ГЛАВА ВТОРАЯ. Коминтерн
С 1924 по 1933 год я работала в Коммунистическом Интернационале, Коминтерне. Прежде, до приезда в Москву, я об этой организации почти ничего не знала. Но вскоре получила возможность довольно близко познакомиться со «штабом мировой революции». В 1921 году мужа назначили секретарём Исполкома Коминтерна, кроме прочего, он занимался разработкой устава и основных направлений деятельности этой организации. С осени 1922 года я участвовала в вечерних обсуждениях дел Коминтерна. Собирались обычно у нас дома, в гостинице «Люкс». Нередко бывали у нас Раковский и Пятницкий, оба из Коминтерна. Обычно засиживались за полночь — в Москве это было тогда принято. Поэтому ещё раньше чем начать работать в Коминтерне я уже кое-что знала о его функционерах, его проблемах и задачах. Даже иногда помогала Отто в выполнении некоторых щекотливых заданий, о которых другие сотрудники не должны были знать. На машинке я печатала медленно, двумя пальцами, но первое, что попросил меня сделать Отто, — перепечатать статью, написанную им по-немецки от имени Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна. Начало статьи содержало несколько политических обвинений против Александры Коллонтай, которая вместе с Александром Шляпниковым высказала критику некоторых положений политики Коминтерна. Далее следовало её признание своей вины и клятвенные заверения впредь не противостоять тактике Коминтерна. «Признание» было тщательно составлено заранее, недоставало лишь подписи Коллонтай. Отто предупредил меня, что дело очень щепетильное и в Коминтерне о нём знать не должны. Я спросила, кто такая Коллонтай. Это чрезвычайно умная, талантливая женщина, объяснил он, но из-за своего непреодолимого стремления защищать начинания, обречённые на провал, ей, как видно, не избежать неприятностей.
Отто также интересовался моим мнением о некоторых служащих Коминтерна. Он научен был горьким опытом не полагаться только на своё мнение, когда надо было оценить чей-либо характер или способности. Внимательно выслушивая других, он уточнял своё представление о человеке. Был он крайне осторожен, всеми средствами старался избежать ошибок в оценках.
От Куусинена и его сослуживцев я узнала, что ещё задолго до революции 1917 года Ленин мечтал образовать международное сообщество, которое занималось бы подготовкой и осуществлением революций в других странах. На смену старым, капиталистическим правительствам должны были прийти большевистские, коммунистические. В декабре 1918-го или январе 1919-го Ленин собрал в Москве своих друзей и соратников на совещание. Участвовали в нём и многие руководители неудавшегося коммунистического мятежа 1918 года в Финляндии. Обсуждались вопросы создания централизованной интернациональной организации коммунистов, которая бы заменила Второй Интернационал. Штаб организации должен был находиться в Москве. У меня долгие годы хранилась фотография, сделанная на этом совещании. Кроме Ленина, Зиновьева, Троцкого и, видимо, Каменева, на ней Отто Куусинен и ещё трое финнов: Куллерво Маннер, Юрьё Сирола и Эйно Рахья.
В начале 1919 года Ленин созвал конференцию, где также обсуждались вопросы создания Третьего Интернационала. Не считая немца Гуго Эберлейна, одного австрийца и ещё двоих русских, все участники конференции были политическими эмигрантами и жили в то время в СССР. Эберлейн был уполномочен своей компартией. Остальные иностранные участники конференции не обладали ни правом, ни полномочиями выступать от имени своих партий. Куусинен как-то мне сказал, что некоторые из так называемых представителей даже никогда не видели той страны, которую якобы представляли.
Подбор участников был случаен, однако позже пропаганда, мне кажется, непомерно раздула роль конференции, назвав её «учредительным конгрессом Коммунистического Интернационала». Большинство участников, как и Ленин, были интеллигентами, теоретиками. Определены были лишь несколько основных лозунгов, да и то в общих чертах. Не распределялись должности, не выбиралось руководство, да и ни одного штатного работника в Интернационале не было, если не считать двух-трёх человек, писавших пропагандистские статьи. Поэтому в начале своей деятельности Коминтерн занимался лишь публикацией агитационных статей, страстно призывающих поддержать «хорошее начинание». Карась пытался внушить миру, что он — акула. Конгрессы 1919 и 1920 годов, несомненно, имели какое-то историческое значение, но самим Коминтерном оно было в последующие годы преувеличено непомерно — видимо, из стремления ошеломить и друзей, и врагов. Отто считал, что в первые годы организационная структура Коминтерна была малоэффективна.
После мартовского конгресса 1919 года штаб мировой революции расположился в одном из особняков Денежного переулка. Я впервые вошла в это здание в 1922 году. Мне показалось невероятным, что это и есть центр мировой революции. Я уже писала раньше, что увидела там лишь разношёрстную толпу интеллигентов — русских и иностранцев. В этом здании в 1918 году было немецкое посольство, там был убит германский посол граф Мирбах. Официально считается, что его убили эсеры в знак протеста против Брест-Литовского мира. Ленин тогда же заявил, что убийство посла — лишь преамбула к восстанию эсеров против большевиков, и многие социал-революционеры были расстреляны. Но муж мой говорил мне, что эсеры к тому убийству не имели никакого отношения… Однажды я застала Отто беседующим в своём кабинете с рослым чернобородым человеком. Мне он представился Сафириным. А когда он ушёл, Отто, улыбаясь, сказал, что это был убийца графа Мирбаха — Блюмкин. Он работает в Чека и едет за границу с важным заданием, касающимся Коминтерна. Я сказала, что ведь Мирбах был убит эсерами. Отто лишь громко рассмеялся, и мне стало ясно, что убийство было подстроено, чтобы убрать с дороги мешавшую Ленину партию социал-революционеров.
В начале 1921 года Ленин отозвал Отто Куусинена из Стокгольма и дал задание подготовить устав, который будет представлен на утверждение третьего конгресса Коминтерна в июле 1921 года. В соответствии с уставом структура всех коммунистических партий мира была пересмотрена. Отто превосходно умел применять на практике учение Ленина, свидетельством тому — новый устав. До сих пор помню письмо Ленина, которое сейчас хранится в Москве, в его музее. В письме говорится, что никто кроме Куусинена не смог бы так удачно сформулировать устав. Отто писал устав по-немецки, и коммунист Вильгельм Кенен, выходец из Германии, получил задание сделать его стилистическую редакцию.
На третьем конгрессе председателем Исполкома Коминтерна был избран Григорий Зиновьев. Членами Коминтерна стали на этом конгрессе, если я правильно помню, тридцать девять коммунистических партий, более или менее реально существовавших. Однако после конгресса они всё больше стали отдаляться от интересов рабочего движения своих стран и всё больше приспосабливаться к целям руководства Третьего Интернационала, находившегося в Москве. Я сознательно говорю о «более или менее реальных» коммунистических партиях, ведь иные из них состояли всего из нескольких членов, иначе говоря, существовали лишь на бумаге. Это тоже были мелкие рыбёшки, уверявшие, что они акулы.
Коротко опишу структуру Коминтерна. Проводившиеся в Москве конгрессы, на которые каждая партия, входившая в Коминтерн, посылала своих представителей, имевших право голоса, были теоретически высшим органом управления Коммунистического Интернационала. В действительности не так. За двадцать четыре года существования Интернационала проводилось лишь семь конгрессов. В промежутках между конгрессами руководство было поручено Исполкому Коминтерна, но и он провёл не более семнадцати пленумов. Входило в Исполком человек тридцать, избирались они на конгрессах из делегатов партий — членов Коминтерна. От некоторых крупнейших партий, к примеру, от германской и советской, в Коминтерне было несколько представителей. Почти все они жили в Москве.
Политический секретариат Исполкома Коминтерна, члены которого также избирались на конгрессе, осуществлял контроль за практической деятельностью. Входило в него от восьми до десяти человек, которые постоянно должны были находиться в Москве. В рамках Политического секретариата работал более узкий секретариат, который составляли три оргсекретаря Коминтерна. Назывался он «узкая комиссия». За те девять лет, что я проработала в штабе Коминтерна, я знала всего трёх человек, приказы которых выполнялись беспрекословно: Отто Куусинен, Осип Пятницкий и Дмитрий Мануильский. Куусинен отвечал за основные направления и следил за политическим и экономическим развитием капиталистических стран. Пятницкий контролировал тайную деятельность, финансы и занимался вопросами кадров и управления. Мануильский имел наименьший вес среди этих троих в принятии важных решений; он был как бы глазами и ушами ЦК партии в Коминтерне, связным между обеими организациями, а также руководил деятельностью Коминтерна во Франции и Бельгии, поскольку знал обе страны со студенческих лет. Секретарём «узкой комиссии» был питомец Отто Куусинена Мауно Хеймо.
Каждая партия, входящая в Коминтерн, имела право — если считала это нужным — через своих представителей в Исполкоме ставить Коминтерн в известность о своих проблемах; когда же надо было разрешить серьёзные разногласия и споры в какой-либо заграничной компартии, инициатива принадлежала комиссии. Представители партии вызывались в Москву, и Политический секретариат назначал ответственных работников для переговоров с делегацией. Переговоры часто продолжались месяцами. В конце концов составлялась резолюция, которая ставилась на голосование. Обычно резолюции готовились в Коминтерне ещё задолго до приезда делегации в Москву, правда, в процессе обсуждения их приходилось довольно часто изменять. Затем члены делегации возвращались в свою страну, чтобы привести деятельность партии в соответствие с резолюцией. Рекомендации, содержавшиеся в решениях, часто были неэффективны в разрешении конкретных конфликтов, а зачастую даже наносили вред компартиям.
Если не считать вопросов борьбы между Сталиным и Троцким, на совещаниях Коминтерна никогда не обсуждались внутренние дела компартии СССР. Среди сотрудников, правда, ходили слухи о борьбе за власть в высших правительственных и партийных кругах; в результате этой борьбы в политике советского правительства и, естественно, Коминтерна происходили крутые и страшные повороты. Вскоре было строжайше запрещено на совещаниях в присутствии иностранных коммунистов упоминать внутренние дела партии. Они не входили в круг бесед и официальных диспутов и хранились в строжайшей тайне. Остальные же компартии обязаны были сообщать в Коминтерн всё, что касалось их деятельности. Чека имела в каждой партии своих людей, из членов этой же партии, и осуществляла строгий контроль. Если иностранец по наивности спрашивал, почему в Коминтерне никогда не обсуждаются внутренние проблемы СССР, он получал ироничные или уклончивые ответы.
Отдельно от Исполкома работала Интернациональная контрольная комиссия, влияние её было велико. Она принимала жалобы и заявления, следила за чистотой веры и морали в компартиях. Девятнадцать членов комиссии избирались на конгрессах Коминтерна, и теоретически она была выше даже контрольной комиссии партии. Руководил ИКК литовский адвокат Ангаретис, это был, кажется, единственный человек, который постоянно находился в помещении ИКК. Контрольная комиссия могла вызвать для беседы любого партийного функционера, члена любой компартии и назначить ему наказание за действительные или мнимые прегрешения. Если речь шла о высокопоставленном работнике, то обычно, прежде чем снять с должности, его строго прорабатывали на специально созванном совещании. Заседания и решения держали в секрете, на них не присутствовали стенографистки и не вёлся протокол. В особых случаях, когда протокол был необходим, прибегали исключительно к помощи немецкой стенографистки Алисы Абрамович. Однажды Отто попросил её записывать каждое слово. Это было в 1933 году. Он выступил на ИКК с пространной раздражённой речью против своего многолетнего конкурента, финна Куллерво Маннера. Я об этой речи слышала от Юрьё Сирола, члена ИКК. Обычно в комиссии выступали только обвиняемый и обвинитель, и, прежде чем принять важное решение, комиссия интересовалась мнением Куусинена.
Из всех комиссий, формировавших политику Коминтерна, наиболее влиятельной и чрезвычайно секретной была «узкая комиссия»; но было и множество других, тоже (поскольку они друг друга дополняли) очень важных. Но наиболее секретным был отдел международных связей, ОМС — мозговой центр, святая святых Коминтерна. Сеть уполномоченных ОМС охватывала весь мир. Через этих агентов руководителям компартий отдавались приказы Коминтерна. Кроме того, уполномоченные передавали партиям средства, выделенные Коминтерном на партийную деятельность и пропаганду. (Для маскировки этого вида деятельности создавались различные организации, например «Друзья СССР» или «Союз мира и демократии».) В 1920-е годы финансовая помощь от ОМС доставлялась за границу с дипкурьерами. «Резидентом», иначе говоря, посредником был обычно работник советского посольства, лицо, обладающее дипломатической неприкосновенностью. Во многих странах посредниками при переводе финансовых средств служили торговые фирмы, как, например, Амторг в Нью-Йорке или Аркос в Лондоне. Деятельность ОМСа этим не ограничивалась. Отделу подчинялись все тайные торговые предприятия, депутации и секретные службы информации; отдел также занимался редактированием, шифровкой и расшифровкой донесений и пропагандой.
Кроме того, ОМС был связующим звеном между Коминтерном и разведслужбой Генерального штаба, а также между Коминтерном и тайной полицией, название которой постоянно менялось: Чека, ГПУ, НКВД, МВД, сейчас же она называется — КГБ. Однако сотрудничество не всегда проходило гладко, между ОМСом и тайной полицией отношения сложились натянутые. Возможно, отчасти именно поэтому в чистках 1930-х годов погибло так много работников Коминтерна. Муж мой питал отвращение к военной разведке.
Со времени основания Коминтерна ОМСом руководил Миров-Абрамов, но равные с ним права имел и Осип Пятницкий, один из трёх членов «узкой комиссии». Этот человек, несомненно, был в ОМСе на своём месте. Родом Пятницкий был из Литвы, начинал учеником портного. С молодых лет, ещё на рубеже веков, он принимал активное участие в революционном движении; недостаток образования компенсировался у него большим опытом нелегальной деятельности. Пятницкий превосходно знал приграничные районы России и Германии, а первым его партийным заданием была тайная переправа из Германии в Россию антицаристских листовок и газет, помощь нелегально переходящим границу. Позже он многие годы работал под началом Ленина в Германии, Англии, Франции и Швейцарии. Когда он однажды выполнял в России секретное задание, его арестовали и сослали на два года в Сибирь. Ссылку прервала Февральская революция 1917 года. Пятницкий был, несомненно, одним из столпов деятельности Коминтерна. Но люди неблагодарны, его обвинили в троцкизме, и он погиб в чистках конца 1930-х годов. Та же участь постигла и Мирова-Абрамова.
В состав ОМСа входил и отдел документации, которым руководил Мильтер. Здесь подделывали визы, печати и документы; но фальшивые паспорта изготовлялись редко. Гораздо легче было получить через коммунистические партии различных стран паспорта, бывшие в употреблении (а ещё лучше — «чистые», новые), в которых лишь заменялась фотография и проставлялись нужные печати и визы. Наибольшим спросом пользовались паспорта США. Приезжая в Москву на конгрессы и совещания, иностранные делегаты сдавали паспорта в отдел и получали их обратно лишь перед самым отъездом. Иностранцы, конечно, и не догадывались, что с печатей и подписей в их паспортах снимались точные копии. В отделе Мильтера работало человек десять. Он тоже погиб в 1937 году.
Крупнейшим был отдел печати. Правда, в нём не печатали ни газет, ни журналов, так что название не соответствовало действительности. Там работали переводчики и стенографистки, владевшие немецким, русским, испанским, французским и английским. Поскольку далеко не у всех заведующих отделами и других работников были личные секретари, им приходилось прибегать к помощи отдела печати: в нём изготовлялось множество копий с различных документов, расшифровывались стенограммы.
В отделе печати работал чрезвычайно способный человек, беженец из Венгрии — Левин. Это был, пожалуй, лучший синхронист того времени, владел он почти всеми языками. Когда какой-нибудь иностранный представитель произносил речь, Левин переводил её в микрофон совершенно синхронно, не отставая ни на слово от говорящего, на немецкий или русский. Я однажды спросила, как это он так быстро переводит с немецкого, ведь надо дождаться конца фразы, чтобы узнать, какой глагол употребит говорящий. «Не могу понять, как вам это удаётся», — сказала я. Левин ответил: «Как только они начинают фразу, я уже знаю, какой глагол они собираются употребить, и редко ошибаюсь».
Одним из крупнейших был также организационный отдел, которым руководил Пятницкий. Когда я начинала работать в Коминтерне, отдел возглавлял старый большевик Борис Васильев. Впоследствии он перешёл в аппарат партии, и на его место назначили эстонца Меринга. Он тоже погиб в 1937 году. Орготдел осуществлял контроль за иностранными компартиями, проверял, как выполняются рекомендации Коминтерна, выявлял отклонения от генеральной линии, внутренние разногласия в партиях. В отделе постоянно изучались экономические и политические материалы, издававшиеся в еженедельном информационном бюллетене Коминтерна. Если орготдел обнаруживал какие-либо нарушения, начальник отдела или его заместитель встречались с членом Исполкома, представлявшим ту или иную «провинившуюся» партию, чтобы обсудить, какие меры следует принять. В особо сложных случаях начальник рекомендовал послать инструктора орготдела, чтобы разрешить проблему на месте.
Каждый функционер Коминтерна, выезжавший за границу, должен был сдать свой партбилет, а если поездка была нелегальной — то и все остальные документы в орготдел, где они хранились до его приезда.
Большим и важным был также отдел агитации и пропаганды, который в сотрудничестве с ОМСом давал руководящие указания по вопросам пропагандистской деятельности. Московская «Радиостанция имени Коминтерна» впрямую Коминтерну не подчинялась, но получала много материалов из отдела агитации и пропаганды.
Я свою работу в Коминтерне начала в 1924 году в отделе информации. Руководил им в то время старый большевик Гусев, которого вскоре заменил Борис Шубин, тоже русский. Отдел этот был обширный, и работали в нём специалисты, бывшие в курсе всех событий в крупнейших странах мира. В отделе прочитывались газеты и журналы всех политических направлений, из важнейших делались выжимки, которые еженедельно издавались в бюллетене. Отдел информации был разделён на национальные и территориальные секторы: скажем, страны, географически примыкающие друг к другу и имевшие сходные проблемы, входили в один сектор.
Надо ещё упомянуть административный отдел, которым руководил способный ленинградский адвокат Кивелиович; заместителем его был Козлов, человек довольно ограниченный. Отдел Кивелиовича занимался хозяйственными вопросами. В его ведении было здание Коминтерна и две московские гостиницы — «Люкс» и «Малый Париж». Отдел бронировал гостиничные номера, заказывал театральные билеты и доставлял всё необходимое, когда в Москву приезжали иностранные делегаты. Административному отделу подчинялся финансовый отдел, там начислялось жалованье работникам аппарата, оплачивались текущие счета. Старшим казначеем был Орест.
Ещё существовал отдел кадров, который занимался всеми кадровыми вопросами, и прежде всего проверял политическую благонадежность работников. Работали там люди из ГПУ, они мало считались с мнением руководства Коминтерна, и между этими двумя организациями часто возникали разногласия.
В состав Коминтерна входил и женотдел, которым руководила Клара Цеткин. Это была единственная женщина в Исполкоме, но, поскольку она в то время была уже старая и почти слепая, основную работу вела её подопечная, немка Герта Штурм. Женотдел добывал сведения о деятельности различных женских организаций во всём мире. Он принимал видных деятельниц коммунистического движения и заботился о том, чтобы у них не сложилась превратная картина жизни в Москве.
Наконец, ещё три организации, находившиеся в тесном сотрудничестве с Коминтерном, получавшие от него инструкции и финансовую помощь: Коммунистический интернационал молодёжи (КИМ), Крестинтерн и Профинтерн (международный союз профсоюзных организаций). Кабинеты КИМа находились в здании Коминтерна, он занимался молодёжным движением, посылал за границу своих инструкторов. Руководил им грузин Ломинадзе.
Крестинтерн был создан, чтобы объединить различные иностранные крестьянские организации под эгидой Коминтерна, но попытка оказалась бесплодной. Из трёх организаций значение имел только Профинтерн.
В этой связи хочется сказать несколько слов о человеке, которого можно назвать оргсекретарём всего Коминтерна, — Мауно Хеймо. Хеймо, студент правоведения, в Финляндии принимал участие в мятеже 1918 года и бежал в Швецию. Именно он помог Отто тайно переправиться из Швеции в СССР. Отто был с ним хорошо знаком и в начале 1924 года вызвал его в Москву. Помню, как Хеймо впервые появился в нашей квартире в гостинице «Люкс». Едва усадив гостя, Отто заговорил с ним о наиболее неотложных проблемах:
— Я давно тебя жду. Коминтерн не имеет настоящей организационной структуры, и мы с тобой должны её создать. У нас там нет способных работников, и никто толком не знает, чем должен заниматься. Тысяча пятьсот человек получают деньги, но никто из них не знает, кому подчиняется и каковы его полномочия. Хаос страшнейший! Мы должны заново пересмотреть всю организацию.
Хеймо ответил:
— Дай сперва оглядеться… Мне потребуется список всех тысяча пятисот работников, чтобы выяснить, что это за люди.
He прошло, кажется, и недели с того разговора, как Хеймо пришёл вечером к нам домой и представил Отто отчёт:
— Я изучил список работников, познакомился с наиболее ответственными из них и выяснил, в чём состоит их работа. Вот список ненужных людей — тысяча человек. Мне надо ещё немного времени, чтобы решить, как распределить работу между оставшимися. Ясно пока одно: надо переехать в новое здание, более пригодное под учреждение, чем нынешнее.
Через два дня Хеймо детально изучил дом номер шесть по улице Моховой в центре Москвы, неподалеку от Кремля. В тот же вечер он принёс Отто проект, на котором было отмечено, как переделать квартиры в кабинеты. Хеймо был чрезвычайно способный и умный молодой человек, особый талант у него был на решение организационных и кадровых вопросов. В тот же вечер, показав Отто свой проект, он представил предложения, как распределить работу в Коминтерне, чтобы добиться наибольшей эффективности и чтобы в отделах было легче соблюдать секретность.
У Отто не было абсолютно никаких организационных способностей, он был в восхищении от таланта Хеймо. Помимо всего, Хеймо ладил с людьми, его любили.
Работа Коминтерна отныне была организована так, что вся власть была сосредоточена в руках Отто, Пятницкого, Хеймо и (в меньшей степени) Мануильского. Таким образом, сам Хеймо стал кем-то вроде оргсекретаря Коминтерна, у него были широкие полномочия в принятии решений по повседневным вопросам. Хеймо постоянно знал больше других о том, что делалось в аппарате Коминтерна. Должность «секретаря секретарей», созданная именно для него, открыла перед ним все двери. Но, как и Отто, он не считал нужным афишировать свою огромную власть и при посторонних держался как скромный клерк.
Вскоре после приезда в Москву Хеймо женился на американке латышского происхождения, приехавшей в СССР в качестве переводчицы американской группы помощи АРА. У них родился мальчик, но ни о нём, ни о его матери я ничего не знаю. Сам Хеймо погиб во время сталинского террора. Доля его участия в реорганизации Коминтерна и в его повседневной деятельности была гораздо значительнее, чем обычно принято считать. Доказательством служит, в частности, тот факт, что ему вместе с секретарём Зиновьева Тивелем было поручено написать историю Коминтерна первых десяти лет существования.
У главного входа в здание Коминтерна находилась комендатура. Посторонним вход был воспрещён. Охранники в штатском были не работниками Коминтерна, а людьми печально известного ГПУ. Приказы тайной полиции надо было выполнять беспрекословно. У входной двери и у дверей святая святых всего Коминтерна — ОМСа, на шестом этаже, всегда стояли часовые. У всех входящих в здание спрашивали о цели визита. Обычно встречи назначались заранее. Гостя провожали в комнату ожидания, комендант сообщал Хеймо, кто пришёл и с кем хочет встретиться. Хеймо проверял, ждут ли посетителя, и по телефону распоряжался выдать пропуск. Когда пропуск бывал выписан, в соседней комнате тщательно изучались документы пришедшего, чтобы выяснить, действительно ли он тот, за кого себя выдаёт. И только после этого его провожали в нужный кабинет.
При входе и выходе работники Коминтерна должны были делать отметку в своей карточке. Это требование не касалось лишь членов Исполкома и высших чинов Коминтерна.
Библиотека и архив Коминтерна находились в подвале здания. Библиотекарем был бывший финский студент, подопечный Отто Аллан Валлениус. Он прошёл библиотечный курс в городской библиотеке Нью-Йорка и прекрасно владел несколькими языками. В своей области ему не было равных; он погиб в 1938 году.
Архивариусом был Борис Рейнштейн, тоже хорошо знавший своё дело. Он учился в Париже и был задержан за революционную деятельность. Затем он переехал в США, а после революции вернулся в Россию. Это был образованный и общительный человек.
Когда я однажды, кажется в 1928 году, пришла в архив, старый Рейнштейн сидел за своим письменным столом, в задумчивости подперев голову руками. Я спросила, почему он такой грустный.
— Да вот, думаю о том, что в мире три типа людей: те, кто умирает слишком рано, те, кто умирает слишком поздно, и те, чья смерть приходит как раз вовремя, — ответил он. — Я вот сижу и думаю, кого из наших вождей к какой группе отнести. Ясно, что Ленин умер слишком рано, страна выиграла бы, живи он подольше, а вот Троцкий не заметил момента, после которого от него больше не было пользы. Ему лучше было умереть вовремя, но он остался жить. Посмотрите, я здесь вписал имена руководителей в графы, где они, по-моему, должны находиться…
Велико же было моё удивление, когда я увидела, что Рейнштейн поместил Сталина во вторую графу — как это он не побоялся?
— Но, — продолжал он, — я не знаю, как быть с самим собой. Я часто думаю, что зажился и никому не нужен!
Рейнштейн был одним из тех редких служащих Коминтерна, которые умерли естественной смертью.
Хертта Куусинен, дочь Отто от первого брака, приехала в Москву в 1922 году, окончив в Финляндии школу. По советским законам каждый, достигший восемнадцати лет, был обязан устроиться на работу. Пришлось искать для Хертты место. Я предложила, чтобы она продолжала учёбу, но Отто и слышать об этом не хотел — он был невысокого мнения о русских учебных заведениях, да к тому же Хертта не знала русского. Я её устроила в библиотеку Коминтерна, к Аллану Валлениусу. Кроме того, Хертта окончила курсы шифровальщиков при Коминтерне. Вскоре она вышла замуж за финна, студента советской военной академии Тууре Лехена. Обучившись библиотечному делу, Хертта Куусинен перешла на работу в финскую компартию и со временем была послана со спецзаданием в Финляндию. Там она была арестована и провела многие годы в тюрьме. После своего освобождения в 1944 году она занимала ведущий пост в компартии Финляндии, вплоть до смерти своего отца. Хертта единственная из близких Куусинена не подверглась в СССР репрессиям. О жизни в России она мало что знала, так как бывала лишь в гостинице «Люкс» и в здании Коминтерна.
Поступая на работу в Коминтерн в 1924 году, я предварительно должна была сообщить все данные о себе, подписать множество документов и ответить на вопрос, знаю ли я марксизм. Ленин, говорят, на такой вопрос ответил: «Пытаюсь ему научиться».
Меня посадили за пустовавший стол в кабинете Ярославского, бывшего в то время председателем контрольной комиссии партии. Я слышала, что в Коминтерне он находился потому, что изучал в его архиве документы по некоторым щекотливым вопросам. Я с ним виделась мало.
Для начала меня ознакомили с материалами по истории и работе Коминтерна, с принятыми резолюциями и решениями. Текст я получила на немецком языке. Каждый новый работник должен был изучить эти материалы.
В отделе информации я занималась изучением политической и экономической жизни Швеции, Норвегии и Дании; должность называлась — референт по Скандинавии. Я внимательно читала все крупнейшие издания, выходящие в Скандинавии, информацию ТАСС и заявления советского правительства, касающиеся этого региона. Мне помогали берлинец Вилли Миленц и стенографистка из отдела печати. Каждую неделю мы готовили два реферата на немецком языке о каждой из трёх стран. Один — о политике, другой — об экономике. Оба реферата должны были каждую пятницу около четырёх часов дня лежать на столе у Хеймо. Их изучал сам Хеймо или по его просьбе кто-нибудь другой, малозначительные факты вымарывались, остальное переводилось на русский. Один экземпляр русского текста, если мне не изменяет память, доставлялся в секретариат Сталина.
Мы получали телеграммы ТАСС двух типов: на серых бланках — информация, которая печаталась в газетах, и секретные сведения — на розовых бланках. Их имели право читать лишь немногие из служащих Коминтерна и члены ЦК партии. Ко мне в кабинет часто заходили редакторы иностранных отделов «Правды», «Известий», «Вечерней Москвы», спрашивали, нет ли в секретных телеграммах новостей, которые можно использовать в газете. Я передавала им устно некоторые сведения о забастовках и других событиях, но телеграммы показывать не имела права.
Мой помощник Миленц во время первой мировой войны работал на фабрике в Швеции и хорошо знал шведский. Это был неплохой, толковый помощник. Был, правда, у него недостаток, из-за которого он и пострадал. Миленц не только критиковал действия советского правительства, но по своей наивности ещё и писал в различные инстанции жалобы, в которых со свойственным немцу высокомерием давал советы, как в Москве улучшить жизнь рабочих. Я разделяла его критическое ко всему отношение, но никогда не говорила об этом ни с кем, кроме мужа. Мне приходилось не раз говорить Вилли, что советы его и бесполезны, и опасны, но он упорно продолжал своё. Когда я в 1933 году возвратилась из Америки, Вилли в Коминтерне не было, и где он — никто мне не смог ответить.
К счастью, жизнь в Скандинавии в 20-х годах протекала довольно ровно, поэтому составление рефератов особых трудностей не представляло. Помню, правда, кое-какие сложности с профсоюзами Норвегии, но вообще о рефератах я почти всё позабыла.
В 1925-м на пленуме Исполкома разбирали компартию Швеции за то, что она ослушалась некоторых приказов Коминтерна. От шведов были Чильбум, Самуэлссон и Стрём. Они обвинялись в том, что сорвали первомайские демонстрации трудящихся, не последовав примеру Осло и Копенгагена. Чильбум, руководитель шведской делегации, произнёс пространную гладкую речь. Он, казалось, был чрезвычайно собой доволен. Да и вся шведская компартия была о себе высокого мнения. Руководство же Коминтерна считало иначе…
Швеция была страной крайне буржуазной, компартия там была слабая и незначительная, она, конечно, была не в состоянии сделать революцию или хотя бы поднять восстание. По словам Чильбума, первомайская демонстрация была отменена из-за дождя. Рабочие вряд ли в такую погоду вышли бы на улицы, и руководство, чтобы сохранить престиж партии, решило демонстрацию отменить. Когда Чильбум кончил говорить, на него посыпались насмешки: «А что бы вы сделали, если бы это была революция? Тоже отменили? Что бы стало, по-вашему, с Октябрьской революцией, если бы мы испугались дождя, снега, града?» — говорили Пятницкий и другие члены Исполкома.
После этих обвинений Чильбум ещё раз встал и ответил подчёркнуто спокойно и с достоинством:
— Возможно, мы в Швеции иногда и ошибаемся — сделаем шаг вправо или влево, но не забывайте, что и мы на пути к революции.
Едва эти слова были переведены на русский, как ко всеобщему удивлению Сталин мрачно сказал:
— Ни шага вправо и ни шага влево — прямо надо идти!
Все были уверены, что карьере Чильбума настал конец: так обычно бывало после публично высказанного строгого замечания Сталина. Если же речь шла о советском гражданине, его ожидало гораздо худшее.
Чильбум прекрасно знал, как в Москве распоряжались людскими судьбами, и я ничуть не удивилась, когда Отто рассказал, что Чильбум был у него в кабинете и со слезами на глазах просил вычеркнуть его слова о шаге вправо и влево и резкое замечание Сталина из протокола. Бедный Чильбум был полумёртв от страха и расточал похвалы Сталину и Отто — лишь бы простили его ошибку и забыли всю эту историю. Отто говорил о нём со Сталиным, и тот, смеясь, согласился Чильбума простить. Скоро Чильбум снова ходил с важным видом.
Расскажу немного о так называемом зиновьевском скандале. Осенью 1924 года английские газеты напечатали письмо, в котором Коминтерн давал советы английской компартии. Письмо, якобы подписанное председателем Исполкома Коминтерна Зиновьевым и Отто Куусиненом, было зачитано в английском парламенте. Что же произошло на самом деле?
После пятого конгресса, летом 1924 года, Коминтерн действительно переправил английской компартии ряд инструкций. Речь шла прежде всего о действиях в Индии, где, казалось, обстановка созрела для начала революционных интриг. Кроме того, английской компартии рекомендовалось создавать в армии партийные ячейки и разжигать трудности в колониях. Но английская компартия была неосторожна, и содержание письма стало частично известно журналистам. Они составили новое, подложное письмо, и оно-то и было зачитано в парламенте. Отто с самого начала знал, что зачитанное письмо — фальшивое, хотя оно и содержало часть подлинных инструкций. В подписи Куусинена был лишь один инициал, а он всегда подписывался «О. В. Куусинен».
Москва была в ужасе от того, что в компартии Англии так неосторожно обращались с важными документами. Руководству был вынесен строгий выговор. В британском парламенте письмо вызвало бурю возмущения, члены парламента потребовали объяснений от премьер-министра Великобритании и от советского правительства. Обстановка накалилась не только в Коминтерне, но и в Наркомате иностранных дел. В Коминтерн приехал сам Чичерин и вёл долгие переговоры за закрытыми дверями с Куусиненом и Пятницким. Позже я узнала от Отто, что Чичерин был крайне недоволен тем, что Коминтерн занимался тайной деятельностью, ставившей под угрозу дипломатическую деятельность советского правительства. Он потребовал, чтобы Коминтерн прекратил тайную, незаконную деятельность — для этого есть специальные организации. После этого события часть секретной работы была передана в четвёртое управление Армии и ГПУ. Чичерин был вынужден заверить англичан в том, что Коминтерн никогда не прибегнет к тайным или незаконным действиям, не говоря уж о том, что «письмо Зиновьева» было низкопробной подделкой.
Но британцы этим не удовлетворились. Профсоюзы Англии попросили разрешения внимательно ознакомиться с материалами Коминтерна. Требование поначалу показалось невыполнимым, но Отто и Пятницкий решили отобрать компрометирующие Коминтерн материалы и дать после этого английской делегации возможность ознакомиться со «всеми» бумагами, касающимися английских дел. Последовали три дня и три ночи судорожной работы. Под наблюдением Мауно Хеймо и архивариуса Бориса Рейнштейна изымались все опасные документы и особенно всё, что было связано с тайными инструкциями для английской компартии. Была переписана даже книга регистрации переписки. Изъятые бумаги куда-то увезли, а заодно провели репетицию приёма англичан.
С проверкой приехали три человека. Попросили показать помещение и документы Коминтерна. Все они знали русский или немецкий. После проверки, когда англичане уехали, коминтерновцы ещё долго радовались, что им так ловко удалось провести англичан и отвести от Коминтерна всяческие подозрения.
Ленин верил, что со временем в странах, где создаётся революционная ситуация, способные руководители сами собой выдвинутся из народа. Но Куусинен в конце 1924 года пришёл к выводу, что надежды эти не соответствуют действительности: способных коммунистов надо приглашать в Советский Союз, обучать руководству партией и посылать их потом обратно в свою или другую страну. Это было главное, что Куусинен понял в результате неудавшихся революций в Финляндии, Венгрии, Германии, Польше и Болгарии. Он считал, что хорошие руководители не могут появиться как по волшебству на пустом месте, их надо готовить в СССР из лучших людей, которых можно найти за границей! Не думаю, что один только Куусинен придерживался этого вполне верного взгляда. Незаметно, но очень настойчиво он добивался поддержки советского руководства.
В результате этой его работы в 1925 году в Москве открылась Ленинская школа, где приезжавшие из капиталистических стран молодые коммунисты обучались революционной деятельности. Эта закрытая секретная школа находилась на улице Кропоткина во дворце времён Екатерины Второй. Когда студентов стало больше, школа переехала в большее помещение. Со времени основания школы до 1939 года руководила ею госпожа Кирсанова, бывшая замужем за председателем контрольной комиссии партии Ярославским. В первые годы в школе были только русское и английское отделения, затем их стало десять, для разных национальностей. Обучение длилось от двух до четырёх лет, в программу входили истмат, история компартий, работа в партии, навыки нелегальной работы, порядок проведения революции, применение шифровки, другие предметы. Не знаю точно, сколько человек окончили школу, думаю, их было несколько сотен. Некоторые из них впоследствии заняли у себя дома высокие посты, например Энвер Ходжа в Албании. Бывший ученик Ленинской школы Аксель Ларсен был известным политическим деятелем в Дании.
Сейчас вместо Ленинской школы существует другое учебное заведение. В 1964 году я случайно услышала от одного молодого иностранца, что он учится в Москве в какой-то секретной школе. Что-то вроде политической, социальной академии, обучение длится пять лет, и учатся там только иностранцы. Обучение велось на русском и английском языках. Один мой знакомый сообщил мне даже адрес, я ходила проверять — там действительно находилась эта школа.
В подчинении Коминтерна был также Коммунистический университет трудящихся Востока, известный как университет Сунь Ятсена. Москва имела виды и на Азию. В университете учили, как совершать революцию, представителей народов Азии, прежде всего китайцев. Директором была Мария Фрумкина. Я с ней познакомилась много лет спустя в Лефортовской тюрьме.
Коминтерн издавал два журнала — «Коммунистический Интернационал» и «Инпрекорр». Первый журнал выходил нерегулярно, в основном в нём печатались теоретико-политические статьи, часто их писали руководители Коминтерна. В редколлегию журнала входили в разное время Зиновьев, Варга, Бухарин, Радек и Куусинен. Редакция находилась в Москве, а сам журнал печатался в Гамбурге на немецком, а часто и на других языках. Гамбург был выбран потому, что оттуда журнал легче было распространять по всему миру.
«Инпрекорр» печатался в 1920-х годах тоже в Гамбурге. Его главным редактором был Юлиус Альпари, венгерский коммунист. Он владел несколькими языками, был разносторонне образован. Альпари часто приезжал в Москву за материалами. В его издании печатались статьи о работе различных отделов Коминтерна и о деятельности крупнейших компартий мира, сообщения о пленумах, совещаниях, различные решения и резолюции. «Инпрекорр» предназначался для компартий различных стран и издавался на немецком, английском, испанском и французском языках. Редакция подчинялась Политическому секретариату Коминтерна. Позднее «Инпрекорр» стали издавать в Москве. Через него осуществлялась связь между компартиями. Думаю, материалы этого издания могут представлять интерес для научного исследования. Важно, однако, помнить, что из соображений секретности и пропаганды в журнале часто печатались дезориентирующие сведения, действительное положение дел предпочитали держать в тайне.
Коминтерном финансировался ещё один журнал — «World News and Views», хотя он и был печатным органом Института мировой экономики. Редактором был Евгений Варга. В нём публиковались статьи по вопросам экономики и политической пропаганды.
Эти издания поглощали немало средств. Вообще, большая часть коммунистической прессы мира хотя бы частично субсидировалась Коминтерном. И лишь немногие из руководителей знали, какие это были суммы, думаю — немалые.
Итак, третий конгресс Коминтерна принял подготовленный в 1921 году Куусиненом и одобренный накануне конгресса Лениным устав. Впоследствии устав этот действовал во всех компартиях мира. Важнейшим было положение о партийной ячейке — основной структурной единице партии. Ячейки должны быть в каждом учреждении и на каждом предприятии: в совхозе, колхозе, на заводе… В ячейку входит минимум три члена партии, а на заводах и в крупных учреждениях — сотни и тысячи человек. Ячейка избирает партсекретаря и бюро. Следующая ступень — райкомы, над ними — обком и так далее — до ЦК и Политбюро партии. Над ними только съезд. На каждой ступени — свой секретарь и свои органы руководства. Секретарь ячейки отвечает за деятельность своей организации и поддерживает связь с райкомом. Он обязан следить, чтобы члены ячейки регулярно участвовали в партсобраниях и платили членские взносы. За невыполнение исключали из партии, а это часто влекло за собой увольнение с работы. Коминтерн был в этом отношении чрезвычайно твёрд. Взносы составляли полпроцента от зарплаты. Иностранцы, работавшие в Коминтерне, платили взносы в своих партиях.
Рассказываю эти подробности, чтобы читателю легче было понять, как проходили собрания партячейки Коминтерна. Они проводились нерегулярно, лишь когда секретарь и различные комиссии ячейки считали это необходимым. Иногда ячейка собиралась раз в неделю. Так было, например, во время борьбы Троцкого со Сталиным. Собрание вёл секретарь, он зачитывал доклад, полученный из более высоких инстанций. Присутствующие могли задавать вопросы и даже дискутировать по поднятой проблеме, затем секретарь зачитывал резолюцию. Он получал её готовой из райкома. Резолюция, естественно, принималась единогласно.
Собрания проводились в клубе, в нижнем этаже здания Коминтерна. Приходилось часами сидеть на узких скамейках — и это после восьмичасового рабочего дня, когда все утомлены и мечтают только скорее попасть домой. Особенно мучились на этих собраниях иностранцы, не знавшие русского языка. Они едва сдерживали зевоту, но возразить не смели. Члены Исполкома на собрания не ходили, они были чересчур заняты. Собрания были унылые, однообразные, хотя в среде коминтерновцев, людей образованных, они могли бы быть более живыми.
Как же, наверное, скучали простые рабочие, слушая высокопарные доклады и не улавливая даже их смысла. В политике они не разбирались. Жизнь рабочих в других странах по этим докладам представала крайне неприглядной. Один докладчик как-то раз пожаловался мне, что ему трудно после доклада отвечать на вопросы рабочих: «Они мне просто не верят! А ответить по-своему я не имею права. Простого человека ведь политика не волнует, для него главное — продукты, одежда, квартира, размер зарплаты и возможность обучать своих детей!»
Кроме утомительных собраний ячейки и «чисток», служащим Коминтерна приходилось ходить на профсоюзные собрания. Собирались они, правда, реже, чем партийные. Вёл их тоже партсекретарь. Коминтерновцы были членами профсоюза работников культуры. Позднее он был, кажется, переименован.
Для читателя слово «чистка», скорее всего, обозначает сталинский террор, во время которого были уничтожены многие тысячи людей. Но существовали ещё и чистки в партии, когда исключали неблагонадёжных членов.
Чистки проводила собственная парторганизация. Контрольная комиссия назначала комиссию по чистке из членов ячейки. На собрании должны были присутствовать все, кроме Политического секретариата и членов Исполкома. Обычно собрания тянулись с шести вечера до полуночи. Недовольны были все — собрание было лишней нагрузкой после рабочего дня. Но особенно трудно приходилось «подсудимым». Они весь день нервничали, ожидая ужасного испытания.
Чистка проходила следующим образом: человека, который должен был защищаться, вызывали на трибуну. Комиссия и присутствующие начинали допрос. Многие отделывались сравнительно легко. Но некоторые проходили через жестокие испытания. Если у тебя были враги, они имели возможность повлиять на результат судилища. Правда, сразу из партии не исключали, решающее слово было за контрольной комиссией. Если повода для исключения не было, дело прекращали, не ставя на голосование. Если же обсуждение складывалось не в пользу обвиняемого, никто не смел сказать ни слова в его защиту. Председатель спрашивал: «Кто против?» Никто не осмеливался протестовать, и решение принималось единогласно. Покажу на двух примерах, как проходили чистки.
Австриец Штанге работал в отделе печати Коминтерна. Во время первой мировой войны он попал в плен, был сослан в Сибирь, а после войны там и остался. Женившись, сложными путями перебрался в Москву. Благодаря знанию немецкого устроился на работу в Коминтерн. Жил он с семьёй недалеко от Москвы в небольшом домике, разводил клубнику, купил корову. Иногда продавал молоко и клубнику коминтерновцам. Именно за это его разбирали: как спекулянта!
Когда я вернулась домой с собрания, где был осуждён Штанге, и рассказала обо всём Отто, он страшно удивился, спросил, неужели я тоже голосовала за исключение Штанге.
— Конечно, — ответила я, — иначе и меня бы исключили.
Отто вскочил:
— Сумасшедшие! Какой же Штанге спекулянт?
На следующее утро Куусинен сходил в контрольную комиссию, и Штанге оставили в покое. Это был единственный случай, когда Отто осмелился защищать невиновного. Штанге был настолько малозаметной фигурой, что, защищая его, Отто ничем не рисковал. И потом, он любил клубнику…
Второй случай произошёл в 1928 году. Разбирали гораздо более значительного человека, редактора журнала «Коммунистический Интернационал» Петровского. Это был способный, знающий языки журналист, он только что вернулся из командировки в Англию. Он с достоинством, обстоятельно рассказал о себе, и всем уже показалось, что чистку он прошёл. Председательствующий спросил, хочет ли кто-нибудь взять слово. Вдруг встала незнакомая женщина и спросила:
— Товарищ Петровский, вы жили в Бердичеве, когда там были немцы (во время мировой войны)?
Петровский ответил утвердительно, и женщина продолжала:
— Где вы тогда работали?
— Я был бургомистром города.
— Как вас тогда звали?
— Липец.
— Это немцы назначили вас бургомистром?
— Да, но партия одобрила мое назначение.
— Вы знаете человека, подписывавшего смертные приговоры, вынесенные немцами евреям?
— Да, это был я, Липец.
Оказалось, что на собрании присутствует несколько евреев, свидетелей из Бердичева, и Петровский-Липец, который и сам был евреем, подвергся яростным нападкам. Единогласно проголосовали за исключение Петровского из партии. Дело было передано в контрольную комиссию для дальнейшего расследования. Там выяснилось, что за Петровским числятся и другие преступления, он был приговорён к смертной казни и расстрелян. Когда Троцкий командовал Красной Армией, Петровский был инспектором военных училищ, то есть правой рукой Троцкого. Одного этого было достаточно, чтобы вынести смертный приговор. Ко всему прочему выяснилось, что Петровский в 1927 году был редактором тайной газеты троцкистов, которая печаталась на Моховой, в подвале одного дома. Известная как хороший адвокат, сестра Троцкого Нюрина (видоизменённая подлинная фамилия Нюрнберг) тоже была расстреляна как троцкистка.
Иностранным служащим Коминтерна, которые были членами ВКП(б), тоже приходилось проходить чистки. Многие плохо говорили по-русски, и выступления переводились. Все без исключения ждали чисток с ужасом. Однажды ко мне в кабинет пришла в слезах дочь Чемберлена, стала спрашивать, как себя вести, что говорить на собрании. Это была дочь тогдашнего министра Англии сэра Остина Чемберлена, завербовал её руководитель компартии Мак-Манус. Она была уверена, что из партии её исключат как дочь члена английского правительства. Я посоветовала ей сказать, что отец её родился гораздо раньше неё и поэтому она не знает, как он стал министром. Девушка так и сказала, и под общий хохот её оправдали. Работала она в отделе печати Коминтерна. Когда именно её в конце концов «вычистили», я не знаю.
Лишь немногие тщательно отобранные работники штаба Коминтерна считались достаточно компетентными, чтобы выполнять спецзадания за границей. Это были так называемые «международные кадры». Послать за границу могли человека из любого отдела, в любом звании, даже члена Исполкома. Люди эти знали языки, имели опыт работы за границей.
«Международные кадры» посылались за границу с самыми разными заданиями. Чаще всего — улаживать внутренние конфликты или с проверкой в компартиях. Обычно их избегали посылать в ту страну, откуда они приехали. Всех не помню: их было человек сорок. Я и Елена Стасова были в этой группе единственными женщинами. Задание утверждала «узкая комиссия». Поездки держались в секрете. Человек исчезал без всяких объяснений. Среди членов Исполкома, выезжавших за границу, были мой старый друг Юрьё Сирола, Куллерво Маннер, Артур Эверт, Жюль Эмбер-Дро, Елена Стасова и Чемоданов. Из остальных «международных кадров» помню Мауно Хеймо, Ниило Виртанена, Меринга, близнецов Глаубауф, Йозефа Поганя (работал в США под именем Джона Пеппера), Файнберга, Петровского (в Англии — под именем Беннет) и помощников Пятницкого Грольмана и Идельсона.
Кроме того, служащих Коминтерна отправляли за границу проводить двухнедельные спецкурсы. Например, Ниило Виртанен часто ездил в Норвегию обучать членов компартии партийной и профсоюзной работе. Сирола, Маннер и Ханна Малм ездили налаживать работу компартии в Швецию. Юсси Лумивуокко был послан туда же заниматься профсоюзами. Компартия Дании считалась незначительной, и я не помню, посылали ли туда кого-нибудь вообще. Правда, однажды Тогера Тогерсена, руководителя датских коммунистов, вызвали в Москву, чтобы он в Профинтерне познакомился с работой коммунистов в профсоюзных организациях.
За границу выезжали под чужим именем, с фальшивым паспортом, получали его от специалиста по паспортам Мильтера.
Чтобы понять, в чём состояла работа Коминтерна, надо не забывать две важные вещи: во-первых, организационная структура Коминтерна не раз изменялась, во-вторых, многое держалось в тайне, тщательно скрывалось, что компартии других стран не имели влияния на политику Коминтерна. Представители иностранных компартий имели высокие звания, вели пленумы и занимали ключевые посты в различных комиссиях. Но, в сущности, практического значения ни один из этих постов не имел. Во время конгрессов и заседаний Исполкома председатель сменялся ежедневно. Я как-то поинтересовалась у Отто, зачем это. Он улыбнулся, что случалось редко, и объяснил: «Чтобы товарищи из-за границы могли посидеть высоко и думали, что вершат делами». В действительности же все решения принимались до совещаний. Каждый вопрос был заранее досконально проработан, и, в общем, было неважно, кто вёл собрание, с какими речами выступали представители иностранных компартий. Часто резолюции конгрессов и пленумов Исполкома бывали подробно разработаны за несколько недель до совещания.
Руководство Коминтерна вмешивалось во все стороны деятельности компартий. Готовясь разбирать вопросы, связанные, например, с германской компартией, из Германии вызывали представителей партии. Но во избежание случайных поворотов заранее составляли поимённый список этих представителей. Таким образом, власть руководства Коминтерна постоянно укреплялась. Но всё же, несмотря на все предосторожности и стремление подчинить другие компартии Москве, возникало множество разногласий.
Да и сами партии постоянно раздирали противоречия, и приходилось тратить массу сил и энергии, чтобы уладить внутрипартийные конфликты.
Время от времени Коминтерн предпринимал грандиозные попытки осуществить на практике знаменитый лозунг Маркса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — но с чрезвычайно незначительными результатами.
Первым актом, задуманным Коминтерном, была германская революция, намеченная на октябрь 1923 года.
Ленин был убеждён, что у революции в капиталистических странах должны быть три предпосылки:
В стране может сложиться революционная ситуация, если её политическая власть и экономика расшатаны войной, разрухой, безработицей — если существует недовольство масс.
Во-вторых, в стране должна действовать хорошо подготовленная компартия. Используя нищету и бесправие народа, она должна собрать массы под своими знамёнами и осуществлять руководство борьбой.
В-третьих, надо иметь достаточно оружия и людей, умеющих им пользоваться.
Долгое время Ленин и его помощники изучали политическую и экономическую обстановку в Европе и в начале 1923 года пришли к выводу, что в Германии сложилась революционная ситуация — там были налицо все три предпосылки революции.
Наступило время революционной атаки. Это была попытка отыграться за позорный, жалкий провал восстания, поднятого в марте 1921 года под руководством Бела Куна. Среди людей, повлиявших на ленинское решение, был и Отто Куусинен. Он мне сам об этом сказал, а ему была отнюдь не свойственна пустая похвальба.
По планам большевиков, Германия — ведущая промышленная держава, расположенная в центре Европы, — была идеальным объектом. Революция на родине Маркса и Энгельса! Уже одно это… Но, кроме теорий и эмоций, были и другие, более веские причины, по которым Германию избрали опытным полигоном для ленинских теорий. Со времён мировой войны в Германии существовали хорошо организованные группы крайних левых. Они становились всё заметнее и своими действиями обостряли в стране кризис.
Перед отъездом в Москву я сама видела, что творилось в Германии.
Ленин придавал Германии огромное значение и после 1919 года послал несколько наиболее надёжных советников в Берлин. Они должны были изучить обстановку на месте и разработать план восстания. В Германию поехали Елена Стасова и Карл Радек. Бела Кун, хотя и потерпел в 1921 году неудачу, всё ещё считался специалистом по германским вопросам. В двадцать третьем, как и в двадцать первом году, специалистов по Германии было с избытком — многие немецкие коммунисты жили в Москве. Они тоже верили, что немецкий рабочий класс готов к восстанию и захвату власти. В марте 1923 года у Ленина случился третий удар. Он был в тяжёлом состоянии. Коминтерн принялся поспешно готовиться, чтобы до смерти Ленина осуществить хотя бы одну революцию за рубежом.
Отто считал, что хаотичные и плохо подготовленные революции на маленьких территориях — как в Болгарии, Венгрии и Баварии — никоим образом не могут привести к устойчивому успеху. Но в отношении Германии он тоже был полон надежд. Отто был убеждён, что если в Германии власть возьмут коммунисты, то и в соседних странах будет легче совершить перевороты. В конце концов в Москве уже никто не сомневался в том, что после революции в Германии все страны Европы попадут в сферу влияния коммунизма.
В полночь 22 октября 1923 года в Германии должен был произойти переворот. Время было определено за несколько месяцев. На рассвете 23 октября Берлин, Гамбург и другие крупные города должны были перейти в руки коммунистов.
В Берлине были созданы вооружённые ударные отряды. Они должны были одновременно захватить ратушу, министерства, полицейское управление, государственный банк, важнейшие железнодорожные станции и другие объекты.
Члены правительства должны были быть арестованы и ночью же расстреляны. Берлин был выбран основным объектом нападения. Предполагалось, что после взятия столицы легко будет завладеть и остальными городами.
За несколько месяцев до мелочей был разработан план укрепления власти, даже подготовлена программа и лозунги нового правительства.
Для переправки оружия Коминтерн арендовал грузовое судно, регулярно курсировавшее между Ленинградом и Гамбургом. Коммунисты-портовики разгрузили оружие и переправили его в город.
Маленький, тщедушный человек по имени Кляйне (настоящая его фамилия Гуральский) часто наведывался в Москву, занимался переправкой оружия. В Германию были отправлены тысячи винтовок!
Вся подготовительная работа велась в строжайшей тайне. Даже в штабе Коминтерна мало кто знал о происходящем. С руководителями германской компартии план восстания обсуждали ночью. Внезапности нападения придавали решающее значение.
На одном из заседаний высокопоставленных чиновников Коминтерна обсуждалась кандидатура полномочного представителя, который был бы готов руководить революцией в Берлине. Ленин намекнул, что хотел бы видеть на этом месте О. Куусинена. Отто чувствовал, что здесь легко можно обжечься, но сначала делал лишь осторожные замечания, впрямую не отказываясь. Наконец он вынужден был сказать Ленину, что польщён выбором, но вряд ли его кандидатура подходит, он ведь участник неудавшейся революции 1918 года в Финляндии. В Германию лучше послать одного из руководителей Октябрьской революции, которая закончилась успешно! Отто предложил кандидатуру Карла Радека. Именно Радек и был откомандирован в Германию, чтобы подготовить восстание и потом его возглавить.
Прекрасно помню вечер 22 октября в нашей квартире в гостинице «Люкс». Отто, Пятницкий и Мануильский ждали условленной телеграммы из Берлина — сообщения о начале революции. Они втроём сидели в кабинете Отто, беспрерывно курили и пили кофе. С Горками, где лежал больной Ленин, поддерживалась телефонная связь всю ночь. Ленин был в тяжёлом состоянии, произносить он мог лишь отдельные слоги, но голова у него была ясная, и он с большим интересом следил за событиями. Германская революция должна была подтвердить на практике его теорию. Я думаю, у Ленина в Горках находились в ту ночь и другие советские руководители.
Полночь миновала — телеграммы всё не было! Час ночи — молчание. Два, три часа ночи — опять ничего. Под утро Пятницкий с Мануильским наконец ушли домой, послав Радеку короткую телеграмму: «Что произошло?» Через несколько часов пришёл ответ, подписанный Радеком: «Ничего».
Позже, днём, было получено сообщение, что ночью в Гамбурге велись сильные бои. Рабочие во главе с Эрнстом Тельманом начали восстание. Много рабочих погибло. Но на этом всё и кончилось! И это после долгих, мучительных приготовлений! Революция Германии была мертворожденным ребёнком. Руководители Коминтерна кипели от ярости, были крайне разочарованы и с нетерпением ждали момента, когда выяснится, в чём ошибка и — что тоже немаловажно — кто виноват в неудаче. В Германию летели суровые телеграммы, в Москву вызывались из разных районов Германии все, кто занимал ключевые посты: Радек, Тельман, Бела Кун и многие другие. Они должны были объяснить, кто «предал германский пролетариат».
Прошло несколько дней. В дверь нашей квартиры постучались. Передо мной стоял высокий мужчина. Говорил он по-немецки, спросил, здесь ли живёт Куусинен, и представился Тельманом из Гамбурга. Я ответила, что муж ещё не вернулся с работы. Тельман сказал, что ему назначили именно это время, спросил, можно ли подождать. Едва я успела закрыть дверь, как снова постучали, и вошёл Карл Радек с очень пышной женщиной. Он представил её мне, имени её я раньше не слышала, а Радек не объяснил, почему она с ним.
Снова, в третий раз, открылась дверь. Теперь это был сам Бела Кун. Не успел он войти, как между ним и Тельманом вспыхнула ссора. Они обвиняли друг друга в том, что каждый не подчинился указаниям руководства, предал пролетариат. Я усадила женщину рядом с собой на диван, а мужчины стоя спорили о событиях в Германии. Я удивилась, что они говорят об этом при постороннем человеке. Сначала Радек был спокоен, но вдруг тоже включился в спор. Теперь все трое орали друг на друга. Я с нетерпением ждала Отто: ситуация становилась всё более угрожающей. Вдруг женщина вскочила, вклинилась между Радеком и Тельманом, погрозила Тельману кулаком и обозвала его идиотом, который надеется только на свои мышцы. Обошлась она с ним не очень-то вежливо. Когда, казалось, очаровательный концерт для четырёх исполнителей достиг апогея, в комнату спокойно, правда, с немного удивлённым лицом, вошёл Отто. Под мышкой он держал набитый бумагами портфель. В пылу ссоры никто его не заметил. Отто осторожно прошёл на своё обычное место за обеденным столом. Портфель он всё время прижимал к груди, будто боясь, что его отнимут. Женщина как раз вцепилась в Тельмана, дёргала его за лацканы пиджака и била кулаком в грудь. Бой шёл двое на двое: Радек и женщина по одну, а Тельман с Куном по другую сторону. Радек был худосочен против Тельмана, тот не шелохнулся, стоял крепко, расставив ноги, сунув руки в карманы брюк, — настоящий портовый грузчик.
Радек был уже готов броситься на Бела Куна, но Тельман вынул одну руку из кармана, взял Радека за лацканы пиджака, подержал так на вытянутой руке и сказал:
— Слушай, Радек, с чего это галицийский еврей взял, что может избить венгерского еврея?
После этого замечания все немного опомнились и послышались неловкие смешки.
Наконец Отто получил возможность заговорить:
— Тельман, — сказал он, — ты бы шёл к себе. Мы ведь можем встретиться после ужина и спокойно поговорить о наших проблемах.
Когда Тельман ушёл, Отто велел уходить домой и остальным: всё равно никто из них сейчас не в состоянии обсуждать германские события.
Представители пролетариата удалились. Позже, вспоминая это происшествие, я подумала — неужели Маркс имел в виду именно это, когда писал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Когда гости ушли, я сказала Отто:
— Они выбалтывали все секреты при этой женщине.
Отто ответил:
— Женщина полностью в курсе. Это подруга Радека — дочь польского профессора Рейснера, Лариса. Она была послана в Германию в помощь Радеку.
Когда обсуждение, наконец, состоялось, выяснилось, что Радек и его подруга, не посоветовавшись с Москвой, в последний момент решили изменить план. Они отдали приказ отложить революцию на три месяца. Посоветовавшись с коммунистами — сторонниками председателя компартии Германии Брандлера, они пришли к выводу, что в стране ещё не созрела революционная ситуация и не все районы готовы к революции. В ходе обсуждения выяснилось, что была допущена грубейшая ошибка: Тельману ничего не сообщили об этом внезапном решении, поэтому он, придерживаясь первоначального плана, пытался в Гамбурге захватить полицейский участок и другие объекты. Он был уверен, что такие же вооружённые захваты идут в Берлине и других крупных городах.
Главными виновниками, в конце концов, оказались Радек и его подруга. Отто Куусинен, принимавший непосредственное участие в подготовке этой неудачной революции, вышел, как всегда, сухим из воды. Он был достаточно осторожен, принимая участие в рискованных предприятиях. Составленный им план восстания Отто из осторожности дал на подпись Зиновьеву, председателю Исполкома. Однако не следует думать, что Отто оставался в тени из скромности или из-за отсутствия честолюбия.
Причины неудачи в Германии Отто обдумывал не один год. Казалось бы, всё в 1923 году соответствовало ленинской теории, были налицо все предпосылки для революции. И — провал. Лишь много лет спустя Отто пришёл к выводу, что причина неудачи — в руководителях. Те просто перетрусили. Отто считал, что Лениным была недостаточно продумана роль руководителей и функционеров при подготовке и проведении революции.
Так неожиданно мертворожденная революция в Германии стала переломным моментом в истории Коминтерна. Пришлось до основания пересматривать саму стратегию.
Германия оказалась крепким орешком, и руководство Коминтерна решило попытать счастья в небольшой стране. Выбор пал на Эстонию. Правда, по ленинской теории эта маленькая республика была не готова к революции: политическая обстановка постепенно стабилизировалась, экономика вставала на ноги. Едва ли можно было говорить о внутреннем кризисе. Но эстонские большевики, жившие в Москве и Ленинграде, были уверены, что ударный отряд коммунистов сможет свергнуть буржуазное правительство. Их поддержало руководство Коминтерна, и в срочном порядке было сформировано подразделение в несколько сот человек. 1 декабря 1924 года отряды коммунистов атаковали стратегически важные объекты Таллина, но основная масса рабочих участия в восстании не приняла и атаки были отбиты. Лишь немногим бойцам ударных отрядов удалось бежать в СССР. Предприятие провалилось. Помню, как разочарован был Отто; он надеялся, что южное побережье Финского залива перейдёт к коммунистам и таким образом стратегическое положение Финляндии станет более слабым.
О попытке переворота в Эстонии знали в Москве лишь немногие. Мне о мятеже рассказывали муж, Хеймо и Юрьё Сирола, который, к моему удивлению, осмелился поехать в Таллин в качестве наблюдателя.
В 20-е годы интерес Коминтерна был направлен и на балканские страны. Но результатов удалось достигнуть только в Болгарии. Да и то благодаря многовековым хорошим отношениям между Россией и Болгарией. Болгарское правительство возглавил председатель левой аграрной партии Стамболийский, но в 1923 году произошёл военный переворот и во главе правительства встал профессор Цанков. Коминтерн принялся подготавливать контрудар. Компартия Болгарии получила приказ пока отказаться от каких-либо активных действий. Через два года подготовка была закончена, коммунисты получили приказ убить царскую семью и членов правительства. На торжественном богослужении в Софийском соборе в апреле 1925 года при взрыве погибло более двухсот человек. Царь и министры остались невредимы. Главным инициатором этого тайного предприятия был Георгий Димитров, коминтерновец. О нём я расскажу позднее.
Коминтерн готовил восстания не только в Европе. Уже в 20-е годы начали заниматься Китаем и Индией. Интерес к Востоку был велик, поэтому в 1926 году Отто стал председателем комитета по Дальнему Востоку. Планировалось большое мероприятие — переворот в Китае, где хаос, казалось, давал все основания надеяться на успех.
В университете Сунь Ятсена в Москве училось много китайцев, среди них был и сын Чан Кайши, руководителя гоминьдановской национально-патриотической партии. Москва пыталась завязать тесные контакты с партией гоминьдан: коммунисты внедрялись в руководство партией и в вооружённые силы, Чан Кайши получал от СССР материальную и финансовую помощь.
Хорошо помню день 1926 года, когда китайцы из университета Сунь Ятсена вышли с песнями и развевающимися флагами к зданию Коминтерна, чтобы выразить свою благодарность. Примерно тогда же советского генерала Блюхера «одолжили» Чан Кайши как военного советника. Блюхер был казнён Сталиным в 1938 году. Однако отношения между гоминьдановцами и китайскими коммунистами стали с 1926 года ухудшаться, и в 1927 году произошёл разрыв. Чан Кайши выступил против коммунистов. В конце 1927 года Коминтерн предпринял ответный удар — восстание в Кантоне , но Чан Кайши его без труда подавил.
Снова ошибка в действиях Коминтерна! Кто виноват на этот раз? Отто прислушивался к мнению лишь нескольких человек. Среди них помню Файнберга из Лондона, а также доверенное лицо и секретаря Куусинена Ниило Виртанена. Именно его Отто и послал в Китай выяснить причины провала. Когда Ниило вернулся, Отто расспрашивал его обо всём до мельчайших подробностей. Через два дня Ниило сказал мне, усмехаясь: «Отто о Китае ровно ничего не знает. Задавал мне глупейшие вопросы».
После неудачного восстания в Кантоне Отто уверился в том, что никогда в Китае не произойдёт ничего для Коминтерна интересного. Он понял, что в Москве ни один человек не знает как следует этой страны. Как он ошибался в первом пункте и как прав был во втором!
Есть все основания спросить: почему в отделе информации Коминтерна Финляндия приравнивалась к Польше, Латвии, Литве и Эстонии, а не к скандинавским странам? Скорее всего потому, что эти страны расположены рядом и к тому же имели сходство: в каждой компартия была запрещена, а нелегальная деятельность коммунистов сталкивалась с одинаковыми по характеру трудностями. Руководители компартий всех пяти стран жили в Москве, поэтому деятельностью этих компартий занимался непосредственно штаб Коминтерна. С большими трудностями, через курьеров и агентов тайной службы пытались поддерживать связь с действующими нелегально коммунистами в Финляндии, странах Прибалтики и Польше. Курьеров часто арестовывала полиция, и связь снова прерывалась.
Всё, связанное с нелегальной деятельностью в этих странах, держали в строгом секрете. Дверь польского отдела была всегда заперта, и, кроме двоих работников, туда имели право входить лишь высшие чины Коминтерна. Финский отдел занимал небольшую комнату на пятом этаже. Там работали Куллерво Маннер и Ханна Малм. Такие же помещения были у литовцев, латвийцев и эстонцев. Дела этих партий в коридорах Коминтерна не обсуждались, о них никогда не говорили ни на пленумах Исполкома, ни в Политическом секретариате. Все дела, касающиеся этих нелегальных партий, решали Куусинен и Пятницкий. В Исполком входило много иностранцев, они не должны были знать тайн незаконно действовавших партий. Ни по одной из этих стран не было даже референта, и информационный бюллетень Коминтерна не публиковал рефератов о событиях в этих странах.
Я не раз думала над вопросом — кто финансирует Коминтерн? Однажды я услышала у нас, в номере «Люкса», разговор между мужем и Пятницким, из которого с удивлением узнала, что Коминтерну приходится оказывать финансовую помощь всем компартиям мира и их печатным органам. И те и другие постоянно находились в финансовой зависимости от Коминтерна. Однако не припоминаю, чтобы это заставило хоть кого-нибудь из коминтерновцев усомниться в будущем коммунизма. Коминтерн пытался создать в мире впечатление, будто рабочие всех стран объединяются в компартии, стремящиеся совершить мировую революцию, и что Коминтерн существует за счёт партвзносов. Чтобы ввести в заблуждение общественное мнение, каждой партии была определена сумма, которую та будто бы должна была вносить ежегодно. Годовой финансовый отчёт для печати составляли Отто и Пятницкий. В нём всегда была графа «Членские взносы братских партий». Отто часто говорил мне, что Коминтерн никогда не получил ни копейки ни от одной иностранной партии. Наоборот, за всё время моей работы в Коминтерне не прекращался поток иностранных коммунистов, приезжавших просить у Коминтерна финансовой помощи. Обычно их направляли к Пятницкому, и, если он ставил на заявлении свою резолюцию, «узкая комиссия» рассматривала вопрос на своём заседании. Только Пятницкий знал точно, какие суммы получали партии, очень редко в это посвящали и двух других членов «узкой комиссии». Даже финансовая комиссия не имела сведений о том, какие суммы выплачивал Коминтерн и сколько денег поступало в его кассу.
Деятельность Коминтерна финансировалась советским правительством. Первое время часть средств выручали от продажи национализированных драгоценностей и произведений искусства царского времени. Но большую часть средств Коминтерн получал из государственной казны. Правда, непосредственно в Коминтерн деньги поступали из разных отделов ЦК партии.
В конце 30-х годов Пятницкий и его ближайшие помощники Грольман и Идельсон были преданы суду и расстреляны — слишком многое им было известно. Главный пункт обвинения гласил, что они тайно оказывали финансовую помощь находившемуся в эмиграции Троцкому.
Как могло случиться, что в нищие, голодные годы, когда страна испытывала страшную нехватку валюты, — как могло случиться, что взрослые, неглупые люди столь наивно швыряли миллионы на издание за границей мало кому нужных журналов, нисколько не заботясь о главной задаче — восстановлении своей собственной родины, разрушенной войной и революцией? Фантастические планы мировой революции, основанные на догме, заслоняли руководству страны обстановку — и ближайшую, ту, что прямо перед ними, и дальнюю — в других странах.
Помню историю с Калининым, президентом СССР. Её рассказывал секретарь ЦК Товстуха. Калинин принимал латвийского посла, тот должен был вручить верительные грамоты. Старый Калинин решил, что перед ним латвийский коммунист, и приветствовал его шуткой: «Здравствуй, товарищ! Что, Пятницкий даёт вашей партии маловато денег? Но тогда вы должны обращаться не ко мне. В Коминтерн! К Пятницкому! Вы же знаете, что деньги в его руках».
Калинин был человек весёлый — редкое качество в советском руководителе. Он любил над кем-нибудь подшутить. Вот один случай. Это было, кажется, летом 1929 года. Мы с Отто проводили отпуск в Гаграх, на Чёрном море. У нас была дача на самом берегу, там жил и Калинин со своим помощником Валерианом Гориным. Тот был почти всё время пьян. Дача стояла среди тенистого парка, вокруг неё были разбиты красивые клумбы. В парк можно было попасть только через проходную, которая охранялась ГПУ. По предписанию врача мы все должны были после обеда отдыхать с двух до четырёх часов. Вдруг однажды в четыре часа дня обнаружили, что комната Калинина пуста. Поднялась паника. Калинина нигде не было. За дачей стояли высокие мрачные горы, и охрана сперва решила, что президента выкрали горцы, враждебно настроенные к русским и к советской власти. Машины, отчаянно сигналя, понеслись по побережью до Сухуми и Туапсе и обратно. С нашей дачи позвонили в Москву, подняли ближайшие воинские части, чтобы с собаками прочесать территорию. Было уже около шести вечера, когда лежавший на пляже человек вдруг стянул с лица платок и пошёл к даче. Улыбающийся, в купальных трусах, с платком на шее — сам товарищ Калинин! Он со смехом рассказывал, с каким наслаждением хоть на какое-то время отделался от своих ангелов-хранителей. И был очень доволен, что поднялась такая паника. Он всё время следил из-под своего платка за развитием событий. Никому и в голову не пришло, что он может быть на берегу среди загорающих. Кто, кроме Калинина, мог бы так ловко провести людей из ГПУ?
Правда, для главы государства Калинин был недостаточно образован, но отсутствие образования он компенсировал сочным юмором. Человек он был добрый, если мог, искренне пытался людям помочь. В 1938 году в номере Бутырской тюрьмы мне рассказывала о своём сыне одна женщина. Её муж был расстрелян как кулак, и мальчика не хотели принимать в школу. Мать работала в колхозе, к землям которого присоединили их бывшую усадьбу. Сын был мальчик способный и энергичный. Он решил ехать за помощью к Калинину. В Москве он нашёл дом, где Калинин принимал посетителей, и прождал в очереди двое суток. Ночевал в ближайшем трактире. На третий день он попал на приём к Калинину и вышел от него с письмом, где его рекомендовалось принять в школу. Учился он, по словам матери, хорошо. Она же попала в тюрьму за то, что критиковала действия колхозного агронома. Не знаю, что с ней стало в дальнейшем.
Члены Коминтерна имели все основания сомневаться, что выделенные им суммы компартии получают полностью. Несколько примеров.
Во время забастовки портовых рабочих в Англии в 1926 году Коминтерн решил переправить одному из руководителей портовиков около тридцати тысяч фунтов стерлингов. Библиотекарь Коминтерна Аллан Валлениус хорошо владел английским языком, поэтому получил задание отвезти деньги в Англию. Он должен был плыть из Стокгольма в Англию на британском судне. Когда он вернулся, Отто спросил, как прошла поездка. Аллан рассказал, что сел в Швеции на британское судно, но без билета — боялся полиции. Кочегар спрятал его в угольном трюме. Когда пароход вышел в открытое море, Аллан поднялся на палубу весь в угольной пыли. Кочегар показался ему неплохим человеком, он оказался коммунистом и был даже знаком с человеком, которому Аллан должен был передать деньги. Аллан весело, в подробностях описывал свою поездку, пока Отто не вышел из себя и не прервал его словами:
— Так видел ты, в конце концов, того человека в Лондоне или нет? Деньги отдал?
— Не видел, — ответил Аллан, — в этом не было необходимости. Мне показалось слишком рискованным показывать фальшивый паспорт британским властям, и я передал деньги моему другу кочегару. Он обещал доставить их до места.
— Как хоть его зовут? — холодно спросил Отто.
— Он говорил мне, да я забыл.
Отто долго смотрел на Аллана в молчаливой ярости и затем указал ему на дверь. Адресат, конечно, никогда не получил этих тридцати тысяч фунтов.
Вторая неудача связана с финской компартией. Финны должны были направить верного человека, коммуниста, в Стокгольм, чтобы там открыть ювелирную лавку. В этой лавке он должен был национализированные большевиками ценности продавать за шведские кроны, необходимые Коминтерну. Человек, выбранный финнами (забыла его имя), поехал в Стокгольм и открыл магазин. Мне приходилось там бывать. Витрина была завалена драгоценными камнями, украшениями, серебряными шкатулками. Всё лежало вперемешку, кое-как. Мало того, что «директор» был бездарным продавцом, — спустя месяц он исчез со всеми деньгами и драгоценностями. Коминтерн не получил ни гроша.
Помню также скандал с Шейнманом. Правда, история эта не связана с Коминтерном, но она хорошо характеризует то время.
Знатоком финансовых дел считался в середине 20-х годов товарищ Шейнман, который, по рассказам Отто, был в 1918 году советником и связным между большевиками и «красными» в Финляндии. Отто считал Шейнмана волшебником в финансовых делах, и не удивительно, что позже, в Москве, тот стал директором госбанка. На него возлагались большие надежды: надо было придумать, как стабилизировать рубль и улучшить положение с валютой. Шейнман по работе постоянно поддерживал связь с банками и правительствами Европы. Возникли, в частности, проблемы с долговыми обязательствами царского правительства, иностранные банки требовали от советского правительства их выполнения.
Ленин считал стабилизацию рубля настолько важным моментом, что однажды сказал: «Если мы не сможем стабилизировать нашу валюту, мы обречены на неудачу и провал». Шейнман часто выезжал за границу.
Проработав несколько лет, он в 1927 году попросил разрешения взять с собой за границу жену и детей. Иначе коллеги на Западе ехидничают, что члены семьи остаются во время его поездок как бы заложниками. Разрешение было получено, семья выехала за границу. Вскоре из Праги пришло письмо, в котором Шейнман сообщал, что никогда, к сожалению, не сможет стабилизировать рубль. Поэтому больше не может возглавлять банк и в Россию не вернётся. Что собирается делать, не сообщил.
Вскрыли сейфы — на это имели право только руководители страны — они были опустошены. Шейнман прихватил всё, имеющее за границей ценность, как рассказывал мне Отто, — всё, что только мог. Парадокс, но правительство вынуждено было молчать, даже в Москве мало кто знал об этой краже. Шейнман рассчитал верно: западные финансисты и раньше сомневались в кредитоспособности большевиков. Если бы на Западе узнали о размерах кражи, недоверие стало бы ещё больше. Поэтому невозможно было вернуть ни Шейнмана, ни деньги. После исчезновения Шейнмана началось расследование, стали выяснять его связи до революции. Оказалось, что в разговорах он упоминал имена известных людей, и его окружение было убеждено, что он — выдвиженец высокопоставленного лица из старой гвардии. Кто ввёл его в круг большевиков, выяснить так и не удалось. Возможно, что он сам пришёл и сослался на чью-то рекомендацию — и так проник во внутрипартийные высшие круги.
Это была не единственная кража. Их было множество, но о них почти ничего не известно.
Несмотря на все предосторожности, многие тайны Коминтерна становились известны иностранным агентам. Они подчас проникали в самую сердцевину организации. Японскую компартию представлял в Москве Сэн Катаяма. Это был добрый старик, абсолютно не умевший держать язык за зубами. Его раза два отправляли со спецзаданием за границу, но скоро поняли, что для секретной работы он не пригоден, и его решено было оставить в Москве.
Хеймо раз случайно узнал, что в квартире Катаямы уже несколько месяцев живёт молодая японка, якобы дочь Сэна, приехавшая погостить. Кому-то пришло в голову заглянуть в личное дело Катаямы. Оказалось, он не женат. Хеймо пригласил его на дружескую беседу. Старик Сэн сказал, что не считал нужным упоминать жену, потому что женился по настоянию родителей и прожил с женой совсем недолго. Дочь родилась уже после его отъезда из Японии, и теперь японская компартия любезно оплатила её поездку к отцу в Москву.
Агенты Коминтерна провели в Японии расследование и с удивлением узнали, что компартия ни о какой дочери ничего не знает и в Москву её не посылала. К тому же у жены Катаямы, вышедшей замуж очень рано, вообще не было дочерей.
Положение для Коминтерна сложилось щекотливое. Ясно, что женщина подослана японской тайной полицией, чтобы вызнать секреты Коминтерна. Но если Коминтерн её задержит, ГПУ обвинит Коминтерн в ротозействе и усилит наблюдение. Что делать? Приняли соломоново решение: «дочку» без лишнего шума переправили обратно в Японию, ничего не объясняя ни ей, ни Сэну Катаяме.
О втором японском шпионе я слышала от Халла, негра, с которым познакомилась в 1932 году в Нью-Йорке. В Москву он приехал в 1928 году. Его сперва по ошибке направили в университет Сунь Ятсена, а оттуда перевели в Ленинскую школу. В университете Халл и ещё один студент заподозрили в шпионской деятельности одного японца. Решили его обезвредить. Вечером, когда японец вернулся с очередного подозрительного собрания, его ударили по голове гвоздодёром, и он с проломленным черепом покатился вниз по лестнице. Вскрытие показало, что смерть наступила не от удара о ступени, ГПУ взялось за дело и нашло виновных. Но поскольку оно тоже подозревало японца, Халл и его друг отделались замечанием.
Помню ещё одну попытку проникновения посторонних в Коминтерн. Году в 1927-м муж представил мне венгерского коммуниста по фамилии Томсен. Человеком он казался неплохим, бегло говорил по-немецки, и Отто был доволен, что нашёл такого способного работника. Но удовольствие его длилось недолго. Через несколько дней новичка арестовали. Оказалось, портрет Томсена и сведения о нём были опубликованы немецкой компартией в списке лиц, занимавшихся в различных странах антисоветской деятельностью. Томсен был казнён.
Руководство Коминтерна делало всё возможное, чтобы создать иностранцам хорошие условия. Уровень жизни коминтерновцев действительно был гораздо выше, чем у среднего советского человека. Однако от царившего в городе хаоса и беспорядков оградить коминтерновцев было трудно. Их тоже, как и всех москвичей, постоянно обворовывали. Расскажу несколько курьёзных случаев.
В середине 20-х годов — точнее не помню — Отто как представитель Коминтерна был приглашён в Минск, на торжественное заседание к военным. В приглашении было указано, что он будет главным почётным гостем и торжество продлится весь день. Отто питал отвращение ко всякого рода торжествам, в особенности если ему приходилось выступать на русском языке. Он сказал, что не намерен тратить время на всякие глупости. Вместе с дорогой на поездку ушло бы около полутора суток. Я предложила Отто послать вместо себя Василия Коларова (представителя компартии Болгарии в Исполкоме Коминтерна). Он любит внимание и с удовольствием произносит речи. «Ты же всегда посылаешь его на заводы и на всякие торжественные заседания».
Отто идея понравилась, и он попросил меня сообщить Коларову, что от Коминтерна нужно направить представителя в Минск и что он, Коларов, для этого подходит как нельзя лучше. Как я и предполагала, Коларов пришёл от предложения в восторг. В Минск он выехал ночным поездом.
Через несколько дней он поведал нам свою минскую историю. Ехал он всего на один день и взял с собой только портфель с чистыми воротничками и носовыми платками. В соответствии с рангом он ехал в купе первого класса, один. Когда поезд отошёл, он разделся и лёг спать.
Помня о происшедших за последние месяцы кражах, он тщательно запер дверь купе. Перед отъездом Коларов немного выпил, спал поэтому крепко и проснулся у самого Минска, когда проводник постучал в дверь. Коларов вскочил, хотел одеться, но все его вещи исчезли — даже ботинки и портфель. Утащили всё, что не было приторочено или прибито гвоздями. Бедняга остался босиком в одном белье. Он беспомощно сел на постель. Поезд тем временем остановился, и на перроне грянул военный марш. Коларов осторожно выглянул в окно и увидел группу офицеров. Кто-то спрашивал проводника, в каком купе едет представитель Коминтерна. Оркестр играл марш за маршем, а Коларов сидел в замешательстве на постели. Положение становилось всё напряжённее, почётный караул и офицеры стояли по стойке смирно, ждали гостя. Начальнику станции пришлось задержать поезд, и в окно купе стали заглядывать любопытные пассажиры.
Наконец кто-то принёс офицерскую шинель и сапоги, и почётного гостя в одних кальсонах вывели незаметно на другую сторону вагона и увезли на машине…
Лишь немногие в Москве узнали об этом приключении, да тогда никто и не обращал внимания на такие мелочи. Я бы, наверное, и сама забыла эту историю, если бы Коларов не рассказывал её с такой яростью.
Летом 1926 или 1927 года я однажды встретила в коридоре Коминтерна Пальмиро Тольятти, представителя итальянской компартии. (Тогда его звали Эрколи.) Он у меня спросил, не знаю ли я, куда он может на некоторое время поместить жену и маленького сына. Вечером того же дня они должны были приехать из Италии. Тольятти не хотел, чтобы сын его жил в душной московской гостинице. Я предложила Тольятти отвезти семью на нашу дачу в Серебряный Бор. Там на третьем этаже постоянно жил наш шофёр.
Тольятти с благодарностью принял моё предложение. Для его семьи приготовили спальню на втором этаже. Приехали на дачу вечером и рано легли спать. Я попросила жену нашего шофёра утром приготовить для гостей завтрак, но когда проснулась, в доме стояла тишина. Из комнаты Тольятти не слышно было ни звука. Будить мы гостей не стали — пусть отдохнут с дороги.
Наконец около двенадцати часов дня я решилась к ним постучаться. Тольятти подал голос, но сказал, что раздет и открыть дверь не может. Ночью украли все их вещи! Когда я, наконец, вошла в комнату, все трое лежали в постелях, натянув одеяла до подбородка. Воры унесли деньги, часы, кошельки, всю одежду. Они, видимо, взобрались на балкон и через открытое окно проникли в комнату. К счастью, в гостинице «Люкс» у Тольятти оказалась кое-какая одежда, и мы послали за ней шофёра. Но для жены его найти одежду было не так-то просто. Думаю, она помнит своё первое знакомство с жизнью в СССР.
Некоторых руководителей, как, например, Отто Куусинена и его подопечного Мауно Хеймо, в Коминтерне не всегда умели оценить. Оба они старались держаться в тени, в отличие от тех работников, что умели себя подать. К последним, мне кажется, можно причислить Григория Зиновьева, Карла Радека и Георгия Димитрова.
В 1921 году Зиновьев был снова избран председателем Президиума Исполкома, но для Коминтерна он был лишь вывеской: его политическое честолюбие было направлено на другие цели, главным своим делом он считал работу первым секретарём Ленинградского обкома партии, она занимала почти всё его время. На международных совещаниях он, правда, всё же произносил речи, иногда публиковал статьи. Многое из этих речей и статей принадлежало перу других, в частности Отто. В коминтерновских кругах у Зиновьева было два прозвища: «ленинградский царёк» и второе, придуманное Отто, — «сатрап».
Когда Зиновьев бывал в Москве, он большей частью занимался делами, не имевшими никакого отношения к Коминтерну. Его кабинет и квартира находились в Кремле, за все годы в Коминтерне я видела его всего два раза. Он должен был подписывать некоторые документы, и помню, как Отто отправлял Мауно Хеймо к нему с бумагами, но тот возвращался ни с чем: Зиновьева опять не оказывалось в Москве.
Личность Зиновьева особого уважения не вызывала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитёр, с людьми груб и неотёсан. Большинство женщин испытывало к нему неприязнь: это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что неотразим. К подчинённым был излишне требователен, с начальством — подхалим. Мой муж, который тоже был отнюдь не ангелом, в разговорах со мной называл Зиновьева беспринципным оппортунистом. Правда, какое-то время вынужден был выступать с ним заодно. Ленин Зиновьеву покровительствовал, но после его смерти, когда Сталин стал пробиваться к власти, карьера Зиновьева стала рушиться. Осенью 1926 года его вывели из ЦК партии и из Коминтерна. В Коминтерне этим не были огорчены. Отто повезло — его лучший друг из русских Николай Бухарин занял место председателя в Исполкоме Коминтерна.
Карл Радек представлял СССР на Международном конгрессе мира в Гааге 10—15 декабря 1922 года. Конгресс был созван социал-демократическим интернационалом профсоюзов в целях предотвращения новой мировой войны. За границей Радек считался могущественным большевистским руководителем. Родом он был из Австрии, участвовал в германских мятежах, а в Коминтерне стремился быть всегда на виду, выступал как специалист по разнообразнейшим вопросам. Но на политику Коминтерна он особого влияния не оказывал, даже ни разу не избирался в Политический секретариат. Чрезвычайно способный, надо отметить, журналист, он многие годы был главным редактором «Известий». Звезда Радека закатилась, когда почти всю вину за неудачу с германской революцией взвалили на него одного. Он был выведен из Исполкома Коминтерна и из ЦК партии и несколько лет занимал весьма незначительные посты.
Радек был маленький, скользкий как уж человечек, любил делать ехидные замечания; у него не было ни внешних, ни каких-либо других данных руководителя. Кажется, Лариса Рейснер была единственным человеком, находившим его милым и достойным восхищения. Отто не питал к Радеку уважения, относился к нему с недоверием.
Георгия Димитрова я уже упоминала в связи со взрывом бомбы в Софийском соборе в 1925 году. После этого прискорбного приключения он работал в различных отделах Коминтерна, но всякий раз его приходилось смещать: его интересовали только выпивки и женщины. Когда возмущение и жалобы достигали предела, его куда-нибудь переводили. В Коминтерне попросту отказывались с ним работать, и его отправили в другое здание, в Крестинтерн, к старику Мещерякову. Однажды в кабинет Отто (я была там) ворвался Мещеряков: «Товарищ Куусинен, нужно поговорить! Заберите Димитрова! Он ничего в нашей работе не понимает, знает только пить и соблазнять наших девушек. Я не начальник отдела, пока он там! Пожалуйста, заберите его от меня!»
Отто обещал что-нибудь придумать, а когда Мещеряков ушёл, он сказал мне смеясь: «Никто не хочет связываться с Димитровым. Куда его деть? Лучше, наверное, отправить обратно на Балканы». И отправили. Вместе с двумя другими учащимися Ленинской школы — Таневым и Поповым. Через несколько лет, году в 1930-м, их всех перевели в Берлин. Когда они в 1933 году были арестованы по обвинению в поджоге рейхстага, Отто использовал ситуацию для широкой антифашистской акции. Эти трое выступали как невинные мученики. Коминтерн начал пропагандистскую войну. Публикациями он оказывал большое влияние на профсоюзы всего мира. На лейпцигском процессе нацистские руководители потерпели моральное поражение, а Димитров произнёс свою знаменитую политическую речь. В Москве, правда, не верили, что Димитров сам может подготовить «политически выверенную» пламенную речь, он и по-немецки говорил неважно. Поэтому Отто получил задание написать длинное, вдохновенное обвинение фашизму. Димитров должен был зачитать речь как свою. Отвезти текст речи в Лейпциг поехала младшая дочь Отто — Риика, в паспорте проходившая как жена Попова, обвиняемого вместе с Димитровым. «Госпожа Попова» поехала в Германию в сопровождении русского адвоката. Во время процесса в речах защитника не раз мелькали мысли Отто. Когда настала очередь Димитрова, он произнёс речь весьма драматично, и все поверили, что он написал её сам, находясь под следствием.
Речь привлекла всеобщее внимание. Когда Димитров со своими товарищами вернулся в Москву, многие коммунисты и антифашисты превозносили их как «пионеров борьбы с фашизмом». Менее известна судьба товарищей Димитрова в СССР: Танев был расстрелян, а Попов сгинул в одном из лагерей. Сам Димитров стал генеральным секретарем ИККИ — Коминтерн обрёл нового руководителя. Такова была вывеска. В действительности все важнейшие решения принимались теми же людьми, что и прежде.
У Димитрова был диабет, здоровье его резко ухудшилось, но, несмотря на это, на торжественных заседаниях он выступал как «мастер». Куусинен был рад — он не любил быть в центре внимания, не любил произносить речи, добиваться признания масс. С гораздо большим удовольствием он плёл на заднем плане, вдали от людских глаз, интриги. В отличие от многих людей, Димитрову было суждено умереть своей смертью в 1949 году от диабета.
В 1927 году политический секретариат планировал переезд части Коминтерна в Берлин. Оттуда, из центра Европы, легче было бы наладить связь со всем миром. Кроме того, в середине 20-х годов в Германии было демократическое правительство и сильная компартия. Подталкивало к переезду и то, что между Коминтерном и наркоматом иностранных дел шли постоянные стычки. Комиссар иностранных дел Чичерин относился к Коминтерну холодно, считая, что тайные связи Коминтерна с иностранными компартиями через посольство СССР вредили репутации советского правительства. Немцы, работавшие в Коминтерне, были, конечно, всей душой за переезд. Но положение в Германии становилось всё сложнее, к власти пришли национал-социалисты, и от планов пришлось пока отказаться.
В мае 1943 года мир с удивлением узнал о роспуске Коминтерна. Для меня это не было неожиданностью, я прекрасно видела, как всё меньше и меньше оставалось работников; было уничтожено столько способных людей, что организация потеряла дееспособность. Кроме того, Коминтерн своей подстрекательской деятельностью ставил под угрозу сотрудничество СССР с западными странами. Советское руководство стремилось создать видимость того, что отныне никто не собирается рушить капитализм и разжигать мировую революцию. Но главной причиной, почему Коминтерн стал не нужен, был, мне кажется, тот факт, что Сталин увидел нереальность мировой революции, которая достигалась бы внутренними мятежами. Сталин начал явно склоняться к той мысли, которую Куусинен высказывал мне ещё за несколько лет до того: коммунизм должен насаждаться, прежде всего, с оружием в руках, путём присоединения к сфере его владения новых территорий. Начать предполагалось с Финляндии.
Десятки лет уничтожались человеческие жизни, через Коминтерн переправлялись огромные средства для свержения правительств в других странах. Ещё до того как революция закрепила свои позиции в СССР, Коминтерн делал всё возможное, чтобы распространить идеи коммунизма на капиталистические страны. От всех этих усилий не осталось ничего — ушли из жизни почти все практические «проводники» этих идей. Не осталось ничего — кроме воспоминаний тех немногих людей, что выжили.
Когда Гитлер в 1933 году пришёл к власти, в Берлин был послан секретарь Куусинена Ниило Виртанен. Кроме него в берлинском бюро работало лишь несколько секретарей и курьеров. Бюро должно было поддерживать связь между Москвой и большей частью компартий мира, что было нелёгкой задачей. Деятельность бюро прекратилась, когда был арестован Виртанен. Об этом я расскажу в последующих главах.
