Мартериус стоял на крошечном деревенском кладбище. Здесь было всего-то пять-шесть могил да металлическая ограда, охватывающая небольшую территорию погоста с четырех сторон.

Могила, которая интересовала чародея, выглядела совсем заброшенной. Поэтому первым делом он решил привести ее в порядок. Мартериус прополол холмик захоронения и полоску земли вокруг него, особо упорные сорняки выдернул руками, чтобы не оставлять их корни. Затем небольшой лопаткой взрыхлил землю на холмике и посадил на нем несколько кустиков цветов, купленных им загодя в соседнем городе у местного цветовода. Голубые васильки, карликовые розы с бутонами кремового цвета и пышные ярко-красные цветы «с тысячей лепестков», название которых Мартериус никак не мог запомнить. Цветы, которые она любила.

Старый чародей делал все собственными руками, не прибегая к магии. В противном случае он оскорбил бы ее память.

Никакой магии. Не здесь. Только не в этом месте.

Небольшим ножичком Мартериус счистил облупившуюся кору с креста, стоявшего в изножье могилы. Символ ее веры. Обычно древесина для изготовления крестов обтесывалась и обрабатывалась защитным составом. Но на этом кладбище никто не беспокоился о таких вещах. Когда кора была снята, чародей удалил подгнившие участки креста, а на эти места наложил специальный смоляной раствор. Когда тот высох, Мартериус покрасил крест в нежный желтый цвет – ее любимый, не забыв при этом все тем же ножиком подновить надпись, вырезанную неизвестным на перекладине креста:

«Прими, Творец, сию душу в свой чертог и заключи ее в свои любящие объятия».

На крестах других могил этого кладбища никаких надписей не было.

Мартериус мысленно поблагодарил того, кто написал это послание. Сам чародей не верил в Творца. Мир слишком велик, сложен и жесток, чтобы быть творением одного существа, пусть и всемогущего. Но она в Творца верила.

Старый чародей приложил два пальца к губам, поцеловал их, а затем приложил к кресту. Вдруг она это почувствует, если уж и правда пребывает в чертоге Всесоздателя.

Мартериус выпрямился и некоторое время просто стоял у могилы, заложив руки за спину. Он молился. Впервые в жизни. Молился Творцу, в которого не верил. Он просил того, если тот существует, покрепче обнимать находящуюся в его объятиях душу девушки и передать ей, что Мартериус Атарум любит ее. Всегда любил.

Чародей двинулся к выходу с кладбища. Человек в птичьей маске был все еще здесь. Он стоял неподвижно возле поваленных каким-то вандалом кладбищенских ворот. Из-под непроницаемого черного балахона виднелась лишь маска птицы с вытянутым острым клювом. Мартериус подошел к нему и, встав рядом, развернулся, чтобы видеть могилу своей дочери. Он не мог повернуться к ней спиной, пока не покинет кладбище, просто не мог.

– Спасибо, что сдержал слово и привел меня сюда, – сказал Мартериус, не поворачиваясь.

– Я всегда держу свое слово, – ответил из-под птичьей маски сухой голос, лишенный всяческих эмоций.

– Но ты оказал мне большую услугу. Гораздо больше, чем можешь себе представить. Ответь на вопрос: почему ты еще здесь?

– Человек не должен оставаться один в такие минуты.

– Тебе ведомо сострадание?

– Нет. Но мне известно, что это такое.

– Что ж, – вздохнул Мартериус, – спасибо и на этом.

Некоторое время они стояли молча. Старый чародей и неизвестный, скрывающий лицо за маской птицы.

– Как она умерла? Тебе известно? – спросил Мартериус, глядя на крест, покрытый свежей краской.

– В деревне свирепствовала оспа. Твоя дочь разносила продукты беднякам, помогала им от имени церкви Творца. Грабитель хотел забрать у нее еду. Твоя дочь сопротивлялась. У грабителя был нож.

– Она всегда была доброй. – Мартериус улыбнулся. Улыбка вышла кривой, вымученной, но в то же время искренней. – И вот их благодарность – тех, кому она всегда хотела помогать. Зарезали из-за нескольких буханок хлеба, а потом даже не нашлось никого, кто ухаживал бы за могилой.

Незнакомец в черном балахоне молчал. Некоторое время молчал и Мартериус.

– После того что случилось – после Катаклизма, пришествия Гелинора и нагов, – я стал использовать обретенную силу, – начал Мартериус тихим ровным голосом. – Я стал чародеем, совершенствовал свое искусство и пытался изменить этот мир. Не весь мир, конечно, это не под силу и астральным сущностям. Лишь этот мир, названный в честь Великого Дракона. Ведь он стал моим новым домом. Я охотился на злодеев, проходимцев и просто опасных типов. Я убивал правителей-тиранов, зазнавшихся чародеев и опасных малефикаров, грабителей и мародеров, пиратов и контрабандистов. Я был лекарем этого мира. Можно ведь лечить больного припарками и снадобьями, а можно выкорчевывать недуги, уничтожая их возбудителей и переносчиков. Так я полагал, так и поступал. Ни сожалений, ни сомнений, ни угрызений совести. Так продолжалось несколько столетий, пока я не встретил Золю. Простую деревенскую девушку. Она встала между мной и моей целью, которую лечила, будучи целительницей. Она понимала в тот момент, что не сможет меня остановить, если я решу убрать ее с пути, но не испугалась, загораживала собой того, кого я хотел убить. Она очаровала меня. Признаться, я и не думал, что смогу однажды полюбить. Но это случилось. Тогда я ушел, но вскоре вернулся. Нет, не к своей цели. К ней. Мы поженились спустя год. Она знала, чем я занимаюсь, и поддерживала меня. Но при этом старалась не допускать, чтобы я окончательно превратился в бездумную машину для убийств. Я делал этот мир лучше, а Золя делала лучше меня…

Мартериус рассказывал это тихим голосом, не столько для того, чтобы его услышали, сколько из-за необходимости выговориться. Обладатель птичьей маски молчал. И в то же время он оставался на кладбище, не исчезал, а значит – в чем Мартериус не сомневался, – слушал.

– Через несколько лет у нас родилась дочка. Мы назвали ее Сесилия. В честь покойной матери Золи. В тот момент, когда я держал на руках свою новорожденную дочь, свою кроху, и смотрел в ее невероятно глубокие фиалковые глаза, во мне что-то изменилось. Эта малютка пробудила нечто в моем сердце: нечто, что скрывалось там с самого начала моего пути, но что не смогла увидеть во мне даже Золя. Мою человечность. Я стал сожалеть, сочувствовать, сострадать. Словно это не я, а Сесилия была искусной чародейкой и одним своим взглядом наделила меня новыми, настоящими эмоциями. Я стал сомневаться, думать, взвешивать каждое свое решение. Но не перестал убивать. Пусть с каждым днем мне становилось все сложнее отнимать чью-то жизнь, я не остановился. Я считал это своим долгом. Перед миром и перед собой. Переломный момент наступил, когда моей дочери было три года. Я вернулся домой после очередного убийства, а дочь встретила меня крепким объятием, как встречала сотни раз до этого. Но на этот раз она задала вопрос, которого я всегда боялся. «Где ты был, папа?» – спросила она. – «Помогал людям». – Такой вот ответ я ей дал. Невинная ложь, которая так легко и непринужденно сорвалась с уст. Моя дочь улыбнулась, взглянула на меня и сказала, что, когда вырастет, тоже будет помогать людям, точно так же, как я. Это был последний день, когда я совершил убийство. Я понял, что больше не смогу приходить домой с руками по локоть в крови, смотреть в эти прекрасные фиалковые глаза и лгать. Просто не смогу. И плевать, благие ли у меня намерения.

После этого я стал оглядываться в прошлое. Все ли я правильно сделал? Были ли мои методы правильными, приносили ли пользу людям? И тогда я узнал о тех женах, что лишились супругов из-за меня, о детях, что потеряли одного из родителей или вовсе стали сиротами. Из-за меня. Узнал о слабых, неопытных правителях, которые занимали троны убитых мной тиранов и благодаря действиям которых простые люди голодали, бедствовали или вовсе умирали, чего не было, когда у власти находились те самые тираны. Узнал о целых культах черной магии, которые образовывались исключительно благодаря смерти одного-единственного малефикара, павшего от моих рук и ставшего для своих будущих последователей мучеником и вдохновителем. Да и сейчас достаточно посмотреть, что творится в мире, чтобы понять: мои методы никогда не работали. Герцог Шадорнийский похищает маленьких девочек и ставит над ними опыты, пираты торгуют невольниками, хормы убивают едва ли не любого, кто пересекает их границы, орки мечтают отомстить людям за поражение в последней войне, духи, демоны и другие магические сущности застыли в ожидании, чтобы однажды ворваться в этот мир и посеять среди его жителей хаос, люди убивают друг друга ради пары серебряных монет… Перечень можно продолжить. Тогда я понял, что все это время заблуждался. Возможно, я сделал жизнь некоторых людей лучше, многих и вовсе спас от верной гибели. Но скольких пришлось убить ради этого? Сотни? Тысячи? И мир все равно остался таким, каким и был до моего вмешательства. Жестоким, опасным, несправедливым.

Я перестал убивать. Помогал людям в насущных делах. Лечил, наставлял, поддерживал. Поселился вместе с женой и дочерью в родной деревне Золи. Мы жили мирно. Лечили местных жителей, помогали едой беднякам, давали кров сиротам. И однажды… все рухнуло. В деревне началась эпидемия, настоящий мор. Никогда прежде я не сталкивался с таким. Ни одно заклинание не помогало справиться с болезнью. Люди гибли один за другим, я не мог помочь, не сумел вылечить ни одного жителя. Умерла и моя жена. Я мог лишь поддерживать в ней жизнь до последнего да уменьшать ее страдания. Через день после смерти Золи заболела Сесилия. Ей было всего семнадцать, и я не мог позволить ей умереть, просто не мог. Я знал, что, умри она, – я просто лишусь рассудка от горя. И когда болезнь начала брать верх, когда моя малышка могла вот-вот… я сделал величайшую ошибку в своей жизни. Я спас ее. Единственным способом, который пришел мне в голову. Я влил в нее магическую энергию астрального луча, полностью заменив этой субстанцией ее жизненную силу. Не знаю, как у меня вышло тогда то заклинание – я сотворил его в отчаянии. Сесилия выжила. Но не была уже человеком. Не полностью. Она сохранила свои внешность, разум, сознание, даже душу. Все то, что делало ее той, кем она была, сохранилось. Но она лишилась гораздо большего. Она перестала взрослеть, остановилась в своем физическом развитии. Навсегда осталась семнадцатилетней девушкой.

Мы переехали, начали все с чистого листа. Но прежней жизни было уже не вернуть. Сесилия стала отдаляться от меня. Она злилась на меня из-за того, что я сделал с ней, но больше всего ее злило, что я не спас точно так же ее маму. Позже она познакомилась с хорошим парнем, они завели семью, и у них родился чудный сынишка. И она… пережила их. Ей пришлось хоронить своего супруга и сына в разное время, но оба они умерли в глубокой старости. А она… Сесилия так и осталась семнадцатилетней девушкой. Она возненавидела меня. И она скрылась, даже не попрощавшись. Исчезла, сделала все возможное и невозможное, чтобы я не смог ее найти. И вот я все-таки отыскал ее, но уже не смогу попросить прощения, сказать, как сильно я ее любил и до сих пор люблю. Я догадывался, что она погибла. Я почувствовал это несколько лет назад. Словно я сам умер, словно моя душа раскололась, как стекло…

Мартериус замолчал. Вновь подошел к могиле, провел рукой над крестом в том месте, где на нем были вырезаны всего две буквы: «С. А.»

– Сесилия Атарум, – сказал Мартериус, вернувшись к человеку в птичьей маске. – Ее инициалы. Я искал ее по всему миру, но даже не предполагал, что она могла вернуться в место своего рождения и пользоваться при этом своей настоящей фамилией. Моей фамилией. Быть может, она меня простила, хотя бы отчасти… Надеюсь, что простила. Хотя я себя так и не простил.

Мартериус повернулся к человеку в балахоне, тот не шевелился, но глаза из-под маски смотрели прямо на старого чародея.

– Скажи мне, кто ты?

– Я не раскрываю своей личности, – ответил бесцветный голос.

– Ты же знаешь, кто я. Еще когда отправлял мне то письмо, уже тогда ты знал, кто я такой. И что из себя представляю. И если это так, то ты должен знать, что я не участвую в войнах, не принимаю чью-либо сторону в конфликтах. Даже в прошлом, когда убивал, я был сам по себе.

Человек не ответил. Вместо этого из-под складок черного балахона показались руки, на которых были надеты длинные кожаные перчатки черного цвета. Руки медленно потянулись к капюшону, откинули его назад, затем сняли птичью маску.

Перед Мартериусом стоял человек; внешне это точно был человек. Женщина. Он видел ее лицо, каждую черточку ее лица, но при этом взгляд не мог зацепиться за этот образ, не мог сохранить его в памяти даже на мгновение: чародей смотрел на того, кто скрывался под птичьей маской, и в то же время не видел его. Зато он видел того, кем была эта женщина на самом деле.

– Я знаю, кто ты, – медленно сказал Мартериус, не отрывая взгляда от фигуры в балахоне.

– Да, мы с тобой уже встречались, Мартериус Атарум.

– Теперь я понимаю, зачем тебе понадобилась Цепь Искусительницы.

– Война близится к завершению, – ответил голос, лишенный всяческих эмоций.

– Ваша война не окончится никогда, – покачал головой Мартериус. – Я уже говорил твоему отцу, что нельзя одолеть стихию.

– Все изменилось.

– Вы нашли ее?

– Да. И она материальна, как любое живое существо. Ее можно убить.

– Именно она командует армиями?

– Да.

С минуту Мартериус обдумывал услышанное. Но когда почувствовал легкое колебание воздуха, исходившее от собеседника, и понял, что тот может в любой момент исчезнуть, слова сами сорвались с его губ:

– Окажи мне еще одну услугу, прошу тебя.

Обладатель птичьей маски молчал. Но колебания воздуха исчезли.

– Убей меня, – спокойно сказал Мартериус.

– Ты хочешь умереть, – из-за того, что голос был лишен эмоций, старый чародей так и не понял, был это вопрос или же утверждение.

– Нет, вовсе нет. Я не хочу умирать. Поэтому сам никогда бы не смог прервать свою жизнь. Но в то же время я совершенно не хочу жить. Просто не могу. Долгое время я жил ради своих убеждений, затем ради жены, ради дочери. Жил, чтобы найти ее, найти ее могилу. Это конец моего пути. Так будет правильно.

– Такие, как ты, просто так не умирают.

– Да, знаю. Мой дух надолго может застрять в пределах этого мира. Но ты способен уничтожить мое тело. Прервать мои страдания. Однажды я помог вам, спас твоего отца. Так отплати мне тем же. Спаси меня, убив.

Собеседник старого чародея молчал. Молчал и Мартериус.

В воздухе мелькнуло голубоватое свечение, но лишь на мгновение. Оно рассекло воздух и вонзилось старому чародею между глаз. Его тело вспыхнуло изнутри, как вязанка хвороста, щедро политая маслом. Пламя охватило Мартериуса, поглощая его кости, плоть, кожу. В пламени исчезали и его переживания. Его боль, его страдания, что были для него непосильной ношей и тяготили многие годы.

Когда магическое пламя исчезло, вместе с ним исчез и человек, носивший имя Мартериуса Атарума. На фигуру в черном балахоне налетел порыв прохладного ветра, в шуме которого он четко различил слово «спасибо», произнесенное чьим-то шелестящим шепотом.

Человек надел на лицо маску с птичьим клювом и накрыл голову просторным капюшоном.

А затем исчез.