При изучении истории древнерусского рыболовства нельзя обойти стороной существенный вопрос о видах рыб – основных объектах промысла. Его детальное исследование прольет дополнительный свет на целый ряд важных для данной темы проблем: преимущественное использование тех или иных орудий лова, степень его интенсивности, тип эксплуатируемых водоемов, сезоны промысла.

К сожалению, в письменных памятниках домонгольского времени почти не встречаются названия рыб. Упомянуты лишь осетр, карп и карась. Однако, рыба вообще, как вылавливаемая рыбаками, так и подаваемая к столу или поступившая в продажу на городском торге, отмечена в летописях и иных источниках не раз. Из некоторых сообщений, например о пирах Владимира Святославовича в Киеве или о трех санях рыбы, взимавшихся по грамоте Ростислава Мстиславовича с города Торопца, можно составить представление о довольно значительном объеме промысла. Тем не менее ответить в полном объеме на поставленные вопросы, руководствуясь только сведениями письменных источников, нельзя.

Чрезвычайно ценный в интересующем нас плане материал дает обследование специалистами-ихтиологами костных остатков и чешуи рыб из археологических раскопок. Несмотря на известные трудности, а также на ограниченный круг изученных в этом отношении памятников, полученные результаты уже сегодня имеют первостепенное значение.

В работе учтены палеоихтиологические данные по 18 пунктам. Практически они охватывают большинство основных древнерусских земель (за исключением Галицко-Волынского и Владимиро-Суздальского княжеств). Среди них есть и крупные культурно-экономические центры (Новгород, Псков, Рязань), и небольшие пограничные города-крепости (Воинь, Гродно), и второстепенные, рядовые городки и поселения (Княжая Гора, Трубчевск, Липенское городище и др.). Правда, все они относятся к разряду городских, военных или владельческих центров. Хорошо изученных материалов из сельских поселений нет. Большинство исследований выполнены на кафедре ихтиологии биологического факультета МГУ профессором В. Д. Лебедевым и его учениками.

Палеоихтиологические коллекции древнерусского времени далеко не однородны. Некоторые (Новгородская, Псковская, Ладожская, Донецкая) представлены тысячами экземпляров костных останков и чешуи рыб, другие (Гродненская, Шестовицы, Дрогичин, Волковыск) – сотнями, а третьи (Воинь, Липинское городище, Вщиж, Сунгиревское селище) – десятками. В отдельных случаях их нельзя расчленить во времени и приходится рассматривать суммарно. Перечисленные факты, конечно, несколько снижают достоверность выводов, но ни в коей мере не обесценивают их вовсе.

Весьма ценным свойством указанных материалов является возможность сравнивать их между собой, поскольку многие из них (например, новгородские и ладожские, псковские и с городища Камно, из Гродно и из Волковыска и т. д.) не только добыты на памятниках, принадлежащих одному водному бассейну, но и территориально близко расположенных.

Список рыб, охваченных промыслом в Древней Руси (до XIII в.), по палеоихтиологическим данным насчитывает 29 видов: осетр русский, осетр балтийский, севрюга, стерлядь, семга, кумжа, сиг, сиголов (волховский), сиг лудога, сом, налим, щука, судак, окунь, ерш, лещ, синец, сырть, язь, голавль, жерех, чехонь, густера, сазан, линь, карась, плотва, красноперка, вырезуб, уклея, распределяющимся по 6 семействам: осетровые, лососевые, сомовые, тресковые, щуковые и карповые. Кроме того, найдены кости сельдей – по всей вероятности, привозных.

Нетрудно заметить, что по сравнению с предшествующим периодом (см. главу II) уловы стали разнообразнее. Количество разновидностей рыб в них увеличилось почти вдвое (29 против 17). Значительно возросло промысловое использование карповых (на 5 видов). Появились новые объекты лова: семейства лососевых и тресковых.

Даже столь предварительные наблюдения свидетельствуют о дальнейшем и весьма прогрессирующем развитии рыболовства. Промысловые способы лова – невода и сети – преобладают над индивидуальными – крючными снастями и колющими орудиями. Об этом позволяют говорить рост удельного веса карповых, добывавшихся главным образом сетями, и появление лососевых. Следовательно, подмеченные явления не только не противоречат обнаруженным выше изменениям в рыбацкой технике, но, взаимно подкрепляя друг друга, указывают на определенные сдвиги в древнерусской экономике.

Чтобы лучше уяснить существо затронутой проблемы и разобраться в поднятых вопросах, обратимся к следующей таблице:

Условные обозначения:

х – основной объект промысла;

+ – второстепенный объект промысла;

– случайный объект промысла;

, – присутствует (точнее не обозначен).

Состав таблицы не совсем однороден, поскольку в нее включены материалы не только X–XIII вв., но и находки из нижних слоев Пскова, Камно и Ладоги, а также из верхних горизонтов Новгорода и Гродно. Относительно первых трех памятников выше приходилось отмечать, что имеющиеся по ним данные в целом не меняют общей картины рыболовства в VII – Х вв. Избыточные материалы по Новгороду и Гродно в основном датируются XIV в. и лишь усиливают главные выводы.

Какими же особенностями, отраженными в таблице, характеризуется древнерусский рыбный промысел указанного времени? Прежде всего, появились поселения, в уловах которых присутствует около 20 видов рыб. Это Новгород, Псков, Донец, Старая Рязань, Камно и отчасти Ладога, т. е. большие города с развитой экономикой и их пригороды. Некоторое исключение составляет Донец, не входивший в число важнейших центров Киевской Руси. Но здесь по не совсем ясным причинам (может быть, в результате многолетних и тщательных сборов палеоихтиологических находок?) уровень развития рыболовства выглядит высоким. Для сравнения достаточно вспомнить, что в предыдущий период только в уловах двух памятников (городище Титчиха и селище на окраине Полтавы) представлено по 12 видов рыб. Но это как раз те поселения, верхний хронологический рубеж которых приходится на конец Х, если не на первую половину XI в.

Иными словами, высказанное предварительно соображение об успешном развитии рыболовства в древнерусское время вполне подтверждается конкретными фактами. Причем процесс этот охватывает в первую очередь крупные городские центры, и не случайно. Думается, перед нами еще одно свидетельство быстрого роста общественного разделения труда в русских городах, когда вслед за ремесленниками по металлу, серебряниками, гончарами, костерезами появляются специалисты, поставлявшие продукты питания: мясники, огородники, рыболовы, калачники и т. д.

Рассмотрим подробнее видовой состав промысловых рыб. Если на поселениях роменско-боршевского типа везде превалировала щука, иногда сочетаясь с судаком, окунем или сомом, то теперь пресноводная хищница утратила свое исключительное положение. На первое место чаще выходит лещ, ему сопутствуют синец, плотва, возрастает процент сазана. Доля карповых в некоторых случаях увеличилась (например, в Пскове и Камно) до 40,72–73,14 %, а на Донецком городище – до 54,5 %. Вновь тезис о сетевых снастях, ставших в Древней Руси основными орудиями промысла, аргументируется не только археологическими вещевыми материалами, но и палеоихтиологическими находками. Помимо карповых в ряде случаев (Ладога, Воинь, Ст. Рязань) большой вес в уловах приобретают осетровые или лососевые (Ладога). Много добывается судака (Новгород, Ладога, Гродно, Трубчевское городище, Донец). Иногда важное место в промысле занимает сом (Гродно, Воинь, Донец) или линь (Шестовицы). Все эти особенности отчасти объясняются местными условиями, характером и ихтиофауной ближайших водоемов.

Общей чертой является всё-таки постоянное присутствие щуки (в тех или иных количествах), нередко вместе с сомом и крупными осетровыми, что указывает на известное развитие крючных и колющих орудий лова, т. е. индивидуального промысла.

Подсчеты возрастных категорий рыб, преобладавших в тех или иных уловах, произведенные специалистами, согласно показали, что вылавливались преимущественно рыбы старших возрастов и темп их роста по сравнению с рыбами в современных уловах был замедленным. Это обстоятельство свидетельствует о еще недостаточной интенсификации промысла, когда местное рыбье стадо им мало нарушено. В противном случае (например, в наши дни) лов базируется на младших возрастных группах, т. к. в результате активной добычи рыбы не успевают состариться. Зато темп их роста увеличивается, т. к. кормовая база с сокращением численности промысловых рыб у оставшихся особей значительно улучшается.

Правда, следует заметить, что не в меньшей степени (если не в большей!) на численность и видовой состав рыб того или иного водоема оказывают влияние такие факторы, как вырубка лесов и лесосплав, сброс промышленных вод, интенсивное судоходство, строительство гидросооружений. В древнерусскую эпоху с ними практически можно не считаться, а значит, определяя характер промысла, надо внести соответствующую поправку.

Всё-таки определенные указания на рост интенсивности рыбного промысла палеоихтиологические находки дают. Возьмем, к примеру, Ладогу и Новгород. Оба города расположены в сходных географических условиях в системе одних водоемов (Ильмень – Волхов – Ладожское озеро). Большинство ладожских материалов датируются IX–X вв., а новгородских – Х – первой половиной XII в. И там, и там, в числе главных промысловых рыб были судак и лещ. Сравнивая возрастные показатели и коэффициенты роста тех и других, Е. К. Сычевская установила омоложение промыслового стада судаков и лещей в Новгороде и некоторое ускорение темпов их роста. Существенное значение этих наблюдений не вызывает сомнений.

Есть в распоряжении исследователей и другие, не менее красноречивые факты. Основная масса костей и чешуи рыб, найденных в Пскове, датируется XI в. включительно. О Ладоге речь шла выше. Исследуя их, В. Д. Лебедев пришел к интересному заключению. Почти полное отсутствие в Пскове судака, наряду с заметным присутствием жереха и голавля (типично речных рыб) подтверждает, «что промысел древнего Пскова, по-видимому, производился в реках Великой, Пскове, а также в дельте и предустьевом пространстве р. Великой, не захватывая открытой части озера». Аналогично и в Ладоге: основной лов велся близ устья Волхова и в самой реке. Зато в Новгороде в уловах безраздельно господствовал судак, за ним следовали лещ и щука (все – жители открытых озерных пространств, особенно судак). Следовательно, новгородцы уже, не пренебрегая рекой (жерех, голавль), перешли к широкому освоению всей акватории озера Ильмень. Вывод очевиден: интенсивность промысла в Древней Руси возрастала поначалу за счет освоения открытых водных пространств, больших водоемов.

Проиллюстрируем настоящее положение еще одним примером. Комплекс археологических памятников в Шестовицах хорошо датируется Х – началом XI в. Обработанная оттуда палеоихтиологическая коллекция показала, что в уловах абсолютно преобладал линь (житель илистых заливов и стариц), второстепенным объектом была щука, а все остальные – карась, плотва, лещ и др. носили в уловах случайный характер. Без сомнения, рыба добывалась там в основном в старицах и других придаточных водоемах.

Второй путь интенсификации рыболовства (в общем, однозначный с первым) демонстрируют материалы из Гродно, Волковыска и Донца. В слоях Гродно XI – нач. XIII в. сохранились кости рыб по числу видов почти вдвое меньше, чем в соответствующих горизонтах XIII–XIV вв.: лососевые, щука, плотва, голавль, лещ, сом, судак, окунь. Еще более показательны данные по Волковыску. Там в напластованиях X–XI вв. встречены: голавль, лещ, окунь; XI–XIII вв. – осетр, щука, красноперка, лещ, сом, судак, окунь; а в XIII–XIV вв. – осетр, лососи, щука, окунь, судак, плотва, красноперка, жерех, линь, лещ, и сом – всего 11 видов против 7 и 3. Комментарии излишни. Из века в век промысел охватывал всё большее число видов рыб, причем резкое увеличение приходится, по-видимому, на XIII столетие. Наконец, остановимся на находках из Донецкого городища, у которого древнерусский слой (X–XIII вв.) подстилается отложениями роменско-боршевского времени. Как бы ни объяснять отсутствием достаточных материалов для характеристики рыболовства жителей раннеславянского поселения, соотношение 11-ти (щука, карась, окунь, лещ, плотва, синец, линь, осетр, сом, красноперка, сазан) к 2-м (щука и окунь) слишком показательно.

Перечисленные примеры свидетельствуют о решительном переходе древнерусских рыбаков на более продуктивные, уловистые снасти – по всей видимости, различные сети, роль которых повысилась за счет снижения значения индивидуальных способов лова. Об этом же отчасти говорят и данные по Новгороду, Пскову и Ладоге.

Итак, взятые вместе вещевые находки (рыболовные орудия и их детали) и палеоихтиологические материалы служат надежным критерием дальнейшего развития рыбацкой техники в период X–XIII вв. Они заставляют предположить возникновение новых и усовершенствованных старых снарядов для лова рыбы, чем опровергают бытующее мнение о якобы вполне сложившемся и не претерпевшем серьезных изменений наборе орудий и снастей у русских рыбаков на протяжении длительного времени (VIII–XIII вв.). Первоначально промысел базировался на небольших, доступных более примитивным и простым способам рыболовства в придаточных водоемах. Постепенно он охватывает крупные водные бассейны и выходит на широкие озерные пространства. Без технического перевооружения этого не могло бы быть. Наметившиеся сдвиги свидетельствуют и о втором важном явлении: такое рыболовство нельзя считать спорадическим, ведшимся от случая к случаю, временным. Оно было постоянным, регулярным, использовавшим разнообразную ихтиофауну, а, следовательно – профессиональным или полупрофессиональным. Процесс трансформации рыбного промысла в самостоятельную отрасль хозяйства шел постепенно, но существенные успехи в нем определились на рубеже XII–XIII вв.

Помимо общих аспектов развития рыболовства в Древней Руси палеоихтиологические находки дают представление и о некоторых его частных особенностях. Они рельефно выступают в таблице. В уловах группы памятников (Гродно, Воинь, Донец, Белая Вежа, а также Княжая гора и отчасти Волковыск) велика доля таких видов рыб, как сом, щука и осетр, добывавшихся в первую очередь крючными и колющими орудиями. Археологические данные этому вполне соответствуют. Именно из раскопок названных поселений происходят обширные (по нескольку десятков и свыше 100) коллекции рыболовных крючков и наконечников острог. Общим для них является месторасположение по берегам рек (Днепр, Неман, Дон, Сула и т. д.). Если прибавить сюда многочисленные находки крючков и острог из Ярополча-Залесского, Девич-горы и Изяславля, то наметится некоторая закономерность. По-видимому, в речном рыболовстве удельный вес крючных и колющих снастей оставался высоким. Но в то же время в Старой Рязани такого соотношения нет, семейство карповых (а следовательно, и лов сетями) в ее уловах представлено очень широко. Дело, таким образом, не столько в специфике речного промысла (она, конечно, была), сколько в экономическом развитии указанных поселений. В крупных городских центрах рыбный промысел велся с большим размахом и более продуктивными средствами.

В свою очередь, в озерном рыболовстве (что видно на примере Новгорода и с отдельными оговорками Пскова, Ладоги, а также Белоозера) сети раньше получили предпочтение перед другими орудиями лова.

Для следующего исторического периода (конец XIII – начало XVI в.) количество археологических источников сокращается, а палеоихтиологические данные почти полностью отсутствуют. Исключение составляют Новгород, Псков, Москва и некоторые другие города и поселения. Зато возрастает число письменных свидетельств. Из летописей, а особенно из писцовых книг и различных актовых материалов можно извлечь многочисленные сведения о рыбном промысле, вполне компенсирующие нехватку вещественных памятников.

Поэтому есть хорошая перспектива продолжить начатое исследование путей развития древнерусского рыболовства. В главе III на основании данных письменных источников описаны бытовавшие тогда типы рыбацких снастей, отмечены их количественный рост и узкая специализация на лове одного – нескольких видов рыб. Доказано, что ведущими в промысле были большие сети (невода, кереводы, гарвы и пр.), а также долговременные деревянные сооружения (езы и заколы). Эти факты сами по себе указывают на качественно новую ступень в истории рыболовства на Руси, ставшего в подлинном смысле слова промысловым, рассчитанным на широкий круг потребителей.

Попытаемся сопоставить уже полученные результаты с материалами, характеризующими объекты лова, его интенсивность, водоемы, охваченные промыслом, и т. д.

Прежде всего рассмотрим список рыб, присутствовавших в уловах. Источники часто специально оговаривают добычу высокосортной «красной» рыбы: осетровых и главных лососевых, называя прочую – «рыбой белой» или «мелкой». В них упомянуты: осетр, стерляди, лососи, семга, лохи, выхлохи, межень, тинда, таймени, пальи, гарюсы, сиги, сиги-невские, лудога, лудожина, белорыбица, нельма, курва, репукса, щуки, судаки, окуни, острецы, ерши, лещи, сырти, язи, лини, караси, плотицы, налимы, а также морские рыбы: сельдь, треска, палтусы, кильчевщина, сабельщина.

По сравнению с численностью видового состава уловов предшествующего времени (27), на первый взгляд никаких изменений (без морских рыб) не произошло (26). Однако на самом деле это не так. В письменных источниках под рубрику «рыба мелкая» или «рыба белая» включались вместе малоценные или не имеющие в отдельности промыслового значения виды (например, голавль, жерех, уклея, красноперка, густера и другие карповые), четко выделяемые при обследовании ихтиологических коллекций. Зато значительно расширилась группа высококачественных лососевых рыб: лососи, семга, таймени, кумжа, пальи, хариусы, сиги, белорыбица и нельма. Это обстоятельство, конечно, связано с широким освоением северных районов русского государства: Карелии, Двинских земель, Беломорья и др. Несколько удивляет отсутствие сома, игравшего прежде в уловах немаловажную роль. Здесь, по-видимому, сказался состав наших источников, охватывающих территориально Северо-Западную и Северо-Восточную Русь, в реках которой сом малочисленен.

Очень важным является указание на массовый лов ершей. Например, с волости Юшковской (Вотская пятина) взималось в составе оброка «10 лык ершов» (НПК III, стр. 670). Однозначны по своему значению сведения о добыче острецов (молодь окуня). Из тех и других приготавливался «сущ» (сушеная мелкая рыба), хорошо известный источникам. Развернулся широкий промысел курвы (корюшки и снетков) и репуксы (ряпушки).

Промысловое использование мелких рыб и даже рыбьей молоди свидетельствует о дальнейшей и существенной интенсификации рыболовства. Об этом же говорят данные Писцовых книг Обонежской пятины (1563 г.), различающих «рыбу большую семгу» и младшие возрастные группы лосося: межень, тинду, а также самцов лохов и выхлохов.

Словом, разнообразные и многочисленные свидетельства письменных источников не оставляют сомнения в быстром развитии и расширении сферы добычи (вовлечение в нее новых групп ихтиофауны) рыбного промысла в XIV–XVI вв.

Какие же древнерусские земли были вовлечены в этот процесс? Для Северо-Восточной Руси развитое рыболовство, по далеко не полным данным, зафиксировано в Бежецком, Белозерском, Владимирском, Вологодском, Дмитровском, Костромском, Московском, Муромском, Нижегородском, Переяславском, Пошехонском, Ростовском, Рязанском, Суздальском, Тверском, Угличском, Яропольском и Ярославском уездах. В Новгородских землях оно процветало во всех пятинах, но особенно в Обонежской, Вотской и Шелонской, а также в Подвинье. Ничем не отличалась в этом отношении территория Псковского княжества.

Можно смело утверждать, что рыболовство было повсеместным. Многочисленные и разнообразные рыбные ловли отмечены как в крупных, так и в мелких реках: Волге, Оке, Шексне, Волхове, Мсте, Нарве, Неве, Великой, Сухоне, Клязьме, Москве, Нерли, Шерне, Шуе, Двине и др.; на озерах Ильмень, Псковском, Ладожском, Онежском, Селигер, Белоозере, Кубенском, Переяславском (Клещине), Ростовском (Неро) и бесчисленных озерах северо-западного и северо-восточного края. Упоминаются в качестве рыбных угодий даже «лешие» – мелкие лесные озерца. Рыбные ловли так и назывались – озерские, речные или разные. Активно шел промысел на побережье Белого моря.

Еще более многочисленны сведения об угодьях внутри водоемов. В озерах и реках существовали токи и вежи рыбные (места, приспособленные для ловли неводом и другими большими сетями); отмечены истоки и «вершища» (верховья), «рыбные устья», омуты, плесы, затоны, губы, заводи, протоки, притоки, пруды, сысады, острова, лудоши (каменистые гряды на дне озера), пески (отмели и перекаты), куры или курьи (старицы) и пр. Сюда же надо причислить езы, колы, приколки, котцы (вотцы), глушицы, заборы, перекопани, ручьи, «поездные воды» и просто ловища. Все они делились на участки и жребьи. Картина получается если не исчерпывающая, то достаточно показательная. Практически эксплуатировались водоемы всех типов. «Свидетельством большой распространенности и большого значения рыболовства в хозяйстве Северо-Восточной Руси XVI–XV вв. (как и Северо-Западной. – А. К.) может служить чрезвычайно скрупулезное, даже можно сказать, мелочное распределение рыболовных угодий и времени рыбной ловли в этих угодьях между различными владельцами, особенно в центральных районах».

Наконец, небезынтересно установить сезоны лова. Археологические находки X–XIII вв. – пешни, ледорубы и приспособления для работы на льду – бесспорно, засвидетельствовали наличие тогда на Руси зимнего рыболовства. Всё же главная добыча рыбы, надо полагать, происходила весной – в период нереста (икрометания). Письменные источники XIV–XVI вв. конкретизируют и расширяют наши представления по этому вопросу. Нередки указания на существование зимних тонь, езов «вешних» и «зимних», «ловле зиме по первому льду» или «ловли в осенинах» и «ловли поледные в осенинах», ловли неводом «зиме и лете» или «на поледном».

В других случаях отмечено, что «ловят неводом одним и сетьми в осень лососи и пальи и сиги» или «На той же Суме реке у порогу поставлен кол рыбный, а ловят в нем и в межень и осень всю и до заморозов рыбу морскую лососи и тинды и семгу».

Перечисленные примеры, как и многие другие, документально подтверждают круглогодичный характер рыбного промысла. В зависимости от местных условий его сроки сдвигались в ту или иную сторону, но добыча рыбы велась с разной интенсивностью почти непрерывно. Особо значительными были лов «вешний», «осенний» и «зимой по первому льду».

Эти три сезона четко зафиксированы источниками. Так, в Выписи из книг рыбной ловли в озере Селигер (1557 г.) говорится: «Ловити им рыба в озере Селигере через весь год на себя, какими ловлями похотят. А давати им царю и великому князю с озера Селигира оброк ежегод рыбою за все три ловли: за вешней, за осенней и за зимней». Причем за первый лов оброк взимался на Петрово заговение, за второй – на Филипово заговение и за третий – на Рождество.

Подводя итог рассмотренному материалу, нельзя не прийти к очевидным выводам. В XIV–XVI вв. рыболовство на Руси достигло высокого уровня развития. Резко возросла его интенсивность. Эксплуатировались почти без исключения все водоемы. Промыслом были охвачены десятки видов рыбы не только «красной» (осетровые и лососевые), но и всей прочей, даже мелкой (снетки, корюшка, ряпушка, ерши) и рыбьей молоди (сущ).

Несомненный интерес представляла бы возможность хоть приблизительно вычислить размеры уловов рыбы в Древней Руси, а также удельный вес рыбных блюд среди других продуктов питания. К сожалению, для домонгольского времени сделать это с достаточной степенью достоверности нельзя. Ни письменные источники, ни археологические материалы не дают на этот счет никаких конкретных указаний. Лишь цитировавшаяся уже Уставная грамота Смоленской епископии сообщает о «трои сани рыбы», поступавших ежегодно князю с города Торопца. Ими, конечно, не исчерпывались потребности княжеского двора. В том же документе говорится о неводе, курице и бреднике как составной части податей. Рыболовные снасти, надо полагать, использовались на собственных ловищах князя, бывших, по-видимому, главным и постоянным источником рыбы для него и его окружения.

Остеологические находки (кости и чешуя рыб) также трудно привлечь для количественных характеристик. По сравнению с костями животных, кости рыб сохраняются во много раз хуже. Они легко разрушаются под воздействием природных сил. Их охотно поедали скот и собаки. Поэтому делать выводы по количеству костей домашних животных и рыб, найденных при раскопках памятников, для иллюстрации пищевого рациона населения не представляется возможным.

Вместе с тем нельзя не прийти к заключению, что кости и чешуя рыб, как и рыболовные орудия, обнаруженные археологами при исследовании большинства древнерусских поселений и некоторых могильников, свидетельствуют о повсеместном употреблении рыбы. В Новгороде и Пскове, например, встречались даже огромные скопления рыбьей чешуи, а при раскопках в новгородских церквях рыбу находили в погребениях в качестве заупокойной пищи.

Сведения письменных источников вполне согласуются с данными археологии. Так, по одной из статей договора Олега с Византией 911 г. греки должны были снабжать приезжавших в Константинополь русских дружинников и купцов хлебом, вином, мясом и рыбой. На пирах Владимира Святославича в Киеве на княжеском дворе ставились столы, куда для нищих и калек клали хлеб, мясо и рыбу. В древнейших списках Русской Правды рыба упоминается в перечне натурального пайка вирника и городника.

В. Ф. Ржига, специально исследовавший этот вопрос, пришел к обоснованному выводу, что «рыба издавна занимала видное место в питании». Из «Вопрошаний Кирика» новгородскому епископу Нифонту известно об употреблении в пищу икры и рыбьей крови.

Наконец, рыба неоднократно упоминается в составе монастырских трапез. Князь Изяслав Ярославич, по свидетельству Нестора, во время посещений Киево-Печерского монастыря любил отведать кушаний из хлеба, сочива и рыбы.

Памятники церковно-учительской литературы вкупе со строгими уложениями церкви о многочисленных постах, когда не разрешалось есть мясо, но не возбранялось питаться рыбой, привели некоторых исследователей к мысли чуть ли не об определяющем влиянии христианства на быстрое развитие рыбного промысла на Руси. Думается, однако, что это утверждение – скорее результат специфики данных источников, нежели отражение реальной действительности. Ведь рыба задолго до первых успехов христианизации входила в число главных продуктов питания славян. Путь решения настоящего вопроса далеко не так прост, как кажется поначалу. Ответить на него нельзя без учета продуктивности древнерусского сельского хозяйства в целом и хлебопашества в частности. Сообщения летописей о голодных годах и неурожаях, опустошавших целые княжества, заставляют усомниться в признании справедливости указанного суждения. «Хозяйственная устойчивость каждого отдельного крестьянского двора в условиях тогдашнего негарантированного урожая была очень невелика, каждое стихийное бедствие, каждый недород разоряли тысячи семей, обрекая их на голодную смерть или на возврат к забытому охотничьему быту». В этих условиях дополнительные источники пищи приобретали порой первостепенное значение. Выше приходилось приводить примеры, когда даже в XIX в. в центре Европы рыболовство спасало от голода десятки тысяч людей. Недаром наибольшее развитие рыбный промысел получил в северных районах Руси, где труд земледельца был менее эффективен, чем в лесостепной полосе. Здесь и кроется первопричина повсеместного распространения лова рыбы. Остальные факторы стимулировали этот процесс, но отнюдь не определяли его. Конечно, в стремлении монастырей и церквей закрепить за собой лучшие рыболовные угодья сказывались правила христианского быта, требования неукоснительного соблюдения постов. Впрочем, светские феодалы, никогда не являвшиеся последовательными сторонниками воздержания в еде и питье, проповедуемого отцами церкви, ни в чём им не уступали, а крестьяне всегда пытались противоборствовать желанию тех или других захватить общинные угодья.

Материалы XIV–XVI вв. полностью подтверждают высказанную мысль. Простой перечень упоминаний рыбы в составе натурального оброка, среди основных товаров на городских рынках или в числе блюд во время пиров и трапез занял бы несколько страниц. В нём нет нужды, т. к. об этом говорилось уже не раз. Сошлемся лишь на некоторые древние свидетельства. К ним относится ряд новгородских берестяных грамот. Речь в письмах идет о взимании повинностей или погашении долгов рыбой. В грамоте № 144 (XIV в.) с адресата требуют 50 сигов, а в грамотах №№ 258, 260 и 92 (середина XIV – начало XV в.) соответственно перечислены 19, 18 и 45 лососей. Актовые документы того же времени называют бочки сигов, «щучины», «лещовины», «стерляжины» и другой рыбы, сотни «пластей», корзины и «лыки» ершей, «курвы», «мойвы» или тысячи снетков и прочей мелкой рыбы в качестве феодальной ренты, взимавшейся с подвластного населения. Л. В. Данилова отмечала, что с отдельных новгородских поселений оброк взыскивался исключительно рыбой. Многие исследователи писали об оживленной торговле всякой рыбой на ярмарках и городских базарах. Словом, не единичные факты, а массовые показания источников убеждают нас в том, что «рыба – важнейший продукт питания в Древней Руси». Этим выводом обуславливается и существенная роль рыбного промысла в хозяйственной деятельности населения русского государства, чему будет посвящена следующая глава.

Настоящий очерк будет неполным, если не остановиться на способах консервации и переработки рыбы, без применения которых не представляется возможным ее сколько-нибудь длительное хранение.

Уже в древнейшие эпохи люди различными способами стремились запасти часть уловов впрок. Рыбу, перемешав с золой, хранили в глубоких ямах, где она, протухнув, превращалась в кашеобразную массу; сберегали и ели мороженой, высушивали на солнце, коптили над огнем костра или солили. Многие из этих способов были известны славянам и широко практиковались ими.

Остатки сушеной или вяленой рыбы найдены в ямах-погребах Боршевского городища. Вполне вероятно, что на Руси уже в IX–X вв. умели обрабатывать рыбу горячим копчением. Во всяком случае у западных славян в Польше и Германии специальные сооружения для этого обнаружены в нескольких памятниках. Процесс горячего копчения рыбы технологически распадался на два этапа. Сначала тушки рыбы подсушивали над огнем специального костра при температуре 90–100 °С. Затем их помещали в верхнюю часть грушевидной ямы, дно которой было выложено камнями. В яме перед этим раскладывали костер, и там скапливалось много древесного угля. Выходное отверстие закладывалось досками или соломой. Через 4–6 часов рыба была готова.

Этот способ почти без изменений дожил до наших дней. Ильменские рыбаки, например, в 60-х гг. XIX в. точно так же коптили рыбу, несколько усовершенствовав всю конструкцию. От ямы с костром (топки) проводилась длинная канава – дымоход, внутри которого и размещали рыбу. Первоначально же, наверное, ограничивались просушиванием и копчением рыбы в дыме обыкновенного костра. Однако так обработать можно было только мелкую и среднюю рыбу – для крупных осетров, сомов или щук требовались более сложные сооружения, речь о которых пойдет ниже.

Легче всего сохранить рыбу было зимой – в мороженом виде. Недаром смоленский князь предпочитал получить рыбный оброк в санях, т. е. в зимнее время. Объясняется это тем, что такой распространенный прием консервации, как соление, хотя и был, по-видимому, известен в домонгольское время, но широкого распространения не получил. Посол рыбы связан с большим расходом соли, а избытков ее на Руси в X–XII вв. не было, на что обратил внимание еще А. И. Никитский.

Значительно меньше соли требовалось при вялении. Рыбу лишь посыпали сверху (иногда натирали), после чего на несколько дней вывешивали на ветерок, прикрыв чем-нибудь от мух и птиц.

Среди археологических находок почти нет предметов, имевших отношение к консервации рыбы. Исключение составляют встреченные уже неоднократно двухконечные крючки с перевитым стержнем, заканчивающиеся петлей. Правда, некоторые исследователи считают, что они предназначены для вытаскивания из воды запутавшихся и зацепившихся снастей. Но больше оснований видеть в них специальные крюки для копчения крупных рыб. Отверстие крючка (трубчатое ушко) никак не подходит для веревки. Сам крючок изготавливался из железного стержня, середина которого расковывалась в пластину, а концы заострялись, перевивались между собой и загибались. Острые края отверстия моментально перерезали бы веревку. Зато надетый на горизонтально положенную палку крючок имел достаточно большую площадь опоры, и на нём (под жабры) можно было укрепить рыбу и в 2–3 пуда весом. Один такой крюк найден в Новгороде близ постройки, бывшей, по мнению П. И. Засурцева, коптильней. Подобных строений найдено на Неревском раскопе в горизонтах XIII – начала XIV в. три: Д 15 Ф, Б 13 И, И 13 М. На их конструкции стоит остановиться подробнее (рис. 19).

Общей особенностью этих построек является расположение печи, помещенной в специальный деревянный сруб – камеру. Вот, например, сруб Д 15 Ф, размером 5,25 × 5,25 м. Вход с крыльцом находился с запада. Опечек (размеры 3 × 3,5 м) располагался в юго-восточном углу внутреннего помещения. Концы бревен его сруба были врублены в южную и западную стенки постройки. Пол устлан жердями (диаметр 0,16–0,18 м), покрытыми сверху берестой. Сама печь занимала только часть камеры.

Размеры печных срубов-камер (3 × 3,5 м, 3 × 4 м и 4 × 5 м), на наш взгляд, как и другие детали построек, хорошо согласуются с их предполагаемым назначением. В камерах вокруг печи и сверху развешивали рыбу, которая коптилась во время топки по-черному. Кстати, рядом со срубом И 13 М обнаружено большое скопление рыбьей чешуи. П. И. Засурцев полагает, что это свидетельствует о каких-то операциях с рыбой: разгрузка, сортировка, но не о самом копчении, перед которым рыбу от чешуи не очищают. Однако автору приходилось наблюдать на Плещеевом озере (с. Купанское), как местные рыбаки коптили рыбу, предварительно освободив ее от чешуи. Обычную русскую печь протапливали смолистыми сучьями и ветками с хвоей. Затем, быстро перекрыв дымоход, выгребали угли, а в печь ставили противни с уложенными на них рядами очищенными рыбами. Через 2–3 часа продукция была готова.

Источники XIV–XVI вв. дают гораздо более полное представление о существовавших тогда способах хранения и обработки рыбы. Естественно, они не касаются технологической стороны, но перечисляют виды рыбных продуктов. В документах часто встречаются упоминания о «рыбе свежей» или «рыбе просольной». Специально оговариваются бочки соленой «щучины», «лещовины», «стерляжины», а также сигов, лососей, сопы или «костоголова». Крупную рыбу, например осетров, вялили – «осетры вялые». Надо полагать, что здесь имеется в виду копченая рыба, причем холодного копчения. «Послал архиепископ митрополиту рыбы вялые». Послать рыбу горячего копчения трудно, т. к. она быстро портится, а путь из Новгорода в Москву был неблизок. Рыбу сушили не только мелкую, но и крупную: «У Давыда 9 лососи сухыхо, 3 просолни» или «…3 таймени, 2 просолен, 5 сигово, 5 таймени…»

Ее вялили на солнце особым образом – «пластями». Способ этот хорошо описан Н. Г. Богословским. «Рыбу, не снимая чешую, распластывают, натирают солью и вывешивают под передней кровлей дома, а чтобы ее не портили птицы, закрывают сетью». Для сушки же рыбы и получения «суща» иногда использовались не только домашние, но и специальные печи. В небольшом сарае складывались 1–3 печи. Их протапливали. Затем удаляли золу и пол посыпали песком, чтобы не прилипала рыба. После этого в печь засыпали рыбью мелочь и время от времени ворошили ее. Через несколько часов «сущ» был готов. Также сушили снетков (разновидность корюшки).

Имеет смысл еще раз обратиться к «Выписи из книг рыбной ловли в озере Селигер». Она поможет представить последовательность или, точнее сказать, сезонный характер операций по консервации рыбы. Так, за вешний лов оброк великому князю поступал сотнями «пластей» щук, судаков, лещей и язей, а также взималось «десять четвертей всякие рыбы сухие», да сорок семь четвертей с осминою снетков». За осенний лов давали «шесть бочек щучины, шесть бочек судочины, три бочки лещовины, десять бочек мелкие всякие рыбы – а бочка по десяти ведер, да сорок четвертей с осминою снетков». Зимой же рыба поставлялась мороженой. Значит, весной – в начале лета рыбу сушили и вялили. Осенью, когда вялить рыбу нельзя (дожди, пасмурно), ее солили. В морозы рыбу и так можно было перевозить на большие расстояния свежемороженой.

Из разных источников, в том числе и из «Троицкого обиходника», известно, что рыбу употребляли «на пар», «в уху» и «на тело», т. е. жарили. Шла в пищу и икра. С рыбой с «вандашами» и с «хрящами с осетрьми и з белужьими») пекли пироги-караваи.

Словом, из рыбы умели приготовлять разные кушанья. Перевозили и держали ее в бочках, корзинах, лыках или навалом в возах, санях и лодках.