В июне 1940 года Париж заняли немецкие войска. Хотя Беккет был гражданином нейтральной страны, он предложил себя французскому Сопротивлению. В 1942 году, опасаясь ареста гестапо, Беккет с женой сбежали из Парижа и обрели прибежище на ферме под прованским Руссильоном.

Хотя Беккет, когда они покидали Париж, уже работал над «Уоттом», книга была в основном написана в Руссильоне. В 1945 году, по окончании войны, он предложил ее нескольким британским издателям, но безуспешно (один издатель отозвался о ней как о чересчур «дикой и невразумительной»). Постепенно Беккет занялся другими проектами и утратил интерес к судьбе «Уотта». В письме другу он отмахнулся от этого романа как от «неудовлетворительной книги, написанной обрывочно, сперва на бегу, а потом по вечерам, когда завершали месить грязь [в смысле – работать на ферме], во время оккупации».

Отчасти потому, что британская публика выказала столь мало интереса к его работе, отчасти потому, что язык, именуемый им «официальным английским», оказался помехой в его стремлении писать «литературу не-слова», но в основном из-за решения Беккета, что будущее его – во Франции, он начал сочинять на французском. «Не думаю, что в будущем стану много писать по-английски», – поверяется он тому же другу.

«Уотт» в итоге увидел свет в 1953 году, опубликовало его одно парижское англоязычное литературное обозрение, связанное с французским издателем эротической литературы («Олимпия Пресс», позднее там же вышла «Лолита» Набокова). Распространение «Уотта» в Ирландии запретили тамошние власти.

После того, как Беккет обрел славу и англоязычный мир раскрыл глаза на его существование, он стал переводить свои работы на английский. «Уотт» – исключение: Беккет не хотел, чтобы эта книга вообще существовала в переводе. Под давлением своих издателей он в конце концов согласился разрешить французскую версию. Впрочем, задача (с его точки зрения) была выполнена так скверно, что он отредактировал перевод сам и внес в текст немало изменений. Таким образом, есть некоторые вопросы, какую версию – английскую или французскую – следует считать окончательной.

Неоднозначное отношение Беккета к этой книге можно в некоторой мере отнести на счет обстоятельств, в которых она была написана, – в глухой провинции, в вынужденном утомительном уединении. С трудом верится, что в какой угодно другой период жизни Беккет нашел бы в себе энергию или интерес кропотливо перечислять восемьдесят разных способов, какими можно расставить в комнате четыре предмета мебели за двадцать дней, или описывать двадцать отдельных взглядов, которыми должны обменяться пять членов некой комиссии, чтобы все уж точно посмотрели на всех. Беккет был прав, заявляя, что в картезианском проекте упорядочивания операций человеческого интеллекта имеется некоторое безумие; но есть и некоторое безумие в том, какой вид приняла его сатира на упорядочивание разума.

Уотт, титульный персонаж, – на первый взгляд придурковатый человек со странной походкой, которой он, похоже, выучился по какой-то книге, и без всяких даже зачаточных светских манер. Мы наблюдаем, как он садится в поезд из центра Дублина в пригород Фоксрок, где добирается к дому некоего господина Нотта, у которого нанят слугой. В протяженном монологе Арсен, слуга, которого Уотт заменит, растолковывает, как и что устроено в хозяйстве у Нотта: на хозяйстве всегда двое слуг, говорит он, однако лишь слуга старше или замечательнее имеет прямой доступ к хозяину.

Уотт проводит некоторое время (год?) младшим слугой, а затем некоторое время – старшим, а следом, в свою очередь, покидает Нотта. После отчетливо не обозначенного периода времени мы вновь натыкаемся на него в лечебнице для сумасшедших, где он дружит с пациентом по имени Сэм. Ему Уотт излагает путаную версию истории своей жизни у Нотта. Сэм в свою очередь рассказывает ее нам, в виде книги под названием «Уотт».

Годы Уотта у господина Нотта (по словам Сэма), пусть и небогаты событиями, все же стали в достаточной мере неприятным опытом (насколько мы понимаем), чтобы довести Уотта до безумия. Рассудок он утратил, потому что, вопреки любым своим напряженным усилиям, не смог разобраться в господине Нотте (и его хозяйстве), а точнее, не смог разобраться в господине Нотте полностью. Все, что делал господин Нотт, все, что происходило в его владениях, Уотт подвергал исчерпывающему рациональному анализу, но всякий раз анализ не выявлял с полной однозначностью истину о господине Нотте. Даже под конец службы Уотта господин Нотт оставался такой же загадкой, какой был, когда Уотт приступил к работе.

Для читателя, наблюдающего за господином Ноттом и его хозяйством извне, ничего таинственного не происходит – ничего, заслуживающего вдумчивого расследования. Господин Нотт – попросту чудаковатый старик, живущий в большом доме в Фоксроке и никогда его не покидающий. Но – хотя финальные слова книги «позор тому, кто символы узрит» есть авторское предупреждение против избыточных толкований, – у книги нет raison d’être, если мы не примкнем (по умолчанию) к не проговоренному и не выраженному видению этого самого хозяйства: что господин Нотт в некотором смысле Божество, а он, Уотт, призван служить Ему. В таком толковании бессилие Уотта постичь Бога происходит из бессилия интеллекта, человеческого разума, метода (выученного, как и походка, по книге), который он применяет, чтобы достичь понимания божественного.

Метод, о котором идет речь, восходит к Рене Декарту. Декарт сформулировал этот подход в 1637 году в «Рассуждении о методе, чтобы хорошо направлять свой разум и отыскивать истину в науках», и с тех пор это прописная истина научного поиска:

#i_002.jpg

Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.

Второе – делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу… до познания наиболее сложных.

И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено [211] .

#i_002.jpg

Этот метод Уотт применяет ко всем явлениям, какие даны ему в ощущениях, – от посещения настройщиков фортепиано до поступков самого господина Нотта. Трезвое безапелляционное применение картезианского метода, метода науки, к событиям в хозяйстве Нотта приводит к интеллектуальной комедии, к которой в основном «Уотт» и сводится.

«Уотт» – философская сатира в традиции Франсуа Рабле и (чуть родственнее) Джонатана Свифта и Лоренса Стерна. Однако порыв, каким движим этот текст, не просто скептичен (скептичен по отношению к верховному поборнику воспитания скептицизма как привычки сознания – к Декарту). Если расшифруем таинственные, задом наперед выстроенные изречения Уотта в лечебнице, получим намек на то, что это за порыв.

#i_002.jpg

Пустоты. Источнику. Наставнику. В храм. Ему я преподнес. Это опустевшее сердце. Эти опустевшие руки. Этот разум безразличный. Это тело бездомное. Дабы возлюбить его, поносил себя. Дабы его обрести, себя отверг. Себя забыл, чтобы постичь его. Оставил себя, дабы его отыскать (с. 166).

[Поносил себя, малого, чтобы возлюбить его; отверг себя, малого, чтобы обрести его; забыл себя, малого, чтобы найти его. Ему принес я это опустевшее сердце, эти опустевшие руки, этот безразличный ум, это бездомное тело: в храм, наставнику, источнику пустоты.]

#i_002.jpg

Уотт пытается постичь Бога или «Бога», которого Нотт/Нет символизирует. Уотт выходит на этот путь с духом смирения, без предубеждений; однако Нотт оказывается непостижимым – непостижимым не только для рационального мышления, но и вообще непостижимым. Как сказал бы Уотту святой Августин, нам никогда не познать, что есть Бог, под силу нам лишь понять, что́ Бог не есть. И действительно, в первый же день службы Арсен предупредил его именно об этом: «Столь удачно… поименовано невыразимым или неописуемым, что любая попытка выразить или описать его обречена на провал, обречена, обречена на провал» (с. 62).

Арсен здесь ссылается на пассаж из Гейлинксовой «Этики», который Беккет считал достаточно важным, чтобы списать к себе в блокнот: «Ineffabile… id est dicitur, non quod cogitare aut effari non possumus (noc enim nihil esset: num nihil et non cogitabile idem sunt)» [ «Неописуемое… есть то, что мы не в силах понять и ухватить (сие есть ничто: по сути, ничто и немыслимое суть одно и то же)»].

Именно этот глубинный слой под поверхностью комедии Уоттова поведения, его упорный метафизический порыв постичь непостижимое, помыслить немыслимое, выразить невыразимое, невзирая на одну неудачу за другой, придает герою его пафос, делает его не просто паяцем интеллекта.

Как литературное произведение «Уотт» по качеству неровен. В ранних рассказах из сборника «Больше лает, чем кусает» Беккет был склонен кичиться своей ученостью – довольно по-детски, смешивать высокие и низкие регистры и позволять себе простенькую игру слов. Первые страницы «Уотта» являют кое-какие похожие черты. И лишь когда Уотт добирается до владений Нотта, проза Беккета начинает обретать устойчивость, к которой он стремился: это сплав лиризма и пародии, уникально присущих «Уотту». Некоторые эпизоды, составляющие глубинно книгу эпизодов, наделены свойством высокой комической арии от начала и до конца (и на ум приходит не только монолог Арсена, но и визит отца и сына Голлов, застольные привычки господина Нотта, голодный пес, от которого требуют употребления объедков, и семья Линчей, которым полагалось держать пса). Есть и эпизоды не вдохновенные – посещения торговки рыбой миссис Горман, например. Целые страницы списков перестановок и комбинаций предметов однообразны, однако это однообразие – часть концепции этой книги, притчи-трактата, который на многих долгих промежутках остается гипнотически завораживающим.