлетворяющими предъявляемым требованиям, не представляет затруднений.

Для составления правильного заключения о так называемой «боевой готовности» Китая должно взять в рассмотрение только части, сформированные в позднейшее время и устроенные по типу, более или менее отвечающему европейским понятиям о войсках. К таким частям должно отнести: из пекинского 8-знаменного корпуса отряд Шеен-цзы-инь численностью в 13 301 и категории обучаемых войск в различных местностях Китая общим числом в 192 232 человека. Сумма в 295 533 может выразить действительные силы Китая ко времени составления этого отчета» — то есть на начало 90-х годов. К началу войны эти величины кардинальных изменений не претерпели.

Мобилизационная система цинского Китая представляла собой жалкое зрелище. После издания императорского декрета о призыве в больших городах, на людных площадях вывешиваются правительственные афиши о потребности в новобранцах в армию и на флот, которые должны поступить под командование того или иного генерала, для чего им предстоит собраться в определенном месте. Наибольшему успеху «мобилизации» способствует имя популярного в народе генерала. Службу в армии многие расценивают как возможность заработка, поэтому в «призывниках» нет недостатка. Однако об их подготовке и умении воевать говорить не приходится.

Кадры вооруженных сил формируются из нескольких категорий офицеров. Первая из них — это лица, имеющие наследственные права на офицерское звание. Это главным образом, выходцы из маньчжурского военного сословия. Дети состоящих на службе получают образование в знаменных школах, а по достижении определенного возраста зачисляются в Пачи. Для таких «офицеров» — это что-то вроде приставки к фамилии. Вторая категория — это офицеры, получившие свой чин как награду за отличия в бою, или за заслуги родителей, или по расположению высшего мандарина. Нередко офицерский чин давали простому солдату за высокий рост и физическую силу. Наконец, еще одна категория офицеров — это те, кто сдает специальный государственный экзамен на офицерское звание. Экзамены в государственной системе Китая обязательны для кандидатов и на гражданскую, и на военную должность. Существовали три уровня экзаменов: Сю-цзай (действительный студент), Дзю-чжень (кандидат) и Цзинь-шэ (доктор). Для поступающих на военную должность испытания в литературных познаниях сильно облегчены (для гражданских это главный экзамен), а взамен того требуется знание шести военных книг, содержащих трактаты по стратегии, тактике, военному артикулу, управлению войсками. Некоторые из этих книг написаны в шестом веке новой эры. Самая существенная часть экзамена, однако, не теоретические знания, а практические умения ездить верхом, фехтовать, стрелять, поднимать тяжести. Безусловно, офицеры подобного рода не могут соответствовать требованиям времени. В 1887 году по докладу вице-короля провинций Гуаньдун и Гуаньси было начато формирование военной и морской школы в Кантоне по образцу европейских военных училищ. Для преподавания военных наук было решено пригласить находившегося на службе в Кантонской армии немецкого офицера Тенкгофа. Позже в помощь ему был вызван еще один германский офицер.

Авторская пометка на полях: На страницах этой книги немецкие инструктора, преподаватели военных училищ и прочие военные специалисты будут встречаться на удивление часто. Складывается впечатление, что после франко-прусской войны немецкие офицеры стали экспортным товаром Бисмарка. Особый интерес вызывает тот факт, что эти инструктора обучали одни и те же рода войск и у японцев, и у китайцев — артиллерию, инженерные части, учебные подразделения, были преподавателями военных училищ. Большой вопросительный знак так и просится быть поставленным после этого перечисления…

Военная школа в Тяньцзине была основана по инициативе Ли Хунчжана в 1885 году. Руководил школой опальный мандарин, которому давался шанс таким образом исправиться. Для преподавания европейских наук была приглашена группа немецких офицеров с майором Паули во главе. В программу были включены астрономия, химия, топография, а сама школа получила название академии Генерального штаба — при том, что никакого Генерального штаба в Китае и в помине не было. Собранные Для пополнения школы пятьдесят военных чинов ни в европейской тактике, ни в методике военного обучения ничего не соображали. Главными специалистами в военном обучении были германские офицеры: капитан Рихтер, лейтенанты фон Бриксен-Хан и Ауэр. Основным европейским языком обучения был немецкий. В «академии» существовали три класса: подготовительный, где обучали исключительно немецкому языку, и два старших, между которыми распределены все прочие предметы. Назначение учеников в тот или иной класс обусловливается лишь личными соображениями директора-мандарина. Лекции читались на немецком языке и записывались на доске китайскими иероглифами, которые ученики переписывали в свои тетради, часто объяснения сопровождались рисунками и чертежами, поясняющими текст. Усвоение курса заключается в пополнении тетрадок, сохраняемых по выходу из школы. Никаких промежуточных экзаменов в «академии» не было, но в конце курса производился экзамен особо назначенной комиссией мандаринов из людей совершенно некомпетентных и неспособных контролировать понимание учеников. Европейские офицеры на время экзаменов выпроваживались в десятидневный отпуск.

Программа наук была выше, чем в немецких унтер-офицерских школах, но заметно ниже, чем в немецких же военных училищах. Предметы преподавания: тактика, фортификация, топография, артиллерия и сведения об оружии. Первые две дисциплины преподавал лейтенант фон Бриксен-Хан, топографию, уставы и строевую экзерцицию-лейтенант Ауэр. Лекции по артиллерии и устройству оружия читал капитан Рихтер, он же руководил стрельбами. Унтер-офицер Гернеке обучал воспитанников обслуживать орудия. На теоретические предметы отведено всего 10 часов в неделю. Возраст поступающих, не был определен, среди них были и 15-, и 40-летние. Воспитанники разделяются на группы, состоящие под командованием китайских офицеров, и в тактическом отношении составляют одну роту. Число обучающихся в «академии» составляет 100–120 человек. Как отмечали европейские преподаватели, обучающиеся были мало заинтересованы в усвоении преподаваемых предметов, неохотно подчинялись дисциплинарным требованиям и часто увольнялись в отпуск на продолжительное время. Едва понимая по-немецки, они часто не понимают, о чем конкретно идет речь. Но о себе очень высокого мнения, считая себя за ученых офицеров, отказываются от исполнения таких работ, которые почему-то могут казаться несовместимыми с их достоинством: разборка и чистка винтовки, упражнения в самоокапывании, обращение с материальной частью орудий и аэростатов и тому подобное.

Вывод напрашивается сам собой: офицеров в китайской армии не было. Те, кто считал себя таковым, совершенно не соответствовали этому качеству не только в европейском, но уже и в японском понимании.

Всего войск, более или менее обученных по-европейски, было не более 45 тысяч. Все располагались в Печелийской провинции и находились в прямом подчинении Ли Хунчжана. Эти войска были приведены к тактическим единицам европейских армий, тактической единицей в пехоте был батальон, в кавалерии — эскадрон. Батальоны были усиленными, пятиротными, рота состояла из 8–9 отделений. Некоторым батальонам придавались артиллерийские орудия, хотя отдельного рода войск артиллерии не существовало. Офицеров, как уже отмечалось выше, не хватало, а генералы как правило военного образования не имели. Да и где бы они могли его получить?

Теперь о вооружении. Закупки европейского оружия осуществлялись через английских и американских торговых агентов, коррупция административных чиновников достигала невероятных размеров. Поэтому войска были вооружены самым разнокалиберным оружием: на вооружении состояли пистонные, скорострельные патронные и магазинные ружья Маузера, Ремингтона, Винчестера, Пибоди, Пьери, Гочкиса, Бердана. Кавалеристы вооружались пистолетами и револьверами. Артиллерия — полевые и горные орудия 40, 60, 75, 80, 90, 95 мм заводов Круппа, Норденфельда, Гочкиса, Гартлинга и другие.

Управление армией было невероятно запутанным и многоуровневым. Военное министерство в Китае не представляло собой вполне независимого самостоятельного целого. С другой стороны, высшие полномочия в решении военно-государственных вопросов предоставлены государственному совету, а финансирование и обеспечение армии и флота составили одну из сторон деятельности финансовой палаты.

Что касается собственно военного министерства — пинь-пу — то, по смыслу законоположений, оно руководит «назначениями по военному министерству и военными делами вообще», более же тесный круг его компетенций определен сферой ведения его четырех департаментов и отделений.

Во главе министерства поставлены два президента (шаньту) один маньчжур и один китаец, и 4 вице-президента (шилана) — два маньчжура и два китайца. Один шилан каждой национальности называется правым — то есть старшим, а другой — левым, то есть младшим. Внутри министерства существуют следующие департаменты.

Департамент Ву-сюань, заведующий назначениями по военному ведомству, повышениями в чинах и должностях и выдачей в соответственных сим случаям грамот. Департамент Чэ-дзя, заведующий почтовой частью империи и ремонтом кавалерии. В круг его деятельности входит все имеющее отношение к «коневодству в стране с государственными целями». Департамент Чжи-фань ведает картографией Китайской империи. Составляет суждение о заслугах и проступках военных чинов, присуждая награды, осуществляя повышения, взыскания и наказания. Этому же департамент инспектирует войска. Департамент Ву-ку заведует личным составом армии, ее боевыми запасами и вооружением, ведет списки. Ему же подведомственно наблюдение за экзаменами на военный чин. Кроме того, в министерстве имеются канцелярия, экзекуторская (исполнительная) часть, конская инспекция, заведующая конским составом армии. Всего в Министерстве в начале 90-х служило 136 человек.

В действительности весь военный строй империи держится на личных качествах непосредственных начальников, генерал-губернаторов, цзянь-цзюней, татарских генералов и других более мелких чинов, которые сами возбуждают вопросы об изменениях в подведомственных им силах, составляют соображения о расходовании сумм и изыскивают источники для их покрытия, устанавливают системы обучения своих войск, комплектуют их нижними чинами и офицерами, ремонтируют конский состав и имущество, сами инспектируют их и время от времени представляют в Пекин отчеты о прекрасном их состоянии, сопровождая эти отчеты списками лиц, заслуживающих повышения. Центральные же органы удерживают за собой лишь право назначать высших военных чиновников на должности, представлять на воззрение императора доклады, составлять списки общих по империи расходов, содержать в порядке сведения о военных штатах, ведомости об оружии и так далее — по более или менее правдоподобным данным, получаемым от непосредственных инстанций. Как правило, каждый руководитель провинции считал вооруженные силы своей собственностью, которой распоряжался ими так, как считал нужным по мере способностей.

Сравнение армий двух стран явно не в пользу Китая. Теперь посмотрим, как обстояло дело с флотом.

Напомню: Япония начала свои судостроительные проекты еще в семидесятых годах. Создание сильного флота было для Японии жизненно необходимо: именно превосходство американского и английского флота позволило европейцам навязать Японии и неравноправные договора, и дипломатическую зависимость. Для создания флота были предприняты поистине гигантские усилия: значительно увеличено финансирование морских программ (их в разные годы было несколько, от трех до семи), выданы государственные субсидии компаниям, принявшим на себя выполнение государственных судостроительных заказов. Значительный заказ был размещен в Великобритании, на верфях компании Армстронга в Эльзвике. Наиболее известными из построенных в Великобритании кораблей стали впоследствии однотипные бронепалубные крейсеры «Нанива» «Такачихо». Береговые батареи были значительно усилены новыми орудиями Круппа и Виккерса. Организация флота полностью повторяла английский образец. Из Великобритании были приглашены инструкторы для обучения офицеров и унтер-офицеров, японские офицеры нередко посылались для изучения морского дела за границу. Подготовка моряков велась систематически и основательно, морские офицеры готовились в первую очередь как наставники рядового состава. Флот с середины восьмидесятых годов возглавлял адмирал Ито Сукэюки — первый в череде выдающихся японских флотоводцев.

Крейсер «Такачихо»

Адмирал Ито Сукэюки

В начале 90-х годов в составе японского флота насчитывалось 74 вымпела. В их числе 3 устаревших — казематированный фрегат «Фузо», крейсер «Чиадо» и полуброненосный корвет «Хийей», 8 новейших больших крейсеров с броневой палубой, 18 канонерских лодок и 45 минных судов, из которых 10 были устаревшей конструкции и принимали участие только в береговой обороне. Помимо военных кораблей, флоту по мобилизации придавались гражданские суда — столько, сколько диктовала необходимость. Портовое хозяйство было в хорошем состоянии, многие порты имели закрытые рейды, были защищены батареями.

В боевых действиях японо-китайской войны с японской стороны принимали участие корабли, тактико-технические данные которых перечислены в таблице 1.

Значительное большинство японских кораблей были новейшей постройки. И — самое главное — кадровый состав японских моряков был на порядок выше китайских.

Китайский флот был предметом заботы лишь генерал-губернаторов прибрежных провинций. Усиление флота было предпринято лишь после французской бомбардировки Формозы в 1885 году. Было создано Адмиралтейство, на которое возлагалось общее руководство флотом, но в реальности флот оставался под управлением генерал-губернаторов по месту стоянки эскадр. Централизованного руководства морским ведомством создано не было, поэтому главнокомандующего флотом в природе не существовало.

Военный китайский флот состоял из следующих эскадр.

Всего — 64 корабля, общим водоизмещением 68 420 тонн, вооруженных 482 орудиями при 7 720 членах экипажа.

Таблица 1

Лучшей по составу кораблей и силе вооружения была Северная эскадра, Кантонская же состояла только из канонерок. Из общего числа кораблей Северной эскадры 5 были построены в Германии, 10 — в Англии, но из числа последних только 4 были пригодны для активных боевых действий, так как остальные 6 предназначались только для береговой охраны.

Из числа кораблей Северной эскадры в боевых действиях приняли участие лишь 12 вымпелов. В Северной эскадре было 22 иностранных инструктора — 13 англичан и 9 немцев.

В составе этих эскадр участие в последующих боевых действиях принимали следующие корабли китайского флота (см. таблицу 2).

В 1894 году император пожелал убедиться в том, что десятилетние усилия Ли Хунчжана по реформированию и модернизации Северной армии и флота не пропали даром. Ли Хун Чену и наместнику в Маньчжурии было дано указание провести в северных провинциях Китая совместные маневры сухопутных и морских сил. За время реализации «Плана обороны Китая» (с момента окончания франко-китайской войны) был создан Северный военно-морской флот, были созданы системы обороны в районе Даляня, Люйшунькоу (он же Порт-Артур), Дагу, Вэйхайвэя, Цзиньчжоу и других городов северо-восточного Китая. В истории Цинской империи маневров такого масштаба еще не бывало. Объединенная эскадра Северного флота, Фуцзяньской и Кантонской флотилий под командованием адмирала Дин Жучана осуществляла эволюции в составе разнородных ордеров, пыталась стрелять по береговым целям. Получалось не очень, но в Китае попросту некому было оценить действительный уровень боевой подготовки моряков. Оценку через два месяца дадут пушки адмирала Ито Сукэясу — но не будем торопить событий… Для участия в маневрах были привлечены также сухопутные силы Северной армии, расквартированные в провинциях Мукден, Чжили и Шаньдун. На военно-морской парад были приглашены представители флотов всех стран, начиная с командующего английским флотом в китайских водах вице-адмирала Эдмунда Р. Фримантла. Сэр Эдмунд не заметил особенных успехов китайского флота.

Таблица 2

Выводы из оценок вооруженных сил и экономических систем Японии и Китая очевидны. Япония интенсивно готовилась к войне на материке, и ее задача была в том, чтобы не допустить войны раньше, чем будет достигнуто абсолютное превосходство в вооружении. В Китае очень немногие понимали неизбежность этой войны, и реальных усилий по подготовке к ней не предпринималось. Десять лет спустя после «почтового» мятежа самурайский меч был готов, подобно хищной птице, выпорхнуть из ножен на кровавый пир… Нужен был лишь казус белли. Его нужно было либо найти, либо придумать…

 

Глава пятая

КАЗУС БЕЛЛИ — ПОВОД К ВОЙНЕ

Все десять лет, прошедшие с «почтового» мятежа в Сеуле, Япония тщательно и основательно готовилась к своей военной премьере. Она должна была пройти оглушительно, поскольку провал означал бы, что европейские страны и Америка, убедившись в милитаристских намерениях Японии, предпримут все меры для ее военной нейтрализации, и вопрос полного экономического подчинения будет лишь делом времени. Расчет должен быть филигранным, разведка — глобальной, главное — не переторопить событий. Нужно отдать должное японским политикам и дипломатам, с этой задачей они справились практически безупречно.

Задача тщательной подготовки войны предполагала внутри себя множество других, тесно взаимосвязанных друг с другом. О них подробнее.

Прежде всего, необходимо было дать время для создания сильного флота и подготовки специалистов. Без флота Япония никак не могла реализовать своих амбиций. При этом своими силами решить эту задачу не получалось, а привлечение к кораблестроительным программам иностранных подрядчиков неизбежно могло вызвать вопросы: против кого дружить будем? Однако, как бы это ни показалось странным, вопросов подобного рода в прессе практически не появлялось. Волею судеб японцы выбрали исключительно удачное время для размещения заказов: мировое кораблестроение находилось в состоянии перманентного кризиса. Великобритания не видела себе соперников на морях, поэтому главной задачей кораблестроения видела создание боевых кораблей, способных покрывать значительные расстояния до колоний, нести при этом достаточно мощное вооружение и иметь значительную автономность. Германия не могла считать себя сильной морской державой до тех пор, пока не станет хозяйкой на Балтике, — тем не менее, корабли по заказу Китая строила; Россия не была в восторге от таких намерений. Наконец, Франция в лице Италии впервые почувствовала, что Средиземное море ей больше не принадлежит безраздельно. Каждая из стран была озабочена собственными исследованиями, пытаясь понять, какие кому нужны корабли. Верфи простаивали. Первыми придумали строить корабли на экспорт на эльсвикских верфях фирмы Армстронга. На этих верфях строили корабли и Япония, и Чили с Италией. Китайцы были заинтересованы в кораблях попроще и подешевле, предназначенных главным образом для береговой обороны, и считали что с немцами на этот счет будет договориться проще. Японцы денег не жалели, строили корабли атакующие и хорошо вооруженные. Англичане, получавшие серьезные деньги на этих заказах, предпочитали не задаваться вопросами относительно возможного предназначения этих кораблей. Мало того, они предприняли немалые усилия для того, чтобы подобного рода вопросы не задал бы кто-нибудь еще, по своему недомыслию, и не лишил тем самым английских верфей немалого заработка… Им казалось, что Япония, зажатая в тиски фиксированного таможенного тарифа, который не могла менять самостоятельно, продолжала быть дальневосточным придатком огромного рынка, в котором не заходило солнце… По прошествии самого малого времени джентльменов постигнет неприятное разочарование.

Во внутренней политике Японии после подавления Сацумского восстания самой серьезной угрозой были радикальные националисты, стремившиеся возродить величие родины любыми силами и немедленно. Крайний срок — завтра к вечеру. Преждевременные действия могли сильно навредить далекоидущим планам Ито, который был заинтересован в совершенном отсутствии какого бы то ни было беспокойства у соседей… Проблема была в том, что возрождать величие эти «воители» собирались на материке, прежде всего в Корее. И прилагали для этого немалые усилия, далеко не безобидные… Вот лишь один из примеров подобного рода, получивший в Японии и Корее наибольшую огласку.

Фукудзава Юкити

Как уже упоминалось, определенные силы в Японии активно сотрудничали с корейскими прогрессистами из так называемой Независимой партии, формально не представляя никаких государственных структур. Фукудзава Юкити, один из реформаторов японской системы народного просвещения, был непосредственно связан с Ким Ок Клоном еще до «почтового» мятежа, когда тот приезжал в Японию. Фукудзаву часто называют главным идейным вдохновителем событий 1884 года, и его «непринадлежность» к государственным структурам шита белыми нитками — стоит лишь вспомнить о том, какую роль сыграл посланник Такедзая в упомянутых событиях. В то, что государство ПОЗВОЛИТ какую бы то ни было самодеятельность в деле, касающемся приоритетов собственной внешней политики, поверить совершенно невозможно. С другой стороны, активными сторонниками поддержки корейских реформаторов выступали оппозиционные правительству силы, и прежде всего активисты формально распавшейся либеральной партии. Вот от этих можно было ожидать чего угодно, и японская полиция вкупе с Генеральным штабом обоснованно опасались всякой неожиданной пакости от этих господ. И не без оснований.

Гото Сёдзиро

Японские либералы сильно напоминали своими повадками европейских анархистов, которые были в описываемые времена постоянной головной болью полиций и жандармерий от Петербурга до Мадрида. Ведущие лидеры этой партии — граф Гото Сёдзиро, старший и более осторожный, и Кобаяси Кусуо, молодой-горячий, были хорошо знакомы с Ким Ок Кюном, даже выступали посредниками в поисках денег для корейских реформаторов, надеясь найти их у французов. Французы были в общем не против оплатить корейскую внутреннюю заваруху по сходной цене в миллион иен, однако двигала ими не преданность демократии, а стремление связать китайский Северный флот в Желтом море. Однако, как уже упоминалось, смена французского правительства привела к быстрому заключению мира с Китаем, и Корея не понадобилась. Гото был вынужден смириться с невозможностью раздуть пожар корейской революции, но его молодой коллега Кобаяси не унялся. Он вознамерился совершить задуманное малым числом вооруженных фанатиков, каковых видел героями Новой Японии. План операции состоял в том, чтобы переправить в Корею полтора десятка отъявленных головорезов, каковым предстояло физически устранить ближайших родственников королевы Мин, подосадному недоразумению уцелевших во время банкета на сеульском Главпочтамте в 1884 году. После чего Кобаяси надеялся собрать под своей железной революционной рукой скрывавшихся в Корее сторонников Ким Ок Кюна, с их помощью кардинально изменить ситуацию в стране (???), после чего Корея якобы автоматически становилась наиближайшим другом Японии. Заручившись поддержкой своего ближайшего друга Ои Кэнтаро, при молчаливом согласии Гото, Кобаяси приступил к непосредственной подготовке «экспорта революции Мэйдзи». К участию в заговоре были привлечены молодые и азартные люди, даже одна девушка — Кагэяма Хидэ, этакая японская Софья Перовская. Было составлено обращение к корейскому народу — на китайском, кстати, языке — в котором подвергались критике действия Цинского двора по отношению к Корее. В самом конце говорилось, что японские друзья, движимые великим принципом свободы, покарают жестокий Китай и освободят от него братскую Корею.

Однако Ким Ок Кюн, к которому обратились за поддержкой намерений, отказал Кобаяси: он очень хорошо знал обстановку в Корее, и не намеревался связывать свое имя с совершенной авантюрой Либеральной партии. Но это не смутило «революционеров». С мая 1885 года заговор Кобаяси-Ои перешел в практическую плоскость. Будучи оппозиционными правительству, либералы считали важнейшим условием своей деятельности ее полную конспирацию. Однако после того, как они побывали у Ким Ок Кюна, их замыслы стали известны полиции, и их взяли под плотное наблюдение. Дав им некоторое время порезвиться, полиция арестовала практически всех причастных к заговору в ноябре 1885 года — всего 63 человека. Все они были осуждены за действия, могущие вызвать международные осложнения, а также за нарушения правил обращения со взрывчатыми веществами, поскольку в момент ареста у заговорщиков было найдено до двух десятков самодельных пироксилиновых бомб. Практически все заговорщики были амнистированы в 1889 году в связи с принятием Конституции. Эта история многому научила японские власти: внутренний сыск был значительно ужесточен, антикорейские выпады пресекались железной рукой. После заключения Тяньцзинского договора с Китаем этой политике появилось основательное оправдание.

Однако Ким Ок Кюн, живший в Японии, был серьезной проблемой для страны. Корея настоятельно требовала его выдачи, Япония всячески сопротивлялась: кореец слишком много знал об участии Японии в подготовке событий декабря 1884 года. Поскольку договора о выдаче преступников между Кореей и Японией не было, отказ Корее признавался дипломатическим сообществом, и это давало Японии определенную фору в своей позиции. Ни в коем случае не побудить Китай и Европу к резкой конфронтации — это было максимой японской внешней политики в те годы. Ким Ок Кюн мог стать в этой игре и козырным тузом, и последней шестеркой… Или пешкой, прошедшей в ферзи.

Между тем корейская эмиграция начала распадаться. Многие из тех, кто прибыл в Японию в 1884-85 годах, выехали в Америку. Они вели праздную жизнь на спонсорские средства, совершенно не испытывая желания продолжить «революционную борьбу». Никакой реальной угрозы корейскому режиму они не представляли — тем более, что японские власти не дали бы им даже пальцем пошевелить. Но для короля, и в особенности для королевы Мин, эмигрировавшие в Японию лидеры прогрессистов представлялись тиграми, выпущенными на свободу. Их физическое устранение стало идеей фикс официального Сеула. Был разработан специальный план, главным действующим лицом которого стал перевербованный на сторону короля бывший прогрессист Ли Чже Вон — двоюродный брат короля и начальник гарнизона в Канхва. Агенты Ли Чже Вона сумели войти в доверие к Ким Ок Кюну. Тот воспрял духом и сообщил агентам, что у него налажены связи с серьезными силами поддержки, куплена тысяча винтовок, он готов набрать добровольцев из числа потомков корейцев, захваченных во время походов Хидэёси. Врал господин Ким беззастенчиво, рассчитывая в первую очередь на получение денег, в которых испытывал постоянную нехватку. Но агенты доложили в Сеул, вранью поверили, и оттуда последовало указание: физически уничтожить Ким Ок Кюна и его ближайшего соратника Пак Ён Хё.

Однако официальные корейские власти сами испортили все дело: зная о пристальном внимании японских властей к корейским эмигрантам, они прозрачно намекнули, что один из ближайших к Ким Ок Кюну людей, Чан Ын Гю, «не является корейским политическим эмигрантом». Кем он является на самом деле, понятно было даже ребенку. Японцам был совершенно не нужен скандал с убийством политэмигранта, по крайней мере, на тот момент, и Ким Ок Кюну было неофициально предложено пожить некоторое время в США — за японский счет. Тем более, что после раскрытия корейской авантюры Ким Ок Кюн обратился к властям с требованием обеспечить защиту. Тайна перестала быть тайной, Корее пришлось временно отказаться от своих планов. Ито вздохнул с облегчением…

Однако последовавший за этим демарш Кореи, утверждавшей, что Япония укрывает у себя государственного преступника, вынудил официальные власти к действию. Ким Ок Кюн отказался выехать в Америку, не без оснований полагая, что там его убить будет значительно проще. Премьер-министр 11 июня 1885 года издал специальный приказ, в котором говорилось: «Чтобы не вызывать недовольства корейского правительства, находящегося в дружеских отношениях с японским правительством, а также во избежание нарушения порядка в нашей стране и мира в международных отношениях», Ким Ок Кюну предлагалось в двухнедельный срок покинуть пределы Японии. Тот выполнил приказ — правда, весьма своеобразно: переселился в Йокогаму, имевшую статус международного сеттльмента. Но это не помогло: Ким Ок Кюн был арестован и выслан на несколько лет на отдаленный остров Титидзима архипелага Огасавара. Затем он был переведен в Саппоро, откуда ему было разрешено вернуться в Токио лишь в 1890 году. К этому времени Корейская независимая партия распалась окончательно, эмигранты практически не поддерживали отношений между собой, даже взяли себе японские имена.

Но корейский король умел ждать часа своего мщения. В 1892 году в Токио из Кореи прибыл Ли Иль Сик — агент корейского двора, щедро снабженный деньгами, имевший все ту же задачу физического устранения главных деятелей Независимой партии. Он имел высшие полномочия: собственноручный указ короля. В течение года он нашел возможность сблизиться с Ким Ок Кюном и Пак Ён Хё, имевшими большие финансовые затруднения. Бдительная японская полиция не стала мешать этим контактам, рассчитывая получить через их посредство доступ к высшим политическим секретам страны — потенциального противника. К этим контактам внимательно присматривалась и китайская резидентура, которую сильно волновала снисходительность японцев к прямым контактам неудавшихся революционеров с эмиссарами Сеула. В том, что за событиями 1884 года стояли японцы, Ли Хунчжан ни секунды не сомневался.

Тем временем с подачи Ли Иль Сика Пак Ён Хё загорелся идеей открыть в Токио колледж для корейской молодежи, где, как он полагал, можно будет подготовить новую политическую элиту страны «на после революции». Ли Иль Сик этим ходом решил очень важную задачу: «привязал» Пака Ён Хё к одному месту, что значительно упрощало подготовку его устранения.

А Ким Ок Кюн разочаровался в японцах. Он не понимал, почему ему не дают возможность действия. Он пытается наладить контакты с китайцами, рассчитывая этим побудить японцев к действиям в его пользу, однако никаких действий с их стороны не последовало. Тем временем Ли Иль Сик предложил Ким Ок Кюну профинансировать его поездку в Шанхай якобы для встречи с представителями Ли Хунчжана, причем постарался, чтобы об этих намерениях узнали те, для кого это представляло наибольший интерес, желательно из ближайшего окружения премьера Ито.

Авторская пометка на полях. Вряд ли можно было найти в Китае человека, которого японские власти ненавидели бы больше, чем Ли Хунчжана. Он несколько раз ломал планы японцев, добиваясь заметных уступок китайским интересам в дипломатических и торговых договорах, он совершенно не пугался японских угроз и был неподкупен. Здесь, конечно, не все так, и взятки Ли Хунчжан брал, как и все в тогдашнем Китае — другое дело, что для взяток богатейшему магнату Северного Китая и самому влиятельному политику в стране у Японии попросту не хватало денег — и это вызвало еще большую досаду…

Ким Ок Кюн согласился на поездку в Китай. 23 марта 1894 года под именем японского коммерсанта Ивата Сампеэй Ким Ок Кюн отплыл из Кобэ в Шанхай, куда и прибыл 27 марта. По прибытии он поселился в № 1 гостиницы «Товаёко», на первом этаже. На следующий день он был убит тремя выстрелами в упор одним из своих спутников — корейцем Хон Чжон У, агентом Ли Иль Сика. Убийца был быстро задержан международной полицией, и немедленно признался в содеянном, упомянув при этом, что имел на эти действия самое высокое разрешение. После некоторой волокиты между полицейскими ведомствами и тело Ким Ок Кюна, и его убийца были переданы властям Китая, которые передали их властям Кореи. При этом японские газеты упомянули, что в жилетном кармане убитого была найдена визитная карточка… чрезвычайного и полномочного посланника Китая в Японии Ван Фынцзао!

Тем временем убийство Пак Ён Хё сорвалось. Настороженный неожиданным отъездом Ким Ок Кюна, Пак Ён Хё проявлял большую осмотрительность. Заговорщики потеряли темп, были расшифрованы и, после обращения Пак Ён Хё в полицию, арестованы. Там выяснилось, что устранение наиболее выдающихся деятелей корейской эмиграции — это реализация плана Сеула. Назревал большой скандал… И это было очень кстати!

Япония уже не боялась скандалов. Мало того, скандал был нужен, очень нужен. Нужен был казус белли, поскольку готовность армии и флота к войне была абсолютной.

На сбор-походе 1893 года адмирал Ито Сукэясу выразил личную благодарность командиру «Нанивы» капитану первого ранга Того за отличную артиллерийскую стрельбу и безупречное плавание в ордере. Майор Фукусима Ясумаса, переменным аллюром двигавшийся по Сибири и Маньчжурии, внимательно записывал все, что могло понадобиться полковым командирам в самом ближайшем будущем. На секретном полигоне у подножия Фудзи десять самураев изучали особенности управления аэростатами. Двести унтер-офицеров из полков постоянной готовности были срочно откомандированы в Хиросиму для обучения стрельбе из пулеметов… Теперь уже нельзя было медлить, поскольку мощь армии нужно демонстрировать в бою. Меч не просто легко выходил из ножен — он выпархивал, подобно хищной птице, жаждущей крови!

Посол Японии в Корее Отори Кейсуке

Убийца Ким Ок Кюна был обласкан Сеульским двором, поговаривали о его назначении на высокую государственную должность. Общественное мнение относилось к этим событиям по-разному, но правительство Японии решило использовать это событие как повод к предъявлению Корее — то есть, по сути, её сюзерену Китаю — жестких политических требований, могущих привести к войне.

Прежде всего посланник Японии в Сеуле Отори Кэйсукэ высказал неудовлетворение японской стороны «негуманностью» по отношению к телу Ким Ок Кюна, которое сеульские власти намеревались «казнить повторно». Корейцы совершенно не поняли, в чем суть дела: казнь тела преступника была абсолютно законной нормой корейского права. Но очень быстро поняли, в чем дело, китайцы: через людей, близких к Ли Хунчжану, японской стороне были даны все необходимые гарантии относительно «гуманного и цивилизованного» поведения корейских властей. Эта информация дошла до японской стороны 15 апреля. А 14 апреля в Инчхоне палач разрубил тело Ким Ок Кюна на нечетное количество частей…

Япония восприняла это как оскорбительную насмешку. Был предпринят серьёзный демарш в сторону Китая. Несколько японских газет напечатали информацию о том, что погибший кореец выехал в Шанхай якобы по прямому приглашению ненавистного Ли Хунчжана, был там подло убит и передан Сеулу. Пламенный революционер, большой друг японского народа погиб от пули проклятых корейских наймитов и все прочее в таком духе. Последовал настоящий взрыв антикитайских настроений, которым не давали распространяться в течение десяти лет со времени событий на корейском главпочтамте. В парламенте раздались возмущенные голоса с требованием «наказать наглецов и нецивилизованных дикарей, позорящих Азию в глазах мирового сообщества». 18 апреля депутат Мория Коноскэ выступил с пламенной речью, в которой, в частности, сказал: «Японское правительство считает, что вопрос о Ким Ок Кюне — это вопрос об одном человеке, но, по моему мнению, он представляет собой серьезную политическую проблему, затрагивающую отношения между Японией, Китаем и Кореей. Ким Ок Кюн до конца жизни стремился остаться под покровительством Японии… И этого человека убил и… китайское правительство предоставило свой военный корабль для перевозки Хон Чжон У и тела Ким Ок Кюна в Корею. Разве это не оскорбительные действия по отношению к Японии? Разве это не наглые действия? Это оскорбление, это наглость, и мы так именно и должны об этом заявить».

В Японии было создано «Общество друзей Ким Ок Кюна», которое в мгновение ока выросло в несколько сот человек. Представители общества вели переговоры с правительством относительно передачи тела погибшего Японии с тем, чтобы торжественно его похоронить. Узнав о казни, были вынуждены похоронить на одном из токийских кладбищ всего лишь прядь его волос. Похороны были неимоверно пышными.

Однако и в Китае, и в Японии понимали, что этого явно недостаточно для начала боевых действий. Япония из убийства в гостинице «Товаёко» сумела извлечь максимум пользы, выпустив антикитайские настроения в обществе в свободное обсуждение, а Китай — точнее, Ли Хунчжан — реально ощутили запах пороха. И начали искать возможность избежать возможной конфронтации — в том числе за счет привлечения внешних арбитров.

Корею же продолжало лихорадить. После 1885 года в стране были закручены все гайки, малейшее недовольство действиями властей объявлялось попыткой мятежа. Девять лет в стране не прекращались мелкие вспышки недовольства, но с каждым годом они становились все более массовыми. Весной 1894 года в уезде Кобу провинции Чолладо, имевшей славу житницы Кореи, вспыхнуло восстание тонхаков.

Истоки движения тонхак — в дословном переводе «восточное учение» — лежат в неприятии значительным числом корейцев внешних религий, проповедники которых наводнили Корею в начале девятнадцатого века. Создатель учения тонхак Цой Чже У в 1835 году провозгласил о создании новой религии, «восточного учения», которая намерена преодолеть влияние западных учений. Однако содержание новой религии сильно напоминало евангельские сюжеты, и это вызвало соответствующую реакцию буддийских и конфуцианских монастырей. Между тем ересь множилась, и за двадцать лет приобрела не только достаточное число сторонников, но и многих проповедников, а Цой Чже У составил катехизис нового вероучения. За счет оттока приверженцев официальной религии падали доходы монастырей, а распространение новой религии порождало нежелательные мысли в головах подданных, которые вполне могли привести к нежелательным действиям. По прямой указке китайских властей отец-основатель новой религии был схвачен и обезглавлен.

Однако ересь это не остановило, а дало ей новый толчок развития: у религии появился собственный мученик, отдавший жизнь за свою правду. Его имя мгновенно стало флагом неофитов. Близкий родственник Цой Чже У, Цой Си Хён создал миссионерскую школу нового вероучения. К восьмидесятым годам движение за реабилитацию и канонизацию казненного основателя религии приобрело национальный размах. За реабилитацию Цой Чже У начали высказываться не только простые корейцы, но и дворяне некоторых провинций: во время бунта в провинции Кенсандо дворяне были заодно с крестьянами.

В 1892 году, за два года до описываемых событий, в провинцию Чунчондо был назначен «на прокормление» новый губернатор по имени Чо Бен Сик. С его назначением репрессии против тонхаков резко усилились. Это было лишь поводом для обычного грабежа местного населения. Руководители тонхаков объявили, что они намерены требовать справедливости у самого императора, и в марте 1893 года более сорока сторонников учения пали ниц у ворот Кванха королевского дворца Кёнбоккун. В течение трех дней и трех ночей, как требовал обычай, они не уходили с площади и не вставали с колен, читая молитвы в память о Цой Чже У. Им, однако же, было отказано, поскольку после казни Цой Чже У учение тонхаков было официально запрещено в Корее. Петиция тонхаков, переданная королю, была официально осуждена, но, как видно, тонхаки не особенно ждали другого результата. Наутро третьего дня ни одного тонхака на площади перед дворцом не было. В городе ходили упорные слухи, что молитва перед дворцом была не более чем демонстрацией, в городе же якобы тайно находятся значительные силы тонхаков, которые готовятся выступить против иностранцев. Слухи подтверждались тем, что на жилищах американских миссионеров и других иностранцев появились прокламации, написанные по-китайски и призывавшие выступить против западных варваров. Американский и английский послы немало обеспокоились этими событиями, к причальной стенке Инчхона пришвартовались английский и немецкий военные корабли, готовые принять и защитить иностранных подданных. Японский консул в Сеуле Сугимура отдал распоряжение собрать в одном месте женщин и детей и быть готовыми к эвакуации в Инчхон.

Две тревожных недели Сеул прожил в ожидании самых непредсказуемых событий. 17 апреля, буквально на второй день после «похорон» волос Ким Ок Кюна на токийском кладбище, на фасаде японского консульства в Сеуле, в двух шагах от королевского дворца, появилась прокламация тонхаков, озаглавленная «К корейскому народу». В ней скрупулезно перечислялись все злодеяния японцев в Корее со времен сёгуна Хидэёси, им предлагалось незамедлительно убираться из Кореи всем до единого. Через два дня глава палаты иностранных дел Чо Пен Сик направил посланнику Оиси свои сожаления по поводу инцидента, пообещал найти и наказать виновных.

Однако иностранцев успокоили не заверения корейского министра, а решительные меры, предпринятые генералом Юань Ши Каем, китайским резидентом в Сеуле. Он был сторонником самых жестких мер по отношению к тонхакам, пришедшим к воротам дворца, предполагая любым способом удалить их из столицы, а уж затем искать правых и виноватых. Юань Ши Кай отлично понимал, кому нужны беспорядки в Сеуле: Тяньцзинский договор подписывался в его присутствии. Он направил срочную депешу Ли Хунчжану, описав ситуацию и высказав свои опасения. 8 апреля по приказанию вице-короля в Инчхон прибыли два крейсера Северного флота «Лайюань» и «Цзиньюань». Собрав всех иностранных представителей в своей резиденции, генерал заявил, что ответственность за подавление беспорядков Китай принимает на себя. Иностранным государствам нет необходимости направлять свои корабли в Корею для собственной защиты. С 12 апреля начались аресты и допросы тонхаков людьми Юань Ши Кая.

Тем временем Цой Си Хён призвал всех тонхаков, готовых к борьбе, собраться в уезде Поын, отдаленном от Сеула. Собравшимся был предложен не лозунг реабилитации основателя учения, а лозунг изгнания иноземцев и наказания алчных чиновников. Этот тактический ход немедленно привлек на сторону тонхаков значительное число сторонников, и уже в начале мая в районе деревни Чаннэ был сооружен укрепленный лагерь тонхаков, в который продолжали прибывать люди, бросившие весенние работы. Над лагерем подняли флаг, на котором было написано: «Отряд борьбы против японцев и западных варваров». Требования начальника уезда немедленно разойтись и разрушить лагерь тонхаки проигнорировали.

Узнав о событиях в Поыне, Юань Шикай потребовал от властей немедленных действий. Был назначен специальный государственный чиновник, О Юн Чжун, которому было поручено подавить восстание. Он даже получил официальное звание «усмиритель края». Он явился в лагерь, зачитал королевский эдикт и потребовал разойтись. Ему не подчинились. О Юн Чжун имел полное право применить вооруженную силу, но он не имел вооруженной силы. Корейская армия была совершенно небоеспособна, и можно было серьезно опасаться, что многие солдаты просто перейдут на сторону бунтовщиков.

У короля первого возникла мысль привлечь к подавлению восстания китайские войска, однако Юань Шикай, к которому обратился король, отказал ему в этом. Поскольку ситуация в стране полностью попадала под условия Тяньцзиньского договора, и следом за китайскими войсками в Корею немедленно пришли бы японские. Кроме того, китайские войска могли вызвать дополнительное недовольство среди крестьян. Скрепя сердце, король был вынужден направить в Поын королевскую гвардию, оставив Сеул под охраной Юань Шикая и его гарнизона. Узнав о подходе лучших в стране войск, безоружные тонхаки покинули лагерь. Гвардия вернулась в казармы, инцидент казался исчерпанным. Однако и из этих событий японцы извлекли максимум пользы: прокламации, снятые с ворот японской миссии в Сеуле, многократно перепечатали все японские газеты. Тон комментариев не оставлял сомнений во враждебности.

Вместе с тем «стояние в Поыне «стало для тонхаков во многом поучительным. Во-первых, они убедились в своей силе: для их борьбы с ними потребовалось привлечь лучшие в стране войска. Огромное количество сторонников, прибывших в Поын, подтвердило: указ короля о запрете учения — пустая бумажка. Лагерь пришлось покинуть только лишь из-за отсутствия оружия и неумения воевать. Но это дело можно поправить — в самом скором будущем…

Тонхаки и неофиты учения разбрелись по всей Корее, неся в массы новые лозунги о борьбе с иноземцами и собственными чиновниками-угнетателями. Обстановка была неспокойной, особенно в Чолладо. Король, назначая туда нового губернатора, особо подчеркнул необходимость жесткого контроля над тонхаками. Вновь назначаемый губернатор Ким Мун Хён ответил, что устранять следует не собственно восстание, а причины, которые могут к нему привести. В первую очередь — сменить заворовавшихся правителей. Мысль была ценной — реализовать ее новый губернатор не успел…

15 февраля 1894 года мелкопоместный дворянин уезда Кобу провинции Чолладо Чон Бон Чжун привел в уездный город несколько десятков кое-как вооруженных своих односельчан и атаковал городскую управу. Чон Бон Чжун взял под стражу чиновников, публично сжег долговые расписки, взломал замки на военных складах и вооружил своих людей. Поскольку сам Чон Бон Чжун был яростным сторонником учения тонхак, и даже принимал участие в «поынском съезде», восстание воспринималось всеми как продолжение прошлогодних событий, начавшихся с «мартовской молитвы у дворца Кёнбоккун». Весть о том, что храбрые тонхаки устанавливают справедливость здесь и сейчас, молнией разнеслась по всей Корее. Поспешные меры официальных властей, снятие со своих постов многочисленных чиновников только подзадоривало восставших: они считали, что чиновников снимают с должности за то, что они не способны справиться с бунтом, а это придавало еще больше силы.

Чон Бон Чжун обратился к предводителям тонхаков во всех уездах близлежащих провинций через голову Цой Си Хёна, общепризнанного лидера секты. В своих обращениях Чон Бон Чжун призвал их возглавить народное движение против чиновников. Об иноземцах не говорилось, они были в Сеуле, а воры и взяточники — в каждой деревне. Восстание ширилось, как лесной пожар. К концу апреля в лагере у горы Пэксан собралось до сорока тысяч повстанцев. Каждый имел хоть какое-нибудь оружие. Власти были вынуждены послать на подавление восстания карательные войска, собранные наскоро, с бору по сосёнке. 11 мая в бою у перевала Хванчхохён карательные войска были полностью разбиты. Чон Бон Чжун практически овладел всеми уездами провинции. Восставшие громили административные здания, дома богачей, постоянно вооружались оружием из армейских складов, размещенных в каждом уездном городе. К противодействию восставшим привлекались все большие силы. На сторону восставших переходили солдаты правительственных войск.

В лагере на горе Хосанбон Чон Бон Чжун составил и огласил прокламацию о целях восстания. О реабилитации Учителя и наказании чиновников, а уж тем паче об иноземцах там не было ни слова. В самых резких выражениях, какие только позволяла воспитанность, Чон Бон Чжун критиковал королевский двор, родственников короля и королевы, провозглашал принципом государственной политики «защиту Отечества и благополучие народа».

Это заявление шокировало двор и Юань Шикая. Было отдано немедленное распоряжение о выступлении на подавление восстания самых лучших войск страны, королевской гвардии и сеульского гарнизона, то есть и корейцев, и китайцев, переодетых в корейскую военную форму. Карательный отряд имел на вооружении две пушки и два пулемета. К месту высадки их доставил морем китайский сторожевой корабль «Пиньюань». Эти действия не остались без внимания самого знающего японского дипломата — первого секретаря посольства в Сеуле Сугимура Фукаси. 9 мая он телеграфировал в министерство иностранных дел, прося разрешения отправить в Кунсан японское сторожевое судно «Осима», которое стояло на якоре в Инчхоне. 17 мая в Инчхон прибыл крейсер «Ямато» на замену сторожевому судну «Осима». На разведку в Кунсан ушел крейсер «Цукуси».

Японское сторожевое судно «Осима»

Сразу выступить против повстанцев правительственные войска не смогли — почти половина солдат перешла на сторону тонхаков. Поражения правительственных войск следовали одно за другим, пока Чон Бон Чжун не занял крепости Чончжу и не решил ее оборонять. Запертые в крепости войска повстанцев не смогли выдержать плотную осаду и потерпели поражение. Чон Бон Чжун ушел из крепости с частью своих соратников, однако от идеи восстания не отказался. Четыре месяца непрерывных боев дали ему возможность убедиться в правильности своих лозунгов и готовности корейских крестьян взяться за оружие в любую минуту. Наконец, он четко понимал, что стал очень значительной политической фигурой, что гарантировало ему не только жизнь, но и возможность дальнейшей политической деятельности. Очевидным стал еще один факт, который еще сыграет свою роль: королевская династия не пользовалась абсолютно ничьей поддержкой: ни народа, ни дворян, ни армии. Окружавшая двор камарилья берегла его не более, как источник собственного благополучия. Смена династии могла означать длительную и кровавую смуту.

Не будем, впрочем, забывать, что Япония и была крайне заинтересована в серьезной смуте, как поводе для введения войск в страну, в том числе допуская и возможность смены правящей династии на своих сторонников. Поэтому было бы нелепо предполагать, что такой подарок судьбы, как восстание тонхаков, не будет использован в интересах Японии в полной мере.

Заместитель начальника Генерального штаба Японии, по сути начальник внешней разведки генерал-лейтенант Каваками Сороку был сторонником «материковой» политики и хорошо знал положение дел в Корее. Обстановка требовала доразведки.

Каваками Сороку

Военный атташе в Сеуле капитан Ватанабэ Йохэй получил задание прибыть в Пусан и заняться сбором необходимой информации о повстанцах независимо от дипломатов. 18 мая на основании полученных донесений Каваками доложил ситуацию начальнику Генерального штаба генералу принцу Арисугава и по его прямому указанию направил в Пусан специального резидента Генерального штаба майора Итидзи. После его возвращения в Токио 30 июня в военных кругах, особенно со стороны Каваками, резко усилились требования о посылке войск в Корею. Масла в огонь добавило письмо первого секретаря посольства в Сеуле Сугимуры от 22 мая. «Если китайские войска при соблюдении формальностей, касающихся официального уведомления, будут введены в Корею, трудно предсказать, какие изменения внесет этот факт в дальнейший ход событий… Поэтому следует решить, пошлет ли наше правительство свои войска на основании имеющегося соглашения для охраны миссии… и для обеспечения равновесия сил в Корее и будет ли оно держать их там до восстановления порядка…».

Военные видели РЕАЛЬНУЮ НЕОБХОДИМОСТЬ ПОСЫЛКИ ЯПОНСКИХ ВОЙСК В КОРЕЮ ЯКОБЫ ДЛЯ ПОДАВЛЕНИЯ ВОССТАНИЯ ТОНХАКОВ. НО В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ — ДЛЯ РЕОРГАНИЗАЦИИ КОРЕЙСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА И ВОЗРОЖДЕНИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРОЯПОНСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ. ЗАМЕТНО ОСЛАБИВШИХ СВОЮ АКТИВНОСТЬ ПОСЛЕ «ПОЧТОВОГО» МЯТЕЖА. (выделено мной. — М. К.).

От имени начальника Генерального штаба в правительство было направлено секретное послание, в котором говорилось: «Силы бунтовщиков-тонхаков растут. Корейские солдаты неспособны с ними справиться. Такое положение вынудит корейское правительство просить Китай о военной помощи. Если китайское правительство согласится удовлетворить такую просьбу, нам тоже следует послать свои войска, чтобы обеспечить безопасность японских подданных в Корее и сохранить влияние Империи » (курсив мой — М. К.).

Арисугава Тахикиро

Именно в начале июня Генеральный штаб Японии тайно начал подготовку к мобилизации. Выполнение всех мероприятий, связанных с посылкой войск в Корею, было возложено на начальника 1-го управления Генерального штаба полковника Тэраути. Майору Яманэ, лейтенанту флота Мацумото, капитану Иноуэ и капитану Нисида было поручено провести подготовительные мероприятия по переброске войск в Корею. Начал формироваться отдел транспорта и связи.

Но и здесь не обошлось без квасных патриотов — если только можно применить подобный термин к японцам. Давно замечено, что серьезным политическим намерениям более всего вредят самые патриотические патриоты, которые лучше всех знают, что нужно делать и — самое страшное! — намерены реализовать свои бредовые намерения самостоятельно и немедленно. Эти господа, как правило, думать дальше, чем до ужина, не умеют, для них «патриотические чувства» заменяют любой здравый смысл… В общем, подобного рода «деятели» могли навредить Японии больше, чем Ли Хунчжан вкупе с Юань Шикаем. В конце июня 1894 года — то есть, уже после завершения активной фазы восстания — четырнадцать человек, главным образом бывших военных и самураев, все члены шовинистической организации «Общество черного океана», прибыли через Пусан в провинцию Чолладо. Все они были вооружены в лучших традициях токугавских времен: опоясаны мечами, с пистолетами за поясом — совершенные герои. Начали они с того, что ограбили медный рудник в провинции Кёнсандо: для революции требовалась взрывчатка. Достигнув Сунчона, неофициальной столицы тонхаков, предводитель японцев Ёсикура нарядился в старинную самурайскую одежду и потребовал от имени своих соратников встречи с Чон Бо Чжуном. Себя они называли «миссией помощи, ниспосланной небом». Однако Чон Бон Чжун отказался от помощи японцев, поскольку ко времени их прибытия многое изменилось: после окончания боевых действий власти решили привлечь Чон Бон Чжуна к управлению провинцией, стремясь использовать его огромное влияние на крестьян, и вступили с ним в переговоры. Сославшись на договоренность с королем, Чон Бон Чжун отказал японским «революционерам» в поддержке. Герои-революционеры решили действовать самостоятельно, но в конечном счете были задержаны японскими же войсками в Сеуле и Пусане.

После соглашения Чон Бон Чжуна с королевской властью снова поднять тонхаков на вооруженное выступление решил Цой Си Хён, никак не проявивший себя в событиях последних месяцев. Однако его попытка успехом не увенчалась, и возглавить новую армию ему не удалось. Примкнувшие к нему тонхаки очень скоро разошлись по окрестностям, разбились на мелкие группы и перестали признавать над собой какой-либо контроль со стороны руководителей секты. Эти группы превратились в неорганизованные шайки, терроризировавшие всю провинцию Чолладо. Как и всякий бандитизм, эти действия быстро надоели местному населению, и повстанцы начали терять поддержку местных жителей. Постепенно восстание сошло на нет. Во всяком случае, уже к середине июня 1894 года никакой серьезной угрозы тонхаки не представляли. Казус белли ускользал от японцев, как карп из садка…

Но повод уже был формальностью, главным образом для оправдания собственных действий перед мировым общественным мнением, о чем японцы заботились неукоснительно. Если он не был правдой, то, по крайней мере, должен быть правдоподобным. И его обязательно придумают, если на флоте получены боевые снаряды, под лючины забункерованы угольные ямы и пар приказано держать на марке — пока лишь для учений… Банзай! Банзай!

 

Глава шестая

КОРОЛЬ ВАШЕЙ СТРАНЫ ПОПРОСИЛ СРОЧНОЙ ПОМОЩИ…

(из воззвания генерала Не Шичена, командующего экспедиционным корпусом Китая в Корее в 1894 году)

Утихшее восстание тонхаков не расхолаживало корейский двор. Король сумел воочию убедиться, что народ отнюдь не считает его отцом нации. При первом удобном случае крестьяне снова возьмутся за пики и винтовки, и у них не будет недостатка в командирах. Армия крайне ненадежна, а административный аппарат только раздражает население, и в критической ситуации будет просто уничтожен. Опасность восстания угрожала не столько стране, сколько династии.

Авторская пометка на полях: эту очевидную истину поняли многие. И в Китае, и в Японии прекрасно осознавали: хозяином в Корее будет тот, кто сумеет утвердить у власти удобную ему династию, поскольку именно династия являлась легитимным носителем власти, что лишало любую третью силу повода для вмешательства… Воевать придется не просто за территорию, а за «хозяина земли Корейской». Именно в этом и состояла главная фабула войны, в которую не хотелось верить, но к которой усердно готовились…

Король понимал, что восстание не закончилось, поскольку главных своих задач не решило. Угроза его новой вспышки была более чем реальной. Снова и снова он обсуждает с придворными вопрос о привлечении китайских войск для обеспечения безопасности, для подавления любой попытки бунта. Теперь речь идет не о подавлении восстания, а о недопущении нового, для чего, собственно, и нужны войска Китая. Почему не Японии? Она за прошедшие десять лет сильно потеряла в своем авторитете и лишилась многих своих сторонников при дворе. Любой водонос в Сеуле знал, что Япония готовила государственный переворот, что самые мерзкие государственные преступники скрылись от справедливого королевского суда в Японии, что именно японские купцы монополизировали все рыболовство на восточном побережье и не дают дышать корейским рыбакам. Китай же спас короля от убийц, причем японские солдаты при этом позорно бежали из дворца. Нет, Японию с Китаем даже сравнивать не стоит…

Резидент Юань Шикай находился в смятении. Восстание ширилось, после разгрома карательных сил повстанцы могли двинуться как на Сеул, так и в Инчхон, где полным-полно иностранцев… Последствия были вполне предсказуемы: интервенция сначала Японии, затем — России, затем — всех подряд. Корея перестает существовать. Сами обстоятельства могли вынудить Китай к вмешательству, причем раньше всех остальных. Генеральный резидент решился начать предварительные переговоры уже в середине мая, после того, как стала известна прокламация Чон Бон Чжуна, написанная в лагере на горе Хосанбон. 23 мая командующий карательными силами корейской армии Хон Гё Хун направил правительству письмо, в котором признавал свою неспособность подавить восстание просил короля обратиться к Китаю за военной помощью. После подавления стихийного бунта Сеульского гарнизона в 1882 году Хон Гё Хун пользовался большим авторитетом при дворе, и к нему прислушивались. Падение Чончжу, о котором в Сеуле стало известно 1 июня, окончательно решило дело. Теперь в необходимости привлечения иностранных войск никто не сомневался… Юань Шикай начал переговоры с ближайшим окружением короля о посылке китайской армии в Корею.

После принятия этого решения многое менялось. В том, что японские войска точно так же будут введены в Корею, Юань Шикай нисколько не сомневался. Вопрос был в том, сколько их будет, где они будут размещены и какие конкретно действия предпримут? Очевидно, что японцы введут свои войска для защиты своих граждан именно в те города, где этих граждан много: Сеул, Инчхон, Пусан. Если в это время китайские войска будут гоняться по горам за разрозненными отрядами тонхаков, у японцев появиться реальная возможность оказывать прямое влияние на короля: все крупнейшие города страны фактически будут в их руках. Это приведет к усилению японской партии в ущерб китайской… Чего допустить было нельзя. Поэтому китайских войск должно быть много, и они должны не только гоняться за повстанцами, но и обеспечивать безопасность всех иностранцев в Корее. Вопрос в том, успеют ли китайские войска занять все ключевые позиции в стране до того, как японцы сумеют им помешать сделать это… Поэтому доставлять китайские войска нужно морем — это быстрее. К счастью, войска еще не ушли с маневров, их нужно просто передислоцировать.

Но японцы чётко держали обстановку. 1 июня японский поверенный в делах первый секретарь японской миссии в Сеуле Сугимура нанес визит Юань Шикаю. Между Юань Шикаем и японским поверенным произошел обмен мнениями, в результате чего было достигнуто соглашение о том, что нет никаких препятствий для участия китайских войск в подавлении восстания. При этом Сугимура упомянул, что Япония, скорее всего, тоже введет войска для защиты своих граждан, но не более роты. Местом их дислокации, скорее всего, будет Сеул. Вряд ли Юань Шикай поверил Сугимуре, но результаты переговоров несколько успокоили его в том смысле, что японцы не успеют перебросить в Корею контингент, количественно равновесный Китаю.

После двадцатидневной инспекционной поездки по гарнизонам Ли Хунчжан прибыл в Саочжан, где ему и была вручена срочная и секретная депеша от сеульского резидента. Юань Шикай писал, что восстание тонхаков ширится и последствия его непредсказуемы. Генерал сообщал, что, скорее всего, в скором времени понадобится введение китайских войск, и что Япония, судя по всему, этому препятствовать не намерена.

3 июня вечером Юань Шикай принял советника палаты иностранных дел Сон Ги Уна, который вручил ему официальную просьбу Верховного государственного совета о посылке китайских войск в Корею для подавления восстания тонхаков. В ней в частности говорилось: «Население уездов Тхэин и Кобу в провинции Чолладо всегда отличалось разнузданностью, коварством и с трудом подчинялось законному правлению. В последнее время более 10 тысяч человек из числа жителей этих уездов присоединились к бандам тонхаков и захватили свыше десятка уездных городов… Уже сейчас они находятся менее чем в пятистах ли от Сеула. Если восстание будет разрастаться, это грозит Китаю серьезными осложнениями… Уповая на помощь Китая, мы осмеливаемся беспокоить господина генерального резидента просьбой о посылке телеграммы сановнику по делам Севера Ли Хунчжану с тем, чтобы он выделил некоторое количество войск и срочно прислал их для усмирения мятежников. Кроме того, это дало бы возможность нашим войскам и их генералам перенять некоторый военный опыт, что вполне пригодилось бы в дальнейшем в интересах обороны. Одновременно мы просим, чтобы эти войска были выведены из страны сразу после того, как мятежники будут усмирены. Мы не решаемся настаивать на том, чтобы после отвода войск в нашей стране остались гарнизоны, так как не хотим затруднять императорскую армию длительной службой за пределами своей страны».

Генерал Не Ши Чен

Командующий Северным флотом Китая Дин Жу Чан

4 июня официальная просьба Кореи была доведена до Ли Хунчжана. Он немедленно проинформировал цзунлиямынь (императорское министерство иностранных дел) и приказал командующему войсками провинции Чжили генералу Е Чжичао и командующему тайюаньскими войсками в провинции Шаньси генерал-губернатору Не Шичену отправиться в Корею во главе семи отборных батальонов Северной армии, дислоцированных в районе Лутай — Шанхайгуань. Командующему Северным флотом Дин Жучану было приказано направить в Инчхон крейсера «Цзиюань» и «Янвэй», обеспечить охрану, а если понадобится — эвакуацию иностранцев. На крейсера была также возложена обязанность эскортирования транспортных судов с солдатами.

Поскольку маневры только что закончились, войска были практически готовы к отправке. 6 июня в Дагу Не Шичен погрузил на торговый пароход «Туннань» 900 солдат и 4 горных орудия и отплыл в Корею. На следующий день из Шанхайгуаня отплыл на двух торговых судах — «Хайнань» и «Хайцин» отряд Е Чжичао — полторы тысячи солдат и четыре гаубицы. Крейсеры «Цзиюань» и «Янвэй» 5 июня уже прибыли в Инчхон. Там, как мы помним, с середины мая уже находились два японских крейсера: «Ямато» (командир — капитан 1 ранга Фунаки Рэнтаро) и «Цукуси» (капитан 1 ранга Миёси Кацуми). О направлении китайских войск в Корею японцы уже знали и из официальных источников (Ли Хунчжан известил Токио о своих намерениях через чрезвычайного и полномочного посланника Китая в Токио Ван Фынцзао), и по данным своей прекрасной разведки. Поэтому крейсера не просто стояли в порту, а выполняли функцию стационарной разведки. Асанский залив, куда должны были прибыть китайцы, тщательно разведывался, для чего отряду была придана канонерка «Акаги» (командир — капитан 3 ранга Сакамото Хатирота). Разведку вел также мотобот с крейсера «Цукуси» под командованием младшего лейтенанта Вакабаяси. Эта деятельность заставила китайцев принять меры во избежание возможных недоразумений: посыльное судно «Пиньюань» и крейсер «Янвэй» вышли на патрулирование в Асанском заливе, прикрывая свои транспорты. Эти действия наглядно демонстрируют явное недоверие китайцев к японцам, но обратной дороги уже не было: скорейшая переправка значительных китайских сил была задачей номер один.

Канонерская лодка «Акаги»

Авторская пометка на полях: события в Корее впервые привлекли внимание российской прессы. В газете «Владивосток» за 5 июня появилось сообщение агентства «Рейтер» из Лондона о том, что в Корее высажены китайские и японские войска для охранения имущества и жизни иностранцев. Но особого внимания на это не обратили: днем раньше в Париже итальянский анархист убил премьер-министра А. Карно, только что было объявлено о помолвке Наследника Престола Цесаревича Николая Александровича с принцессой Алисой Гессенской, — в общем, события в Корее были третьестепенными даже для Владивостока, не говоря уже о Петербурге.

9 июня войска Не Шичена высадились в Асане. Двумя днями позже к ним присоединились войска Е Чжичао, и к 12 июня весь китайский экспедиционный корпус был уже на суше. Однако размешались войска не в крупных городах, а в Асане, то есть находились между повстанцами и Сеулом. Эта ошибка будет дорого стоить… Стремясь предотвратить волнения среди местного населения, Не Шичен издал и распространил специальное воззвание, в котором говорилось: «Король вашей страны направил нам телеграмму, прося срочной помощи. Китай, сочувствуя вассальному государству, не мог остаться в бездействии и не прийти на помощь… Наши войска отправились в далекий поход, чтобы взять под свою защиту вассальные земли и обеспечить безопасность их населения» .

Однако через два дня командующий карательной экспедицией против тонхаков Хон Гё Хён после двухдневного артиллерийского обстрела с господствующих высот вынудил тонхаков сдать Чончжу. 12 июня он доложил в Сеул о полном подавлении восстания. Формального повода для присутствия иностранных войск больше не было.

Но машина была уже запущена. И японцы, и китайцы понимали, что для Кореи настал судный час. И победителем будет тот, кто сумеет занять ее своими войсками первым. При этом Китай не очень спешил, поскольку к концу июня он имел в Корее экспедиционный корпус из 2 800 солдат. Тонхаки сами избавили китайцев от необходимости гоняться за ними по горам и лесам, поэтому все силы можно было сосредоточить в крупных городах, но сделать этого китайцы не успели.

Чем и воспользовались японцы! Правительство микадо приняло решение о посылке в Корею смешанной бригады. Еще 4 июня, когда не было понятно до конца, чем закончится буза тонхаков, военное министерство заключило с пароходной компанией «Нихон юсэн кабусики кайся» соглашение об аренде 10 (!) судов для перевозки войск в Корею. 5 июня был издан императорский указ о создании Главной ставки, руководство которой было возложено на начальника Генерального штаба генерала Арисугава. Членами Главной ставки были назначены помощник начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Каваками, начальник Главного морского штаба вице-адмирал барон Накамуда (с 17 июня его сменит вице-адмирал виконт Кобаяма), военный министр Ояма и морской министр Сайго.

Японский военный министр маршал Ояма Ивао

3 июня отряд кораблей под флагом вице-адмирала Ито, крейсировавший в Восточно-Китайском море, получил приказание морского министра Сайго Цугумити, в котором было приказано как можно быстрее следовать в Пусан. Два быстроходных крейсера — флагман «Мацусита» и «Чиёда» на полном ходу направились в корейский порт. По прибытии в Пусан через тамошнего консула был получен приказ морского министра о немедленной отправке кораблей в Инчхон. В приказе, кроме того, говорилось: «В связи с расширением восстания в Корее туда посылается часть 5-й дивизии для обеспечения безопасности наших подданных и охраны миссии. Вам надлежит взять на себя руководство военно-морскими силами, направленными в Корею, и в сотрудничестве с нашим посланником и консулами, взаимодействуя с сухопутными силами, обеспечить охрану наших подданных, безопасность морских торговых путей, а также выполнение других задач, возложенных на наш военно-морской флот в этом районе».

Японский крейсер «Чиёда»

Тем временем чрезвычайный и полномочный посланник Отори Кейсукэ спешно возвращался из отпуска в Сеул на военном корабле «Яэяма». Это был едва ли не самый быстроходный корабль в императорском флоте, выдававший на мерной миле ход в 22 узла. Утром 9 июня «Яэяма» в Желтом море пересекся с крейсером «Цукуси» на подходе к Инчхону: от командира была получена информация о том, что китайские войска уже прибыли в Асан, и высадка вот-вот начнется. В тот же день «Яэяма» прибыл в Инчхон, следом за ним туда же прибыли крейсера вице-адмирала Ито. С их прибытием количество японских вымпелов в Инчхоне возросло до шести: «Мацусима», «Чиёда», «Яэяма», «Цукуси», «Ямато» и «Акаги». По приказу Ито был сформирован объединенный отряд морской пехоты под командованием помощника командира с «Мацусимы» Мукояма Синкити. Отряд состоял из двадцати шести офицеров и четырехсот пяти рядовых и унтеров. Отряду было придано 2 полевых орудия. В три часа утра 10 июня под проливным дождем отряд начал движение в Сеул, и к семи вечера успешно прибыл в корейскую столицу. Китайских войск в Сеуле не было…

Главная ставка приняла решение о формировании смешанной бригады из частей 5-й дивизии прежде всего потому, что та была расквартирована в Хиросиме, и подразделения можно было быстро погрузить на суда. Командир дивизии Нодзу Митицура выделял в состав смешанной бригады 11 — й и 21 — й полки 9-й пехотной бригады, расположенной в порту Удзина. Кроме того, в состав бригады был включен кавалерийский эскадрон, две батареи горных орудий и саперная рота. Командующим был назначен Осима Ёсимаса, начальником штаба — майор Нагаока. Читателям наверняка будет интересно узнать, что правнук генерала Осима — Синдзо Абэ, нынешний премьер-министр Японии…

8 июня 1894 года командующий смешанной бригадой получил приказ о действиях своей бригады в Корее. В нем говорилось:

Генерал Нодзу

Осима Ёсимаса

«В Корее началось восстание. Воинская часть направляется в Корею для охраны нашей миссии, консульств и подданных.

Смешанной бригаде надлежит высадиться в Инчхонском порту или поблизости от него, обеспечив в первую очередь охрану наших подданных в Сеуле и Инчхоне. Одну пехотную роту следует направить в Пусан, выделив из нее взвод для посылки в Вонсан для обеспечения охраны наших подданных в этом районе. Эти подразделения надлежит выделить из второго эшелона наших войск, направляемых в Корею.

По вопросам о методах охраны, а также по дипломатическим вопросам надлежит постоянно консультироваться с нашим посланником в Корее».

Специальная инструкция по дипломатическим вопросам была намного пространнее. Еще бы: именно руководствуясь ею следовало не допустить начала боевых действий в невыгодных для Японии условиях. Инструкция гласила:

«Единственной целью направляемых в Корею солдат является защита императорской миссии и обеспечение безопасности подданных империи, проживающих в этой стране… В случае переговоров с гражданскими или военными чиновниками Китая, Кореи и других иностранных государств следует проявлять максимальное миролюбие. Обратить внимание на то, чтобы завоевать расположение местного населения… Если при известных обстоятельствах наши войска будут посланы в район военных действий вместе с китайскими войсками или же если наши войска будут размещены с ними рядом, следует избегать возможных столкновений между нашими и китайскими частями. Если повстанцы проникнут в Сеул, а корейское правительство окажется неспособным защитить иностранные миссии, консульства и иностранных подданных в этом городе, наши войска по согласованию с посланником должны по возможности обеспечить их защиту (если об этом будут просить нашего посланника дипломатические представители или консулы иностранных государств). Командиру смешанной бригады надлежит поддерживать постоянный контакт с командующим императорскими военно-морскими силами, направленными в Корею, а также обмениваться с ним полной и всесторонней информацией».

Для взаимодействия с дипломатической миссией и для разрешения вопросов международного уровня к бригаде были прикомандированы два офицера Генерального штаба: подполковник Фукусима, знакомый нам «кавалерист талантом», и майор Уэхара, специалист по Корее. Они получили специальные инструкции военного министра графа Ояма, выдержки из которых весьма интересны:

«Настоящая отправка наших войск…ни в коей мере не направлена на то, чтобы вызвать столкновение с Китаем. Вам и другим наиболее дальновидным и хорошо разбирающимся в обстановке офицерам надлежит постоянно иметь это в виду. Если молодые офицеры, подстегиваемые безудержной храбростью, втянутся в стычку, ОНИ МОГУТ ПОГУБИТЬ НАШЕ ВЕЛИКОЕ ДЕЛО (курсив мой. — М. К.). Поэтому вам надлежит внимательно и неукоснительно наблюдать за поведением и действиями отправляемых частей, с тем чтобы избежать столкновений между нашей и китайской армиями и с честью выполнить поставленную задачу, поддержав честь и авторитет нашей императорской армии».

Известие о высадке китайцев заставило торопиться. Не дожидаясь окончательного формирования бригады, было принято решение отправить в Корею батальон. 8 июня батальон капитана Итиноэ погрузился на транспорт «Вакаура-мару» и 9 июня отплыл в Инчхон, куда и прибыл 12 числа. На этом же корабле в Корею прибыли начальник штаба объединенной бригады Нагаока и офицеры Генерального штаба Фукусима и Уэхара.

Однако сразу по прибытии в Инчхон военные показали дипломатам, кто и что решает. Военный атташе посольства капитан Ватанабэ, прибывший в Инчхон для встречи военных, настоятельно рекомендовал Нагаока не спешить выступать в Сеул, чтобы не провоцировать китайцев, однако тот отдал приказание Итиноэ выступать немедленно. 13 июня поздно вечером батальон прибыл в Сеул и сменил отряд морской пехоты, который с облегчением вернулся на корабли в Инчхон.

10 и 11 июня из Удзина на девяти транспортах основные силы смешанной бригады отплыли в Корею. Отряд сопровождал крейсер «Ёсино» под командованием капитана 2 ранга Кавахара. 16 июля японские войска высадились на берег, штаб бригады расположился в японской гостинице «Мидзуцу». Транспортировка первого эшелона смешанной бригады, прибывшего в Корею всего лишь четырьмя днями позже китайцев, была завершена.

Введение восьмисот солдат японской императорской армии в столицу вызвало шок в Сеуле. Юань Шикай, никак не ожидавший такого оборота событий и оказавшийся со взводом личной охраны в окружении батальона регулярной японской армии с кавалерией и артиллерией, начал лихорадочно искать выхода из сложившейся ситуации. Разрулить ситуацию представлялось возможным только тройственными усилиями, предпринимаемыми одновременно и согласованно Юань Шикаем и посланником Отори в Сеуле и Ли Хунчжаном в Тяньцзине. Неделя с небольшим, прошедшая с момента высадки генерала Осима в Инчхоне и до момента отправки секретной депеши Сугимуры в Министерство иностранных дел, была наполнена невероятной дипломатической активностью всех троих. При этом посланник Отори чуть было не сломал всю игру премьеру Ито и военному министру Ояма…

Но обо всем по порядку. Прибывший в Сеул Отори ожидал увидеть толпы перепуганных иностранцев, ожидающих защиты от кровожадных повстанцев. Ничего подобного он не увидел. Мало того, на следующий день по прибытии его известили о взятии Чхонжу и полной победе правительственных войск. Отори вздохнул с облегчением, поскольку уяснил для себя, что необходимость отправки значительных японских сил в Корею отпала сама собой. Визит вежливости к Юань Шикаю еще более убедил его в правильности подобного решения. Тем более что немедленно по прибытии в Сеул он получил резкий протест корейской стороны, возмущенной подобными действиями.

В это же время в Пекине и Тяньцзине японские дипломаты вручили соответствующие заявления в цзунлиямынь и Ли Хунчжану. Ли Хунчжан в личной беседе с японским консулом в Тяньцзине Аракава подчеркнул, что Китай направил войска в Корею как в вассальное государство, руководствуясь давней традицией отношений. Причин, по которым следует направлять японские войска, он не усматривает, поскольку китайские войска быстро справятся с бунтовщиками и уж наверняка сумеют защитить от них всех иностранцев. Ответ из Пекина мало чем отличался. Временному поверенному в делах Японии в Китае Комура было поручено дать ответ Министерства иностранных дел. В нем, в частности, говорилось:

«…мое государство отнюдь не признает Корею вассалом Цинской империи…мое правительство не может отказаться от сохранения за собой самостоятельности в решении вопроса о количестве войск, направляемых в Корею. Оно не потерпит препятствий в вопросе о том, какой образ действий ему избрать…». Иными словами, мы сами знаем, что и как нам делать, и все наши действия носят совершенно законный характер. Понадобится совет — спросим. А засим — примите и прочее.

Однако дипломатические демарши в сторону Японии в Сеуле набирали и темп, и вес. Отори был вынужден постоянно давать объяснения действиям, которых до конца не понимал. 11 июня — решительный протест главы корейской палаты иностранных дел Чо Пён Сика. 12, 13, 14 июня — новые обращения официальных лиц Кореи. 13 июня в бой вступила тяжелая дипломатическая артиллерия: временный поверенный в делах России в Корее барон Павел Керберг посетил посланника Отори и потребовал объяснений целого ряда вопросов. Вот некоторые выдержки из его официального запроса: «Мне стало известно, что несколько сот японских солдат прибывают в Корею. Несколько дней назад я слышал от временного поверенного Сугимура, что их целью является охрана Вашей миссии. Но, как Вам известно, сейчас в Сеуле все спокойно, и, судя по заявлению главы палаты иностранных дел, бунтовщики разгромлены и обращены в бегство, а правительственные войска уже вступили в Чончжу. Полагаю поэтому, что нет никакой необходимости вводить в Корею значительные контингенты войск… Дальнейшая высадка японских войск может показаться по меньшей мере странной». В тот же день немецкий вице-консул посетил стажера-чиновника по делам внешних сношений Мацуи и в довольно решительных тонах потребовал объяснений происходящего.

Отори ощущал явную враждебность действиям Японии. Поэтому решился на беспрецедентный шаг: начал консультации с Юань Шикаем относительно ОДНОВРЕМЕННОГО ОТВОДА КИТАЙСКИХ И ЯПОНСКИХ ВОЙСК ИЗ КОРЕИ (курсив мой. — М. К.). Юань Шикай даже успел сообщить телеграммой Ли Хунчжану итоги предварительных договоренностей: в стране остается небольшая часть войск, высадившихся до 15 июня, большая же часть солдат выводится из Кореи. Япония выводит три четверти своих солдат, оставшиеся 250 размещаются в Инчхоне. Китай выводит четыре пятых своих войск, а оставшиеся 400 человек из Асана перемещаются в район Инчхона. После окончательного подавления восстания эти войска тоже предполагалось вывести из страны.

Самодеятельность Отори вызвала недоумение министерства иностранных дел и лично министра Муцу: «В соответствии с Вашим пожеланием Генеральный штаб приказал Осима разместить солдат в Инчхоне… Если отряд Осима будет долгое время оставаться в Инчхоне, МЫ ПОТЕРЯЕМ УДОБНЫЙ СЛУЧАЙ ВВЕСТИ ВОЙСКА В СЕУЛ(!!! Курсив мой. — М. К.). Крайне постыдно будет для нас, если наши войска, ничего не предприняв, с пустыми руками вернутся на родину. Мало того, это нанесет вред нашей политике. Поэтому не лучше ли будет без лишних проволочек ввести войска в Сеул, если к этому не будет никаких препятствий?» В тот же день пришла еще одна телеграмма, в которой Отори предлагалось выйти с предложением китайцам о привлечении японских войск для подавления восстания: «Поскольку крайне желательно скорейшее восстановление мира в Корее, Вы можете предложить услуги японской армии для подавления восстания, если китайские солдаты будут по-прежнему бездействовать, находясь в районе Асана.

Авторская пометка на полях: все перевернуто с ног на голову. Китайские войска в Асане бездействовали именно потому, что воевать было уже не с кем. Мир в Корее, пусть относительный, но был достигнут, и Отори это видел собственными глазами. Мало того, той же точки зрения придерживались и все дипломаты в Сеуле. Отори никак не мог понять, почему его заставляют называть белое черным? Более чем прозрачный намек был заключен в последнем абзаце этой телеграммы.

Что касается нашей дальнейшей политики в отношении Кореи, то ЯПОНСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО БУДЕТ ВЫНУЖДЕНО ПРИНЯТЬ ЖЕСТКИЙ КУРС (курсив мой. — М. К.). Этот вопрос находится в данный момент в стадии обсуждения между мною и графом Ито».

Отори был удивлен столь бесцеремонным приказом, но попытался оправдать себя знанием положения дел на месте. В ответной телеграмме от 14 июня он сообщал в Токио: «…бунтовщики разгромлены. Китай не намерен посылать свои войска в Сеул. При таких обстоятельствах нет никакой необходимости отправлять значительные вооруженные силы для охраны нашей миссии и защиты наших подданных. Кроме того, следует опасаться, что подобные действия могут вызвать сомнения в наших истинных целях со стороны Китая, России и других государств, и они тоже могут принять решение об отправке в Корею своих солдат. До тех пор, пока нынешнее положение не изменится и не возникнет новая ситуация, которая могла бы рассматриваться нами как угрожающая, мы будем лишены возможности найти удобный предлог для введения в Сеул 4000 наших солдат. Если японское правительство решит все же принять подобные меры, это нанесет вред нашим внешним отношениям. Все эти возражения, конечно, теряют свой смысл, если японское правительство окончательно решило послать войска, невзирая на последствия».

Однако подобная позиция Отори не встречала поддержки не только в Токио, но и среди сеульских японцев. И Сугимура, и советник МИДа Мотоно настоятельно рекомендовали господину посланнику, мягко говоря, не выпендриваться. Тот же Сугимура писал: «Наше правительство посылая столь значительные вооруженные силы в Корею, очевидно преследует какую-то скрытую цель. Поэтому Вы должны принять меры в этом направлении, а не препятствовать высадке японских солдат…». Но Отори не слушал многомудрого советника. И напрасно…

Сугимура Фукаси уже давно играл в этой ситуации собственную игру, и вполне этой игре соответствовал: к моменту описываемых событий он служил в Корее больше десяти лет, пересидев во всех своих должностях троих глав дипломатической миссии в Сеуле; он знал страну едва ли не лучше всех. Еще 13 июня, в Инчхоне, он совершил поступок, которого трудно было бы ожидать от японского чиновника, воспитанного в духе безусловного подчинения непосредственному начальнику. Он направил памятную записку министру иностранных дел, в которой излагал свою точку зрения относительно возможностей и перспектив японской политики в Корее. Записка настолько важна, что ее есть смысл процитировать целиком:

«1. Нынешней нашей акцией мы должны нейтрализовать лживые слухи, распространяемые китайцами в Корее, ослабить влияние Китая в Корее, которое он попытается усилить, и практически усилить наше собственное влияние в этой стране. Полагаю, что для достижения этой цели мы должны проявить осторожность, не выводить наши войска из Кореи, заставить сначала Китай внести предложение о выводе своих войск и вывести их из Кореи.

2. Мы должны добиться внутреннего переворота в Корее, отстранения от власти партии Минов и привлечения к управлению страной их противников или нейтральных лиц. Затруднительное положение, в котором оказался в последнее время Мин Ён Чжун, а также болезнь тэвонгуна (одно время ходили об этом слухи) могут послужить удобным предлогом начать действия. Если мы еще на некоторое время оставим свои войска в Сеуле, то наверняка добьемся поставленной цели. Поэтому мы не должны выводить свои войска вплоть до завершения внутреннего переворота (курсив мой. — М. К.). Отстранение от власти партии Минов и привлечение к управлению страной их противников или нейтральных лиц, на мой взгляд, послужит в будущем интересам Кореи, а следовательно, и интересам нашей страны.

3. После совершения переворота нам следует под предлогом того, что «неспособность корейского правительства справиться со своими бунтовщиками нарушает спокойствие в соседних странах», обсудить этот вопрос с китайским правительством и рекомендовать корейскому правительству провести реформы внутреннего управления. В соответствии с Тяньцзинским договором Япония и Китай получили право рекомендовать корейскому правительству иностранных советников для обучения корейской армии и тому подобное. Идя по этому пути, мы должны действовать в направлении расширения сферы наших рекомендаций».

По сути, эта записка в самом сжатом виде содержала программу активной политики Японии по полному подчинению Кореи своему влиянию. Армии, как можно понять из документа, отводилась роль фактора силового давления, но о войне с Китаем речи не шло. Но именно эта телеграмма послужила тем последним доводом, который был нужен для принятия решения о начале войны. Инструкции посланнику Отори были отосланы на следующий день, то есть 14 июня. По иронии судьбы из-за крайне плачевного состояния корейских телеграфных линий инструкция шла целых четыре дня, а за это время многое изменилось…

16 июня Осима высадился в Инчхоне, где его встретил Сугимура и передал письмо Отори и распоряжение Генерального штаба оставаться в Инчхоне до тех пор, пока посланник Отори сочтет нужным. Осима выполнил распоряжение, однако разместил солдат не в порту, а на выходе из города, на сеульской дороге. Из бесед с офицерами Генерального штаба, прибывшими с экспедиционным корпусом, Сугимура понял, что военные считают необходимым открыть военные действия с Китаем, и мирное разрешение вопроса невозможно. Проблема только во времени: необходимо накопить в Корее достаточное количество сил.

Вернувшись в Сеул, Сугимура изложил свою точку зрения Отори. Посланник, наконец, понял, чего от него хотят. Текст его телеграммы от 18 июня разительно отличается от той, которую он отправил по тому же адресу Министерства иностранных дел четырьмя днями раньше: «По прибытии в Сеул и изучении ситуации на месте мое представление о положении в Корее резко изменилось(!!!). Китайских солдат в Сеуле нет. Восстание тонхаков потерпело поражение, и Чончжу снова занят правительственными войсками. Высадившиеся в Асане китайские войска остаются на месте и никуда не продвигаются. В связи с этим я не вижу необходимости в увеличении контингентов японских войск, нужных для охраны. Но поскольку для Японии было бы крайне невыгодно бесполезное возвращение трехтысячного отряда наших солдат, прибывших 15 июня в Инчхон, мы должны найти способ их эффективного использования (!!!). К счастью, 15 июня меня посетил генеральный резидент Китая в Корее Юань Шикай и предложил договориться об одновременном выводе войск из Кореи. Я ответил, что не уполномочен решать вопрос о выводе войск и должен запросить инструкции у своего правительства. В данном случае мы должны потребовать от корейского правительства и генерального резидента Юань Шикая, чтобы Китай вывел свои войска раньше, чем Япония. В случае, если Юань Шикай откажется принять это требование, мы должны воспользоваться его отказом, чтобы обвинить Китай в поддержке своего сюзеренитета над Кореей, нанести подобными действиями ущерб в этой стране. Этим отказом мы должны также воспользоваться для изгнания с помощью наших вооруженных сил китайских войск их пределов Кореи (!!!). Жду ваших срочных указаний относительно того, могу ли я… пойти на указанные выше крайние меры, если наши мирные переговоры ни к чему не приведут».

Комментарии излишни. В том, что Юань Шикай и Ли Хунчжан не пойдут на вывод своих войск из Кореи иначе, чем одновременно с Японией, можно было ни секунды не сомневаться. Юань Шикай больше не строил иллюзий относительно возможных договоренностей с японским посланником — японские войска были в Сеуле и, несмотря на все заверения Отори, никуда уходить не собирались. Наконец, Отори произнес вслух то, чего до сих пор вслух не произносил никто: война с Китаем может стать необходимым действием для установления господства в Корее. Пора расчехлять боевые трубы и поднимать «зет» до половины! Именно таким флажным сигналом обозначалась готовность к атаке на императорском флоте… А по готовности, после того как сигнал был повторен на всех кораблях в знак того, что сигнал разобран и команда выполнена, флаг поднимали до места — чтобы был хорошо виден всей эскадре и не давал повода врагу усомниться в серьезности намерений атакующих: вперед, на врага!

 

Глава седьмая

ЗА МИНУТУ ДО ВРЕМЕНИ «Ч»…

Едва ли не самых жестких правил в жизни придерживаются опытные лоцмана. Одно из таких железных правил гласит: осмотрись перед опасным поворотом, приготовь якорь к отдаче и уточни показатели эхолота, отмечающего глубины под килем… ну и конечно — «По местам стоять к повороту!». Премьер Ито находился как раз в положении такого лоцмана, от рекомендаций которого во многом зависело, сумеет ли Япония успешно миновать опасный корейский перекат или же разобьется о камни. Или хуже того: бездарно застрянет на мели, став мишенью для тех, кто остался на плаву… В общем, в его положении осмотрительная решительность была единственным выходом из складывавшейся ситуации.

Ситуация, напомним, была следующей. Главная ставка, сформированная для управления экспедиционным корпусом, была готова переместиться в Хиросиму за сутки. Командир отдельной бригады Осима держал своих солдат в Инчхоне в пятичасовой готовности к выступлению. Корабли адмирала Ито находились в Инчхоне и вели постоянную разведку в Желтом море. Генеральный штаб негласно вел подготовку к мобилизации, продолжая перебрасывать в Корею воинские контингенты. То есть шел непрерывный и весьма динамичный процесс, которым было необходимо управлять.

При этом главного повода, из-за которого началась вся эта суета, больше не существовало! Восстание тонхаков, столь грозное вначале, неожиданно быстро выдохлось, и никаких серьезных катаклизмов в Корее не вызвало, если не считать перепуганного королевского двора в Сеуле. Китайские войска — около трех тысяч человек — не имели единого командования и единой задачи, размещались скученно в Асане и в Кончжу (провинция Чунчондо), и уходить не собирались. Их присутствие никого особенно не напрягало (по крайней мере, до поры до времени), поскольку они не сами заявились, как японцы, а были званы королем.

Ко всему прочему, Ито приходилось заниматься еще и парламентским кризисом, случившимся как нельзя некстати. На пятой сессии парламента (декабрь 1893 года) была принята специальная резолюция по поводу разразившегося накануне скандала со взятками, в которых были изобличены министр земледелия и торговли граф Гото Сёдзиро и его помощник Сайто Сюитиро. 29 декабря 1893 года премьер распустил нижнюю палату. Но пыла у оппозиции это не убавило: на шестой чрезвычайной сессии, созванной в мае 1894 года, оппозиция предложила выразить правительству вотум недоверия по поводу «затягивания вопроса о пересмотре договоров». Однако это предложение не прошло, палата его не приняла. Оппозиция не унималась: 31 мая на обсуждение парламента был представлен проект петиции императору с требованием укрепления дисциплины в государственных учреждениях и уменьшения расходов на административные цели. Это был, по сути, завуалированный намек на «перераспределение» средств, выделенных по военно-морской программе, в карманы многочисленных представителей клана Сацума, видевших флот собственной вотчиной. Этот ход оказался более удачным: ста пятьюдесятью тремя голосами против ста тридцати девяти петиция была принята, и 1 июня председатель нижней палаты парламента Кусумото Масатака прибыл во дворец и вручил петицию министру двора для вручения императору. Поскольку случай был беспрецедентный, император поостерегся от необдуманных действий и отказал в приеме петиции, хотя ее содержание ему довели устно.

Формально правительству Ито было выражено недоверие. На этом основании Ито Хиробуми принял решение о роспуске палаты — втором за полгода. В стране реально назревал парламентский кризис. 2 июня, на чрезвычайном заседании кабинета министров, обсуждалась сложившаяся ситуация. Ближе к середине дня министр иностранных дел привез срочную депешу Сугимуры из Сеула, в которой говорилось об официальной просьбе Кореи к Китаю о посылке войск. Это было подарком судьбы! У правительства сразу появился предмет срочной и неотложной деятельности, и важно было, чтобы этот предмет деятельности существовал как можно дольше! Оппозиция в этом случае нейтрализовалась намертво, поскольку любое ее несогласие с действиями правительства можно было трактовать едва ли не как государственную измену. На заседание правительства немедленно был вызван начальник Генштаба и его заместитель, решение послать в Корею объединенную бригаду было принято тут же. А чтобы оппозиция не мешала важным государственным делам, одновременно было принято решение о роспуске парламента.

Правительственного кризиса, который неизбежно последовал бы за парламентским, Ито удалось избежать. Но проблема присутствия значительных воинских контингентов в Корее существовала, причем объяснить необходимость их нахождения в стране уже не получалось. И не только Отори в Сеуле, но и Муцу в Токио. Напряженность росла, иностранные государства не удовлетворялись ответами о новой угрозе восстания тонхаков. Доклады Отори, поступавшие из Сеула до 18 июня, достаточно ясно рисовали ситуацию: европейские державы не дадут возможности Японии действовать в полной мере самостоятельно и исключительно в собственных интересах.

Выводить войска из Кореи было категорически нельзя, даже одновременно с китайцами. Поскольку угроза нового восстания реально существовала — а если нет, то ее запросто можно создать, причем китайцам это сделать не в пример проще — то угроза возвращения китайских войск существовала точно так же. И бог весть, удастся ли Японии столь удачно закрепиться на полуострове, как это удалось сейчас! Кроме того, смешанная бригада — не корзина с рыбой, которую можно таскать с одного базара на другой, пока кто-нибудь не купит. И уж если она находится в Корее, то должна произвести некое действие для оправдания собственного присутствия и как инструмент государственной политики. Если нет тонхаков, что она может сделать?

Из этого сложного положения Ито нашел своеобразный выход: он предложил правительству рассмотреть возможность создания совместной японо-китайской комиссии для реформирования внутреннего устройства Кореи. Его план рассматривался на заседании правительства 14 июня. Вот некоторые выдержки из его плана: «…После усмирения мятежников правительства Японии и Китая, ставящие своей задачей улучшить внутреннее управление в Корее, в интересах вышеуказанных задач создадут из представителей обеих стран смешанную японо-китайскую комиссию, поручив ей произвести следующую работу: а) проверить состояние финансов; б) провести чистку правительства и чиновников на периферии; в) создать необходимые охранные войска и поддерживать порядок и спокойствие в стране; г) сократить расходную часть бюджета. Активное сальдо использовать для выплаты процентов по займам. Если позволит обстановка, выпустить государственный заем. Средства, полученные от займа, использовать на постройку дорог и другие полезные для государства мероприятия».

Пометим на полях: Ито явно противоречит самому себе. С одной стороны, он усердно убеждает Китай в том, что Корея самостоятельная страна, и с этим нужно считаться. С другой — предполагает совместные с Китаем действия относительно Кореи, совершенно не считая нужным ее об этом спрашивать. Стремление подчинить Корею полному влиянию Японии — вот единственное, что может объяснить подобное поведение. От того, как к этим намерениям отнесутся западные страны, в значительной степени зависело, будет ли Япония считаться с Китаем в своих намерениях, или же будет поступать так исключительно в интересах собственной выгоды. В общем, Ито подсознательно понимал более чем реальную возможность войны с Китаем и вел игру для создания условий оперативно-тактического перевеса. В общем, это ему удалось…

Министр иностранных дел Муцу, будучи ознакомленным с замыслом Ито, принципиально против него не возражал. Он, однако, своей должностью принужден был думать прежде всего о реакции из-за рубежа на практические действия в эту сторону. На следующий день он изложил свои соображения в специальном письме Ито: «Сейчас пришел момент, когда императорское правительство должно использовать первую же дипломатическую возможность, которая ему представится…Девяносто шансов из ста за то, что китайское правительство не согласится с нашим предложением, но вполне понятно, что мы из-за этого не можем отказаться от нашего плана. Более подходящего проекта, чем предложенный премьером, нет. Однако в случае его отклонения Китаем возникают опасения, с одной стороны, не дойдет ли дело до открытого столкновения наших взглядов со взглядами китайского правительства, а с другой — не закроем ли мы себе дипломатические пути, если не примем твердого решения проводить внутриполитические реформы в Корее самостоятельно». Эта дилемма была регулирующим фактором совсем недолго, всего неделю.

15 июня на заседании кабинета общие замыслы Ито и Муцу были поддержаны большинством. Теперь все зависело от того, поддержит ли эти намерения сам император. Кабинет сделал перерыв в своем заседании, а Ито и Муцу направились во дворец. После детального обсуждения ситуации с обоими сановниками император санкционировал проект совместных с Китаем реформ в Корее.

Это был очень важный шаг, поскольку с этого момента Китай становился главным направлением политики, ранее именовавшейся корейской. В своей речи на заседании правительства, которое продолжилось тотчас после возвращения Ито и Муцу от императора, министр иностранных дел заявил: «…все зависит от того, примет ли правительство Китая наш проект или нет. Но какие бы шаги оно ни предприняло — пусть даже отклонит проект — наше правительство не может остаться молчаливым наблюдателем. Следовательно, В БУДУЩЕМ НЕ ИСКЛЮЧЕНА ВОЗМОЖНОСТЬ СТОЛКНОВЕНИЯ МЕЖДУ ДВУМЯ СТРАНАМИ (курсив мой. — М. К.). В конечном счете мы будем вынуждены провести в жизнь принятое нами решение самостоятельно». В этом заявлении, как в капле воды, отразилась вся сущность японской внешней и внутренней политики последних десяти лет. Мы намерены добиться своего и стать лидирующей страной на Дальнем Востоке. Наш император поддержал наши намерения. Наши армия и флот готовы к войне. Все, кто нам мешает, должны быть либо обмануты, либо уничтожены. В общем, обычная идеология страны, осознающей свое силовое превосходство.

На следующий день министр иностранных дел Муцу пригласил китайского посланника в Японии Ван Фынцзао и известил его о решениях кабинета министров и императора. Ему было вручено заявление, в котором, в частности, говорилось: «Мы хотим совместно обсудить события, ибо весьма прискорбно, что Японии и Китай испытывают затруднения и неприятности всякий раз, когда возникают беспорядки, а в такой стране как Корея, они возникают часто. Китай и Япония были вынуждены отправить в Корею свои вооруженные силы, ибо там сложилась обстановка, чреватая серьезными последствиями. Однако если мы сейчас эвакуируем свои войска и уйдем из Кореи под тем предлогом, что смута уничтожена, то ни в коем случае нельзя поручиться, что она не вспыхнет снова. Современная корейская действительность дает немало доказательств того, что мы не могли быть спокойны даже после подавления там беспорядков. Мы считаем чрезвычайно важным, чтобы правительства наших стран всесторонне и со всей серьезностью обсудили вопрос о теперешнем корейском правительстве, стараясь не только ликвидировать нынешнюю смуту, но и предпринять такие меры по улучшению положения, которые были бы действенными много лет…. мы выдвигаем следующие предложения.

После подавления смуты в Корее наши правительства создают смешанную комиссию, включив в нее по три члена с каждой стороны, и направят членов этой комиссии в Корею, где они должны провести следующую работу: Наметить меры по оздоровлению финансовой системы Кореи, а также по чистке государственного аппарата.

Содействовать созданию собственных вооруженных сил Кореи, хотя бы таких, которые позволили бы усмирить мятеж, подобный теперешнему, без помощи вооруженных сил других стран.

Вполне возможно, что в итоге этой работы будут найдены пути для развития промышленности и перспективы оздоровления финансов Кореи. Мы надеемся, что правительство Китая, обеспокоенное дальнейшей судьбой Кореи, даст свое согласие на наше предложение».

Помимо этого, Муцу настаивал на совместном участии японских и китайских войск в подавлении восстания тонхаков.

Даже будучи весьма заинтересованным в дальнейшей судьбе Кореи, правительство Китая не пошло бы на реформирование государственного аппарата, который целиком и полностью был прокитайским. Вообще новая тема, появившаяся в дипломатических переговорах, уводила от той линии, которая настоятельно проводилась китайской стороной, а именно: вывод войск из Кореи как главное условие всех дальнейших переговоров и совместных консультаций. Поэтому посланник Ван Фынцзао выразил крайнее недовольство японским проектом. Беседа между японским министром иностранных дел и посланником Китая продлилась до неприличия долго — больше четырех часов, что не умещалось ни в какие рамки официального дипломатического протокола. И, тем не менее, даже разъехавшись за полночь 17 июня, оба собеседника не предались отдыху. Ван Фынцзао скрупулезно изучал японский документ, пытаясь найти в нем подводные камни, на которые можно сослаться, дабы не выполнить предложенное. Муцу написал несколько телеграмм, которые были спешно переданы временному поверенному в делах Японии в Китае Комура и японскому консулу в Тяньцзине Аракава как инструкции о том, как и какие разъяснения дать соответствующим китайским официальным властям по поводу совместных действий в Корее.

Получивший практически одновременно донесения от Юань Шикая (напомним: о якобы достигнутом предварительном соглашении о совместном выводе войск), от посланника Китая в Японии Ван Фын Цзао и от японского консула в Тяньцзине Аракава, Ли Хунчжан… ничего не понял. Первое донесение было абсолютной противоположностью двум последним, а из этих двух трудно было понять, каким образом Япония собирается проводить реформы в суверенной стране, какой они всегда называли Корею, и чего в этом смысле хотят от Китая, кроме принципиального согласия о совместных действиях. Для него было совершенно очевидно, что стремление японцев к совместным карательным действиям — не более, чем повод остаться в Корее. Еще неделю тому назад был повод для переговоров, но через три дня после разгрома восстания, какими могли быть «совместные операции»? Что касается «совместной деятельности по проведению реформ» — на каком юридическом основании Япония и Китай могли вообще осуществлять подобную деятельность в стране, которую Япония считала сугубо самостоятельной? Корея не обращалась за такой помощью. Ответ Ли Хунчжа- на можно было предвидеть в точности: посланнику Ван Фынцзао была отправлена директива об отказе китайской стороны в сотрудничестве по намеченным направлениям деятельности.

Посланник передал ответ сановника по делам Севера министру Муцу. Ответ был также вполне ожидаемым: Япония ни под каким видом не выведет войска до тех пор, пока в Корее не будут осуществлены реформы внутреннего управления, направленные на устранение причин, приведших к восстанию тонхаков. Попытки Ван Фынцзао найти малейший компромисс с японской стороной потерпели полное фиаско. Он вынужден был запросить у Ли Хунчжана окончательных инструкций для ответа на предложения японской стороны.

21 июня на аудиенции у министра иностранных дел китайский посланник вручил ему заявление в ответ на выдвинутые ранее предложения японской стороны. Содержание этого заявления сводилось к следующему:

«Усмирение мятежников в Корее закончено. Китайские вооруженные силы никаких карательных операций против повстанцев не ведут, поэтому отпадает малейшая надобность в совместных карательных операциях. Необходимо дать возможность корейскому правительству для проведения необходимых реформ самостоятельно, без участия третьих стран. Даже Китай не вмешивается во внутренние дела Кореи, тем более не имеет на это права Япония, поскольку она сама признала независимость и самостоятельность Кореи (выделено мной. — М. К.). Эвакуация войск после усмирения повстанцев предусмотрена Тяньцзинским договором. Новые переговоры по этому вопросу излишни».

Муцу принял заявление, но в ответ на него заявил, что возможность новых восстаний сохраняется и далее, и до тех пор, пока не устранены причины, породившие смуту, говорить об умиротворении не приходится. Корейцы никогда не станут проводить реформ самостоятельно, поскольку совершенно в этом не заинтересованы. Фраза «даже Китай не вмешивается во внутренние дела Кореи», звучит для японцев оскорбительно. Тем более оскорбительно звучит фраза о том, что Япония не имеет права вмешиваться во внутренние дела Кореи на основании того, что «даже Китай» не делает этого. Таким путем Китай желает жестоко ущемить права Японии. В этом проявляется постоянное стремление китайского правительства, и в особенности Ли Хунчжана, держаться надменно и гордо. Правительство Китая не желает считаться с реальной действительностью, в то время как правительство Японии «принимает свое последнее решение».

22 июня Муцу направил Ван Фынцзао ноту, которую правильнее назвать ультиматумом. Этот документ настолько важен в нашем исследовании, что его стоит процитировать по возможности подробнее.

«События прошлого заставляют прийти к убеждению, что ожесточенная борьба партий и групп, внутренние раздоры и смуты являются причиной чрезвычайно печального положения дел на Корейском полуострове. Частое повторение подобных событий объясняется тем, что правительство Кореи не несет ответственности, как то подобает правительству независимой страны, и что Корея не располагает достаточными силами, чтобы защитить себя. Учитывая географическое соседство, а также важные торговые связи и другие интересы Японской империи в Корее, Япония не может оставаться безучастным наблюдателем тяжелого положения, сложившегося в этой стране. Оставаться при такой ситуации сторонним наблюдателем значит не только отступить от традиционной дружбы Японской империи с Кореей, но и поставить под серьезный удар оборону собственной страны.

Принимая во внимание вышеуказанные обстоятельства, японское правительство считает необходимым провести в Корее различные мероприятия в интересах мира и порядка в стране. В данном вопросе оно не может занимать пассивную позицию. Времени терять нельзя, ибо смута и беспорядки еще шире распространяться по Корее. Поэтому если не будет достигнута определенная договоренность о необходимых гарантиях сохранения в будущем мира и порядка, а также установления надлежащего внутреннего управления в Корее, императорское правительство Японии не сможет эвакуировать из этой страны свои войска. Императорское правительство Японии уверено, что дальнейшее пребывание японских войск в Корее не только не нарушит духа Тяньцзиньского договора, но и будет содействовать улучшению положения на Корейском полуострове.

Возможно, что откровенное и прямое заявление императорского правительства Японии будет с неудовлетворением воспринято правительством Вашей страны. Тем не менее, японское правительство категорически заявляет, что в настоящих условиях оно не может отдать приказа об эвакуации находящихся в Корее японских войск».

На этом японо-китайские переговоры о совместных усилиях по реформированию Кореи были прерваны. Японское правительство намеревалось осуществить эти реформы самостоятельно, о чем и был извещен соответствующей инструкцией посланник Отори. На основании чего незамедлительно приступил к действиям, подробнее о которых — несколько позже.

Артур Павлович Кассини

Следует сказать, что напряженность в отношениях между Китаем и Японией уже давно отслеживалась дипломатическим корпусом и в Токио, и в Сеуле, и в Пекине, и в Тяньцзине, где постоянно находился Ли Хунчжан. Это понимали и Ито, и Муцу. Не допустить активного вмешательства западных стран было их наиважнейшей задачей — хотя бы до первой победы Японии в будущей войне.

При этом различные участники будущего конфликта оценивали европейские страны и США в различном количестве. Ли Хунчжан сделал главную ставку на Россию и Англию, причем каждую по отдельности. Посланник России граф А. П. Кассини, собиравшийся в отпуск, отложил это намерение и приступил к консультациям. В беседе с ним, состоявшейся 20 июня, Ли Хунчжан аппелировал к джентльменскому соглашению, достигнутому еще в 1886 году между ним и российским посланником Н. Ладыженским относительно совместных действий по сохранению статус-кво в Корее. При этом сановник по делам Севера особо подчеркнул, что в сохранении существующего положения в Корее Россия и Китай заинтересованы в равной степени. Японские войска, находящиеся в Корее, значительно осложняют ситуацию в регионе, тем более, что все мыслимые поводы для их присутствия там исчерпаны. Поэтому он обращается к господину полномочному посланнику с официальной просьбой: предложить правительству России принять на себя функции посредника в разрешении японо-китайских противоречий. При этом особо было оговорено то условие, что, если Япония даст России обязательства вывести войска из Кореи, Китай немедленно сделает то же самое.

Пометим на полях: о требовании Японии относительно проведения реформ в Корее Ли Хун Чен не сказал российскому посланнику ни слова! Было лишь вскользь упомянуто о поисках причин для вмешательства во внутренние дела Кореи, на что Кассини даже не обратил внимания. В этой ситуации российский посланник был явно дезориентирован относительно реального положения вещей. Все его дальнейшие действия «работали» исключительно на одного участника событий: Китай. Мало того, существовавшая дипломатическая практика не давала возможности прямых консультаций с посланниками в сопредельных странах без специального на то разрешения МИДа. Посланник в Японии Михаил Хитрово узнал о намерениях российского посредничества уже от министра иностранных дел России де Гирса. У него были совершенно иные взгляды и мнения относительно происходящего.

После беседы с Ли Хунчжаном Кассини сделал вывод о том, что Россия без особых для себя усилий может значительно укрепить свой авторитет на Дальнем Востоке, выступив посредником в столь серьезном конфликте. Конфликт непосредственно у границ России был весьма нежелателен. Кассини немедленно снесся с правительством России и изложил суть предложений Ли Хунчжана.

Николай Карлович Гирс

Русский посол в Японии Михаил Хитрово

Телеграмму Кассини российский министр иностранных дел Николай Карлович де Гирс получил 22 июня — в тот самый день, когда Муцу вручил свою ноту-ультиматум Ван Фыну Цзао. Министр в целом согласился с точкой зрения российского посланника относительно возможных выгод для России от этой посредничества, особо отметив при этом, что Китай избрал именно Россию, а не Англию для этой функции. Добиться санкции императора Александра III труда не составило, и она была получена в тот же день. Однако при принятии этого решения не была учтена позиция посланника в Японии — и это было большой ошибкой. 23 июня об императорской санкции были извещены Кассини и Хитрово.

Для Хитрово это решение было совершенной неожиданностью. Он сразу понял, что Россия допустила большую политическую ошибку, которую, впрочем, еще была возможность исправить. Посланник в Японии понимал, что решение о посредничестве сильно запоздало: японские войска уже в Корее, в дневном переходе от Сеула, их отправка продолжается, в стране идет мобилизация. Ли Хунчжан сознательно обрисовал ситуацию в интересах Китая, намеренно скрыв множество важных обстоятельств, с которыми ему, Хитрово, придется считаться в своих действиях. Причем в состоянии «ведомого» китайским посланником Кассини — что еще более усложняло его положение. Тем не менее, Хитрово запросил аудиенции у министра иностранных дел, каковая была ему немедленно дана.

В беседе с Муцу Хитрово известил его об обращении Китая за посредничеством и описал сложившуюся ситуацию, какой она виделась Российскому правительству: «В настоящее время китайские и японские войска могут в любую минуту открыть военные действия на территории Кореи. В этих условиях правительство России готово любыми средствами не допустить возникновения войны и считает своим долгом сделать японскому правительству настоящее заявление. Судя по сообщению китайского правительства правительству России, отправка китайских войск была осуществлена по просьбе корейского правительства для подавления восстания. Однако вслед за этим Япония также послала в Корею крупные военные силы. Несмотря на то, что восстание уже подавлено, японское правительство выдвинуло новые предложения и отказывается эвакуировать свои войска». И далее: «Если японское правительство не возражает против вывода войск при условии, что китайское правительство также выведет свои войска, то было бы весьма желательно сообщить об этом моему правительству в форме соответствующего заявления министра иностранных дел».

Ответ был вполне ожидаем. «В принципе это предложение не встречает возражений с нашей стороны. Но при сопоставлении политики, проводимой Китаем и Японией, не может не возникнуть ряда подозрений, а уж коль скоро они возникают — их очень трудно ликвидировать. Китай уже давно, используя различные коварные методы, вмешивается во внутренние дела Кореи и ведет двуличную политику. Мы серьезно опасаемся, что, если обе стороны эвакуируют свои войска из Кореи, китайское правительство, пренебрегая суверенитетом и независимостью Кореи, вновь введет туда свои войска: для переброски войск из Китая потребуется тринадцать часов, а из Японии — сорок. Поэтому вывод японских войск будет осуществлен только после того, как Китай первым эвакуирует свои войска и примет одно из следующих условий: ^правительство Китая соглашается совместно с японским правительством провести реформы внутреннего управления Кореи; 2) в случае, если правительство Китая по каким-либо причинам отказывается от проведения совместных с Японией реформ, японское правительство будет самостоятельно поддерживать независимость Кореи и способствовать улучшению системы ее внутреннего управления. В этом случае китайское правительство должно гарантировать, что оно не прибегнет ни к прямому, ни к косвенному вмешательству во внутренние дела Кореи». В конце беседы Муцу добавил: «Какие бы действия не предпринимались правительством Китая, японское правительство само никогда не объявит войны. Если же война все-таки возникнет, то это будет следствием обстоятельств, к которым Япония была вынуждена Китаем».

Доклад Хитрово в Санкт-Петербург заметно поубавил оптимизма в Министерстве иностранных дел. В своей телеграмме от 25 июня он сообщал: «Японское правительство зашло слишком далеко в этом важном для него вопросе, и не может отступить без какого-нибудь благовидного предлога или хотя бы мнимого успеха. С другой стороны, по многим признакам другие державы весьма желали бы видеть нас занятыми на Дальнем Востоке (курсив мой. — М. К.). Посему и ввиду возможных последствий прошу инструкций, должен ли я продолжать настаивать и должен ли изложить наши советы письменно или ограничиться одними словесными внушениями».

Однако посланник в Китае, получивший поддержку своей посреднической миссии на самом высоком уровне, был воодушевлен оказанным доверием и всеми силами стремился его оправдать. Направленный им к Ли Хунчжа- ну представитель посольства А. Павлов заверил сановника по делам Севера, что Россия считает мир в Азии благом, ради которого она не пожалеет никаких усилий: «Если японцы нарушат мир и спокойствие, мы не останемся сторонними наблюдателями». Но вместе с тем Ли Хунчжан услышал то, чего услышать от российских дипломатов не ожидал: «Если же корейский король в своем безрассудстве будет сохранять беспорядок в управлении государством, то в стране должна быть установлена законность и улучшены государственные дела». Ли Хунчжан посчитал, что его идея о привлечении России к посредничеству оказалась более чем продуктивной.

Тем временем министр иностранных дел Российской империи Николай Карлович де Гирс начал постепенно осознавать, в какой неудобной ситуации оказалась российская дипломатия. Прежнее убеждение в том, что вывод войск не будет оговорен никакими условиями, кроме одновременности вывода, он вынужден был изменить после доклада Хитрово из Токио. Мало того, японцы, серьезно опасаясь возможного российского вмешательства в назревавший конфликт, предприняли упреждающие шаги с целью перехватить китайскую инициативу на дипломатическом фронте, имея в виду убедить российский кабинет в правомерности и законности своих действий. Для этого посланник Японии в Санкт-Петербурге Ниси Токодзиро посетил директора Азиатского департамента МИДа графа Капниста и изложил ему основы японской политики в Корее и в отношении Китая.

Ниси заявил, что Япония имеет в виду лишь воспользоваться создавшейся обстановкой для обеспечения независимости и мирного существования Кореи. Японское правительство не может вывести свои войска из Кореи, не договорившись предварительно с Китаем либо о создании смешанной комиссии для подготовки необходимых реформ, либо о том, чтобы Китай не вмешивался в мероприятия, которые будет проводить Япония для улучшения внутреннего положения Кореи. На вопрос Капниста о том, что намерена предпринять Корея в случае, если Китай откажется выполнить эти условия, Ниси не дал ясного ответа.

Японский посланник в России Токодзиро Ниси

По итогам встречи Капниста с японским посланником де Гирс сделал вывод о том, что обстановка гораздо сложнее, чем казалась вначале. Требования, выдвигаемые противостоящими сторонами, были явно невыполнимы каждым из них в отношении другого. Кроме того, выяснилось, что Ли Хунчжан ведет собственную игру, пытаясь использовать российских дипломатов исключительно в интересах Китая. Вследствие этого де Гирс принял решение о приостановке посредничества — которое, впрочем, пока и не начиналось — до окончательного прояснения обстановки. О чем и известил Кассини и Хитрово. Впрочем, последнему были даны дополнительные указания относительно позиции Японии: «В случае, если японское правительство будет противиться одновременному с Китаем выводу войск из Кореи, вся ответственность за последствия ляжет на японское правительство».

Эта позиция российского правительства была доведена до Муцу 30 июня. По итогам встречи и беседы с ним Хитрово докладывал в Санкт-Петербург: «…выношу впечатление, что всякие словесные убеждения японцев бесполезны: они опьянены самомнением, их отрезвит только урок, который они неминуемо получат от Китая (курсив мой. — М. К.). Успех они могут иметь разве кратковременный, в конце одолеют китайцы. Так как японцы обещают не начинать военных действий без вызова, китайцы будут иметь полное время подготовиться. Если же желателен непременно мирный исход инцидента, то, по моему мнению, разрешение инцидента не в Пекине и Токио, а в Сеуле. Пусть корейское правительство, требуя удаления японских войск, само предложит внутренние реформы под надзором комиссаров китайских, японских и русских. Тогда у Японии будет отнят предлог». Доклад производит удручающее впечатление. Трудно поверить, что посланник недооценивал возможности японской армии и флота или боевой дух японской нации, чему он был свидетелем. Он переоценивал возможности и влияние России на Дальнем Востоке, и в этом была его главная ошибка. А суть его рекомендаций ясна, как божий день: пускай японцы попробуют одолеть Китай, получат как следует — угомонятся. Так что нет особенной нужды выступать посредниками в предотвращении войны, которая безусловно ослабит и Китай, и Японию. Чем и воспользуемся…

Однако Япония не согласилась на создание трехсторонней комиссии, в чем Хитрово убедился после аудиенции у премьер-министра Ито. Токио не видел Россию участником процесса, и делал все, чтобы лишить ее посреднических функций. Однако заявить об этом прямо было бы неразумно. Поэтому переписка между японским МИДом и российской миссией продолжала иметь место. 1 июля Муцу дал ответ на вопросы Хитрово, поставленные им в беседе накануне.

«Полученная нами 30 июня от Его Превосходительства чрезвычайного и полномочного посланника России нота имеет огромное значение и была внимательно изучена императорским правительством.

…по нашим достоверным данным, до сих пор не только не уничтожен источник, порождающий беспорядки, но и сами волнения, вызвавшие необходимость посылки японских солдат, все еще продолжаются, и для их подавления необходимо принять соответствующие меры. Если мы сейчас не уничтожим полностью источник волнений, беспорядки будут неизбежно вспыхивать в дальнейшем. Меры, принимаемые императорским правительством, не должны быть истолкованы как агрессия. Их следует рассматривать как совершенно необходимые в создавшейся в настоящее время обстановке. В связи с этим императорское правительство берет на себя смелость заявить Его Превосходительству посланнику России, что находящиеся в настоящее время в Корее японские солдаты будут отозваны оттуда, как только в Корее будет установлен мир и спокойствие и создастся уверенность, что и в будущем ей ничто не угрожает. Императорское правительство выражает благодарность за дружеский совет императорского правительства России. В своих действиях оно исходит из соображений взаимной преданности и дружбы, связывающих оба правительства…».

Де Гирс понял окончательно, что попытка российского посредничества была совершенно непродуманным действием. Теперь необходимо было выходить из сложившейся ситуации с наименьшими для себя потерями, коль скоро выгод от этого в обозримом будущем не предвиделось. Донесения Хитрово оптимизма не добавляли: «Военные приготовления продолжаются. О числе посланных войск японцы упорно секретничают. По моим сведениям, должно быть до сих пор послано около восьми тысяч человек. Некоторые из зафрахтованных коммерческих пароходов вооружены и вооружаются для пригодности к крейсерству. Позволяю себе повторить мое крайнее убеждение, что мирный исход может быть достигнут только при помощи какого-нибудь видимого предлога, который дал бы возможность Японии отступить без крайнего ущерба для национального самолюбия…» (телеграмма от 2 июля).

Де Гирсу не оставалось ничего другого, как только рекомендовать Хитрово вести линию на совместный вывод войск из Кореи как необходимое условие для осуществления реформ. Путь тупиковый. А в официальном плане правительство Японии в лице министра иностранных дел было извещено, о том, что «правительство России счастливо, что имеет возможность вновь выразить свои дружеские чувства по отношению к Японской Империи», поскольку Японская Империя известила Россию относительно отсутствия у нее агрессивных намерений в отношении Кореи. После чего Муцу, а за ним и Ито сделали вывод: Россия не вмешается в конфликт. Ставка Китая бита.

Но Ли Хунчжан ухватился за идею трехсторонней комиссии, как утопающий за соломинку. На этом основании он даже был готов признать необходимость реформ в Корее, чему противился еще неделю назад! Кассини докладывал из Пекина 30 июня: «Ли объявил, что Китай осознает необходимость реформ во внутреннем управлении Кореи и согласен, чтобы вопрос об этих реформах был обсужден и решен в форме конвенции между уполномоченными Японии, России и Китая» И тут же добавлял: «Япония, видимо, стремится устранить участие России…Крайне важно настоять на отозвании Японией своих войск. Китай выведет свой отряд одновременно. Первый вероятный успех японцев сделает их окончательно несговорчивыми». Кроме того, появился и новый фактор, оказывавший заметное влияние на возможности русской дипломатии: уже 1 июля Кассини стало известно от самого Ли Хунчжана, что английский посланник в Пекине усиленно предостерегает китайское правительство против нашего посредничества, настойчиво внушая, что Россия тайно одобряет действия Японии. Положение становилось почти безвыходным, любые усилия России по предотвращению войны становились бесполезными. Мало того, ее могли сделать виноватой в том, что эта война вообще начнется.

Известие о готовности Ли Хунчжана к проведению конференции трех держав по поводу реформ в Корее Японию не озадачили. Было немедленно выдвинуто требование составить программу и самой конференции, и будущих реформ. А тем временем войска в Корею продолжали переправляться…

7 июля Кассини посылает в Петербург отчаянную телеграмму: «По моему глубокому убеждению, ныне наступил для нас момент определенно решить, можем ли мы допустить водворение в Корее исключительного влияния Японии и вероятный захват ею полуострова; при ясно обнаруживающихся беспокойных стремлениях японской политики и ввиду многих других политических причин Япония, несомненно, является нежелательным для нас соседом на материке. Как бы то ни было, нам невозможно далее оставлять в неопределенности китайское правительство, которое настойчиво требует от нас теперь же ответа, намерены ли мы твердо настаивать на очищении Кореи от японских войск и какое положение мы займем к Китаю, если наши настояния в Токио окажутся безуспешными и между Китаем и Японией возникнет неизбежная в таком случае война. Убедительно прошу возможных скорых указаний…».

10 июля пришел ответ от министра иностранных дел. «Мы отнюдь не желаем вмешиваться в настоящие корейские замешательства вслед за корейцами и японцами, имея возможность всегда оградить наши интересы. Не теряйте из виду, что наши представления Японии имели характер дружеского, хотя весьма настоятельного, совета прийти к соглашению с Китаем относительно очищения Кореи, чтобы избежать столкновения. Из ответа Японии усматривается некоторая готовность прийти к соглашению, и мы желали бы, чтобы Китай воспользовался этим обстоятельством. Имеем основание полагать, что Англия действует пока в одинаковом приблизительно направлении». В заключение министр писал, что, если интересы России в Восточной Азии не будут ущемлены, вмешательство в конфликт между Японией и Китаем нежелательно. На этом российское посредничество можно считать законченным…

Де Гирс вскользь упомянул о посреднических усилиях Англии в этом конфликте. Напомним, что Ли Хунчжан призвал Англию в качестве возможного посредника и третейского судьи практически одновременно с Россией, то есть в конце первой декады июня. При этом позиция английского посланника сэра Николаса О'Коннора была крайне осторожной, что и побудило Ли Хунчжана практически сразу прибегнуть к российскому посредничеству. Кроме того, англичанин, приверженный традициям классической дипломатии, все свои действия согласовывал с цзунлиямынем, что сильно затягивало принятие решения. Тем не менее, после активизации русской дипломатии в Пекине и Токио, англичане изменили отношение к событиям.

Прежде всего, англичанин попытался всесторонне выяснить ситуацию, для чего связался с временным поверенным в делах Англии в Японии Ральфом Пэджетом, и выяснил от него суть происходящего в Японии. Обстоятельства были неясными, поэтому ОКоннор телеграфировал министру иностранных дел Великобритании лорду Кимберли обстоятельства своего положения и рекомендовал организовать в Лондоне переговоры между посланниками Японии и Китая в Англии, виконтом Аоки Сюдзо и Гун Чжаоюанем, предполагая свои дальнейшие действия в зависимости от результатов этих переговоров. Ли Хунчжана такая пассивная позиция никак не устраивала: он настоятельно просил посланника дать соответствующее распоряжение о сосредоточении английской эскадры у берегов Кореи или Тайваня, о задействовании в игре английского посланника в Токио, который должен был оказать соответствующее давление на японцев. Однако методичный ирландец каждое свое действие согласовывал с цзунлиямынем и действовал не спеша, чтобы не сказать — лениво. А время шло, и количество японских войск в Корее увеличивалось с каждым днем…

Ли Хунчжан обратился к дипломатам Соединенных Штатов и Франции с целью выяснить возможность их участия в качестве посредников в противостоянии. В конце июня китайский посланник в Англии Гун Чжаоюань известил лорда Кимберли о согласии российской стороны на посредничество. И сообщил также, что Ли Хунчжан через русского посланника предложил в качестве возможного варианта разведение войск на полуострове: китайских — в Пхеньян, японских — в Пусан. Это резко меняло дело: если сообщение соответствовало действительности, то практическая роль России становилась весьма влиятельной, и Англию это никак не могло устроить.

Кимберли немедленно запросил посланника в Петербурге Фрэнка Лассельса относительно действий и заявлений России по корейскому вопросу. 30 июня Лассельс посетил начальника Азиатского департамента МИДа графа Капниста и ознакомил его с запросом Лондона. Капнист был изумлен до крайности, поскольку ничего подобного он не слыхал ни от посланника Китая в России Сюй Цзинчена, с которым встречался буквально два часа тому назад, ни от самого посланника Кассини. Граф заверил сэра Лассельса, что подобного заявления в действительности не существует и что правительство России не имеет намерения участвовать в осуществлении планов, направленных против Японии или Китая. В конце аудиенции он добавил, что это, скорее всего, ложные слухи, которые распространяет Ли Хунчжан, дабы втянуть правительство Англии в конфликт на Дальнем Востоке.

Однако О'Коннору были даны соответствующие указания о возможной роли Англии в разрешении ситуации. Во встрече с главой цзунлиямыня посланник заявил, что, если Китай согласится на проведение реформ в Корее, Англия, скорее всего, сможет убедить Японию вывести войска. Ему ответили, что реформы в принципе возможны, если это не повредит престижу и внутреннему устройству Китая. Об этом немедленно было сообщено посланнику Пэджэту, который встретился с Муцу и известил последнего о том, что Китай готов вести переговоры о реформах в Корее при условии сохранения ее вассальной зависимости от Китая. Дав тем самым Муцу неубиенный козырь: «Поскольку Япония не считает необходимым обсуждать вопрос о независимости Кореи, Китай также не должен ставить на обсуждение вопрос о вассальной зависимости Кореи от Китая… Вопрос о выводе войск должен быть рассмотрен в начале переговоров. Императорское правительство требует равноправного с Китаем положения в Корее, как в политическом, так и в торговом отношении».

Заметим на полях: японцы первыми решили использовать мировое общественное мнение в собственных интересах. 1 июля по прямому указанию Муцу японский посланник в Лондоне виконт Аоки Сюдзо дал интервью агентству «Рейтер», которое попало в российские газеты двумя днями позже. В интервью отмечалось, что настоящее разногласие Китая с Японией есть борьба прогресса, представителем которого является Япония, с реакционным консерватизмом, олицетворяемым Китаем. Япония не отступит от исполнения долга, невзирая на препятствие, делаемое Китаем, чтобы загородить Японии дорогу. Независимо от вопроса необходимых реформ японское правительство намерено отстаивать во всех отношениях свои права в Корее, покровительствуя всеми силами неприкосновенности корейского королевства. Переговоры между сторонами еще продолжаются, но Япония решительно будет настаивать на выполнении необходимых административных реформ в Корее. Английское общественное мнение, безусловно, было за прогресс. Активная пропаганда японской позиции не прекращалась и во время войны. Много шума в США наделала статья японского посланника Курино Синтиро, опубликованная в октябрьском номере за 1894 год «North American Revue». В статье утверждалось, что в японо-китайской войне столкнулись силы современной цивилизации в лице Японии и сила инерции китайского консерватизма. Американцы конечно были на стороне прогресса! Браво, Япония!

Английский посланник, обсуждавший все свои действия с цзунлиямынем, не учел того важного обстоятельства, что китайское министерство иностранных дел ничего не будет решать без учета мнения Ли Хунчжана. А его мнение относительно реформ было однозначным, о чем он и сообщил в ответ на запрос цзунлиямыня относительно предложений английского посланника. Сановник по делам Севера ответил, что ни английский посланник, ни чиновники в Пекине не отдают себе отчета в значении того, что называется реформами внутреннего управления в Корее. Если это случится, Корея станет вассалом Японии. Условия русской стороны о создании трехсторонней комиссии по реформированию Кореи гораздо выгоднее, и принимать нужно именно их, а не предложения английского посланника. Активность англичанина Ли Хунчжан объяснял ревнивым отношениям к возможным успехам российской дипломатии.

Цзунлиямынь внял гласу разума — то есть указаниям сановника по делам Севера — и заявил английскому посланнику, что возможность реформ в Корее может быть осуществлена только на основании трехсторонней комиссии — то есть по русским нотам. Сэр Николас был неприятно уязвлен.

И дело было не только в личных амбициях посла. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах Россия не должна была занять место ведущего политического партнера на Дальнем Востоке. Поскольку Англия считала, что это место занято ею, и уступать его не намеревалась. Поэтому посланник пробудился ото сна и начал активно действовать, причем эти действия сильно смахивали на суету, отнюдь не приличествующую дипломату Ее Величества.

Интенсивные переговоры в цзунлиямыне не прекращались ни на день. Все предложения английского посланника упирались в одно: японские войска уже стоят в Корее, по донесениям Юань Шикая, идет активная деятельность по подготовке смены корейского правительства, то есть всякие переговоры с Японией — если они еще возможны — могут начаться только после вывода войск. Ситуация оказалась патовой: любой следующий шаг посланника вел к неминуемому провалу миссии.

Доложив о складывающейся ситуации, О'Коннор запросил новых инструкций в Лондоне. Проблема состояла в том, что Англия была менее всех заинтересована в войне, от которой могла сильно пострадать английская торговля. Поэтому сохранение мира любой ценой вынуждало английского посланника к учету прежде всего интересов сильной стороны, то есть Японии. Предложения, которое посланник Англии делал цзунлиямыню, не принимались именно потому, что их выполнение однозначно работало на интересы Японии, и китайские чиновники это отлично понимали. То, что эти обстоятельства могут быть временными, то есть необходимыми для сохранения переговорного процесса, они не учитывали. Цзунлиямынь оправдывал свои действия просто: малейшая уступка Японии — начало конца Китая. Если англичанин этого не понимает — значит, нет смысла его слушать. Но сам-то англичанин так не считал!

Уже к 20 июля все его предложения были окончательно отвергнуты.

Следует отметить, что важность дальневосточных событий вышла на первый план в английской дипломатии еще в конце июня, когда стало известно о первом ультиматуме Муцу. Лорд Кимберли отставил все дела МИДа в пользу собственного участия в разрешении кризиса на Дальнем Востоке. И это сразу почувствовалось. О кризисе на Корейском полуострове заговорила пресса: агентство «Рейтер» активно освещало события на полуострове, и эти корреспонденции практически на следующий день попадали в российскую прессу. Газета «Владивосток» особенно внимательно следила за событиями у соседа, перепечатывая новости не только европейских, но и японских агентств. 10 июля «Владивосток» опубликовал телеграмму из Иокогамы: «Япония отказывается вывести свои войска из Кореи, разве по собственному почину. Война с Китаем неизбежна » (курсив мой. — М. К.)».

Тем временем лорд Кимберли решил задействовать для давления на Японию весь дипломатический корпус европейских государств в Китае, Корее и Японии. Им были даны указания английским дипломатам официально обратиться к дипломатическому корпусу в Петербурге, Вашингтоне, Париже, Берлине с целью объединить усилия для недопущения военных действий. Об этом даже говорила Ее Величество Королева Виктория на сессии закрытия парламента! Однако усилия оказались тщетными. Госсекретарь США Уолтер Грэшем заявил, что участие третьих стран должно быть «исключительно дружественным», о чем уже даны соответствующие указания посланнику в Японии и Корее — поскольку корейское правительство обратилось за помощью к США в разрешении конфликта. Министр иностранных дел Германии барон Ротенган в беседе с посланником Англии в Германии сэром Эдвардом Малетом заявил, что правительство Германии совершенно не заинтересовано в корейском вопросе и, хотя оно желает мирного разрешения конфликта между Японией и Китаем, тем не менее, не намерено принимать активного участия в совместном вмешательстве в этот конфликт. Министр иностранных дел Франции Габриэль Ганото дал исчерпывающую информацию послу Англии Эдмунду Монсону: Франция не имеет крупных интересов в Корее, она воздерживается от ответа на предложение Англии до тех пор, пока не поступят точные сведения по этому вопросу. Заинтересованность «поучаствовать» выразила лишь Италия — точно зная, что ничего серьезного сделать не сумеет, но заявит себя в числе «влиятельных».

Япония не ожидала ничего серьезного от английских усилий. Поэтому к поднявшейся в Европе шумихе Муцу и Ито относились спокойно: в Корее все шло по плану. Время «Ч» неотвратимо приближалось…

Неудачными оказались и усилия США, предпринятые непосредственно по просьбе Кореи. Обращение к посредничеству США было продиктовано исключительно высоким авторитетом секретаря американской миссии в Сеуле Х. Н. Аллена — врача-миссионера, излечившего после «почтового» мятежа нескольких родственников королевы Мин. Он был своеобразным агентом влияния США при корейском дворе, и посланник Джон Силл весьма прислушивался к его мнению. Официальная просьба о посредничестве была получена 18 июня. В ней говорилось, что восстание тонхаков подавлено, причин для присутствия японских и китайских войск в стране нет, необходимо их вывести. Аналогичная просьба о посредничестве США была передана телеграммой посланнику Кореи в США И Сынь Су. По согласованию с американцами, корейские власти обратились с соответствующими просьбами к дипломатам европейских стран, находившимся в Сеуле. Результатом их совместной деятельности стал так называемый меморандум 25 июня.

В этот день посланник Силл пригласил в американскую миссию представителей Англии, России, Германии и Франции, получивших аналогичные обращения. Американский посланник предложил направить японскому посланнику Отори и резиденту Китая Юань Шикаю меморандум с требованием одновременного вывода войск обеих стран. Консул Германии Ф. Крин отказался принять участие в демарше, ссылаясь на отсутствие соответствующих инструкций от своего правительства. Представители трех других государств согласились с предложением Силла. Текст меморандума гласил:

«Ваше Превосходительство, мы имеем честь сообщить Вам, что правительство Кореи обратилось к нам с просьбой оказать дружескую услугу в вопросе о создавшемся в Корее положении и предлагает в качестве разрешения существующих затруднений одновременный вывод китайских и японских войск с корейской территории. Мы, нижеподписавшиеся дипломатические представители, торжественно представляем Вашему благосклонному вниманию это предложение как путь, отвечающий чести и достоинству двух великих наций, с которыми наши правительства находятся в дружеских отношениях.

Мы уверены в том, что Ваше Превосходительство поймет, что интересы наших правительств глубоко затронуты, поскольку дальнейшее пребывание иностранных войск на корейской земле может легко привести к осложнениям, неблагоприятным для безопасности наших народов.

Мы сочтем за честь, если Ваше превосходительство соблаговолит при первой возможности вручить эту ноту своему правительству. Мы, безусловно, одновременно передадим просьбу корейского правительства нашим правительствам. Примите и прочее.

Джон М.Б. Силл — от Соединенных Штатов Америки

Павел де Керберг — от России

Ж. Лефевр — от Франции

К. Т. Гарднер — от Англии».

Пометим на полях: меморандум сильно запоздал. Три дня тому назад Муцу прервал переговоры с Китаем, и для их возобновления требовалось нечто гораздо более серьезное, чем совместное письмо нескольких дипломатических представителей в стране, которую всерьез не рассматривали ни в Пекине, ни в Токио. Японцам было даже на руку, что европейские дипломаты усердно мусолят тему совместного вывода войск из Кореи — в то время как японские войска прибывали в страну. Эти дипломатические изыски были своего рода отвлекающим маневром для мирового общественного мнения. Под их прикрытием Япония методично делала свое дело: готовилась к войне.

Тем временем корейский посланник в США И Сынь Су изо всех сил пытался склонить государственного секретаря Уолтера Грэшема к тому, чтобы его усилиями привлечь к проблеме мировое общественное мнение — вплоть до созыва по этому вопросу чрезвычайной конференции мировых держав. Однако в личной беседе Грэшем разъяснил ему, что правительство США сочувствует корейскому правительству и уважает суверенитет Кореи, в силу этого Государственный департамент вынужден проводить политику нейтралитета в отношении Кореи, Японии и Китая. США считают себя вправе прибегать в отношении Японии лишь к средствам, носящим дружеский характер, и совершенно не могут пойти на вмешательство совместно с другими государствами. То есть вмешательства США Япония также могла не опасаться. Поэтому попытки посланника США в Японии Эдвина Дана каким-то образом продемонстрировать возможное участие США в разрешении конфликта были встречены в Токио с вежливой снисходительностью: беседовать на эту тему с американцем было поручено одному из заместителей министра иностранных дел Хаяси Тадасу. Господин Хаяси в который уже раз разъяснил стремление Японии к прогрессу и крайнюю ее заинтересованность в скорейшем реформировании внутреннего устройства Кореи, причем вероломный и закоснелый в своем средневековье Китай всячески этому противится. Япония намерена добиваться своего любыми средствами, и если война начнется — то это будет всецело на совести Китая. Все дальнейшие действия американских и европейских дипломатов были обречены на неудачу. Япония добилась главного: в ее будущую войну с Китаем третья сторона не вмешается.

Так провалились все попытки посредничества в разрешении возможного конфликта между Китаем, Японией и Кореей. К двадцатым числам июля обстановка стала настолько взрывоопасной, что Ли Хунчжан принял решение отказаться от всяких дипломатических шагов и заняться вплотную приведением китайских войск в боевое состояние. Еще 12 июня было получено распоряжение императрицы о подготовке плана военной кампании. Но в июне разрывать дипломатические отношения и начинать войну Китаю было крайне невыгодно — почему Ли Хунчжан и затеял всю эту дипломатическую возню, имея, впрочем, весьма призрачную надежду сохранить зыбкое статус-кво некоторое время. Про себя он уже не сомневался в том, что воевать придется, и был крайне заинтересован в вовлечении в эту войну третьей силы. В ответной телеграмме в Пекин он сообщал свои соображения: «Япония прочно обосновалась в районе Сеула и в самом Сеуле и положение ее там устойчиво, в то время как наши войска численностью в две с половиной тысячи человек находящиеся под командованием генерала Е Чжичао, изолированы и находятся в опасном положении. Следует срочно получить высочайшее указание о выборе стратегически выгодной позиции, ее захвате и закреплении там наших войск. Я полагаю, что войска следует выводить по северной дороге. Пхеньян является стратегическим пунктом, который легко удержать, и если он будет находиться в наших руках, это обеспечит нам возможности маневрирования. Прежде всего нужно вывести в безопасное место войска генерала Е Чжичао, и лишь потом, когда позволит обстановка, двинуть их дальше. Уже сейчас следует направить в Асан пять транспортных судов для переброски войск по реке Тэндоган, чтобы закрепиться в Пхеньяне. Одновременно необходимо направить военно-морской флот, поручив ему оказывать войскам поддержку, а именно — держать оборону устья реки, с тем, чтобы обеспечить действия наземных войск…Таково мое мнение о последовательности мероприятий».

Старый вояка прекрасно понимал, что предложенный им план носит пассивный характер, не обеспечивает оперативного господства. Но положение, в котором оказались китайские войска, требовало их спасать или ими жертвовать во имя окончательного успеха. Если бы Е Чжичао сковал сеульскую группировку японцев, даже ценой собственной гибели — кто знает, как бы все обернулось в этой войне…Но этого не случилось. Генералу Е в середине июля была отправлена директива о подготовке к передислокации к северу, в район Пхеньяна.

Фигуры расставлены. Все ожидают времени «Ч»…

 

Глава восьмая

СЕУЛЬСКАЯ УВЕРТЮРА

Пока дипломаты в Сеуле, Токио, Пекине и Тяньцзине пытались так или иначе предотвратить или хотя бы отодвинуть неизбежно надвигавшуюся войну, Отори и Сугимура непосредственно и вплотную занялись реформированием внутреннего устройства Кореи. После 22 июня — то есть после того, как Муцу прервал переговоры с Китаем по этому вопросу — им, по сути, был дан карт-бланш на эту деятельность. Главных вопросов было два: реформирование системы государственного управления с сохранением династических норм передачи власти и выведение Кореи из-под зависимости Китая. Посмотрим, как у них это получилось.

Напомним: окончательное решение осуществить внутренние реформы в Корее, то есть осуществить реорганизацию корейского правительства, было принято кабинетом министров еще 15 июня. В тот же день об этом решении был проинформирован посланник Отори: «Хотя Вы сообщаете, что восстание в Корее подавлено и на полуострове восстановлены мир и порядок, однако едва ли удастся предотвратить новые события, которые могут возникнуть на почве конфликта между Японией и Китаем (!!!) (Курсив мой. — М. К.). Учитывая сложившуюся обстановку, кабинет министров принял решение реорганизовать совместно с Китаем правительство Кореи и предложить китайскому правительству дать свое согласие на создание смешанной комиссии из представителей Японии и Китая… совершенно необходимо, чтобы, пока будут идти переговоры с Китаем, наши войска под любым предлогом оставались в Сеуле… Как на причину оставления японских войск в Корее Вам следует совершенно открыто и официально сослаться на необходимость командирования инспекционной группы чиновников дипломатической миссии или консульства для обследования положения в районах, которые были охвачены мятежом. Обследование нужно всячески затягивать. Проинструктируйте эту группу в том духе, чтобы она намеренно включала в свои донесения сведения, которые были бы противоположны истинному положению вещей и говорили об отсутствии мира в этих районах (курсив мой. — М. К.). В случае, если возникнет необходимость охранять группу, выделите для этой цели соответствующее число полицейских. Судя по результатам беседы с русским посланником и на основании телеграммы японского посланника в Англии, можно сделать вывод, что пока мы можем не опасаться отправки русских войск в Корею (курсив мой. — М. К.). Если правительство Кореи потребует вывода наших войск, ссылаясь на то, что мир и порядок в стране установлены… Вы, господин посланник, должны дать следующий ответ: поскольку у нас нет полной уверенности в ликвидации мятежа, мы вынуждены ожидать доклада инспекционной группы, специально посланной для проведения обследования на месте».

Отори и Сугимура прекрасно понимали, что Китай не пойдет на такое сотрудничество с Японией — поскольку это означало фактически полную потерю его влияния в Корее. Далее события могли развиваться по двум сценариям: либо Китай каким-либо способом вынудят к сотрудничеству (возможно, под давлением мирового общественного мнения, выступающего за «прогрессивное» развитие Кореи), либо реформы Япония будет осуществлять одна и только в своих интересах. Второй вариант развития событий — стопроцентная гарантия войны с Китаем. Пока — только с Китаем…

Телеграмма, полученная ночью 20 июня, расставляла все точки над и: «Ничто не говорит о том, что правительство Китая намерено согласиться с нашими предложениями, касающимися Кореи. Несмотря на это, японское правительство не изменит взятого им курса, пока не добьется результатов, которые удовлетворили бы как самое правительство, так и общественное мнение. Пользуясь случаем, Вам надлежит истребовать от правительства Кореи уступки телеграфной линии между Сеулом и Пусаном, отмены несправедливых налогов на товары японских купцов, проживающих в Корее, а также полной отмены закона, запрещающего вывоз из Кореи зерна. В случае, если переговоры с Китаем не дадут удовлетворительных результатов, я отдам распоряжение принять соответствующие меры для выполнения поставленных задач. Прошу приступить к подготовке и выполнению данной инструкции, тщательно все продумав. Подписал — министр иностранных дел Муцу».

Однако содержание этой телеграммы Отори до корейского правительства не довел, справедливо рассудив, что время для прямого шантажа — а по другому эти заявления и рассматривать не было смысла — еще не пришло.

Через два дня все стало ясно окончательно. Муцу вручил Китаю свой первый меморандум, а Отори была послана телеграмма, по сути, прямое руководство к действию, которую он получил 23 июня поздно вечером. Текст телеграммы гласил: «Переговоры с правительством Китая приостановились. Невзирая на то, что Китай заявляет о своем намерении вывести войска из Кореи, мы свои вооруженные силы эвакуировать не можем. Мы не сделаем это ни при каких обстоятельствах, несмотря на подавление бунта тонхаков или угрозу военного столкновения между Японией и Китаем. Наше правительство будет вынуждено проводить все мероприятия сепаратно, о чем мы предупредили правительство Китая. Ждите подробных указаний, которые Вам доставит секретарь дипломатической службы Като».

Посадка японских войск на суда в Нагасаки

После принятия окончательного решения о вмешательстве во внутренние дела Кореи экспедиционный корпус выводился из подчинения посланнику и поступал в прямое подчинение Главной ставки. 23 июня последовали приказы командиру 5-й дивизии генерал-лейтенанту Нодзу и командиру 9-й смешанной бригады генерал-майору Осима направить в Сеул бригаду, отправка которой по дипломатическим соображениям была временно приостановлена. Одновременно было дано распоряжение продолжить переброску в Корею остальных воинских частей. Генерал Осима вызвал в Сеул 11-й пехотный полк и саперные роты, стоявшие в Инчхоне. 24 июня ночью эти подразделения прибыли в Сеул и разместились на юго-западной окраине города, в районе деревень Ёнсан и Ахен.

Была возобновлена отправка в Корею второго эшелона смешанной бригады. Командиром этих частей был назначен командир 21-го пехотного полка подполковник Такэда. К 24 июня войска были погружены на восемь транспортов и вышли из порта Удзина в Инчхон, куда и прибыли 27 июня. 28 июня все войска были высажены на берег. После прибытия второго эшелона численный состав смешанной бригады составил чуть более 5 000 человек.

Японский посланник попал в сложную ситуацию. Распоряжаться перемещениями военных он больше не мог, а советник Като из Токио еще не прибыл. 25 июня Отори решил, что ему необходимо ознакомить корейского короля с намерениями японской политики в отношении Кореи, причем сделать это незамедлительно. По крайней мере, королю станет понятно, чего от него хотят — кто знает, может быть, он и пойдет на уступки. При наличии в его столице нескольких тысяч японских солдат…

25 июня Отори в сопровождении Сугимура и переводчика был принят королем во дворце Чандоккун. Выполняя указания своего правительства, Отори заявил о необходимости проведения реформ внутреннего управления Кореи и попросил короля назначить членов смешанной комиссии. Королю была вручена соответствующая нота на китайском языке. Король выразил благодарность за добрые намерения японского правительства и обещал внимательно ознакомиться с его предложениями. Одновременно король заявил о необходимости скорейшего вывода японских войск из Сеула, поскольку их присутствие породило среди населения тревогу и смятение. Эти события немедленно попали в русскую прессу. Газета «Владивосток» в номере от 26 июня писала: «Япония продолжает вооружаться в широких размерах и потребовала от корейского короля, чтобы он отказался от покровительства Китая, признал покровительство Японии и удалил китайского резидента».

Пометим на полях: Отори хорошо понимал, что уговорить корейского короля на проведение реформ вряд ли удастся до тех пор, пока в Сеуле находится китайский генеральный резидент. Король серьезно опасался, что в результате реформ его власть будет реально ослаблена. Кроме того, в нынешнем окружении короля практически не было прояпонски настроенных людей. Предполагаемые реформы просто некому было бы осуществлять, поэтому Отори и особенно Сугимура были крайне заинтересованы в появлении своих союзников в окружении короля. Таковые могли появиться только в том случае, если бы правительство было сменено процентов на девяносто. Задачей обеспечения стратегического влияния, таким образом, становился внутренний переворот в Корее. Полная смена караула…

Одним из способов вынудить корейского короля играть по японским нотам было обвинение в том, что он, король, не стремится к независимости собственной страны и выступает за вассальную зависимость от Китая. Такого рода обвинение Отори высказал в конце аудиенции и заявил о необходимости немедленного вывода китайских войск из Кореи — ни словом не обмолвившись относительно той же процедуры в отношении японского экспедиционного корпуса. Предложение японского посланника осталось без ответа с корейской стороны…

27 июня в Сеул прибыл долгожданный дипломатический советник Като, который передал Отори краткие инструкции Министерства иностранных дел. Инструкция гласила:

«1. Достоверно известно, что китайское правительство посылает новую крупную партию своих войск в Корею, вследствие чего столкновение Японии с Китаем становится неизбежным (курсив мой. — М. К.).

2. Дальнейшее пребывание наших войск в Инчхоне может вызвать серьезное недовольство проживающих там англичан и других иностранцев. Для нас крайне нежелательно, чтобы на этой почве возникли разногласия с третьими странами. Учитывая вышеизложенное, кабинет министров принял решение направить в Сеул все войска, расквартированные в настоящее время в Инчхоне, если даже это вызовет… осложнения в наших отношениях с Кореей и Китаем . Кабинет министров решил также усилить смешанную бригаду еще двумя пехотными батальонами, сосредоточив ее в Сеуле.

3. Во исполнение последней инструкции Вам необходимо теперь же заставить корейское правительство восстановить телеграфную линию Сеул — Пусан. Если оно будет медлить с ответом, необходимо провести ремонтные работы силами наших воинских частей, известив об этом корейское правительство».

Все было яснее ясного: Корею намеревались оккупировать, после чего проведение любых реформ становилось обычной формальностью. А куда они денутся?

Кроме официальных инструкций Отори было вручено лично ему адресованное письмо министра иностранных дел, врученное Като буквально за минуту до отплытия. В нем говорилось: «Вам, Ваше превосходительство, предлагается настойчиво посоветовать корейскому правительству осуществить необходимые реформы и преобразования в области административного управления, суда и финансов Кореи, гарантирующие улучшение управления страной в будущем… Необходимо довести наши соображения до сведения посланников других стран и показать всему миру, что действия японского правительства справедливы и правильны». Очевидно, что японский министр иностранных дел — не без ведома премьера — изыскивал такой повод для войны, который мог бы получить поддержку иностранных государств. Вассальная зависимость Кореи от Китая набила оскомину и не воспринималась как серьезный повод для вооруженного столкновения. То ли дело борьба прогресса с пережитками средневековья — тут любой выступит на стороне Японии.

Тем не менее, выполнить задачу, поставленную Муцу, Отори было совсем нелегко. В королевском окружении с японцами «сотрудничали» всего с десяток человек, да и эти не афишировали своих взглядов. Патриотической считалась позиция прокитайская, и всякий, кто осмелился бы открыто выступить в поддержку Японии, поставил бы себя под угрозу. Мнение сторонников Китая мало чем отличалось от мнения российского посланника в Японии М. Хитрово: даже если Япония и сумеет добиться успеха в начале войны (о ней говорили как о деле решенном) — в конечном счете, все равно победит Китай.

В своем пространном донесении в Токио Отори описал сложившуюся ситуацию, высказал свою точку зрения относительно того, что он намерен предпринять в будущем. В частности, он писал: «…в этой обстановке можно добиться проведения реформ только в том случае, если предварительно вызвать столкновение между японскими и китайскими войсками и разгромить противника… как только будет окончательно подготовлен проект реформ, я считаю необходимым поставить его на рассмотрение членов комиссии, которые должны быть назначены главой палаты иностранных дел или Его Величеством. Я намерен заранее активизировать группу сторонников реформ с тем, чтобы мы извне, а они изнутри требовали их проведения. Если корейское правительство, рассчитывая на помощь Китая, отвергнет представленный нами проект реформ или, дав официальное согласие, начнет, тем не менее, колебаться при проведении его в жизнь, я не остановлюсь перед применением таких жестоких мер, какие хоть в малейшей степени можно будет оправдать. Японские и китайские войска расположены на рубежах, отстоящих друг от друга на двадцать ри. Задачи их различны, и вполне возможно, что в течение длительного времени не возникнет повода для столкновения. Однако если мы будем все время пополнять войска и увеличим их численность раза в два-три, нам выгоднее будет нанести молниеносный удар. Такие операции окажутся полезны и для дела осуществления реформ внутреннего управления в Корее».

Однако Отори оставался верен своей собственной идеологии: главным он считал добиться от Кореи отказа от вассальной зависимости — реальной или мнимой. Он сообщил об этом в МИД, настаивая на выигрышности подобной позиции в любой возможной ситуации. МИД не определился в своем отношении к этим предложениям, но и мешать не стал: мирное время отсчитывало последние недели, ничего испортить уже было невозможно.

«Пробный залп» Отори произвел 28 июня. В палату иностранных дел был направлен запрос: «7 июня сего года от аккредитованного в Японии посланника Китайской империи господина Ван Фынцзао поступило уведомление, в котором говорилось, что целью посылки китайских войск в Корею является защита вассального государства. Я уполномочен заявить, что мое правительство с первого дня признания Кореи рассматривало эту страну как независимое суверенное государство… Однако в уведомлении китайского посланника говорится совершенно о другом. Его заявление непосредственно затрагивает взаимоотношения Кореи и Японии, в силу чего я вынужден срочно выяснить мнение Вашего правительства по поводу того, считает ли оно свою страну «защищаемым вассальным государством. Ответ на этот запрос ожидается не позднее 29 июня».

«Залп» дал накрытие. Корейское правительство было поставлено в положение жесткого выбора. Если они признают вассальную зависимость Кореи от Китая — война неизбежна: Япония заключала договор с независимым государством, а не с китайским вассалом. Если же Корея будет утверждать, что она независимое государство — что здесь делают китайские войска, которые пришли «защищать вассальное государство»? Что в лоб, что по лбу — войны не избежать. Теперь Отори не остановится ни перед шантажом, ни перед провокациями: пять тысяч штыков — серьезный аргумент в пользу Японии.

30 июня, с задержкой на день, был получен официальный ответ корейской стороны. В нем говорилось, что Корея впервые заявила о себе как о независимом государстве в Канхваском договоре с Японией, и с момента его заключения, то есть с 1876 года, не давала повода думать о себе иначе. Последнее обращение к Китаю за военной помощью также является правом свободного выбора образа действий, присущего независимому государству. Эта акция ни в коей мере не затрагивает японо-корейских договоров и соглашений и не препятствует их выполнению. Что касается того, расходится ли нота китайского посланника в Японии Ван Фынцзао с настоящим заявлением или нет, то это не может иметь отношения к корейскому правительству.

Это уже было достижением: признание Кореей собственной независимости сильно сковывало Юань Шикая и полностью развязывало руки Отори. Последний не замедлил этим воспользоваться. Нота 1 июля была составлена в не менее резких тонах, чем предыдущая: «Слова о независимости являются пустой отпиской. Необходимо на деле осуществлять суверенную власть в собственной стране. Если одно государство распространило свою суверенную власть на другую страну, а последняя в какой-то мере подчиняется суверенитету этого государства, то такую страну нельзя считать независимой. Именно такое положение сложилось сейчас в Корее. Под предлогом защиты «вассального государства» Китай направил в Корею свои войска, а китайские генералы самочинно отдают распоряжения и приказы местному населению. Как это можно назвать, кроме как нарушением суверенитета Кореи? И что по этому поводу думает правительство, попустительствующее этому нарушению?»

Однако в этот момент из Токио пришло распоряжение Муцу, в котором Отори предупреждался о недопустимости активных действий без согласования их с МИДом. Муцу, в отличие от Отори, был вполне удовлетворен ответом корейского правительства от 30 июня и имел все основания полагать, что теперь можно впрямую переходить к вопросу о реформах. Если всего лишь две недели тому назад Отори не осознавал, что именно имеет своей перспективой Токио, то теперь сложилась прямо противоположная ситуация: Токио не осознавал перспективы, на которую работали Отори, Като и Сугимура. Поэтому было принято решение об отправке в Токио советника дипломатической службы Мотоно и подполковника Фукусима для доклада об обстановке в Корее. Их главная задача — добиться от МИДа и премьера возможности активных политических действий. 3 июля посланцы выехали из Сеула в Токио. С собой они везли письмо Отори, в котором говорилось: «Если в нынешней обстановке столкновение между Японией и Китаем неизбежно, то для нас выгоднее начать военные действия как можно скорее. Вряд ли можно найти лучший повод для войны, чем вопрос о независимости Кореи. Более того, это справедливое и разумное требование, которое может служить веским доказательством наших благородных целей. Китай… в действительности совершенно не подготовлен к войне и не представляет для нас никакой опасности».

Муцу в это время был занят тем, что подготавливал проект корейских реформ. Впервые его предложения слушались на заседании правительства 27 июня. Помимо уже известных требований, о которых много было говорено с Отори и Ито, в проект было включено очень важное требование — о предоставлении японским подданным, проживающим в Корее, привилегий, которыми до этого пользовались китайцы. Проект был немедленно утвержден кабинетом министров — было бы нелепо думать иначе!

Корейская партия близилась к эндшпилю. Требовалась полная согласованность действий всех фигур на шахматной доске. Добиться ее не представлялось возможным: телеграфная связь между Сеулом и Токио была из рук вон плохой, поэтому Отори зачастую не мог дождаться необходимых инструкций, а Муцу — не мог их вовремя передать. После одобрения общего замысла реформ Муцу принял решение об отправке в Сеул директора политического департамента МИДа Курино, о чем известил Отори и предостерег его от активных действий до 4 июля — ожидаемого времени прибытия Курино в Сеул.

1. Однако предостережение запоздало. Отори, не имевший возможности использовать ресурс смешанной бригады, продолжал «обстрел по площадям» своими жесткими требованиями и заявлениями. 2 июля он предложил королю Кореи проект реформ внутреннего устройства страны. Этот проект сводился к следующему:

2. Осуществление реформы центрального правительства и системы местного управления. Выдвижение на руководящие должности людей независимо от их происхождения.

3. Упорядочение финансов и развитие внутренних ресурсов страны.

4. Упорядочение законодательства, проведение реформы судопроизводства, беспристрастное и справедливое разбирательство дел в суде.

5. Создание вооруженных сил, необходимых для поддержания порядка и спокойствия в стране.

6. Реформа системы просвещения.

При вручении проекта королю было заявлено следующее. За последние 10 лет в Корее не прекращаются волнения в войсках и бунты среди населения. Все это не может не оказывать влияния на соседние страны. Не исключено, что подобное положение в конце концов приведет к появлению на корейской территории иностранных армий, что не может не тревожить как Корею, так и Японию. Создавшееся положение объясняется тем, что в Корее отсутствуют необходимые условия, обеспечивающие независимость страны: у нее нет достаточных вооруженных сил, которые могли бы поддерживать порядок и общественное спокойствие. Беспорядки в Корее неизбежно затрагивают интересы Японской империи. Учитывая это, императорское правительство выработало план мероприятий по улучшению положения в Корее, предложив его вниманию китайского посланника в Токио, поскольку Китай находится в таком же положении по отношению к Корее, как и Япония. Японское правительство стремится к сотрудничеству с Китаем, однако китайское правительство не идет навстречу и оставило предложение Японии без внимания. Несмотря на это, правительство Японской империи не отказывается от первоначально поставленной задачи и будет до конца бороться за ее осуществление. Оно намерено всеми силами содействовать установлению в Корее государственного управления, соответствующего независимой стране.

После чего королю было предложено назначить нескольких авторитетных государственных деятелей в качестве членов комиссии по проведению реформ. Король обещал подумать.

5 июля прибыл Курино. Доставленный им проект реформ в Корее мало отличался от того, который уже был предъявлен королю. Но были два существенных дополнения, которые, безусловно, требовалось довести до короля. Речь шла, во-первых, об уравнивании прав японских граждан с правами, которыми в Корее пользовались китайские торговцы, и о начале переговоров относительно концессии на строительство в Инчхоне и в других местах. Кроме того, посланнику рекомендовалось всеми силами двигать Корею по пути прогресса, а именно: развивать образование, популяризировать достижения науки и техники, направлять для обучения за границу — прежде всего в Японию — корейскую молодежь.

7 июля король должен был дать ответ относительно назначения людей в комиссию по реформам, однако ответ не был дан. Король просто не знал, что делать дальше. Даже многомудрый Юань Шикай не мог дать ему должного совета, прекрасно понимая правоту сильного… Ли Хунчжан вместе с резидентом в Сеуле делали то, что были вынуждены делать: пытались тянуть время в поисках выхода из безвыходной обстановки.

8 июля корейский король издал указ, в котором отмечалось неудовлетворительное состояние общественного порядка в стране, ухудшение работы административного аппарата, бездарность и коррупция чиновников на местах и множество других недостатков. В указе подчеркивалось, что вина за плохое состояние государственного управления лежит на правительстве, которое не чувствовало ответственности за устранение недостатков. В заключение в нем говорилось о необходимости проведения реформ и предписывалось всему населению откровенно сообщать о любых положительных или отрицательных сторонах деятельности светской и духовной власти.

10 июля в шесть часов вечера Отори и Сугимура прибыли во дворец старейшин, где встретились с тремя корейскими сановниками: Син Чжон Хи, Ким Кан Чжином и Чо Чжин Сыном. Им был предложен окончательный вариант проекта реформ, который был составлен из двух документов: варианта Отори от 3 июля и варианта, одобренного правительством Японии (вариант Муцу). В общем виде документ состоял из пяти статей и двадцати семи пунктов, срок выполнения пунктов в зависимости от их важности устанавливался от десяти дней до трех лет.

По семи важнейшим пунктам решение нужно было принять в течение трех дней, а приступить к их выполнению — в течение десяти дней. Вот эти пункты:

1. Восстановить в правах Верховный государственный совет как высший орган государственного управления. Определить права и обязанности шести палат и ликвидировать вред, проистекающий от регентского управления.

2. Строго разграничить компетенцию королевского двора и правительства. Не допускать вмешательства двора в дела государственного управления.

3. Четко определить ответственность за проведение внешней политики. Назначить министра иностранных дел и строго придерживаться принципа единоначалия.

4. Ликвидировать традицию замещения должностей по принципу происхождения. Открыть доступ к государственной службе всем способным людям.

5. Категорически запретить продажу должностей.

6. Категорически запретить взяточничество среди чиновников.

7. Построить между Сеулом и главными портами страны железнодорожные линии. Создать почтово-телеграфную связь между важнейшими городами страны.

Жесткие сроки реформ, по сути, диктат японцев, корейскими чиновниками воспринимался как прямое вмешательство во внутренние дела страны — независимо от того, преследует ли это вмешательство благие цели или нет. Правительство резко выступило против предложений японского кабинета. Несмотря на то, что указом короля от 13 июля при спешно восстановленном Верховном государственном совете было создано Управление по проведению реформ, никакой реальной деятельности это управление не осуществляло, даже не собралось ни на одно заседание. На запрос Отори членам комиссии по реформам, который был дан все в том же Дворце старейшин 15 июля, был дан ответ: Корея считает реформы возможными и даже полезными, но проводить их под сенью японских штыков не намерена. Все дальнейшие переговоры на этот счет возможны только в том случае, если японские войска будут выведены из Кореи.

На этом работа японо-корейской смешанной комиссии окончательно приостановилась. Планы Муцу относительно реформирования внутреннего устройства потерпели провал. Оставался только один реальный путь развития ситуации — именно тот, на котором настаивал Отори: переговоры по выходу Кореи из вассальной зависимости с Китаем.

Отори понял, что корейцы не станут проводить реформ, еще 10 числа, сразу после первой встречи с комиссией. В своей телеграмме в Токио он сообщал: «Я негласно выяснил обстановку, сложившуюся в корейском правительстве, и узнал, что король уже склоняется к проведению реформ… Однако из Тяньцзиня одна за другой поступают телеграммы, сообщающие о тайных планах Ли Хунчжана, Юань Шикай также угрожает королю. Эта поддержка воодушевила консерваторов, то есть партию тэвонгуна… истинные намерения корейского правительства, как я полагаю, заключаются в том, чтобы, формально соглашаясь с нашим проектом, отвести от себя удар и выиграть время, а затем обратиться к Ли Хунчжану и посланникам других держав, аккредитованных в Корее, и заставить нас вывести свои войска… Поэтому очень важно именно в настоящее время предпринять твердые и решительные шаги». Далее Отори предлагал на рассмотрение МИДа два варианта собственных действий.

Вариант «А» предполагал следующее. В случае, если корейское правительство прямо или косвенно ответит отказом, от него следует потребовать проведения реформ, угрожая в противном случае прибегнуть к помощи вооруженных сил. Сослаться при этом следует на то, что корейское правительство не в состоянии наладить нормальную работу органов управления, что вызывает частые волнения и смуты, опасные для соседних государств. При этом варианте войска, размещенные в Сеуле, занимают ключевые позиции в городе, главным образом, вокруг королевского дворца, после чего требования о реформах выдвигаются королю в ультимативной форме.

По варианту «Б» — в случае прямого или косвенного отказа его следовало немедленно известить официальной нотой о решении «принять меры для защиты интересов Японии, ибо, к сожалению, отказ корейского правительства показал, что оно не считается с политической обстановкой на Дальнем Востоке и не желает заботиться совместно с Японией о процветании и укреплении своей страны». Далее следовало предъявить Корее следующие требования:

1. Положение о том, что «Корея является независимой страной» (из Канхваского договора) следует расширить, потребовав полностью ликвидировать прежнюю вассальную зависимость Кореи от Китая.

2. На основании статуса наиболее благоприятствуемой страны необходимо потребовать для японских подданных таких же прав и привилегий, какие предоставлены правительству и гражданам Китая — в частности, права осуществлять судопроизводство на корейской территории в отношении корейских граждан, права создавать телеграфно-телефонную сеть и прочее.

До тех пор, пока не будут даны гарантии, что оба указанных пункта будут выполнены, японские войска должны нести охрану городских ворот Сеула и королевского дворца.

На полях пометим: оба эти варианта — прямое давление на правительство Кореи в интересах исключительно Японии. По сути, осуществлялся реальный колониальный вариант: к власти приводились свои марионетки, внутреннее устройство страны приводилось в соответствие с интересами колонизатора. Отори отлично это понимал, но в данной ситуации воистину цель оправдывала средства. Сам посланник склонялся к варианту «Б» собственного плана — не столько в силу его целенаправленности, сколько в силу перспективности: этот вариант давал возможность дальнейшего давления на Корею достаточно долгое время. То есть оправдывал сколько угодно долгое присутствие вооруженных сил, что давало реальный шанс многого добиться.

10 июля в Токио прибыли посланники Отори: советник Мотоно и подполковник Фукусима. Их доклад был жестким и однозначным: никаких реформ в Корее осуществить не удастся до тех пор, пока оттуда не будут выведены китайские войска и не будут произведены серьезные кадровые решения в корейском правительстве — при этом вопрос, кто именно будет принимать эти решения, оставался открытым. Иными словами, Отори дал понять, что последствия переброски в Корею значительных воинских контингентов намного более масштабны, чем это можно было бы предположить. Создавшаяся обстановка требовала трезвой оценки, причем немедленно: японцы пока держали инициативу, но сколь долго это продлится — не мог сказать никто.

Премьер Ито собрал лиц ближнего круга императора с тем, чтобы разобраться в происходящем. После бурной дискуссии участники обсуждения пришли к следующим выводам.

Если требования, предъявляемые корейскому королю, станут предметом гласности и широкого обсуждения, у европейских стран и США безусловно возникнет опасение в том, что Япония провоцирует войну в Корее. В то время, как министр Муцу в беседе с русским посланником утверждал совершенно обратное. Далее. Воинские контингенты Японии уже сейчас вдвое превышают контингенты Китая. Кроме того, японцы находятся в районе Сеула, а китайцы — в тех провинциях, где реально было восстание. Если японские войска сейчас нападут на китайцев, то ответственность за развязывание войны полностью ляжет на Японию. Но даже не это главное. Чтобы начать боевые действия против китайцев, нужно получить для этого ни много ни мало, официальную просьбу короля. То есть, чтобы начать войну, нужно посадить на корейский трон того, кто не будет этому противиться. Но попытка дворцового переворота — совершенно явное вмешательство во внутренние дела суверенной страны, полная «потеря лица».

Однако этот круг экспертов имел лишь рекомендательный голос. Ито же предпочел доверить Муцу — Отори довести дело до конца.

12 июля, после доклада Мотоно, Муцу отдал распоряжение, которого так долго просил посланник в Сеуле: «Сейчас необходимо принять решительные меры. Вам, господин посланник, надлежит все хорошо взвесить и, выдвинув предлог, который не мог бы вызвать нареканий со стороны мирового общественного мнения, начать практические действия».

Мотоно снова возвращался в Корею. Он вез личное письмо Муцу для Отори. В письме было написано: «Наша ближайшая задача в настоящий момент заключается в том, чтобы ускорить столкновение между Японией и Китаем. Для ее осуществления хороши любые средства. Всю ответственность за этот шаг принимаю на себя (курсив мой. — М. К.). Пусть Вас, господин посол, это не беспокоит».

Тем временем Ли Хунчжан принял окончательное решение отстаивать интересы Китая в Корее японскими методами — то есть вооруженной силой. После доклада о том, что количество японских солдат вдвое превысило количество китайских войск, он 16 июля принял решение об усилении китайского экспедиционного корпуса. Ли Хунчжан решил направить в Корею семнадцать батальонов Северной армии, причем первые шесть отправить из Дагу незамедлительно, крайний срок — 20 июля. Всего в Корею намеревались перебросить 12 000 солдат.

Об этих намерениях Китая в Токио стало известно утром 19 июля. Вечером того же дня, после длительной беседы с премьер-министром, Муцу направил телеграмму Отори. В ней, по сути, посланнику предоставлялось право выбора вариантов действий, которые неизбежно вели к разрыву отношений с Китаем. Текст гласил: «Отныне Вы можете предпринять шаги, какие найдете наиболее подходящими… прошу Вас… обратить особое внимание на необходимость избежать всякого конфликта с другими державами. От японского консула в Тяньцзине поступило донесение, что Ли Хун Чен принял 18 июля решение направить в Корею 17 батальонов и что 6 батальонов должны отбыть из Дагу 19–20 июля. Если информация соответствует действительности и китайские войска высадятся в Корее, это будет прямым вызовом Японии: императорское правительство Японии будет вынуждено оказать вооруженное сопротивление».

Генеральный штаб выдал генералу Осима еще более конкретное указание: «Если станет известно, что Китай увеличивает численность своих войск, Вам надлежит, оставив часть своей бригады в Сеуле для несения прежней службы, уничтожить главными силами ближайшего противника, не дожидаясь подхода к нему подкреплений».

Прибывшие из Токио в Сеул 19 июля Мотоно и Фукусима подтвердили первый — Отори, а второй — Осима, что время «Ч» наступило. Дальнейшие действия могли осуществляться посланником и командующим по их усмотрению и в удобное для них время. По сути, это означало карт-бланш на начало войны.

Очевидно, об этом сообщении вскоре узнали китайцы. 19 июля из Сеула тайно выехал Юань Шикай, не без оснований опасавшийся серьезных для себя последствий сразу после начала боевых действий. В том, что они начнутся со дня на день, не было ни малейшего сомнения. Вместо него в Сеуле остался Тан Шаои.

Отори и Осима вновь получили реальную возможность взаимодействия. Подготовку к боевым действиям они начали с ремонта телеграфной линии Сеул — Пусан. Одновременно в Сеуле началось строительство казарм для японских солдат.

20 июля Отори направил ноту в палату иностранных дел. В ней говорилось: «В статье 1 договора о дружбе между Японией и Кореей четко и ясно говорится, что Корея является независимым и самостоятельным государством. Однако в ноте китайского правительства, направленной правительству Японии в связи с отправкой в начале июня… китайских войск в Корею, говорилось, что Китай направляет свои войска в соответствии с традицией защиты вассального государства…Из этого вытекает, что Китай не считает Корею независимым государством и наносит ущерб ее суверенным правам…корейское правительство, предоставив китайским войскам возможность длительного пребывания на территории Кореи, наносит ущерб независимости Кореи и нарушает положение японо-корейского договора, гласящее, что Корея является независимой страной, пользующейся равными правами с Японией. Мы надеемся, что корейское правительство немедленно удалит китайские войска за пределы Кореи и тем самым выполнит свои обязательства, принятые по договору. Само собой разумеется, что все это не терпит отлагательства, и я надеюсь, что… решение будет принято немедленно. О решении правительства Кореи по данному вопросу прошу сообщить мне не позднее 22-го сего месяца. Имею честь донести до Вашего сведения, что, если ответ не будет получен в указанное время, я буду вынужден принять решение самостоятельно».

Ответ был получен минута в минуту, в полдень 22 июля. В ответе говорилось, что Корея заявила себя независимым государством еще в 1876 году и с тех пор ни разу не давала повода думать о себе иначе. Кроме того, «в нашей ноте мы уже информировали, что главе палаты иностранных дел ничего не известно относительно воззвания генерала Не Шичена… Что касается войск Цинской империи, находящихся в пределах нашей страны, то они действительно прибыли по просьбе нашего правительства. После того, как бунтовщики на юге были приведены в покорность, мы неоднократно просили цинское правительство вывести войска. Однако последнее еще не вывело войск; точно так же войска Вашей страны продолжают оставаться в Корее. В настоящее время мы вновь потребовали от заместителя генерального резидента Тан Шаои передать китайскому правительству просьбу о срочной эвакуации из Кореи своих войск, о чем извещается Ваше Превосходительство».

Однако этот ответ мало что менял. В полночь 22 июля Отори после совещания с Осима принял решение о начале активных действий уже на следующий день.

На рассвете 23 июля в корейскую палату иностранных дел ушла последняя «довоенная» нота Отори. В ней говорилось:

«…правительство Кореи пытается уклониться от ответственности… Этим оно наносит ущерб суверенитету и независимости своей страны и нарушает статью 1 японо-корейского договора о дружбе, где говорится о независимости Кореи и равных правах ее с Японией. Безусловно, я, как посланник Японии, с этим согласиться не могу. Я глубоко убежден, что действия моего правительства, требующего… удовлетворительного ответа и направленные на то, чтобы заставить корейское правительство уважать договор, вполне справедливы… Имею честь заранее известить Вас, что в случае, если корейское правительство не даст удовлетворительного ответа, мы прибегнем к вооруженной силе для защиты своих прав и интересов».

Теперь оставалось самое главное: в течение нескольких часов (!) «изобрести» нового премьер-министра. Единственным кандидатом на этот пост японцы видели тэвонгуна, и склонить его к сотрудничеству предстояло в наикратчайшее время. Напомним, что тэвонгун, будучи регентом малолетнего короля, своего сына, был активным сторонником «реформирования наоборот», то есть установления таких реформ внутреннего управления, которые сохраняли бы вековое государственное устройство. За время своей трехлетней ссылки в Китае и после возвращения в Корею в 1887 году тэвонгун изменил свои взгляды и убеждения. Он понял, что Корея не выживет, затворившись от всего мира. Но он продолжал оставаться опальным политиком, который оставался в живых до тех пор, пока мог представлять собой определенного рода объект для торговли короля с политическими противниками. Нащупывать контакты с тэвонгуном Отори начал еще в начале июля, однако встреча майора Окамото Рюносукэ с ним ничего не дала. Тэвонгун не проявил заинтересованности в сотрудничестве с японцами.

К 20 июля обстановка накалилась до предела. Японские дипломаты пришли к выводу о том, что им придется силой сменить правительство Кореи, устранить политическое влияние родственников королевы и посадить на трон тэвонгуна — в крайнем случае даже без его на то согласия. На самый крайний случай имелся вариант «случайного убийства» всех реальных претендентов на власть, что давало возможность основания новой правящей династии. Правда, этот вариант в значительной степени повышал риск вмешательства в конфликт третьих стран, поэтому уговаривать тэвонгуна пришлось самим дирижерам событий — Сугимуре и Отори.

Для облегчения «агитационного воздействия» из сеульской тюрьмы японскими солдатами был экстренно освобожден Тэн Ун Бун — один из наиболее доверенных лиц тэвонгуна. В японской миссии, куда он был срочно доставлен, ему быстро и доходчиво разъяснили, почему именно в это ясное утро 23 июля тэвонгун должен всенепременно и обязательно вернуться в большую политику. Тэн Ун Бун оказался смышленым малым, лишних вопросов не задавал, и немедленно отправился во дворец опального царедворца. Его сопровождал уже знакомый тэвонгуну майор Окамото. По прибытии во дворец они вдвоем обратились к тэвонгуну с предложением возглавить правительство.

В это время в городе происходили важные события. Ранним утром Осима по согласованию с посланником Отори снял из Ёнсана 21 — й пехотный полк и ввел его через западные ворота в Сеул, усилив артиллерией. Как только первый батальон появился перед воротами Енчумун дворца Кёнбоккун, корейская охрана открыла огонь. Это были первые выстрелы японо-китайской войны — войны за Корею, за владычество на Дальнем Востоке.

Пометим на полях: вряд ли кто-нибудь мог даже предположить, сколь длительную и кровавую трагедию открывает эта утренняя увертюра у ворот Енчумун. Десятилетний мальчик из старинного самурайского рода Нагаока, Ямамото Исороку, бредивший морскими подвигами, двое сыновей полковника Ноги, тысячи жителей города, из которого началась эта война — Хиросимы — все они были обречены судьбой, трубный глас которой прозвучал хлесткими выстрелами охраны дворца Кёнбоккун в городе Сеуле, столице Страны утренней свежести… Пять войн за пятьдесят лет — этот японский путь на Голгофу, закончившийся страшным адом «ярче тысячи солнц», начался именно здесь. Здесь и сейчас!

Батальон принял бой. Артиллерия не задействовалась, пехота стреляла залпами по команде. Двумя ручными бомбами были уничтожены корейские солдаты, занявшие позицию в проеме ворот. После этого результат боя был предрешен: два батальона ворвались во дворец. После двадцатиминутной перестрелки корейская охрана сложила оружие. Оставшийся за пределами дворца батальон быстро занимал ключевые позиции в городе — главным образом на возвышенностях и на перекрестках главных дорог. С горы Висентэ, где располагалась японская миссия, выстрелы были слышны не более часа. К восьми тридцати местного времени Сеул был в руках японской армии. Сведений о потерях среди атакующих не сохранилось, из чего можно сделать вывод о том, что если таковые и были, то были они совершенно незначительными.

Тем временем Сугимура спешил во дворец тэвонгуна, поскольку посыльный Окамото сообщил о больших проблемах, возникших в ходе переговоров. Он прибыл во дворец в самый разгар горячего спора относительно происходящих в городе событий. Сугимура сообщил тэвонгуну, что во время боя во дворце большая часть членов королевской семьи бежала, королева якобы укрылась в родовом городе Чунчоне. Кроме тэвонгуна, в Сеуле не осталось никого, кто мог бы возглавить страну. Япония предлагает ему незамедлительно сделать это.

Известие отрезвило спорщиков. После некоторого размышления тэвонгун осведомился: если нынешние действия Японии продиктованы благородными намерениями, готов ли господин Сугимура от имени японского императора обещать корейцам, что по окончании этих событий от Кореи не будет отторгнуто ни пяди ее земли? Сугимура, строго соблюдая все требования субординации, не разгибаясь в поклоне, ответил: нынешние действия Японии продиктованы исключительно благородными побуждениями, и по окончании таковых ни одна пядь корейской территории не будет отторгнута.

Тэвонгун согласился возглавить новое правительство Кореи и немедленно приступить к реформам внутреннего устройства страны.

Король, однако, находился во дворце все время боя. Он послал за японским представителем немедленно, как только утихла стрельба, но добраться до дворца Отори смог только ближе к полудню. Он вошел в королевский дворец через ворота Кванхвамун, а через ворота Енчумун одновременно с ним во дворец вошел отец короля — тэвонгун. Принимал посланника уже он. Отори осведомился о здоровье короля и поздравил тэвонгуна с новой для него должностью главы правительства.

Дворцовым комендантом был назначен командир 21 — го пехотного полка подполковник Такэда. По его приказанию усиленные караулы были выставлены ко всем четырем воротам дворца, подходы к воротам со стороны города были прикрыты секретами. Без пропуска, подписанного лично Сугимурой, во дворец не могли проникнуть даже самые значительные лица из королевского окружения.

Основные силы бригады были заняты разоружением корейских частей. Эта процедура происходила без эксцессов, поскольку приказ о разоружении армии был отдан лично тэвонгуном. Незначительное сопротивление оказала королевская гвардия, поскольку тэвонгун для них был никто, а король, которому они подчинялись лично, приказа разоружаться не давал. Тем не менее, очаговое сопротивление было быстро подавлено, и к вечеру 25 июля последние корейские части были полностью разоружены.

Королева, вопреки слухам, не оставила своего супруга, поэтому дипломаты нанесли несколько визитов во дворец, дабы осведомиться о монаршем здравии. Все прекрасно понимали, что реальная власть, подкрепленная японскими штыками, принадлежит тэвонгуну. Уже на следующий день после дворцового переворота король издал эдикт, в котором всю вину за произошедшее взял на себя и разъяснил подданным, что намеченные реформы сумеют помочь стране справиться с последствиями борьбы четырех придворных партий. Извещалось, что предполагается привлекать к государственной службе всех, кто окажется к ней способным, а не только высокородных аристократов. В тот же день был издан указ о разделении сферы гражданской и военной служб, о необходимости докладывать обо всех срочных делах тэвонгуну и получать его санкцию на их осуществление.

25 июля ближе к вечеру Отори встретился с тэвонгуном для обсуждения главного вопроса, ради которого все и затевалось. Речь шла о денонсации двухсторонних торговых договоров с Китаем, заключенных в течение последних двадцати лет. Помимо этого, Отори настаивал на необходимости изгнания китайских войск, пришедших якобы обеспечивать порядок в вассальной стране, причем изгнание оных должно быть осуществлено силами японской армии и флота. Беседа имела успех: в тот же день поздно вечером корейское правительство официально известило о денонсации корейско-китайских торговых договоров. Тем не менее объявить о прекращении вассальной зависимости даже тэвонгун не решился. И в вопросе о привлечении японских войск к изгнанию китайцев не было проявлено четкой позиции.

И не надо, вполне мог сказать про себя Отори. 25 июля в полдень главные силы смешанной бригады выступили из Сеула на юг, по направлению к Асану. 26 числа Осима получил телеграмму посланника, текст которой гласил: «Об удалении китайских войск из Асана. 25 июля 1894 года от правительства Кореи было получено письмо за подписью главы палаты иностранных дел и с приложением печати палаты с просьбой, чтобы мы взяли эту функцию на себя. Прошу Вас принять это к сведению и действовать соответствующим образом. Чрезвычайный и полномочный посланник Отори Кэйсукэ».

Дирижер отлично справился со своей задачей. Сеульская увертюра японо-китайской войны была сыграна безупречно…

 

Глава девятая

НИ ВОЙНЫ, НИ МИРА

Именно так правильнее всего могут быть охарактеризованы события, происходившие на Корейском полуострове и в Желтом море в последние семь дней июля 1894 года.

После смены правительства в Сеуле наибольшими угрозами для японцев были три: китайский экспедиционный корпус в дневном переходе от корейской столицы, китайские подкрепления, которые могли быть переброшены в Корею как морем, так и посуху, и возможная реакция европейских государств на происходящее в Корее как на открытую агрессию, которую следует если не пресечь, то осудить. Напомним: Муцу и Ито были крайне озабочены не только военными акциями в Корее, но и тем, как к этим акциям отнесутся в Европе и США. Кроме того, парламентский кризис в случае военных неудач мог перерасти в правительственный, а это означало не только крах кабинета Ито, но и отказ от политики «активных внешних действий». На все эти угрозы было необходимо адекватно реагировать.

Позиция Китая была не менее сложной. Самый грамотный военачальник в стране, сановник по делам Севера Ли Хунчжан был противником немедленного военного разрешения корейского конфликта, отлично понимая, что Китай к войне не готов ни технически, ни финансово, ни политически. Его длительные дипломатические маневры нельзя назвать безусловно удачными, однако время они тянули, и со временем мог найтись выход. Как говорил Конфуций, результат ничто, процесс — все. Но далеко не все в китайском правительстве и при дворе императрицы Цы Си поддерживали именно такой курс. В данном случае мы имеем довольно привычную картину: за немедленную войну до победного конца более всего ратовали те, кто не имел о ней ни малейшего понятия, но был заинтересован в монаршем внимании как самый главный патриот и защитник национального престижа Цинской империи. Но если в Японии самых патриотичных патриотов очень быстро приструнили, дабы не лезли не в свое дело, то в Китае этого не произошло.

В марте 1884 года в результате внутренних ротаций при дворе главные бразды правления страной перешли к принцу Чуню, возглавившему правительство — далеко не самому грамотному управленцу, не самому добропорядочному подданному, но едва ли не главному патриоту, как он сам себя преподносил. Его окружали такие же «патриоты», как и он сам, при этом оказавшиеся еще и казнокрадами и распутниками. Для них военно-морская программа была врагом номер один, поскольку государственные средства в буквальном смысле слова выбрасывались в море, вместо того, чтобы в подобающем порядке лежать в их патриотических карманах. За десять лет эти самые китайские китайцы разворовали страну до нитки. Значительная часть средств, предназначенных на военно-морские программы, была передана на реконструкцию дворца вдовствующей императрицы Цы Си.

Авторская пометка на полях: поскольку императрица Цы Си еще не раз встретится нам в ходе событий, следует сделать пометку на полях. Вдовствующая императрица с 1887 года формально уступила правление принцу Дэ-цзуну, однако провозгласила себя регентшей при «малолетнем» правителе. Фактически без ее резолюции не выходил ни один указ, ни один закон в стране. Была очень привержена дворцовой роскоши, поэтому громадные суммы тратила на бесконечные реконструкции и перестройки своих дворцов и обновление гардеробов. Вместе с тем, весьма благоволила Ли Хунчжану, понимая, что это выдающийся государственный деятель и замены ему нет.

Недовольство их правлением и ними самими созрело к началу девяностых, и требования смены правителей звучали все громче, причем за недовольными властью виднелась тень Ли Хунчжана — что вызывало по отношению к нему ярость придворной камарильи. Этим война была нужна прежде всего как средство, которое все спишет, а им даст возможность удержаться у власти. Тем более, что в победе над японцами они не сомневались: кто же реально рискнет сражаться с армией в миллион человек? А если и рискнет — то сколько бы ни длилась война, китайцы все равно победят. Шапками закидают!

Ли Хунчжан не меньше этих политических обормотов стремился к победе над Японией и сохранению влияния Китая в Корее. Но он, в отличие от них, гораздо лучше знал и возможности китайской армии, и цену победы. Поэтому подготовку к войне он считал делом более важным, чем собственно войну. И работал в этом направлении не покладая рук — чему читатель имел возможность убедиться. Но принимать решение о войне и мире Ли Хунчжан не мог. И влиять на решения двора — тоже. Потому и остался заложником ситуации, а впоследствии — и козлом отпущения, едва не поплатившимся жизнью.

В 1894 году императрице Цы Си исполнялось 60 лет, и в связи с этим многие поговаривали, что власть полностью перейдет в руки Дэ-цзуна. Как и положено в таких случаях, предстояли серьезные изменения влияния при дворе, и нападки на фаворитов императрицы стали особенно яростными. Под волну критики попал и Ли Хунчжан. Нарастание напряженности в Корее только подлило масла в огонь: и принц Дэ-цзун, и его клевреты ставили в вину сановнику по делам Севера и вице-королю его примиренческую позицию и нерешительность в противостоянии Японии. Чем больше говорили об устремлениях Японии — она, кстати, с мая и сама их не скрывала, — тем большей критике за нерешительность и чрезмерную осторожность подвергался вице-король Ли Хунчжан. Наконец, наступила ситуация, когда любое его действие — независимо от полезности — стало предметом всестороннего обсуждения, и всегда не в пользу сановника. К июлю он был фактически лишен управленческой инициативы.

В самый что ни на есть неподходящий момент. Проклиная отвратительную работу телеграфа, Е Чжичао слал одно сообщение за другим, требуя инструкций относительно его застрявшей в Асане группировки. 9 июля он направил Ли Хунчжану доклад, в котором, не надеясь на пекинское начальство, предлагал два варианта действий и просил поддержки. Согласно первому варианту, Китаю следовало под предлогом защиты китайских купцов, живущих в Корее, немедленно сушей направить в Корею значительные воинские контингенты, оккупировать главные пункты Кореи и выйти на соединение с Асанской группировкой. Второй вариант предусматривал ее эвакуацию из Асана морем с переброской в район Пхеньяна. Одновременно он предлагал потребовать от Японии вывести свои войска из Инчхона — Сеула, а в случае отказа — в августе нанести по японцам мощный удар. В заключение генерал сообщал, что условия, в которых находится армия, ужасны: нестерпимая жара, отвратительная питьевая вода и — ужас для китайца! — недостаток риса. Однако Ли Хунчжан не принял мер по этому докладу: он рассчитывал оттянуть военные действия, а любой из вариантов Е Чжичао это столкновение приближал. Все оставалось по-прежнему, и реально никаких указаний асанская группировка не получила.

Тем временем в Пекине накалялись страсти: царедворцы требовали немедленно наказать японцев, посмевших сунуть рыло в наш китайский огород. Сохранился интересный документ: докладная записка старшего лектора академии наук Вэнь Тинши, датированная 12 июля 1894 года. Записка в клочья разносит всю деятельность Ли Хунчжана за последние десять лет, то есть за годы, во время которых осуществлялась военно-морская программа Китая. Вот некоторые выдержки из этого документа в двух свитках.

«Современный китайский флот существует уже около десяти лет, и расходы на него превышают 10 миллионов лянов… мне непонятно, почему теперь, когда в ход пущено оружие, наш Северный флот не решается помериться силами с японцами, хотя их современный флот создан двадцать лет назад. Мне известно, что Дин Жучан…весьма посредственная личность. Его назначение на важный пост командующего флотом нельзя не считать проявлением легкомыслия в подборе людей. Он привлекает для управления флотом одних фуцзяньцев. В нем глубоко укоренились привычки кастовой узости, что сочетается с ограниченными способностями. Флотские чиновники… ищут лишь легкой службы. Не более двух-трех человек из десяти стремятся освоить навигацию, управление кораблем, фортификацию. Я просмотрел документы о флотах всех стран и установил, что японцы обладают лишь незначительным числом броненосных судов. Если Китай сумеет извлечь уроки из фактов и изменит направление своей политики, то нетрудно будет победить Японию и на море.

Положение Кореи на востоке напоминает положение Турции на западе. Турция держит в своих руках пути в Черное море. Не подчинив ее, Россия не сможет получить возможность свободы действий на западе. Корея держит в своих руках пути в Желтое море, и, не подчинив ее, Россия не сможет обеспечить себе свободы действий на востоке. Именно поэтому из всех соседей Кореи, с жадностью взирающих на эту страну, опасаться России следует значительно больше, чем Японии.

Цзунлиямынь негласно присвоил себе право управлять армией, причем, проявляя чрезмерную осторожность, он подвергал опасности войска. В свое время французы говорили о мире, в то время как их армии уже атаковали Цзи- лун на о. Тайвань. Русские и не думали объявлять войны, а их войска уже захватили Памир. Да и теперь японские войска, будучи в Корее, отнюдь не отказываются от этого испытанного приема. Разговорами о мире они усыпляют бдительность цзунлиямыня, а сами лишь выжидают удобного момента, чтобы нанести удар.

Считаю своим долгом просить высочайшего указания сановнику по делам Севера Ли Хунчжану срочно подготовить войска численностью в 10 000 человек и направить их морем либо в район Сеул — Инчхон, либо форсированным маршем в направлении корейской столицы. В обстановке, когда противник вынашивает коварные замыслы и действует как ему заблагорассудится, ничто не мешает нашей армии выступить первой (курсив мой. — М. К.).

Пометим на полях: Япония, безусловно, выступила с главной действующей инициативой в событиях, получивших впоследствии название «Японо-китайская война 1894-95 годов». Однако цитируемый документ дает право полагать, что в Китае было также немало сторонников «активных действий в Корее». Причем это были люди весьма весомые, которые могли реально влиять на решения государственного масштаба. И развязать войну они могли запросто — как мы увидим далее, именно эти сторонники «решительных мер» во многом навредили своими поспешными и, увы, обязательными к исполнению решениями. Так что эта война готовилась с двух сторон. И обе стороны понимали ее неизбежность. Просто японцы раньше оказались к ней готовыми, чем и воспользовались.

Еще более решительные меры предлагал один из близких к императору царедворцев Юй Ляньюань. Вот выдержки из его доклада 17 июля:

«Со своей стороны я мог бы предложить следующее:

1. Поскольку японские силы заняты в Корее и сама страна не подготовлена к обороне, следует напасть значительными силами на Токио. Это было бы похоже на то, как в древние времена, уступив врагу княжество Хань, пошли войной на княжество Вэй, дабы спасти княжество Чжао. Такова наилучшая политика.

2. Расположить в стратегически важных пунктах вдоль морского побережья военные гарнизоны, чтобы противник не смог воспользоваться нашими уязвимыми местами, а себе обеспечить возможность маневрирования в интересах обороны Кореи. Такова допустимая политика.

3. Добиваться равновесия японских и китайских сил в Корее, вступив в войну лишь тогда, когда противник вынудит нас к этому, и возложить надежды на судьбу, которая, быть может, и не принесет победы. Такова наихудшая политика».

По мере нарастания напряженности в Сеуле все больше голосов в Пекине высказывались за то, чтобы император взял все управление в свои руки и устранил от него «нерешительного» Ли Хунчжана. 20 июля академия наук представила доклад о положении в Корее. Суть доклада — немедленное объявление войны и начало активных военных действий. 16 июля Государственный совет направил Ли Хунчжану телеграмму, в которой говорилось, что на одни лишь переговоры рассчитывать нельзя и поэтому необходимо немедленно послать в Корею подкрепления. На китайско-корейской границе необходимо сосредоточить войска и при первом удобном случае перебросить их на территорию Кореи. 21 июля царедворец Пан Хунту обратился к императору с настоятельной просьбой объявить войну Японии. 22 июля о том же просил член Императорской академии Жуй Сюнь. 23 июля на аудиенции у императора ревизор южных провинций Цзяньсу и Аньхой Чжун Дэсян резко критиковал работу китайского посланника в Токио Ван Фынцзао. 25 июля, через два дня после сеульского переворота, один из высших чиновников империи Чжун Дуаньфан в беседе с императором предложил провести следующие мероприятия: призвать к управлению войсками генерал-губернатора Синьцзяна Лю Цзиньтао, перевооружить войска Трех северных провинций, захватить корейский остров Комундо. Необходимо также силами военного флота атаковать острова Ики и Цусима, Южную флотилию сконцентрировать в районе Тайваня и бросить против Урага и Синагава. Господин ревизор предлагал от дипломатии перейти к военному наступлению.

Все усилия Ли Хунчжана хоть как-то оттянуть войну или вовлечь в нее третью силу закончились неудачей. Смутные слухи о событиях в Сеуле доходили урывками: телеграфные линии на север от Сеула работали так же, как и в направлении Пусана. Лишь 26 числа представитель какого-то китайского торгового дома, сумевший бежать из Инчхона на английском корабле, телеграммой сообщил: «23 июля японские войска окружили дворец и захватили короля. Персонал и служащие китайского телеграфа и личный состав китайской миссии бежали».

Варианты переброски войск к месту военных действий были разработаны по поручению Ли Хунчжана и доложены в Государственный совет еще 16 июля. Были учтены предложения Е Чжичао, но в общем это был гораздо более обширный оперативный замысел. Итак, переброску войск предполагалось осуществить в следующем порядке.

Шесть тысяч пехотинцев и кавалеристов армии «Чэн» генерала Вэй Жугуя перебросить в Пхеньян. Двухтысячную армию «Ни» под командованием Ма Юйкуня — в Ыйчжу, на самой корейско-китайской границе. Доставить войска в устье реки Ялу следовало морем — для ускорения переброски. Восемь пехотных батальонов генерала Цзо Баогуя направляются в район Пхеньяна. Асанскую группировку также предполагалось переместить в Пхеньян, в обход Сеула. Таким образом, Пхеньян становился главным узлом обороны, а север Кореи — основным плацдармом наступления. Северному флоту ставилась задача переместиться в корейские воды для крейсерства и разведки. Ему же предполагалось поручить осуществление тесного взаимодействия с сухопутными войсками для совместной деятельности.

Для осуществления переброски такого количества войск транспортных судов не хватало, встал вопрос о необходимости срочной (то есть очень дорогой) аренды иностранных торговых судов в китайских портах. Кроме того, Е Чжичао категорически протестовал против перемещения своей группировки морем, поскольку был осведомлен о японских кораблях в Инчхоне и вблизи него, и не без основания полагал, что те не станут безучастно наблюдать за происходящим.

Тем не менее 19 июля Ли Хунчжан отдал приказ о переброске на усиление армии Е Чжичао двух батальонов армии «Жэньцзы» и часть армии «Уни», расположенных в Чжили, а также двух батальонов армии «Тунюн» и батальон армии «Ушен». В общей сложности силы подкрепления составили 2 300 солдат. У шанхайской пароходной компании «Джардин, Матенсон & компани» были арендованы три транспортных судна. На «Айжэнь» и «Фэйцзин» было погружено триста солдат из армии «Жэньцзы» и «Уни». 21 июля они вышли из Дагу под прикрытием военных кораблей «Цзиюань» и «Гуани» и 23 июля успешно прибыли в Асан.

На третье судно — «Гаошен» — водоизмещением 2134 тонны была погружена тысяча солдат и 12 орудий. Все солдаты — армии «Тунюн» и армии «Ушен». На борту находились также генералы Лю Пэйдэ и У Биньвень. Этот борт вышел из Люйшунькоу (Порт-Артура) 23 июля. Его сопровождал военный корабль «Цзяоцянь», на борту которого находился немецкий — опять немецкий! — советник Ли Хунчжана майор фон Ганнекен. Об отправке этих сил японцы узнали в тот же день.

У китайцев было несколько дней фору: японцам необходимо было собрать флот воедино. При отсутствии радиосвязи это было непросто, поэтому у китайского командования складывалось впечатление, что японцы не смогут воспрепятствовать переброске значительных сил морем. Но их постигнет жестокое разочарование.

Главные силы флота собрались в Сасэбо еще в конце июня. Однако паровой военный флот, в отличие от парусного, в значительной мере зависел от снабжения углем, поэтому ему нужны были транспортные суда обеспечения. Для переброски войск в Корею нужно было оборудовать арендованные суда — в общем, только 19 июля был отдан приказ о создании объединенной эскадры. Командующим объединенной эскадрой был назначен Ито Сукэясу, его заместителем — контр-адмирал Цубои Коми, начальником штаба — капитан 1 ранга Самэсима Кадзунори.

Адмирал Цубои Коми (Кёдзе)

Вечером 22 июля срочно прибывший в Сасэбо из Йокосуки начальник Главного морского штаба виконт Кобаяма Сукэнори поднялся на борт «Мацусима» — флагманского корабля эскадры адмирала Ито. Адмиралу было вручено боевое распоряжение и чрезвычайные инструкции.

Утром следующего дня объединенная эскадра вышла в море и направилась к побережью Кореи. В ее состав входило 13 крейсеров и кораблей береговой охраны, 2 канонерские лодки, 7 минных катеров и 1 корабль специального назначения. Согласно приказу, флот должен был прибыть в корейский порт Кунсан в провинции Чолладо, с которым была налажена телеграфная связь, встать на внешнем рейде и ждать сообщений от сеульских дипломатов о развитии событий.

Крейсер «Нанива»

25 вечером главные силы прибыли в пункт назначения. Но из состава эскадры днем раньше был выделен разведывательный отряд из трех крейсеров — «Ёсино», «Нанива» и «Акицушима». Командовать отрядом был назначен контр-адмирал Цубои, ей была поставлена задача разведать акваторию Асанского залива.

Ранним утром 25 июля разведывательный отряд подошел с юга к острову Пхундо, расположенному у входа в Асанский залив. В 6 ч 30 мин в рассеявшемся тумане сигнальщик обнаружил две цели, уходившие из залива на север. Сблизившись с ними, Цубои опознал по силуэтам крейсер китайского Северного флота «Цзиюань» и канонерскую лодку Южной флотилии «Гуани». А дальше начинается драма положений, поскольку термин «комедия» не очень подходит к ситуации.

Японских военачальников всегда учили думать за противника. Это умение сильно отличало японских стратегов, однако оно же могло стать причиной излишнего перему- дрствования. Что и произошло в данном конкретном случае. Цубои не знал обстановки в Инчхоне досконально. Поэтому, поставив себя на место китайских адмиралов, начал строить умозаключения относительно того, как бы он стал действовать сам. Следует заметить, что времени на подтверждение — опровержение его умозаключений у него было очень немного. Адмирал предположил, что китайский объединенный флот сосредоточился возле Инчхона, что японские корабли в нем уже уничтожены и что увиденные им вымпела идут на объединение с главными силами китайской эскадры. В таком случае они становились смертельно опасными, поскольку, обнаружив три японских крейсера, могли навести на них всю китайскую армаду. В 7 часов 52 минуты, выйдя на удобные позиции, Цубои атаковал китайцев главным калибром на дистанции около тридцати кабельтовых, постепенно сближаясь с китайскими кораблями на циркуляции.

Сражение у о. Пхудо. Горит «Гаошен»

На самом деле все было гораздо проще. Никакого объединенного китайского флота не существовало в природе, значительные силы Северного флота были рассредоточены по всей акватории Желтого моря и не имели ни единой задачи, ни единого командования. Большинство кораблей были собраны в Вэйхайвэе и ждали неизвестно чего. Что касается встреченных японцами кораблей, то это были корабли эскорта, сопроводившие китайские транспорты до Асана и возвращавшиеся навстречу «Гаошену», который должны были сопровождать туда же. Встреча с японцами оказалась настолько неожиданной, что командир «Цзиюаня» Фан Боцянь даже не объявил на корабле боевой тревоги. Последствия такого боя можно безошибочно предугадать: первый снаряд попал в ходовую рубку, второй — разрушил носовую артиллерийскую башню. В несколько минут все палубные надстройки были или разрушены, или значительно повреждены. Китайский корабль, вооруженный всего одной кормовой стопятидесятимиллиметровой пушкой, виртуозно отстреливался, и даже нанес повреждения «Ёсино», выведя из строя одно из его орудий. Тем не менее, через час боя Фан Боцянь поднял на единственной уцелевшей мачте белый флаг и флаг японского флота, — не застопорив при этом машин и продолжая уходить в направлении на Вэйхайвэй. Цубои приказал «Ёсино» догнать китайца, а сам остался на месте: непрерывная канонада не могла не привлечь к себе внимания, и японский адмирал опасался появления мифической объединенной китайской эскадры, про которую мы знаем, что ее не существовало. «Цзиюань» сумел уйти, поскольку у «Ёсино» возникли неполадки в машине, а «Гуани» повезло меньше. Попав под перекрестный огонь с «Нанивы» и «Аукицушимы», канонерка получила несколько пробоин в корпусе, на ней погибли 10 человек из 40, составлявших команду. Командир «Гуани» Линь Гоян принял единственно правильное решение в сложившейся обстановке: уйдя на мелководье, он обезопасил себя от японцев, а после их выхода из боя — около часу пополудни — принял решение выброситься на берег. Команда сошла с корабля, после чего он был взорван.

Тем временем «Гаошен» в сопровождении корабля эскорта «Цаоцзян» шли курсом на Инчхон. Около девяти утра израненный «Цзиюань», едва разобрав силуэты встречного отряда, поднял флажный сигнал: «Военные действия начались, немедленно возвращайтесь». Несмотря на дым, стлавшийся над морем, на шедшем впереди «Цаоцзяне» сумели разобрать предупреждение, и корабль эскорта лег на обратный курс.

А драма положений развивалась по причудливым законам жанра. Пытавшийся оторваться от японского преследования «Цзиюань» спустил белый и японский флаги только подойдя к «Гаошену». На транспорте вначале решили, что это японский корабль. После чего к месту боя подошли три корабля под японским флагом. Угроза была очевидной, тем не менее, командиры обоих китайских кораблей словно забыли, что «Гаошен» в данной ситуации входит в их отряд как боевая единица. Никаких указаний он не получил. Капитан арендованного английского судна Томас Голсуорси в точном соответствии с полученным приказом продолжал следовать в Асанский залив — будучи совершенно уверенным, что судно под английским флагом никто тронуть не посмеет.

«Цзиюань» тем не менее продолжал маневрировать, уходя к Вэйхайвэю. Командир эскадры Цубои продолжил преследование на «Ёсино», приказав командиру «Нанива» капитану 1 ранга Того Хэйхатиро атаковать транспорт. Однако, подойдя достаточно близко, Того не решился стрелять по кораблю под английским флагом. В 9 часов 15 минут «Нанива» сблизился с «Гаошеном» до кабельтова, произвел два холостых выстрела по курсу транспорта и поднял сигнал «Застопорить машины, отдать якорь».

Капитану Голсуорси ничего не оставалось делать, как подчиниться. Едва корабль застопорил ход, китайские солдаты и офицеры, находившиеся на верхней палубе, решили, что корабль сдается. Командиры отрядов Лю Пэйдэ, У Чжаньтао, У Биньвень бросились к немецкому офицеру фон Ганнекену с криками, что китайские солдаты лучше пойдут ко дну, чем сдадутся в плен японцам. Обстановка складывалась критическая. Посоветовавшись с капитаном, фон Ганнекен пришел к выводу, что он имеет право обратиться к японскому кораблю с требованиями дать возможность английскому судну вернуться в порт выхода, поскольку оно вышло в море до объявления войны.

Тем временем с «Нанивы» вышел катер для осмотра английского транспорта. Капитан-лейтенант Хитоми Дзэнгоро поднялся на борт «Гаошена». Капитан предъявил ему необходимые судовые документы. Из них следовало, что судно арендовано китайским правительством, следует из Дагу в Асан, на борту находятся 1 200 солдат, 14 орудий и большое количество военного снаряжения. Хитоми приказал Голсуорси следовать за японским кораблем, не дав ему высказать протест, и возвратился на «Наниву».

Того признал действия своего офицера совершенно правильными, и поднял сигнал «Гаошену»: выбрать якорь, встать в кильватер, следовать за мной на дистанции пять кабельтовых. Попытка Голсуорси объяснить китайцам, что у него нет другого выхода, кроме как подчиниться требованиям японского командования, вызвала реакцию разорвавшейся бомбы. Китайские офицеры угрожали перебить всех европейцев на борту, если капитан посмеет выполнить требования японцев. Ситуация «перевернутой корзины» была налийо; напомним нашим читателям, что перевернутая корзина, поднятая на рее, означала бунт на корабле. Фон Ганнекен сумел поднять сигнал «Прошу прислать представителя для переговоров». Того приказал Хитоми вторично посетить «Гаошен» и эвакуировать европейцев, которые пожелают эвакуироваться.

Однако вторично подняться на борт транспорта японскому офицеру не довелось. Фон Ганнекен с верхней площадки трапа прокричал, что солдаты взбунтовались и посадили капитана под замок. Если бы японский офицер поднялся на борт, его тут же растерзали бы. Солдаты требуют вернуться в Дагу. Хитоми развернул катер и направился к «Наниве». При этом он обратил внимание на то, что английского флага на кормовом флагштоке нет. Очевидно, его сорвали китайские солдаты. Получив доклад подчиненного, Того пришел к выводу, что английское торговое судно незаконно захвачено китайскими войсками , и принял решение его потопить. Был поднят сигнал «Буду атаковать, предлагаю покинуть корабль». Но дать ответ было уже некому, поскольку солдаты отобрали у моряков сигнальные флаги и согнали их в кормовой кубрик, выставив охрану.

В 1 час 10 минут «Нанива» поднял сигнал «Атакую» и произвел пуск торпеды, которая, однако, в цель не попала. Одновременно с этим пять стопятидесятимиллиметровых орудий главного калибра начали методичный расстрел транспорта. Едва ли не первый снаряд, взорвавшийся на «Гаошене», разворотил бортовую обшивку на корме, и находившиеся там европейцы сумели вырваться из кубрика. Китайские солдаты стреляли по японскому крейсеру из винтовок, хотя это и было совершенно бесполезно. Они продолжали стрелять до тех пор, пока «Гаошен» не скрылся под водой. Того приказал спустить шлюпки, чтобы спасти европейцев. Однако спасти удалось лишь капитана Голсуорси, старшего помощника Льюиса Генри Тамплина и рулевого-манильца. Командир машинного отделения и четверо машинистов утонули. «Гаошен» пошел на дно в 1 час 46 минут, то есть был потоплен за полчаса. Глубина в месте потопления была незначительной, поэтому мачты затонувшего транспорта обозначали место боя. 147 китайских солдат, попавших в воду, были подобраны и спасены корейским судном, проходившим поблизости, и высажены на остров Токчокто, среди них — фон Ганнекен. 45 человек всю ночь продержались на торчавших из воды мачтах «Гаошена» и были подобраны на следующий день французским военным кораблем «Лион».

Потоплением «Гаошена» закончился бой у острова Пхундо. Длился он в общей сложности пять часов, и канонада была слышна по всему побережью. Поэтому командир крейсера «Яэяма» капитан первого ранга Хираяма вывел из Инчхона все находившиеся там корабли, и в два часа дня они соединились с главными силами отряда у острова Улдо. Сразу же после боя эскадра, за которой следовал сдавшийся китайский корабль «Цаоцзян», взяли курс на Кунсан, где отряд должен был соединиться с главными силами адмирала Ито. Боевое столкновение помешало произвести разведку Асанского залива, поэтому крейсировавший там китайский военный корабль «Гуанбин» и транспорты «Айжень» и «Фэйзцин» сумели избежать потопления или захвата и смогли укрыться в Люйшунькоу.

В это же время происходили очень важные события и на суше. После того, как в Сеуле были подавлены последние очаги сопротивления и собрано все трофейное оружие, генерал Осима мог заняться главной проблемой: Асанской группировкой китайских войск. Он начал подготовку операции с того, что озаботился тыловым обеспечением — как оказалось, из рук вон плохим. В записке Отори он пишет: «…Я хотел бы, чтобы ваше превосходительство прежде всего поняли, что предстоящие действия бригады будут сопряжены с огромными трудностями. Бригада сможет выступить в поход, имея лишь дневной запас продовольствия. Судьба бригады во время похода зависит от того, получит ли ваше превосходительство… предписание корейского правительства и будет ли оно вручено начальнику тыла подполковнику Такэути». Отори заверил, что предписание о реквизициях будет вручено начальнику тыла самое большое через день.

На рассвете 25 июня смешанная бригада вышла из Сеула в общем направлении на юг, к Асану. В Имчижине, Сеуле и Инчхоне были оставлены заградительные отряды, прикрывавшие тылы с севера и с побережья. В непосредственном подчинении командира бригады к Асану шли четыре пехотных батальона, один кавалерийский эскадрон, два артиллерийских дивизиона и два взвода саперов — всего около трех тысяч солдат и восемь горных орудий.

25 июля около десяти утра Осима получил на марше донесение от командира отряда, размещенного в Инчхоне: «Со стороны Асана слышна артиллерийская стрельба. Видимо, там происходит морской бой».

Тем временем было получено распоряжение о реквизициях гужевого транспорта, а также официальное обращение корейского правительства с просьбой об изгнании китайских войск. Однако собрать достаточное количество транспортных средств Осима сумел лишь через два дня, поэтому выступил из Сувона лишь утром 27 июля. За это время была произведена разведка сил противника, которая установила, что войска генерала Е Чжичао начали перемещаться в направлении Сонхван — Чхохань. Это было неожиданным известием: Осима предполагал, что китайцы будут стремиться к побережью, надеясь на поддержку десантных сил. Но вместо этого они смещались к северо-востоку, грозя оседлать важные перевалы и перерезать сообщение Сеул — Пусан. Этого никак нельзя было допустить.

Первое сухопутное сражение войны у Асанской бухты

Один день, потраченный японцами на собирание лошадей в Сувоне, дал возможность генералу Не Шичену выполнить задуманное. 26 июля два батальона армии «Уни» и батальон армии «Губейкоу» под командованием Не Шичена заняли позиции на высотах, прилегающих к Сонхвану. Три батальона расположились непосредственно у Сонхвана, четыре — в Кончжу, и два прибывших морем из Китая — в Асане. В тот же день у поселка Чхильвон произошло первое столкновение авангардных частей китайской армии с кавалерийским разведывательным отрядом японцев.

27 июля поздно вечером авангардные части японцев вошли в Сосачан — небольшую деревушку в двенадцати километрах севернее Сонхвана. Узнав о приближении противника, Не Шичен запросил поддержки у Е Чжичао, который не замедлил прибыть на позицию во главе двух батальонов вновь прибывшей армии «Жэньцзы». Тем самым китайская группировка, скученная и изолированная в тылу японской армии за полтысячи километров от китайской границы, была вынуждена вести войну в самых для нее невыгодных условиях.

Утром 28 июля китайская группировка занимала следующие позиции: в Сонхване — 5 пехотных батальонов (2 тысячи солдат и восемь орудий) под командованием Не Шичена и в Кончжу — четыре пехотных батальона (1 800 солдат) — под командованием Е Чжичао.

28 июля, подойдя к китайским позициям, Осима произвел рекогносцировку. Не Шичен главными силами занял сопку Тонбуквольпон к северо-востоку от Сонхвана. Позицию было легко обнаружить, ибо все опорные пункты обороны были обнесены инпанями, над которыми были водружены батальонные и полковые значки. Впереди оборонительных укреплений находилась болотистая низменность шириной от 4 до 6 километров, поделенная на заброшенные рисовые чеки, местами совершенно непроходимая. Через болота протекала речка Аньсоган, проходимая вброд. Сонхван был ключом позиции. Небольшая деревушка Ухыльли на левом фланге китайцев была намечена как направление отвлекающего маневра, в то время как главным силам предстояло совершить марш на правом фланге противника и нанести там главный удар артиллерией.

В полночь 29 июля главные силы выступили в направлении правого фланга китайской обороны. Силами отвлекающего маневра командовал все тот же неутомимый командир 21-пехотного полка подполковник Такэда Хи- дэяма, он начал движение в сторону Ухыльли двумя часами позже. Под его командованием были один пехотный батальон и один взвод саперов. После того, как японские части Такэды форсировали реку Аньсоган и вышли к деревушке Чуйонни, они внезапно подверглись ожесточенному обстрелу китайской засады. В самом начале боя был убит командир авангардной 12-й роты Мацудзаки Наоми, рота понесла значительные потери убитыми и ранеными. Деревушку обороняли отряды под командованием слушателей Тяньцзинской академии Юй Гуансина, Чжоу Сяньчжана, Ли Гунхуа и Синь Дэлиина. Наука немецких инструкторов не пропала даром: плутонговая стрельба в полной темноте давала ощутимый результат, японцам не только не удалось подойти незамеченными, но и пришлось приостановить наступление. Однако силы оборонявшихся были очень незначительными, а японцы сумели прорваться в центре обороны, после чего перестреляли оборонявшихся практически в упор. Все кадеты погибли, уцелевшие солдаты отступили к Сонхвану. Подполковник Такэда продолжил наступление на левом фланге обороняющихся, создавая впечатление, что главные японские силы намерены отсечь китайцев от побережья. Уловка удалась: Не Шичен передислоцировал часть сил для отражения нападения на левом фланге. Однако уже к пяти утра, преодолев за шесть часов всего шесть километров, форсировав два рукава реки и перетащив на себе батарею полевых орудий, японские войска оказались прямо напротив северо-восточного склона сопки Тонбуквольпон, напротив того места, которое китайский генерал наметил ключом обороны. Развернув орудия на руках, японцы открыли беглый огонь по высоте. Услышав канонаду у себя в тылу, Не Шичен развернул с марша несколько рот на помощь оборонявшим сопку, но было уже поздно. В течение сорока минут героическая оборона горсти китайских солдат была подавлена артиллерией, и японские солдаты заняли господствующую высоту. Оборона была прорвана, китайские части были вынуждены отступить на юго-восток, к Чхоханю. Узнав об отступлении главных сил, китайские войска отошли от Ухыльли, которые остатки отряда Такэда заняли в восемь часов утра. Всего в бою у Сонхвана японская армия потеряла убитыми и ранеными 82 человека, среди них — двух офицеров. Потери китайцев оценивались по-разному, но не менее чем в двести человек. На поле боя было брошено восемь полевых орудий.

Одна из главных угроз для японской смешанной бригады была ликвидирована после трехчасового боя. 1 августа Осима увел свои войска в Сеул, куда они и прибыли 5 августа. Китайские войска, соединившись в районе Кон- чжу, начали тяжелейший 400-километровый переход на север, в сторону Пхеньяна. Трудности этого похода не поддаются описанию. В своем донесении Е Чжичао писал: «Во время похода мы преодолевали перевалы высоко в горах. Люди и кони обессилели. Мы везли с собой раненых, и каждый день кто-нибудь умирал. Словами всего не передать. Настоящих дорог не было, продовольствия и снаряжения мы не получали. Мы были на положении вражеских солдат и ни от кого не ждали помощи. Но на этом трудности не исчерпываются».

Эта неделя многое значила и с политической точки зрения. Надежда на поражение японцев, которую втайне лелеяли в Сеуле, не оправдалась. Тэвонгун на четвертый день своего правления был вынужден признать превосходящую мощь Японии и выразить поддержку идее заключения договора о японо-корейском оборонительном и наступательном союзе. Договор был практически продиктован японской стороной и содержал в себе пункты об изгнании китайских войск из Кореи, об осуществлении этой миссии японскими войсками, снабжать которые должна Корея. Действие договора заканчивалось после заключения мирного договора между Японией и Китаем. Подписание его состоялось 26 августа.

А 29 июля Государственный совет через Ли Хунчжана отдал распоряжение Ван Фынцзао свернуть деятельность китайской миссии в Токио и вернуться в Китай.

Результаты сражений у Сонвана и Пхундо стали известны в Пекине и Токио практически одновременно — с 27 июля по 2 августа. Сообщения о победах императорской армии и флота рассеяли опасения, имевшие место в определенных аристократических, дипломатических и военных кругах. Муцу получил возможность полностью завершить дипломатические приготовления к военным действиям. Позже он описывал в мемуарах эти события: «Вскоре после получения известий о наших победах при Асане и Сонхване… в стране начали распространяться радостные известия, что умелые дипломатические мероприятия, осуществленные посланником Отори, принесли свои плоды… Все вздохнули с облегчением. В море флагов, вывешенных во всех городах и деревнях страны, в бурлящей радости празднеств по случаю победы Империи были преданы забвению споры о том, удастся ли, прибегнув к нажиму, посадить на корейский престол нового короля, выгодно ли нашей армии первой атаковать китайские войска при условии, что в обстановке фактически происходящей между Японией и Китаем войны правительства европейских стран и США не вмешаются в конфликт и будут сохранять нейтралитет… Победа в морском бою породила еще большую радость в сердцах японского народа… наш народ с самого начала был уверен в победе своей армии, однако многие сомневались, удастся ли нашему флоту одержать победу. Поэтому неожиданное сообщение о победе переполнило их чувством великой гордости и безмерной радости».

1 августа генеральный секретарь кабинета министров Ито Миёдзи представил на подпись императору текст эдикта об объявлении войны, который был подписан и оглашен в тот же день.

«Милостью Неба, мы, император Японии, восседающий на престоле, занимаемом единой династией с незапамятных времен, сим объявляем нашим верным и храбрым подданным: Мы объявляем Китаю войну… Необходимо приложить все усилия для достижения целей, поставленных перед нашей страной в ее войне против Китая на суше и на море.

Япония с самого начала указывала, что Корея является независимым государством, стоящим в одном ряду с великими державами. Китай же неизменно называл Корею своим вассалом, тайно и явно вмешивался в ее внутренние дела, а когда там началось восстание, китайское правительство послало в Корею свои войска, мотивируя этот акт тяжелым положением, в которое попало его вассальное государство… Мы предложили Китаю провести в Корее совместные мероприятия. Однако Китай, выдвинув ряд предлогов, отклонил наше предложение. Тогда Япония посоветовала Корее сменить плохое правительство: в области внутренней жизни — заложить основы порядка и спокойствия, в области внешних сношений — добиться всех прав независимого государства. Корея уже согласилась с нашими рекомендациями, но, несмотря на это, Китай, вынашивая темные замыслы, чинит этому всякие препятствия… Все это Китай делает для того, чтобы завершить подготовку своих морских и сухопутных сил, чтобы в дальнейшем использовать их для достижения своих целей. В Корею уже посланы крупные китайские войска. Наши корабли подверглись внезапному нападению в корейских водах… Китай наносит ущерб интересам Японии и… не способствует миру на Дальнем Востоке. Что касается последствий этих действий, то, глубоко анализируя их сущность, можно прийти к выводу, что они направлены на осуществление честолюбивых замыслов ценой нарушения мира. Мы с начала и до конца верны делу мира и так распространяем славу Империи внутри страны и за ее пределами. Но сейчас мы вынуждены официально объявить войну. Мы надеемся, что японский народ, преисполненный верности и бесстрашия, быстро восстановит вечный мир, чем еще больше возвеличит славу Империи. Подписано — Император».

Ответ китайцев не замедлил себя ждать. В тот же день, 1 августа, был опубликован эдикт цинского двора об объявлении войны Японии. В нем говорилось: «Корея свыше двухсот лет является вассалом Дайцинской империи… несет обязанности данника. Этот факт известен всему миру. На протяжении последних десяти лет Корею много раз потрясали внутренние смуты. Движимый отеческой заботой о благе Кореи, императорский двор неоднократно посылал туда войска, чтобы покарать бунтовщиков и восстановить в стране порядок. В целях обеспечения постоянной защиты интересов Кореи императорский двор, кроме того, назначил в Корею своего эмиссара.

Наш двор при выполнении своего долга по умиротворению в вассальной стране всегда исходил из необходимости предоставления ей самостоятельности во внутренних делах. Япония, заключившая с Кореей договор и признавшая ее равноправным государством, тем более не имела никаких оснований третировать Корею или принуждать ее правительство к проведению реформ внутреннего управления, оказывая на нее давление своими крупными вооруженными силами. Мировое общественное мнение…рекомендовало Японии отвести из Кореи свои войска и начать переговоры с целью мирного урегулирования конфликта. Однако Япония пренебрегла этим советом…и продолжает увеличивать свои вооруженные силы в Корее. Вот почему оказалось необходимым направить в Корею китайские воинские подразделения, дабы взять под защиту ее население и китайских резидентов, которые с каждым днем испытывали все больший страх. Кто мог бы предположить, что наши войска, будучи в пути, подвергнутся вероломному нападению?…Значительное число кораблей японского военно-морского флота, воспользовавшись нашей неподготовленностью, внезапно открыли огонь по китайским кораблям в открытом море при входе в Асанский залив, причинив ущерб некоторым из транспортных судов.

Общественному мнению должно быть ясно все произошедшее. Мы обращаемся с декларацией ко всему миру, чтобы показать, что императорский двор действовал в этом конфликте, исходя из высших принципов гуманности и справедливости, тогда как японцы без всякого повода нарушили договор и начали военные действия.

Не будучи в состоянии и далее снисходительно относиться к подобным действиям, мы отдали Ли Хунчжану строгий приказ привести в боевую готовность все армии и без промедления выступить в поход; сосредоточить наши многочисленные доблестные войска и наносить удары по врагу до тех пор, пока корейский народ не будет вызволен из пучины бедствий…Мы отдали приказ генералам, губернаторам и командующим всех областей, расположенных вдоль рек и морских побережий, привести в боевую готовность свои войска и в случае, если корабли японцев войдут в какой-либо из наших портов, нанести им решительный удар, чтобы полностью их истребить. Неприятие должных мер, в результате чего японские суда избегнут уготованной им участи, будет рассматриваться как преступление. Настоящий эдикт надлежит довести до всеобщего сведения. Да будет так».

Время дипломатов закончилось. Началось время генералов…

 

Глава десятая

БИТВА ЗА ПХЕНЬЯН

После объявления войны и в Японии, и в Китае вспыхнула шовинистическая истерия. Японские газеты всеми средствами старались эту истерию поддержать, дабы простой японский обыватель не особенно задумывался о последствиях затеянного олигархическим правительством. Китайцы же пытались объединить нацию в общем порыве защиты национального достоинства и отдалить неизбежный крах государственной системы. О неожиданно для Европы вспыхнувшей войне сообщили несколько информационных агентств, но в каждой из европейских стран были свои проблемы, которые значительно ослабляли остроту происходящего на Дальнем Востоке. Всем казалось, что инцидент стихнет так же быстро, как и вспыхнул. Громче всех о войне заговорили в Великобритании, но обсуждения свелись главным образом к извечной английской проблеме: противостоянию правительства и оппозиции. Оппозиция обвиняла правительство и Первого лорда Адмиралтейства в том, что они допустили гибель английских моряков, правительство обвиняло английских союзников в недооценке ситуации в регионе — но все закончилось в общем достаточно скоро. Уже к десятым числам августа весь шум по поводу новой войны в прессе утих, поскольку никаких известий с театра не поступало. Практически все страны, которые так или иначе пытались принять участие в японо-китайском урегулировании, заявили о своем нейтралитете в японо-китайской войне. Англичане заявили об этом еще 31 июля, несколько позже — Франция и Италия. Россия официально не заявляла о своем нейтралитете, однако ничто не давало основания полагать намерение ее вмешательства.

Между тем, многие морские державы предприняли экстренные меры к тому, чтобы в районе инцидента появились их военные корабли: 4 августа в Инчхон прибыла русская канонерка «Бобр», испанский крейсер «Дон Хуан» на всех парах шел из Малаги в Желтое море, три немецких крейсера получили приказ срочно направиться из района учебного плавания у берегов Мексики на другой конец Тихого океана. Экономическую выгоду быстро почуяли в Германии: 12 августа на собрании синдикатов по выпуску нового китайского займа на основании просьбы китайского правительства приняли на себя обязательства по выпуску 5-процентного золотого займа на миллион фунтов стерлингов, за которыми ожидались и другие.

Тем временем и китайцы, и японцы были заняты одним и тем же делом: наращивали силы для генерального сражения. Будучи учениками одних учителей — немцев и французов, они четко усвоили каноны классической войны по Клаузевицу: нужно генеральное сражение, которое переломит ход войны, нужно захватить столицу побежденной страны, что будет означать конец войны, нужно тщательно описать все боевые действия, чтобы было на чем учиться следующему поколению офицеров.

Каждая из сторон увеличивала свои воинские контингенты. Японцы интенсивно переправляли войска в Корею, используя более двух десятков арендованных транспортов. Задача признавалась Главной ставкой настолько важной, что для ее обеспечения объединенный флот под командованием Ито был выведен из Желтого моря для конвоирования транспортов. К середине августа силы японских войск в Корее в составе двух дивизий (3-й и 5-й) составили 27 тысяч человек, то есть количественно возросли более чем в пять раз. Войска высаживались не только в Инчхоне, но и в Гензане и Пусане: японцы брали под контроль корейские порты, чтобы обеспечить устойчивую связь с Японией. Кроме того, японцы ускоренными темпами начали строительство военно-морской базы на острове Хайянгтао в Корейском заливе. База строилась по последнему слову тогдашней технической мысли: на ней размещались угольная и минная станции, имелась защищенная якорная стоянка, предусматривалась возможность кренгования поврежденных кораблей на большом песчаном пляже. Предусматривалось, что там будет постоянно находится плавучая мастерская. Японские инженерные части активно укрепляли Сеул, возвели вокруг корейской столицы несколько полевых укреплений.

Тем временем китайские войска интенсивно стягивались к Пхеньяну, полагая сделать эту крепость узлом обороны, где можно измотать противника в оборонительном сражении, после чего перейти в наступление на Сеул и далее на юг. Совершив тяжелейший 400-километровый переход с юга на север полуострова, группировка генерала Е Чжичао прибыла к стенам Пхеньяна. Из Китая через сухопутную границу прибыли еще несколько отрядов Северной армии. Ядром оборонительной позиции китайских войск был Пхеньян — второй по величине город страны, расположенный на правом берегу реки Тайтонг. Город окружен мощной крепостной стеной, внутри которой на возвышенности располагалась цитадель Бадантай. Севернее города имелось 6 полевых укреплений, позади них — укрепления временной профили, которые так и не успели достроить. Пространство перед укреплениями — поросшая кустарником равнина. Южнее города имелась еще одна группа укреплений — Ойсон, состоявшая из 9 редутов, впереди нее — еще три редута, расположенных в два яруса.

Пометим на полях: нам еще раз придется вспомнить о том, что применяемые китайцами европейские военные термины мало соответствуют тем понятиям, которые европейцы с этими терминами соотносят. Упомянутые редуты — это обычные китайские инпани, глинобитные или земляные укрепления, возводившиеся скорее как ограждение батальонного лагеря, нежели как фортификационное сооружение. При этом в самом городе китайские солдаты воздвигали оборонительные сооружения, демонстрируя совсем неплохое знание европейской фортификации. Но в открытом поле каждый батальон пытался выделить себя в бою. Поэтому и строились инпани, как во времена завоевания Китая маньчжурами, а над ним поднимался как можно выше батальонный значок — японским артиллеристам в помощь. Все эти недостатки устаревшей военной традиции будут окончательно преданы забвению лишь во времена Гоминьдана, то есть почти через двадцать лет после описываемых событий.

Южнее города располагались такие же укрепления, как и на северном участке. Группа укреплений Ойсон состояла из 7 полевых и 2-х временных редутов, впереди группы — 3 отдельных редута, расположенных в два яруса. Предполье — такая же поросшая лесом равнина со множеством заболоченных участков. С востока к городу вела единственная дорога из Сеула в Сакне, на которую можно было выйти, переправившись по наплавному мосту через Тайтонг. Предмостное укрепление состояло из двух временных редутов и двух полевых редутов, расположенных непосредственно у дороги. Было еще передовое укрепление на возвышенности, отстоявшее от моста на 12 километров.

Профиль укреплений, несмотря на примитивность технологий их сооружения, был очень внушительный: высота брустверов — более 4-х метров, перед укреплениями были заложены мощные фугасы. Каждое полевое укрепление было оснащено одной крупповской полевой пушкой и по 2–3 пулемета системы Гартлинга. Во временных редутах было по 3–4 полевых орудия. Но общее вооружение китайских солдат оставляло желать лучшего, особенно в том, что касается стрелкового вооружения. Общая численность войск китайской армии, собранной под стенами Пхеньяна, достигала 15 тысяч человек. Лучшими китайскими частями, так и не превзойденными до конца войны, были кавалерийские части из Мукденского гарнизона, укомплектованные главным образом монголами и маньчжурами.

Китайские войска преследовали те же неприятности, что и их противников: отвратительно налаженное снабжение, недостаток продовольствия и питьевой воды. Реквизиции продовольствия у корейцев проводились безо всякого разрешения на этот счет из Сеула, но корейцы отнеслись к этим реквизициям достаточно спокойно, поскольку кормить китайскую армию для них было привычным делом, хотя и не очень желанным.

Оборона строилась следующим образом. Предмостное укрепление на сакненской дороге занимали 2 500 человек, 3 600 человек обороняли северо-западный участок, 6 000 бойцов — юго-восточную группу укреплений, восточную часть города и восточные редуты северной группы укреплений. Конница находилась на южном фланге обороны. Командовали обороной в разное время разные военачальники. Общий фронт обороны китайской армии по протяженности составлял 97 километров, причем река Тайтонг пересекала линию обороны почти посередине.

К середине сентября японцы завершили перевозку в Инчхон сил смешанной бригады. Силы объединенного флота адмирала Ито осуществляли прикрытие транспортных судов, вели разведку в Желтом море и со временем предполагали предпринять усилия для захвата устья Тайтонга и Ялу с тем, чтобы облегчить доставку войск на маньчжурский театр. Главным препятствием при движении на Север был Пхеньян.

На страницах этой книги уже не раз упоминалась прекрасная японская разведка. Эти похвалы по заслугам: уже тогда японские военачальники не предпринимали никаких серьезных действий без планомерной и многоуровневой разведки не только расположения противника, но и его замыслов. Пхеньянская операция не исключение: уже к середине сентября японцы достаточно подробно знали и расположение китайских войск, и возможности их маневра.

Операция началась 18 августа с высадки в устье Тайтонга и в Гензане двух бригад пехоты, которым была поставлена задача наступать на Пхеньян с двух противоположных сторон. Высадившаяся в устье Тайтонга бригада внезапным ударом овладела несколькими узлами обороны на пути к Пхеньяну, в том числе небольшой крепостью Хвантзиу, гарнизон которой должен был прикрывать западные подступы к Пхеньяну. После непродолжительной обороны гарнизон отступил к Пхеньяну и вошел в состав главных сил. После этого войска западной бригады начали занимать северные перевалы, отрезая Пхеньянской группировке пути отступления так же, как несколькими неделями ранее отрезали от моря асанскую группировку. Кроме того, переход бригады, двигавшейся от Гензана, требовал значительного времени, поскольку шли они горными тропами, практически без дорог, таща на руках орудия и боезапас. Продовольствие несли несколько тысяч носилыциков-кули. Преимуществом этой бригады была совершенная скрытность перемещения и внезапность нападения. Китайцы даже предположить не могли, что значительные силы японцев будут идти к Пхеньяну по практически непроходимым горам, за что и поплатились. Внезапно свалившиеся на голову защитникам Сенгчена, японцы взяли его практически с марша, гарнизон также отступил в Пхеньян.

Генерал Нодзу, командовавший японскими войсками в Пхеньянской операции, к моменту непосредственного начала штурма, имел в своем распоряжении следующие силы.

Асанский отряд генерала Осима: 11-й пехотный полк, 21 — й пехотный полк без 2-го батальона, 1-й эскадрон 5-го кавалерийского полка, 3 горный дивизион 5-го артиллерийского полка, 2-я рота 5-го саперного батальона, санитарный отряд и полевой госпиталь — всего 5 (?) батальонов, 1 эскадрон, 12 орудий. Этому отряду, наступавшему по большой Сеульской дороге, была поставлена задача ударом в лоб овладеть предмостными укреплениями и сковать по возможности значительные силы китайцев с тем, чтобы облегчить задачи бригадам, наступавшим с флангов.

Сакнеский отряд генерала Тацуми — 1-й батальон 12- го пехотного полка без 1-й роты, 2-й батальон 21 пехотного полка без 8-й роты, взвод 2-го эскадрона 5-го кавалерийского полка, 1-я батарея 5-го артиллерийского полка — всего 1 (?) батальона, 1 взвод кавалерии, 6 орудий. Отряд был сформирован из авангарда (один батальон), выдвинутого генералом Осима из Сеула к Сакне, и из отряда (1 батальон, 6 орудий), посланного в Гензан из Пусана от войск 10-й бригады для прикрытия высадки 5-й бригады.

Этот отряд должен был первым переправиться через Тайтонг по захваченному мосту и, не останавливаясь, двигаться на северную группу укреплений. Ему же была поставлена задача осуществления связи между отрядами Осимы и Гензанским отрядом.

Гензанский отряд полковника Сато. 18-й пехотный полк, взвод 1-го эскадрона 3-го кавалерийского полка, 1-й дивизион 3-го артполка, 3-й саперный батальон без первой роты и санитарный отряд — всего 1 (?) батальона, взвод кавалерии, 12 орудий. Этому отряду предстояла едва ли не самая сложная задача: после невероятно трудного марша выйти на фланг и — если получится — в тыл Пхеньянской группировке, стремясь соединиться с Западным отрядом Осимы. В этом случае японцам удалось бы осуществить полное окружение Пхеньянской группировки.

Главные ударные силы — 1-й эшелон подполковника Сибата, 22-й пехотный полк без 2-го батальона и 2-й дивизион 5-го артполка — всего 2 батальона и 12 орудий. 2-й эшелон подполковника Томоясу — 12-й пехотный полк без 1-го батальона, 2-й эскадрон 5-го кавалерийского полка, 1-й дивизион 5-го артиллерийского полка, 5-й саперный батальон без 2-й роты и санитарный отряд- всего 2 (?) батальона, 1 эскадрон, 12 орудий. Всего в главных силах было 4 (?) батальона, 1 эскадрон, 12 орудий. Генеральное направление наступление — по правому берегу Тайтонга на Пхеньян с запада. Кавалерию предполагалось использовать для задач разведки, на охране этапных пунктов и в качестве полевой жандармерии.

В целом задачи, поставленные на первый этап Пхеньянской операции, были выполнены к 15 сентября. Гензанский и Сакнеский отряды заняли позиции на севере и северо-востоке, в 4–5 километрах от Пхеньяна. Западный отряд занял позицию непосредственно перед полевыми южными полевыми укреплениями, на самом краю равнины, имея за спиной сосновый лес.

Битва за Пхеньян началась 16 сентября в 5 часов утра. 12 орудий Гензанского отряда полковника Сато беглым огнем начали обстрел китайских сил с возвышенности на расстоянии около полутора километров. Объектом атаки были крайние правофланговые укрепления: 3-е, 4-е, 5-е и 6-е. Развернувшиеся на крайнем правом фланге батальоны 18-го пехотного полка под прикрытием собственной артиллерии взяли 6-е и 5-е укрепления китайцев. Этим ударом японцам удалось отвлечь на себя главное внимание китайского командующего Е Чжичао, что позволило Сакнескому отряду подойти к китайским позициям на расстояние до полукилометра. Своей целью отряд наметил укрепление № 3, но в пылу атаки попал под ураганный перекрестный огонь китайской артиллерии, понес большие потери. Тем не менее, генерал Тацуми бросил на подкрепление атакующих еще один батальон, после чего лично возглавил штурм укрепления, которое было взято к восьми часам утра. Практически одновременно с ним было взято и укрепление № 1 силами того же отряда. К 9 часам утра оставшиеся силы китайских войск, оборонявших укрепления северной группы, отступили к цитадели. Войска Гензанского и Сакнеского отрядов соединились, после чего возможность окружения Пхеньяна возросла ровно вдвое, поскольку позиции к северу от города никак не были укреплены. Именно угроза окружения с этого момента стала главной для китайского командующего, которая довлела над всеми его решениями.

Японская пехота под Пхеньяном

Тем временем 2-й батальон 18-го полка из Гензанского отряда попытался воспользоваться возможностью атаки с севера и начал наступать на цитадель без артиллерийской поддержки. Однако китайцы эти атаки отбили. Азарт атаки не оставляет японских командиров, — на помощь атакующим приходит артиллерия, которая сосредоточила всю мощь своего огня на цитадели. Солдаты Гензанского отряда трижды атаковали ворота Гембу, однако сумели прорваться в город только с четвертой попытки. Успех стал пирровой победой: сил для дальнейшего продвижения не осталось, возможностей оборонять занятые позиции не было. В два часа пополудни начальники японских отрядов отдают приказ прекратить наступление и по возможности обеспечить оборону захваченных позиций.

Пометим на полях: именно этот момент сражения многие исследователи называют переломным. Если бы китайские войска перешли в контратаку, они наверняка сумели бы и вытеснить японцев, и на их плечах ворваться на взятые ранее укрепления. Но Е Чжичао более всего боялся быть окруженным, поэтому предпочитал все силы держать в едином кулаке, как бы предполагая неизбежность отступления на Север. В конечном счете, так оно и получилось…

Наибольшие потери понес Западный отряд Осима. Разделенный на три неравных части, отряд должен был взять 9 укреплений, перейти по мосту Тайтонг и штурмовать южную группу восточных укреплений (см. схему). 11-й пехотный полк вышел на позиции восточнее Сеульской дороги, 1-й батальон 21 полка занял позицию перед передовыми редутами китайских войск, 3-й батальон 21-го полка должен был переправиться через Тайтонг и вступить во взаимодействие с главными силами, двигавшимися от Сеула. Оборону здесь держали лучшие китайские войска, взятые Ли Хунчжаном из гарнизонов Тяньцзиня и Люйшунькоу.

Эту наступающую группировку ожидала та же судьба, что и Гензанский отряд. Китайцы вели ураганный огонь, каждый клочок земли приходилось брать ценой больших потерь. Продвигаться вперед можно было только тогда, когда в пулеметах закипала вода, и убийственный огонь несколько утихал. Две роты 21-го полка потеряли всех командиров, всех офицеров и треть унтеров. В 8 часов утра ценой огромных потерь предмостные укрепления были разрушены и мост через Тайтонг занят. Продолжая наступление, японцы несут еще большие потери, и вскоре после двух часов пополудни наступление захлебывается. Генерал Осима был ранен осколком китайского снаряда и вынесен с поля боя.

Что касается главных сил, шедших от Сеула, то они вступили в бой практически одновременно с западным отрядом Осимы. На рассвете 16 сентября артиллерия открыла огонь по укреплениям Ойсонской группы. Для разведки боем была выслана 10-я рота 22-го полка. Отряд китайской конницы примерно в сотню всадников предпринял попытку контратаковать, но лихая атака закончилась плачевно: несколькими залпами японской артиллерии всадники были рассеяны, многие убиты. Поспешивший им на выручку отряд был уничтожен практически полностью.

После того, как совместными усилиями с Западным отрядом удалось занять все главные укрепления южной группы, японцы прекратили атаки и отдали крепость на откуп артиллерии. 54 орудия начали планомерный обстрел цитадели, который длился более 3-х часов непрерывно.

Китайское командование оказалось перед сложной задачей. На следующий день ничего не мешало японцам замкнуть окружение и лишить китайские силы всякой возможности маневра. Держать китайцев в крепости можно было до тех пор, пока морем не будут доставлены еще несколько батарей, которые просто сметут Пхеньян с лица земли, не предпринимая никаких атакующих действий. Единственной для себя возможностью выхода из сложившейся ситуации Е Чжичао видел оставление Пхеньяна и прорыв китайских войск на север, в направлении на Ыйчжу, к пограничной реке Ялу.

Для отвода глаз китайские генералы приняли решение имитировать переговоры о сдаче. Около 5 вечера у ворот Гембу китайцы выбросили белый флаг. Вышедший из ворот офицер громко крикнул в сторону японских укреплений, что генерал просит прислать парламентеров для переговоров о сдаче. Радостный рев японских солдат услышали их соседи, и, узнав причину радости, заорали не менее громко.

Однако парламентеру, прибывшему к воротам, китайский полковник заявил, что примет его письменные условия капитуляции, ответ на которые будет дан утром. Японец заявил, что таких условий нет, и они будут выработаны только к утру. Китаец согласился подождать.

Однако японский парламентер, наверняка мнивший себя уже исторической фигурой, даже не успел довезти до ставки Нодзу китайское предложение. В восемь часов вечера, едва начали сгущаться сумерки, из тех же ворот Гембу начали выходить китайские отряды. Японцы, ожидавшие сдачи в плен, не могли понять, что происходит, но при этом огня не открывали. За что и поплатились: как только число вышедших из крепости превысило число оставшихся, китайцы устремились на левый фланг главных сил японцев. Ждавшая своего часа китайская кавалерия вдоволь натешилась лихой атакой 18-го полка, поспешно занимавшего последнюю северную дорогу на Хейзанкен. Развернувшаяся на марше японская кавалерия сумела несколько замедлить атаку, однако сдержать китайские войска не смогла, и главные силы вслед за кавалерией прорвались по хейзанкенской дороге из Пхеньяна на север. Японцы вступили в Пхеньян в 6 утра следующего дня. В городе не было ни одного китайского солдата.

Японская кавалерия на марше

Значение этого сражения до сих пор не определяется однозначно. Вечно отступающий генерал Е Чжичао никак не производит впечатление труса, каким его пытались выставить в глазах общественности. Он умел беречь солдат, и всякий раз брал с противника высокую цену за свое отступление. Взятие Пхеньяна вряд ли можно назвать успехом генерала Нодзу, поскольку вся операция осуществлялась отрядами самостоятельно, и это действие скорее напоминало состязание командиров и офицеров на почетное звание самого отважного. Взятие Пхеньяна, безусловно, было успехом, но то, что при этом не удалось полностью уничтожить китайские войска в Корее, можно считать неудачей японских войск.

Это первое сражение не изменило общественного настроения ни в Китае, ни в Японии. Китайцы считали, что взятие Пхеньяна стоило японцам слишком дорого, и, если дела и дальше пойдут в том же духе, то рано или поздно все японские войска будут разбиты. Японцы считали, что первый успех вдохновит воинов Микадо на дальнейшие подвиги, и Китай будет в конце концов окончательно повержен.

Правильнее всего будет сказать, что Пхеньянское сражение убедило каждого из воевавших в правильности избранных ими стратегии и тактики. Победителей покажет время.

Но кризис в китайской армии уже начал проявляться в полной мере. Главный показатель такого кризиса — массовое дезертирство. Китайские солдаты дезертировали тысячами, и именно осенью 1894 года это впрямую коснулось России. Вот что писала газета «Владивосток» в сентябре того года:

«Вторжение китайских разбойников — хунхузов в пределы Южно-Уссурийского края, повторяющиеся почти ежегодно… в нынешнем году произошло в необычайных размерах. 29 августа, вблизи Лутковской (325 верст от Владивостока) хунхузы зарезали 6 человек и сожгли дом. 5 сентября около станции Муравьев-Амурский (378-я верста) близ Графской, днем убили железнодорожного подрядчика Попова и четверых его сожителей. Ночью с 6 на 7 сентября шайка из 40 пеших и двенадцати конных хунхузов напала на магазин купца Альбертса на станции Муравьев. Произошло форменное сражение с явившимися на защиту железнодорожными жандармами, служащими, рабочими под началом ротмистра Латернера. Убито шесть хунхузов и один взят живым. Из русских один ранен. Хунхузы похитили все оружие и патроны у Попова и из лавки Альбертса. Ротмистром Латернером арестовано 45 китайцев, подозреваемых в разбое. Захвачено в кустах 3 раненных хунхуза, один из них — предводитель шайки, убившей Попова. Найдено было китайское знамя и копье, десять револьверов, много патронов и часть форменной одежды китайских солдат. 7 сентября около полудня 38 хунхузов совершили нападение на дом рабочих железнодорожного подрядчика Колышкина около Графской. Один русский тяжело ранен пулей. Ранен один хунхуз и пятеро захвачены и закованы ротмистром Латернером.

Среди мирных китайских железнодорожных рабочих полная паника, последние целыми сотнями бросают работы и убегают в лес, скрываясь от хунхузов. Местные жители просили телеграммой Генерал-Губернатора о высылке войск. Из Хабаровска, Никольска и Буссе направлены на место события отряды солдат для отражения и преследования. Есть предположение, что в составе шаек находятся дезертиры разбитых в Корее китайских войск. Для отражения и преследования хунхузов Генерал-Губернатор немедленно распорядился послать на место происшествия команду в 60 человек солдат из Буссе и 30 человек из Никольского. Одновременно с ним и генерал Гродеков отправил из Хабаровска на пароходе 50 человек солдат из Буссе и 30 человек из Никольского. Одновременно с ним генерал Гродеков направил из Хабаровска на пароходе 50 человек солдат под командою офицера с приказом направиться тремя отрядами в Усть-Сунгачу, в Муравьев-Амурский и на станицу Лутковскую».

Уссурийским казакам было запрещено отлучаться на охоту и отхожие промыслы до особого распоряжения. А Ли Хунчжан был лишен права носить на головном уборе два павлиньих пера, а через несколько дней — и желтой куртки, которая была его наградой еще за тайпинское восстание… Виноватого в Пекине нашли неимоверно быстро. Не считать же таковыми себя, великих и мудрых властителей.

 

Глава одиннадцатая

СРАЖЕНИЕ У РЕКИ ЯЛУ

О битве за Пхеньян в Европе узнали лишь на четвертый день после ее завершения из сообщения японского телеграфного агентства. В это сообщение мало кто поверил — хотя, по правде говоря, японцы тогда еще не давали повода говорить о себе как о недобросовестных информаторах. Тем не менее, дипломаты в Пекине подтвердили правдивость японских сообщений: японские войска в Пхеньяне, боев в городе практически не было, китайцы понесли ощутимые потери, но, тем не менее, сумели отступить к китайской границе в относительном порядке. Все выводы относительно дальнейшего хода компании делать преждевременно.

Однако уже на следующий день после взятия Пхеньяна произошло событие, которого не ожидали не только в Европе, но и в самой Японии. Это сражение заставило заговорить о японо-китайской войне как о событии более чем серьезном и весьма непредсказуемом. Впервые японский флот заявил о себе как о грозной силе, которая не будет знать поражений до лета 1942 года, до сражения авианосцев у Мидуэя. Опыт, приобретенный в этом бою, будет тщательно проанализирован и изучен во всех военно-морских академиях мира, поскольку в девятнадцатом столетии это было третье и последнее сражение крупных военно-морских эскадр в открытом море. Применение новейшего минного оружия, использование скорострельной артиллерии и пулеметов — многое в этом сражении было новым, ранее неизвестным, и тем ценнее был приобретенный в этом сражении опыт и для победителя, и для побежденного. Кстати, с этим тоже возникла немалая путаница, но обо всем по порядку.

Сражение на реке Ялу. Октябрь 1894 года

Руководство Главной ставки японских войск не блистало умением совмещения боевых возможностей армии и флота. Мало того: главным в каждый момент времени оказывался тот вид вооруженных сил, чье кастовое руководство было ближе к императору и власти. Сацумские самураи после последнего правительственного скандала, связанного с именем Сайто, вынуждены были приутихнуть и временно отдать пальму первенства в том, что называется влиянием на императорское окружение, своим соперникам — самураям «сухопутной» принадлежности. Несмотря на колоссальные изменения, произошедшие в японской армии и на флоте, кастовость ее офицерского состава продолжалась, и очень многие японские офицеры продолжали рассматривать армию или флот как способ доказать свою преданность императору и нации, ублажая тем самым славную память предков-самураев, погибших в бесчисленных битвах со времени оного.

Пометим на полях: кастовый индивидуализм японских военачальников — палка о двух концах. С одной стороны, безусловная преданность командиру, с другой — предпочтение близкородственной бездари талантливому чужаку. Некоторые исследователи отмечают, что в Пхеньянском сражении генерал Нодзу не сумел осуществить единого командования только потому, что младшие по званию, но считавшие себя более родовитыми командиры отрядов просто не сочли для себя возможным ему подчиняться. Этот синдром в большей или меньшей степени еще не раз проявится в военной истории Японской империи.

Объединенному флоту адмирала Ито, как уже упоминалось, была поставлена задача обеспечения безопасности морских перевозок сил в Корею. С этой задачей флот справился достаточно успешно, однако к середине сентября в Главной ставке забили тревогу: китайский флот себя никак не проявил, что позволяет предположить какую-либо каверзу с его стороны, каковая, если произойдет, была бы совершенно несвоевременной и крайне нежелательной. Так что одновременно с распоряжением генералу Нодзу относительно Пхеньянской операции адмирал Ито получил соответствующие распоряжения относительно поиска и нейтрализации китайского флота в Желтом море.

Корабли Ито осуществляли постоянную разведку в Желтом море, однако обнаружить китайские корабли им не удавалось. И не удивительно: весь китайский флот стоял в Вэйхайвэе, очень немногие корабли — в Люйшунькоу, ожидая, пока будет решено, как именно их использовать. Главной проблемой китайского флота был его командный состав. Командующий Северным флотом, адмирал Дин Жухан, на флот попал случайно, по протекции, из кавалерии, когда срочно понадобился командующий флотом во время войны с французами. Навалившуюся на него тяжелую ношу он нес через силу. Мало что понимая в морском деле, он окружил себя такими же малограмотными офицерами, которые отнюдь не загружали себя вахтами и штурманской практикой, не говоря уже об артиллерийских учениях. Сам командующий частенько играл в кости с часовым, стоявшим у дверей собственной каюты, а когда деньги у подчиненного заканчивались — велел выдать авансом, чтобы дать тому возможность отыграться… Выглядит, как знаменитая на всех флотах мира «военно-морская травля», но такое содержание на пустом месте не возникает.

Имея достаточно современный флот, построенный главным образом на верфях Англии и Германии, Китай не имел соответствующих этому флоту моряков — ни командного, ни технического, ни рядового состава. В то время как японский флот имел прежде всего прекрасно подготовленный офицерский и унтер-офицерский корпус, который был способен научить рядовой состав. Хотя японский флот уступал китайскому в количестве крупных кораблей, его вооружение было значительно лучшим, но главное — этим вооружением умело пользовались. Шапкозакидательское настроение на китайском флоте сильно беспокоило Ли Хунчжана, который считал флот своим детищем, и в ходе майских учений все того же 1894 года он заставил корабли выйти в море для реальной боевой подготовки со стрельбами и торпедными пусками, но изменить картину за короткое время он был не властен. А настроение на флоте было таким же, как в цзунлиямыне: даже если японцы рискнут с нами сражаться, мы все равно победим. Если все считают нас плохим флотом, мы точно знаем, что японцы еще хуже… Знакомо до тошноты. Японцы сами добавили масла в огонь: небольшой отряд японских кораблей 19 августа вступил в артиллерийскую перестрелку с береговыми укреплениями Вэйхайвэя, но корабли ушли в море так же внезапно, как и появились. Ясно: испугались доблестных китайцев! То, что подход японских кораблей к главной базе китайская разведка проспала, как-то не упоминалось, чтобы не снижать впечатления от собственной доблести. Но расплаты пришлось ждать недолго.

Главное морское сражение японо-китайской войны состоялось 17 сентября 1894 года, на следующий день после падения Пхеньяна — о чем японские флотоводцы еще не знали. Накануне, в ночь на 16 сентября, после непонятного блуждания по Желтому морю и проеданию провизии в базах, китайский флот был задействован для обеспечения перевозок сил из Талиенвана и Люйшунькоу в Северную Корею, в устье реки Ялу, откуда войска могли быстро продвинуться к Пхеньяну, на помощь Е Чжичао. Главным пунктом высадки была назначена небольшая рыбацкая деревушка Дагушань, западнее устья Ялу. При этом не было понятно до конца: то ли следует десантировать войска на помощь Пхеньянской группировке, то ли обеспечивать эвакуацию китайских войск из Кореи. В общем, конкретной задачи Дин Жучан не получил, но десант был загружен, и китайский адмирал направился к месту высадки. Конвой вышел из Талиенвана в направлении на восток двумя параллельными колоннами: транспорты с 5 000 солдат шли ближе к берегу, китайские силы охранения, в том числе два быстроходных крейсера — мористее. Разведка выслана не была — возможно, потому, что машины эсминцев представляли собой жалкую картину и запросто могли взорваться сами по себе, без японского снаряда.

Битва у Ялу. Начало сражения

В распоряжении адмирала Дин Жучана, находились следующие суда: броненосцы с барбетными установками «Тинг-юен» (флагманский) и «Чженг-юен», 1 броненосец береговой обороны, 3 больших бронепалубных крейсера, 6 малых крейсеров и 2 больших миноносца. Броненосец береговой обороны, один малый крейсер и оба миноносца не принадлежали собственно к его эскадре. Вооружение судов состояло из 48 орудий (в том числе 9 — самого крупного калибра), преимущественно Крупповских, имелось также несколько орудий Армстронга и большое количество пятиствольных пушек Гочкиса и мелких скорострельных орудий Грюзона, но для всех них не хватало боеприпасов, в особенности фугасных снарядов. На больших судах находилось, кроме нескольких инженеров, еще пять европейских офицеров — немцев и англичан, в том числе начальник штаба Дин Жучана майор Ганнекен. На основании прежнего опыта китайцы сняли купола с башен, чтобы уменьшить действие осколков и газов неприятельских гранат.

Китайский броненосец «Чженг-юен»

Орудия «Чженг-юен»

Продольный разрез и план верхней палубы броненосца «Чженг-юен»

Почти все шлюпки были оставлены в Порт-Артуре, чтобы уменьшить число осколков; были устроены траверзы из мешков с песком и с углем. На «Чжинг-юен» помпы работали непрерывно, и вода все время обильно смачивала нижнюю палубу для предотвращения пожаров, могущих возникнуть от японских снарядов на деревянном палубном покрытии.

К полудню 16 сентября конвой достиг устья Ялу, транспорты и несколько миноносцев вошли в реку. Главные силы китайского флота не смогли подойти на мелководье, поэтому встали на якорь на значительном удалении от берега: более чем в десяти милях, якобы обеспечивая безопасность десантной операции. В реальности флот счел свою задачу выполненной, поскольку десант доставлен без потерь, и на некоторых кораблях сбросили пары и загребли жар, — то есть лишили корабли возможности немедленно сняться с якоря (лебедки были паровыми) и дать назначенный для маневра ход.

Авторская ремарка. Я как профессиональный моряк не могу себе даже представить причин подобной недопустимой беспечности. Либо это верх безалаберности и безнаказанность к нежелающим нести ночную вахту у действующих механизмов, либо верх великодержавной самонадеянности, которая была присуща Китаю в то время. Так или иначе, изучая достаточно обширную литературу по военной и военно-морской истории, подобного разгильдяйства не встречал нигде. Даже в российском флоте, где тоже частенько проявляли неистребимую веру в «пронесет», любовь к халяве и надежду на авось.

Тем временем японская разведка не дремала. Ито, крейсировавший у устья Тайтонга, получил сообщение о том, что китайцы собираются высадить десант где-то на северном побережье Корейского залива. Два отряда японских кораблей вышли на перехват отряда, но в открытом море его не обнаружили, поскольку Тинг шел близко к побережью: более длительным, но и более безопасным путем. Весь день 16 сентября японцы искали флот, которому удалось от них ускользнуть. Но данные разведки сильно помогли адмиралу: зная именно о десантной операции, Ито легко мог определить наиболее вероятное место для нее. Поэтому в ночь с 16 на 17 сентября японский флот начал движение на север, к устью реки Ялу. При этом Ито не знал, что десантный отряд сопровождает фактически весь действующий китайский Северный флот, да еще и под флагом командующего. Флот был обнаружен в 12 часов 30 минут 17 сентября. Погода была не лучшей: устойчивый восточный ветер, значительное волнение моря, пасмурное небо. Однако барометры стояли устойчиво — изменений погоды ожидать не приходилось, а это было очень важно с учетом предстоящего боя.

Сражение у реки Ялу. Начальная позиция флотов

Находившаяся под командой вице-адмирала графа Ито, японская эскадра была разбит на два отряда. Меньший из них — летучая или крейсерская эскадра — состояла из 4 крейсеров с водоизмещением в 3 700-4 000 тонн и ходом в 19 узлов; флагманский крейсер контр-адмирала Цубои (12 орудий) давал даже 22 узла и мог держать такой ход до шести часов. Главная эскадра состояла из 2 более старых броненосцев небольшого водоизмещения, 3 бронепалубных 17-ти узловых крейсеров и одного небольшого броненосного крейсера (19 узлов). Флагманским кораблем был бронепалубный крейсер «Мацушима». Вооружение судов состояло из 120 пушек Канэ, Круппа и Армстронга, среди которых имелось 15 орудий крупного калибра; патроны скорострельных пушек были уже снаряжены бездымным порохом. Боеприпасов было по полтора боекомплекта.

Китайцы опознали японские корабли раньше, между десятью и одиннадцатью часами, обнаружив дымы в южной части горизонта. Корабли, стоявшие южнее, первыми сыграли боевую тревогу и подняли сигнал «Ожидаю нападения с юга». Флагман объявил тревогу по эскадре лишь после подтверждения информации о том, что корабли — японские. При этом практически все крупные китайские корабли не могли дать ход! Две смены кочегаров ринулись к топкам поднимать пар до марки, однако на некоторых кораблях котлы остыли совершенно. Сигнал флагмана «Сняться с якоря, ход иметь назначенный, следовать за мной» исполнить было невозможно. Собирать ордер китайцам пришлось почти час.

Бронепалубный крейсер «Мацушима»

Тем временем японцы по громадным клубам дыма догадались, что перед ними весь китайский Северный флот целиком. Ито понял, что это его звездный час. Упускать его было нельзя, и времени на разработку плана боя у Ито не было. Ситуация была аховая: вот он, флот, за которым гонялись больше месяца, и вот она, японская эскадра, которая может этот флот уничтожить. Но как это сделать?! На одном за другим кораблях японской эскадры поднимались сигналы: «Вижу противника» и «Вопросительный» до места. Надо отдать должное японским командирам: каждый из них сыграл боевую тревогу самостоятельно, на всех кораблях был подан боезапас и вывалены шлюпки. Теперь трудно судить, послужила ли такая боевая слаженность успокоению и здравомыслию японского адмирала, но, увидев безупречные и грамотные действия своих командиров, Ито принял единственно правильное решение: атаковать китайцев с ходу, указания кораблям передавать флажными сигналами. Бой вести, используя тактику адмирала Цубои, о которой безусловно знали все командиры. Первым сигналом адмирала было «Держать строй кильватера, следовать за мной, быть готовым к циркуляции». Так же, как Цубои в предыдущем бою, Ито намеревался сосредоточить всю мощь японской артиллерии по китайцам на циркуляции, когда в одной точке по отношению к противнику поочередно оказываются все корабли ордера. Это давало возможность непрерывного огня до полного уничтожения противника, и одновременно сильно затрудняло ответный огонь по постоянно маневрирующей цели. Для того чтобы воспрепятствовать отступлению китайского флота, Ито разделил свой отряд на два в соответствии с боевыми возможностями кораблей, но задачу поставил одну и ту же: уничтожение максимально возможного числа китайских кораблей артиллерией.

Китайцы были значительно стеснены позицией. На мелководье они отойти не могли, поэтому единственным направлением движения для них было южное — прямо на пушки адмирала Ито. У китайцев, в отличие от японцев, была заранее составлена диспозиция на случай встречи с кораблями противника, но назвать ее удачной никак нельзя. По сути, строй копировал боевые порядки почти двухсотлетней давности, когда гребные корабли двигались шахматным порядком, зажимая противника бортами и поражая его носовым тараном. Дин Жучен поднял сигнал «Занять место в ордере по варианту два» — то есть в строю двойного фронта в шахматном порядке. Мало того, что указание выполнили всего лишь несколько кораблей в центре, даже это построение более напоминало вытянутую петлю, нежели двойной строй фронта. Это маневрирование значительно облегчало задачу Ито, который с самого начала был заинтересован в выманивании китайского флота на приемлемые глубины, а затем в полном его окружении. Вдобавок ко всему, китайский адмирал, очевидно, вспомнив кавалерийскую молодость, поднял сигнал «Каждому действовать самостоятельно, стремиться держать строй». Рубай, ребята, в хвост и в гриву, пики долу — шашки вон, в атаку марш-марш, короче говоря. Но при этом буквально через несколько минут, как только предыдущий сигнал был разобран и подтвержден, Дин Жучен поднял сигнал «Делай, как я», чем окончательно запутал своих малограмотных командиров. Они, кто лучше, кто хуже, по мере сил пытались выполнить указания своего адмирала, но получалось плохо. Да и сам Дин Жучен по сути боем не руководил: при первом же залпе собственных орудий от сотрясения командирского мостика он получил серьезную травму при падении, и его место занял флаг-капитан Пун Чин. По сути, весь бой китайские командиры осуществляли самостоятельно, без единого руководства. И пришлось им — ох как непросто!

Прежде всего, сложным и маломаневренным ордером китайский адмирал лишил свои корабли возможности стрельбы по траверзу: они могли вести огонь только по носу, из опасения накрыть своих. Фланги позиции никак не были укреплены, то есть самые вооруженные корабли находились в центре строя, в полной мере соответствуя замыслу военно-морской «свиньи». Поняв этот замысел, Ито немедленно поднял сигнал «Дистанцию до броненосцев держать максимальную, сближения избегать». Как и положено, самого сильного всадника «свиньи» можно было уничтожить только нападением с разных сторон, и Ито предусмотрел необходимость атаки китайского центра несколькими кораблями одновременно. При этом основа атаки — непрерывный совместный артиллерийский огонь всеми кораблями по одной цели. Главное преимущество японского флота — скорость и артиллерия — в этом замысле использовались максимально от возможного. Для этой цели строй кильватерной колонны подходил как нельзя лучше.

Японская атака началась около 12 часов 30 минут 17 сентября. Ито атаковал китайцев тремя кильватерными колоннами, роль застрельщика отдав все тому же удачливому контр-адмиралу Цубои, державшему флаг на крейсере «Ёшино». Он атаковал центр китайского строя, привлекая на себя главное внимание и главный огонь китайской артиллерии. Первыми открыли огонь китайцы, причем на довольно значительной дистанции в 3 мили. Цубои увеличил ход до 14 узлов и начал стремительный маневр обхода китайской эскадры, уклоняясь влево. Китайцы не поняли замысла маневра, решив, что японцы попросту уходят из зоны обстрела. Однако все оказалось не так просто: сблизившись с правым флангом китайского строя, с дистанции в 2 мили японские корабли сосредоточили огонь четырех кораблей против двух китайских — «Янг-вэй» и «Чао-юнг», которые от артиллерийского огня загорелись. Сломав строй, корабли направились к берегу. «Янг-вэй» сумел добраться до мелководья, а «Чао-юнг» опрокинулся и затонул на большой глубине. Тем временем центр китайского ордера продолжал движение в направлении главных японских сил, но Ито уклонился от них за счет преимущества в скорости. Он последовал вдогонку за Цубои — в обход фланга китайской эскадры. При этом от главных сил отстали тихоходный «Сайко-мару», корвет «Хийей» и канонерка «Акаги». На них сосредоточила огонь вся китайская эскадра. Их обстреливали сильные «Тинг-юен» и «Чженг-юен», а несколько крейсеров пошли на сближение с потерявшими ход японцами. Этот маневр нежданно-негаданно помог корвету «Хийей»: его командир развернулся навстречу китайским крейсерам и начал стремительно сближаться. Китайские комендоры не успевали вносить стрельбовые поправки, и через короткое время корвет оказался между китайскими кораблями, выйдя, таким образом, из зоны обстрела. После того, как на корабле потушили пожар, он вышел из боя. В очень сложном положении оказалась «Акаги»: по ней одновременно вели огонь четыре китайских корабля. Броненосный крейсер «Лай-Юен» сумел подойти на дистанцию менее 300 метров. На канонерке были убиты командир, два офицера, упала грот-мачта, что полностью лишило корабля связи с эскадрой. Однако японским артиллеристам удалось выстрелом из кормового орудия вызвать сильный пожар на китайском крейсере, что заставило его прекратить преследование. Ито поднял сигнал: «Адмиралу Цубои оказать помощь поврежденным кораблям». Прервав маневр на пересечение китайских кораблей, выходивших из реки в море, Цубои на полном ходу устремился к «Акаги», и китайские крейсера из преследователей превратились в преследуемых. Канонерка впоследствии вышла из боя.

Битва при реке Ялу, японская гравюра

Тем временем в строю китайских кораблей начался кавардак. Получивший повреждение «Цзи-юен» попытался выйти из боя, но на циркуляции у него заклинило маневровый клапан, и он с разгону протаранил крейсер «Чао-юнг». Оба едва добрались до отмели, и с этого момента в сражении более не участвовали.

Корабли адмирала Цубои, шедшие на выручку отставшим тихоходам, командиром крейсера «Чжи-юен» были расценены как главная угроза китайскому флоту. Крейсер переложил руль на сближение, дал максимальный ход и пошел на таран. Цубои вовремя оценил угрозу и приказал сосредоточить весь огонь по атакующему кораблю. Один из снарядов попал в торпедный аппарат, и торпеда сдетонировала, разворотив нос «Чжи-юена». Корабль не успел ни сбросить ход, ни отвернуть под ветер. Зарывшись носом в волну, корабль затонул за несколько минут.

Наибольшей опасности от китайских торпед подвергся вспомогательный крейсер «Сайкико», на котором во время боя находился начальник японского морского штаба адмирал виконт Кобаяси. Вопреки прямому распоряжению Ито, его вышестоящий начальник решил в охотку повоевать и едва не угробил себя вместе с кораблем. Артиллерийским огнем с китайских кораблей был разбит паровой котел рулевой машинки. Маневрируя ходами и отстреливаясь, «Сайкико» сумел выйти из-под обстрела, завести румпель-тали и получил возможность хоть как-то управляться по курсу. Однако на этом неприятности не закончились. Скрытые за дымом сражения, выскочившие из реки три китайских миноноски выпустили по крейсеру по торпеде каждый. И лишь неопытность китайских торпедистов спасла сиятельного «вышестоящего начальника» от гибели. Тем не менее, атака сильно отрезвила господина Кобаяси, и он принял решение исполнить, распоряжение собственного подчиненного — не лезть на рожон и вести себя, как положено пассажиру на военном корабле. То есть тихо, как горлинка. «Сайкико» в бою более не участвовал.

Сражение у реки Ялу. Кульминация битвы

Тем временем адмирал Ито сосредоточил весь огонь по китайским броненосцам. Все силы второго отряда были брошены на уничтожение наиболее сильных китайских кораблей. Шесть японских крейсеров встали на циркуляцию, отрабатывая прицельный огонь по броненосцам, как на полигоне. Один корабль сменял другой. Фугасными снарядами «Тинг-Юен» был подожжен уже через полчаса. Лишенные возможности маневрирования, китайские броненосцы отстреливались с отчаянием обреченных, неся большие потери. Через некоторое время японским кораблям удалось взять китайцев в два огня, что еще более осложнило их положение. И тут японцев подвела их самоуверенность.

Полагая, что гибель «Чжи-юена» неизбежна, корабли двух отрядов пошли на соединение, имея в виду окончательно окружить китайский флот. Однако китайцы сумели разгадать замысел японцев, и крейсеры «Чжинг-юен» и «Кинг-юен» пошли на соединение с кораблями, вышедшими из Ялу, чтобы помешать японцам соединиться. Ито был вынужден реагировать, и японской эскадре так и не удалось соединиться для полного окружения и уничтожения китайского флота.

Бой завершался силами двух отрядов японской эскадры, один из которых атаковал крейсеры, а второй — броненосцы. Каждый отряд по отдельности совершал циркуляцию вокруг отдельных корабельных отрядов, на которые распался китайский ордер. Впрочем, отрядами их назвать можно с трудом, поскольку единого командования они не имели. Но японцы, пользуясь преимуществом в скорости и артиллерии, все-таки предпочитали держать дистанцию из опасения китайских торпед. Первым достиг успеха отряд адмирала Цубои, который после часового обстрела полностью вывел из строя «Чжинг-юен». Почти одновременно с ним загорелся и затонул крейсер «Кинг-юен», пушки которого продолжали стрелять до тех пор, пока корабль не скрылся под водой. Успехи второго отряда были не столь ощутимыми: недобитый «Тинг-юен» на дно идти упорно не хотел, а «Чжинг-юен» продолжал отбиваться от наседавших японцев, умудряясь по возможности прикрывать своего соседа. Броненосец оказался на удивление живучим: несмотря на значительные разрушения на верхней палубе, броня пробита не была, и корабль полностью сохранял плавучесть. Поскольку стрельба велась с обоих броненосцев фактически непрерывно, трудно определить, чьи конкретно 12-дюймовые снаряды нанесли серьезные повреждения японскому флагману. Сбив с места одно из скорострельных орудий на левом борту, снаряд разорвался там, где был сложен дополнительный боезапас. В результате взрыва более 80 человек выбыло из строя, корабль накренился, командирский мостик рухнул вниз. Адмирал Ито, получивший легкую контузию, перенес свой флаг на крейсер «Хашидате».

За два часа непрерывного боя и японцы, и китайцы расстреляли практически весь боезапас. Китайцы перешли с фугасных снарядов на бронебойные, которые прошивали японские корабли насквозь, но особого вреда этим не причиняли. Японцы постепенно отрывались от китайских кораблей, поскольку из-за перекалившихся пушек начала снижаться дистанция стрельбы, а сближаться с китайцами не рисковали из-за самовнушенной торпедофобии.

Ситуация к пяти часам пополудни сложилась следующая. Японцы не знали, какова судьба «Акаги», «Сайкико» и «Хийей», остальные корабли могли двигаться самостоятельно. В ходе боя 90 человек погибло, 204 было ранено. Эскадра совершенно сохранила боеготовность. Китайский флот потерял четыре корабля, 655 человек убитыми и 252 ранеными. На броненосцах продолжались большие пожары. Китайские корабли поодиночке продолжали движение от северного побережья Корейского залива в сторону Ляодунского полуострова. В пять тридцать пополудни Ито прекратил огонь и отошел мористее места боя. Китайские броненосцы сумели выстоять против японских снарядов, и это было самым неприятным сюрпризом для японского адмирала.

Сражение у реки Ялу. Финал

Китайские броненосцы и остатки флота Дин Жучана сумели дойти до Люйшунькоу, где некоторые из них были поставлены в док для ремонта, — где и простояли до самого штурма города японцами. Следом за главными силами туда же прибыли и корабли миноносного отряда, однако очень скоро весь флот собрался в Вэйхайвэе.

Ито продолжал маневрировать в Желтом море, осуществляя разведку и ведя поиск отдельных китайских транспортов. На следующий после сражения день японцы вернулись к месту боя и торпедой потопили оставшийся на плаву и брошенный командой китайский легкий крейсер. Через два дня в устье Тайтонга Ито встретил сильно поврежденный «Сайкико», от которого узнал кучу новостей: о падении Пхеньяна, о том, что «Хийей» и «Акаги» остались целыми. На основании этих новостей Ито вполне мог заявить, что в сражении победа осталась за ним, поскольку он не потерял ни одного корабля и нанес очень значительные потери китайскому флоту.

Однако адмирал Дин Жучан вполне мог поспорить с адмиралом Ито. Главная задача китайского флота — десантная операция — была успешно выполнена, а последовавшая за тем баталия — не более, чем эпизод этой операции.

Потопленный японской торпедой «Вейюень»

Даже сегодняшние исследователи затрудняются в том, кто же оказался победителем. Большинство из них, не мудрствуя лукаво, отдают победу японцам просто потому, что японцы оказались бесспорными победителями в этой войне. Однако и китайские доводы относительно победы никак нельзя сбрасывать со счетов. Главные корабли китайского флота — броненосцы — сумели доказать свою боеспособность.

Авторская ремарка: если уж бой не может быть без победителя и побежденного, то наиболее удачным ответом может стать ответ персонализированный. А здесь двух мнений быть не может: вице-адмирал граф Ито Сукэнори безусловно является победителем, а адмирал Дин Жучан — побежденным. Правда, и здесь можно найти лазейку для иной точки зрения: как мы помним, Дин Жучан сражением практически не командовал, так что побежденным он быть не может. Но при этом Ито все равно остается победителем, — даже если не будет побежденного…

Известие о победе японского флота в сражении произвело эффект разорвавшейся бомбы не только в Японии и Китае, но и в Европе и Америке. Это сражение, с одной стороны, внесло ясность во множество спорных вопросов военно-морской теории того времени, с другой стороны — не меньшее количество вопросов поставило.

Прежде всего, стало ясно, что неповоротливые и тяжелые броненосцы могут быть побеждаемы быстроходными и маневренными крейсерами. Однако артиллерийское вооружение крейсеров японского флота оказалось недостаточным для того, чтобы потопить китайские броненосцы. Стало быть, необходимо в будущем делать броненосцы более маневренными, а крейсера — с более мощным вооружением. Первое применение торпед никак нельзя было назвать удачным, оружие нуждалось в серьезной доработке. Но в его потенциальных возможностях сомнения более не возникало. Приблизительное равенство технических и боевых возможностей китайского и японского флотов могло быть поколеблено в одну сторону только за счет более подготовленных командиров и их подчиненных: в этом сражении японские моряки превосходили китайских на голову, а командиры — на порядок. Следует пересмотреть нормы боезапаса: как свидетельствовал американский советник китайского командующего М. Макгиффин, весь бой пробывший на «Чжень-юене» и впоследствии награжденный за мужество китайским орденом «Баосин», бронебойные снаряды, которых было в погребах ровно половина боезапаса, пробивали корабли насквозь, но особого вреда при этом не приносили. Недостаток фугасного боезапаса был очевидным. Кроме того, американец отмечал очевидное преимущество бездымного пороха.

Интересную статью, посвященную сражению у реки Ялу, опубликовала в декабре 1894 года газета «Владивосток» в своем морском разделе. Вот некоторые выдержки из нее:

«Морское сражение между японским и китайским флотами при реке Ялу продолжает занимать военных моряков всего мира… Это сражение тем более поучительно, что после сражения на Лиссе не было эскадренного боя с таким количеством судов…»

После детального описания сражения и потерь неизвестный автор статьи дает очень профессиональные замечания, которые стоят того, чтобы быть процитированными полностью.

«Заметим теперь, что на судах китайского флота в бою участвовали 12 европейцев, у японцев — ни одного. Убыль китайцев равнялась 1 200 человек убитых и раненых, у японцев — 200. У китайцев убито 8 европейцев и 12 офицеров, у японцев — 8 офицеров. По свидетельству всех, мужество команд на обеих эскадрах было вне всякого сомнения…»

«Изучая этот бой… приход им к следующим выводам:

1. Броня не отжила свой век, но требует себе предела как в толщине, так и в пространстве.

2. Барбетные башни если не совсем, то очень скомпрометированы.

3. Минное вооружение большим судам необходимо и охраняет их в тяжелые минуты боя.

4. Дальнобойность и быстрота хода дают тактические преимущества.

5. Скорострельная артиллерия больших калибров побила более тяжелую нескорострельную.

6. Миноносцы должны безусловно входить в состав боевых эскадр.

7. Дневные минные атаки с малым числом миноносцев невозможны, если нет исключительных обстоятельств.

8. Бездымный порох для больших орудий необходим.

9. Таран на крейсерах — орудие защиты в крайности, а не атаки при тяжелой скорострельной артиллерии.

10. Чем многочисленнее мелкая скорострельная артиллерия, тем лучше.

11. Непотопляемость и непроницаемость при современных средствах атаки — если не мечта, то крайне сомнительная вещь.

12. Эволюция и эскадренный бой не отжили свой век, и одной храбрости мало.

13. Крейсеры, хотя бы и самые современные, не вытеснили броненосцев.

14. При эскадрах разведчики не при всех случаях необходимы.

15. Адмирал и при современных боях может переносить свой флаг и переезжать на другое судно во время боя.

16. Броневые палубы не спасают от потопления.

17. В Тихом океане вырос у нас сосед, сдавший блистательный экзамен возмужалости, которого морские силы надо иметь в виду при расчете обороны своих берегов.»

Последний вывод очень важен, но на него не особенно обратили внимание — как раз в это время в Ливадии умирал Александр III, и приоритеты европейской, главным образом французской политики, занимали Петербург в первую очередь…

Поражение китайского флота полностью вывело его из дальнейшей кампании. Он простоял частью в Люйшунькоу, частью в Вэйхайвэе до тех пор, пока либо не был затоплен собственными командами, либо не был захвачен японцами. С этого момента японский флот стал господствовать в Желтом море, и плавал там совершенно безбоязненно, как если бы это делал в собственной метрополии. Доставлять новые силы нужды не было, войск было вполне достаточно.

Япония с восторгом встретила известие о еще одной победе флота. Сацумские самураи подняли голову: успех флота они безусловно приписывали себе. Многочисленные празднества прошли во многих городах, самые крупные — в Хиросиме.

А Европа и Америка были в немалом недоумении. Всего за два дня — 16 и 17 сентября — японские армия и флот умудрились полностью разбить боеспособные китайские части и совершенно неожиданно оказались полными хозяевами в Корее. Поражало, что еще месяц тому назад это казалось совершенно немыслимым. Тем временем японские войска готовились к дальнейшим сражениям. Уже непосредственно на китайской территории. Корейская первопричина войны уже через месяц после ее начала перестала быть важной. О ней просто не вспоминали…

 

Глава двенадцатая

ТРУДНАЯ ДОРОГА ИЗ КОРЕИ В КИТАЙ

После окончательного разгрома китайских войск в Корее боевые действия переместились в Южную Маньчжурию.

Пометим на полях: географическое название Маньчжурия (иногда писали Манджурия) претерпело значительные изменения за довольно короткий исторический срок. Термин первыми ввели в обращение англичане во время Первой опиумной войны, и понимали под Маньчжурией всю территорию Застенного Китая вплоть до Амура на Севере и побережья Японского моря — на востоке. На Западе Маньчжурия граничила с Монголией. Этим географическим термином пользовались и в России: в распоряжении Государственного канцлера А. Горчакова генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьеву-Амурскому об основании Владивостока напрямую сказано о занятии нашими судами побережья Маньчжурии. Русские географы, а еще более политики, государственные деятели и журналисты со временем наполнили этот термин иным содержанием: Маньчжурией стали называть всю территорию Китая, прилежащую к России вплоть до Корейской границы. В описываемое время Маньчжурией называли всю территорию Китая восточнее и севернее Пекина. После Второй японо-китайской войны и создания Маньчжоу-го термином Маньчжурия стали обозначать территорию этого государства.

Еще до Пхеньянской катастрофы Ли Хунчжан предусмотрел необходимость сосредоточения значительных резервов вдоль реки Ялу, по которой проходила корейско-китайская граница. Резерв мог в случае необходимости прийти на помощь оборонявшим Пхеньян, а мог стать самостоятельной армейской группировкой, предназначенной для наступления на юг, к Сеулу. Именно на усиление этой группировки был предназначен десант, доставленный под прикрытием китайского флота 16 сентября. Десантированные силы вступили в Цзулянь утром 17 сентября. Отряд составляли 5 батальонов армии Сун Цина из Люйшунькоу и 12 батальонов Лю Шэнсю из Даляня. Кроме того, 12 кавалерийских эскадронов и 12 пехотных батальонов армии маньчжурского генерала И Кэтана заняли оборону на левом берегу реки Ялу.

21 сентября, после недельного тяжелого марша, к занимаемым рубежам подошли остатки армии, потерпевшей поражение в битве под Пхеньяном и с ходу переправились через реку на китайский берег. Среди них были те, кто шел еще от Асанского залива, им пришлось пройти до Китая более шестисот километров пешком. Общая численность китайских войск составила более 24 тысяч человек, 70 батальонов. За неделю с лишним китайцам удалось создать довольно мощную линию обороны вдоль реки с центром в Цзюляне. На этих рубежах были сосредоточены лучшие силы Северной армии Китая, однако их боевой дух не соответствовал той задаче, которая была поставлена Ли Хунчжаном перед генералами Сун Цином и Е Чжичао. Задача была поставлена жестко: укреплять местность всеми доступными способами, рыть окопы полного профиля, создать позиции для артиллерийской засады, не лезть в рукопашную драку и подпускать врага на расстояние пистолетного выстрела, после чего пускать в дело пулеметы.

В состав группировки входили силы не только Северной армии, поэтому Пекин еще до завершения перегруппировки направил сановнику по делам Севера приказ, предлагавший ему назначить командующим китайской армией популярного в народе генерала и бывшего губернатора Тайваня Лю Минчуаня. Его назначение бесспорно могло поднять боевой дух солдат, однако страдавший от малярии семидесятилетний генерал отказался принять командование. Тогда император назначил известного своей отвагой и боевым опытом генерала Сун Цина сначала советником командующего Северной армией, а через неделю — командующим китайскими вооруженными силами в Корее и в южной части Мукденской провинции. Ему не подчинялись лишь войска маньчжурского генерала И Кэтана, которые действовала самостоятельно. Тот факт, что командующего назначали в обход Ли Хунчжана, было серьезным свидетельством его ослабления. Это могло быть также результатом интриг его врагов при дворе. Однако перемещения командующих мало что меняли: каждый из них стоил другого. Отваги им было не занимать, а умения воевать с японцами не было ни у кого.

После ранения генерала Осима командование японской группировкой принял генерал Ямагата Аритомо. Это был очень известный в Японии человек, которого знали абсолютно все, до последнего рикши включительно. Выходец из старинной самурайской фамилии провинции Хидзэн, он в начале семидесятых годов был направлен для изучения военного дела во Францию и Россию. С 1873 — военный министр. В 1877 году был одним из главных действующих лиц при подавлении Сацумского восстания. С 1878 года — командир императорской гвардии и начальник Генерального штаба. С 1885 по 1891 год — министр внутренних дел, с 1889 и до министерского кризиса — премьер-министр. После назначения премьером Ито Хиробуми стал президентом Тайного совета, а с 1894 года — командующий 1-й армией. Наряду с адмиралом Ито Сукэнори, стал самым известным командиром этой войны.

Директива Главной ставки, полученная Ямагата 20 сентября, предписывала перейти с войсками реку Ялу и, развивая наступление, занять Ляодунский полуостров и все побережье Печелийского залива. Таким образом, создавался плацдарм для наступления на внутренние районы Китая, а флот лишался всех ремонтных баз и портов.

Однако выполнение директивы тормозилось положением в тылу японских войск. Офицеры, штурмовавшие Пхеньян, сообщили генералу, что, если бы оборона затянулась хотя бы на неделю, японцам пришлось бы отступить, поскольку каждый солдат имел с собой только двухдневный запас продовольствия. Реквизиция лошадей и наем корейских носильщиков шли ни шатко ни валко, а те, которых заставляли работать из-под палки, всячески саботировали это мероприятие. Чаще всего просто бросали груз и исчезали в горах. Кроме того, увидев последствия японской «помощи от китайского засилья», снова оживились притихшие было тонхаки, и партизанская война в окрестностях Сеула и в Чолладо вспыхнула с новой силой. Особенно серьезным было положение в горных районах между Сеулом и Пусаном, где японские войска могли перемещаться только значительными группами с охранением. Сопротивление нарастало там, где его менее всего ожидали, и молодые офицеры с искренним недоумением пытались понять, почему корейцы, которых «спасли» от китайского порабощения, так люто ненавидят своих «спасителей». Формирование новых структур государственного управления положения не меняло: телеграфная линия Сеул — Пусан требовала постоянной охраны силами пяти кавалерийских эскадронов, поскольку каждую ночь рвались провода и валились телеграфные столбы. Каждый день охранные войска несли потери, и понять, откуда стреляют, было совершенно невозможно. Убрать китайцев из Кореи оказалось мало: необходимо было «убедить» корейцев в том, что это делается для их блага. Они почему-то думали по-другому. В общем, почти месяц с момента взятия Пхеньяна понадобился для создания гарнизонных команд, общим числом ни много ни мало, почти 20 тысяч человек. В каждую корейскую провинцию, в крупные города и порты были назначены японские советники по делам местного самоуправления. Тыл беспокоил японское командование не меньше, а иногда и больше, чем боевые действия, поскольку в тылу все было намного непонятнее, чем в бою. Полным ходом шли пертурбации в Сеуле, где Отори интенсивно искал новых людей для занятия важных государственных постов.

Снабжение армии осуществлялось следующим путем. Продовольствие, боеприпасы, фураж и амуниция доставлялись от Хиросимы до устья Тайтонга, где вываливались на едва оборудованное побережье. От этого места груз нужно было доставить до расположения войск — на расстояние от 120 до 200 километров. Надежда японской армии прокормить себя за счет корейцев оказалась тщетной: урожай был мизерным, брать было нечего. Поэтому следовало опасаться еще и «рисовых разбойников» — этаких корейских Робин Гудов, кормивших бедных крестьян за счет добычи на большой Пхеньянской дороге. Поэтому система доставки провизии к действующей армии была достаточно сложной и отнюдь не безопасной для тех, кто ее охранял на всем протяжении.

«Корейский обоз» был составлен из небольших ручных тележек, срочно доставленных из Японии. На таких тележках в Токио и Осаке возили на рынок рыбу. Каждую из них везли «на себе» три носильщика. Для выполнения этой повинности нанимались крестьяне, и каждую восьмую тележку провизии они получали в оплату за свой труд. Это несколько облегчило обстановку, и саботажников стало меньше. Вся дорога была разбита на несколько этапов с пунктами перевалки. Начальником «дистанции пути» был назначен генерал Епи Тодзио, при нем был создан специальный штаб тыла: начальник штаба, два офицера Генштаба (!), переводчики, доктор, несколько чиновников. Тыловому штабу была придана специальная команда ремонтников, которая каждый день исправляла тележки, получившие повреждения. Но даже дерево для ремонта приходилось доставлять из Японии! На каждом этапе был назначен комендантом штаб-офицер, которому подчинялись два помощника и писари. Вдоль этапов протягивали телеграфный провод. А для наблюдения и охраны телеграфных линий были назначены особые команды 3-го инженерного батальона.

Однако генерал Ямагата мог лишь досадовать на проблемы тылового обеспечения, а решать боевые задачи все равно было необходимо. К 4 октября генерал Нодзу вышел на линию корейско-китайской границы вдоль реки Ялу, с ходу выбив китайцев из Видзы — единственного населенного пункта, который они занимали на корейской стороне. Позиции заняли солдаты 18-го пехотного полка, охрану флангов обеспечивала приданная полку кавалерия. Столь длительный переход был вызван крайней медлительностью перемещения громадного обоза с продовольствием и фуражом. Особенно трудно было доставлять артиллерию и боезапас. В конечном счете, артиллерия, приданная Нодзу, прибыла на позиции одновременно с главными силами 1-й армии Ямагата — через две недели.

Первым делом генерал Нодзу разослал кавалеристов и инженеров вверх и вниз по реке для проведения тщательной рекогносцировки. Река была очень широкой, в некоторых местах — больше километра. Мостов не было ни одного. Правый китайский берег был крутым, все господствующие высоты были заняты китайскими наблюдателями. Малейшие перемещения японцев были видны как на ладони. Тем более в это время года погода стоит исключительно ясная. Все время, пока японцы сосредотачивались у Видзы и искали брод через реку, а на это ушло двадцать дней, китайцы имели возможность укреплять свои позиции.

Пометим на полях: много лет спустя, уже после Синьхайской революции, глава Китайского правительства Юань Шикай в беседе с ветеранами этой войны вскользь заметит, что именно позиция на реке Ялу могла переломить ход войны, если бы китайские войска не окапывались в ожидании японского наступления, а зная расположение бродов и особенности реки, могли наносить удары по немногочисленным японским частям. Именно Юань Шикай указал на самую сильный род войск китайской армии в той войне — кавалерию. Но… Поражения еще только подавляли боевой дух вместо того, чтобы укреплять его.

22 октября неизвестный японский кавалерийский унтер-офицер сумел переправиться на правый берег Ялу у деревни Сукочин, в 25 километрах от Видзы выше по течению реки, выведав путь у китайских контрабандистов. 24 октября ранним утром генерал Нодзу переправил на правый берег передовой отряд в три роты, который после непродолжительного боя выбил небольшой китайский гарнизон из близлежащей деревушки и занял оборону, прикрывая переправу. В тот же день вся 1 — я армия генерала Ямагата, состоявшая из 2-х дивизий, 28 тысяч человек, подошла к Видзы.

Занятая диспозиция выглядела следующим образом. Авангард — 18-й пехотный полк и кавалерия полковника Сато занимала собственно Видзы. Правая колонна — 3-я дивизия генерала Кацура и приданный ей 6-й пехотный полк расположились севернее Видзы, а левая колонна — 5-я дивизия генерала Нодзу — расположилась восточнее Видзы.

Особого выбора тактики боя у Ямагата не было: брод был разведан только в одном месте, река там была уже, что позволяло обеспечить поддержку наступавшим частям артиллерией. Кроме того, на правом берегу был захвачен плацдарм, что позволяло вводить части в бой без задержки на прорыв обороны.

Авангард армии переправляли на лодках, чтобы армия могла идти в бой в сухой обуви — в октябре вода уже холодная. В ночь с 24 на 25 передовой отряд перешел на плацдарм на правом берегу, ранее стоявшие там части выдвинулись на оборонительные рубежи, а переправившиеся силы начали наводить понтонный мост. 26 октября рано утром все войска японской армии совершенно беспрепятственно переправились на китайский берег. 1 — я армия сходу атаковала китайские позиции у Тюренчена, имея в виду не дать китайцам прижать японские части к реке. Куда там, — и в мыслях не было…

Японские части наступали стремительно, разворачиваясь по фронту и быстро удаляясь от реки вглубь китайской территории. Ямагата приказал дивизии генерала Кацура атаковать китайцев в лоб, а генералу Нодзу — атаковать с левого фланга. Все инструкции Ли Хунчжана были позабыты. Китайцы вели беспорядочный огонь, расстреливая боезапас. От такой стрельбы пулеметы закипели уже через десять минут, и солдатам ничего не оставалось, как идти врукопашную. Никакого «командования» при этом не осуществлялось. Солдаты дрались от отчаяния. Три часа длился ожесточенный бой, и китайцы были вынуждены отступить с позиций. К полудню Тюренчен был занят японцами, к вечеру они вошли в Цзулянь. Армия Сун Цина — вернее, то, что от нее осталось — откатилась к Фынхуаню и Сюяню, а потом — к Мотянлину, а отряд И Кэтана — в Куандянь. Путь во внутреннюю Маньчжурию был открыт.

Поражение китайцев на собственной территории, всего за три часа боя, к которому готовились двадцать дней — это было совершенным шоком не только в Пекине, но и в самой армии. Японцев начали панически бояться, они казались совершенно непобедимыми. Китайские солдаты, которые пошли воевать, чтобы немного заработать, начали дезертировать тысячами. Склоки в Пекине вокруг нового командующего принца Гуна и престарелой императрицы Цы Си продолжались, формировались новые группировки, которые сменяли прежние, каждый старался выгадать хоть какие-то возможности влияния на принятие решений. Офицерский корпус китайской армии начал роптать против высшего командования — их бездарность и невежество считали главной причиной столь серьезных поражений. Вдобавок ко всему, начались беспорядки в Монголии, и туда также пришлось посылать войска.

После поражения на реке Ялу в полный рост встал вопрос о защите Пекина, но никаких промежуточных рубежей обороны и войск для этого не было. Единственной надеждой китайских правителей была быстро приближающаяся осень: японцы считались людьми теплолюбивыми, к морозам неприспособленными.

Внутри страны нарастало неприязненное отношение к европейцам: власти втихаря внушали народу, что именно белые варвары подтолкнули японцев к нападению на Китай, дали им оружие и научили им пользоваться. В некоторых городах начались погромы и грабежи европейцев. Китайское военное судно захватило в Тайваньском проливе британский пароход «Ратхант», предполагая, что тот доставлял оружие и амуницию в Японию. Пароход был отконвоирован в Килунг, после разбирательства скандал удалось замять. Газета «Владивосток» писала в те дни: «Положение береговых городов, где проживают иностранцы, становится серьезным. В Пекине и Тяньцзине европейцы ежедневно подвергаются оскорблениям со стороны солдат и черни… В Пекине улицы кишат враждебно настроенными к иностранцам солдатами. В Тяньцзинь прибыло много европейцев из соседних округов, в самом Тяньцзине европейцы принимают оборонительные меры».

Да и вне театра военных действий атмосфера была крайне напряженной. Достоянием широкого общественного мнения стал инцидент в Йокогаме 20 сентября 1894 года. Командир русской эскадры, стоявшей на якоре на внутреннем рейде, был вынужден сыграть боевую тревогу после того, как обнаружил слежку за кораблями эскадры с британского судна, которое крайне опасно маневрировало в непосредственной близости русских кораблей. Британец удалился на достаточное расстояние только после того, как флагман поднял сигнал «Применю оружие». Объяснение между российским и британским адмиралами, в ходе которого матросская лексика заметно превосходила дипломатический лексикон, в конечном счете привело к взаимопониманию, но напряженность не сняла. За кулисами этого инцидента — мощные пропагандистские кампании, которые одновременно велись и в российской, и в британской прессе. Каждая из сторон, воспользовавшись ситуацией, пыталась извлечь для себя выгоду, обвиняя противную сторону во всех возможных каверзах. Англичане, всячески стремившиеся помешать развивавшемуся российско-французскому альянсу, громко кричали о «возможном участии России в войне на стороне Японии» и о «тайной поддержке японских войск российским флотом». Очевидно, этим и было объяснимо столь пристальное внимание английского судна к русской эскадре в Йокогаме. С другой, российской стороны, в долгу не оставались. Вот цитата из той же газеты «Владивосток» от 2-го октября: «По слухам, английский кабинет постановил послать в Китай войска. Британскую эскадру в китайских водах намерены усилить, а также охранять британскую миссию британскими матросами и индийскими сипаями… Британский крейсер Agolrs ушел в китайские воды».

Очень не афишировала свою заинтересованность в этих событиях Германия, но шила в мешке не утаишь. Участие немецких офицеров-инструкторов в подготовке китайских моряков, корабли кайзера в Желтом море, резко возросшая активность германского делового мира в связи с открытием Дойче банком миллионного китайского кредита — все это было трудно скрыть от окружающих. Понемногу и в России начинали понимать, что японо-китайская война в той или иной степени выявит всех, кто намерен позиционироваться в дальневосточной политике. Главной территорией этой политики безусловно понимался Китай — с его колоссальными человеческими ресурсами, практически неразведанными природными богатствами и выгодным географическим положением. Но то, что именно Германия станет дирижером в этой политике по отношению к России — тогда не мог вообразить никто. Англия по старинке представлялась главным российским конкурентом на Дальнем Востоке.

Тем временем в Японии завершилось формирование 2-й армии 2-дивизионного состава, которую возглавил военный министр маршал Ояма. В начале октября армия сосредоточилась в Хиросиме в ожидании погрузки и переправки уже не в Корею, а непосредственно в Китай. Адмиралу Ито была поставлена задача по дезориентации китайских военачальников, и корабли японского объединенного флота начали постоянно тревожить прибрежные гарнизоны по всему побережью Желтого моря. Китайцы так и не смогли догадаться, куда именно будет направлен следующий удар, и распыляли и без того слабые части по побережью.

Россия, единственная из стран, кому искры от разгоревшейся войны угрожали непосредственно, практически никак не реагировала на эти события. Если не считать незначительных заметок в газетах Петербурга, Владивостока и Благовещенска, о событиях на Дальнем Востоке почти не писали. Любопытство интересующихся удовлетворяли статьями о Корее — стране столь далекой и неизвестной, что публикации по стилю более напоминали статьи Н. Миклухо-Маклая о Новой Гвинее, печатавшиеся несколькими годами ранее. Россию более занимали проблемы восстановления отношений с Болгарией, прерванные после болгаро-сербской войны, развитие отношений с Францией и налаживание отношений с Германией. Кроме того, именно в октябре 1894 года произошло событие ожидавшееся и печальное. 20 октября в 2 часа 15 минут пополудни в Ливадии умер Государь Император Александр III. В пять часов вечера новому Государю Николаю II присягнули Великие Князья, чины двора, войска, полиция, Собственный Его Императорского Величества Конвой, состоявший из терских и кубанских казаков. Страна готовилась к похоронам монарха и вступлению на престол нового царя.

Возможные последствия развивавшихся на Дальнем Востоке событий понимали, пожалуй, лишь в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел и в Генеральном штабе. Дальновидные генштабисты отправили в японскую армию на все время военных действий своего военного агента в Китае и Японии полковника Генерального штаба К. И. Вогака и офицера штаба Приамурского военного округа капитана М. А. Соковнина. Нужно отдать им должное — офицеры отлично справились с поставленной задачей. Полковник Вогак сумел завербовать в качестве секретного осведомителя немецкого подданного Карла Эмиля Маукиша, переводчика китайского адмиралтейства в Тяньцзине, от которого получал самую подробную информацию о происходящем, документы, переписку. Имелись агенты и в Японии, с которыми работали офицеры Сибирской флотилии, зимовавшей в японских портах. Общая картина складывалась безрадостно: слабость Китая была в общем на руку России, имевшей серьезные намерения развивать свои территориальные захваты к югу, в том числе и в Корею. Но усиление Японии сильно настораживало. Мало того, именно Вогак сумел понять — о чем и доложил — что после окончания этой войны тот, кто будет иметь союзником именно Японию, будет определять всю политику Дальнего Востока. У России в конце девятнадцатого века были все основания к тому, чтобы так и поступить… Однако «германские дядюшки и женушки» многомудрых императоров Всероссийских перевесят. И страшное поражение России десятью годами позже уже замаячило на горизонте…

Тем временем японский генеральный штаб, узнав о значительном сосредоточении китайских войск в Южной Маньчжурии, вздохнул с облегчением. Согласно стратегическому плану, разработанному генштабистами еще в мае, до начала активных военных действий, операции в Маньчжурии и Северной Корее должны были носить отвлекающий характер. То есть имели задачей выманить на это направление главные силы китайской Северной армии, наиболее подготовленной и вооруженной. Когда японцам стало известно о том, что на усиление Северной армии приданы части из Даляня и Люйшунькоу, они убедились в полном успехе своего стратегического замысла. Ибо главным направлением их удара была отнюдь не Корея, а побережье Печелийского залива и Ляодунский полуостров. Откуда открывалась кратчайшая дорога на Пекин. 1-я армия, продолжая развивать наступление, отбросила китайцев из восточной части Мукденской провинции. Продолжая отвлекать силы от Ляодуна, войска генерала Ямагата заняли в ноябре Куандянь, Фынхуан, Сюянь. Главные коммуникации в этом районе были перерезаны японскими войсками, они сумели захватить значительное количество продовольствия, что во многом облегчило задачи тыловых служб. Смена китайцами командования не помогла: вновь назначенный вместо Е Чжичао Не Шичен не смог сдержать японского наступления. В конце ноября японцы остановились сами. Наступила зима.

 

Глава тринадцатая

ПЕРВЫЙ ШТУРМ ПОРТ-АРТУРА, — КОГДА ОН ЕЩЕ НАЗЫВАЛСЯ ЛЮЙШУНЬКОУ

Во время второй Опиумной войны английские корабли впервые зашли для пополнения запасов в бухту на юге Ляодунского полуострова. Впоследствии в Англии утверждали, что именно они назвали эту бухту Порт-Артуром в честь какого-то английского вельможи. Китайцы утверждали, что Порт-Артур получил свое название в честь французского инженера, строившего его главные укрепления. Но сами они называли этот порт по имени маленькой рыбацкой деревушки, находившейся неподалеку: Люйшунькоу. Порт-Артуром его начали называть русские и японцы после этой войны.

Укреплять это место начали за несколько лет до описываемых событий, и затраты на оборудование военно-морской базы были понесены очень значительные. В Люйшунькоу был выстроен арсенал, сухой док, минное депо, где хранились торпеды, огромные продовольственные склады и склады амуниции, система сигнальных пунктов. Здесь же были сооружены судоремонтные и артиллерийские мастерские. По замыслу Ли Хунчжана, который был инициатором создания военно-морской базы, оборона Люйшунькоу предполагалась прежде всего от нападения с моря. Северный флот в этой обороне должен был играть важную роль. Под него, собственно, и рассчитывалась тактика обороны: узкий входной фарватер был пристрелян на каждом кабельтове своей протяженности. Морские форты имели бетонные перекрытия, броневые башни, были вооружены крупповскими пушками крупных калибров. Благодаря своему положению на высоких сопках, окружавших порт, они господствовали над бухтой и своим огнем полностью запирали фарватер.

Чингтау — китайский форт на подступах к Порт-Артуру

Со стороны суши крепость была защищена значительно слабее. Форты и батареи не были бетонированы, артиллерия была разнокалиберной. Некоторые места были пристреляны с нескольких батарей, но мертвые пространства имелись в не меньшем количестве. Взаимосвязь между фортами и батареями осуществлялась по проволочному телеграфу и системой ходов и окопов.

Основным недочетом крепости был тот, что дноуглубительные работы на главном фарватере не были доведены до конца, и корабли с большой осадкой могли входить на внутренний рейд только во время прилива. Гарнизон Люйшунькоу по штату — около 7 тысяч обученных войск и до 8 тысяч рекрутов-призывников. Кроме того, в обороне крепости было предписано участвовать и горожанам, способным носить оружие, рабочим доков. Вооружение их состояло из стрелкового оружия самого разного калибра и производства: однозарядные Маузеры, магазинный Ремингтон, Гочкис, Винчестер, Генри-Мартини, малокалиберный Маузер и старые пистонные ружья.

Добровольцы не были достаточно обучены. Этот важный стратегический район обороняла армия Сун Цина, а Далянь, располагавшийся прямо напротив Люйшунькоу — отрядами генералов Лю Шенсю, Хуань Чжилина и Чжан Гуанцяня. Общая численность сил обороны (без учета гражданской милиции) — 27 батальонов. Кроме того, в Цзиньчжоу, прикрывавшем подходы к Люйшунькоу с севера, стоял отряд Лянь Шуня из 3-х батальонов, который не был подчинен единому командованию обороны. Гарнизоны Люйшунькоу и Даляня были подчинены Ли Хунчжану, но осуществлять руководство силами непосредственно он не мог из-за удаленности. Поэтому было создано специальное управление, которое по мере сил пыталось координировать действия командиров сухопутных и военно-морских частей, располагавшихся на Ляодуне. Первым руководителем этого управления был назначен Лю Хэнфан, который создал достаточно стройную систему управления войсками. Однако впоследствии его сменил Гун Чжаоюй, и это назначение никак нельзя назвать удачным. Гражданский чиновник, фактический заместитель Ли Хунчжана по делам Северных провинций, он был поставлен во главе морских и сухопутных сил на очень важном участке. Гун Чжаоюй был земляком Ли Хун Чена, родом из провинции Аньхой, его брат Гун Чжаоюань был посланником Китая в Великобритании. Его управленческие качества оставляли желать много лучшего, а завистливость и злопамятность отнюдь не добавляли уважения подчиненных.

Как нам уже известно, значительные силы из числа гарнизонов были выделены на укрепление Северной армии в Южной Маньчжурии. На их место были присланы новые контингенты войск, что позволило довести численность гарнизонов до прежнего уровня, но по своему составу эти части отличались разительно. Они были укомплектованы главным образом из необученных солдат и только что набранных новобранцев, командовали ими генералы Цзян Гуйти, Вэй Жучен, Хуан Шилинь, Сюй Бандао, Чжао Хуайи, которые не были способны оборонять крупные крепости, построенные и оборудованные с учетом последнего слова военной науки.

Для японцев овладение Люйшунькоу имело важнейшее значение. Во-первых, они получали возможность базирования своего флота в Желтом море. Соответственно, лишали такой возможности флот Китая. Во-вторых, появлялся пункт высадки войск на оборудованное побережье, что значительно ускоряло десантирование и людей, и лошадей, и артиллерии. В третьих, присутствие японского флота в Люйшунькоу полностью ставило под контроль все Желтое море и побережье Китая вплоть до Шанхая. Поэтому для штурма Люйшунькоу была сформирована специальная 2-я армия из 28 тысяч человек, которой была придана осадная артиллерия, под командованием самого военного министра маршала Ояма Иваи.

К концу октября картина на театре военных действий складывалась следующая. После переправы через Ялу войска 1-й армии значительно расширили фронт и имели диспозицию на Мукден — место упокоения нескольких поколений китайских императоров и хранилище императорской казны. Было очевидно, что армия не сможет распылять силы для взятия или надежной блокады Люйшунькоу. Кроме того, чем дальше 1-я армия удалялась от побережья, тем проблематичнее было ее снабжение по причинам, описанным в предыдущих главах. Иными словами, 2-я армия должна была брать крепость без поддержки 1-й. По сути, этой группировке было достаточно взять Люйшунькоу, и она могла считать свою миссию в этой войне выполненной — так, по крайней мере, казалось в конце октября.

Штаб адмирала Ито, японская гравюра

Замысел операции по взятию Люйшунькоу строился на данных разведки, на опыте Франко-прусской войны, в которой взятие крупных крепостей определило исход кампании. Кроме того, разработчики были вынуждены считаться со временем: начинался ноябрь, с каждым днем становилось холоднее. От взятия крепости с моря японцы отказались сразу и окончательно: китайские береговые батареи могли расстрелять весь флот адмирала Ито в течение нескольких часов. Кроме того, мелководный внутренний рейд лишал корабли возможности маневра. Атаковать крепость решено было с суши, и главная сложность этого намерения состояла в том, что на Ляодунский полуостров предстояло десантировать всю 2-ю армию.

14 октября командующий объединенным флотом вице-адмирал Ито получил распоряжение прекратить «комариные укусы» китайского побережья и сосредоточить достаточные силы флота для обеспечения транспортировки на побережье Ляодунского полуострова сил 2-й армии маршала Ояма. Необходимо было осуществить прикрытие более 50 транспортов с десантом в 25 000 человек, который направлялся из устья Тайтонга в направлении на Бицзыво. Однако маршал Ояма был против высадки в этом районе: море было мелким, высаживаться приходилось бы далеко от берега, и добираться до суши по колено в воде почти километр по очень топкому дну. Кроме того, Ояма был крайне заинтересован в сохранении фактора внезапности, для чего высадку следовало произвести как можно дальше от Цзиньчжоу и устья Ялу, где, по данным японской разведки, находились китайские силы.

Ито, хорошо знавший район плавания, должен был в течение нескольких дней убеждать упертого маршала в том, что любое другое место для высадки будет таким же, если не хуже: все северо-восточное побережье Ляодуна было мелководным, с илистым дном. Маршала крайне раздражало, что с ним смеет спорить какой-то вице-адмирал. Тем более раздражало то обстоятельство, что адмирал был абсолютно прав, а правота подчиненного — это как раз то, чего им более всего не прощают высокие начальники. Надо же, так хорошо задуманная операция ставится под удар из-за такой безделицы, как топкое дно! Однако на своем настоял, и Ито выслал на поиски нового места десантирования канонерку.

Десантирование японских солдат

Найденный район побережья — в Коенко, 16 милями севернее Бицзыво — был ничуть не лучше. Корабли десантной группы не могли подойти к берегу ближе, чем на 4,5 мили. Но маршал решил, что высаживаться будет именно здесь — рискну предположить, что назло адмиралу Ито. 23 октября, после недели взаимных пререканий, первый отряд из 8 транспортов подошел к месту высадки. Высадку с моря прикрывали крейсера и миноносцы. Остальные отряды должны были подходить через день, чтобы число транспортов на рейде не превышало возможностей средств десантирования.

Авторская ремарка. Десантные операции по сложности своей реализации по праву считаются наиболее трудными во всех флотах мира. Собственный опыт автора, десять лет прослужившего на десантном корабле «Александр Торцев» Тихоокеанского флота, позволяет утверждать, что в таких условиях десантная операция в девяноста случаях из ста обречена. Три батареи китайцев могли уничтожить все средства десантирования за день. Ведь главное не довезти десант до пункта высадки, а высадить его на берег. То есть успех операции зависел не столько от крейсеров и транспортов, сколько от шлюпок и артиллерийских плотов. Еще раз приходится подчеркнуть: по количеству упущенных китайской стороной возможностей эта война уникальна.

Высадка на рейде Коенко началась 24 октября — практически одновременно с началом форсирования реки Ялу главными силами 1-й армии. Все трудности, о которых предупреждал Ито, проявились в полной мере. 150 шлюпок при 15 паровых катерах не могли делать более трех рейсов в сутки, при этом могли достигать берега только во время прилива. При отливе десантный отряд выходил из плавсредств за километр от берега и месил грязь не менее часа. О выгрузке артиллерии речи не шло. Первыми на берег вышли инженерные роты, которые начали строить пирс более чем двухсотметровой длины. Через четыре дня это строительство было закончено, и началась выгрузка артиллерии на плотах. При этом резко снизились темпы высадки солдат, потому что один артиллерийский плот тащили три паровых катера, иначе им было невозможно маневрировать. Войска испытывали острый недостаток пресной воды, поскольку первые эшелоны вычерпали колодцы до дна. В связи с этой непредвиденной трудностью войска пришлось отводить от побережья вглубь полуострова, что многократно повышало возможность их обнаружения и снижало, таким образом, эффект внезапности, на который так рассчитывал Ояма.

Но провидение было решительно на стороне японцев! За все полторы недели высадки погода ни разу не испортилась, на рейде не появилось ни одного китайского корабля, а на берегу — ни одного китайского солдата.

Японская разведка быстро установила места сосредоточения китайских войск — они действительно ждали высадки в районе Цзиньчжоу и никуда оттуда не перемещались. Всего же там было не более трех батальонов войск. Самое узкое место Ляодунского полуострова китайцами никак не контролировалось. Трем батальонам японских войск была поставлена задача по осуществлению диверсий в глубоком тылу китайцев. Первым делом одновременно были нарушены телеграфные линии, связывавшие Люйшунькоу с Пекином и Инкоу. Одновременно флот начал блокаду южной части полуострова с моря.

3 ноября Ояма начал наступление на Ляодунском полуострове. Ни один китайский генерал не предпринял ровным счетом никаких усилий для того, чтобы этому воспрепятствовать. 7 тысяч японцев выдвинулись к Цзиньчжоу, запиравшему Цзиньчжоуский перешеек — самое узкое место полуострова, где расстояние между бухтой Талиенван и заливом Товарищества не превышает 2,5 километров. Сам перешеек — это гряда возвышенностей, являвшихся очень удобной позицией с хорошим обзором. С флангов позиция прикрыта мелководными бухтами, не дающим возможности кораблям приблизиться на дистанцию залпа. Город Цзиньчжоу был обнесен глинобитной стеной и не имел серьезных укреплений. Его обороняли разнородные силы, не подчиненные общему командованию. Артиллерийская позиция у Секимонси — 4 полевых орудия Круппа — была легко обходима с флангов, а две с лишним тысячи солдат не обеспечивали возможностей достаточной обороны, поскольку располагались у подножия возвышенностей в своих привычных инпанях. 1 200 человек держали оборону городской глинобитной стены, 3 750 человек находились в Даляне.

Штурм Порт-Артура

После донесения разведки о том, что от Фучжоо в направлении на Люйшунькоу идут китайские войска, Ояма решил атаковать Цзиньчжоу, не дожидаясь подхода 12-й бригады 6-й дивизии и мортирной батареи, которые перемещались по гористой местности очень медленно. 3 ноября авангард 1-й пехотной дивизии в составе 1-го пехотного полка и 1-й горной батареи вошел в соприкосновение с китайскими войсками у деревни Секимонси. На следующий день на позиции у Секимонси сосредоточилась вся дивизия. Рано утром, после артподготовки, генерал Ямадзи главный удар значительно превосходящими силами нанес по левому флангу китайских войск, отбрасывая их от Цзиньчжоу и имея намерение полного его окружения. К вечеру 5 ноября силы в районе Цзиньчжоу располагались в следующем порядке.

Штабы 1-й дивизии, 2-й бригады, а также 2-й пехотный полк (резервный) находились в Нижюлихо и Кенкаси. 3-й пехотный полк, 4 полевые батареи и инженерный батальон — в Санжюлихо, будучи в готовности наступать. 1-й пехотный полк с приданной артиллерией прикрывал фланг у Хотосана и 15-й полк с горной батареей — у Люкатена. Если взглянуть на карту Ляодунского полуострова, то станет понятно, что 1-я дивизия полностью перегородила самое узкое место полуострова.

6 ноября, в 7 часов 45 минут 1-й полк атаковал китайскую позицию Секимонси с фронта, 2-й полк — ее левый фланг, 4 полевые батареи заняли высоты вправо от дороги на Фучжоу, 3-й пехотный полк оставлен в резерве у Секимонси. Китайские войска здесь беспорядочно отступили и вместе с войсками, занимавшими Цзиньчжоускую позицию остановились у Мокаей. В 9 часов 30 минут утра 2-й и 1-й полки ведомые саперными ротами, были направлены к Цзиньчжоу. 3-й полк с 1 горной батареей и 15 полк были посланы в обход Цзиньчжоу: первый — с западной, второй — с восточной стороны. Через три часа Цзиньчжоу был взят японцами. Разрушать глиняные стены — для чего и предназначались инженерные части — не пришлось, поскольку китайцы ушли с них при первых выстрелах японской артиллерии. Перестрелка пехотных частей главным образом и была главным эпизодом этого сражения. После его завершения японцы овладели господствующими высотами у Сокатена, совершенно не укрепленных китайцами. Генерал Чжао Хуайи бежал в Люйшунькоу.

7 ноября начался штурм Даляне — наиболее укрепленной позиции на пути к Люйшунькоу. Шесть мощных бетонированных фортов прикрывали его от возможного нападения с суши и с моря. Перед фортами были оборудованы позиции для пехоты. В казематах фортов находилось до 30 артиллерийских орудий крепостного калибра, главным образом крупповских. Подходы к бухте были заминированы. Именно в Даляне оказалась значительная часть войск, отступавших от Цзиньчжоу, поэтому его гарнизон состоял предположительно не менее чем из 7–8 тысяч человек.

Это была первая операция в ходе войны, в которой японское командование предположило задействовать одновременно силы флота и сухопутных войск под единым командованием маршала Ояма. Но маршал даже предположить не мог, что именно эта операция принесет наибольшую славу его сопернику — вице-адмиралу Ито, подобно той, которую за сто лет до этого стяжал русский флотоводец Ф. Ушаков, кораблями штурмовавший бастионы… Но обо всем по порядку.

Главной проблемой взаимодействия разнородных сил в подобного рода операциях является согласование командования на разных ее этапах (когда главные моряки, когда — пехотинцы), и надежная связь между сухопутными частями и флотом. Ни того ни другого — и в помине не было. Маршал и военный министр считал себя безусловно старшим по отношению к вице-адмиралу, причем из сацумских самураев. Всем известно, что на юге едят обезьян, как же можно им подчиняться даже на время? Короче, вся самурайская спесь маршала Ояма была направлена на то, чтобы доказать, что флот придан ему для реализации его выдающихся замыслов, одобренных самим императором. Чего стоил такой «стратег» — видно из полуторанедельного десантирования 2-й армии по колено в болоте. Ито платил той же монетой, считая сухопутных командиров безграмотными фанфаронами, не способными отличить созвездие Девы от созвездия Ориона и млеющими от самой слабой бортовой качки. Лучшие воины Микадо — безусловно его храбрые моряки, без которых сидели бы солдаты в Хиросиме и рис переводили. В общем, каждый считал себя самым выдающимся, и, если бы китайцы не считали себя еще более выдающимися, оба японских военачальника могли бы крепко получить по зубам.

Впрочем, у Даляня флот получил гораздо большую самостоятельность в своих действиях. Десант был высажен, транспорты ушли в Инчхон, можно было и подсобить «обмоткам» взять сильно укрепленную крепость.

Корабли адмирала Ито появились на внешнем рейде Даляня 6 ноября — как раз в то время, когда солдаты генерала Ямадзи вошли в Цзиньчжоу. После полудня, на приливе, корабли начали движение в сторону берега. Первым делом Ито приказал разведать минную обстановку. Посланные катера обнаружили минные поля значительной плотности — по 5–6 мин на банку. К счастью для японцев, китайцы установили мины на очень маленькой глубине, поэтому снять их паровыми катерами не представляло сложности. 6 паровых катеров под прикрытием 5 канонерок начали траление около 3-х пополудни, и до начала отлива сняли более десятка мин. После чего катера вернулись на корабли, которые на ночь ушли мористее. Озадачивала реакция китайского гарнизона, точнее говоря, абсолютное отсутствие таковой. Складывалось впечатление, что китайцы вымерли. На следующее утро флот снова приблизился к берегу, и командиры кораблей услышали громкую канонаду с берега. Решив, что сухопутные войска начали атаку Даляня с суши, Ито приказал канонеркам подойти как можно ближе к берегу и обстрелять форты с моря. Ни один китайский снаряд не был выпущен по открывшим огонь канонеркам! Плотный туман окутывал возвышавшиеся над берегом форты, которые молчали, как привидения. Вслед за канонерками к фортам приблизился крейсер «Хашидате», который произвел несколько бортовых залпов в сторону фортов. Никакого ответа! Около 9 утра мгла рассеялась. И японцы поняли, что Далянь покинут гарнизоном еще накануне…

Ито отправил разведку для уточнения местонахождения китайского флота, который, как он полагал, крейсирует южнее Люйшунькоу. Но крейсер «Иошино» через два дня вернулся из разведки, и командир сообщил, что китайского флота на рейде нет. Скорее всего, флот ушел в Вэйхайвэй. Ито, таким образом, не сумел добить зловредные китайские броненосцы, на которые у него вырос большой зуб. Однако со взятием Даляня Люйшунькоу был обречен.

Крейсер «Иошино»

Войска 2-й армии оставались в Цзиньчжоу и Даляне до 17 ноября для устройства складов продовольствия, а также ждали прибытия 12-й бригады и осадного парка. Осадная артиллерия была доставлена к 15 ноября и выгружена в южной части Даляньской бухты прямо на берег безо всяких проблем.

После пополнения сил войсками 12-й бригады в распоряжении маршала Оямы для атаки Люйшунькоу имелись войска 1-й дивизии (13 670 строевых) и 12-й бригады 6-й дивизии (6 850 строевых) — всего около 20 тысяч строевых при 78 орудиях.

В состав дивизии генерала Ямадзи входили 1-й,2-й,3-й и 15-й пехотные полки, всего 12 батальонов, около 12 тыс. человек личного состава. 1-й артиллерийский полк — 4 полевых и 2 горных батареи, соответственно 24 полевых и 12 горных орудий, 570 человек личного состава. 1-й кавалерийский полк был неполным, один из его эскадронов был рассредоточен и передан другим частям для несения дозорной и жандармской службы. Всего кавалеристов, предназначенных для штурма, было немного — около 300 человек. Инженерный батальон из 800 человек. Итого Ямадзи имел под командой тринадцать с половиной тысяч человек и 36 орудий.

12-я бригада 6-й дивизии генерала Хасегава — это 14-й и 24-й пехотные полки, каждый трех батальонного состава, всего — 6 000 человек строевых. 3-й дивизион 6-го артполка — 2 горных батареи, 12 орудий, 300 человек. 1-й эскадрон 6-го кавалерийского полка, 150 человек. И 2 роты 6-го инженерного батальона — 400 человек. Итого — более шести с половиной тысяч человек и 12 горных орудий.

Главным резервом Осимы были 30 осадных орудий калибра 90, 120 и 150 миллиметров.

Группировку сопровождал громадный обоз в 1 300 вьючных лошадей, 1 продовольственный транспорт и 2 обозных колонны с боеприпасами. Наступающим частям был придан госпиталь и половина телеграфного парка. Тылы охраняли три охранных батальона и жандармское подразделение, укомплектованное кавалеристами.

17 ноября 2-я армия двумя колоннами 2-я армия двинулась к Люйшунькоу. В авангарде шла 1-я бригада, которая двигалась по единственной дороге, ведущей непосредственно к военной базе. 2-я бригада шла непосредственно за авангардом, держа дистанцию в несколько километров, а 12-я бригада генерала Камамото — по отвратительной дороге, почти по тропе, вдоль восточного берега полуострова. Бригада в Фучжоу в этот день легко отразила попытки китайских войск прорваться на помощь Люйшунькоу.

Переход был очень тяжелым. Пересеченная гористая местность, пронизывающий ветер, зыбкие пески прибрежных пляжей, затапливаемые в прилив, — все это приходилось преодолевать громадной массе людей в такой тесноте, что, казалось, вся 2-я армия толкается локтями. Марш занял три дня.

20 ноября авангард наступающих сил остановился в 4-х километрах от передовых укреплений Люйшунькоу. Ояма послал командующему обороной генералу Вэю предложение о сдаче и получил категорический отказ. Генеральный штурм крепости Ояма назначил на 21 ноября.

В городе царила паника. Бегство генерала Чжао Ху- айи, на которого была возложена оборона Даляня, стало сигналом для всех, кому была поручена оборона Люйшунькоу. Под предлогом «надо срочно посоветоваться с товарищами» Гун Чжаоюй бежал в Чифу, а оттуда — в Тяньцзинь. Ли Хунчжан резко отчитал «руководителя» и отправил его в Люйшунькоу чуть ли не под конвоем. Но личное имущество и деньги Гун Чжаоюй переправил в Вэйхайвэй. Его примеру последовали многие генералы.

Подобная ситуация никак не укрепляла дисциплины. Ни один из командиров множества частей и подразделений, собравшихся в Люйшунькоу, не подчинялся «штатским мерзавцам». Полторы недели вакханалии в городе имели своими последствиями разграбленные магазины и банки, множество трупов на улицах после ночных грабежей. 17 ноября, в день, в тот самый день, когда японская армия выступила из Даляня, по приказанию Гун Чжаоюя из Люйшунькоу в Вэйхайвэй ушел отряд миноносцев из семи вымпелов. На одном из них из города тайно бежал сам горе-командующий. Разгул грабежей и мародерства достиг пика. Ни о какой обороне уже не шло и речи: солдаты начали грабить обывателей, особое усердия проявляя к иностранцам. Гуляли, как в последний нонешний денечек, после нас — хоть потоп.

Слабая попытка китайских войск накануне штурма прорваться на север была пресечена японской артиллерией. Китайцы разбежались по горам и более не появлялись.

21 ноября Ояма начал штурм Люйшунькоу. Диспозиция была следующей.

Правая колонна генерала Ямадзи — 10 батальонов, 36 орудий — с запада от главной дороги наступает на группу редутов Исузан, после взятия которых разворачивается во фланг редутам Сиожюзан и Нирюзан. Средняя колонна генерала Хасегава — 3 батальона 24-го полка и 6 горных орудий — с направления восточнее главной дороги атакует редут Нирюзан не ранее того, как правая колонна овладеет редутами Исузан и Сиожюзан. Левая колонна полковника Масумицу — 2 батальона 14-го полка ведет отвлекающий бой против правого фланга китайской позиции. Осадная артиллерия была сосредоточена на высоте к северу от деревни Сюйшин. Ей предстояло артподготовкой предварить наступление правой колонны. 2 эскадрона кавалерии 1-го кавалерийского полка стояли в охранении правого фланга боевых порядков — в общем, больше для блезиру. Поскольку у китайцев кавалерии не было вовсе, Ояма не особенно знал, куда девать свою. До конца сражения кавалерия так и простояла на правом фланге, но после взятия Люйшунькоу именно кавалеристы стали главной полицейской силой для наведения порядка. Свой штаб Ояма расположил у деревни Дожюлихо, здесь же был и его резерв: один пехотный батальон 24-го полка. Атаковать предполагалось с рассветом.

Передислокация войск, осуществленная ночью, к рассвету завершилась, и около семи утра (время восхода солнца) японские войска занимали следующее положение.

Правая колонна, начавшая перемещение в половине второго ночи, к половине седьмого утра остановилась в трех тысячах шагов, находясь западнее левого фланга китайской позиции. Такое положение позволяло японцам полностью контролировать любые перемещения китайских войск. Резерв дивизии под командованием генерала Ноги, снявшись с бивака в два часа ночи, прошел через деревню Лиокатон и остановился в лощине к югу от нее.

Пометим на полях: имя этого генерала стоит запомнить. Ему было уготовано судьбой штурмовать Порт-Артур дважды с перерывом в десять лет. В первый раз крепость занимали (нельзя сказать обороняли) китайские войска, а второй раз — русские. Во время второго штурма погибли оба его сына. После смерти императора Мэйдзи генерал вместе с женой совершили ритуальное самоубийство.

Артиллерия расположилась у деревни Кокатон. Ее прикрывал 3-й батальон 2-го пехотного полка.

3-й пехотный полк развернулся в боевые порядки западнее группы укреплений Исузан. Резерв наступающих частей — 1 — й и 3-й батальоны 15-го полка — разместились в низине у деревни Лиокатон.

Средняя колонна генерала Хасегава — 3 батальона и 1 горная батарея — снялись с бивака в три часа ночи и к шести утра вышла на господствующие высоты к северо-востоку от деревни Сюйшин.

Левая колонна заблудилась. Проводник сбежал, и, проблудив по сопкам почти три часа, колонна вышла на позиции группы генерала Хасегава, где и встала вплотную к нему, на правом фланге китайских редутов.

Общий фронт наступающих японских войск — 9 километров. Удаление от китайских позиций — два, два с половиной километра. Снаряды уложены у орудий. Походные кумирни развернуты в тылу. Солнце взошло без десяти семь.

В предутренних сумерках, около половины седьмого утра, вся японская артиллерия сосредоточила огонь по форту Исузан. Китайцы отвечали, но стрельба была редкой и неэффективной. Через полчаса форту были нанесены серьезные повреждения, и генерал Ниси приказал 3-му пехотному полку взять укрепление.

1-й батальон полка пошел на средний редут, за ним уступом — 2-й и 3-й батальоны на правые редуты. Левый фланг китайцев и береговой форт Огонзан сосредоточили на наступающих сильный огонь, однако первый батальон успел войти в мертвую зону обстрела. После сосредоточения батальон начал взбираться на кручу, поддерживаемый огнем двух других батальонов. Группа укреплений Исузан была взята уже к восьми утра.

Теперь можно было атаковать с фланга редуты Сиожюзан и Нирюзан, облегчая задачу войскам генерала Хасегава. На этих редутах был сосредоточен огонь всех артиллерийских батарей, но генерал Ямадзи, вместо того, чтобы идти на поддержку Хасегава, подтянул свои резервы и двинулся к учебному полю, откуда удобно было двигаться непосредственно в город — очевидно, решив не отдавать лавров победителя никому. Опять проявила себя самурайская натура: я должен быть лучшим.

Тем не менее, Хасегава своих лавров не уступил. После того, как группа укреплений Исузан была взята правой колонной, он спустился с высот у Сюйшиина и бросил в атаку на Нирюзан и Сиожюзан соответственно 3-й и 1-й батальоны 24 пехотного полка, оставив один батальон в резерве. Наступающие батальоны редуты расстреливали в упор, особенно мощным был огонь Сиожюзана. Хасегава был вынужден бросить в наступление последний резервный батальон и задействовать для обстрела редута всю имевшуюся у него артиллерию — горную и полевую батарею. Взятый под перекрестный огонь Сиожюзан взлетел на воздух. К половине двенадцатого редут Нирюзан, ключ обороны, оказался в руках японцев.

Форт Хунчин в Порт-Артуре после взятия города

Одновременно с Хасегавой 2 батальона 14-го полка заняли редут Рокубозан. Два эскадрона кавалерии стояли в охранении у деревни Кокатон. Около семи утра на них набрела какая-то китайская часть, пытавшаяся, скорее всего, уйти как можно дальше, шума при этом производя как можно меньше. Кавалеристы так обрадовались возможности повоевать вместе со всеми, что сорвались в погоню рассыпной лавой. Китайцы резво рванули в горы, и лихим японским рубакам в тот день удача не улыбнулась. Этот комичный эпизод ярче всего показывает, насколько китайцам хотелось защищать Люйшунькоу… К полудню внешняя оборонительная линия перестала существовать.

Ояма перенес наблюдательный пункт, а затем и весь штаб в форт Нирюзан — наиболее уцелевший из всех. 1-й дивизии было приказано занять город и форты левого крыла. 12-й бригаде предстояло отрезать китайцам путь к отступлению по восточному берегу, а кавалерии — по западному. Попытка группировки генерала Сюя прорваться на север через учебное поле была сорвана артиллерией Ямадзи, которая в упор расстреляла китайцев разрывными картечными снарядами, позже ставшими известными как «шимоза».

Пометим на полях: именно этот боевой эпизод позже считался едва ли не самым главным в штурме Люйшунькоу, а Ямадзи — естественно! — главным победителем китайских войск в этом героическом сражении. Поскольку военных корреспондентов в японских войсках не было, а цензура прессы была абсолютной, в донесениях как японских, так и китайских военачальников можно найти примеры немыслимой отваги и гениального предвидения. Малейшая попытка соотнести все это с реальностью немедленно встречалась в штыки, чуть ли не как национальное оскорбление. Но по прошествии времени все встало на свои места. Из этой войны вышли и великие японские военные, и выдающиеся китайские политики. Но — в который раз! — приходится говорить: это тема другого исследования.

В четыре тридцать пополудни Ояма доложили: 2-й пехотный полк без сопротивления занял порт, городские кварталы и форт Огонзан, 3-й батальон 15-го пехотного полка занял все остальные форты левого крыла. Поддержка артиллерией 4-х полевых батарей была, в сущности, не нужна, поскольку никакого сопротивления в городе японцам не оказали.

Тут мы подходим к самому спорному моменту во всей войне, а именно: ужасной резне, которую якобы учинили японские солдаты в захваченном городе. Еще раз подчеркну: все данные об этом событии — только по военным источникам, как японским, так и позднейшим китайским.

Как утверждают японские источники, на рыночной площади были выставлены на шестах головы казненных японцев. Это привело их в ярость, и они отомстили проклятым китайцам. Установить точное число жертв не представляется возможным, но счет шел на сотни, при этом убивали главным образом мужчин призывного возраста, предполагая в них переодетых солдат вражеской армии. Вот как об этом писала газета «Владивосток» в номере от 20 ноября 1894 года: «Лондон. После занятия Порт-Артура, найдя много трупов пленных японцев с отрубленными головами и изувеченными, японцы стали действовать беспощадно. Произошла общая резня. Много китайских солдат и несколько японцев, искавших спасения в море, были захвачены миноносками и расстреляны» И далее, в специальном выпуске той же газеты (тогда такой выпуск назывался «прибавлением») за 27 ноября: «Японские солдаты в Порт-Артуре разграбили город, перебили почти всех жителей, многие китайские пленные были раздеты и расстреляны, некоторым вспарывали животы, иных расчленяли. Японцы утверждают, что население Порт-Артура участвовало в бою, стреляло из домов, чем и вызвало строгую над ними расправу». Эти сведения дошли до российского читателя более чем через месяц после самого события, когда безусловно выдающийся успех японцев необходимо было принизить любым способом. Резня для этого подходила как нельзя лучше. Варвары, чего с них взять, Азия-с!

Но дело в том, что китайцы были способны на такую же резню, если не еще похлеще. В этом мир убедится через пять лет, во время Боксерского восстания. Что касается Люйшунькоу, то веселые денечки накануне сдачи крепости, когда было выпито все, что было найдено, и разграблено все, что было спрятано, — вряд ли эта лихая неделька обошлась без взаимной стрельбы и поножовщины. В любом случае, факт резни мирного является признанным, но чьих рук это дело — темна вода во облацех. Правильнее всего будет предположить, что и тех, и других.

Участие флота в штурме Люйшунькоу было сугубо вспомогательным. В шесть утра 4 канонерки начали обстрел восточных береговых укреплений, несколько ответных выстрелов были неприцельными и большого вреда не принесли. К западным фортам флот не приближался. Ито дал вволю повоевать своим миноносцам: отряд из 23 вымпелов влетел на полном ходу в гавань, выпустил весь боезапас по берегу (где, откровенно говоря, никаких войск не было), потопил торпедами два поврежденных китайских корабля, стоявших у причальной стенки доков, и так же шустро ретировался. У выхода отряд встретили два крейсера, приданные для обеспечения необходимой артиллерийской поддержки, которые с важным видом постреливали в направлении доков и причальной эстакады. Никакого огня в ответ, естественно, не было.

На следующий день погода резко испортилась. Задул сильный западный ветер, море заштормило, и корабли ушли в Далянь. Через два дня, после снятия минных заграждений, вся японская эскадра прибыла в Люйшунькоу и встала у причальных стенок.

Войска под командованием генерала Ноги после недолгого отдыха были брошены на усиление Маньчжурской группировки.

Ли Хунчжан был лишен всех чинов, причем ему было разрешено оставаться в своей должности — сановника по делам Севера. Китай решил воспользоваться предложением, исходившим от английских Ротшильдов, о реализации 4 %-ного займа в 1 200 000 фунтов стерлингов золотом. Состоявший на китайской службе фон Ганнекен получил поручение китайского правительства о формировании стотысячной армии, которой командовали бы европейские офицеры. Много офицеров, преимущественно немцев, принято на китайскую службу.

17 ноября из Адена в Китай вышел крейсер 1 класса Gibraltar — 7000 тонн водоизмещением и с машинами мощностью в 10 000 лошадиных сил. Англия существенно наращивала свою военно-морскую группировку на Дальнем Востоке.

Взятие Люйшунькоу — переломный момент войны. Победа уже была предрешена, и речь могла идти только об условиях, на которые согласится победитель — Япония. Европейские государства и США начали лихорадочный поиск путей сохранения собственных интересов в резко изменившейся ситуации. Последовало несколько предложений о перемирии, высказанных европейскими посредниками. Японцы от них наотрез отказались — было бы нелепо думать иначе!

А победители делали выводы из сложившейся ситуации.

Успешные действия войск во многом обусловлены тем, что китайцы панически боятся воевать с японскими войсками. Японские офицеры, особенно высшего звена, еще не осознали до конца, что интересы соседа в бою гораздо важнее, чем забота о собственном соответствии самурайскому званию. Кавалерией японцы командовать не умеют, куда ее девать в бою — не представляют. Несомненно, лучшими частями японской армии являются пехота и артиллерия. Флот способен решать совместные с сухопутными войсками задачи, командиры кораблей зарекомендовали себя выше всяких похвал. У флота даже появились свои «корабли-герои», и первый из них — конечно, канонерка «Акаги».

Политические последствия взятия Люйшунькоу были на порядок значимее, чем военные. После захвата крепости и военно-морской базы правительство Японии получило реальную возможность указывать китайскому правительству условия мирного договора. И главным их территориальным приобретением, согласно этому договору, должен будет стать Ляодун. И — об этом пока не говорили громко — Формоза. Конечно, Формоза!

Канонерская лодка «Акаги» — первый корабль — герой японского флага

 

Глава четырнадцатая

НА СОПКАХ МАНЬЧЖУРИИ

В то время, когда 2-я армия штурмовала Люйшунькоу, 1-я продолжала свое движение на северо-запад, в общем направлении на Мукден. Ей предстояло пройти большую горную страну по отвратительным дорогам или вовсе без дорог, не в самое лучшее время года и еще при этом сражаясь с китайскими войсками. Сопротивление китайцев именно в этот период войны стало впервые приносить ощутимые плоды.

Китайские войска в беспорядке отступали на север к Фынхуанчену и на юг к Дагушаню. 1-я японская армия разделилась. Одна ее часть должна была любым способом обеспечить безопасность тылов 2-й армии, занятой операциями на Ляодунском полуострове, вторая — дойти до реки Ляохэ, считавшейся наиболее серьезной естественной преградой на пути к Мукдену.

5-я дивизия генерала Нодзу должна была наступать через Фынхуанчен, а 3-я дивизия — через Сюянь и Си- мучен к Хайчену. В дальнейшем вся армия должна была атаковать Ньючжуан — главный торговый город в долине нижнего течения реки Ляохэ.

Наиболее серьезными трудностями в решении этой задачи для японцев были трудности ландшафтные и климатические. Значительное плоскогорье, пересеченное нескольких местах горными цепями и далеко не везде проходимое, лежало у них на пути. В ноябре в этих горах уже вовсю властвует зима, ветреная и бесснежная. Артиллерия и обозы могли пройти далеко не по любой дороге. Надо отдать должное, японские части к зиме подготовились изрядно. Армия была в полной мере обеспечена теплой одеждой: шинелями и теплым бельем, для лошадей были предусмотрены зимние подковы. Для размещения на биваках были предусмотрены теплые сборные бараки. Казалось, и зима доблестной армии микадо не помеха.

Японские кавалеристы на берегу Ялу

Главная квартира японской армии находилась в это время непосредственно на берегу Ялу, в Антунге, то есть по сути на границе Кореи и Китая.

Начав движение на север, японские войска предполагали, что Фынхуанчен, в котором сходились все дороги от корейской границы, придется брать с боем. Но этого не произошло, Фынхуанчен оказался сожжен и брошен китайскими войсками. Китайская армия продолжала отступать двумя колоннами: меньшая отходила к Ньюжучану, а большая — непосредственно в горы Феншуйлинга на соединение с Ляоянской группировкой китайских войск. Эти войска представляли определенную опасность для правого фланга китайских войск, поэтому генерал Нодзу счел необходимым их отбросить как можно дальше на север, прежде чем идти к Хайчену.

Для выполнения этой задачи была назначена 10-я бригада 5-й дивизии, которой придали две горные батареи. Бригаде пришлось догонять резво отступавших китайцев, но успеха японцы не имели. Отступление в горах очень способствует обороне: обойти отступающие войска невозможно, навязать им бой — сложно. Мало того, при малейшей возможности можно контратаковать. Что и попытался сделать китайский генерал, командовавший отступающими частями, заняв перевал Мотиелинг у Ланьшаньгуаня. 25 ноября японцы заняли перевал и деревушку, китайские войска ушли в долину Тайцзыхэ. Там они никакой опасности для японских войск собой не представляли. Простояв на высотах неделю, японцы убедились в том, что китайские войска после понесенных потерь небоеспособны, и в начале декабря, когда морозы перевалили за двадцать градусов, 10-я бригада вернулась к Фынхуанчену.

Здесь прозвенел первый звонок, известивший о том, что китайцы тоже кое-чему научились за несколько месяцев войны. Не без помощи немецких советников китайцы сумели нащупать слабое звено в японской армии: неумение воевать кавалерией. 12 декабря два полка китайской кавалерийской бригады, укомплектованной главным образом монголами, атаковали позиции японцев у Фынхуанчена. Оборонявшихся впервые за войну японцев спасло только отсутствие у китайцев артиллерийской поддержки и неудачно выбранное время атаки: около полудня. Поднятая по тревоге бригада с трудом смогла отбить налет кавалеристов.

В японской армии появились первые больные и обмороженные. Жестокий ревматизм свалил генерала Ямагата, и командование 1-й армией принял генерал Нодзу. Свою дивизию он передал генералу Оку. В середине декабря на этом направлении активные боевые действия приостановились.

Тем временем генерал Кацура со своей 3-й дивизией преследовал китайцев, отступавших к Дагушаню и могущих доставить массу неприятностей Ляодунской 2-й армии. Но о своих подозрениях генерал Кацура как-то запамятовал сообщить китайскому командующему, и тот, ничтоже сумняшеся, не стал задерживаться в Дагушани, направляясь прямо в Хайчен. Тем самым полностью сняв угрозу тылам 2-й армии, сам того не поняв. Японцы подтянули тылы и неспешно продолжили наступление на Хайчен, точно зная, что теперь китайские войска не соединятся. 12 декабря утром — в тот самый день, когда китайская кавалерия атаковала японцев у Фынхуанчена — Кацура начал бои за Хайчен, запиравший выход с гор в долину Ляохэ. Главная роль и в этом сражении принадлежала японской артиллерии, которая обстреляла сначала инпани, потом главную дорогу, словно указывая китайцам возможный путь их отступления. Китайские части после недолгого сопротивления отступили от Хайчена по бездорожью, откатываясь к северо-востоку. При этом огромные запасы продовольствия и фуража уничтожены не были и попали к японцам в качестве ценного трофея. Кацура разместил в городе всю дивизию — как оказалось, не напрасно. 18 декабря вечером кавалерийская разведка донесла, что к городу со стороны Ньюжучана наступают значительные силы китайцев — разведчикам показалось, что целая армия. Утром 19 декабря Кацура вывел из города дивизию, намереваясь дать встречный бой китайской армии. Авангард, состоявший из 3 батальонов, 1 эскадрона и 3-х батарей 5-й пехотной бригады, в 14 километрах западнее города нарвался на китайскую оборону. Оборона была построена грамотно: в центре позиции — деревня Кунгваси, защищенная полевыми укреплениями. Справа позицию прикрывал густой лес, слева — река Хайченхэ. Оборону держали 11 тысяч солдат и офицеров, в центре позиции располагались 2 батареи новейших орудий. Атаковать их было совсем непросто. Кацура сосредоточил силы всей дивизии и принял решение как следует подготовить наступление. Китайцы начинали серьезно сопротивляться японским войскам, и это сильно настораживало. Японский генерал так и не решился атаковать китайские позиции в лоб. Вся артиллерия дивизии, значительно усиленная за счет китайских орудий, взятых в Хайчене, вела непрерывный артобстрел китайской позиции целый день. После одиннадцатичасовой канонады в центр позиции была брошена японская пехота. Искореженное снарядами поле сделало для китайцев невозможным применение кавалерии, и одним броском пехота продвинулась вплотную к китайским позициям в центре, у Кунгваси. Позиция была расколота, после чего китайцы благоразумно не стали дожидаться окружения и отступили к Ньюжучану. Кацура оставил в Кунгваси небольшой отряд, а главные силы отвел обратно в Хайчен. Генерал отметил, что китайская оборона впервые серьезно задержала наступление японских частей, и легкая война первых месяцев потихоньку становилась и труднее, и серьезнее. Впервые японские войска понесли потери, сравнимые с китайскими. Впервые китайцы приняли условия артиллерийской дуэли и искали возможности использовать против японцев свои преимущества.

Как раз к этому моменту группировка 2-й армии под командованием генерала Ноги, приданная на усиление 1 — й армии, вышла с ней на соединение в районе Гайпина. 10 января 1895 года генерал взял город, который обороняли необученные новобранцы. Реального сопротивления ему не оказали. Из занятого города в Хайчен был отправлен взвод телеграфистов. Через три дня связь между двумя японскими армиями была установлена. Через некоторое время штаб 1-й армии был переведен из Антунга на реке Ялу в Хайчен. На захваченной китайской территории японцы вводили гражданское управление, подчиненное командованию обеих армий. Такое самоуправление было организовано в Антунге, Даняни, Цзиньчжоу.

Но в январе 1895 года наступление японских армий приостановилось. Некоторые китайские историки указывают причиной этого возросшее сопротивление китайских войск и изменения в управлении вооруженными силами, о чем будет сказано ниже. Но сопротивляться особенно было некому: японцы прочно закрепились на занятых рубежах на линии Хайчен — Гайпин — Ляодунский полуостров, угрожая Мукдену, и не предпринимали никаких наступательных действий. Пройдя более 600 километров от реки Ялу через горы, японские части были сильно измотаны и требовали отдыха. Проблемы снабжения опять вышли на первое место, особенно в снабжении продовольствием. Из-за суровой зимы в армии появилось огромное количество заболевших, простуда и горная лихорадка косила людей тысячами. К первому января 1895 года по докладу командующих армиями общее число заболевших достигло 18 000. Лазареты были переполнены, армия по сути потеряла боеспособность. Но главная задача была выполнена: китайские войска были полностью разгромлены, и до весны, когда могли ожидаться пополнения японских войск, китайцы были совершенно не способны что-либо предпринять. Они сумели собрать более 200 тысяч новобранцев для защиты Пекинского направления, однако реально эти тысячи ничего не смогли бы сделать. Война на сопках Маньчжурии замерла.

Тем временем в Пекине страсти накалились до предела.

После падения Люйшунькоу стало ясно, что Ли Хунчжан всеми вооруженными силами руководить не может. 2 декабря императорским указом глава цзунлиямыня принц Гун был назначен главнокомандующим китайскими вооруженными силами. Ему переподчинялись абсолютно все войска в стране, губернаторы провинций теряли право управления войсками на своей территории. Указ был чрезвычайно суров: смертной казни без суда и следствия подлежали как солдаты, которые не желали подчиниться, так и вельможи, которые не желали уступать командования. В тот же день император объявил о создании комитета обороны, членами которого были назначены принц Гун, принц Цин и другие лица, всего шесть человек. Главной задачей этого органа было осуществление верховного командования вооруженными силами Китая подобно тому, как это делалось Главной ставкой японской армии. Но в реальности этот орган не оправдал возложенных на него монарших упований. В составе комитета не было ни стратегов — военных, ни стратегов — политиков. Главным занятием его чиновников было перечитывание донесений Ли Хунчжана и генералов и попытки дать какие-то умозрительные рекомендации на основании своего положения. Его создание никак не улучшило реального положения на фронтах, но возможности искать виноватых в происходящем появились замечательные. Именно этим занятием и озаботились в Пекине в первую очередь. Первым виноватым был назначен сановник по делам Севера вице-король Ли Хунчжан. А кто же еще?

После падения Люйшунькоу и Хайчена стало очевидным, что одна лишь Северная армия и флот неспособны противостоять японцам. Был издан указ о перемещении в район боевых действий Хунаньской, Хунань-Хубэйской и Аньхойской армий. Но это было не лучшим решением. Все эти армии были укомплектованы южанами, иные из которых ни разу в жизни не видели снега. Вооружение было аховым, командование — отвратительным. Никакого опыта ведения боевых действий с хорошо вооруженной современной армией у них не было. Армии попросту шли на убой и заморозку. Командующим этими объединенными армиями был назначен наместник провинций Цзяньси, Цзяньсу и Аньхой Люкунь И. Одним из его заместителей был назначен вице-губернатор провинции Хунань У Дачэн, бывший советник Ли Хунчжана по военным делам, хорошо знавший обстановку в Корее и Маньчжурии.

Авторская ремарка. Рассуждая о патриотизме, можно договориться до зеленых кроликов. При этом, как правило, патриотами назначают тех, кто нужен, а не тех, кто им был в действительности. Среди китайских военачальников патриотами часто называли абсолютную бездарь, но близкую к правящим кругам. У Дачэн, старый опытный вояка, ничего другого в жизни не умевший, воевал за Цинскую империю всю жизнь. Он пришел на эту войну добровольно, осознавая, что его знания и опыт будут очень востребованы в сложной для страны обстановке. О нем почти не знают, хотя он и ему подобные и есть настоящие патриоты своей страны.

После падения Люйшунькоу в Пекине более всего опасались, что японцы двинуться на север, на Мукден и Юнлин. Опасения усилились после взятия Хайчена, стоявшего на дороге Шанхайгуань — Мукден. В силу этих обстоятельств новым армиям была поставлена задача вернуть Хайчен любой ценой. В середине января китайские войска попытались начать наступательную операцию, однако выбить японцев из Хайчена не удалось. А на север они сами двигаться не могли. Война перешла в бои местного значения.

Тем временем в Главной ставке японской армии в Хиросиме генштабисты пытались найти выход из ситуации, в которой оказалась 1-я армия. Напомню: именно перед ней стояла задача занять Мукден и двигаться на Пекин, чтобы диктовать условия мирного договора китайскому императору в его тронном зале. Совершенно непредвиденные обстоятельства, возникшие в зимней Маньчжурии, сильно меняли предыдущие намерения: армия чихала, сморкалась и маялась суставами. После довольно длительных дискуссий ставка решила не брать Пекина — по крайней мере, в обозримом будущем. Направлением главного удара становился Шаньдунский полуостров, военно-морская база Вэйхайвэй и Главный канал, по которому шла доставка риса с юга в Пекин. Главным трофеем войны теперь рассматривалась Формоза.

Для осуществления замысла требовалось сформировать новую армейскую группировку — 3-ю армию, которой предстояло брать Вэйхайвэй. Причем самое позднее к концу зимы, пока китайцы не собрали сильных резервов, а у оппозиции внутри страны не прорезался голос и не появилось желание посчитать военные расходы… Японской армии нужны были только победы!

Тем временем в Пекине обвинения Ли Хунчжана во всех смертных грехах достигли своего апогея. Императрица уже не могла его защитить так, как делала это раньше. Политические противники Ли Хунчжана сумели войти в ближний круг императора Дэ Цзуна, занять места в Государственном совете и тем самым значительно ослабить сановника по делам Севера. Начиная с сентября, после падения Пхеньяна, доносы и обвинения начали поступать в Госсовет тысячами. Каждое из посланий требовало строжайшего наказания Ли Хунчжана, но в них ни словом не упоминалось о тщательном изучении причин военного поражения и ничего не предлагалось для того, чтобы изменить положение к лучшему.

Пометим на полях: реально оценку китайскому командованию так и не дали. После войны Ли Хунчжан был назначен виноватым, на него всех собак вешали. После Боксерского восстания в стране наступил полный разброд и шатание, которое продолжалось вплоть до Синхайской революции 1911 года. Было просто не до изучения причин поражения в войне. А после 1911 года революционный Гоминьдан обвинял во всем императорскую систему государственной власти. Так что виноватых было найдено множество, а причины поражения Китая выявлялись главным образом японскими исследователями. В социалистическом Китае об этом поражении вспоминать было не принято, а история войны писалась для того, чтобы найти (или придумать) достаточное число героев, которые могли бы служить примером патриотизма. И лишь спустя сто с лишним лет после войны войну начинают изучать беспристрастно и основательно.

После падения Люйшунькоу императорским эдиктом Ли Хунчжан был разжалован с оставлением в должности, но лишен шарика на головном уборе. Эдикт гласил:

«Полученный от Ли Хунчжана доклад о падении Люйшунькоу вызвал у нас глубокую скорбь и гнев. Ввиду того, что этот сановник допустил нераспорядительность и не принял мер к оказанию помощи, мы, движимые чувством возмущения, повелеваем разжаловать Ли Хунчжана с оставлением его при исполнении служебных обязанностей, но лишить его права ношения на головном уборе знака его высокого достоинства. Столь снисходительная мера наказания налагается в надежде, что Ли Хунчжан верной службой искупит свою вину. В настоящее время, когда обстановка становится все более напряженной и над всеми портами морского побережья нависла угроза, Ли Хунчжану вменяется в обязанность лично выехать в Дагу и Бэйтан для тщательной инспекции и принятия самых строгих мер, не допуская в дальнейшем медлительности и нерешительности, дабы не навлечь суровой кары…».

Назначение Лю Куньи командующим всеми армиями к востоку от Шанхайгуаня было еще одним шагом для лишения Ли Хунчжана реальной власти: фактически он отстранялся от командования сухопутными силами Китая. 25 января 1895 года вызванный в столицу наместник провинций Юньнань и Гуйчжоу Ван Вэныиао был назначен на должность помощника сановника по делам Севера, что означало дальнейшее ограничение полномочий Ли Хунчжана. Всем при дворе было ясно, что окончательная отставка недалека.

Подчиненные Ли Хунчжану генералы тоже не избегли жестокой кары. Наиболее жестокому наказанию был подвержен Вэй Жугуй — самодур и солдафон, ничего в военном смысле из себя не представлявший. Его солдаты, войдя в Корею, занялись мародерством. После поражения под Пхеньяном Вэй Жугуй был арестован, осужден и обезглавлен. Вслед за Вэй Жугуем понесли наказание Е Чжичао, Гун Чжаоюй. Первый был сразу же разжалован, поскольку именно его обвинили в поражении под Сонхваном и Пхеньяном. Второй обвинялся в том, что, будучи командующим военно-морскими и сухопутными силами в Люйшунькоу, бежал с поля боя. Оба были арестованы и впоследствии приговорены к смертной казни с предварительным тюремным заключением. Большинство других генералов и офицеров, участников сражений под Цзюлянем, Хайченом, Ньючжучаном, Цзиньчжоу, Далянем, Люйшунькоу были разжалованы. Чжао Хуайи, Вэй Жучен, Хуан Шишинь и другие были отданы под суд. Были разжалованы также И Кэтан, Сун Цин и У Дачен за то, что не смогли добиться военных успехов. Не подверглись наказаниям только Не Шиен, Ма Юйкунь и еще несколько офицеров, прославившихся своей храбростью и пользовавшихся большим авторитетом среди своих солдат. Особенно выдвинулся Не Шичен, назначенный вместо Е Чжичао на пост командующего войсками провинции Чжили.

Вопрос об ответственности за поражения постепенно приобрел размеры серьезной внутриполитической проблемы. Сторонники активной военной политики, те, кто настаивал «наступать на Токио», перед войной не смогли усилить своего влияния на высшую власть. Однако группировка, возглавляемая заместителем министра церемоний Чжи Жуем, терпеливо ждала своего часа. С первыми же поражениями «воители» воспряли духом и начали обвинять Ли Хунчжана в изначально неправильной внешней политике, плоды которой оказались столь плачевными. К противникам Ли Хунчжана присоединились главные интеллектуалы страны — профессора Ханьлиньской академии, первым среди них был лектор Вэнь Тинши. Сперва выступления чиновников были направлены только против сановника по делам Севера и его военачальников, которые несли ответственность за военные поражения, но зимой, когда военные действия замерли, они начали настаивать на реорганизации Государственного совета. В конечном счете им удалось поставить на ответственные посты в Государственном совете своих сторонников. После этого они повели наступление на императрицу Цы Си, обвиняя ее в искажении воли императора и в защите компрадора Ли Хунчжана, подкупленного русскими (!). Они сумели настоять на сокращении ассигнований на юбилейные празднества по случаю шестидесятилетия Цы Си. Императрица была вне себя, но вынуждена была согласиться, поскольку общественное мнение было явно не на ее стороне. Общественное мнение в Госсовете выражал Вэн Тунхэ, который был учителем молодого императора Дэ Цзуна. Вместе с профессорами Ханьлиньской академии он оказывал серьезное влияние на молодого императора, и старался всячески ослабить влияние Цы Си. Императрица не осталась в долгу и распорядилась закрыть канцелярии императора, которыми руководил Вэн Тунхэ. Но тут император показал, кто в Китае хозяин: в течение одного дня все канцелярии были открыты вновь, а императрица отменила свое решение постфактум.

Скрытое недовольство императрицей, накапливавшееся в обществе до войны, вылилось в открытое падение ее авторитета в ходе войны. С конца декабря в Государственный совет начали поступать доносы уже на самое императрицу.

28 декабря фуцзянский цензор Ань Вэйцзюй писал в своем донесении на имя императора: «Среди народа и чиновников как в Китае, так и за границей нет таких, кто не ненавидел бы Ли Хунчжана лютой ненавистью и не желал бы его гибели. К тому же имеют хождение и такие обывательские толки, что мнение о желательности мирных переговоров якобы исходит от вдовствующей императрицы и что евнух Ли Ляньин поддерживает ее в этом… Коль скоро вдовствующая императрица уже давно вверила управление страной императору, как может она по-прежнему вмешиваться в решение государственных дел? Однако императорский двор запуган Ли Хунчжаном и не углубляется в тщательный анализ происходящего».

Раскол двора на сторонников мира и войны сложился окончательно к новому 1895 году. Ранее искавшие себе поддержки группировки сошлись в жестокой схватке в императорском дворце. Каждая группировка выражала интересы различных политических элит: военная — элиты традиционалистов, полагавших Китай незыблемым и непоколебимым, мирная — реформаторов и обновленцев, считавших необходимыми значительные внутренние изменения в стране.

Не следует, однако, понимать, что сторонники партии мира выступали за немедленную капитуляцию перед Японией. Нет, они были готовы продолжать войну до тех пор, пока она была практически возможна — с тем, чтобы добиться мира с Японией на приемлемых условиях и использовать это мирное время для своего развития. Естественно, при этом вся традиционная элита лишалась не только своего влияния в политике, но и своего имущественного положения. Военной партии нужна была «патриотическая война до победного конца за Великую Поднебесную Империю», в которой традиционалисты платили бы гибелью многих тысяч людей во имя торжества своей идеи. Собственно схватка противоборствующих группировок предполагала то, как будет идти развитие Китая после войны.

Ли Хунчжан, как один из лидеров мирной партии, активно изыскивал возможности заставить Японию закончить войну как можно скорее, и таким образом, чтобы воспоследовавший мир был достаточно гарантирован третьей силой. Такой силой сановник по делам Севера видел Россию. Однако в полной мере надежды Ли Хунчжана не оправдались.

Его встреча с посланником Кассини и секретарем посольства Павловым состоялась еще 12 октября. Напомнив о джентльменском соглашении с Ладыженским десятилетней давности, а также напомнив о заверениях самого Кассини относительно того, что русское правительство не признает оккупации Кореи третьей страной, Ли Хунчжан подчеркнул, что безразличие, проявляемое Россией, несмотря на оккупацию японскими войсками всей корейской территории, противоречит этим заявлениям. Соблаговолит ли его превосходительство господин посланник дать этому соответствующие разъяснения? В ответ Кассини заявил, что ситуация изменилась, поскольку Япония и Китай находятся в состоянии войны, а это определяет нормы международных отношений. Однако он подчеркнул, что русское правительство не будет молчать, если после заключения мира между Японией и Китаем японская армия будет длительное время оставаться на Корейском полуострове. Ли Хунчжан заявил, что японские вооруженные силы в Корее могут угрожать России точно так же, как Китаю, но посланник на это не прореагировал. Тогда Ли Хунчжан сказал, что, по сведениям из Кореи, японцы намерены оккупировать Корею навечно и поступить с нею также, как десять лет назад Франция поступила с Аннамом. Ли Хунчжан подчеркнул, что эти действия будут представлять серьезную угрозу как для Китая, так и для России. Кассини ответил на это, что Япония вряд ли сможет оккупировать Корею, поскольку это маленькая страна, не имеющая для этого реальных ресурсов. В дальнейшей беседе Ли Хунчжан осведомился относительно прецедентов заключения перемирия между странами Европы, поскольку китайская дипломатия не имела опыта подобных действий. Кассини дал соответствующие разъяснения, при этом осведомившись, не собирается ли Китай заключить мирный договор с Японией? Сановник по делам Севера ответил, что в данной ситуации мирный договор не может быть заключен. Кассини согласился с тем, что в условиях совершенного превосходства Японии на суше и на море говорить о заключении мира для Китая невыгодно, но, если Япония продолжит свои боевые действия, не будут л и условия мирного договора, который неизбежно придется подписывать, еще более тяжелыми для Китая? На это сановник ответил, что подписание мирного договора будет зависеть от условий, которые будут выдвинуты победившей стороной, и в свою очередь спросил, не согласится ли посланник Кассини взять на себя посредническую миссию для заключения перемирия, если Китай об этом попросит? Кассини разъяснил, что, являясь дуайеном дипломатического корпуса в Пекине, он мог бы обсудить этот вопрос с посланниками Англии, Франции, Германии и Италии. Если согласие будет достигнуто, то эти дипломаты обратятся к своим правительствам с тем, чтобы они известили своих представителей в Японии о намерении Китая. Ли Хунчжан возразил, что в заключении мирного договора заинтересованы только Россия и Англия — кстати, английский посланник уже предлагал свои услуги в этом направлении. Поэтому он считает, что, если бы русский посланник обратился за инструкциями к своему правительству а затем вступил в переговоры с японским министерством иностранных дел через русского посланника в Токио, то это произвело бы больший эффект. Однако Кассини не согласился с этим предложением, поскольку не счел возможным предпринимать какие бы то ни было сепаратные действия, не считаясь с дипломатическим корпусом в Пекине.

Пометим на полях. Можно предположить, что России мир в Китае был действительно предпочтительнее войны. Но китайский сановник не мог понять одной очень важной вещи: Россия не следовала даже собственной выгоде, если в том же была заинтересована Англия. Полувековое соперничество в Азии не могло предполагать никакого союзничества. Формирование российско-франко-германской коалиции предполагало именно противостояние Англии в ее стремлении к мировой гегемонии. Поэтому Россия и не выступила на стороне Китая — пусть не военным, но хотя бы политическим путем. С другой стороны, англичане со временем сумеют отплатить России за эту «услугу»: именно Англия первой признает приоритеты Японии на Дальнем Востоке. И в Русско-японскую войну Англия не станет вмешиваться по тем же причинам…

Из разъяснений посланника Кассини стало понятно, что правительство России приняло решение придерживаться строгого нейтралитета, о чем и проинструктировало своего посланника. Активного вмешательства в конфликт от нее не следовало ожидать.

Сановник по делам Севера был глубоко разочарован. О своей встрече он подробно доложил императрице. Императрица также пребывала в разочаровании. Празднование ее юбилея прошло чрезвычайно скромно.

Конец года в Пекине проходил сумбурно. Фон Ганнекен вместе с Г. Детрингом настоятельно рекомендовал принцам как можно скорее приобрести у Чили семь военных кораблей с экипажем, срочно сформировать стотысячную армию и отвести войска из Маньчжурии на оборонительные рубежи у Пекина. Императрица настаивала на создании инспекции государственной обороны, а император — на получении английского займа в миллион фунтов. Однако общий паралич военного управления был налицо. Многочасовые обсуждения ничего не меняли, решений не было, директивы войскам не уходили.

После взятия японцами Хайчена ситуация стала катастрофической. Император получил телеграмму из Мукдена, подписанную двадцатью двумя хранителями императорских могил. Они просили срочно рассмотреть вопрос о мирных переговорах. Двадцать два чиновника решились громко заявить о том, о чем втайне думали все чиновники и военные в стране — одни с яростью, другие со злорадством, третьи с надеждой. Угроза над могилами всей императорской династии заставила Пекин понять: война проиграна. Нужно искать мир…

 

Глава пятнадцатая

ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД СЕВЕРНОГО ФЛОТА

После принятия решения о том, что наступления на Пекин не будет, главной недорешенной проблемой войны оставался китайский Северный флот. Взятие Вэйхайвэя становилось последней операцией японских войск на материке.

Япония также понимала, что вести войну дальше теми же темпами уже не получится. Расходы на войну, утвержденные чрезвычайной сессией парламента в размере 150 миллионов иен, как-то быстро закончились. Брать кредиты Япония не хотела, хотя предлагали многие. Кроме того, Англия недвусмысленно намекнула устами своего посланника в Японии, что не заинтересована в дальнейшем продолжении войны. Рекомендации Англии состояли в том, чтобы потребовать от Китая гарантий независимости Кореи и компенсации расходов, понесенных Японией в ходе войны.

Япония была не готова обсуждать эти рекомендации. Во-первых, в октябре, когда англичане обратились с этими предложениями, Япония еще не представляла достаточно ясно, какие именно потери понес Китай. О том, что китайская армия не способна к сопротивлению, стало ясно лишь после падения Люйшунькоу и Хайчена, а китайского флота японцы опасались вплоть до падения Вэйхайвэя в феврале 1895 года. Но полемика с англичанами была бы несвоевременной и довольно опасной. Поэтому срочно созванные чиновники Министерства иностранных дел во главе с самим министром после консультаций с Ито составили следующие «мирные намерения».

Корея должна пользоваться полной самостоятельностью и независимостью. Военные расходы Японии должны быть компенсированы полностью. Японии должны быть предоставлены те же привилегии, которыми пользуются в Китае коммерсанты европейских стран и США. И наконец, главное: к Японии должны отойти южная часть Мукденской провинции, включая Люйшунькоу и Далянь, весь остров Формоза и острова Пэнхулендао. Напомним: был еще только октябрь, поэтому все перечисленные в намерениях территории только предстояло занять своими войсками. Сколько на это потребуется времени и, следовательно, какие на это будут затрачены деньги, было неясно. Поэтому проект мог рассматриваться только как намерения Японии. Однако тот факт, что в эти намерения входила аннексия стратегически важных и важнейших территорий, не могло не насторожить англичан.

Пометка на полях. Есть основания утверждать, что именно тогда, переступив через себя, англичане сообщили об этом намерении России, поскольку именно ее безопасность при этом затрагивалась в наибольшей степени. Россия, однако, продолжала подозревать Англию в качестве своего наиболее серьезного конкурента на Дальнем Востоке и не высказала никаких намерений в связи с этой информацией. Но без внимания ее не оставила: Кассини в Тяньцзине уже знал, что может ожидать Китай в случае, если Япония реализует свои намерения. Недаром он намекал Ли Хунчжану, что чем дольше Китай отказывается от заключения мира, тем более тяжелыми могут быть условия его заключения.

Завершение войны теперь для Японии было не менее важным, чем для Китая. Коль скоро Пекин пока оставался недостижимым, необходимо было занять те территории, которые предполагалось аннексировать. И уничтожить китайский флот. Его предполагали уничтожить в Люйшунькоу, но не удалось. Теперь предстояло брать Вэйхайвэй. Северному флоту Китая предстоял его последний парад.

Военная база Вэйхайвэй была заложена в 1880 году, одновременно с Люйшунькоу, по замыслу того же Ли Хунчжана. База и порт располагались на северном побережье полуострова Шаньдун. Бухта Вэйхайвэй имеет в длину более пяти с половиной, в ширину — более четырех с половиной километров. С востока она защищена островами Ликунг, а с севера — каменистой косой, выходящей далеко в море. Материковый берег скалистый и обрывистый, высота обрыва иногда достигает ста метров. У самого города берег пологий, с хорошим песчаным пляжем. В бухту вели два прохода — западный и восточный. Восточный проход заметно шире западного, более 2,5 километров шириной. Проходы были заминированы, кроме того, в узких местах перегорожены бонами, соединенными тремя рядами параллельных стальных тросов, которые поддерживались на воде рядом поперечных бревен.

База была защищена системой фортификационных сооружений различного типа и назначения. Восточная группа укреплений состояла из 5 долговременных фортов, вооруженных 20-ю орудиями крупного калибра. На острове Лиукунг 4 укрепления и на острове Ятау 1 укрепление, на которые приходилось еще 14 крупнокалиберных орудий. Вся система обороны насчитывала 15 фортов, вооруженных 61 крупнокалиберным орудием, главным образом Круппа и Армстронга. Кроме крупнокалиберных пушек, на фортах были установлены пушки мелких калибров и пулеметы. Перед войной все укрепления были достроены и являлись самыми современными во всем Китае. Как представлялось, были они достаточно надежными и оборонять их можно было достаточно долго. Как и в Люйшунькоу, береговые укрепления не были достаточно мощными, хотя подходы к военной базе с суши также были защищены. Сам город Вэйхайвэй был окружен стеной, которая, впрочем, была более декоративным украшением, чем фортификационным сооружением.

Гарнизон крепости состоял из 9 000 человек. Отдельный полуторатысячный отряд занимал позицию, прикрывавшую дорогу из Шунченга к Вэйхайвэю, две с половиной тысячи солдат занимали форты восточной группы, 3 000 — в фортах западной группы, около 2 000 — на островах. Из общего числа в 9 000 примерно 6 000 были хорошо вооружены и достаточно обучены, остальные — новобранцы из Шаньдуня, совершенно не обученные.

На рейде Вэйхайвэя стояла вся Северная китайская эскадра адмирала Дин Жучена, состоявшая из двух больших броненосцев «Тинг-юен» и «Чженг-юен», броненосных крейсеров «Лай-юен» и «Кинг-юен», крейсера с броневой палубой «Чжинг-юен», крейсера «Цзи-юен», минного крейсера «Куанг-пинг», учебного судна «Вэй-юен», 6 канонерских лодок и 12 миноносцев.

В отличие от Люйшунькоу, бухта была широкой и глубоководной, закрытой от ветра, что позволяло флоту осуществлять маневрирование и давало, таким образом, возможность использовать корабли для обороны базы. При этом им не было необходимости выходить за линию боновых заграждений, а артиллерийский огонь они могли вести прицельно и эффективно.

Однако для этого нужны были исправные корабли. После побоища у Ялу практически всему флоту, а более всего броненосцам был необходим капитальный ремонт и перевооружение. Без плавучих доков, оставшихся в Люйшунькоу, осуществить ремонт не представлялось возможным. Для инспекции китайского флота в Вэйхайвэй был направлен все тот же неутомимый фон Ганнекен и ревизор приморской провинции Гуаньси Ху Тифань, который достаточно разбирался в предмете проверки. Для разбора результатов проверки в Тяньцзинь Дин Жучан решил идти в составе эскадры из шести вымпелов. По прибытии в Тяньцзинь фон Ганнекен и Ху Тифань в один голос заявили, что в своем нынешнем состоянии флот совершенно небоеспособен. Более или менее плавающие корабли слишком малочисленны, чтобы из них можно было собрать действующее соединение. Встреча же этих кораблей с японским флотом будет означать для них неизбежную гибель. В результате было принято решение о том, что флот должен приложить все усилия для обороны Вэйхайвэя, но в море не выходить из опасения японского флота. Переход из Тяньцзиня в Вэйхайвэй 12 января 1895 года стал последним выходом в море Северного флота и его командующего. В помощь Дин Жучану был назначен советником английский моряк Джон Макклюр, капитан корабля «Цзиньлун», принадлежавшей английской пароходной компании в Дагу.

Тем временем японцы готовились к решающему сражению. Для взятия Вэйхайвэя было принято решение сформировать из 4-й и 6-й дивизий 3-ю армию, численностью около 27 тысяч человек. В задачу флота входила морская блокада Вэйхайвэя, конвоирование транспортов и всяческое содействие сухопутной армии.

8 января в Хиросиме началась погрузка 3-й армии на транспорты, которые по мере заполнения выходили на внешний рейд. 10 января 35 транспортов двумя колоннами, под охраной кораблей конвоя отправились в Люйшунькоу.

Операция по взятию Вэйхайвэя готовилась японцами в большой тайне. Японское верховное командование запретило иностранным военным агентам и корреспондентам японских газет, собравшихся в Цзиньчжоу, выезд из города до 22 января. Специально был пущен слух о том, что подкрепления следуют на усиление 1-й армии, которая якобы готовится наступать из Маньчжурии на Мукден и Пекин. Одновременно с этим специально сформированный отряд легких крейсеров и миноносцев с 8 января непрерывно беспокоил гарнизоны на юге Печелийского залива.

14 января японский конвой прибыл в Далянь. В течение двух дней на корабли была принята еще одна бригада, вся осадная артиллерия и штаб маршала Ояма, который был назначен командующим 3-й армией. 2-я за ненадобностью была расформирована: бригада Ноги вошла в состав 1 — й армии, одна бригада вместе с Ояма направлялась к Вэйхайвэю, а 12-я бригада оставалась гарнизонами в Цзиньчжоу, Даляне и Люйшунькоу. 16 января из разведки Вэйхайвэя вернулся крейсер, который донес, что флот находится в базе и никакой активности не проявляет.

19 января первый эшелон конвоя вышел из Даляне в направлении Вэйхайвэя. Конвой прикрывали крейсера и миноносцы.

Взятие Вейхайвэя

18 и 19 января японские крейсера бомбардировали Тенгчуфу, на севере Шаньдунского полуострова, пытаясь выяснить расположение его артиллерии и наблюдательных пунктов. Вход в бухту прикрывали два форта, вооруженные 6 и 8 дюймовыми крупповскими орудиями и мелкой скорострельной артиллерией. Противостоять японской артиллерии форты не смогли, хотя и попытались. После двухчасовой перестрелки они были подавлены, высадившийся десант в 2 000 человек захватил бухту и порт, прервав сообщения Вэйхайвэя с Пекином.

Теперь намерения японцев были ясны, но противодействовать им китайцы были уже неспособны. В 3 часа утра 20 января, в кромешной темноте и жуткой метели, обледеневшие корабли подошли к месту высадки десанта в бухту Юнченг, восточнее Вэйхайвэя. Китайские дозорные, размещенные в бухте, прозевали подход транспортов, и обнаружили корабли лишь после того, как метель утихла. Вся бухта была заполнена военными кораблями и транспортами, и в шлюпки уже садились десантные команды. Вместо того, чтобы сообщить о высадке японцев, «героические китайские парни» выкатили на берег несколько полевых орудий и открыли огонь по шлюпкам. Те немедленно отошли на безопасное расстояние, а дальномерщики крейсеров быстро засекли китайские пушки после чего корабельная артиллерия подавила их несколькими залпами. После этого шлюпки с десантом высадились совершенно беспрепятственно, но один из китайских артиллеристов сумел скрыться в темноте и добраться до Вэйхайвэя. Высадка десанта перестала быть тайной, фактор внезапности был утерян.

Высадка между тем продолжалась. Первыми на берег были высажены 200 морских пехотинцев, которые заняли город Шунгчен — практически без сопротивления с китайской стороны. В городе японцы устроили плавучий пирс от берега до берега, что должно было облегчить разгрузку с транспортов артиллерии и лошадей. На берегу начали строить склады для помещения запасов и прочих сооружений промежуточной базы.

Метель закончилась, установилась ясная погода при спокойном море. К часу пополудни весь авангард 3-й армии был на берегу. Японцы учли опыт высадки на Ляодуне, собрали для высадки практически все шлюпки в Люйшунькоу, доставили шлюпки из Японии и взяли на буксир два десятка китайских джонок, как нельзя лучше подходящих для таких задач. В следующие два дня прибыли остальные эшелоны конвоя, и 25 января большая часть армии разместилась в Шунгчене.

2-я бригада генерала Ниси высадилась в заливе Ниухайчу северо-западнее Вэйхайвэя. Она отрезала китайцам единственный путь отступления на Пекин. На юг отступать китайцы не могли, там были непроходимые горные хребты.

Войска из Шунгчена вышли двумя колоннами: правая пошла по самому берегу и, подойдя через три дня к деревне Паонхэ, заняла ее. Левая колонна направилась южнее, высылая отдельные отряды для наблюдения за дорогами, ведущими в Чифу, Ниухайчу и в южные города, откуда к китайцам могли бы подойти подкрепления. Флот содействовал задачам первой колонны.

Перекрыв китайцам пути отхода, колонны соединились для совместной атаки фортов, однако попытки авангардов взять форты 26 и 27 января закончились неудачей.

Утром 30 января северная колонна главных сил 3-й армии разделилась на 2 отряда. Один из них, наступавший против левого фланга китайцев, играл отвлекающую роль. На них было обращен огонь фортов, в то время как отряд на правом фланге китайцев атаковал укрепления с юга. После недолгого сопротивления форты были заняты.

Оборонявший форты Дай Цзунцянь был гражданским чиновником, которому было поручено оборонять Вэйхайвэй. Первым делом он поссорился с адмиралом Дин Жучаном, и вся его дальнейшая деятельность состояла из действий назло адмиралу. Этот вояка даже не вынес с позиций орудийные замки, что позволило японцам впоследствии использовать орудия. Он тоже покончил жизнь самоубийством.

Японцы очень быстро вышли к Вэйхайвэю. Этот город пришлось атаковать и с суши, и с моря. Китайская артиллерия береговых фортов развернулась на юг и начала обстрел японских войск и кораблей. Китайские крейсера подошли к бонам и тоже открыли артиллерийский огонь.

В это время японский флот был разделен следующим образом. Один отряд держался у западного выхода с рейда, главные силы держались в 20 милях от восточного входа. Для помощи атаковавшим войскам был выделен отряд из 8 крейсеров, корветов и канонерских лодок. Миноносные отряды расположились между островом Киминг и восточным входом. Место высадки стерегли три корвета.

Главной целью атаки японцы наметили те форты, подходы к которым могла прикрыть корабельная артиллерия. Один батальон был выведен в тыл фортам, чтобы отрезать китайцам пути отступления.

Две роты захватили форт С почти без сопротивления китайцев. Ценность этого форта, помимо его артиллерийской позиции, была еще и в том, что именно на нем находилась подрывная станция южной банки минного заграждения. Провода были немедленно перерезаны, мины превратились в чугунные болванки, утопленные в ледяной воде. Следом за этим фортом были взяты форты D и Е. По мере занятия фортов орудия перенацеливались на те, которые еще не были захвачены. Очень скоро по оставшимся у китайцев фортам F и G вели огонь все остальные форты, крейсеры «Нанива» и «Акицушима» и полевая японская артиллерия. Эти форты были разрушены более других. Защитники форта попытались выйти на соединение с моряками, которых Дин Жучан послал на помощь защитникам фортов, но в скоротечном бою с двумя ротами японской пехоты они были перебиты. Спастись вплавь в ледяной воде удалось лишь троим солдатам.

Взятие Вэйхайвэя, японская гравюра

К полудню все береговые форты были в руках японцев. Флот был вынужден отбиваться и от японских кораблей, и от японских войск в собственном тылу. Наступал последний парад Северного флота.

Адмирал Ито начал атаку бухты в 14 часов. Корабли с артиллерией самых крупных калибров кильватерной колонной подошли к восточному проходу мимо острова Лиукунг. Китайские корабли вели артиллерийский огонь, однако Ито держал дистанцию, и китайские снаряды не достигали цели. Кроме артиллерии китайцев, Ито серьезно опасался минных заграждений. К боновому заграждению попытались подойти мелкосидящие миноноски, но китайцы не дали им приблизиться. Миноноски присоединились к главным силам флота у западного прохода в бухту. Попытка артиллерийской атаки китайских фортов артиллерией крейсеров «Чиода», «Фузо», «Хийей» и «Такашихо» успеха не принесла: садившееся солнце светило прямо в японские дальномеры. В то же время китайцы получили реальную возможность обстреливать китайские корабли. Посчитав это преимущество для себя опасным, крейсера благоразумно не стали приближаться на дистанцию выстрела.

Два дня неблагоприятной погоды задержали штурм Вэйхайвэя. Только 2 февраля погода наладилась, и Ито вышел в море для обстрела островных фортов и китайских кораблей. Продолжали держаться и некоторые из северо-западных фортов, но они были проблемой армии.

Ояма, оценив обстановку, разделил атакующие силы. 4-я дивизия должна была взять город и порт, а 2-я бригада — северо-западные форты.

Но штурма не получилось. Под покровом метели гарнизон Вэйхайвэя накануне ночью ушел вдоль берега в Чифу. Около десяти утра представители городских сословий открыли ворота и встретили японцев поклоном. Для взятия фортов, таким образом, появились дополнительные силы. 4-я дивизия и 2-я бригада овладели северо-западными фортами за два часа.

К 3-му февраля все береговые форты оказались в руках японцев. Флот и острова были блокированы и с суши, и с моря. Ито продолжал тревожить китайский флот и форты на островах, производя быстрые артиллерийские атаки и вынуждая китайцев расстреливать боезапас, пополнять который не было возможности.

3-го февраля ночью отряду миноносцев удалось разрушить часть боновых заграждений. Появилась возможность произвести минную атаку китайских кораблей непосредственно в бухте. В ночь с 4 на 5 февраля две канонерки подошли опасно близко и открыли огонь по китайским кораблям. Корабли обратили на них весь возможный огонь своей артиллерии. Пока шла перестрелка, 2 минных отряда по 5 миноносцев в каждом, пробирались к боновому проходу вдоль южного берега. Расчет был в том, чтобы подойти к проходу не ранее 3 ночи, когда зайдет луна.

Маневр исключительный по сложности японским миноносцам удался лишь отчасти. Три корабля выскочили на камни, на рейд вышли только семь миноносцев. Два уклонились сильно влево, чтобы обойти китайские малые корабли и шлюпки, которые выдавали себя светом в иллюминаторах и факелами на носу. Эти корабли сумели подойти к китайской эскадре достаточно близко, но остальные миноносцы отряда слишком рано повернули вправо и были обнаружены китайцами. По ним немедленно открыли огонь.

Тем не менее, японские командиры не отказались от минной атаки. Однако две торпеды, выпущенные по «Тинг-юену», прошли мимо. Миноносец попытался выскочить с внутреннего рейда, но не рассчитал инерции облегченного корабля (без веса торпеды он стал легче на треть) и выскочил на камни у берега. Миноносец № 9 атаковал тот же «Тинг-юен» более удачно: одна из торпед, выпущенная с дистанции пистолетного выстрела (60 метров) попала в цель и взорвалась. «Тинг-юен» лег на грунт с креном на левый борт. Миноносец № 9 попытался уйти, но сосредоточенным огнем с нескольких кораблей китайцам удалось пробить паровой котел, повредить рули. В корпусе зияли многочисленные пробоины. На помощь «девятке» подошел миноносец № 19, который снял с него оставшихся в живых моряков, и направился с ними к эскадре Ито.

Атака остальных миноносцев успехом не увенчалась. Как выяснилось впоследствии, обледеневшие из-за брызг выходные отверстия торпедных труб не давали возможности выстрелить минами. Огонь китайских кораблей велся главным образом из мелкокалиберных пушек и пулеметов, прожектора не применялись. Ни один китайский миноносец, кроме «девятки», серьезных повреждений не получил.

Потопление «Тинг-юен»

Вторая минная атака была назначена на следующую ночь. Готовились к ней, как к смертельному бою: команду уволили на берег, вечером устроили общий прощальный обед. Все корабельное имущество, от корабельных карт до личных бумаг, было сдано на транспорты. На миноносцах остались только портреты императора и корабельные кумирни. Командир отряда капитан-лейтенант Мичибара Какуэй вместе с командирами миноносцев поднялся на форт С, откуда лучше всего был виден проход. Разрушенная часть бона резко отличалась от цельной, обмороженной льдом.

Отряд из 5 миноносцев направился к проходу, однако «семерка» была вынуждена вернуться: здоровенный кусок льда погнул винт. 4 оставшихся миноносца сумели пройти боновый проход около 4-х утра, когда зашла луна. Китайцы явно ожидали нападения: линия сторожевых судов, ярко освещенная, перегораживала бухту, с острова Лиукунг бил сильный прожектор. Но миноносцы сумели пройти незамеченными: луч прожектора несколько раз пересекал миноносец № 23, но ни разу не задержался. Обойдя линию сторожевых судов, миноносцы разделились: два миноносца ушли в восточную часть бухты, и два — в западную, где еще днем был зафиксирован броненосец «Чженг-юен», старая зубная боль адмирала Ито.

Миноносцы были обнаружены, когда уже развернулись для атаки. № 23 подошел к броненосному крейсеру «Лай-юен» и выпустил в него две торпеды, одна взорвалась. Следом за ним еще две торпеды выпустил миноносец, шедший за № 23 в кильватер. Одна торпеда попала в тот же «Лай-юен», вторая взорвалась от удара о грунт. От взрыва утонул небольшой транспорт, пришвартованный к борту крейсера. Погибло более 170 человек, миноносцы ушли с рейда благополучно.

Другая пара миноносцев, № 13 и № 11, не нашла броненосца «Чженг-юен». № 11 повернул направо и пошел вдоль острова: обнаружив учебный корабль «Вэй-юен», стоявший у пристани, миноносец выпустил в него торпеду и потопил. № 13 продолжал искать «Чженг-юен», и ушел с рейда, когда уже начало светать, не выпустив ни одной торпеды.

Наутро 7 февраля Ито решил атаковать форты на островах, поскольку флот больше не мог оказывать им помощи. С рассветом японская эскадра разделилась на три отряда: главный и первый вспомогательный отряды открыли огонь против батареи на Лиукунге, остальные — против форта на Ятау и оставшихся еще боеспособными китайских кораблей. Тактика была все та же: встать на циркуляцию, попеременно громя бортовыми залпами китайские укрепления из одной точки. Командиры маневрировали ходами, поэтому весь рейд заволокло дымом.

Воспользовавшись этим обстоятельством, все 12 китайских миноносцев прорвались на рейд по западному проходу. «Матсушима» обнаружил их в дистанции 5 кабельтовых и резво отскочил к востоку, приготовившись отражать минную атаку. Но, к вящему изумлению японских командиров, миноносцы и не думали атаковать! Отряд повернул к западу и задымил в сторону Чифу. Ито предположил, что китайские миноносцы либо не вооружены, либо у них обледенели трубы торпедных аппаратов, как это было у японцев в ночь первой атаки. «Иошино» и «Нанива» обошли миноносцы с моря и начали их обстреливать. Тогда все миноносцы, за исключением самых больших, выбросились на берег. Два оставшихся пытались укрыться в Чифу, но, видя, что «Иошино» их нагоняет, последовали примеру предыдущих. Китайские команды сумели добраться до берега.

Бомбардировка китайских укреплений мало что дала: японцы заставили замолчать только одно орудие. Но обстрел с береговых фортов, захваченных у китайцев, был намного эффективнее: снаряд китайского же орудия попал в крейсер «Чжинг-юен» и пробил борт у ватерлинии. Через час крейсер затонул.

Было принято решение прорваться на внутренний рейд и добить китайский флот в его собственной базе.

Для прохода всего флота необходимо было полностью разрушить боновое заграждение. В ночь с 8 на 9 февраля паровые катера и баркасы с крейсеров с подрывными командами на борту были направлены к бонам. Работая всю ночь топорами и пироксилиновыми шашками, подрывники сумели разрушить заграждение наполовину, но для прохода всей эскадры этого было недостаточно. Две следующих ночи из-за снегопада работы не продолжались, японские корабли продолжали обстреливать китайский флот и береговые укрепления.

Капитуляция китайского флота. За китайскими офицерами видны английские советники

Положение китайцев в Вэйхайвэе после 10 февраля стало критическим. Войска начали роптать. 11 февраля вечером Дин Жучан получил сообщение от Ли Хунчжана о том, что подкреплений не будет. Флот нужно попытаться перевести в другую базу. Это был крах.

Дин Жучан решил капитулировать на выгодных для себя условиях. 12 февраля китайская канонерка под белым флагом передала японскому адмиралу условия капитуляции. Японцы согласились отпустить всех китайских моряков, но потребовали сдачи порта со всеми учреждениями и арсенала. Дин Жучан принял эти условия и покончил жизнь самоубийством — принял яд. Одновременно с ним покончили жизнь самоубийством комендант острова, начальник гарнизона и командир броненосца «Тинг-юен». Командование принял англичанин Макклюр. 13 февраля Макклюр капитулировал китайским флотом перед японцами.

14 февраля японский флот вошел в гавань Вэйхайвэя. В руки японцев перешли все форты на островах, все ценные портовые сооружения и корабли Северной китайской эскадры: броненосец «Чженг-юен», броненосный крейсер «Кинг-юен», крейсер «Цзи-юен», минный крейсер «Куанг-пинг» и 6 канонерских лодок.

3-я армия осталась у Вэйхайвэя. Все укрепления были исправлены инженерами и саперами, восстановлены и вооружены. В городе было введено гражданское управление, местным жителям было разослано объявление, призывающее их вернуться к обычным мирным занятиям.

Падение Вэйхайвэя по сути означало конец войны на континенте. И японцы, и китайцы были готовы к мирным переговорам. Одни как победители, другие — как побежденные.

 

Глава шестнадцатая

ДОЛГАЯ ДОРОГА К МИРУ: ОТ ХИРОСИМЫ ДО СИМОНОСЕКИ

Миром заканчиваются все войны. Причем умение воспользоваться военной победой в полной мере далеко не всегда соответствует искусству одерживать победу. Россия, например, всегда умела побеждать, но плодами ее побед побежденные часто пользовались разумнее, чем победитель…

Первыми озаботились необходимостью заключения мира между завоевавшимися странами в Англии. Ожидания разгрома Японии не оправдывались, японский флот в Желтом море чего хотел, то и творил, того и гляди, война может коснуться Шанхая, что ставило под прямую угрозу торговые интересы Великобритании. Ее доля — 65 % китайской внешней торговли. Такие интересы требуют любых усилий для своей защиты! Кроме того, настроения в китайском обществе были таковы, что приходилось серьезно опасаться политического переворота, что привнесло бы еще более нежелательный хаос во внутреннюю жизнь страны. Если бы японцы взяли Пекин и низложили правящую династию, страна бы попросту распалась, и плодами этого распада немедленно воспользовались бы. В первую очередь — Россия.

Пометим на полях. Английское министерство иностранных дел всегда славилось прекрасными аналитиками. Опасения английского посланника, высказанные в тесном кругу доверенных лиц цзунлиямыня, в полной мере сбылись в 1911 году, когда один сотник Забайкальского казачьего войска, будущий атаман Григорий Михайлович Семенов, фактически в одиночку сумел захватить власть в Урге, что впоследствии дало основание России признать независимость Монголии от Китая.

Стремясь избежать пагубных последствий, министр иностранных дел лорд Кимберли 6 октября 1894 года направил английским послам в России, Германии, Франции и Америке указание выяснить, согласны ли правительства этих стран участвовать в совместном вмешательстве в японо-китайский конфликт в качестве посредников. Условия мира — возмещение Китаем военных расходов Японии и гарантии великих держав относительно независимости Кореи.

9 октября германское правительство ответило, что по этому вопросу необходимо знать и даже руководствоваться мнением России — страны, непосредственно граничащей и с Китаем, и с Кореей. Что касается самого германского правительства, то оно считает такое вмешательство преждевременным. В ответе американцев говорилось, что Америка желает сохранить престиж обоих государств и восстановить мир на условиях, которые не были бы унизительными для Кореи. Была выражена готовность участия в переговорах. Правительство России согласилось на посредничество, но заявило, что для этого необходимо получить санкцию императора. Ответ французского правительства был весьма расплывчатым.

Соответствующие указания были даны и посланникам в Токио и Пекине. 8 октября чрезвычайный и полномочный посланник Великобритании в Японии сэр Бэзил Трэнч посетил министра иностранных дел Муцу и вручил ему телеграмму лорда Кимберли. Текст телеграммы гласил: «Согласно ли японское правительство принять следующие условия восстановления мира: великие страны гарантируют независимость Кореи, японскому правительству возмещаются военные расходы». При вручении телеграммы посланник устно сообщил следующее: «Я имею указание выяснить точку зрения правительства Японии относительно данной телеграммы и получить от Вас ответ как можно быстрее. Если японское правительство намерено выдвинуть контрпроект, я должен немедленно доложить об этом своему правительству. Указанный проект предложен нами после обсуждения с заинтересованными державами». Муцу заявил, что с телеграммой нужно ознакомить правительство, и попросил отсрочки. Проведенный им в течение нескольких дней зондаж посланников «заинтересованных стран» показал, что они ни сном ни духом не знают об английских предложениях, из чего следовало, что никаких указаний на этот счет от своих правительств они не получали. Ито понял, что его попросту берут на пушку, и никакого единства стран в этом вопросе нет. Выдвинутые им через неделю «контрпредложения» выглядели следующим образом.

Китай признает независимость Кореи. В качестве гарантии невмешательства во внутренние дела Кореи он уступает Японии район Люйшунькоу — Далянь. Японии возмещаются ее военные расходы. Китай заключает с Японией договор, базирующийся на договорах, заключенных им с европейскими государствами. Второй вариант — великие державы гарантируют независимость Кореи, Китай уступает Японии остров Тайвань, возмещает военные расходы, заключает с Японией договор, базирующийся на договорах, заключенных им с европейскими государствами. Наконец, третий вариант возможного соглашения предполагалось составить после того, как обстановка в Китае окончательно прояснится. Ответ английской стороне, который был дан 23 октября, в вежливой форме отвергал возможность обсуждения этих вопросов на неопределенный срок.

Пометка на полях. Премьер-министр Ито тоже находился под сильнейшим давлением японской партии войны, стоявшим за взятие Пекина и полный разгром Китая. Генералов мало интересовало, что на это может попросту не хватить денег, что в конфликт могут вмешаться третьи страны, что Япония попросту потеряет все плоды своих побед, если в Китае начнется смута. И только маршал Ояма был целиком и полностью на стороне Ито, поскольку, будучи не просто военным, а министром обороны, должен был думать не только о славе японского оружия, но и о цене победы.

Одновременно с посылкой инструкции японскому посланнику подобная же инструкция была направлена и О'Коннору, посланнику в Пекине. Ему предлагалось выдвинуть перед китайским правительством предложение о восстановлении мира на условиях, предлагаемых Англией и Японией. Английский посланник обсуждал эту тему с Ли Хунчжаном 10 октября, еще до падения Люйшунькоу. Ли Хунчжан согласился с этим намерением, но предложил повести речь прежде всего о временном перемирии, а не о заключении полномасштабного мира. Ли Хунчжан не доверял англичанам, поскольку сильно подозревал их в чрезмерных симпатиях к Японии.

13 октября О'Коннор посетил главу цзунлиямыня принца Гуна и предложил ему восстановить мир на условиях гарантий независимости Кореи и возмещение японцам военных расходов, потребовав дать ответ в тот же день. На следующий день это предложение обсуждалось в Государственном совете. Голоса разделились: сторонники мира настаивали на немедленном заключении мирного договора с Японией, поскольку японские войска стоят в нескольких переходах от Мукдена и под угрозой осквернения находятся императорские могилы. Сам принц Гун был готов принять условия англичан и склонял к этому императрицу Цы Си. Сторонники военной партии во главе в Вэн Тунхэ и Ли Хунцзао теряли позиции, но сдаваться не собирались. Конкретного ответа О'Коннор не получил.

После падения Люйшунькоу ситуация приобрела все признаки национальной катастрофы. Принц Гун послал своих представителей в Тяньцзинь для обсуждения ситуации с Ли Хунчжаном, и 10 ноября там было принято решение о направлении в Токио личного представителя сановника по делам Севера. Эта функция была возложена на начальника Тяньцзинской таможни, германского подданного Густава Детринга. Он свыше двадцати лет прослужил в китайских таможнях, был первым заместителем начальника всей таможенной службы Китая Роберта Харта. Был достаточно пронырлив и честолюбив. Принц Гун не возражал против его отправки. Был издан указ императора, в котором Детрингу предписывалось выехать в Японию и выполнить все, что ему поручал Ли Хунчжан. Чтобы придать этой миссии особое значение, по просьбе Детринга в указе было подчеркнуто, что ему присвоен ранг чиновника 1-го класса.

Представителем китайского правительства Детринг не являлся. Он был лишь представителем одного из самых высоких сановников, поэтому никаких полномочий или верительных грамот у него не было. Он был снабжен полуофициальным запросом в виде дипломатической ноты и личным письмом Ли Хунчжана к премьер-министру Ито Хиробуми.

20 ноября Детринг в сопровождении специального корреспондента лондонской газеты «Таймс» Александра Мичи выехал из Тяньцзиня. 22 ноября в Дагу он сел на коммерческий пароход «Лиюйхао», плававший под германским флагом, и 26 ноября прибыл в Кобе. Сойдя на берег, он нанес визит губернатору префектуры Хёго Суфу Кохэю, которому изложил цель своего прибытия. Он просил разрешения выехать в Хиросиму, где находилась Главная ставка. Перепуганный губернатор немедленно доложил о прибывшем посланнике министру внутренних дел, а тот — известил Муцу и Ито. Те запросили текст письма Ли Хунчжана, но после ознакомления с его содержанием потеряли всякий интерес к посланнику. Никаких полномочий для переговоров у него не было, он ничего не решал. Японцы сочли бесполезным тратить на него время. Тем более что военные успехи предоставляли возможность на будущих переговорах запрашивать большего.

28 ноября премьер-министр направил в Кобе со специальным поручением генерального секретаря кабинета министров Ито Миёдзи. Он сообщил губернатору для передачи Детрингу, что его миссия японской стороной отвергнута, и для ведения переговоров следует присылать людей, имеющих необходимые полномочия.

В это время обстановка в Китае изменилась. Американский посланник Чарлз Дэнби высказал готовность Соединенных Штатов принять на себя функцию посредника в японо-китайских переговорах. Специальной телеграммой принца Гуна Детринг был немедленно отозван в Тяньцзинь. 29 ноября Детринг покинул Японию.

Что касается американского посредничества, то у него есть своя предыстория.

Разноголосицей в лагере европейских правительств, не особенно готовых выступить посредниками в урегулировании конфликта, решили воспользоваться Соединенные Штаты Америки. Государственный секретарь США Уолтер К. Грэшем решил от имени президента Гровера Кливленда официально рекомендовать Японии и Китаю заключить мир. 6 ноября он направил по телеграфу соответствующие указания американским посланникам в Японии и Китае. В телеграмме чрезвычайному и полномочному посланнику США в Японии Эдварду Дану госсекретарь настоятельно рекомендовал намекнуть японскому правительству, что с каждой новой территорией, захваченной японцами, возрастает шанс вмешательства в конфликт третьих стран, что для Японии совершенно нежелательно. Уже после отправки телеграммы Грэшем узнал о том, что Китай настаивает на объединенном вмешательстве пяти великих держав, имея в виду европейские страны и США. Госсекретарь ответил посланнику, что это крайне нежелательно и США должны добиться единоличного посредничества.

Японцы размышляли неделю. Угроза вмешательства третьих стран была вполне вероятной, а боеспособность японской армии после марша от Ялу к Хайчену стремительно падала из-за огромного числа заболевших. После всестороннего обсуждения американских предложений 14 ноября Муцу получил согласие кабинета принять американское посредничество. 15 ноября министр иностранных дел попросил посланника Дана передать своему правительству, что если китайское правительство считает необходимым начать переговоры о мире, то оно должно сообщить об этом через американского посланника в Пекине.

Соответствующая телеграмма госсекретаря была направлена посланнику Дэнби в Пекин. К этому времени цзунлиямынь окончательно отказался от попыток привлечь к посредничеству европейские страны, и решил возложить роль посредника на США.

22 ноября цзунлиямынь поручил Дэнби начать непосредственные переговоры о мире с японской стороной через американского посланника в Токио. Ему же были сообщены условия, на которых Китай готов согласиться: возмещение военных расходов, размеры которых должна установить независимая комиссия, и гарантия независимости Кореи. 23 ноября эти предложения были переданы Муцу. Однако японцы их не приняли. Через ту же пару посланников Китаю был передан текст телеграммы японского МИДа: если Китай искренне желает достижения мира и назначит полномочного представителя, занимающего соответствующее положение, правительство Японии во время совещания представителей обеих стран декларирует свои условия прекращения войны.

Японцы знали, куда бить. За всю историю Китай ни разу не отправлял своих государственных чиновников за пределы страны для заключения мира! Китайцы задумались.

А Муцу продолжал бить Китай уже на дипломатическом фронте. О неготовности «варварских китайцев» следовать общепринятым нормам международного права сообщили в своих многочисленных интервью японские послы и посланники по всему миру.

3 декабря Дэнби передал принцу Гуну очередную ноту японцев, из которой явственно следовало, что если правительство Китая не примет условия Японии и не назначит своих представителей на переговоры, то у него остается два пути: либо отказаться от переговоров как таковых и ждать полного разгрома, либо заранее согласиться на любые условия, выдвигаемые Японией. То есть капитулировать безоговорочно. Но принять решение о назначении представителей на переговоры было выше сил китайских чиновников.

Как обычно в такой ситуации, Гун решил посоветоваться с сановником по делам Севера. К этому времени Ли Хунчжан уже получил доклад вернувшегося из Японии Детринга. Кроме доклада о своей провалившейся миссии, Детринг известил Ли Хунчжана о слухах, ходивших в Японии. Говорили о том, что сумма контрибуции может составить до 400 000 000 золотых иен, кроме того, японцы намерены аннексировать все оккупированные территории. Ли Хунчжан настоятельно рекомендовал Гуну принять японские условия и направить полномочных представителей на переговоры.

11 ноября цзунлиямынь вручил Дэнби свой ответ японскому правительству для передачи его по назначению. Там говорилось, что правительство Китая назначает министра, имеющего полномочия, указанные в ноте японского правительства, и дает ему распоряжение встретиться с полномочным министром Японии для ведения мирных переговоров. Местом конференции Китай хотел бы избрать Шанхай. Желательно заранее знать, когда именно Япония хотела бы начать мирную конференцию.

18 ноября в Пекине была получена ответная нота. В ней говорилось, что, если Китай назначит уполномоченных, Япония немедленно сделает то же самое, но местом конференции может быть только территория Японии. Япония заинтересована в назначении уполномоченных лиц самого высокого ранга.

Пометим на полях: более всего японцы желали получить в этом качестве Ли Хунчжана и принца Гуна, которых они видели самыми влиятельными китайскими политиками как во время войны, так и на перспективу после ее окончания. Многочисленные намеки на это цзунлиямынь не воспринимал, а никого другого Япония не приняла бы. В конечном счете, все вышло так, как замышлял Муцу в самом начале.

19 декабря американский посланник прибыл в цзунлиямынь для разъяснения китайским дипломатам смысла японских требований. Представителей посылать придется, иначе переговоров не будет. Посылать придется в Японию, поскольку место мирных переговоров определяет победитель. Лучше всего направить в качестве представителя китайской стороны Ли Хунчжана. Обещали подумать…

20 декабря Дэнби отправил своему японскому коллеге для передачи Муцу следующую телеграмму: «Для обсуждения условий мирного договора правительство Китая посылает в Японию уполномоченными сановника цзун- лиямыня, первого заместителя министра финансов Чжан Инхьуаня и второго заместителя военного министра и временно исполняющего обязанности военного губернатора провинции Хунань Шао Юляня. Им дано указание встретиться с уполномоченными Японии и вести переговоры. Китай надеется, что Япония незамедлительно назначит своих уполномоченных и установит время начала переговоров и что день назначения Японией уполномоченных должен быть днем начала перемирия между государствами. Китай предлагает избрать местом работы конференции Нагасаки».

Ответ поступил 26 декабря. В нем говорилось, что Япония готова назначить уполномоченных для ведения переговоров, местом их назначается город Хиросима, переговоры начнутся через сорок восемь часов после прибытия китайских уполномоченных. Правительство Китая должно известить правительство Японии о времени отправления своих уполномоченных. Если Япония и пойдет на перемирие на время конференции, то вопрос этот может быть обсуждаем только в ходе самой конференции.

Императорский указ, данный представителям Китая на переговоры, не давал им права подписи на документах и, по сути, не давал права заключить мир. Переговоры были обречены с самого начала, но заставить китайцев считаться с нормами международного права можно было, только сделав им очень больно. Что и произошло, в конечном счете…

30 января китайские представители прибыли в Кобе на канадском пароходе «Эмпресс оф Чайна». В Кобе их ожидал американский советник, назначенный по рекомендации госсекретаря, опытный дипломат Джон Фостер — дальний родственник будущего главы ЦРУ, Аллена Фостера Даллеса. В тот же день вся делегация — почти сорок человек — направилась в порт Удино на японском пароходе, а оттуда — в Хиросиму. На пути Хиросиму им сообщили, что с японской стороны уполномоченными на переговорах будут министр иностранных дел Муцу и премьер-министр Ито.

Первое заседание мирной конференции состоялось 1 февраля 1895 года в парадных апартаментах префекту- рального управления города Хиросима. Японцы настояли на том, чтобы языком конференции был язык победившей стороны.

Первая проблема возникла при обмене полномочиями. Японские полномочия, данные императором, были ясны и понятны: «…мы, веря в способности и талант премьер-министра сановника 1 — го ранга графа Ито Хиробуми и министра иностранных дел сановника 1-го ранга Муцу Мунэмицу, назначаем их полномочными министрами и даем право — каждому в отдельности и обоим вместе — вести переговоры с уполномоченными Великого Китая, самостоятельно принимать решения, заключить договор и скрепить его своими подписями и печатями».

Уполномоченные Китая предоставили верительные грамоты: «Настоящим сановник цзунлиямыня в ранге императорского секретаря заместитель министра финансов Чжан Иньхуань и чиновник 1-го класса военный губернатор провинции Хунань Шао Юлянь назначаются полномочными министрами для ведения переговоров в Японии». И все. Никаких прав относительно подписания мирного договора у китайцев не было.

Ито сразу отверг участие китайцев в переговорах. Во-первых, верительные грамоты — документ мирного времени. Во-вторых, переговоры не имеют смысла, поскольку у китайцев нет никаких полномочий на принятие решений. В-третьих, китайцы не имеют права подписи. И чем же, по их мнению, могут эти переговоры в таком случае завершиться?

Все попытки китайцев доказать свою правомочность разбивались о японскую непоколебимость, как волна о скалу. При этом японцы с точки зрения международного права были абсолютно правы! Два дня пребывания китайцев в Хиросиме ничего не дали. Попытки связаться с Пекином через американских советников ни к чему не привели: полномочий по телеграфу китайцы никогда не дали бы, а японцы — никогда бы их не приняли.

Видя безвыходность ситуации, 2 февраля Ито пригласил для приватной беседы китайского переводчика У Тинфана, который участвовал в переговорах при подписании Тяньцзиньского договора десять лет назад. Японский премьер разъяснил ему, что японцы не будут вести переговоры с людьми, не уполномоченными принимать решения. А ранг китайских представителей не таков, чтобы им могли доверить решения государственной важности. Если будут назначены представители соответствующего ранга, переговоры безусловно состоятся к удовлетворению обеих сторон. Эти слова Ито просил передать лично Ли Хунчжану. Тонкий намек на толстые обстоятельства!

4 февраля китайская делегация покинула Хиросиму. 6 февраля они прибыли в Нагасаки, ожидая парохода на Шанхай.

Американский посланник в Пекине был вне себя от ярости, когда узнал, что документ, определявший полномочия китайской делегации, был составлен без учета его рекомендаций. Прибывшие утром 4 февраля в американское посольство китайские чиновники выслушали немало неприятного. Но они с американцем говорили на разных языках! В прямом и переносном смысле слова. Предоставить право кому-то, кроме сиятельного императора, подписывать международный договор, и после этого сиятельный император и Госсовет должны будут с этим соглашаться?! В нормальной китайской голове конца девятнадцатого века это не умещалось… А по-другому не выходило никак! Было от чего сойти с ума.

Ситуацию, в которой он оказался, посланник в Пекине описал своему японскому коллеге в следующей телеграмме: «Можно защищаться против глупости, но, когда глупость сочетается со стремлением обмануть, невозможно даже попытаться защищать себя». Ни добавить, ни убавить…

12 февраля оба китайских уполномоченных сели в Нагасаки на пароход «Эрнест Симон» пароходной компании «Мессаджери Маритим» и отправились в Шанхай, куда и прибыли 15 февраля. Уже после падения Вэйхайвэя. Когда для достижения мира приходилось принимать все предложения Японии безоговорочно.

6 февраля принц Гун, принц Цин, члены Государственного совета в присутствии императрицы Цы Си обсуждали сложившуюся ситуацию. Требования японцев были вначале признаны совершенно неприемлемыми. Но, по здравом размышлении, стало ясно, что не принять эти условия еще более неприемлемо для Китая. После длительных обсуждений, согласований и уточнений был составлен документ о полномочиях нового уполномоченного на переговорах, в котором было предоставлено право решать, ставить подпись и давались гарантии последующей ратификации договора Китаем. Наука Дэнби не прошла даром. Партия войны скрипела зубами, но изменить ситуацию никак не могла: Вэйхайвэй был обречен, дорога на Пекин — открыта. По возвращении из Японии переводчик японской делегации У Тинфан смог доложить своему руководству о желании видеть представителем китайской стороны Ли Хунчжана. Это не встретило возражений, поскольку немыслимые полномочия, изложенные в указе императора, могли быть доверены только ему, так что его назначение было предрешено.

13 февраля Ли Хунчжану было направлено письмо. Вот выдержки из него:

«Ваши заслуги давно известны… ( в этом месте Ли Хунчжан мог бы многозначительно хмыкнуть или ухмыльнуться… Было от чего.  — М. К. ) Вы хорошо разбираетесь во взаимоотношениях между Китаем и иностранными государствами и являетесь наиболее приемлемой фигурой для всех держав. Именно на это намекает сегодняшнее послание Японии. Императорский двор пришел к глубокому убеждению, что в настоящее время для несения обязанностей, связанных с возложением на него всех полномочий, нет более подходящего лица, чем Ваше Превосходительство. В связи с вышеозначенным приказано вернуть Вам право ношения на головном уборе знака Вашего высокого достоинства (павлиньего пера) и снять ранее наложенное взыскание (разжалование с оставлением при исполнении служебных обязанностей), а также вернуть право ношения золотого мундира, после чего назначить полномочным министром 1-го класса для ведения переговоров с Японией и заключения мирного договора. Исполняющим обязанности наместника провинции Чжили и сановником по делам Севера назначается Ван Вэньшао.

Вам надлежит срочно прибыть в Пекин за получением инструкций, немедленно продумать весь круг вопросов, связанных с предстоящей миссией, для подробного личного доклада во время высочайшей аудиенции. Долг призывает Вас помнить о крайней опасности, таящейся в современном положении. И коль скоро так велики оказываемые Вам милости, Вам следует служить со всей искренностью, отбросив все сомнения, отказавшись от медлительности и нерешительности».

22 февраля Ли Хунчжан прибыл в Пекин и получил аудиенцию у императора Дэ Цзуна. От него желали услышать его точку зрения относительно предстоящих переговоров. Ли Хунчжан откровенно заявил, что денег на выплату 400 000 000 золотых иен в казне нет, поэтому отторжения территорий избежать не удастся. Нужно думать о том, какая территориальная жертва более приемлема. Это заявление вызвало яростные возражения главного врага Ли Хунчжана при дворе, Вэн Тунхэ, в ведении которого находилось министерство финансов. Он в самых резких выражениях заявил, что министерство сумеет найти деньги на выплату даже самого большого долга, но отторжения территорий нужно избежать, во что бы то ни стало. Но Ли Хунчжан теперь мог отыграться за все: никакие враги ему были не страшны, поскольку именно ему уже было поручено вести переговоры с Японией. Он вежливо предложил Вэн Тунхэ вместе с ним съездить в Японию, проветриться на морском ветерке и заодно отстоять свою сверхпатриотическую точку зрения. «Патриот» отказался, сославшись на отсутствие дипломатического опыта. Договорились о том, что отторжения территорий будут стремиться избежать всеми возможными способами, но в крайнем случае предложат Японии прибегнуть к посредничеству Англии и России в обсуждении этой темы. На том и порешили. Ли Хунчжан попросил императора разрешить ему взять с собой на переговоры своего приемного сына, Ли Цзенфана, который в свое время занимал пост китайского посланника в Токио и хорошо знал японский язык. Разрешение было дано.

На следующий день Ли Хунчжан встретился с посланниками США и Великобритании, а днем позже — с русским и германским посланниками. Однако все попытки привлечь их в качестве посредников или хотя бы сил поддержки закончились ничем. Все отказались от посредничества, указав на то обстоятельство, что Соединенные Штаты уже взяли на себя эту функцию. Это-то как раз Ли Хунчжана и не устраивало, поскольку прояпонская позиция США была общеизвестна.

На совещании у императора 25 февраля Ли Хунчжан настоял на своем праве подписать договор, если даже речь будет идти об отторжении территории. С этим были вынуждены согласиться и император, и принцы, а днем позже — и вдовствующая императрица.

Императорский указ от 3 марта гласил: «Ли Хунчжан предоставил на высочайшее имя доклад… В докладе говорится, что внимание японцев сосредоточено в особенности на вопросе о территориальных уступках. В современной крайне напряженной обстановке без согласия на обсуждение этого вопроса начать обсуждение этого вопроса начать переговоры невозможно. Ли Хунчжан считает, что он должен прилагать усилия, чтобы отстаивать каждый пункт в зависимости от его значения. Настоящая миссия Ли Хунчжана для переговоров с Японией касательно заключения договора есть вынужденная акция, предпринятая в силу нашего безвыходного положения. Императорскому двору известно, что обстоятельства очень серьезны и восстановление мира связано с громадными трудностями…». Иными словами, император всей стране давал понять: все, что сделает Ли Хунчжан — с моего ведома и согласия.

Полномочия Ли Хунчжана были определены императорским указом. Вот его полный текст.

«Ныне мы, движимые стремлением восстановить дружбу с Великой Японией, особо назначаем воспитателя наследника престола, старшего канцлера, наместника провинции Чжили и сановника по делам Севера, сановника 1-го класса Ли Хунчжана в качестве полномочного министра 1-го класса для ведения переговоров с полномочным министром Японии и выработки условий мирного договора, под которым он уполномочен поставить свою подпись. Надеемся, что наш министр, добровольно и искренне служа своей стране, приобретет заслуги своим внимательным и почтительным отношением к делу и, скрепив дружбу договором, оправдает оказанное ему нами доверие. Мы, лично ознакомившись с договором, утвердим договор, если найдем его удовлетворительным. Да будет так».

Эти полномочия, переданные японской стороне через американского посланника, вполне удовлетворили японскую сторону. 1 марта японский МИД известил, что местом переговоров назначен город Симоносеки префектуры Ямагути и что после предъявления китайской делегацией своих полномочий им будет предоставлено право пользоваться шифрованной связью.

По требованию японской стороны цзунлиямынь сообщил все подробности относительно китайской делегации. В состав делегации предполагалось включить 10 человек в качестве участников переговоров и советников, а также 50 человек для их обслуживания. В качестве юридического советника был приглашен все тот же Фостер.

5 марта Ли Хунчжан выехал из Дагу и 15 марта сел на пароход «Гуин», плававший под германским флагом. 19 марта китайская делегация прибыла в Симоносеки. Под гостиницу для китайской делегации был приспособлен бывший синтоистский храм Индзёндзи на улице Гайхин-мати. Именно там и поселилась китайская делегация.

Японскую сторону представляли те же Ито и Муцу. Первая встреча делегаций состоялась в три часа дня 20 марта 1895 года. Переговоры велись на английском языке, который хорошо понимали без переводчика оба руководителя делегаций.

Тотчас после проверки полномочий Ли Хунчжан предложил заключить перемирие и приказал китайскому переводчику Ло Фынлу зачитать на английском языке соответствующее заявление. Это заявление было для японцев неожиданным, и Ито заявил, что ответ даст на следующий день. Оставшееся время прошло в уверениях во взаимном уважении и почтении.

Второе заседание состоялось 21 марта в гостинице «Сюмпаро», в 2 часа дня. Ито дал ответ на предложение Ли Хунчжана о заключении перемирия. Япония была готова на перемирие, но при соблюдении определенных условий. А именно: японская армия оккупирует Дату, Тяньцзинь, Шанхайгуань и все расположенные в этих районах фортификационные сооружения, находящиеся в перечисленных пунктах китайские войска должны сдать японской армии все оружие и боеприпасы, железная дорога Тяньцзинь — Шанхайгуань будет контролироваться японскими военными властями. Эти условия были более чем суровы. После некоторой полемики Ли Хунчжан снял вопрос о заключении перемирия и перешел непосредственно к обсуждению вопроса об условиях мира. Вечером он сообщил телеграммой в цзунлиямынь, что японцы не намерены прекращать военные действия и следует ожидать их наступления в направлении Шанхайгуань — Дагу — Тяньцзинь. Цзунлиямынь, ознакомившись с этими требованиями, рекомендовал делегации отказаться от обсуждения перемирия и перейти непосредственно к обсуждению условий мирного договора.

Третье заседание состоялось в той же гостинице 24 марта в 3 часа дня. На этом заседании Ли Хунчжан сообщил об отказе обсуждать вопросы перемирия. Ито согласился начать переговоры о мирном договоре, но потребовал гарантий ратификации договора, упомянув о том, что Китай до сих пор не ратифицировал множество из заключенных им договоров. Ли Хунчжан заявил, что эти претензии не по адресу и попросил ознакомить китайскую делегацию с мирными предложениями японской стороны. Ито обещал представить их на следующий день.

Однако на следующий день Ли Хунчжан не смог принять участия в переговорах. 24 марта около половины пятого вечера на него было совершено покушение. Когда экипаж Ли Хунчжана приблизился к гостинице и остановился напротив мелочной лавки, располагавшейся в доме № 20 по улице Гайхин-мати, к нему приблизился молодой человек, одетый в дорогое японское платье, похожий на ненормального. Он выстрелил из револьвера в Ли Хунчжана. Пуля попала в лицо, второй раз ему выстрелить не дали: нападавшего скрутил находившийся рядом ефрейтор жандармерии Абэ Цунэдзиро. Японские жандармы и несколько прохожих подхватили Ли Хунчжана и перенесли его в гостиницу, где ему была оказана первая помощь его личным медиком Линь Ляньхуэем и французским врачом на китайской службе Эдмоном Тобасом. Рана внушала большие опасения: напомним, антибиотиков тогда еще не существовало, и даже не смертельная рана могла привести к сепсису. Именно от заражения крови несли самые большие невосполнимые потери в госпиталях того времени.

Преступником оказался Кояма Тотаро, 1869 года рождения, без определенных занятий. Он признал свою вину полностью, заявил, что сообщников у него не было. Суд состоялся уже на следующий день. На суде он заявил, что давно собирался убить Ли Хунчжана, которого считал главным виновником всех войн на Дальнем Востоке. Он был признан не до конца вменяемым.

После этого чрезвычайного происшествия были сняты со своих постов губернатор провинции Ямагути Хара Ясутаро, начальник полиции Гото, несколько рядовых жандармов, ответственных за безопасность делегации.

Это покушение поставило переговоры на грань срыва. Получив известие о покушении, Ито и Муцу лично прибыли в гостиницу, встретились с сыном Ли Хунчжана и выразили ему соболезнование. Муцу высказал намерение дать согласие на немедленное прекращение боевых действий.

Получив сообщение о покушении, император был чрезвычайно опечален тем, что среди его подданных нашелся подобный злоумышленник. 25 марта он издал специальный эдикт. В нем, в частности, говорилось: «Я должен был обеспечить представителю Китая безопасность и прием, не затрагивающий престижа его страны, в связи с чем властям было приказано не допускать никаких упущений. Но, к сожалению, нашелся злоумышленник, который ранил представителя Китая. Я глубоко скорблю о случившемся. Настоящим я объявляю свою волю государственным чиновникам и всему народу и строго предупреждаю о недопустимости таких беззаконных действий в будущем. Я надеюсь, что больше такого ущерба престижу нашей страны нанесено не будет».

24 марта глубокой ночью, не дожидаясь утра, заместитель начальника Генерального штаба Каваками Какуэй командировал в Симоносеки начальника полевой санитарной службы генерал-лейтенанта медицинской службы Исигуро Тютёку и начальника главного тылового госпиталя генерал-лейтенанта медицинской службы Сато Сусуму. Вместе с ними по высочайшему повелению императрицы Акинори в Симоносеки были направлены две медицинские сестры из японского Красного Креста, которым были переданы повязки из бинтов, сделанные руками самой императрицы.

Прибывшие 25 марта в Симоносеки японские хирурги осмотрели Ли Хунчжана и обработали рану. Через четыре дня воспаление спало, а через две с половиной недели после ранения Ли Хунчжан смог принять участие в работе конференции.

Во время его болезни переговоры вел Ли Цзынфан, которому были предоставлены полномочия полномочного представителя Китая на переговорах.

Проект мирного договора был передан китайской стороне 2 апреля. Он состоял из 11 статей. Основное его содержание сводилось к следующему.

Китай признает полную независимость Кореи. Китай уступает Японии следующие территории:

1. Южную часть провинции Мукден и острова, расположенные в заливе Бохай.

2. Весь остров Тайвань и принадлежащие к нему острова.

3. Острова Пэнхулендао.

Китай выплачивает Японии компенсацию за военные расходы в размере 300 000 000 таможенных лянов, что составляет 450 000 000 золотых иен — пятью взносами в год. Китай обязуется заключить с Японией новый договор, по примеру тех, которые заключены с европейскими странами и Америкой. Для постоянного проживания японских подданных открываются семь китайских городов: Пекин, Шаши, Сяньтянь, Чунцин, Учжоу, Сучжоу, Ханчжоу. Японские корабли получают возможность заходить в Кантон, Ичан, Сянтань. Товары, ввозимые японскими гражданами, облагаются фиксированной таможенной пошлиной в 5 % от стоимости. Японские подданные не платят в Китае пошлин, налогов, арендной платы за складские помещения. Японские подданные имеют право на строительство промышленных предприятий на территории Китая и могут ввозить необходимое для этого оборудование. Для обеспечения гарантированного выполнения этого договора японские войска временно оккупируют Мукден и Вэйхайвэй, расходы по их содержанию несет китайская сторона.

Японцы перегнули палку. Настало время советника Форстера. И он нашел выход. Переданный текст японских предложений был немедленно сообщен посланникам европейских государств. И те недвусмысленно заявили, что Японии придется поумерить аппетиты. Но официально этого не заявили, ожидая окончания переговоров и итогового документа.

После очень долгих и трудных переговоров, уступок и согласований, проверок и перепроверок, на шестом заседании конференции 17 апреля договор был подписан. Практически все требования Японии были подтверждены, в том числе об аннексии Тайваня и временной оккупации Вэйхайвэя. В тот же день было принято решение о продлении перемирия до 8 мая и о необходимости ратифицировать договор обоими императорами до этого срока.

В тот же день конференция завершилась, и полномочные представители обеих делегаций покинули Симоносеки.

Война закончилась.

 

Глава семнадцатая

АННЕКСИЯ ТАЙВАНЯ

О том, что Тайвань представляет серьезный интерес для Японии, в Пекине и Тяньцзине хорошо понимали. Поэтому и здесь были проведены определенные мероприятия. На Тайване постоянно находились части Гуаньсийской армии, укомплектованной главным образом наемниками. Здесь же после французской войны укрылись отряды, считавшие себя наследниками по- встанцев-тайпинов, воевавшие во Вьетнаме на стороне правительственных войск. Они сохраняли свой главный атрибут — черные знамена — и считались наиболее подготовленными к партизанской войне. Дисциплиной не отличались.

В ноябре 1894 года на пост губернатора Тайваня был назначен Тан Цзинсун. После падения Люйшунькоу, как полагали в Пекине, японский флот будет перенацелен на Тайвань, поэтому его оборону необходимо усилить. Начался набор добровольцев-июн, из которых формировалось ополчение-туанлянь. Были даже попытки сформировать своеобразные «дивизии народного ополчения», но эти попытки оказались неудачными. Одной из причин этих неудач была крайне сложная этническая обстановка на Тайване, населенном не только китайцами, но и малайскими племенами, весьма воинственными. Война с ними шла постоянно, то усиливаясь, то затухая. Боевые действия на Тайване вплоть до подписания мирного договора так и не были открыты. Но 10 апреля японские войска заняли Пескадорские острова.

А по мере того, как китайская армия терпела поражение за поражением на континенте, на Тайване усиливались опасения относительно своего будущего. В марте поползли слухи о том, что передача Тайваня Японии — дело решенное. Активизировались антицинские силы, уже открыто обвинявшие династию в неспособности сохранить империю и Тайвань.

Но на Тайвань делали серьезную ставку сторонники военной партии в Пекине, которым пришлось уступить свои позиции при обсуждении мирного договора. Вэн Хунтэ был тесно связан с уполномоченным чиновником по делам портов Юга, наместником Цзянси — Цзяньсу Чжан Чжидуном, которому предстояла особая роль в событиях, развернувшихся на Тайване с марта по октябрь 1895 года.

Расчет строился на том, что жители Тайваня были настроены резко против японской экспансии. На острове, воевавшем непрерывно последние сто пятьдесят лет, с оружием умели обращаться и мужчины, и женщины, и создать там народное ополчение не представляло трудности. Другое дело, что для всенародной борьбы с японскими поработителями нужны идеи, способные не только объединить массы, но и овладеть ими. Сторонники военной партии предполагали, что такой идеей может стать идея искупления национального позора. Но они не учли, что сами жители острова могут предложить другую идею — гораздо более сильную. Идею национальной независимости.

Во главе этого движение встал известный поэт и мыслитель Тайваня Цю Фынцзя, которого очень отличал губернатор Тан Цзинсун. Первая петиция от имени всего народа Тайваня была отправлена в Пекин сразу после подписания Симоносекского договора о мире. В ней говорилось: «Не ведите переговоры об отдаче нашей земли до тех пор, пока мы, ваши подданные, не умрем, за нее сражаясь». Тогда же впервые прозвучала фраза о том, что народ Тайваня оставлен на произвол судьбы, и единственное, что ему остается — самому позаботиться о своей судьбе.

Эдиктом от 19 мая 1895 года китайский император приказал отозвать китайскую администрацию Тайваня. Для передачи острова назначались послы во главе с Ли Цзынфанем — приемным сыном Ли Хунчжана. Этим актом китайское правительство полностью отказывалось от прав на Тайвань. Назначенный губернатором острова Кобаяма Сукэнори прибыл на пароходе «Ёкохама-мару», где и совершилась процедура передачи полномочий. На берег чиновники выходить не рискнули: остров клокотал негодованием, и обоих могли просто убить. «Местное население Формозы, — сообщал из Фучжоу русский консул Попов, — узнав о передаче Формозы японцам, ужасно возмущено и не скрывает своего недовольства, открыто заявляя, что оно ничего не имело бы против передачи Формозы какой-либо европейской нации, но только не японцам». Волнения сильно подогревались антитицинской пропагандой под предлогом того, что «Цины бросают Тайвань». На другой же день после того, как стало известно о подписании мира, на стенах домов появились дацзыбао: японцы не пройдут, а если цинские чиновники будут спасаться бегством, они и их семьи будут перебиты, а имущество будет конфисковано в пользу народа.

19 апреля толпы народа окружили губернаторскую канцелярию. Тан Цзинсун огласил телеграфные извещения из Пекина о передаче острова.

При этом указания с материка были противоречивыми. Из Пекина требовали передать полномочия назначенным японским правительством лицам, а из Нанкина Чжан Чжидун слал телеграммы о том, что губернатору нужно оставаться на месте, установить связь с лидерами повстанцев и готовиться к партизанской войне против японцев, обещая при этом материальную поддержку повстанцев.

Губернатор оказался в сложном положении. Малейшая попытка подчиниться требованиям официального Пекина означала для него гибель. Попытка не подчиняться — не меньшую опасность: любой офицер Гуаньсийской армии мог легко выполнить указание из Пекина и арестовать бунтовщика. Губернатору нужна была поддержка всего населения, что могло послужить ему защитой и от Пекина, и от японцев. Он высказал идею о разделении Тайваня на несколько иностранных концессий, которые могли бы дать средства для его независимого существования. Как альтернатива японскому завоеванию это привлекало.

Но уже в конце апреля на Тайване высказывали гораздо более радикальную идею: о создании на острове самостоятельного народного государства, республики Миньчжу Го.

Лидером этого движения стал уже упоминавшийся ранее Цю Фынцзя. Известный поэт, ученый философ и законовед, знаток Конфуция, сдавший в Пекине экзамены на высший чин — цзиньши, он был очень популярен среди народа.

К этому времени в Китае уже появилась значительная прослойка интеллектуалов, знакомых с европейской философией и общественной жизнью. Они были готовы взять на себя ответственность в перекройке устаревшего общества и вывода Китая из его плачевного состояния. Идеи политических реформ широко обсуждались в печати и литературе того времени, именно они и легли в основу идеологии тайваньской независимости. Уже с марта 1895 года о независимости заговорили сначала в тиши кабинетов, затем в чайных, а затем и на торговых площадях. По всему острову начали формироваться вооруженные отряды, готовые с оружием в руках воевать за независимость, при этом в отрядах китайцы и малайцы готовы были сражаться плечом к плечу. Популярность народного лидера Цю Фынцзя стремительно росла, и это не могло не беспокоить губернатора Тан Цзинсуна.

Точно неизвестно, когда именно Цю Фынцзя принял командование объединенными отрядами Центрального Тайваня, но уже во второй половине апреля он значительно расширил область формирования партизанских отрядов. На своей печати он писал «Командующий отрядами добровольцев во всех направлениях».

Направленная им в Пекин очередная петиция, требовавшая отказаться от передачи острова японцам, содержала фразу о том, что цинское правительство отказалось от Тайваня, и настало время ему самому о себе позаботиться.

24 апреля на собрании в Синьчжу в присутствии множества горожан выступил Цю Фынцзя. Он призвал народ дать клятву бороться с японцами, а также провозгласил намерение созвать парламент (июань) и поднять государственный флаг независимого Тайваня. Антицинские настроения поэта были очевидны. Среди населения распространялась его политическая прокламация «сюэ шу чжэн», — «петиция, написанная кровью». В ней не только вновь выражалась просьба Пекину не бросать Тайвань на произвол судьбы, но со ссылкой на международное право говорилось о необходимости решения вопроса путем плебисцита.

В ямыне губернатора постоянно заседали представители различных слоев тайваньского общества. Среди них были купцы, ученые, студенты. В середине мая среди них появился первый военный специалист — Чэнь Цзитун, закончивший в свое время военную школу при фучжоуском арсенале и долгое время бывший военным атташе в Париже. Его советы были очень ценными и полезными.

Герб Тайваньской республики Миньнжу-Го

Однако губернатор Тан Цзинсун постепенно перетягивал управление ситуацией на себя. Его интересы выражали намерения целого ряда китайских сановников сделать Тайвань независимым государством, но при этом — верным Цинской династии. Своего рода заповедник достойного порядка. Под его влиянием начала меняться терминология парламентаризма, он начал выводить на первый план своих сторонников, терпеливо ожидая своего часа.

16 мая Цю Фынцзя привел в ямынь губернатора депутацию. Изложив планы создания нового государства, Цю Фынцзя и его сторонники потребовали средств на создание государственных структур — прежде всего вооруженных сил. Эта же депутация предложила Тан Цзинсуну пост президента «Дао го» — «Островного государства». Губернатор предложения не принял. Посоветовавшись с Нанкином, он принял решение оставаться на острове, несмотря на грозные телеграммы из Пекина о немедленной отправке на материк всех чиновников и распоряжением ему лично прибыть на аудиенцию во дворец.

После длительных согласований намерений и формы их реализации, 23 мая в Тайбэе, в зале заседаний Хуанч- жао состоялось расширенное собрание. От имени «знатных людей и простого народа, земледельцев и купцов, ремесленников и торговцев» была принята «Декларация о независимости государства народного правления Тайваня». Вслед за решением о предоставлении функций власти президенту Тан Цзинсуну последовало объявление на Тайване «Миньчжу-Го» — «демократического государства — республики Тайвань». Президент, по обычаю, огласил символ своего правления: Навеки с Цинским государством.

Пометим на полях: именно этот девиз вызвал впоследствии целую бурю противоречий в прочтении и толковании тайваньской истории. Гоминьдановские историки, первыми взявшиеся за написание истории острова в сороковых годах двадцатого века, однозначно утверждали, что, поскольку Китай отказался от Тайваня, то смысл девиза — в провозглашении не более чем истоков тайваньской государственности, в принадлежности тайваньцев единой китайской культуре. С этим спорить глупо. Китайские же историки утверждают, что Тайвань провозгласил себя не сдавшейся на милость японцев частью Цинской империи, что позволяет утверждать его принадлежность Китайскому государству навечно. С этим можно поспорить: непризнанный международным сообществом Тайвань продолжает существовать как независимое государство уже много десятилетий и не особенно стремится в братские объятья.

Президентская декларация была обнародована на следующий день.

«Как известно, Япония с величайшей наглостью предъявила нам оскорбительные требования. По Симоносекскому договору кроме контрибуции, устанавливающей возмещение военных расходов за счет Китая, японцы претендуют на остров Тайвань. Народ Тайваня, верный родине, не пожелав склонить голову и отдаться врагу в рабство, неоднократно обращался ко мне с требованием послать императору представления против аннексии острова… Население подавлено горем. Оставшись без помощи государевой, забытый небом народ Тайваня решил основать самостоятельное демократическое государство народного правления. 22 апреля ученые люди и простой народ собрались у меня в ямыне и подали прошение о том, чтобы я временно взял управление в свои руки… 2 мая мне была преподнесена печать с текстом: «Печать президента Тайваня вместе с государственным флагом, несущим изображение желтого тигра на синем фоне». Я вынужден был склониться перед этим настоянием и в интересах населения временно принял управление. В тот же день было решено преобразовать Тайвань в государство народного правления…

Первоочередными задачами являются: создание парламента, избрание депутатов, пересмотр и утверждение заново законов и постановлений, облегчение и упрощение повинностей…

Строгость остается прежняя. Недопустима даже малейшая беспечность. В случае, когда среди населения появятся лица, которые собирают народ, чтобы сеять смуту под лживыми лозунгами и, пользуясь случаем, творить убийства — эти люди будут преследоваться как бандиты.

Распространим полезные, уничтожим дурные нравы! Постепенно оборудуем железнодорожный и военный транспорт, достигнем могущества и богатства и богатырским утесом возвысимся на юго-востоке! О сем заявляю к сведению всего народа Тайваня. Первый год правления Юньцин, дата, подпись».

Так была учреждена первая на Дальнем Востоке республика.

Японское вторжение на Тайвань

29 мая 1895 года, через 4 дня после образования республиканского правительства, в 20 милях к юго-востоку от Цзилуна начали высадку войска японской гвардейской дивизии под командованием принца Китасиракава. Вместе с ними был вновь назначенный генерал-губернатором Тайваня Кобаяма Сукэнори. С собой он вез оставшихся в живых участников экспедиции 1874 года, опыт которых предполагалось использовать как в военных, так и в гражданских делах. 31 мая 12-тысячный десант закончил выгрузку и кратчайшим путем, через горы, двинулся на Цзилун. Появление японцев было совершенной неожиданностью для немногочисленных китайских войск, которые даже не вступили в бой и откатились в глубину гор. 2 июня японцы вышли к Цзилуну.

Все государственное строительство прекратилось. Парламент так и не был избран, его делегаты ни разу не собрались на заседания. Президент, интриговавший против Цю Фынцзя, и сам ничего не делал, и другим не давал.

4 июня в Тайбэе стало известно о падении Цзилуна. Среди населения распространились слухи, что новоявленное правительство собирается бежать.

Слухи, к несчастью, оправдались. Через два дня президент, переодевшись и смешавшись с толпой, в панике оставлявшей город, добрался до Данынуя, где скрылся на немецком торговом судне «Артур». Бегство президента усилило панику в Тайбэе и в Даныиуе. Между китайскими наемниками и ополченцами начались стычки. Когда стало известно, что Тан Цзинсун скрывается на немецком пароходе, форты Даныиуя открыли огонь по пароходу, но стоявшая рядом канонерка «Ильтис» ответным огнем заставила их замолчать.

К утру 4 июня на всем Тайване не было ни одного чиновника на своем посту, ни одного офицера во главе войск, ни один из двадцати тысяч солдат не находился в своей части. Власть закончилась, происходило вавилонское столпотворение. Законопослушные люди попали во власть пьяной разгульной солдатни. Мародеры грабили всех и все. Уже на следующий день Тайбэй являл собой картину полного запустения.

Цю Фынцзя пережил тяжелое разочарование. Лишь немногие его соратники вместе с ним ушли на юг, продолжать борьбу с японскими войсками. Столицей республики ими был назван город Тайнань в глубине острова, а президентом провозглашен законоучитель Лю Юнфу.

7 июня утром японские войска вышли к Тайбэю. К ним была послана депутация горожан и иностранных подданных, просивших скорее войти в город, поскольку они опасались повторения погромов и грабежей. На следующий день, в парадном строю с развернутыми знаменами гвардейская дивизия полк за полком вошла в Тайбэй. Весь северный Тайвань перешел под управление Японии.

Но центр и юг острова не собирались сдаваться без боя. Люди были готовы сражаться за свою республику даже голыми руками. Управление вооруженными силами в центре и на юге острова имело свои особенности. Здесь большую роль играл совещательный орган — управление обороны (чжоуфан-чу), где вопросы обороны принимались после обсуждения с лидерами различных сословий.

К середине июня здесь действовали три вида воинских соединений. Из отступивших сюда в беспорядке частей хубэйской армии, откатившихся с Севера, под командованием оставшихся офицеров были укомплектованы регулярные подразделения, получившие название новохубэйской армии. Всего в этой армии было 14 батальонов, около 7 000 человек.

Листовка, посвященная аннексии Тайваня

Отряды местных добровольцев, которые ранее находились под командованием Линь Чаодуна, были значительно пополнены новобранцами, сохраняли высокую боеготовность и дисциплину.

Отряды под командованием Цю Фынцзя — состоявшие в значительной своей части из аборигенов, некитайцев. С ним вместе были готовы сражаться «Черные знамена».

Однако единство между ними было кажущимся. Новохубэйская армия продолжала оставаться верной Цинской династии, — партизаны под командованием молодых тайваньских патриотов и слышать об этом не хотели. Аборигены были готовы воевать со всеми, кто попытался бы навязать им свои обычаи и ценности. Однако летом 1895 года все эти вооруженные отряды были готовы воевать против японцев, на время забыв о противоречиях.

Стычки с японскими войсками в центре и на юге острова продолжались все лето, до конца августа. Оборона Синьчжу, о которой известно очень немного, длилась весь июль, японцы понесли там значительные потери и убитыми, и больными. Мороз в Маньчжурии лишил 1-ю армию боеготовности — малярия косила солдат гвардейской дивизии. Продвижение вглубь острова приостановилось. Более 4-х тысяч солдат, специально прибывших из Японии, были брошены в карательные экспедиции. Деревни выжигались дотла, жестокость солдат по отношению к мирному населению была невероятной. Но население продолжало сопротивляться.

Только к 31 июля главный штаб японских войск был переведен из Тайбэя в Синьчжу, после чего началось наступление на Мяоли. С моря был высажен десант, с помощью которого японцы взяли укрепленную позицию Цзянбиньшань. Вглубь острова они углубляться не рисковали, поскольку партизаны не переставали нападать, особенно по ночам. Движение на юг можно было осуществлять только под прикрытием корабельной артиллерии. Господствующие высоты у Хоулуна были взяты японцами 11 августа. Началось сражение за Мяоли. Через четыре дня китайцы отступили на оборонительные рубежи у Чжанхуа. Жители города ушли за войсками, в Мяоли не осталось ни одного человека.

Чжанхуа, первый город, основанный китайцами на Тайване, откуда начиналась вся китайская колонизация острова, тайваньцы собирались оборонять изо всех сил.

Используя толстые бамбуковые плетенки, непроницаемые для пуль, партизаны и ополченцы создавали передвижные заграждения вокруг деревень, не давая японцам двигаться вперед. Только артиллерия могла разбить эти заграждения. Японские войска то и дело попадали в засаду, несли потери от нападений с тыла. Это была война, совсем не похожая ни на войну в Корее, ни на войну в Китае.

Тем не менее, лучшее вооружение и грамотное командование помогали японским войскам побеждать. 24 августа, после мощной артиллерийской подготовки, японцы взяли Хулудун, расположенный на пути к Чжанхуа, через два дня пал Тайваньфу.

После того, как все пути подхода и отхода были блокированы, началась подготовка к штурму Чжанхуа.

Расположенный в долине город был со всех сторон окружен холмами. На самом высоком из них — Багушань — была выстроена крепость, вооруженная 12-дюймовыми крупповскими орудиями. К северу от города протекала река Дадуци, становящаяся бурным потоком во время дождей, — именно в августе Тайвань накрывают тайфуны. Китайское командование сильно надеялось на естественные преграды и инженерные сооружения, однако плана обороны у него не было. Японцы применили ту же тактику, что при штурме Люйшунькоу: штурмовая армия разделилась на две части, обошли цитадель, и вышли на высоты в тылу обороняющихся. Стремительным броском они овладели крепостью, после чего крепостные орудия были обращены против защитников города. Атаковавшие город в лоб японские части ворвались в Чжанхуа. Более двенадцати часов японские войска были вынуждены ввязываться в уличные бои, вплоть до рукопашной. Потери были значительными с обеих сторон. В бою участвовали все мужчины города. Население также ушло вместе с войсками. Полностью городом японцы овладели 28 августа.

Сопротивление населения, которого японцы никак не предвидели, сильно путало их планы. Сначала пришлось отказаться от высадки десанта у Аньпина в начале июля. Часть войск, предназначенных для этого десанта, были направлены на усиление японских войск, с трудом удерживавших Синьчжу от непрерывных атак ополченцев. После взятия Чжанхуа движение на юг приостановилось полностью. После неудачных попыток взять Юаньлинь армия встала. Эпидемия малярии и тропической лихорадки была существенным «дополнением» к непрерывным атакам партизан, ополченцев, «Черных флагов». Партизанская война страшна многим, но самым страшным для японцев было то, что партизаны не брали пленных, а каннибализм на острове был своего рода национальным приколом. От японской армии в 10 000 человек, штурмовавшей Чжаньхуа, через два месяца осталось не более 300 человек боеспособных солдат.

Единственное, что существенно помогало японцам — разногласия среди китайских руководителей. Лю Юнфу, объявленный президентом Миньчжу-Го продолжал сохранять свою армию на юге Тайваня и не оказывал помощи войскам, сражавшимся на побережье. В это же время Цю Фынцзя занимался формированием органов власти, парламентскими вопросами и тому подобное. Был создан специальный комитет, который должен был заниматься вопросами финансирования войск, вводились новые налоги — которые было очень трудно получить с населения в воюющей стране. Реформирование управления было совершенно несвоевременным, война не утихала. Население ожесточалось, власти не доверяли никакой.

Топтание на месте — самая пагубная тактика для партизанских частей. Добровольные формирования рассеялись, крестьяне расходились по деревням. Из 30 тысяч ополчения, бывшего в начале июня, к сентябрю осталось не более 12 тысяч. К месту боев потянулись бродяги и мародеры, начались грабежи и убийства. Кроме того, власти в Нанкине перестали снабжать войска деньгами, и власти выпустили собственные бумажные деньги, которые реально ничего не стоили. Началась спекуляция, начались перебои с продуктами.

Японское военное министерство было вынуждено полностью пересмотреть свои оперативные планы. Никто не мог предположить, что после того, как война закончится, японские войска будут нести огромные потери! И хотя оппозиция помалкивала, но в правительстве начали появляться недовольные.

В начале октября на Пескадорских островах был сформирован десантный отряд из 50 транспортных судов. 10 октября 1895 года японцы высадили два десанта: один — в Будай, к северу от Аньпина, другой — в Фанляо, к югу от Дагоу. Одновременно марш на юг начали остававшиеся в Чжанхуа японские войска, которые прошли беспрепятственно дойти почти до Цзян, который и взяли 9 октября, накануне высадки японского десанта.

18 октября Лю Юнфу, второй президент Миньчжу-Го, переодевшись в платье носильщика, бежал из Аньпина на английском корабле. Через десять дней японцы полностью покончили с сопротивлением китайских войск на Тайване. 21 октября пал Тайнань. Отдельные очаги сопротивления еще вспыхивали до декабря, но они уже ничего не меняли. В январе 1896 года на рыбацкой джонке ушел с острова Цю Фынцзя.

26 октября генерал-губернатор Кобаяма созвал в Тайбэе пресс-конференцию, на которой объявил, что мир восстановлен на всем острове, и он, генерал-губернатор, приложит все усилия к достижению благосостояния народа. 18 ноября значительная часть войск была эвакуирована. 20 ноября состоялся банкет, где впервые пили за полную победу над Китаем.

Формоза стала японской более чем на пятьдесят лет. Независимый Тайвань был возрожден к жизни ушедшими с материка солдатами революционного Гоминьдана под командованием генералиссимуса Чан Кайши после завершения Второй мировой войны.

 

Эпилог

МНОГОТОЧИЕ В КОНЦЕ ВОЙНЫ

23 апреля, после того, как стало известно о тексте принятого договора, правительства Англии, Германии и России через своих посланников в Пекине заявили, что территориальные приобретения Японии им представляются чрезмерными. Японии настоятельно рекомендовали отказаться от оккупации Ляодуна и Вэйхайвэя, дав при этом гарантии относительно аннексии Тайваня. Дальний Восток начали перекраивать, и Япония в этом процессе задвигалась в самый конец колонны. Значительная часть японских территориальных приобретений уплывала от нее. Это была первая точка в многоточии — война за эти территории обязательно возобновится.

Япония стала равноправным военным, экономическим и политическим партнером европейских стран на Дальнем Востоке. Тот, кто первым сделает ее союзником своих намерений, окажется в непременном выигрыше. Выиграют Англия и Германия, заинтересованные в том, чтобы Россия как можно надежнее увязла в долгой далекой воине — и это вторая точка.

Японская медаль за японо-китайскую войну

Китай был повержен и казался бессильным. Россия была готова этим воспользоваться. Громадные китайские территории, дешевая и многочисленная рабочая сила и выход к незамерзающим портам, к которым можно протянуть железную дорогу из Европы, а затем просто аннексировать часть китайской территории — это третья точка в многоточии.

Война заложила мины замедленного действия на пятьдесят лет вперед. Еще впереди кошмар Боксерского восстания, осада Харбина и обстрел Благовещенска, гибель Второй Тихоокеанской эскадры, Синьхайская революция, японские бомбардировки Шанхая, «особый район» Китая, атомная бомбардировка Хиросимы, разгром Квантунской армии в августе 1945 советскими и монгольскими войсками… Пять войн за пятьдесят лет предстоит Японии. И первая из них — та, которая началась ранним утром 23 июля 1894 года в Сеуле, столице Страны утренней свежести… Камень, катящийся с горы, может разрушить дом. Зря японцы не прислушались к этой мудрой корейской поговорке…