Уже рассвело. И день выдался такой ясный, точно за окном всё еще было лето. Мёнгере снова закрыла глаза: как же не хочется вставать. Наверное, потом, когда они дойдут до радуги, она будет отсыпаться несколько дней. Только где? В Алтанхот она больше не стремится. Что ей там делать? Отнимать трон у сестры? А потом оказаться запертой во дворце? Нет, ей там делать нечего. Только куда теперь? А может, в Яблоневую долину? Приш так хорошо рассказывал о своем доме.

И какой удивительный сон приснился. Будто дерево на кукурузном поле ожило. Переливалось всеми цветами, размахивало ветвями. А затем Мёнгере увидела алую точку среди листвы. И не подбежала, а взлетела к ней. Вблизи точка походила на сердце и пульсировала. Мёнгере взяла ее в руки, и стало так хорошо, что она проснулась.

Заглянула тетушка Кэт и позвала на завтрак. Во время дворцовых церемоний слуги выстраивались вдоль стены, не позволяя себе даже шевельнуться. Царица всегда трапезничала в одиночестве, никому из родовитых семейств не позволялось разделить с ней еду. А во время пути Мёнгере привыкла, что уже не одна, и ей это понравилось. Можно разговаривать обо всём на свете и не держать лицо. Как много притягательного в обычной жизни, только поскорее бы попасть в уютный дом, где она станет жить… С кем? Ну, Хухэ, конечно, отправится с ней. Вот и сейчас он лежит в ногах. Но впервые подумалось о семье. Она может выйти замуж и родить ребенка, и не одного. И эта мысль пришлась по душе.

На завтрак был омлет с грибами и булочки с нежным кремом. Они так и таяли во рту. Тетушка Кэт с улыбкой наблюдала за гостями. Она уже перегладила их высохшие вещи, а заодно и подлатала их. А также собрала провизию в дорогу.

– Надеюсь, мои подарки вам понравились, – сказала она.

И Мёнгере чуть не закашлялась: это был не сон? Глеб выронил вилку. А Приш недоуменно перевел взгляд с нее на Глеба.

– Я ничего не получил, – обиделся он.

– А тебе и незачем, – ответила тетушка. – Ты на себя посмотри: совсем целый, без малейшей царапины. А мои дары для тех, кто в них нуждается. Одной способность любить, другому – веру в себя. А у тебя, Приш, и так всё есть.

Его, похоже, эти слова не успокоили. Так и сидел надутый.

Они распрощались с хозяйкой, а та напутствовала:

– Запомните, верить не всем можно. Доверие еще заслужить надо. Так что берегите себя.

Мёнгере хотела ответить, что они совсем не беспечные, просто устали очень. И нет никаких сил бодрствовать по ночам. Хотя хозяйка права, и однажды они могут за это поплатиться. Путники вышли за ворота, помахали тетушке Кэт, сделали шаг, и оказались посреди проселочной дороги.

Мёнгере вздохнула с облегчением: в степи было трудно. Не видишь, что впереди, и передвигаешься только при помощи стекол, показывающих, где находится радуга. А так бы кружились на одном месте. А здесь золотые деревья: листья кажутся такими в солнечном свете и на фоне синего неба; открытое пространство, которое хорошо просматривается. И можно не опасаться, что кто-нибудь подкрадется незамеченным. Да еще повезло, что с ними Хухэ – у фенека хороший слух.

Вообще что-то изменилось. И в ней, и в попутчиках. Идти стало легче, настроение улучшилось. А всего лишь встретились с волшебницей и увидели чудо. Даже Приш повеселел, хотя остался без даров. А Мёнгере чувствует какое-то волнение в себе, трепет. И хочется влюбиться – впервые в жизни.

Вокруг очень красиво. Мёнгере казалось, что осень в этих краях темная и холодная, а она разная. Буйство красок. И как приятно идти по опавшей листве. От шороха листьев мурашки по коже. Вот бы схватить их и подкинуть в воздух, чтобы они осыпали Мёнгере. Она постарается запомнить этот день, чтобы вспоминать его в ненастные.

Дорога пошла под уклон, и окрестности стали видны как на ладони. По обе стороны – поля со скошенной травой. Приш рассказывал, что ею кормят коров зимой. Вот и сейчас стоят стога. Мёнгере захотелось подойти поближе и рассмотреть. Она так и сделала: побежала прямо на поле. Приш и Глеб с трудом ее догнали.

– Ну ты даешь! – удивился Приш. – Что это с тобой сегодня?

А Глеб посмотрел так, словно впервые увидел. И почему-то от его взгляда внутри Мёнгере полыхнуло.

– Да вот, сено, – смутилась она. – Решила потрогать.

Хухэ стоял рядом, принюхиваясь: наверное, в стоге водились мыши. Да и от сена пахло так… Мёнгере вдохнула полной грудью.

– Мы тюфяки соломой набиваем и в клетях стелем. Там хорошо летом спать – не душно, – сказал Приш. – Только сено колется.

Мёнгере лишь улыбнулась: если получится, она узнает, что такое клети. И полежит на душистых тюфяках.

И тут Глеб заметил крыши домов – деревня расположилась в низине вдоль реки. Провизия у путников была, поэтому заходить в поселение не хотелось. Но мост через реку находился именно там, а им надо на противоположный берег. Вброд в незнакомом месте не пойдешь, опасно. Так что деваться некуда. Можно, конечно, темноты дождаться, а потом незаметно прокрасться, но как-то глупо.

Мёнгере вертела головой: место красивое. Речка лениво несет свои воды. Лишь изредка пойдут круги – рыба плещется. Берег порос высокой серой травой. Над водой свисают деревья: полощут ветви. Солнце садится, обагряя небо и окрашивая облака в аметистовый цвет. Жаль, что Мёнгере не поэт.

Серые дома цепочкой выстроились вдоль реки. Рядом с каждым в воду спускались мостки. Мёнгере заметила на одном женщину: та стирала белье. Рядом бегали малыши, на которых мать время от времени прикрикивала. Народа на улице было немного – уже вечерело. Мёнгере со спутниками свернули к мосту и неожиданно возле одного из домов увидели гроб.

Вокруг него собрались люди. Они оживленно переговаривались.

– Надо же! Повезло им: недолго мучились со стариком, – произнесла дородная женщина. – Всего пяток лет бедокурил.

– Ну да! Не то что мы – уже второй десяток спокойно уснуть не можем, вечно на нервах, – подхватила вторая. – Всю душу бабка вымотала. А самой хоть бы хны! С утра как новенькая.

Жители заметили путников.

– А это кого принесло? – недружелюбно поинтересовался мужчина.

Даже внешне он выглядел угрюмым человеком.

Глеб объяснил, что им надо перейти через мост.

– Куда же вы на ночь глядя? – удивился мужчина. – На той стороне деревня в трех часах ходу. Не дойдете, скоро стемнеет. А на улице ночевать негоже, если крыша имеется.

Глеб замялся, подбирая слова, но мужчина сам добавил:

– О нашей деревне, конечно, нехорошие слухи ходят, но гостей мы в обиду не даем. Можете у меня остановиться.

Мужчина зашагал вверх по улице, путники последовали за ним.

Мёнгере терялась в догадках: о чем он говорил? Непонятно. Мужчина привел их в дом. На кухне уже ждали.

– Меня Захария кличут, – назвался хозяин дома. – Это жена моя, мать, сыновья, – мужчина махнул рукой в сторону троих парней. – Располагайтесь.

Ужин прошел в молчании, похоже, здесь не принято было говорить за столом. Лишь после жена хозяина спросила:

– Что с соседом?

– Преставился, – ответил Захария. – Теперь будут деньги собирать, чтобы похоронить.

– Как это? – не выдержал Глеб.

– Голытьба они, – пояснил Захария, – последние деньги истратили, когда старик заболел. Так что ждут, когда соседи на похороны скинутся.

Выходило, что гроб с покойником будет до этой поры стоять прямо на улице. Мёнгере поежилась от одной мысли. Но Захария мрачно добавил:

– Покойников нечего бояться – они смирно лежат. А вот живых остерегаться надо.

И посмотрел на свою мать. Тут же подскочила жена:

– Мама, вам уже пора. Вечереет.

Пожилая женщина кивнула и вышла из кухни. Жена Захарии пошла провожать. Вскоре послышался металлический лязг.

– Заперла, – жена хозяина дома повесила связку ключей над порогом.

– И правильно. Нужно будет дверь укрепить. А то мало ли…

Захария недоговорил. Он с тоской уставился в окно, словно увидел там что-то занимательное.

– Ну, пора и нам спать ложиться, – сообщил он, – нечего свет зря переводить. Дай бог, и эта ночь спокойно пройдет.

Семья Захарии спала в большой комнате, разделенной тонкой перегородкой на две части. В маленькой стояла кровать хозяев, в большой – сыновей. Гостям постелили на полу. Как и мечтала Мёнгере, лежала она на тюфяке, набитом соломой. Его принесли откуда-то сверху. И теперь тело чесалось, а ведь Приш предупреждал!

Она почти задремала, как раздался грохот. Будто уронили что-то тяжелое, даже дом содрогнулся. Захария вскочил и зажег лучину.

– Началось, – с какой-то обреченностью в голосе произнес он.

– Что началось? – не понял Глеб.

– Мать, – ответил Захария. – У нее началось.

Глеб не успел ничего больше спросить, как раздался треск – словно кто-то проломил стену. Хозяин с домочадцами вскочили и принялись двигать кровати к двери.

– Помогайте, – велел гостям Захария.

А потом постучались, тихо-тихо. Но у Мёнгере от испуга едва не подкосились ноги.

– Тук-тук, – сказали за дверью. – Кто-кто в доме живет? Кто-кто в невысоком живет?

Голос был едва различим, но Мёнгере слышала каждое слово отчетливо, хотя больше всего хотелось заткнуть уши и спрятаться под одеялом. А за дверью рассмеялись. Красивым переливчатым смехом. Но почему-то от него Мёнгере чуть не завизжала. Она стиснула руку Глеба.

– Она не сможет войти, – попытался успокоить Захария, но его голос дрожал.

Сыновья и жена отошли к окну и открыли ставни. Видно, готовились бежать, если чудище, в которое превратилась старуха, ворвется.

– Пустите меня к себе! – взревело за перегородкой, и дверь заходила ходуном.

Приш и Глеб бросились к хозяину, чтобы помочь удержать. А из коридора слышалось рычание, переходящее в вой. И скрежет огромных когтей по дереву.

Затем вновь наступила тишина и напряженное ожидание.

– Я мышка-норушка, я лягушка-квакушка… – бубнили за дверью.

Мёнгере казалось, что рассказывают сказку. Только ужасную, которую лучше слушать днем, а не ночью. И чтобы читала ее милая старушка, а не чудовище. Девушка обняла Хухэ, тот дрожал от страха.

– Пустите! – и новый рывок.

У мужчин, удерживающих дверь, вздулись мышцы от напряжения.

Полночи Захария и остальные держали оборону, лишь под утро всё стихло. Но дверь открыли только после того, как рассвело. В коридоре на полу лежала мать Захарии – без чувств. Захария бережно поднял ее и понес в комнату. Его жена принесла воду и вытерла пот со лба свекрови. Вскоре пожилая женщина открыла глаза.

– Снова? – спросила она.

Захария лишь кивнул, и тогда его мать заплакала. Ее плечи тряслись. Мёнгере потянуло обнять старушку, утешить. Та, похоже, не владела собой в образе монстра.

Комната пожилой женщины выглядела ужасно: дверь была вырвана с мясом, мебель разломана. Мёнгере поежилась: то же самое могло произойти и с ними: чудовище бы просто разорвало их. На стенах остались глубокие борозды – следы когтей.

– Ничего, подправим, – утешал Захария, – скоро и видно не будет.

Но старушка продолжала плакать.

Спать больше не ложились. Утром жена Захарии подала завтрак. Хорошо, что кухня не подверглась разгрому. Путники ели рисовую кашу и слушали хозяина.

– Это у нас со стариками творится. Причем со всеми по-разному. У кого-то в семьдесят начинается, у кого-то раньше. Поэтому, когда им исполняется шестьдесят, мы их начинаем закрывать на ночь.

Он залпом выпил крепкий чай и продолжил:

– Это, конечно, не каждую ночь происходит. Когда как. Иногда и за год ничего не случится, а порой и пару раз в месяц. Тут не угадаешь.

Захария доел завтрак и закончил:

– Только мы их любим. Это же наши старики, они о нас заботились. А теперь мы о них. А потом наши дети о нас будут.

– А ведь есть же и одинокие? – спросила Мёнгере.

– Есть, – согласился Захария. – За ними община наблюдает.

– А бывает?.. – начал Приш.

– Бывает, – отрезал Захария. – Год назад случай произошел: старик вырвался и всю семью убил. А утром в сознание пришел и руки на себя наложил. Не смог жить.

Больше вопросов не последовало.

Завтрак вышел скомканным. Мёнгере с трудом запихнула в себя кашу на вкус она ей не понравилась. Да и настроение… Хотелось поскорее убраться отсюда. Путники собрались и, поблагодарив за крышу над головой, ушли.