Все десять лет, прошедшие с «почтового» мятежа в Сеуле, Япония тщательно и основательно готовилась к своей военной премьере. Она должна была пройти оглушительно, поскольку провал означал бы, что европейские страны и Америка, убедившись в милитаристских намерениях Японии, предпримут все меры для ее военной нейтрализации, и вопрос полного экономического подчинения будет лишь делом времени. Расчет должен быть филигранным, разведка — глобальной, главное — не переторопить событий. Нужно отдать должное японским политикам и дипломатам, с этой задачей они справились практически безупречно.

Задача тщательной подготовки войны предполагала внутри себя множество других, тесно взаимосвязанных друг с другом. О них подробнее.

Прежде всего, необходимо было дать время для создания сильного флота и подготовки специалистов. Без флота Япония никак не могла реализовать своих амбиций. При этом своими силами решить эту задачу не получалось, а привлечение к кораблестроительным программам иностранных подрядчиков неизбежно могло вызвать вопросы: против кого дружить будем? Однако, как бы это ни показалось странным, вопросов подобного рода в прессе практически не появлялось. Волею судеб японцы выбрали исключительно удачное время для размещения заказов: мировое кораблестроение находилось в состоянии перманентного кризиса. Великобритания не видела себе соперников на морях, поэтому главной задачей кораблестроения видела создание боевых кораблей, способных покрывать значительные расстояния до колоний, нести при этом достаточно мощное вооружение и иметь значительную автономность. Германия не могла считать себя сильной морской державой до тех пор, пока не станет хозяйкой на Балтике, — тем не менее, корабли по заказу Китая строила; Россия не была в восторге от таких намерений. Наконец, Франция в лице Италии впервые почувствовала, что Средиземное море ей больше не принадлежит безраздельно. Каждая из стран была озабочена собственными исследованиями, пытаясь понять, какие кому нужны корабли. Верфи простаивали. Первыми придумали строить корабли на экспорт на эльсвикских верфях фирмы Армстронга. На этих верфях строили корабли и Япония, и Чили с Италией. Китайцы были заинтересованы в кораблях попроще и подешевле, предназначенных главным образом для береговой обороны, и считали что с немцами на этот счет будет договориться проще. Японцы денег не жалели, строили корабли атакующие и хорошо вооруженные. Англичане, получавшие серьезные деньги на этих заказах, предпочитали не задаваться вопросами относительно возможного предназначения этих кораблей. Мало того, они предприняли немалые усилия для того, чтобы подобного рода вопросы не задал бы кто-нибудь еще, по своему недомыслию, и не лишил тем самым английских верфей немалого заработка… Им казалось, что Япония, зажатая в тиски фиксированного таможенного тарифа, который не могла менять самостоятельно, продолжала быть дальневосточным придатком огромного рынка, в котором не заходило солнце… По прошествии самого малого времени джентльменов постигнет неприятное разочарование.

Во внутренней политике Японии после подавления Сацумского восстания самой серьезной угрозой были радикальные националисты, стремившиеся возродить величие родины любыми силами и немедленно. Крайний срок — завтра к вечеру. Преждевременные действия могли сильно навредить далекоидущим планам Ито, который был заинтересован в совершенном отсутствии какого бы то ни было беспокойства у соседей… Проблема была в том, что возрождать величие эти «воители» собирались на материке, прежде всего в Корее. И прилагали для этого немалые усилия, далеко не безобидные… Вот лишь один из примеров подобного рода, получивший в Японии и Корее наибольшую огласку.

Фукудзава Юкити

Как уже упоминалось, определенные силы в Японии активно сотрудничали с корейскими прогрессистами из так называемой Независимой партии, формально не представляя никаких государственных структур. Фукудзава Юкити, один из реформаторов японской системы народного просвещения, был непосредственно связан с Ким Ок Клоном еще до «почтового» мятежа, когда тот приезжал в Японию. Фукудзаву часто называют главным идейным вдохновителем событий 1884 года, и его «непринадлежность» к государственным структурам шита белыми нитками — стоит лишь вспомнить о том, какую роль сыграл посланник Такедзая в упомянутых событиях. В то, что государство ПОЗВОЛИТ какую бы то ни было самодеятельность в деле, касающемся приоритетов собственной внешней политики, поверить совершенно невозможно. С другой стороны, активными сторонниками поддержки корейских реформаторов выступали оппозиционные правительству силы, и прежде всего активисты формально распавшейся либеральной партии. Вот от этих можно было ожидать чего угодно, и японская полиция вкупе с Генеральным штабом обоснованно опасались всякой неожиданной пакости от этих господ. И не без оснований.

Гото Сёдзиро

Японские либералы сильно напоминали своими повадками европейских анархистов, которые были в описываемые времена постоянной головной болью полиций и жандармерий от Петербурга до Мадрида. Ведущие лидеры этой партии — граф Гото Сёдзиро, старший и более осторожный, и Кобаяси Кусуо, молодой-горячий, были хорошо знакомы с Ким Ок Кюном, даже выступали посредниками в поисках денег для корейских реформаторов, надеясь найти их у французов. Французы были в общем не против оплатить корейскую внутреннюю заваруху по сходной цене в миллион иен, однако двигала ими не преданность демократии, а стремление связать китайский Северный флот в Желтом море. Однако, как уже упоминалось, смена французского правительства привела к быстрому заключению мира с Китаем, и Корея не понадобилась. Гото был вынужден смириться с невозможностью раздуть пожар корейской революции, но его молодой коллега Кобаяси не унялся. Он вознамерился совершить задуманное малым числом вооруженных фанатиков, каковых видел героями Новой Японии. План операции состоял в том, чтобы переправить в Корею полтора десятка отъявленных головорезов, каковым предстояло физически устранить ближайших родственников королевы Мин, подосадному недоразумению уцелевших во время банкета на сеульском Главпочтамте в 1884 году. После чего Кобаяси надеялся собрать под своей железной революционной рукой скрывавшихся в Корее сторонников Ким Ок Кюна, с их помощью кардинально изменить ситуацию в стране (???), после чего Корея якобы автоматически становилась наиближайшим другом Японии. Заручившись поддержкой своего ближайшего друга Ои Кэнтаро, при молчаливом согласии Гото, Кобаяси приступил к непосредственной подготовке «экспорта революции Мэйдзи». К участию в заговоре были привлечены молодые и азартные люди, даже одна девушка — Кагэяма Хидэ, этакая японская Софья Перовская. Было составлено обращение к корейскому народу — на китайском, кстати, языке — в котором подвергались критике действия Цинского двора по отношению к Корее. В самом конце говорилось, что японские друзья, движимые великим принципом свободы, покарают жестокий Китай и освободят от него братскую Корею.

Однако Ким Ок Кюн, к которому обратились за поддержкой намерений, отказал Кобаяси: он очень хорошо знал обстановку в Корее, и не намеревался связывать свое имя с совершенной авантюрой Либеральной партии. Но это не смутило «революционеров». С мая 1885 года заговор Кобаяси-Ои перешел в практическую плоскость. Будучи оппозиционными правительству, либералы считали важнейшим условием своей деятельности ее полную конспирацию. Однако после того, как они побывали у Ким Ок Кюна, их замыслы стали известны полиции, и их взяли под плотное наблюдение. Дав им некоторое время порезвиться, полиция арестовала практически всех причастных к заговору в ноябре 1885 года — всего 63 человека. Все они были осуждены за действия, могущие вызвать международные осложнения, а также за нарушения правил обращения со взрывчатыми веществами, поскольку в момент ареста у заговорщиков было найдено до двух десятков самодельных пироксилиновых бомб. Практически все заговорщики были амнистированы в 1889 году в связи с принятием Конституции. Эта история многому научила японские власти: внутренний сыск был значительно ужесточен, антикорейские выпады пресекались железной рукой. После заключения Тяньцзинского договора с Китаем этой политике появилось основательное оправдание.

Однако Ким Ок Кюн, живший в Японии, был серьезной проблемой для страны. Корея настоятельно требовала его выдачи, Япония всячески сопротивлялась: кореец слишком много знал об участии Японии в подготовке событий декабря 1884 года. Поскольку договора о выдаче преступников между Кореей и Японией не было, отказ Корее признавался дипломатическим сообществом, и это давало Японии определенную фору в своей позиции. Ни в коем случае не побудить Китай и Европу к резкой конфронтации — это было максимой японской внешней политики в те годы. Ким Ок Кюн мог стать в этой игре и козырным тузом, и последней шестеркой… Или пешкой, прошедшей в ферзи.

Между тем корейская эмиграция начала распадаться. Многие из тех, кто прибыл в Японию в 1884-85 годах, выехали в Америку. Они вели праздную жизнь на спонсорские средства, совершенно не испытывая желания продолжить «революционную борьбу». Никакой реальной угрозы корейскому режиму они не представляли — тем более, что японские власти не дали бы им даже пальцем пошевелить. Но для короля, и в особенности для королевы Мин, эмигрировавшие в Японию лидеры прогрессистов представлялись тиграми, выпущенными на свободу. Их физическое устранение стало идеей фикс официального Сеула. Был разработан специальный план, главным действующим лицом которого стал перевербованный на сторону короля бывший прогрессист Ли Чже Вон — двоюродный брат короля и начальник гарнизона в Канхва. Агенты Ли Чже Вона сумели войти в доверие к Ким Ок Кюну. Тот воспрял духом и сообщил агентам, что у него налажены связи с серьезными силами поддержки, куплена тысяча винтовок, он готов набрать добровольцев из числа потомков корейцев, захваченных во время походов Хидэёси. Врал господин Ким беззастенчиво, рассчитывая в первую очередь на получение денег, в которых испытывал постоянную нехватку. Но агенты доложили в Сеул, вранью поверили, и оттуда последовало указание: физически уничтожить Ким Ок Кюна и его ближайшего соратника Пак Ён Хё.

Однако официальные корейские власти сами испортили все дело: зная о пристальном внимании японских властей к корейским эмигрантам, они прозрачно намекнули, что один из ближайших к Ким Ок Кюну людей, Чан Ын Гю, «не является корейским политическим эмигрантом». Кем он является на самом деле, понятно было даже ребенку. Японцам был совершенно не нужен скандал с убийством политэмигранта, по крайней мере, на тот момент, и Ким Ок Кюну было неофициально предложено пожить некоторое время в США — за японский счет. Тем более, что после раскрытия корейской авантюры Ким Ок Кюн обратился к властям с требованием обеспечить защиту. Тайна перестала быть тайной, Корее пришлось временно отказаться от своих планов. Ито вздохнул с облегчением…

Однако последовавший за этим демарш Кореи, утверждавшей, что Япония укрывает у себя государственного преступника, вынудил официальные власти к действию. Ким Ок Кюн отказался выехать в Америку, не без оснований полагая, что там его убить будет значительно проще. Премьер-министр 11 июня 1885 года издал специальный приказ, в котором говорилось: «Чтобы не вызывать недовольства корейского правительства, находящегося в дружеских отношениях с японским правительством, а также во избежание нарушения порядка в нашей стране и мира в международных отношениях», Ким Ок Кюну предлагалось в двухнедельный срок покинуть пределы Японии. Тот выполнил приказ — правда, весьма своеобразно: переселился в Йокогаму, имевшую статус международного сеттльмента. Но это не помогло: Ким Ок Кюн был арестован и выслан на несколько лет на отдаленный остров Титидзима архипелага Огасавара. Затем он был переведен в Саппоро, откуда ему было разрешено вернуться в Токио лишь в 1890 году. К этому времени Корейская независимая партия распалась окончательно, эмигранты практически не поддерживали отношений между собой, даже взяли себе японские имена.

Но корейский король умел ждать часа своего мщения. В 1892 году в Токио из Кореи прибыл Ли Иль Сик — агент корейского двора, щедро снабженный деньгами, имевший все ту же задачу физического устранения главных деятелей Независимой партии. Он имел высшие полномочия: собственноручный указ короля. В течение года он нашел возможность сблизиться с Ким Ок Кюном и Пак Ён Хё, имевшими большие финансовые затруднения. Бдительная японская полиция не стала мешать этим контактам, рассчитывая получить через их посредство доступ к высшим политическим секретам страны — потенциального противника. К этим контактам внимательно присматривалась и китайская резидентура, которую сильно волновала снисходительность японцев к прямым контактам неудавшихся революционеров с эмиссарами Сеула. В том, что за событиями 1884 года стояли японцы, Ли Хунчжан ни секунды не сомневался.

Тем временем с подачи Ли Иль Сика Пак Ён Хё загорелся идеей открыть в Токио колледж для корейской молодежи, где, как он полагал, можно будет подготовить новую политическую элиту страны «на после революции». Ли Иль Сик этим ходом решил очень важную задачу: «привязал» Пака Ён Хё к одному месту, что значительно упрощало подготовку его устранения.

А Ким Ок Кюн разочаровался в японцах. Он не понимал, почему ему не дают возможность действия. Он пытается наладить контакты с китайцами, рассчитывая этим побудить японцев к действиям в его пользу, однако никаких действий с их стороны не последовало. Тем временем Ли Иль Сик предложил Ким Ок Кюну профинансировать его поездку в Шанхай якобы для встречи с представителями Ли Хунчжана, причем постарался, чтобы об этих намерениях узнали те, для кого это представляло наибольший интерес, желательно из ближайшего окружения премьера Ито.

Авторская пометка на полях. Вряд ли можно было найти в Китае человека, которого японские власти ненавидели бы больше, чем Ли Хунчжана. Он несколько раз ломал планы японцев, добиваясь заметных уступок китайским интересам в дипломатических и торговых договорах, он совершенно не пугался японских угроз и был неподкупен. Здесь, конечно, не все так, и взятки Ли Хунчжан брал, как и все в тогдашнем Китае — другое дело, что для взяток богатейшему магнату Северного Китая и самому влиятельному политику в стране у Японии попросту не хватало денег — и это вызвало еще большую досаду…

Ким Ок Кюн согласился на поездку в Китай. 23 марта 1894 года под именем японского коммерсанта Ивата Сампеэй Ким Ок Кюн отплыл из Кобэ в Шанхай, куда и прибыл 27 марта. По прибытии он поселился в № 1 гостиницы «Товаёко», на первом этаже. На следующий день он был убит тремя выстрелами в упор одним из своих спутников — корейцем Хон Чжон У, агентом Ли Иль Сика. Убийца был быстро задержан международной полицией, и немедленно признался в содеянном, упомянув при этом, что имел на эти действия самое высокое разрешение. После некоторой волокиты между полицейскими ведомствами и тело Ким Ок Кюна, и его убийца были переданы властям Китая, которые передали их властям Кореи. При этом японские газеты упомянули, что в жилетном кармане убитого была найдена визитная карточка… чрезвычайного и полномочного посланника Китая в Японии Ван Фынцзао!

Тем временем убийство Пак Ён Хё сорвалось. Настороженный неожиданным отъездом Ким Ок Кюна, Пак Ён Хё проявлял большую осмотрительность. Заговорщики потеряли темп, были расшифрованы и, после обращения Пак Ён Хё в полицию, арестованы. Там выяснилось, что устранение наиболее выдающихся деятелей корейской эмиграции — это реализация плана Сеула. Назревал большой скандал… И это было очень кстати!

Япония уже не боялась скандалов. Мало того, скандал был нужен, очень нужен. Нужен был казус белли, поскольку готовность армии и флота к войне была абсолютной.

На сбор-походе 1893 года адмирал Ито Сукэясу выразил личную благодарность командиру «Нанивы» капитану первого ранга Того за отличную артиллерийскую стрельбу и безупречное плавание в ордере. Майор Фукусима Ясумаса, переменным аллюром двигавшийся по Сибири и Маньчжурии, внимательно записывал все, что могло понадобиться полковым командирам в самом ближайшем будущем. На секретном полигоне у подножия Фудзи десять самураев изучали особенности управления аэростатами. Двести унтер-офицеров из полков постоянной готовности были срочно откомандированы в Хиросиму для обучения стрельбе из пулеметов… Теперь уже нельзя было медлить, поскольку мощь армии нужно демонстрировать в бою. Меч не просто легко выходил из ножен — он выпархивал, подобно хищной птице, жаждущей крови!

Посол Японии в Корее Отори Кейсуке

Убийца Ким Ок Кюна был обласкан Сеульским двором, поговаривали о его назначении на высокую государственную должность. Общественное мнение относилось к этим событиям по-разному, но правительство Японии решило использовать это событие как повод к предъявлению Корее — то есть, по сути, её сюзерену Китаю — жестких политических требований, могущих привести к войне.

Прежде всего посланник Японии в Сеуле Отори Кэйсукэ высказал неудовлетворение японской стороны «негуманностью» по отношению к телу Ким Ок Кюна, которое сеульские власти намеревались «казнить повторно». Корейцы совершенно не поняли, в чем суть дела: казнь тела преступника была абсолютно законной нормой корейского права. Но очень быстро поняли, в чем дело, китайцы: через людей, близких к Ли Хунчжану, японской стороне были даны все необходимые гарантии относительно «гуманного и цивилизованного» поведения корейских властей. Эта информация дошла до японской стороны 15 апреля. А 14 апреля в Инчхоне палач разрубил тело Ким Ок Кюна на нечетное количество частей…

Япония восприняла это как оскорбительную насмешку. Был предпринят серьёзный демарш в сторону Китая. Несколько японских газет напечатали информацию о том, что погибший кореец выехал в Шанхай якобы по прямому приглашению ненавистного Ли Хунчжана, был там подло убит и передан Сеулу. Пламенный революционер, большой друг японского народа погиб от пули проклятых корейских наймитов и все прочее в таком духе. Последовал настоящий взрыв антикитайских настроений, которым не давали распространяться в течение десяти лет со времени событий на корейском главпочтамте. В парламенте раздались возмущенные голоса с требованием «наказать наглецов и нецивилизованных дикарей, позорящих Азию в глазах мирового сообщества». 18 апреля депутат Мория Коноскэ выступил с пламенной речью, в которой, в частности, сказал: «Японское правительство считает, что вопрос о Ким Ок Кюне — это вопрос об одном человеке, но, по моему мнению, он представляет собой серьезную политическую проблему, затрагивающую отношения между Японией, Китаем и Кореей. Ким Ок Кюн до конца жизни стремился остаться под покровительством Японии… И этого человека убил и… китайское правительство предоставило свой военный корабль для перевозки Хон Чжон У и тела Ким Ок Кюна в Корею. Разве это не оскорбительные действия по отношению к Японии? Разве это не наглые действия? Это оскорбление, это наглость, и мы так именно и должны об этом заявить».

В Японии было создано «Общество друзей Ким Ок Кюна», которое в мгновение ока выросло в несколько сот человек. Представители общества вели переговоры с правительством относительно передачи тела погибшего Японии с тем, чтобы торжественно его похоронить. Узнав о казни, были вынуждены похоронить на одном из токийских кладбищ всего лишь прядь его волос. Похороны были неимоверно пышными.

Однако и в Китае, и в Японии понимали, что этого явно недостаточно для начала боевых действий. Япония из убийства в гостинице «Товаёко» сумела извлечь максимум пользы, выпустив антикитайские настроения в обществе в свободное обсуждение, а Китай — точнее, Ли Хунчжан — реально ощутили запах пороха. И начали искать возможность избежать возможной конфронтации — в том числе за счет привлечения внешних арбитров.

Корею же продолжало лихорадить. После 1885 года в стране были закручены все гайки, малейшее недовольство действиями властей объявлялось попыткой мятежа. Девять лет в стране не прекращались мелкие вспышки недовольства, но с каждым годом они становились все более массовыми. Весной 1894 года в уезде Кобу провинции Чолладо, имевшей славу житницы Кореи, вспыхнуло восстание тонхаков.

Истоки движения тонхак — в дословном переводе «восточное учение» — лежат в неприятии значительным числом корейцев внешних религий, проповедники которых наводнили Корею в начале девятнадцатого века. Создатель учения тонхак Цой Чже У в 1835 году провозгласил о создании новой религии, «восточного учения», которая намерена преодолеть влияние западных учений. Однако содержание новой религии сильно напоминало евангельские сюжеты, и это вызвало соответствующую реакцию буддийских и конфуцианских монастырей. Между тем ересь множилась, и за двадцать лет приобрела не только достаточное число сторонников, но и многих проповедников, а Цой Чже У составил катехизис нового вероучения. За счет оттока приверженцев официальной религии падали доходы монастырей, а распространение новой религии порождало нежелательные мысли в головах подданных, которые вполне могли привести к нежелательным действиям. По прямой указке китайских властей отец-основатель новой религии был схвачен и обезглавлен.

Однако ересь это не остановило, а дало ей новый толчок развития: у религии появился собственный мученик, отдавший жизнь за свою правду. Его имя мгновенно стало флагом неофитов. Близкий родственник Цой Чже У, Цой Си Хён создал миссионерскую школу нового вероучения. К восьмидесятым годам движение за реабилитацию и канонизацию казненного основателя религии приобрело национальный размах. За реабилитацию Цой Чже У начали высказываться не только простые корейцы, но и дворяне некоторых провинций: во время бунта в провинции Кенсандо дворяне были заодно с крестьянами.

В 1892 году, за два года до описываемых событий, в провинцию Чунчондо был назначен «на прокормление» новый губернатор по имени Чо Бен Сик. С его назначением репрессии против тонхаков резко усилились. Это было лишь поводом для обычного грабежа местного населения. Руководители тонхаков объявили, что они намерены требовать справедливости у самого императора, и в марте 1893 года более сорока сторонников учения пали ниц у ворот Кванха королевского дворца Кёнбоккун. В течение трех дней и трех ночей, как требовал обычай, они не уходили с площади и не вставали с колен, читая молитвы в память о Цой Чже У. Им, однако же, было отказано, поскольку после казни Цой Чже У учение тонхаков было официально запрещено в Корее. Петиция тонхаков, переданная королю, была официально осуждена, но, как видно, тонхаки не особенно ждали другого результата. Наутро третьего дня ни одного тонхака на площади перед дворцом не было. В городе ходили упорные слухи, что молитва перед дворцом была не более чем демонстрацией, в городе же якобы тайно находятся значительные силы тонхаков, которые готовятся выступить против иностранцев. Слухи подтверждались тем, что на жилищах американских миссионеров и других иностранцев появились прокламации, написанные по-китайски и призывавшие выступить против западных варваров. Американский и английский послы немало обеспокоились этими событиями, к причальной стенке Инчхона пришвартовались английский и немецкий военные корабли, готовые принять и защитить иностранных подданных. Японский консул в Сеуле Сугимура отдал распоряжение собрать в одном месте женщин и детей и быть готовыми к эвакуации в Инчхон.

Две тревожных недели Сеул прожил в ожидании самых непредсказуемых событий. 17 апреля, буквально на второй день после «похорон» волос Ким Ок Кюна на токийском кладбище, на фасаде японского консульства в Сеуле, в двух шагах от королевского дворца, появилась прокламация тонхаков, озаглавленная «К корейскому народу». В ней скрупулезно перечислялись все злодеяния японцев в Корее со времен сёгуна Хидэёси, им предлагалось незамедлительно убираться из Кореи всем до единого. Через два дня глава палаты иностранных дел Чо Пен Сик направил посланнику Оиси свои сожаления по поводу инцидента, пообещал найти и наказать виновных.

Однако иностранцев успокоили не заверения корейского министра, а решительные меры, предпринятые генералом Юань Ши Каем, китайским резидентом в Сеуле. Он был сторонником самых жестких мер по отношению к тонхакам, пришедшим к воротам дворца, предполагая любым способом удалить их из столицы, а уж затем искать правых и виноватых. Юань Ши Кай отлично понимал, кому нужны беспорядки в Сеуле: Тяньцзинский договор подписывался в его присутствии. Он направил срочную депешу Ли Хунчжану, описав ситуацию и высказав свои опасения. 8 апреля по приказанию вице-короля в Инчхон прибыли два крейсера Северного флота «Лайюань» и «Цзиньюань». Собрав всех иностранных представителей в своей резиденции, генерал заявил, что ответственность за подавление беспорядков Китай принимает на себя. Иностранным государствам нет необходимости направлять свои корабли в Корею для собственной защиты. С 12 апреля начались аресты и допросы тонхаков людьми Юань Ши Кая.

Тем временем Цой Си Хён призвал всех тонхаков, готовых к борьбе, собраться в уезде Поын, отдаленном от Сеула. Собравшимся был предложен не лозунг реабилитации основателя учения, а лозунг изгнания иноземцев и наказания алчных чиновников. Этот тактический ход немедленно привлек на сторону тонхаков значительное число сторонников, и уже в начале мая в районе деревни Чаннэ был сооружен укрепленный лагерь тонхаков, в который продолжали прибывать люди, бросившие весенние работы. Над лагерем подняли флаг, на котором было написано: «Отряд борьбы против японцев и западных варваров». Требования начальника уезда немедленно разойтись и разрушить лагерь тонхаки проигнорировали.

Узнав о событиях в Поыне, Юань Шикай потребовал от властей немедленных действий. Был назначен специальный государственный чиновник, О Юн Чжун, которому было поручено подавить восстание. Он даже получил официальное звание «усмиритель края». Он явился в лагерь, зачитал королевский эдикт и потребовал разойтись. Ему не подчинились. О Юн Чжун имел полное право применить вооруженную силу, но он не имел вооруженной силы. Корейская армия была совершенно небоеспособна, и можно было серьезно опасаться, что многие солдаты просто перейдут на сторону бунтовщиков.

У короля первого возникла мысль привлечь к подавлению восстания китайские войска, однако Юань Шикай, к которому обратился король, отказал ему в этом. Поскольку ситуация в стране полностью попадала под условия Тяньцзиньского договора, и следом за китайскими войсками в Корею немедленно пришли бы японские. Кроме того, китайские войска могли вызвать дополнительное недовольство среди крестьян. Скрепя сердце, король был вынужден направить в Поын королевскую гвардию, оставив Сеул под охраной Юань Шикая и его гарнизона. Узнав о подходе лучших в стране войск, безоружные тонхаки покинули лагерь. Гвардия вернулась в казармы, инцидент казался исчерпанным. Однако и из этих событий японцы извлекли максимум пользы: прокламации, снятые с ворот японской миссии в Сеуле, многократно перепечатали все японские газеты. Тон комментариев не оставлял сомнений во враждебности.

Вместе с тем «стояние в Поыне «стало для тонхаков во многом поучительным. Во-первых, они убедились в своей силе: для их борьбы с ними потребовалось привлечь лучшие в стране войска. Огромное количество сторонников, прибывших в Поын, подтвердило: указ короля о запрете учения — пустая бумажка. Лагерь пришлось покинуть только лишь из-за отсутствия оружия и неумения воевать. Но это дело можно поправить — в самом скором будущем…

Тонхаки и неофиты учения разбрелись по всей Корее, неся в массы новые лозунги о борьбе с иноземцами и собственными чиновниками-угнетателями. Обстановка была неспокойной, особенно в Чолладо. Король, назначая туда нового губернатора, особо подчеркнул необходимость жесткого контроля над тонхаками. Вновь назначаемый губернатор Ким Мун Хён ответил, что устранять следует не собственно восстание, а причины, которые могут к нему привести. В первую очередь — сменить заворовавшихся правителей. Мысль была ценной — реализовать ее новый губернатор не успел…

15 февраля 1894 года мелкопоместный дворянин уезда Кобу провинции Чолладо Чон Бон Чжун привел в уездный город несколько десятков кое-как вооруженных своих односельчан и атаковал городскую управу. Чон Бон Чжун взял под стражу чиновников, публично сжег долговые расписки, взломал замки на военных складах и вооружил своих людей. Поскольку сам Чон Бон Чжун был яростным сторонником учения тонхак, и даже принимал участие в «поынском съезде», восстание воспринималось всеми как продолжение прошлогодних событий, начавшихся с «мартовской молитвы у дворца Кёнбоккун». Весть о том, что храбрые тонхаки устанавливают справедливость здесь и сейчас, молнией разнеслась по всей Корее. Поспешные меры официальных властей, снятие со своих постов многочисленных чиновников только подзадоривало восставших: они считали, что чиновников снимают с должности за то, что они не способны справиться с бунтом, а это придавало еще больше силы.

Чон Бон Чжун обратился к предводителям тонхаков во всех уездах близлежащих провинций через голову Цой Си Хёна, общепризнанного лидера секты. В своих обращениях Чон Бон Чжун призвал их возглавить народное движение против чиновников. Об иноземцах не говорилось, они были в Сеуле, а воры и взяточники — в каждой деревне. Восстание ширилось, как лесной пожар. К концу апреля в лагере у горы Пэксан собралось до сорока тысяч повстанцев. Каждый имел хоть какое-нибудь оружие. Власти были вынуждены послать на подавление восстания карательные войска, собранные наскоро, с бору по сосёнке. 11 мая в бою у перевала Хванчхохён карательные войска были полностью разбиты. Чон Бон Чжун практически овладел всеми уездами провинции. Восставшие громили административные здания, дома богачей, постоянно вооружались оружием из армейских складов, размещенных в каждом уездном городе. К противодействию восставшим привлекались все большие силы. На сторону восставших переходили солдаты правительственных войск.

В лагере на горе Хосанбон Чон Бон Чжун составил и огласил прокламацию о целях восстания. О реабилитации Учителя и наказании чиновников, а уж тем паче об иноземцах там не было ни слова. В самых резких выражениях, какие только позволяла воспитанность, Чон Бон Чжун критиковал королевский двор, родственников короля и королевы, провозглашал принципом государственной политики «защиту Отечества и благополучие народа».

Это заявление шокировало двор и Юань Шикая. Было отдано немедленное распоряжение о выступлении на подавление восстания самых лучших войск страны, королевской гвардии и сеульского гарнизона, то есть и корейцев, и китайцев, переодетых в корейскую военную форму. Карательный отряд имел на вооружении две пушки и два пулемета. К месту высадки их доставил морем китайский сторожевой корабль «Пиньюань». Эти действия не остались без внимания самого знающего японского дипломата — первого секретаря посольства в Сеуле Сугимура Фукаси. 9 мая он телеграфировал в министерство иностранных дел, прося разрешения отправить в Кунсан японское сторожевое судно «Осима», которое стояло на якоре в Инчхоне. 17 мая в Инчхон прибыл крейсер «Ямато» на замену сторожевому судну «Осима». На разведку в Кунсан ушел крейсер «Цукуси».

Японское сторожевое судно «Осима»

Сразу выступить против повстанцев правительственные войска не смогли — почти половина солдат перешла на сторону тонхаков. Поражения правительственных войск следовали одно за другим, пока Чон Бон Чжун не занял крепости Чончжу и не решил ее оборонять. Запертые в крепости войска повстанцев не смогли выдержать плотную осаду и потерпели поражение. Чон Бон Чжун ушел из крепости с частью своих соратников, однако от идеи восстания не отказался. Четыре месяца непрерывных боев дали ему возможность убедиться в правильности своих лозунгов и готовности корейских крестьян взяться за оружие в любую минуту. Наконец, он четко понимал, что стал очень значительной политической фигурой, что гарантировало ему не только жизнь, но и возможность дальнейшей политической деятельности. Очевидным стал еще один факт, который еще сыграет свою роль: королевская династия не пользовалась абсолютно ничьей поддержкой: ни народа, ни дворян, ни армии. Окружавшая двор камарилья берегла его не более, как источник собственного благополучия. Смена династии могла означать длительную и кровавую смуту.

Не будем, впрочем, забывать, что Япония и была крайне заинтересована в серьезной смуте, как поводе для введения войск в страну, в том числе допуская и возможность смены правящей династии на своих сторонников. Поэтому было бы нелепо предполагать, что такой подарок судьбы, как восстание тонхаков, не будет использован в интересах Японии в полной мере.

Заместитель начальника Генерального штаба Японии, по сути начальник внешней разведки генерал-лейтенант Каваками Сороку был сторонником «материковой» политики и хорошо знал положение дел в Корее. Обстановка требовала доразведки.

Каваками Сороку

Военный атташе в Сеуле капитан Ватанабэ Йохэй получил задание прибыть в Пусан и заняться сбором необходимой информации о повстанцах независимо от дипломатов. 18 мая на основании полученных донесений Каваками доложил ситуацию начальнику Генерального штаба генералу принцу Арисугава и по его прямому указанию направил в Пусан специального резидента Генерального штаба майора Итидзи. После его возвращения в Токио 30 июня в военных кругах, особенно со стороны Каваками, резко усилились требования о посылке войск в Корею. Масла в огонь добавило письмо первого секретаря посольства в Сеуле Сугимуры от 22 мая. «Если китайские войска при соблюдении формальностей, касающихся официального уведомления, будут введены в Корею, трудно предсказать, какие изменения внесет этот факт в дальнейший ход событий… Поэтому следует решить, пошлет ли наше правительство свои войска на основании имеющегося соглашения для охраны миссии… и для обеспечения равновесия сил в Корее и будет ли оно держать их там до восстановления порядка…».

Военные видели РЕАЛЬНУЮ НЕОБХОДИМОСТЬ ПОСЫЛКИ ЯПОНСКИХ ВОЙСК В КОРЕЮ ЯКОБЫ ДЛЯ ПОДАВЛЕНИЯ ВОССТАНИЯ ТОНХАКОВ. НО В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ — ДЛЯ РЕОРГАНИЗАЦИИ КОРЕЙСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА И ВОЗРОЖДЕНИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРОЯПОНСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ. ЗАМЕТНО ОСЛАБИВШИХ СВОЮ АКТИВНОСТЬ ПОСЛЕ «ПОЧТОВОГО» МЯТЕЖА. (выделено мной. — М. К.).

От имени начальника Генерального штаба в правительство было направлено секретное послание, в котором говорилось: «Силы бунтовщиков-тонхаков растут. Корейские солдаты неспособны с ними справиться. Такое положение вынудит корейское правительство просить Китай о военной помощи. Если китайское правительство согласится удовлетворить такую просьбу, нам тоже следует послать свои войска, чтобы обеспечить безопасность японских подданных в Корее и сохранить влияние Империи » (курсив мой — М. К.).

Арисугава Тахикиро

Именно в начале июня Генеральный штаб Японии тайно начал подготовку к мобилизации. Выполнение всех мероприятий, связанных с посылкой войск в Корею, было возложено на начальника 1-го управления Генерального штаба полковника Тэраути. Майору Яманэ, лейтенанту флота Мацумото, капитану Иноуэ и капитану Нисида было поручено провести подготовительные мероприятия по переброске войск в Корею. Начал формироваться отдел транспорта и связи.

Но и здесь не обошлось без квасных патриотов — если только можно применить подобный термин к японцам. Давно замечено, что серьезным политическим намерениям более всего вредят самые патриотические патриоты, которые лучше всех знают, что нужно делать и — самое страшное! — намерены реализовать свои бредовые намерения самостоятельно и немедленно. Эти господа, как правило, думать дальше, чем до ужина, не умеют, для них «патриотические чувства» заменяют любой здравый смысл… В общем, подобного рода «деятели» могли навредить Японии больше, чем Ли Хунчжан вкупе с Юань Шикаем. В конце июня 1894 года — то есть, уже после завершения активной фазы восстания — четырнадцать человек, главным образом бывших военных и самураев, все члены шовинистической организации «Общество черного океана», прибыли через Пусан в провинцию Чолладо. Все они были вооружены в лучших традициях токугавских времен: опоясаны мечами, с пистолетами за поясом — совершенные герои. Начали они с того, что ограбили медный рудник в провинции Кёнсандо: для революции требовалась взрывчатка. Достигнув Сунчона, неофициальной столицы тонхаков, предводитель японцев Ёсикура нарядился в старинную самурайскую одежду и потребовал от имени своих соратников встречи с Чон Бо Чжуном. Себя они называли «миссией помощи, ниспосланной небом». Однако Чон Бон Чжун отказался от помощи японцев, поскольку ко времени их прибытия многое изменилось: после окончания боевых действий власти решили привлечь Чон Бон Чжуна к управлению провинцией, стремясь использовать его огромное влияние на крестьян, и вступили с ним в переговоры. Сославшись на договоренность с королем, Чон Бон Чжун отказал японским «революционерам» в поддержке. Герои-революционеры решили действовать самостоятельно, но в конечном счете были задержаны японскими же войсками в Сеуле и Пусане.

После соглашения Чон Бон Чжуна с королевской властью снова поднять тонхаков на вооруженное выступление решил Цой Си Хён, никак не проявивший себя в событиях последних месяцев. Однако его попытка успехом не увенчалась, и возглавить новую армию ему не удалось. Примкнувшие к нему тонхаки очень скоро разошлись по окрестностям, разбились на мелкие группы и перестали признавать над собой какой-либо контроль со стороны руководителей секты. Эти группы превратились в неорганизованные шайки, терроризировавшие всю провинцию Чолладо. Как и всякий бандитизм, эти действия быстро надоели местному населению, и повстанцы начали терять поддержку местных жителей. Постепенно восстание сошло на нет. Во всяком случае, уже к середине июня 1894 года никакой серьезной угрозы тонхаки не представляли. Казус белли ускользал от японцев, как карп из садка…

Но повод уже был формальностью, главным образом для оправдания собственных действий перед мировым общественным мнением, о чем японцы заботились неукоснительно. Если он не был правдой, то, по крайней мере, должен быть правдоподобным. И его обязательно придумают, если на флоте получены боевые снаряды, под лючины забункерованы угольные ямы и пар приказано держать на марке — пока лишь для учений… Банзай! Банзай!