Рыбный промысел во взаимосвязи с общей системой древнерусской экономики на разных этапах ее развития

 

Как свидетельствуют археологические материалы (см. главу II), рыболовство у восточных славян накануне образования древнерусского государства было неотъемлемой частью в их хозяйстве. При этом ведущая роль земледелия в этот период не вызывает сомнений. Но было бы упрощением свести комплексный и многосторонний процесс хозяйственной деятельности к подразделению ее на первостепенные, второстепенные и т. д. отрасли. Взаимосвязь их была достаточно прочной. Каждый вид занятий, будь то сельские промыслы или домашнее производство, являлся по-своему важным и существенным. Именно степень их взаимодействия обуславливала устойчивость крестьянского хозяйства и способность его к воспроизводству и созданию прибавочного продукта.

Наряду с охотой, рыбная ловля в общей системе экономики служила «существенным пополнением пищевых ресурсов». Характер ее также выясняется довольно отчетливо. Лов был по преимуществу индивидуальным, не развитым, т. е. велся орудиями личного пользования: острогами, крючной снастью, небольшими сетями и плетеными ловушками, по-видимому, сезонно (главным образом в период икрометания). На коллективные способы ловли практически нет никаких указаний.

Иногда полагают, что применение запорных систем (действительное или мнимое) свидетельствует об участии в промысле многих людей. Естественно, сооружение мощных езов или заколов требовало не одной пары рабочих рук. Однако возводились ли они на реках во второй половине I тыс. н. э. на территории расселения восточных славян? Не говоря о серьезных, чисто инженерных трудностях, возникающих при перекрытии большой водной артерии, сомнительна сама целесообразность таких работ. Начинать их надо было после ледохода, и даже 10–20 человек не управлялись быстрее, чем за месяц (см. главу III). А ведь время это (апрель – середина мая) самое горячее для земледельца: сев и подготовка к нему. Поэтому надо отказаться от мысли о систематическом общинном рыболовстве в эпоху, предшествующую становлению Киевской державы. Ни уровень состояния земледелия (площади посевов прядильно-масляничных культур), ни объём необходимых работ и количество материалов, как при изготовлении больших промысловых сетей, так и сооружении крупных рыболовных преград, не говорят об этом. Построить же примитивный забор-плетень в ручье или речке было вполне по силам 1–2 рыбакам. Правда, жители соседних дворов могли изредка сходиться для совместной рыбалки, скажем, бреднем или запереть загородкой сток из какого-нибудь пойменного озерка, чтобы потом сообща эксплуатировать его. Но, судя по находкам рыболовных снарядов на разных поселениях и в разных жилищах вместе с орудиями для их изготовления и запасенной впрок рыбой, лов рыбы осуществляли каждой семьей отдельно, прежде всего для удовлетворения своих личных потребностей, пополнения собственных запасов продовольствия. Следовательно, рыболовство ничем не выделялось из сферы комплексного, натурального хозяйства, органически сочетаясь с земледелием, скотоводством, другими промыслами и занятиями домашним ремеслом. Являясь составной частью этого хозяйства, оно ничем не нарушало его патриархальности, замкнутости. Хотя, конечно, в зависимости от местных природных условий (наличие или отсутствие подходящих водоемов) лов рыбы мог иметь большее или меньшее экономическое значение. Отмечая в принципе широкое распространение рыболовства у восточных славян во второй половине I тысячелетия н. э., его нельзя рассматривать иначе, нежели как одну из отраслей мелкого крестьянского хозяйства. Сам по себе этот факт отнюдь не маловажный. Он свидетельствует о дальнейшем развитии рыболовства в системе комплексного натурального хозяйства.

Следующая историческая эпоха – IX–XIII вв., время становления и упрочения феодальных отношений и институтов власти на Руси – ставит перед исследователем ряд новых вопросов. Такие явления, как возникновение городов и феодальных вотчин, в корне изменили социально-экономический строй древнерусского общества. За ними кроются глубокие сдвиги в хозяйственной деятельности восточных славян: прогрессивное развитие всех ее отраслей и дальнейший рост общественного разделения труда.

Но как бы ни были важны сами эти процессы, тем не менее следствием их оказалось разрушение однородной или почти однородной структуры существовавшей экономики. Среди моря мелких, натуральных и замкнутых крестьянских хозяйств выросли города – центры ремесла и торговли, – обосновались и укрепились феодальные усадьбы-вотчины, внутри которых накапливались людские и материальные ресурсы, способствовавшие тенденции к расширенному воспроизводству.

А рыболовство? Осталось ли оно в стороне от столбовой дороги исторического развития, законсервировавшись в формах предшествующего времени, или также претерпело существенные изменения, наполнившись качественно новым содержанием? Одни наблюдения над технологией промысла, ее динамикой ответа на поставленный вопрос не дадут. Теперь исследование необходимо направить в русло всестороннего изучения места и роли рыболовства в крестьянском хозяйстве, в феодальной вотчине и в жизни горожан. Далее его следует распространить на XIII – начало XVI в. вплоть до окончательного объединения русских земель в единое централизованное государство, иначе – на весь период «восходящей» стадии феодальной формации на Руси. Только при этом условии представляется возможным преодолеть трудности, вызванные состоянием источников.

 

а) Рыболовство в крестьянском хозяйстве

До XIV–XV вв. судить о рыболовстве приходится в основном по данным археологических раскопок. Однако, несмотря на определенные успехи в деле исследования сельских поселений, добытые коллекции и количественно, и качественно уступают обильным находкам в древнерусских городах. Поэтому, характеризуя жизнь средневековой деревни, особенно ее хозяйственную сторону, археологи вынуждены широко привлекать городские материалы. Тем не менее определенные выводы и без этого дополнительного источника можно сделать уже сейчас.

Сложность заключается в том, что большинство древнерусских сельских поселений обследовались во время археологических разведок, а не подвергались планомерным раскопкам. Собранные на них материалы представлены по преимуществу обломками керамики, орудиями труда. Прочие же предметы встречаются гораздо реже. Наконец, не всегда удается достаточно убедительно установить тип памятника: обычные поселения свободных крестьян-общинников, владельческие поселения, феодальные усадьбы-замки и нарождающиеся городские центры. Последнее обстоятельство заставляет рассматривать их вместе (конечно, за исключением тех случаев, когда тип поселения выявлен достаточно четко, например село Ракома под Новгородом или Кидекша, княжеская усадьба Юрия Долгорукого).

Исследователи, занимавшиеся историей русской деревни X–XIII в., заметили, «что подавляющее большинство селищ и курганных могильников вытянуты вдоль берегов рек и озер». Объясняется это прежде всего потребностями земледелия: в речных долинах легче было найти пригодные для распашки земли (более плодородные почвы, свободные от леса и болот площади). Не последнюю роль играли и удобства транспортного сообщения по водным путям. Однако нельзя сбрасывать со счетов и третий фактор. «Многие поселения, – пишут А. В. Успенская и М. В. Фехнер, – расположены близ устьев мелких притоков или напротив устья, на противоположной стороне главного русла». Примеров такой топографии селищ можно привести немало: верхнее течение Волги, Ока, верхнее и среднее течения Днепра, реки Ипуть, Сож, Десна, Дон и т. д. Но только ли дело здесь в расширении при впадении притока речной долины (естественное увеличение пахотных и сенокосных угодий), как думают вышеназванные исследователи, или же еще и в желании жителей поселка соседствовать с перекрестком судоходных путей? Всё это, конечно, имело место. Но были и другие обстоятельства. Некоторые притоки – мелководные ручьи – никакого транспортного значения не имели, как, впрочем, почти не прибавляли к речной долине аллювиальных террас и плодородных почв. Зато они служили идеальным местом для рыболовства. Недаром такие места притягивали к себе людей еще в неолитическую эпоху, когда лов рыбы входил в число важнейших видов хозяйственной деятельности. Если вспомнить, что технические возможности большинства русских рыбаков вплоть до XII в. не позволяли вести активный промысел в основной акватории мощных рек и озер, положение еще более прояснилось. Сельские поселения нередко ставились с учетом благоприятных условий для рыболовства.

Этот вывод легко подкрепить данными археологических разведок автора по среднему течению Мсты, И. И. Артёменко и Г. Ф. Соловьёвой – по Днепру, Сожу и Ипути, М. В. Воеводского – по Десне и т. д. Любопытно, что многие селища обнаружены не только близ устья притоков, но и по берегам стариц, в то время как берег главного русла (незаливаемый) был пуст. Наконец, оказывается, что более густо заселены окрестности небольших озер, а побережье таких гигантов, как Чудское и Псковское озёра, Ильмень, Белое или Ладожское, почти пустуют (смотри карту, приложенную к работе А. В. Успенской и М. В. Фехнер).

Итак, топография сельских поселений домонгольской поры, если прямо и не доказывает повсеместного развития рыболовства, то, во всяком случае, дает полное право его предполагать. Причем в лесной зоне отмеченные выше особенности прослеживаются более четко, чем в лесостепи.

Картографирование находок рыболовных орудий на селищах, дополненное сведениями о наличии в культурных отложениях костей и чешуи рыб, несмотря на трудности с учетом всех сведений, не противоречит, а усиливает сделанное заключение. «Почти всюду на поселениях как сельского, так и городского типа, а иногда и в курганных могильниках встречаются те или иные орудия рыболовства, а также костные остатки и чешуя рыб», – с полным основанием констатирует В. А. Мальм.

Какие же рыболовные орудия найдены на древнерусских селищах? На первом месте стоят грузила (в большинстве – глиняные) от сетей. К сожалению, как по опубликованным данным, так и по архивным материалам установить количество обнаруженных на том или ином памятнике грузил почти невозможно. Остается предполагать, что присутствие значительного их числа в культурном слое обратило бы на себя внимание авторов раскопок. Опираясь на более пространные сведения (селища Лебёдка, у д. Пекунево, близ Грехова ручья, напротив г. Славгорода и др.), можно считать обычным наличие не свыше полутора-двух десятков грузил. Сколь ни условны эти выкладки, они всё-таки отражают определенную закономерность: отсутствие настоящих промысловых сетей на большинство поселений, свидетельствующее, по-видимому, об индивидуальном, малоразвитом (в смысле интенсивности) лове. Детальный анализ палеоихтиологических находок внес бы дополнительные коррективы, но пока рассчитывать на его скорейшее осуществление не приходится.

Помимо грузил от сетей на многих селищах обнаружены железные рыболовные крючки (по преимуществу крупные), блёсны (железные и свинцовые), остроги двух типов и пешни (с. Лебёдка). Этот рыболовный инвентарь по своему составу не отличается от орудий, найденных в городах. Однако на каждом памятнике в отдельности количественно он представлен единичными экземплярами (за редким исключением, о чём речь пойдет ниже).

Вся совокупность материала хорошо определяет место рыболовства в хозяйственной жизни древнерусской деревни X–XIII вв. Распространено оно было очень широко, фактически повсеместно. Но в экономике большинства поселений рыбная ловля выполняла функции вспомогательного, хотя и очень важного источника пищевых ресурсов. Другими словами, ее роль не претерпела, по сравнению с предшествующим периодом, существенных изменений. Для населения основной категории памятников этого типа добыча рыбы не выходила за рамки внутренних потребностей каждого хозяйства, т. е. оставалась разновидностью домашних промыслов.

Тем не менее некоторый сдвиг в сторону повышения интенсивности лова (более разнообразный ассортимент рыбацких орудий, включая вспомогательное снаряжение зимнего времени: пешни и приспособления для работы на льду) произошел. Вскрыть причины этого явления, исследуя только узкий круг источников, нельзя. Предварительно можно предполагать, что рост численности населения, освоение новых территорий (особенно в лесной зоне) были сопряжены с определенной нехваткой продуктов питания (пока не увеличился достаточным образом фонд окультуренных земель и хлебопашество не давало должного эффекта). Летопись неоднократно упоминает голодные годы вследствие неурожаев и эпидемий. В этих условиях использовались все возможные увеличения пищевых ресурсов. Рыболовство, как один из наиболее доступных и экономически выгодных способов, получило хороший стимул для развития.

В общем, однородную картину древнерусских селищ с более или менее (по археологическим данным) выраженным земледельческим укладом экономики нарушают поселения с иным характером хозяйственной деятельности. Их не так много, но они есть. На одних преимущественное развитие получило какое-нибудь ремесло, например железоделательное или изготовление шиферных пряслиц. Жители других стали специализироваться в сфере добывающих промыслов: охоте, бортничестве, рыболовстве, а также огородничестве.

Если селища с ремесленным уклоном выявляются сравнительно легко по остаткам производственных сооружений: горнам, домницам или по массовым находкам полуфабрикатов и отходов производства, то обнаружить промысловые деревни значительно сложнее. Инвентарь последних, вернее, его сохранившиеся в земле остатки, как правило, не дают в руки исследователей надежных критериев. Тем ценнее в историческом плане открытые археологами памятники, реконструкция экономики которых не вызывает сомнений.

Среди них есть несколько поселений, в жизни обитателей которых рыболовство играло первостепенную роль. Под Новгородом у истоков Волхова из озера Ильмень В. В. Седовым исследовано селище в урочище Перынь, просуществовавшее с XII по XV в. В жилищах-полуземлянках найдены многочисленные каменные грузила от сетей, железные рыболовные крючки, лодочные заклепки. Перед нами бесспорный поселок рыбаков-профессионалов, расположенный в чрезвычайно удобном для рыболовства месте. Однако окончательной связи с земледелием они не порвали, о чём свидетельствует обнаруженный там железный сошник. Вторым примером служит поселение близ Вязников. Постепенно оно слилось с посадом древнерусского города Ярополча-Залесского, но до этого существовало вполне самостоятельно. И здесь находки рыболовных орудий (крючки, грузила) превалируют над всеми прочими, недвусмысленно свидетельствуя об основном занятии жителей.

Прибавим сюда населенные пункты, названия которых (по письменным источникам) как будто указывают на прочную связь с рыбным промыслом: Езьск, Рыбаньск, Изьск, Исады на Волхове и Исады на Оке. Теперь можно констатировать возникновение на Руси в XII в. ловецких деревень и сёл. Неудивительно, что все они были расположены в местах, славящихся своими рыбными угодьями.

Если нам правильно удалось интерпретировать имеющиеся факты, то налицо конкретный показатель дальнейшего роста общественного разделения труда. Вслед за ремеслом от земледелия в XII–XIII вв. начинает отрываться и рыболовство, превращаясь в специализированный промысел.

При реконструкции важных исторических процессов на основе археологических материалов (сложных для всякого рода социальных построений) всегда существует опасность принять желаемое за действительное. Но, перепроверив выводы показаниями письменных памятников, установленные закономерности получают должную аргументацию.

Поскольку для домонгольской поры актовые документы и свидетельства летописей по интересующему нас вопросу чрезвычайно скудны, извлеченные из них данные ни опровергнуть, ни укрепить выдвинутые положения не могут. Однако в случае их справедливости намеченный путь развития древнерусского рыболовства найдет опорные точки в материалах последующего времени. Количество последних столь велико, что вероятность ошибки сведена к минимуму.

Нет нужды вновь поднимать и пересматривать многочисленные грамоты и записи в писцовых книгах, рассказывающие о крестьянском рыболовстве на Руси в XIV–XVI вв. Исследователи хорошо проработали всю совокупность источников. Обратимся к их выводам.

По мнению А. Д. Горского, «роль крестьянства в Северо-Восточной Руси в рыболовстве, как и в бортном промысле, в XIV–XV вв. была весьма значительна». Об этом красноречиво свидетельствуют и повсеместная добыча рыбы, и связанные с ней поборы и повинности среди прочих крестьянских повинностей в пользу феодалов и государства участие крестьян в обработке и транспортировке рыбы, а также в торговле ею.

Еще более очевидные результаты дает знакомство с хозяйственной деятельностью крестьян северо-западных земель. «Трудно найти хотя бы один погост в Новгородской земле, – пишет Л. В. Данилова, – где бы не существовало рыболовства». Ей вторит знаток Псковской истории Б. Б. Кафенгауз: «Писцовые книги содержат много данных о рыбных ловлях на Псковском и Чудском озерах».

Итог всем наблюдениям подводит Г. Е. Кочин, специально изучавший сельское хозяйство на Руси в конце XIII – начале XVI вв.: «Рыболовство крестьян в реках и озерах своего края, а тем более в водоемах, прилегающих к земельным угодьям их деревень, сёл и волостей, было явлением естественным и широко распространенным».

Перечисленные высказывания – не плод умозрительных рассуждений, а результат глубокого и всестороннего анализа источников. Они базируются на десятках и сотнях конкретных примеров, зафиксированных в писцовых книгах, актовых материалах и других документах. Поэтому можно считать доказанным, что к XVI в. рыболовство не только не исчезло из крестьянских хозяйств, но и заняло в них более прочное и значительное место.

Об этом свидетельствует набор снастей, использовавшихся деревенскими рыболовами. Рядом с «бредниками», «курицами» и «чащами» (небольшие волоковые и ставные сети) в источниках постоянно фигурируют невода, кереводы, гарвы. Недаром в грамоте середины XV в. Новгорода Великого о предоставлении «черного бора» с Новоторжских волостей великому князю Василию Васильевичу невод приравнен к сохе как податная единица. Другой факт: в 1557 г. был установлен новый порядок взимания оброка в пользу царя и великого князя с крестьянских ловель в озере Селигере. Причем указывалось, что подати надо сбирать «с неводов, и с кереводов, и с сетей, и со всяких ловель, хто какими ловлеми учнет в озере Селигере рыбу ловити». Количество подобных примеров можно увеличить в несколько раз (см. главу III). И хотя при характеристике рыболовства крестьян чаще сообщается о ловле малоценной рыбы, «нередки случаи, когда крестьянина-рыболова, не профессионала, трудно отделить от рыболова-специалиста, посадского человека, – таковы бывают у этих крестьян рыболовные снасти и таков оказывается характер их рыбной ловли».

Значит, действительно, рыбный промысел на Руси XV–XVI вв. являлся одной из важнейших отраслей крестьянской экономики. Размах, оснащенность, круглогодичность лова заставляют задуматься над причинами, его породившими. Не приходится сомневаться, что во многих случаях потребности личного хозяйства крестьянина в рыбе перекрывались в несколько раз. При этом сами крестьяне названы «пашенными», т. е. по-прежнему крепко связанными с земледелием. Следовательно, рыболовство уже предполагало сбыт своей продукции на сторону. Иными словами, добыча рыбы для крестьян стала не только дополнительным источником питания, но и источником денежных средств. Сведения о торговле крестьян рыбой как нельзя лучше подтверждают настоящий тезис.

С другой стороны, превращение рыболовства в мелкотоварное производство засвидетельствовано появлением ловецких деревень и слобод, а также отдельных рыбных ловцов-профессионалов, окончательно порвавших или почти порвавших с земледелием. В качестве примера таких поселений Л. В. Данилова приводит Ушинский и Взвадский погосты Шелонской пятины около озера Ильмень. В конце XV в. в первом из них были 81 двор и 143 тяглецов, а во втором – соответственно 88 и 130. И там, и там пашни не имелось вовсе, зато отмечены рыбные ловли (зимние и летние) в озере. Жители погостов занимались также скотоводством, поскольку в Писцовой книге учтены у них большие сенокосы. Весь оброк они вносили деньгами. Однако в недавнем прошлом, как можно судить по составу оброка – «за рыбное», «за коробщину» и «за мелкий доход», – хлебопашество здесь еще не существовало.

Аналогичный характер имел и Голинский погост с 29 дворами, где жили «непашенные люди рыболове».

Много «непашенных» рыбных ловцов насчитал В. Н. Бернадский в селениях Вотской пятины: Пужавиной Веси, Кобоне, Вельце и по нижнему течению Невы: Васильевский остров и устье Охты. Широкое распространение получили специальные рыболовные селения – посады. Например, в посадах по берегам Чудского озера, состоявших из 5–7 дворов, жили большей частью «непашенные» ловцы, платившие в казну и помещикам оброк рыбой и деньгами.

Итак, наметившийся еще в деревне XII в. процесс постепенного отделения рыболовства от сельского хозяйства спустя четыре столетия зашел довольно далеко. Его вехи и этапы четко улавливаются в источниках: от повышения удельного веса лова рыбы в отдельных крестьянских дворах к появлению «пашенных» ловцов, а за ними и «непашенных» рыболовов и целых поселков рыбаков-профессионалов. Таким образом, рост общественного разделения труда в Древней Руси прекрасно иллюстрируется развитием рыбного промысла, приобретавшим «в богатых рыбой районах характер товарного производства».

 

б) Рыбный промысел в феодальной вотчине

Рассматривая выше историю крестьянского рыболовства на Руси в X–XVI вв., приходилось говорить как о рыбной ловле крестьян черносотных волостей, так и владельческих поселений. Но специализированный рыбный промысел существовал параллельно в последних столетиях этого периода и внутри самой феодальной усадьбы. «Рыбные угодья – тони в больших реках и озерах», богато оснащенные рыбные промыслы – необходимая принадлежность каждого крупного владельческого хозяйства». Источники пестрят примерами такого рода.

Попробуем разобраться на конкретных материалах в существе дела. Уже Повесть временных лет упоминает о ловищах княгини Ольги: «… ловища ее суть по всей земли…» Новгородский князь Всеволод Мстиславович в первой половине XII в. в числе прочих пожалований дал Юрьеву монастырю «ловища на Ловати», а его брат Изяслав тогда же испросил у Новгорода для основанного им Пантелеймонова монастыря земли и тони, где посторонние могли ловить рыбу только с разрешения игумена. Около 1192 г. Варлаам передал Спасо-Хутынскому монастырю «ловища рыбьная» на Волхове, Волховце и Слудици. Антоний Римлянин «на потребу монастырю» купил на Волхове «рыбную ловитву» и отгородил ее межами.

Князь Ростислав Мстиславович передал Смоленской епископии в 1136–1137 гг., помимо сёл, земель, дворов и сеножатей, озёра.

Из приведенных примеров видно, что рыболовные угодья в X–XIII вв. были составными частями владений не только духовных, но и светских феодалов. Всё это подтверждается также находками орудий лова в заведомо владельческих поселениях. Каменные и глиняные грузила от сетей найдены при раскопках Рюрикова городища – резиденции новгородских князей, в княжеском селе Ракоме под Новгородом. Железная острога, рыболовные крючки и грузила обнаружены в замке черниговских князей – Любече. О рыболовстве в боярском и княжеском хозяйствах свидетельствуют поплавки и грузила со знаками собственности, в том числе со знаками «Рюриковичей», начиная с Владимира Святославича, известные в Новгороде, а также в Пскове и Ладоге.

Таким образом, параллельно с процессом становления феодальных вотчин внутри них формируются специфические отрасли хозяйства, поставляющие к столу феодала различные продукты питания. Немалое место занимали там рыбные ловища. К сожалению, археологические находки пока не позволяют сколько-нибудь подробно охарактеризовать вотчинное рыболовство в X–XIII вв. Тяжелые каменные грузила из плиток девонского известняка, обнаруженные на Рюриковом городище и селище Ракоме, совершенно тождественные грузилам из культурного слоя Новгорода, свидетельствуют о неводном лове. Материалы из Любеча, а также Зборовского городища – типичного феодального замка, расположенного на Днепре напротив древнерусского города Рогачёва, где были найдены железная блесна, острога, рыболовный крючок и глиняные грузила, свидетельствуют о менее развитом, индивидуальном промысле. В общем, повторяется картина, свойственная всем памятникам того времени: озерное рыболовство опережает в своем развитии речное.

Если археологические источники лишь констатируют наличие рыбной ловли в хозяйстве феодала-вотчинника X–XIII вв., то несколько драгоценных свидетельств актовых документов приоткрывают завесу над принципами организации владельческих рыбных промыслов. В исследуемое время зависимое население, по-видимому, приписывалось к рыбным угодьям феодала для их обслуживания. Во всяком случае, Варлаам Хутынский наделил свой монастырь «ловищами рыбными» вместе с селами и челядью. Смоленская уставная грамота сообщает, что рыболовные снасти – невод, курица и бредник – для княжеских ловель входили в ежегодный «урок» с города Торопца. Наконец, имелись специальные люди, следившие за промыслом и своевременными поставками рыбы ко двору феодала. Согласно договорным грамотам Новгорода с князьями XIII в., в Ладогу, где вылавливались во множестве осетры, посылался княжеский «осетренник».

Всё вышесказанное убеждает нас в том, что одним из стимулов развития рыбного промысла было становление феодальных вотчин. Структуру крупного владельческого хозяйства по данным Русской Правды прекрасно обрисовал Б. Д. Греков, а по археологическим материалам (раскопки в Любече) – Б. А. Рыбаков.

Оказывается, в вотчине в числе слуг жили люди разных профессий, не считая управляющих (тиунов, ключников, старост) всех рангов. Были там и закупы – крестьяне, получившие «купу» – ссуду деньгами, зерном или другими продуктами, – обязанные теперь отрабатывать долг феодалу. О присутствии среди них специалистов-рыболовов письменные источники не знают. Но нет сомнений (археологические находки), что они там были. Просто их профессиональная принадлежность скрыта под общими терминами «рядовичи», «смерды», «холопы» и «ремесленники», расшифровывающимися в исключительных случаях. Всё та же грамота смоленского князя Ростислава Мстиславовича передает епископу кроме прочих пожалований: «на горе огород, с капустником и с женою и с детми, за рекою, тетеревник с женою и с детми», а также «село Ясенское, и с бортником и с землею и с исгои». Поэтому отрицать профессию рыбного ловца в вотчине, признавая существование специалистов-бортников, огородников, тетеревников, не приходится. Ведь кто-то должен был обслуживать обширные рыболовные угодья.

Были ли эти ловцы «пашенными» или промысел уже стал основой их благополучия, об этом данных нет. Думается, всё же рыболовство в какой-то мере сочеталось с земледелием, т. к. его полное отделение документально засвидетельствовано позднее.

Итак, внутри вотчины – крупного феодального владения – общественное разделение труда прогрессировало более быстрыми темпами, чем в окружающих ее поселениях крестьян-общинников. Переход вотчинного рыболовства к новой ступени развития – специализированному промыслу, в отличие от добычи рыбы в большинстве крестьянских хозяйств, дополняющей своими дарами патриархальное земледелие и прочие отрасли «домашней» экономики, – обуславливался гораздо бо́льшими потребностями феодала-вотчинника в натуральных продуктах. Ему они были необходимы для прокормления и содержания огромного двора, десятков и сотен дружинников, холопов, слуг, мастеров-ремесленников. Достаточно вспомнить многолюдные пиры князя Владимира Святославича в Киеве. Словом, углубление феодализации русских земель, распространение вширь феодальных отношений, отмеченные захватом общинных земель и формированием новых вотчин, способствовали дальнейшему росту общественного разделения труда в Древней Руси, в частности появлению профессионального рыболовства.

Документы XIV–XVI вв., прежде всего писцовые книги и актовый материал, позволяют в деталях изучить организацию рыбного промысла в крупных феодальных вотчинах этого времени. Археологические источники, к сожалению, здесь более скудны. Тем не менее и они сохраняют некоторое значение. Предприняв специальное археологическое обследование владельческих поселений в новгородских пятинах, С. А. Тараканова обнаружила на многих из них рыболовные орудия.

Особенности хозяйства землевладельца-феодала в период сложения централизованного русского государства постоянно привлекали внимание исследователей. Наиболее обстоятельно, благодаря обилию источников, изучалась экономическая жизнь крупных русских монастырей. Однако в целом пути хозяйственного развития феодальных вотчин исследованы достаточно хорошо. Повсеместное наличие в них разветвленного и хорошо организованного рыбного промысла констатируют все авторы, касавшиеся этого вопроса. «Сложной и важной отраслью владельческого хозяйства являлось рыбное хозяйство; оно связывалось с содержанием и эксплуатацией многочисленных рыбных угодий – рыбных промыслов, ловель и т. д., – зачастую очень удаленных от центра хозяйства».

Следует помнить, что по своей структуре феодальная вотчина распадалась на две в хозяйственном отношении вполне самостоятельные части. Одна из них – боярская усадьба или «большой двор», с прилегающими пахотными землями, сенокосными и промысловыми угодьями, различными службами и другими постройками, населенная холопами и слугами – и представляла собственное хозяйство феодала. Именно она обеспечивала в первую очередь каждодневные потребности феодала, его семьи и двора в разнообразных продуктах. Другая, значительно бо́льшая часть вотчины – сельские поселения, являвшиеся собственностью землевладельца, но жившие своей, обособленной экономической жизнью. Их обязательства сеньору выражались в различных формах феодальной ренты.

Рыболовство, причем в широких масштабах, осуществлялось и там и там. Крестьяне, как это отмечено в предыдущем разделе, ловили рыбу в озерах, прудах и реках, исстари входивших в фонд угодий, прилегавших к их селу или целой волости. Феодалы-землевладельцы взимали с них различные поборы рыбой (заменявшиеся потом деньгами). Но одновременно они организовывали свои собственные промыслы и ловли, строили езы и заколы, прикупали тони, участки требеи и т. п. Источники методично и монотонно перечисляют всевозможные «ловища», а иногда и части их, принадлежавшие князьям, боярам или монастырям. Упоминаются даже «ночь в езу» или несколько дней в году, когда тот или иной феодал получал право ловить рыбу в каких-либо угодьях.

Листая документ за документом, страницу за страницей, мы сталкиваемся с любопытной особенностью, требующей некоторого размышления. Внушительной картине придирчиво регламентированных, хорошо оснащенных многочисленных владельческих рыбных промыслов противостоит в целом незначительная по площади собственно барская запашка в вотчинах (факт, зафиксированный всеми исследователями: «земледелие, в частности производство зерновых хлебов в собственном хозяйстве феодалов-землевладельцев в изучаемое нами время, – подводит итог Г. Е. Кочин, – занимало скромное место»). Иными словами, основную массу хлеба и фуража вотчинник получал в виде натурального оброка с зависимых крестьян. Зато рыба, часто в не меньших, если в не в бо́льших количествах, поступала из его личного хозяйства.

В чём дело? Собственник, естественно, был заинтересован в регулярных (ежегодных или еженедельных) поступлениях свежей рыбы к своему столу. Крестьянское же рыболовство (не профессиональное) отличалось сезонностью, т. е. велось в паузах между основными циклами полевых работ. Трудности с консервацией и переработкой рыбы в масштабах мелкого крестьянского хозяйства, о чём говорилось выше, препятствовали ее длительному хранению. Кроме того, транспортировка причитающейся землевладельцу части уловов опять предполагала отрыв многих рабочих рук от хлебопашества.

В этих условиях феодалам было выгодно заводить собственное промысловое хозяйство (что мы уже видели на серии примеров из истории X–XIII вв.), а также налаживать в своей усадьбе массовую переработку и хранение продукции рыболовства (рыбокоптильни в Новгороде). Приоритет здесь принадлежал монастырям, захватившим лучшие угодья.

С развитием городов начали сказываться и другие факторы. Рыба, в первую очередь «красная», стала ходовым товаром, реализация которого через рынок приносила немалый доход. Новый стимул способствовал стремлению землевладельцев сосредоточить в своих руках богатые рыбой угодья и организовать ее интенсивную добычу. Примером служат северные владения Новгорода Великого, где владельческое хозяйство «имело главным образом промысловый характер» и его удельный вес «в общей экономике феодальной вотчины в Обонежье и Подвинье был выше, чем в центральных областях Новгородской земли». Так можно сказать о Белозерском крае, верховьях Волги, низовьях Оки и других местах.

Неудивительно, что в источниках среди лиц, обслуживавших вотчинника, легко обнаружить профессиональных рыболовов или рыбных ловцов. Они непосредственно ловили рыбу на потребу господину, но рядом с ними существовал целый штат слуг – низшей вотчинной администрации, управлявшей рыбными ловлями и взимавшей повинности рыбой. Функции их были строго разграничены и в документах поименованы: езовники, ловчие, неводчики, осетренники, поледчики, рыбники и тонники. Есть также сведения об участии в надзоре за рыболовством «сытников» и «стольников». Вполне вероятно, что в княжеском хозяйстве рыбный промысел находился в ведении «ловчего» или «стольнича» пути.

Вниманию одних из перечисленных лиц (поледчиков) поручались зимние ловли; другие (язовники, тонники, неводчики, осетренники) отвечали за эксплуатацию определенных угодий, сооружений и снастей; третьи (рыбники, ловчане, сытники и стольники) ведали всеми рыбными промыслами своего господина, а также сбором повинностей рыбой и деньгами за лов в его угодьях. Такое разнообразие профессий, связанных с организацией рыболовства во владельческом хозяйстве, свидетельствует не только о высокой степени его развития, но и о далеко зашедшем по тем временам процессе общественного разделения труда в феодальной вотчине.

Как выглядело промысловое хозяйство духовных или светских феодалов в XIV–XVI вв.? Возьмем, к примеру, Царе-Константиновский монастырь под Владимиром. Из Уставной грамоты митрополита Киприана (1391 г.) следует, что у монастыря были езы «вешнеи и зимнеи», рыбные садки («сады оплетати»), невода, озера, пруды и 2 истока, перегораживавшиеся запрудами и частоколами. Рыболовство велось силами зависимых крестьян. Они же вязали из льна игумена сети для езов и неводные дели. Рыбные угодья монастыря пользовались иммунитетными правами: рыболовам великого князя запрещалось въезжать в них.

Кирилло-Белозерский монастырь – владелец многих тонь, езов и езьков – только на Белоозере ловил рыбу пятью неводами. Не менее обширные промыслы были и у многих бояр. Известный новгородский боярин Богдан Есипов владел несколькими колами (на реках Ковоше, Кернове, Стрельне), большим количеством тонь в Волхове, Ладожском озере, Ильмене и десятками мелких озер и речек.

В качестве типичной боярской усадьбы Г. Е. Кочин приводит описание вотчины князя Семёна Михайловича Мезецкого с многочисленными озерами в пойме реки Клязьмы, на которых строились «езы вешняки» и зимние езы, имелись также два пруда и ловли в Клязьме и ее притоках.

На отдаленных от центральной усадьбы промыслах феодалы ставили специальные «езовые» и «рыбные» дворы. Подробнейшее описание такого двора, принадлежавшего митрополиту Даниилу, «у Сенгу озера на истоках на рыбных ловлях с всяким запасом» сохранилось в Правой грамоте суда М. Ю. Захарьина (1528 г.). На дворе стояли две жилых избы, погреб, ледник и сушило. Кроме того, там находились снасти: невод-сотник и десять сетей, а для посола рыбы было припасено 30 пудов соли. Словом, имелось всё необходимое не только для лова рыбы, но и для ее переработки и хранения. В сушиле рыбу коптили и вялили, здесь же развешивали сети. На леднике сберегали рыбу мороженой или соленой. Двор этот, как и многие другие, был настоящим промысловым заведением.

Помимо профессиональных ловцов, во владельческих ловлях участвовали окрестные крестьяне. В XVI в. иногда даже нанимали свободных работников «волочить невод». Широко практиковалась (см. Новгородские писцовые книги и другие источники) землевладельцами сдача рыбных угодий в оброк или аренду, большей частью натуральные, но с конца XV в. всё чаще переводившиеся на деньги.

В результате обзора развития рыболовства в феодальной вотчине с X по XVI вв. нельзя не прийти к некоторым весьма существенным выводам. С самого начала, как показывают археологические материалы и сведения письменных источников, земельные собственники стремились организовать в своем личном хозяйстве регулярную добычу рыбы, так же как отлов и отстрел дичи, добычу меда; устроить сады и огороды. Вполне понятно, что они старались в первую очередь обеспечить себя теми продуктами, получение которых с зависимых крестьян было затруднено по разным причинам. На этом этапе рыболовство еще не выделилось в самостоятельную отрасль вотчинной экономики. Но уже в XII в. мы вправе видеть среди лиц, населяющих феодальную усадьбу, рядом с тетервником, капустником и бортником, специалиста-рыболова.

Процесс общественного разделения труда в боярщинах протекал быстрее, чем в окружающем их крестьянском мире. С одной стороны, его подталкивали всё возраставшие потребности феодала и его двора в различных товарах и продуктах. С другой стороны, хорошая обеспеченность вотчины (в результате эксплуатации подвластного населения) предметами первой необходимости – хлебом, мясом и некоторыми другими – открывала большие возможности для развития внутри нее узко специализированных отраслей хозяйства: всяких ремесел, огородничества, садоводства, промыслов, в частности рыболовства.

Сначала, по-видимому, продукция промыслового рыболовства целиком поглощалась личным потреблением обитателей усадьбы. Но, если по данным XIV–XV вв. прикинуть, хотя бы приблизительно, производительность многих владельческих рыбных промыслов да прибавить к ней ежегодные поступления рыбы из крестьянских хозяйств, то станет очевидным, что никакой боярин даже с целым сонмом слуг физически не мог съесть тысячепудовую гору рыбы. Тем не менее землевладельцы по-прежнему усиленно развивают собственное рыболовство. Они всеми правдами и неправдами захватывают новые угодья, строят езы, заколы; посылают в отдаленные районы ватаги рыболовов, круглогодично вылавливают рыбу десятками неводов и сетей в окрестных водоемах. У них появляются в самых удобных для ловли местах специальные деревни и слободы, населенные «непашенными» ловцами. Можно не сомневаться в причинах этого явления: рыба стала товаром, источником дохода. Сейчас мы лишь наметим столь важный рубеж: вторая половина XIII–XIV в. Товаро-денежные отношения теперь властно толкали феодалов на путь интенсификации своего рыбного хозяйства. Сколь велики были ее успехи, станет ясно из дальнейшего изложения. Нелишне только подчеркнуть, что уже в начале XVI в. (по данным письменных источников) во многих вотчинах существовали специальные предприятия по переработке рыбы – рыбные дворы.

Не следует, конечно, переоценивать достигнутые результаты. В основе их лежала жестокая эксплуатация феодально-зависимого крестьянства, на плечи которого тяжелым бременем падали многочисленные обязанности, связанные с вотчинным рыболовством: бить езы и заколы, ставить дворы, забивать истоки, насыпать запруды, вязать сети, «ходить на невод», участвовать в других ловлях и доставлять пойманную рыбу ко двору боярина. Это – оборотная сторона медали, глушившая ростки новых, капиталистических отношений. Всё-таки случаи найма в рыбном промысле хоть и имели место, но далеко уступали по массовости отработочным повинностям.

 

в) Развитие рыболовства в древнерусских городах

Даже беглое знакомство с письменными источниками XIV–XVI вв. не оставляет сомнений в самом широком распространении рыболовства, причем промыслового, связанного с рынком, в городах и поселках городского типа. «Рыбаки-профессионалы, – справедливо отмечают исследователи, – одна из обычных категорий посадского населения в городах».

Такое положение сложилось, конечно, не вдруг, не в короткий промежуток времени. Актовые материалы и сплошные переписи эпохи сложения Русского централизованного государства зафиксировали один из конечных этапов длительного процесса, начало которого восходит к периоду возникновения городов и становления феодальных отношений на Руси.

Пытаясь вникнуть в существо вопроса, определить место рыболовства в хозяйстве горожан X–XII вв. и его экономическую значимость, приходится обращаться в первую очередь к археологическим находкам, поскольку сведения редких памятников письменности слишком отрывочны и фрагментарны.

Однако, благодаря многочисленным и хорошо документированным раскопкам древнерусских городов, особенно планомерно осуществляемым в последние десятилетия, накоплен богатый и разнообразный фактический материал. Если посмотреть на карту распространения находок рыболовных орудий (карта 1), легко убедиться, что практически нет ни одного города или поселения городского типа (археологически изученных), в культурных напластованиях которых не были бы обнаружены эти предметы. Если географически подобные находки характерны для городов всех русских земель-княжеств – крупных культурно-экономических центров типа Киева, Новгорода, Чернигова, Смоленска, Рязани или Полоцка; менее значительных, вроде Вщижа, Торопца, Воиня или Изяславля или, наконец, для поселений, только обещавших стать городами, таких как Шестовицы, Райковецкое городище, Липинское или Китаевское, – то налицо бесспорное свидетельство о повсеместном занятии горожан рыболовством.

Лучшим методом установить характер, степень развития и продуктивность древнерусского городского рыбного промысла (Х – начало XIII в.) были бы сплошное сравнение добытых коллекций и статистическая обработка полученных результатов. К сожалению, эффективность этого способа резко снижается трудностями объективного свойства. Во-первых, различная сохранность тех или иных находок сразу искажает общую картину. Пример Новгорода (см. главу I) наглядно иллюстрирует, каким превратным было бы наше представление о местном рыболовстве, если бы культурный слой города не консервировал органические вещества, прежде всего дерево. Во-вторых, неравномерность исследования воздвигает новую преграду: в одних случаях раскопки велись на широких площадях, чаще в их соотношении со всей территорией памятника кратко двузначной или трехзначной цифре. Кроме того, как правило, полнее изучены детинцы (военно-аристократические кварталы), а не посады. В-третьих, неразработанность хронологии (за редким исключением), суммарные датировки горизонтов слоя обедняют выводы.

Всё вышесказанное заставляет сконцентрировать внимание на наблюдениях общего порядка, привлекая в отдельных случаях коллекции наиболее исследованных городищ.

Итак, археологические находки убедительно показали, что рыболовство не осталось вне поля хозяйственной деятельности древнерусских горожан. Нетрудно ответить и на другой вопрос: когда и как это случилось? В древнейших напластованиях Ладоги, Новгорода, Пскова, Воиня, Родни и многих других городов рыболовные орудия встречены неоднократно. Если вспомнить, что лов рыбы играл существенную роль в жизни поселения таких городищ VIII–X вв., как Титчиха и Хотомель, имевших явную тенденцию к превращению в настоящие города или феодальные замки, то суть дела упростится еще больше. Жители городов ловили рыбу всегда. Они унаследовали эту отрасль своей экономики из комплексного, мелкого, натурального хозяйства предшествующей эпохи.

Генеральная линия размежевания первоначально не коснулась рыболовства: определяющим в самом процессе возникновения городов было отделение ремесла от земледелия. Добыча рыбы же и в хозяйстве крестьян, и в хозяйстве горожан в древнейшую эпоху не выходила за рамки «домашнего» промысла, являясь придаточной по отношению к главному занятию – хлебопашеству или ремесленной, военно-административной и прочей деятельности. В этом легко убедиться, так как раскопками нигде не обнаружено ни одного хозяйственного комплекса, ни одного жилища X–XI вв., главным занятием владельцев которых было бы рыболовство. Везде находки рыболовных орудий соседствуют с орудиями труда земледельца или ремесленника. Ничто сейчас не дает нам права считать лов рыбы на Руси в X–XI вв. самостоятельной профессией, хотя многие виды ремесла к этому времени стали таковыми. Конечно, было бы очень заманчиво подметить нюансы в структуре отдельных хозяйств, в сочетании их отраслей. Но имеющийся пока материал не всегда позволяет это сделать.

Какие черты присущи городскому рыболовству раннего времени? Рассматривая динамику развития рыбацкой техники, а также наблюдая медленный рост интенсивности промысла (главы III и IV), можно вывести некоторые закономерности. По отношению к предыдущему периоду все категории интересующих нас находок количественно (главным образом за счет раскопок города) выросли в десятки и сотни раз. И дело здесь не столько в том, что значительно увеличилось число изученных памятников. Бросаются в глаза разнообразие и, что особенно важно, специализация рыболовных орудий. Появились новые типы крючков и острог (коллекции Новгорода, Ладоги, Гродно, Княжей Горы, Белой Вежи и др.), а найденные грузила и поплавки (Новгород, Псков, Белоозеро, Воинь, Полоцк) говорят о применении сетей различного назначения и размеров. Расширение ассортимента рыболовного инвентаря шло по пути его специализации.

В разделах, посвященных древнерусским рыболовным орудиям, подчеркивалось, что прогресс в этой области был связан с общим подъемом экономики – бурным развитием земледелия и ремесла. А оснащение городских рыболовов даже в X–XI вв. (по археологическим данным) отличалось бо́льшим разнообразием и совершенством, чем промысловое снаряжение сельских рыбаков. Именно в городах найдены целые серии рыболовных крючков, острог, блесен, десятки грузил и поплавков от сетей. Сельские поселения, даже хорошо раскопанные, дают лишь единичные экземпляры рыболовных орудий. Причина, по-видимому, одна: трудовая деятельность жителей городов, а отчасти и феодальных усадеб, не регламентировалась жестко сезонами полевых работ. Они свободнее распоряжались своим временем и часть его могли тратить на побочные занятия: промыслы, огородничество и т. п. К этому стимулировала их также необходимость постоянно изыскивать дополнительные источники пропитания, поскольку сельская округа, о чём неопровержимо свидетельствуют летописи, далеко не всегда обеспечивала город в избытке продовольствием.

Комплекс перечисленных факторов создавал благоприятные условия для развития рыболовства в древнерусских городах, чему в немалой степени способствовало наличие в их окрестностях водоемов, богатых рыбой. Постепенным освоением больших водных бассейнов (глава IV) как раз и отмечен первый период в истории городского рыбного промысла на Руси.

Однако лов рыбы, как уже говорилось, еще не превратился в самостоятельную отрасль хозяйства. Степень его интенсивности и продуктивности оставалась незначительной. Например, жители городища в Шестовицах, дружинный и ремесленный облик которого ярко выражен, добывали рыбу главным образом в придаточных водоемах – старицах и пойменных озерах. Вспомогательный характер рыболовства здесь не вызывает сомнений. В древнем Пскове и Ладоге промысел рыбы первоначально велся в реках Великой и Волхове и в их предустьевых пространствах в Псковском и Ладожском озерах.

К сожалению, не всегда удается проследить распределение тех или иных рыболовных орудий во времени, т. к. стратиграфически культурные напластования во многих городах делятся плохо и датируются суммарно. Но если обратиться к памятникам, жизнь которых по тем или иным причинам прекратилась в X–XI столетиях (например, Витичев, Шестовицы, Екимауцы), то окажется, что ассортимент орудий рыбной ловли оттуда будет невелик: железные крючки, блесна, детали составной трехзубой остроги и глиняные грузила от небольших сетей. Всё это – предметы индивидуального лова, отнюдь не свойственные рыбакам-профессионалам.

А как обстояло дело в наиболее развитых городах? И здесь выявляется сходная картина. В Новгороде, стратиграфия и хронология которого разработаны очень четко, наибольшее количество рыболовных крючков происходит из ярусов X–XII вв. (графики 1, 2). Обратное соотношение по подсчетам автора характерно для грузил и поплавков от сетей (графики 4, 5, 7, 8). Это наблюдение отражает процесс постепенного превращения рыболовства в специализированный промысел. Но до середины XII в. качественных изменений в его характере не произошло. Развитие шло вширь, совершенствовалась техника, осваивались новые водоемы, уловы становились разнообразнее, т. е. создавались материально-технические предпосылки для выделения рыболовства в самостоятельную отрасль экономики.

Начиная с середины XII в., наряду с количественным ростом находок рыболовных орудий в городах (глава III), наблюдаются заметные изменения в их территориальном распределении. По-прежнему трудно указать памятник, где бы те или иные орудия рыбного промысла не были обнаружены. Зато появились поселения с высокой концентрацией этих находок. Свыше 100 рыболовных крючков разных типов, составные четырех– и шестизубые остроги, блёсны, около 40 свинцовых и керамических грузил городища Княжая Гора (древняя Родня) близ Канева. Там же в жилищах и хозяйственных ямах найдены многочисленные кости и чешуя рыб: сомов, судаков, щук, лещей и других.

Еще более впечатляющие результаты дали работы на территории древнерусского города Ярополча-Залесского на Клязьме и соседнего с ним Пирова поселения, слившегося постепенно с городским посадом. Среди находок там «важное место занимали орудия рыбной ловли, свидетельствующие о широком развитии здесь этого промысла». Найдено около 100 железных рыболовных крючков, свыше 100 грузил (в основном глиняных, но есть и каменные, и свинцовые) от сетей. Большая коллекция всевозможных рыболовных крючков происходит из слоев XII–XIII вв. в Гродно, а также из Волковыска.

Прибавим, что именно в XII в. под Новгородом в Перыне возникает поселение рыбаков, а в самом городе увеличивается число находок грузил и поплавков от сетей (графики 4, 5, 7, 8).

Если сопоставить вышеизложенные данные с фактом большого разнообразия и специализации рыболовных орудий всех типов в это время (глава III), а также с тем, что на ряде памятников (Рязань, Ярополч-Залесский, Родня, Перынь) в некоторых жилищах орудия рыболовства преобладают над всеми прочими находками, вывод о появлении в русских городах в конце XII – начале XIII в. профессионального рыбного промысла получает необходимое подкрепление. Об этом же говорят пока немногочисленные, но достаточно веские наблюдения над значительным расширением количества объектов лова в Гродно и Волковыске, как раз на рубеже XII–XIII вв.

В. В. Седов, внимательно исследовавший Пирово поселение и городской посад Ярополча Залесского, вполне обоснованно отметил, что отсутствие почвообрабатывающих орудий, единичные находки серпов при высоком развитии ремесел и промыслов не позволяют считать земледелие ведущей отраслью хозяйства. Рыболовство для многих жителей стало главным направлением их хозяйственной деятельности. Жилища рыбаков-профессионалов найдены в Старой Рязани, несомненно они были в Новгороде и многих других городах.

Появление в городах и их ближайшей округе профессионального рыбного промысла не вызывает удивления. Помимо феодалов, окруженных штатом слуг и холопов, древнерусское городское население состояло из многочисленного посадского люда: ремесленников, купцов, церковного причта и пр. Связь перечисленных категорий лиц с сельским хозяйством быстро слабела. Особенно показательно в этом смысле развитие ремесла. Б. А. Рыбаков насчитывает в крупнейших древнерусских городах накануне татаро-монгольского нашествия около 60 ремесленных специальностей. Ремесло не только выделилось в самостоятельную отрасль хозяйства, но и постепенно дробилось на более узкие профессии. Многие мастера, по мнению Б. А. Рыбакова, уже начали работать на рынок, т. е. приступили к товарному производству. Специализации ремесленников на изготовлении промышленных изделий и отход их от сельскохозяйственной деятельности позволили другим приступить к целенаправленному производству продуктов земледелия и промыслов для реализации их на городском рынке. Так в городах появились огородники, мясники, рыбные ловцы, калачники, кисельники и др.

Рыболовство прочно вошло в круг основных профессий посадского населения. И летопись, подтверждая сделанный вывод, называет рыбу среди главных товаров новгородского торга в первой половине XIII в. В 1228 г. князь Ярослав привел в Новгород переяславские полки для участия в походе на Ригу и «вздоражаша все на торгу: и хлеб, и мяса, и рыбы; и оттоле ста дороговь». Это свидетельство – ценный довод наших скудных на экономические подробности письменных памятников. Городской рынок сельскохозяйственных продуктов был, по-видимому, еще узок и не мог удовлетворить неожиданно увеличившийся спрос, но он уже существовал и, надо полагать, вполне обеспечивал сам Новгород.

Судя по археологическим данным, помимо посадских ловцов-профессионалов рыбу на городской торг поставляли и крестьяне окрестных селений. Добыча рыбы стала в их хозяйстве важным вспомогательным промыслом. Любопытные сведения попали в летописную статью 1159 г. Ее автор, повествуя о княжеских усобицах середины XII в., сообщает, что князь-изгой Иван Берладник вкупе с половцами на Дунае «пакостяше рыболовомъ Галичскимъ». Следовательно, за рыбой, по всей вероятности ценной (Дунай до сих пор славится своими рыбными богатствами), предпринимались специальные экспедиции заметного масштаба, если летопись упомянула это событие.

Таким образом, налицо новые успехи процесса общественного разделения труда на Руси. Вслед за ремеслом от земледелия отрываются «домашние» или «добывающие» промыслы, в первую очередь рыболовство, отвлекающее в свою сферу много рабочих рук пригородного и посадского населения. Степень дифференциации и специализации хозяйственной деятельности второй половины XII – начала XIII в. оказывается сравнительно очень высокой. Из регулярной, но малопродуктивной или, точнее, слабо развитой статьи городской экономики лов рыбы превратился в специализированный промысел с определенными чертами товарного производства. Связь его с рынком, зафиксированная источниками, надежно аргументирует этот вывод. Однако рыболовство не стало исключительно уделом профессионалов. Топография находок орудий рыбной ловли на многих памятниках, где вскрыты значительные площади (например, Новгород, Псков, Белоозеро, Рязань, Суздаль, Киевский Подол и др.), показывает, что рыбу по-прежнему добывали во многих хозяйствах. Причем лов велся не только крючными снастями и острогами, но и сетями. Значит, круг сбыта продукции ловцов-специалистов был еще недостаточно широк и удовлетворить полностью потребности населения большого города в рыбе они не могли. Перед нами начальные стадии формирования местных сельскохозяйственных рынков, возможности которых были ограничены и не подрывали натуральной основы большинства хозяйств.

Пути дальнейшего развития рыболовства в древнерусских городах отчетливо вырисовываются в процессе изучения разнообразного актового материала, летописей, писцовых и лавочных книг, сотных выписей, а также подробной документации крупных монастырей и церквей (XVI в.): расходо-приходных книг, книг ключей и т. д. Дополнительные сведения можно извлечь из наблюдений за результатами археологических раскопок в таких городах, как Новгород, Псков, Москва, Дмитров, Старая Русса, Городец на Волге, Путивль и др. Наибольшее значение, конечно, имеют материалы, полученные после многолетних работ Новгородской археологической экспедиции.

Татаро-монгольское нашествие сильно подорвало экономику многих древнерусских городов, нанесло тяжелый удар переживавшему период расцвета ремеслу. Его рыночные связи, установившиеся к XIII в., частично были нарушены. Некоторые из крупнейших культурно-экономических центров (Киев, Чернигов, Галич, Рязань, Переяславль-Русский и др.) или совсем пришли в упадок, или в течение длительного времени не могли оправиться от жестокого разгрома.

Зато северо-западные и северо-восточные города, частично избежавшие общей участи, вскоре преодолели последствия варварского разорения и век спустя жили полнокровной, многосторонней жизнью.

Вслед за татарами на Русь устремились и другие иноземные захватчики. В боях с ними защитники русской земли покрывали себя неувядаемой славой. Но всё-таки литовско-польским феодалам удалось отторгнуть от бывшего Киевского государства многие из его западных и юго-западных княжеств.

Все эти события не могли не сказаться и, безусловно, сказались отрицательным образом на прогрессивном развитии русских городов. «Застой, вызванный разгромом 1237–1241 гг. и последующим установлением татарского господства, продолжался до XIV в.». Некоторые ремесла исчезли, продукция других стала грубее и проще. Изменился и облик самих городов: резко сократилось строительство каменных зданий.

Произошли ли существенные сдвиги в роли городского рыбного промысла? Хотя в нашем распоряжении находятся главным образом новгородские и псковские материалы, всё же думается: в решении этого вопроса особой ошибки не будет.

Кривые распределения находок рыболовных орудий по строительным ярусам древнего Новгорода, особенно глиняных грузил и ботал (графики 6, 8), стремительно возрастают. В XIII в. стало больше острог (график 3). Зато несколько сократилось количество тяжелых, каменных грузил (график 4).

Взаимосвязь этих явлений с историческими судьбами Руси и Новгорода в тяжелую эпоху иноземного нашествия несомненна. В несколько раз увеличился промысел рыбы с помощью ставных ботальных сетей, а также волоковыми снастями типа бредней. Широкое распространение получила острога – орудие, не свойственное профессионалам-рыболовам. Налицо заметное повышение экономического коэффициента рыболовства в хозяйстве горожан. Любопытно, что параллельно несколько сокращается неводная ловля (каменные грузила). По-видимому, это связано с уменьшением посевов прядильно-масличных культур, или, скорее, с возросшим спросом на пряжу и соответствующим ее вздорожанием. А ведь для изготовления невода требовалась несколько пудов волокна. Профессиональное рыболовство, конечно, не исчезло в это время. Но рядом с ним и вместе с ним вновь получила широкое развитие добыча рыбы внутри каждого хозяйства, как отрасль его домашних промыслов.

Тяжелый удар, нанесенный татарами древнерусскому земледелию, прежде всего тем областям, откуда поступал в Новгород хлеб («несть места, ни веси, ни сел тацех редко, идеже не воеваша на Суждальской земли»), приток в город населения, бежавшего от захватчиков, остро поставил вопрос о дополнительных источниках пропитания. Поэтому рыболовство, повсеместному распространению которого благоприятствовали природные условия как Северо-Западной, так и Северо-Восточной Руси, в Новгороде, Пскове, Старой Руссе, да и в большинстве других уцелевших или восстанавливающихся городов и сёл, приобрело исключительно важное значение.

Дальнейшие наблюдения над новгородскими находками проливают свет на пути развития рыбного промысла в древнерусском городе. Постепенно сокращается количество глиняных грузил и ботал, почти исчезающих к началу XV в. (графики 5, 6). В обратной пропорции возрастает число каменных грузил (график 4), а также круглых, прошитых лыком, берестяных поплавков (график 7). Следовательно, лов неводами и большими ставными сетями, лов промысловый вытесняет менее продуктивные виды рыболовства. В топографическом распределении интересующих нас предметов по площади новгородских раскопов обнаруживается их концентрация в отдельных пунктах, вместо широкого разброса в предшествующее время. Нет нужды подробно анализировать характер этого явления. Промысел рыбаков-профессионалов и полупрофессионалов, промысел, связанный с рынком, т. е. товарное «производство» рыбы, выходит в Новгороде и его землях на первое место. Этот вывод закрепляет целая серия берестяных грамот (№ 92, 99, 124, 131, 134, 144, 169, 186, 258, 260, 280, 310 и др.).

Такие города, как Новгород и Псков, расположенные в соседстве с богатейшими рыбой водоемами, тем не менее не были исключением. Письменные источники конца XV – начала XVI в., а также середины XVI – начала XVII в., не позволяющие ретроспективно судить о более ранней эпохе, дают яркое и исчерпывающее представление о развитии городского рыболовства в Древней Руси. Многие из этих материалов подробно изучены и обработаны Н. Д. Чечулиным, М. Н. Тихомировым, В. Н. Бернадским, Л. В. Даниловой, Б. Б. Кафенгаузом и другими исследователями. Привлекая их выводы и наблюдения, а также некоторые дополнительные сведения, можно детально ответить на поставленный вопрос.

Итак, по далеко не полным данным, рыбаки-профессионалы отмечены в документах среди посадско-тяглого и беломестного населения в XVI в. в Белоозере, Волочке, Галиче Мерском, Коломне, Копорье, Кореле, Костроме, Ладоге, Можайске, Москве, Муроме, Нижнем Новгороде, Новгороде, Орешке, Переяславле-Залесском, Переяславле-Рязанском, Пскове, Ростове, Соликамске, Твери, Торопце, Туле, Устюжине Железнопольской, Холмогорах, Яме и Ярославле – всего в 26 городах. Появились они затем и в Казани, Свияжске и Астрахани (после присоединения этих земель к Руси).

Перечисленные факты свидетельствуют о широком, практически повсеместном распространении профессии рыболова в древнерусских городах XV–XVI вв. (карта 3). Отчетливо проступает связь городских рыбаков с рынком, так как многих из них документы называют владельцами лавок и амбаров.

Количество рыболовов в разных городах колебалось от нескольких человек до очень значительной прослойки среди посадского населения. Например, по подсчетам Н. Д. Чечулина в Торопце из 79 ремесленников (33 профессии) рыболовов было 3; в Можайске – из 224 (57) – 3; в Серпухове соответственно 331 (51) – 1; в Устюжине 245 (43) – 3 и т. д.

Нигде в этих городах рыболовы не составляли большинства и своей продукцией, надо полагать, обслуживали местный рынок. Но присутствие рыбаков-профессионалов само по себе показательно. По всей вероятности, рыболовством в расчете на сбыт добычи в городе занимались не только его жители, но и население окрестных сёл. Иначе трудно объяснить, скажем, что в Туле в качестве рыбаков фигурируют четыре человека, а рыбой торговали в 10 лавках. Вряд ли поставщиками рыбы были другие горожане, скорее ее привозили из ближайшей округи.

Во многих городах рыболовы-профессионалы жили обособленно, в слободах, принадлежавших духовным и светским феодалам. Такие поселения известны в Переяславле-Залесском, Ростове, Ярославле, Костроме, Галиче, Твери, Муроме, Переяславле-Рязанском, Коломне, Кашире. Своими размерами (99 дворов) выделялась Рыболовная царская слобода в Переяславле-Залесском. 18 дворов было в слободе под Ростовом, откуда рыбаки выезжали на озеро Неро в 16 лодках с 15 неводами, 4 мережами и 4 сетями, а зимой выходили на лед с 6 неводами. В Кашире рыболовы, жившие в 10 дворах за речкой Каширкой, обязаны были ловить для государя осетров, стерлядей и белорыбицу. В Муроме в специальной слободке стояло 6 дворов «государевых мережников». Дворцовыми были и 31 рыболов Рыбной слободы «над озером» в Галиче Мерском, платившие в XVI в. более 50 рублей оброка в год.

На этом явлении стоит остановиться подробнее, ибо оно отражает типичное для XVI в. «развитие беломестного феодального землевладения за счет посада». Помимо рыболовных существовали ямские и стрелецкие слободы, жители которых несли особую государственную службу, но немало было и слобод, населенных ремесленниками всех профилей и торговцами. Однако рыболовы представляли всё-таки одну из самых значительных групп беломестного населения. И это не удивительно. Во-первых, феодалы, прежде всего монастыри и великокняжеский двор, были заинтересованы в получении высокосортной рыбы. Во-вторых, сами ловцы, выделяясь из посада, освобождались от общего тягла и несли повинности (натуральный или денежный оброк) только в пользу своего государя.

Последнее обстоятельство имело общественное значение. Чтобы вскрыть его причины, надо разобраться в одном немаловажном вопросе: где ловили рыбу городские рыбаки? Источники определенно отвечают, что у каждого города имелся некоторый фонд различных угодий, в том числе и рыболовных. «А угодий у ивангородцев в реце Нарове – ловля рыбная, 30 колов», – сообщает писцовая книга. Были рыбные ловли и в Устюжине, с которых собиралось 4 рубля оброку и 2 гривны пошлины. В Ладоге у посадских людей на оброке находилось «на реке Волхове 41/2 сиговых тони, да 8 тонь вешняя ловли лещевых, да на Ладожском озере лещевые ловли 100 мест и нижние ловли 11 лодок». Такой порядок возник не в XV–XVI вв., а гораздо раньше. Достаточно вспомнить, что еще в первой половине XII в. князь Изяслав Мстиславович испрашивал у Новгорода разрешения наделить основанный им Пантелеймонов монастырь рыбными тонями.

Есть все основания думать, что земельные и прочие угодья, тянувшиеся к городам, сложились разными путями в процессе их становления: или это были те общинные угодья, которыми пользовались жители предшествующего поселка, или же пожалования горожанам центральной властью при основании нового города. Без такого обеспечения жизнь посадских людей оказалась бы крайне затрудненной, если не невозможной. Роль побочных источников их существования – огородничества, скотоводства, рыболовства – была в средневековье еще очень высока.

Любопытно другое: наступление феодалов на городские владения. Со всех угодий, и рыбных в частности, взимался в пользу казны (если город не был владельческим) натуральный или денежный оброк. Мало этого – особо богатые рыбой участки водоемов были предметом вожделений духовных и светских феодалов. Случай с Пантелеймоновым монастырем наглядно иллюстрирует процесс отторжения городских территорий в XII в. Для более позднего времени количество подобных фактов можно увеличить во много раз.

Вот хороший пример. В середине XVII в. на заре городской жизни в Торопце, при достаточно еще не развитом институте феодальных поборов его жители, как об этом говорилось выше, платили смоленскому князю оброк тремя санями рыбы. А в середине XVI в. (1540 г.), когда город являлся самым значительным центром на западном рубеже между Смоленском и Новгородом, располагал обширным посадом (415 тяглых дворов, 595 человек взрослого мужского населения) и торгом (68 лавок, 2 полка), с городских рыбных ловель взималось всего 11/2 рубля за пять бочек щучины. Причем оброк этот разводили сами жители «по рыбнымъ ловлемъ». Предполагать здесь снижение оброка по каким-то причинам не приходится. Думается, что лучшие угодья (а окрестности Торопца и поныне славятся прекрасной рыбой) со временем перешли к частным собственникам. У города остались худшие водоемы, ведь щуки (за них, кстати, брали деньгами) никогда не считались ценной рыбой.

В этих условиях стремление городских рыболовов-профессионалов уйти под покровительство крупных феодалов вполне понятно. Их экономическое положение сразу значительно улучшалось. Они освобождались от многочисленных государственных повинностей и, обязанные лишь фиксированным рыбным оброком (иногда в денежной форме) землевладельцу, успешно реализовали основную часть добычи на местных, а возможно, и более далеких рынках. Известны случаи, когда люди (не рыбаки) «выходили с посаду» и закладывались за вотчинниками (Годуновыми, родственниками царя) в Ловецком присуде «для легкости, что им в том присуще жить было легко».

Рассматривая состав городского населения центральных и южных областей Руси в XVI в., присутствие ловцов-профессионалов в большинстве из них устанавливается легко. Однако количество представителей этой профессии, как правило, невелико. Причина здесь одна – отсутствие обширных угодий, обеспечивающих беспрепятственное развитие рыбного промысла. В тех же случаях, где такие угодья имелись (Поволжье, низовья Оки), процент рыбаков сразу возрастал (Переяславль-Залесский, Ярославль, Кострома, Галич и др.). Правда, в основном они были белодворцами, что, впрочем, не влияло коренным образом на промысловый характер их деятельности.

Несколько иная картина сложилась в северо-западном крае – в новгородских и псковских землях. Исследователи давно уже обратили внимание, что в таких городах, как Ладога, Корела и Орешек, рыболовы составляли большинство посадского населения. Так, в Кореле, по переписи 1500 г., из 177 дворов на посаде 110 принадлежали рыболовам, причем 15 числились «лучшими»; в Орешке – 40 дворов из 148, а в древней Ладоге – 73 из 107. В этих городах рыболовство никак нельзя признать свидетельством прочной связи жителей с сельским хозяйством. Напротив, товарный характер промысла выражен очень отчетливо. Внутренние потребности в рыбе перекрывались уловами местных рыбаков в несколько раз. Их промысел был в первую очередь рассчитан на внешний рынок, которым, как это уже отмечалось в литературе, являлся огромный, густо заселенный Новгород. В XV в., как пишет В. Н. Бернадский, «давние рыболовные и звероловные промыслы, солеварение, развивающиеся промыслы по добыче и обработке железа, а может быть, и кожевенное производство работали отчасти уже на широкий рынок, выходивший даже за пределы Новгородской земли».

Вообще, появление в ближайшей и дальней округе крупнейших древнерусских городов промысловых сёл, рядков и настоящих городских поселений с узконаправленной хозяйственной деятельностью знаменует большие успехи процесса общественного разделения труда на Руси. Рыболовству в нём принадлежит заметное место. Новгородские погосты, вроде Ужина и Взвада; псковские посады, например Талабск в Псковском озере, или деревня Мачкова и погост на Куре-озере под Суздалем; сёла на Шексне и многие другие поселения, где процветал рыбный промысел, бывший основным занятием их жителей, приобрели такой характер благодаря установившимся рыночным связям с городами. Именно развитие городов как центров ремесла и торговли давало толчок к дифференциации деревни, начинавшей специализироваться в снабжении города определенными продуктами. Иными словами, близость емкого рынка для деревенских товаров постепенно придавала сельской экономике черты, характерные для городского хозяйства.

Заканчивая обзор истории городского рыболовства в Древней Руси, следует подчеркнуть длительный путь его развития от обычного «домашнего» промысла, ничем не отличающегося от прочих «побочных» занятий горожанина, до вполне самостоятельной отрасли городского хозяйства, связанной с торгом и определявшей в некоторых случаях экономическое лицо того или иного города и поселка.

 

Феодальные повинности, связанные с рыболовством, и их эволюция под воздействием развивавшихся товарно-денежных отношений

Выше, в разных разделах по тем или иным поводам приходилось касаться всякого рода повинностей и поборов, связанных с рыболовством и налагавшихся на сельское и городское население феодальным государством и землевладельцами-вотчинниками. Теперь необходимо более конкретно разобрать их формы, размеры и эволюцию.

Источники домонгольского времени содержат очень мало интересующих нас сведений. Согласно древнейшим спискам «Покона вирного», население должно было поставлять княжескому вирнику во время постов рыбу (заменявшуюся денежным взносом). Такое же обеспечение полагалось и городнику.

Из уже неоднократно цитировавшейся Уставной грамоты Смоленской епископии известно, что рыба составляла часть урока, взимавшегося с Торопца и Лучина. Договоры Новгорода с князьями постоянно упоминают княжеского осетренника, посылавшегося на третье лето в Ладогу, где он, по-видимому, получал отчисления с уловов осетров.

Даже эти немногочисленные примеры доказывают наличие рыбы среди сбиравшихся натурой государственных повинностей. Особое внимание князья обращали на ловлю осетровых рыб и регулярно облагали их соответствующими поборами. Кроме того, в обязанности поселения некоторых волостей входили поставки орудий рыболовства (невод, курица и бредник – Смоленской грамоты) для княжеских ловищ. Можно предположить, что уже тогда существовали и отработочные повинности по обслуживанию этих ловищ, и доставка рыбы.

Оброк рыбой поступал, конечно, и феодалам-вотчинникам. Недаром в данных грамотах XII в. князей Мстислава Владимировича и Всеволода Мстиславовича Юрьеву монастырю, Изяслава Мстиславовича Пантелеймонову монастырю, а также в грамоте Варлаама Спасо-Хутынскому монастырю рядом с земельными пожалованиями даруются ловища, тони и колы в реках. По всей вероятности, крестьяне монастырских сёл привлекались к участию в рыбной ловле, обязаны были поддерживать в порядке рыболовные сооружения и отдавать в пользу землевладельцев какую-то часть своих уловов. Однако установить конкретные формы и размеры повинностей не позволяет состояние источников.

Думается, всё же поступления рыбы в виде феодальной ренты были невелики. Основную ее массу землевладельцы получали со своих собственных ловищ, обслуживавшихся челядью.

Таким образом, уже в домонгольской Руси мы встречаем рыбу и в составе натурального обеспечения (корма) правительственных агентов, и среди государственных податей, и, наверное, в оброке натурой, взимавшемся феодалами-вотчинниками с подвластных им крестьян. Существовали также отработочные повинности, связанные с владельческим рыболовством.

Вопрос о соотношении количества продуктов (в том числе и рыбы), производившихся в собственно вотчинном хозяйстве и доставлявшихся феодалам через эксплуатацию путем оброчной системы крестьянских хозяйств, остается открытым. Ряд косвенных фактов заставляет отдать предпочтение первым и полагать, что продуктовая рента находилась еще в зародышевом состоянии.

Начиная со второй половины XIII в. сведения о феодальных повинностях, ложившихся тяжким бременем на плечи населения русских земель, постепенно приобретают массовый характер. Исследователи насчитывают около двухсот наименований только специфически крестьянских повинностей и поборов. Многие из них касались рыболовства.

Одним из специальных поборов в пользу великих или удельных князей было «рыбное». Так, в жалованной грамоте можайского князя Ивана Андреевича Ферапонтову монастырю на деревню Крохину (1434–1435 гг.) говорится: «ино тем всем его людем на надобе моя дань на десять лет, ни которая пошлина ни рыбное». Другие акты позволяют установить порядок сбора «рыбного». «Мои рыбники с ыгумновых неводов и съ его людеи неводов, колко игумновыхъ неводов ни буда, за рыбное емлютъ с невода по двадцети белъ, как и су горожан емлют», – сообщается в грамоте белозерского князя Михаила Андреевича, данной Кирилло-Белозерскому монастырю (1476–1482 гг.). Здесь денежный взнос заменил, по-видимому, прежние отчисления натурой.

«Рыбному» Белозерского и Вологодского уездов идентичен, надо полагать, рыбный оброк, взимавшийся представителями великокняжеской администрации с различных снастей и ловель в других древнерусских землях. «А збирати старостам и целовальником тот рыбный оброк с рыбных ловцов с их рыбных ловель с неводов, и с кереводов, и с сетей, о со всяких ловель, хто какими ловлеми учнет с озере Селигере рыбу ловити, а не по пашне, а не по двором, и не по сохам, и не по тяглу, и не по животом», – объявляется в выписи из книг рыбной ловли (1557 г.) в озере Селигер.

Размеры этого оброка определялись применительно к местным условиям (пятая, шестая, десятая рыба; «пятнадцать сущик да по пяти пластей» с чаща или «с невода по десяти рыб в стрелу» и т. д.). Важно другое: рыбным оброком облагались все ловцы (если им не давались льготы), независимо от их правового положения. «А кто имеет рыбу ловити на моем озере на Переславском и на Вексе неводом, или сетью, или бредником, или иною рыбною ловлею, – говорится в Уставной грамоте (1506 г.) великого князя Василия Ивановича переславским рыболовам, – мой ли кто великого князя, или митрополичь, или боярской, или монастырской, и те все потянут в мою поварню великого князя с моими рыболовами во всякие проторы».

Таким образом, рыбный оброк («рыбное») взимался с людей, ловивших рыбу в угодьях, не огражденных от податей иммунитетными правами. Сумма его иногда сразу определялась центральной властью, а рыболовы лишь раскладывали ее между собой соответственно снастям. В других случаях оброк взыскивался представителями княжеской администрации на месте в установленных размерах с каждого вида рыболовных снарядов или же в пользу князя отчислялась заранее оговоренная часть улова.

Всё это свидетельствует о широком распространении рыболовства на Руси, благодаря чему рыбный оброк оказался в числе важных государственных податей, а невод и другие снасти стали наряду с сохой, плугом, кожевническим чаном, кузницей и т. п. единицами обложения.

Рыбный оброк фиксировался в специальных книгах (например, по вышеупомянутым озерам Селигер и Плещеево). Причем в них скрупулезно перечислялось: сколько, каких рыб, в каком виде и когда требовалось доставлять княжеским сборщикам. Однако в имеющихся документах XV–XVI вв. четко улавливается стремление заменить натуральные поборы денежным взносом: «А не велит государь на которой год взятии рыбою, а велит взять за рыбу деньгами…, им давати за зимний лов за всю рыбу дватцать полтретья рубля». О важном значении для пополнения казны этих поступлений позволяют судить крупные суммы денег, сбиравшиеся с некоторых водоемов (например, с того же Селигера в середине XVI в. за вешний, осенний и зимний ловы вместе взималось 101 рубль, 7 гривен, 10 денег, а с Галичского озера только за летнюю ловлю получали 301/2 рублей).

Пути трансформации рыбного оброка можно исследовать, сравнивая материалы Новгородских писцовых книг конца XV в. (около 1495 г.) с данными выписи 1557 г. по озеру Селигер. В первом случае оброк носил еще явно издольный характер: «Да на князя же ловили зиме по первому льду семью неводы в Селигере озере двадцать и три тони… Да с тех же семи неводов давали князю с невода по десяти рыб в стрелу. А сколько будет чащов зиме, и они ловили на князя в Селигере озере по первому льду две тони… Да с чаща шло князю по пяти рыб в стрелу». Спустя немногим более 50 лет картина уже иная: оброк стал нормированным (за тот же зимний лов «с озера ж с Селигеря давати им царю и великому князю… сто щук четырепядных, да двесте щук трехпядных, да триста щук двупядных и меньши; сто судоков трехпядных, да двети судоков полутретьи пяди, да триста судоков полуторы пяти и меньши; да двадцать лещей полутретьи пяди, да тридцать лещей двупядных, да пятьсот лещиков полторы пяди и меньши; да десять четвертей мелкые всякые рыбы») с возможной заменой рыбы деньгами. Показатель роста товарно-денежных отношений – налицо.

Помимо единого рыбного оброка существовали в разное время и другие повинности, в частности, отработочные. Среди них особо тяжелой было «езовое дело» (см. главу III), иначе фигурирующее в источниках под термином «ез бити». Освобождение от него рассматривалось как большая льгота: «и тем людем пришлым на десять лет не надобе никоторая моя дань, ни нищая белка, ни подвода, ни ям, ни томга, ни мыт, ни костки, ни восмъничье, ни весщее, ни езовое, ни побережное», – говорится в Жалованной грамоте (1423 г.) великого князя Василия Дмитриевича Нижегородскому Спасо-Благовещенскому монастырю.

Но и эти весьма трудоемкие отработочные повинности в XVI в. нередко переводились на деньги: «впред тех волостей и слободок и оброчных деревень хрестьяном того езу не бити и езового двора не делати. А давати им за езовое и за дворовое дело Колищевские слободы хрестьяном с сохи по гривне».

Очень часто крестьянам вменялось в обязанность участвовать в княжеских зимних ловах на самой тяжелой работе: бить проруби во льду. Повинность эта так и называлась – «поледное» или «подледное». О ней говорится, например, в грамоте великого князя Ивана Васильевича III вотчиннику Глядящему (1487 г.): «також ни езов моих, великого князя ни поледнего не бьют». Крестьяне обязаны были также давать княжеским слугам, приехавшим на ловлю, снасти. Иногда князь отказывался от этого права в пользу монастырей или других феодалов. «Коли мой подлещик поедет на меня, на великого князя, рыбы ловити, – сказано в грамоте Ивана III Спасо-Евфимиеву монастырю (1462–1464 гг.), – и он в монастырских озерах и в заводях на меня рыбы не ловит, и невода у них и их людей монастырских на ловлю не емлет».

К числу мелких поборов относилось «езовое», бравшееся за проход судов сквозь княжеские езы (а не за ловлю в езах, как думают составители АСЭИ), что становится ясным из текста Жалованной грамоты тверского князя Михаила Борисовича Кирилло-Белозерскому монастырю (1471–1475 гг.): «И вы, мои мытники, …не имали бы есте съ игуменова кутчины, и съ его лодеи, и съ его наимитовъ ни мыта, ни тамги, … ни езового, ни иных никоторых пошлин». Рыболовство же в езах облагалось другим издольным побором, получившим название: «ночь княжа в езу». Например, белозерский князь Михаил Андреевич освободил от него (1435–1447 гг.) участки в езах на Шексне Ферапонтова монастыря: «и ловцы его ловят на Белеозере, и на Прутьище на Осиновом, и в Шоксне, и что у них в езех участких, ино им не надобе рыбное, ни ночь княжа».

Таким образом, среди государственных повинностей и пошлин, связанных с рыболовством, в конце XIV–XV в. наблюдался определенный разнобой: существовали повинности отработочные («бить езы», поледное, ходить на невод, волочить затоны, озеро; ставить езовые и рыболовные дворы и т. д.) и издольные (рыбное, рыбный оброк из части улова, ночь в езу, ловить неводом ночь на князя и т. д.), а также собирались пошлины на провоз рыбы в судах и на возах, за торговлю ею на базарах и ярмарках. Характерным было сочетание издольных поборов с барщиной. Но к XVI в., а особенно к его середине рыбный оброк постепенно унифицируется, становится нормированным, вытесняет прочие виды повинностей и, наконец, обнаруживает явную тенденцию к переходу в денежную ренту. Не приходится сомневаться, что за этими превращениями скрывались серьезные сдвиги в социально-экономическом развитии Руси в целом и в характере рыбного промысла в частности, товарная сторона которого приобретала всё большее значение.

В разделе, касающемся истории и организации рыбных промыслов в частновладельческих хозяйствах, нам приходилось отмечать настойчивое стремление духовных и светских феодалов на протяжении XII – начала XVI вв. к расширению за счет захвата и освоения новых рыбных угодий этой отрасли своей экономики. С другой стороны, рыболовство успешно развивалось и в крестьянских хозяйствах, заняв там в некоторых областях Руси особо видное место.

Рыба в составе феодальной ренты, получаемой землевладельцами, постоянно упоминается в источниках. Таким образом, повинности в пользу собственника, связанные с рыболовством, были двоякого рода. Во-первых, подвластное население непосредственно привлекалось к участию во владельческих промыслах. Во-вторых, часть продукции собственно крестьянского рыболовства изымалась в числе поборов за пользование рыбными угодьями. Есть все основания относить происхождение и тех и других еще к домонгольскому времени, к эпохе становления и формирования феодальных вотчин. Однако их взаимосвязь и структура в столь ранний период ввиду малочисленности наших источников прослеживаются слабо. Можно полагать, что основную массу рыбной продукции вотчинник получал тогда со своих ловищ, обслуживавшихся челядью. Исследователи справедливо указывают, что в это время «владельческое хозяйство имело более важное значение, охватывало не только подсобные отрасли хозяйства, но и хлебопашество». Со временем последнее потеряло свое значение (барская запашка вновь увеличивается лишь с XVI в.), но промыслы, наоборот, всемерно поддерживались и расширялись.

Несомненно, претерпели серьезную трансформацию и всякого рода феодальные повинности. К изучению этого процесса на примере рыболовства нам следует сейчас приступить. Сравнив полученные результаты с аналогичными материалами по великокняжеским и государственным землям, возможно, удастся нащупать и некоторые общие закономерности.

Внимание исследователей не раз привлекала Уставная грамота митрополита Киприана владимирскому Царевоконстантиновскому монастырю (1391 г.). В этом документе дан перечень феодальных повинностей, которые сироты – монастырские крестьяне – должны были нести в пользу игумена и братии. Многие из них непосредственно касаются рыболовства. Прежде всего крестьяне были обязаны: «ез бити и вешней и зимней, сады (садки? – А. К.) оплетать, на невод ходити, пруды прудить, …истоки… забиваты». Кроме того, им полагалось изо льна игумена прясть сежи и дели неводные наряжать. Все эти повинности – отработочные. Иными словами, зависимые крестьяне постоянно привлекались к непосредственному участию в монастырских ловлях («ходити на невод»), оборудовали ловища соответствующими сооружениями («ез бити зимней и вешней», «пруды прудить», «истоки забивать»), а также снабжали монастырь рыболовными орудиями («сежами» и «делями»). Таким образом, основную массу рыбы Царевоконстантиновский монастырь в конце XVI в. получал со своих собственных промыслов, где использовался труд зависимых крестьян. Можно лишь предположить, что какая-то часть рыбы попадала к игумену в качестве обязательного приношения к праздникам: «А на велик день и на Петров день приходят к игумену, что у кого в руках».

Думается, очерченный круг крестьянских повинностей, повинностей трудом во владельческом промысловом хозяйстве, был характерным для XIV – начала XV в.

Но есть в нашем распоряжении и другие факты, свидетельствующие о наличии издольного оброка. Большой интерес представляет берестяная грамота № 99 (XIV в.): «Паапоклоно о… рика к Онцифору. Прикажзиваеши про риби, а мни смедри не платя без руоба. А ни посла еси цоловека да грамотоу. А сто оу тебе недоборе стари, пришли зеребе». Л. В. Черепнин истолковывает содержание письма как ответ некоего управляющего черносошными рыболовными угодьями на требование посадника Онцифора собрать со смердов государственный рыбный оброк. Более вероятным, на наш взгляд, являлось совместное (по жребьям) владение смердами и Онцифором какими-то рыболовными угодьями. В Новгородских писцовых книгах нетрудно найти множество сходных случаев. «А в озере Вельевском им (4 боярщинам. – А. К.) четь, а с тое четверти дают им рыболови с невода пятую рыбу». Так и Онцифор приобрел права (возможно, перекупил или докупил) на часть (жребьи) рыболовных угодий. Ловившие там рыбу крестьяне должны были теперь делиться с ним уловом. Однако они отказываются это делать без грамоты, подтверждающей новый раздел (розруб) угодий (повинностей. – А. К.), а также платить старые недоборы, пока посадник не пришлет свои «жребьи», т. е. письменное свидетельство о принадлежавших ему долях.

Еще более яркое представление об оброчной (издольной) системе рыбного оброка дает грамота № 169 (XIV в.), сохранившаяся полностью: «Василеве, Софонтеева. Онтане. послале. Овдокиму. два. клеща. да. щука. с Василевы. рыбы. клеща. послале. клеще Стопане. цетворты». А. В. Арциховский переводит ее так: «Во двор Василия Софонтеева. Антон послал Евдокиму двое клещей. Да щука из Васильевой Рыбы послал клещи. Степан послал четвертые клещи». Л. В. Черепнин понимает текст иначе, полагая, что неизвестный автор письма сообщает Василию Софонтееву о посылке Евдокиму Антоном двух клещей и щуки; из деревни Васильевой – рыбы и клещей, и от Степана – клещей.

По-видимому, слово «клещи», в котором вышеназванные исследователи видели железный инструмент или хомутные, деревянные клещи, ввело их в заблуждение. Если же читать его как хорошо всем знакомое «лещи» (рыбы), смысл грамоты прояснится. Наше определение спорного слова подкрепляется данными лингвистики (сравни польское Kleczcz – лещ, русское – Клещино (лещевое) озеро и другие названия). Некоторые затруднения вызывает теперь лишь начало грамоты. Но если следовать в толковании этого места как «(слова) Василия Софонтеева», за В. И. Борковским, то и они отпадут.

В новом переводе грамота выглядит так: «(слова) Василия Софонтеева (из Офонтеева? – А. К.) Антон послал Евдокиму двух лещей и щуку. Из Васильевой рыбы послал леща. Четвертый лещ от Степана». Перед нами короткая записка, фиксирующая раздел пойманной рыбы между ловцами и феодалом-вотчинником.

Василий, Антон и Степан – крестьяне-рыбаки, обязанные частью улова (пятой, десятой рыбой?) делиться с владельцем (совладельцем) угодий. Причитающийся Евдокиму рыбный оброк доставил к нему в городскую усадьбу Василий. С его слов один из приказчиков (почему о рыбе Василия и сказано в третьем лице), ведавший хозяйством феодала, составил грамоту, оформившую документально даже столь незначительные (пять рыб!) расчеты.

Таким образом, берестяное письмо № 169 из Новгорода не только является одним из самых ранних примеров существования издольного оброка в рыболовстве, но и подтверждает наличие повозной повинности, согласно которой крестьяне сами должны были везти натуральные продукты (в том числе и рыбу) из своего хозяйства вотчинникам.

В связи с ростом феодального землевладения, выразившимся в частности в разбросанности и лоскутности вотчин, возникали трудности с освоением дальних промыслов. Их владельцы посылали туда ватаги рыболовов.

Помимо холопов, участвовать в таких походах приходилось, по-видимому, и зависимым крестьянам. На это указывает берестяная грамота № 310 (начало XV в.): «Цълобитие осподину посаднику новгороцкому от твъегъ клюцника от Вавулы и от твоихъ хрестияно, которые хрестияни съ лова пришли за тебя».

Входила рыба и в состав «подъездного» – корма, получаемого феодалом во время личных посещений вотчины. «А коли архимандрит приеде на подъездъ, – говорится в рядной крестьян робичичан (около 1460 г.) с Юрьевским монастырем, – стояти ему на стану две ночи, а пива положити христьяномъ доволно, а хлеба и вологи, рыбное и мясное доволно».

В конце XIV–XV в.в. часть своих ловищ, эксплуатация которых непосредственно вотчинниками почему-либо осложнялась, они сдавали в аренду своим же крестьянам или иным лицам. Промыслы жаловались также крупными феодалами на оброк своим вассалам. Причем уже в середине XV в. этот оброк был нормированным. Так, Блинов – Монастырев с данного ему митрополитом Феодосием еза на устье реки Ковжи должен был давать «на всякий год оброком на его дворец к погребу до десяти осетров вялых шохонских, а привозити ми к нему на Москву на збор».

В целом картина бытовавших во второй половине XIII – первой половине XV в. феодальных повинностей, связанных с рыболовством в вотчинах, получается довольно пестрая. Владельческие промыслы всё же в основном осуществлялись с помощью слуг-холопов («свои люди» – новгородских грамот) и труда (отработки) зависимых крестьян. С середины XIV в. постепенно приобретает немалое значение оброчная система эксплуатации ловищ. Издольный оброк превалирует, но с конца XIV (вероятно), а в XV в. – безусловно, распространяется и нормированный оброк.

Значительно больше данных по интересующему нас вопросу сохранилось от конца XV – начала XVI в. Исключительно важный материал содержат Новгородские писцовые книги, актовые памятники и другие источники.

Исследователи Л. В. Данилова, В. Н. Бернадский, Г. Е. Кочин и др. на огромном количестве примеров доказали, что ведущей формой эксплуатации феодалами всех рангов зависимого крестьянства в Новгородской земле, да и по всей Руси в указанное время была рента продуктами, т. е. полностью преобладала оброчная система. Основу владельческого дохода составлял хлеб, часто взимавшийся уже не из доли урожая, а в соответствии с заранее определенной нормой. Нормированный оброк способствовал в некоторой степени повышению продуктивности крестьянского хозяйства.

Рыба входила в состав (по данным Новгородских писцовых книг) так называемого мелкого и затем ключнического доходов. Поборы эти не были издольными, а строго фиксировались. В них включалась как высокоценная (например, лососи), так и низкосортная рыба. Например, с Юшковской волости шло «рыбы 2 лососи, 10 лык курвы, 10 лык ершов». В другом случае взималась «бочка сигов, 1000 курвы» или «10 лык курвы, 10 лык ершов». Иногда владельцы предпочитали получать только первосортную рыбу. Вот перечень мелкого дохода с волости Федоринской: «пол-яловицы, да 7 лопаток говяжьих, баран, 18 полоть мяса, 20 и полосма борана, 52 куров, 9 лопаток бараньих, 9 сыров, 22 блюда и ведро масла коровья, 3 лососи, 48 хлебов, 60 бочек без четверти бочки пива» и т. д.

Характерным является стремление многих вотчинников заменить рыбный оброк натурой денежным: «И всего дохода шло монастырю и с игуменом и с казначеем и с столпником и с чашником и с дьяком и с повозщиком и за рыбную ловлю денгами 7 рублев Ноугородцкая и 7 гривен с четвертною» или «оброка положено на ту волостку денгами и за рыбную ловлю пол – 6 рубля ноугородцкая, опричь великого князя дани».

При эксплуатации своих собственных угодий вотчинники по-прежнему нередко использовали труд зависимых крестьян. Здесь практиковалась издольная рента: «А те все озера ловят князи своими христьяны; а что уловят рыбы, и они делят с христианы по половинам».

Нередки случаи, когда феодалы предпочитали сдавать свои ловища внаймы или на оброк. Причем доход они взыскивали всеми тремя способами: долями улова, заранее оговоренным количеством рыбы или деньгами. Так было повсеместно. «А угодий у той волостки: в озере Источке учясток, а дает его ловить ез (Филя Дмитриев) из третей рыбы». Другой пример: «А угодий у тех боярщын: в озере Полонце третей участок, а дает его ловити из пятые рыбы, а в Селигере озере участок, а дает его ловити из пятые же рыбы». То же самое было и в псковских землях. В 1447 г. городские власти наделили церковь Фёдора Тирона рыбными ловлями в Рудницкой губе. Попы передавали их на оброк рудницким ловцам Ларке с товарищами или кому-нибудь еще с условием, что те «с неводу дают, что уловят восмую рыбу, а с мережи и с уд и переметов пятую рыбу». В XVI в. и здесь появляется нормированный оброк. Б. Б. Кафенгауз привел несколько примеров, когда ловцы из посадов, стоявших на землях церквей и помещиков, обязаны были в год поставлять земледельцам «за позем» – «двести рипух», «полбочки» или «бочку ряпухи» и т. д.

Аналогичная картина характерна и для Северо-Восточной Руси. Так, жалованная оброчная грамота (1511 г.) митрополита Симона архимандриту Царевоконстантиновского монастыря Матфею и порецким крестьянам на рыбные ловли в реках Оке и Клязьме устанавливала: давать им на митрополичий погреб «оброком с году на год на Юрьев день на осенней тринадцать бочек добрые рыбы, семь бочек щучины да шесть бочек солы». Им не вменялось в обязанность доставлять собранную рыбу в Порецкое и митрополичьему посельскому.

Иногда оброк брался или натурой или деньгами: «А угодий: озеро Соминец все Старку с братьею; а в Селигере им озере девять тоней, а ловят тремя неводы, а с трех неводов им идет по дватцати рыб, а не люба рыба, ино за рыбу по две денги Ноугородцкой».

Однако примеров чисто денежных поборов за ловлю во владельческих угодьях гораздо больше. «А за рыбную ловлю и с веж положено на ту волость оброку полтора рубля ноугородская». Встречаются в книгах и такие пометки: «И то озерцо христьяном ловити себе волостью, и за рыбную ловлю давати им оброку 2 гривны Новгородцкие», или: «и в тех вежах ловити христианам рыбу по старине. А оброку им давати рубль Новгородцкий и полшести гривны з денгою».

В источниках нет точных критериев, чем отличался денежный оброк за эксплуатацию рыбных ловищ от найма (аренды) таких же угодий. Например, крестьянам Пискупицкого погоста принадлежали 2 вежи и они «в одной веже ловят рыбу на монастырь (Юрьевский), а з другие вежи дают найму монастырю 5 гривен». Несколько яснее следующая запись: «Да в тех же деревнях монастырские 4 вежи, а найму емлют с них 8 гривен Новгородцкую». По-видимому, размеры найма устанавливались на более кроткий срок и деньги брались вперед.

Существовал еще натуральный побор, известный под названием «сторожевая рыба»: «а дают… да сторожевые рыбы по 10 рыб на ночь». Возможно, он взимался вотчинником с арендаторов как бы за охрану угодий от посягательств посторонних лиц.

В итоге изучения феодальных рыболовных повинностей на рубеже XV–XVI вв. и в более позднее время приходится констатировать их значительную пестроту. В одних и тех же владельческих хозяйствах денежная рента за рыбные ловли соседствовала с натуральным оброком не только нормированным, но и издольным. Широко применялся труд зависимых крестьян в порядке подготовки и обслуживания промыслов феодала. «Да с тех же веж рыболове рыбу ловят на владыку 4 дни». Сохранил некоторое значение в хозяйстве земельных собственников и лов рыбы специалистами-холопами. Таких рыболовов мы находим в перечне отпускаемых на волю или передаваемых по наследству людей, в некоторых из духовных грамот. Может быть, холопом, а может быть, и зависимым крестьянином, полностью порвавшим с земледелием, был и Ивашко Харитонов из деревни Яловцово. Пашни у него не было, и в Писцовой книге замечено кратко: «А нового дохода с него нет: ловит на Сома (помещика) рыбу».

Однако общие тенденции развития форм феодальных повинностей улавливаются вполне отчетливо. Лучшим показателем этого процесса служат данные, зафиксированные в Новгородских писцовых книгах, предоставляющих исследователю массовый и однородный материал. Во-первых, денежная рента начинает вытеснять натуральные поборы рыбой (в составе мелкого дохода) из оброка, сбиравшегося с крестьянских хозяйств. Во-вторых, там, где оброк натурой сохранился, нормированный порядок взыскивания преобладает над издольным. В-третьих, свои собственные угодья и ловища вотчинники стали предпочитать сдавать на оброк (чаще денежный) или внаймы. Л. В. Данилова убедительно показала, что владельческий промысел (непосредственный лов рыбы на потребу двора феодала) был типичен прежде всего для вотчин, расположенных поблизости от Новгорода, рядом с городскими усадьбами бояр и прочих землевадельцев. Очень важным является наблюдение того же исследователя над фактом первоочередного внедрения денежной ренты в тех владениях, где помимо земледелия процветала промысловая деятельность населения (в частности, рыболовство). Это могло происходить только при условии реализации крестьянами и рыбаками-профессионалами части своей продукции на рынке. Таким образом, развитие рыбного промысла, превращение его в товарное производство было связано с расширением рынков сбыта и постепенным ростом удельного веса товарно-денежных отношений на Руси в XV–XVI вв. в целом. Эволюция форм феодальных повинностей, относящихся к рыболовству, сходная в своих основных этапах, как на великокняжеских землях, так и в частновладельческих хозяйствах, хорошо подтверждает этот вывод.

Осталось коротко остановиться еще на одном виде феодальных повинностей, в котором рыба занимала определенное место. Речь идет о «корме» – натуральных и денежных поборах, поступавших в пользу административно-судебного аппарата. Эта система обложения всего населения Древней Руси имела давнюю традицию и генетически восходила еще к знаменитому полюдью, о чём свидетельствует известная грамота Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю на село Буйцы (около 1130 г.), называющая в числе прочих пожалований и «осеньнее полюдие даровьное». Первоначально ею пользовались феодалы и представители государственных органов власти при объезде владений на предмет сбора податей и осуществления судебных функций. Со временем «дар» и «корма» становятся формой регулярного оброка.

Выше говорилось, что еще в XI в. рыба (или заменявший ее денежный взнос) входили в состав натурального обеспечения вирника и городника. Новые примеры аналогичных поборов рыбой, но уже в XIII–XIV вв. дают новгородские берестяные грамоты. Среди них особый интерес вызывает письмо № 147 (XIII в.), истолкованное А. В. Архциховским как переписка по поводу покупки сигов.Текст грамоты сохранился полностью: «Поклоно от подвоискаго ко Филиппу Нь пожали, с ос подине, прасигы, еще сигово нету, по цта тобь буде гъже. А язо тобе кланяюся». Нельзя не согласиться с Л. В. Черепниным, что дело здесь идет не о закупках, а о получении сигов в качестве натуральной повинности. Однако фраза «по цта тобь буде гъже» не только не означает обещания хорошего угощения в будущем, но и вряд ли указывает на «не годных» для высокого адресата сигов. Есть все основания читать в ней слово «поцта» вслед за Л. П. Жуковской слитно. «Поцта» – это то же, что «поцте» – почестье, одна из повинностей, ежегодно получаемая правительственными агентами. Идентичность «поцте» и почестья Л. В. Черепнин убедительно доказал на примере других грамот, где этот термин встречен в контексте с «даром». Смысл нашей грамоты теперь раскрывается легко. Сиги наряду с другими продуктами входили в состав «почестья», полагавшегося Филиппу (по-видимому, представителю высшей судебной администрации Новгорода). Его подручный – подвойский, в обязанностях которого было вызывать в суд истцов и ответчиков, оказывается, должен был следить за своевременной отправкой причитавшихся вышестоящему начальнику кормов. По каким-то причинам ему не удалось достать сигов, и он уведомляет об этом Филиппа, заодно обещая, что, несмотря на отсутствие высокосортной рыбы, последний получит доброе (хорошее) почестье.

Берестяная грамота № 131 (XIV в.) представляет не меньший интерес. Перед нами переписка сборщиков дани в Обонежье – докладная записка одного из агентов, действовавших на месте, своему начальнику в Новгород. Содержание ее вполне логично объяснено Л. В. Черепниным. Наше внимание привлекает фраза: «А нине есеме к тобе рибоко (рыб. – А. К.) послаля». Таким образом, сборщики дани также получали рыбу с населения.

Любопытной особенностью обоих рассмотренных нами писем является тот факт, что и там и там главные получатели натуральных повинностей рыбой благополучно оставались в Новгороде. Это не мешало им претендовать на своевременное обеспечение «почестьем» «кормом» и т. п. Налицо неоспоримое свидетельство превращения подобных поборов в регулярный оброк.

Аналогичные повинности зафиксированы и в более поздних документах. Так, по откупной Обонежской грамоте (1434 г.), в пользу судий шла половина осетра: «А хто изымает осетр, ино судиям половина». Рыба полагалась в качестве корма и великокняжеским наместникам. Взималась она различными способами. В одних случаях применялась отработочная система. «На те озера на поледную ловлю в осенинах посылает намесник Ямской свои поледчики, а ловят на намесника 5 день». Сходными привилегиями пользовались лица великокняжеской администрации и в Северо-Восточной Руси. Уставная грамота Василия III (1506 г.) обязывает переяславских рыболовов ловить на наместника и волостеля в течение «трех ночей».

Получали наместники и долевой оброк: «а из хлеба и из рыбы десятина». Известны случаи замены натуральных поборов в пользу наместника денежными взносами: «за 3000 сущу 3 гривны».

Словом, и эта категория феодальных повинностей эволюционировала, подобно всем прочим, в сторону превращения в денежную ренту.

Изученные нами материалы позволяют на конкретных примерах проследить длительный путь развития и трансформации всякого рода податей и повинностей, которыми облагалось население древнерусских земель, занимавшееся рыболовством. Этот процесс отражает определенные и закономерные этапы в социально-экономической истории Руси, в частности глубокие изменения в характере рыбного промысла.

Для домонгольского времени поборы рыбой не были типичным явлением и осуществлялись лишь в местностях, славящихся рыбными запасами. Причем представителей государственного аппарата интересовала в первую очередь высокосортная рыба (осетровые и лососевые). Владельческое хозяйство, включавшее и промысловые угодья, велось и поддерживалось в основном силами челяди. Можно лишь предположить, что зависимые крестьяне спорадически привлекались к устройству феодальных ловищ. Натуральная форма ренты рыбой (там, где она вообще существовала) господствовала абсолютно. И замена рыбы в составе корма городнику деньгами говорит не о каком-то прогрессивном переходе к денежной ренте, а о том, что во многих местах рыболовство находилось в зачаточном состоянии и населению просто неоткуда было взять рыбу. Следует также подчеркнуть, что рыба тогда оказывалась в составе таких архаических по своему происхождению повинностей, как дар (полюдие даровное), почестье, подъездное, связанных с непосредственным пребыванием в той или иной местности землевладельца или административного лица с целью выполнения судебных и других функций. Сущность этих повинностей – удовлетворение узко личных потребностей феодала и его двора в рыбе – не вызывает сомнений. Тем не менее само их возникновение уже свидетельствует об известной экономической значимости рыбного промысла.

В XIV–XVI вв. количество видов «рыболовных» повинностей увеличивается в несколько раз. Приблизительно до середины XV в. ведущее место во владельческих промыслах занимает барщина, впрочем, сохранившаяся и в более позднее время. Феодалы всемерно развивают промысловое хозяйство (за счет земледелия – собственной запашки), где широко используют труд зависимых крестьян. Тогда же рыба как издольный оброк начинает широко взиматься за пользование угодьями вотчинника. Думается, что уже на этом этапе некоторые землевладельцы со всем сонмом своей родни и дворни не могли целиком потребить получаемую массу рыбы и должны были реализовать ее на рынке. Денежный доход от столь продуктивной отрасли хозяйства толкал их к дальнейшей интенсификации промысла, к захвату новых угодий. Одним из способов увеличения собственных поступлений, а также поощрения крестьянского рыболовства было внедрение вместо издольщины строго нормированного оброка. Это вело к усиленному культивированию промысла в местах с благоприятными природными условиями. Некоторые хозяйства порывают с земледелием. В других рыболовство становится важнейшим источником дополнительных доходов. Возрастает значение рыночных связей. Так процесс общественного разделения труда включил в сферу своего действия и рыболовство.

Вотчины разрастались, разбрасывались. Неизбежно возникали трудности с доставкой рыбной продукции (натурального оброка). С другой стороны, рыба превращалась в ходовой товар, особенно в городах. При этих обстоятельствах феодалам было выгодно переводить оброк натурой на деньги, а часть угодий опять-таки сдавать в оброк или внаймы. Собственные промыслы, а также натуральные поставки они предпочитали сохранять лишь поблизости от своих главных резиденций.

Вот сжатая схема подмеченного процесса. Конечно, эта эволюция никогда не была абсолютной. Как мы видели, одновременно могли существовать самые разнообразные формы феодальной ренты, и даже ее архаические виды благополучно дожили до XVI в. Тем не менее генеральная линия ясна: от натуральных поборов (кормового обеспечения) на время пребывания феодала в вотчине – к регулярным податям, от отработочных повинностей и издольного оброка – к нормированной продуктовой, а затем и денежной ренте. Рост товарно-денежных отношений здесь несомненен. Рыболовное хозяйство – как феодальное, так и крестьянское, – приобщается к рынку. Документы указывают на рыбный промысел как один из главных источников прибавочного продукта в экономике крестьян. «На основе прогрессирующего отделения ремесла и промыслов от земледелия в сельских местностях расширялась сеть мелких местных рынков, – пишет Л. В. Данилова, – эта необходимая предпосылка рынка национального». Рыболовство превращалось в товарное хозяйство.

 

Торговля рыбой и продуктами ее переработки

Роль торговли, прежде всего внутренней, в процессе разложения натурального хозяйства и феодального способа производства в целом хорошо известна. Но применительно к изучаемому периоду истории Древней Руси важно установить: в какой степени расширение рыночных связей (и каких связей!) служит показателем роста общественного разделения труда.

Одним из аспектов этой большой и сложной проблемы является возникновение и развитие торговли рыбой. Здесь перед исследователем встают несколько вопросов, ответ на которые может повлиять на общую оценку успехов товарного обращения и формирования предпосылок единого национального рынка.

Во-первых, необходимо выяснить, когда рыба превратилась в товар, т. е. стала вылавливаться специально на продажу. Во-вторых, следует узнать, кто принимал участие в торговле рыбой и вошла ли она, как составная часть данного раздела, в сферу деятельности купеческого капитала. В-третьих, наконец, не менее существенным представляется вопрос о социальной роли торговцев рыбой: были ли они посредниками между непосредственными производителями на внутреннем рынке или нет.

Археологические материалы могут лишь косвенно способствовать решению очерченного круга вопросов. Основную массу сведений, пригодных для всестороннего анализа, дают письменные источники.

Однако количество их ограничено и заложенная в них информация не равнозначна. Причем наиболее полные в интересующем нас плане записи сохранились в большинстве своем от XVI в., к тому же от второй его половины. Речь идет о расходо-приходных книгах монастырей, писцовых документах вроде таможенных книг, таможенных и некоторых жалованных грамотах. Всё это затрудняет исследование, заставляет прибегать к ретроспективным методам, но не лишает его смысла.

Появление рыбы на городском торге в качестве предмета купли-продажи зафиксировано летописью в первой трети XIII в. Возможно, что и раньше она продавалась на базарах. Но здесь рыба упомянута в числе основных продовольственных товаров: хлеба (ржи, пшеницы, пшена) и мяса. Последнее обстоятельство исключает случайный характер записи. Внимание летописца привлекало вздорожание продуктов питания в связи с прибытием в Новгород переяславских полков. Однако для нас остается неясным: кто торговал рыбой? Ответить на этот вопрос помогают археологические раскопки. Именно во второй половине XII в. возникает поселение рыбаков в Перыне под Новгородом, рыболовство получает преимущественное развитие у жителей Пирова селища близ Ярополча-Залесского, да и среди населения самого Новгорода, Старой Рязани, Гродно и других городов появляются ловцы-профессионалы (см. раздел о городском рыболовстве настоящей главы). Таким образом, на рубеже XII–XIII вв. рыба становится товаром. Важно отметить, что происходит это не только и не столько благодаря торговле ею, сколько в результате развернувшегося в древнерусских городах и их ближайшей округе промыслового и полупромыслового рыболовства. Наверное, спорадически торговали рыбой и раньше. Но на торг она попадала лишь в качестве временных излишков «домашних» промыслов крестьян и горожан или выбрасывалась на рынок феодалом-вотчинником как избыток продуктов и запасов, произведенных в его хозяйстве. Более точно исследовать этот процесс не позволяет состояние источников. Не приходится сомневаться, что и в дальнейшем подобная форма торговли рыбой имела место.

Тем не менее главный итог очевиден: продажа рыбы на городских базарах вместе со свидетельствами возникновения специализированного рыбного промысла указывает на начало XIII в. как время дальнейшего роста общественного разделения труда. Теперь не только ремесло отделяется от земледелия, но и промысловая деятельность начинает кристаллизоваться в самостоятельную отрасль хозяйства. Конечно, не следует переоценивать достигнутые результаты. Налицо лишь самые начальные этапы длительного процесса. Развитие товарного рыболовства, а вместе с ним и расширение торговли рыбой регламентировались узким рынком сбыта, незначительным спросом и ограничивались городами. Рыбой торговали ее непосредственные производители – ловцы, еще не утратившие полностью связи с занятиями другого рода. Рыболовство даже в хозяйстве большинства горожан сохраняло еще свою вспомогательную роль, являясь дополнительным источником питания. Город, как об этом говорят летописи, прежде всего нуждался в хлебе. Прочими пищевыми продуктами его жители во многом обеспечивали себя сами. Но и с поправкой на высказанные замечания ценность первоначального вывода не теряет силы.

От второй половины XIII–XIV в. почти не сохранилось документов, непосредственно касающихся торговли рыбой. Однако археологические данные и показания письменных источников, как это было отмечено выше, рисуют картину бурного развития рыболовства как раз в указанное время. О причинах наблюдаемого явления сказано достаточно. Поэтому следует попытаться найти те же признаки оживления и в рыбной торговле.

Пристальный интерес в связи с поднятым вопросом вызывают несколько берестяных грамот XVI в., найденных в Новгороде. Этих писем шесть. Три (№№ 258, 260, 280) найдены в слоях конца XIV в. на усадьбе «Е», принадлежавшей знатному боярину Сидору.

Грамота № 92 (XIV в.), возможно, также имеет отношение к этому комплексу. Два последних документа (№№ 144 и № 186), по-видимому, вполне самостоятельны.

Исследователи по-разному истолковали содержание этих писем. В четырех первых поименованы лица, с которых следует получить долги или повинности рыбой (лососями), мехами и деньгами. А. В. Арциховский считает автора грамоты № 92 купцом-рыбником, специализировавшимся на скупке и перепродаже лососей. К этому же мнению склоняется Л. В. Черепнин. Л. П. Жуковской кажется, что в список внесены покупатели-должники. Б. Б. Кафенгауз и В. Л. Янин, напротив, полагают, что в грамоте идет речь об оброке рыбой и деньгами, взимаемом с феодально зависимых крестьян-рыбаков.

Так ли это на самом деле? Может быть, ключ к разгадке перечисленных записей дают упомянутые выше грамоты № 144 и № 186. Текст первой краток: «Приказъ Косарику от Есифа. Възми у Тимофея 50 сиговъ о 3 рубля, а роко на роство». Перевод А. В. Арциховского: «Приказ Косарику от Есифа. Возьми у Тимофея 50 сигов рубля на три. А срок на рождество», т. е. адресату предписывается взять в кредит рыбу, а расплатиться за нее позже, в условленный срок. В. Л. Янин вполне согласен с этим переводом и прибавляет, что «на такие деньги Онцифор Лукинич приобрел бы трех коней для своего хозяйства».

Л. В. Черепнин, основываясь на различиях в употреблении глаголов «купить» и «взять», несколько иначе раскрывает содержание грамоты. По мнению исследователя, «у автора письма № 144 Есифа была ранее договоренность с Тимофеем о приобретении 50 сигов». Сам Есиф – купец или феодал и купец, занимающийся перепродажей рыбы. Заранее скупив у Тимофея (рыбака) часть улова, тем самым закабалил его. В грамоте, таким образом, указан не будущий срок расплаты, а наступившее время получения долга.

Последнее замечание Л. В. Черепнина выглядит убедительным, но его предшествующие рассуждения менее обоснованы. Во-первых, социальное лицо Есифа достаточно определенно: он был крупным землевладельцем, а не купцом. Его имя встречено в нескольких одновременных грамотах, найденных на усадьбе «Б», стоявшей на перекрестке Великой и Холопьей улиц. Ему принадлежали сёла, зависимые люди, скот, табуны лошадей. Во-вторых, непомерная цена сигов вызывает удивление и настораживает. Сиги, безусловно – первосортная рыба, но не столь уж редкая в древнем Новгороде. Их главный лов проводился весной и летом в окрестностях города, когда они массами устремлялись на икрометание из Ладожского озера в Волхов и далее в Ильмень и Мсту. Недаром в XVI в. Новгород являлся крупнейшим русским рынком этой рыбы. К сожалению, цены на сигов, известные для последней трети указанного столетия, вряд ли могут быть использованы для сравнения. Но косвенным свидетельством в пользу не столь высокой стоимости сигов не только в позднее, но и в более раннее время, служат данные Новгородских писцовых книг конца XV в. о суммах годовых оброков или найма, взимавшихся за эксплуатацию сиговых тонь на Волхове, где вылавливалась, конечно, не одна сотня рыб. Они колебались от 2 до 8 новгородских гривен.

Наконец, в тексте берестяной грамоты № 144 нельзя найти прямых оснований видеть в Тимофее рыбака-профессионала. Кроме того, исследователи не обратили внимание на отсутствие внутренней логики в предлагаемых ими транскрипциях приказа Есифа. Как объяснить достаточно ясно выраженную зависимость между определенным количеством рыбы (5) и точной суммой денег (3 рубля)? Всё это заставляет по-другому интерпретировать письма.

Перед цифрой ⌡ – 3, предлог в грамоте стоит в форме «ώ (на прориси это ясно видно), что можно переводить и как «О» и как «ОТ». Приняв последний вариант, получим фразу: «Возьми у Тимофея 50 сигов от 3 рубля», т. е. от 3 рублей или в счет 3 рублей. Соглашаясь с Л. В. Черепниным, что речь в письме идет именно о получении долга, а не о сделке в кредит, весь текст следует понимать несколько иначе: Есиф ссудил Тимофея тремя рублями. Теперь он, находясь, по-видимому, вне Новгорода, приказывает слуге получить с должника 50 сигов и напоминает, что срок возвращения основного капитала истекает на Рождество. Таким образом, полсотни сигов отнюдь не эквивалентны трем рублям и соответствуют лишь части этих денег, а вернее, по смыслу записки, являются процентами на указанную сумму.

Сейчас мы не будем касаться личности Тимофея. К этому вопросу придется вернуться ниже. Но суть его отношений с Есифом очевидна. Богатый феодал ссужал Тимофея деньгами, а проценты тот выплачивал (по взаимной договоренности) высокосортной рыбой – сигами.

Письмо № 186 (XIV в.), сохранившееся полностью, дополняет и поясняет предыдущую грамоту. В. Л. Янин видит в нём, да и то с оговорками, один из немногих документов (купеческих писем), говорящих не об отдельных продуктах, а о торговле. Л. В. Черепнин, наоборот, считает, что оно повествует «о внутренних отношениях» между рыболовами (по поставке товара либо оброка)».

Текст грамоты ясен и не нуждается в переводе: «Поклонно от Стыпана ко Смьнку. Возми оу Кануниковыхо десять лосой, а другую десять возми оу Даунилки оу Бешкова, а даи Смьну Флареву. А язо тебе ся кланяю». Л. В. Черепнин так характеризует поименованных здесь лиц: Степан (автор) – рыботорговец или приказчик феодала; Кануниковы, Данилка и Семён Фларев – рыболовы; Семенко (адресат) – их староста. С этим определением согласиться трудно. Ведь стиль письма обособляет скорее Семёна Фларева, который мог быть и феодалом. А остальные? Ни в Волхове, ни в Ильмене, ни в ближайших к Новгороду реках лососи не водятся. Поэтому предположение В. Л. Янина выглядит более обоснованным, чем мнение Л. В. Черепнина. По-видимому, перед нами переписка новгородских рыбников, скупавших на местах у ловцов рыбу и перепродававших ее затем в городе, что и приходилось отмечать уже раньше. Надо думать, в исследуемом документе дело касалось уплаты процентов рыбой на ссуды, взятые деньгами. В выводах Л. В. Черепнина ценным является наблюдение о несомненной деловой взаимосвязи указанных в грамоте лиц.

Рассмотренные под тем же углом зрения берестяные грамоты, из которых три (№ 258, 260 и 280) безусловно и одна (№ 92) вероятно имеют отношение к хозяйству карельского данника Сидора, укрепляют высказанное предположение. Например, в письме-приказе № 260 предлагается с некоего Клима Щекарева получить «наклад» (10 белок и 4 лосося) – процент на ссуду в один рубль. У попа Михаила надо забрать полрубля и 10 лососей, поскольку он поручился за несостоятельного должника Ивана, а с Григория причитается сверх прочего полрубля «посула». Речь идет, конечно, об уплате долгов ростовщику. Усмотреть здесь запись феодальных повинностей, как это делает В. Л. Янин, мы не можем.

Он считает, что с зависимых рыбаков «боярин Сидор предпочитал за другую рыбу получить оброк деньгами, а с лососей – натурой». Но ведь даже в конце XV – начале XVI в. в годовой оброк с целой волости среди десяток лык «ершов», бочек «ряпухи», говяжьих туш, бараньих лопаток, сыров и прочего входило не более 2–3 лососей. Цепочку несоответствий легко продолжить. Натуральные повинности фиксировались достаточно точно. И если в грамоте № 260 еще выдержано какое-то единообразие, то в трех других царит полный разнобой. Признав в них реестр недоимок, придется увеличить количество поступлений с каждого рыбака до нереальных размеров. Наконец, те же источники не знают и такого странного деления рыбного оброка: он или целиком взимался деньгами, или же соответствующими частями уловов всякой рыбы.

Смутили В. Л. Янина и перечисленные суммы денег: «на них можно было бы приобрести небольшие деревеньки или значительные земельные участки».

Противоречия и недоумения рассеются, если во всех изучаемых грамотах дело касалось не рыбаков далеких промысловых деревень и даже не рыболовов-профессионалов Новгорода, а городских рыбников-скупщиков и торговцев рыбой. Ведь так или иначе, большинство исследователей признают связь указанных писем с торговлей рыбой. Предложенное выше толкование спорных писем снимает многие оговорки и приводит нас к важному заключению о появлении в Новгороде (а наверное, и в других городах) торговцев рыбой – именно торговцев, а не рыболовов, доставлявших на рынок свой улов. Характерно, что среди их товара первое место занимают лососи и сиги – высокосортная, «красная» рыба. Дешевой, «белой» рыбой Новгород, по-видимому, в избытке снабжался ближайшей округой, например Поозерьем Ильменя, еще в XIX в. славившимся рыбными запасами. Феодалы получали рыбу со своих пригородных ловищ. Простые горожане или ловили ее в Волхове и Ильмене, или же покупали на базаре у местных ловцов – профессионалов и крестьян.

Однако сиги и особенно лососи, водившиеся в далеких от Новгорода землях (недаром в ихтиологической коллекции Новгородской экспедиции этим рыбам принадлежит незначительное число костей и чешуи), были еще редкостью. Вспомним, что в это время новгородские феодалы начинают посылать в Обонежье и Двинские области свои рыболовные ватаги. Вместе с ними (а возможно, и раньше) туда проникают предприимчивые рыбаки, скупавшие у тамошних крестьян и ловцов высококачественную рыбу, пользовавшуюся большим спросом в столице. Не исключена, конечно, и перекупка новгородскими рыбниками уловов в ближайших окрестностях. Но первоначально всё же их привлекали окраины новгородской земли, богатые семгой, различными сигами и другими лососевыми, прибыльный сбыт которых был обеспечен. По-видимому, главными покупателями этой рыбы были новгородские феодалы и духовенство.

Вполне обоснованное предположение о появлении в Новгороде в середине XIV в. рыбников подтверждается летописным свидетельством 1418 г. Во время усобицы в городе с моста в Волхов сбросили боярина Дмитрия Ивановича. «Некто же людинъ Личковъ сын, хотяше ему добра, въсхити его челнъ, и народ, възърившись на того рыбника, домъ его разграбища». В этой записи есть несколько любопытных подробностей. Рыбник со своей лодкой оказался около моста, куда впоследствии также приставали суда с рыбой. В городе у него есть дом. Сам он (людин) не относится к новгородской социальной верхушке, но известно, чей он сын. Последнее замечание указывает на его заметное имущественное положение, поскольку лица, не имевшие такового, фигурируют в летописях под уменьшительными именами, без ссылки на отчество.

Письменные источники XV в. содержат уже гораздо больше сведений о торговле рыбой. Ряд важных данных можно извлечь из княжеских жалованных грамот, освобождавших вотчинников от уплаты торговых пошлин при продаже и покупке рыбы. Несколько таких грамот было выдано белозерским князем Михаилом Андреевичем Кирилло-Белозерскому монастырю. «И кого пошлють своих старцов или своих людей торговать лете в лодках, а зиме на возех, купити и продати, – говорится в жалованной грамоте середины XV в. (1435–1447 гг.), – а торгуютъ и в озере у неводов доброволно сущом и рыбою». В другой грамоте (1448–1470 гг.) того же князя монастырю предоставляется право покупать рыбу: «Ослободил есми им купити рыбу в Озере и за Озером на всяку зиму по тридцати рублев ноугородских». Эти привилегии монастыря вновь подтверждались князем: «А тем людем монастырским на озеро рыбы ловити, а за озером рыбы купити, и в городе рыбою с гостьми торговати». Сходными пожалованиями был наделен и Ферапонтов монастырь: «что его старцы и его люди монастырские и Крохинские деревни люди в городе и на Белеозере за озером купят и продают с гостями сущом и рыбою, и во всей моей вотчине…». Светские феодалы также получали разрешение свободной торговли рыбой (жалованная грамота Афанасию Внукову – 1455 г.): «А торговати Афонасью и его детем и их людем на Белеозере в городе з гостми сущем и рыбою слободно, а заповеди им нет».

Все вышеприведенные примеры свидетельствуют об оживленной торговле рыбой в Белоозере. Причем в ней участвуют как сами феодалы-вотчинники, так и их люди и крестьяне, а также какие-то гости – купцы.

Из грамот выясняется, что рыбу привозят в город на лодках и в возах; ее ловят в озере, покупают, по-видимому, у ловцов за озером и перепродают опять-таки в городе (в озере – ловить, за озером – купить, в городе – торговать). Наконец, рыбой торгуют прямо в озере у неводов. Покупателями здесь были, несомненно, скупщики рыбы. Таким образом, торговля рыбой охватывала самый разнородный круг лиц. Особенно важным является указание на существование купцов – гостей, скупавших рыбу.

В связи в этим следует подробнее остановиться на встретившейся в нескольких грамотах фразе: «в городе рыбою с гостьми торговати» или «а торговати… в городе з костми сущем и рыбью слободно» и т. д. Нам кажется, что в этой формуле выражено не трафаретное разрешение торговать рыбой наряду с прочими гостями, а именно предоставляется право свободно перекупать и продавать рыбу для перепродажи. Из писцовых и лавочных книг XVI в. известно, что городские рыбники – рядовичи рыбных рядов – как раз пользовались привилегией перекупать рыбу, а приезжие ловцы и торговцы ее лишались. Белозерский князь жаловал подобным правом и некоторых вотчинников с их людьми, почему в одной из грамот вслед за разрешением купли-продажи рыбы старцам, людям и наймитам Кирилло-Белозерского монастыря идет предупреждение: «наместници мои белозерскые и их тиуни, и все горожане о том им не бранят».

Круг покупателей белозерской рыбы был достаточно широк. За ней приезжали из других русских земель. Например, посылали на Белоозеро по рыбу свои суда Симонов и Троицко-Сергиевский монастыри.

Район Белоозера не был в XV в. исключением. За рыбой ездили в Нижний Новгород, о чём можно судить по жалованной грамоте князя Фёдора Юрьевича Шуйского Спасо-Ефимиеву монастырю (около 1447–1449 гг.) с разрешением свободно закупать рыбу на Низу. Словом, фигура княжеского, монастырского или городского купца, разъезжающего по Руси, покупающего и перепродающего рыбу, достаточно типична для этого времени. Недаром в грамоте Великого Новгорода о предоставлении «черного бора» с новоторжских волостей великому князю Василию Васильевичу (1448–1461 гг.) упоминается, «где будетъ ноугородецъ заехалъ лодьею, или лавкою торгуетъ». Из той же грамоты узнаём, что торговля в лодье, т. е. наездом, связанная с покупкой и перепродажей товара, была делом выгодным. Владелец лодьи платил подати, равные поборам, шедшим с двух сох, или с плуга, или с солеварочного «црена».

Пожалуй, наиболее подробные сведения об организации торговли рыбой в конце XV в. содержит Таможенная Белозерская грамота откупщикам Титу Окешеву, Есипу Тимофееву и Семену Бобру 1497 года. В числе торгующих на городском торге грамота называет белозерцев и окологородцев, служилых людей, представителей Кириллова, Ферапонтова и других белозерских монастырей, а также людей из Москвы и из всех Московских, Тверских, Новгородских земель и вотчины «братаничев» великого князя. Белозерцы закупают товар для продажи по всей волости или в самом городе. Но в первом случае пошлина с них берется, а во втором – нет. «А которои белозерец городцкой человекъ купит себе на лавку мед, или икру, или рыбу, – гласит статья 3-я, – имъ плати у них с рубля по полу дензе порядного». В тех же размерах бралась пошлина за бочку рыбы или сельдей и за кадь рыбы. Белозерцы везли рыбу не только в город, но и наоборот – из города в волость (статья 7). Товар привозили в судах и на возах. Горожане и посадские люди пользовались преимущественным правом торговли за озером, чего лишались все прочие купцы (статьи 16 и 17). Кроме того, пошлины, налагаемые на торговые сделки белозерцев, были меньше, чем тамга и другие поборы, взимавшиеся с купцов из других земель.

Белозерская таможенная грамота не оставляет сомнений ни в характере, ни в значительном объеме торговли рыбой. Участие в ней купеческого капитала, выступающего посредником между непосредственными производителями, выражено вполне четко. Менее ясно выступают черты какой-то корпоративной организации белозерских купцов, права которых оберегаются рядом ограничительных (для иных торговцев) статей.

Материалы XVI в. дополняют нарисованную картину многочисленными и яркими подробностями. Б. Д. Греков, С. В. Бахрушин, М. Н. Тихомиров, А. Г. Маньков и некоторые другие исследователи нашли немало всевозможных сведений, характеризующих торговлю рыбой на русских рынках в это время. «Не приходится говорить о том, что продукты питания, – пишет С. В. Бахрушин, – которые производились далеко не повсеместно, как соль или рыба, были предметами особенно оживленной купли-продажи. В огромных количествах рыбу закупали монастыри, посылавшие за ней и в Ярославль, и на Белоозеро, в Новгород и Псков, в Осташков, Холмогоры, Терский берез, а затем в Казань и Астрахань. Об объеме таких покупок говорят монастырские расходные книги. Например, Иосифо-Волоколамский монастырь израсходовал в 1579 г. на рыбу в Москве почти 350 рублей. Болдин-Дрогобужский монастырь также закупал рыбу большими партиями. Лишь в 1585 г. было куплено на «монастырский обиход» 51 длинный осетр, 4 пуда 30 фунтов семги, 13,5 пудов черной икры. Тот же Волокамский монастырь выхлопотал право покупать себе беспошлинно в Казани и за Казанью четыре тысячи рыб (осетров) в год. По жалованной грамоте царя Ивана Грозного (1564 г.) митрополит Афанасий получил разрешение на беспошлинный провоз 100 возов или 100 телег с товарами в Новгород и Псков с их пригородами. Туда везли хлеб, мед, воск и т. д., а обратно – рыбу, соль и пр.

Нет нужды увеличивать этот список. Рыбу закупали все монастыри, закупали помногу и в разных местах. Однако шла она не только на потребу монастырской братии, но и на продажу. Недаром в некоторых грамотах право монастыря беспошлинно покупать рыбу сопровождается оговоркой: «купят на монастырский обиход, а не на продажу».

Очень интересные сведения о купле-продаже рыбы Новгородским Софийским Домом в XVI в. собрал Б. Д. Греков. Из расходных книг 1547–1548 гг. выясняется, что покупалась главным образом дорогая «красная» рыба. «Того же месяца в 9 день куплено рыбы свежей 50 лососей да 90 судоков с удоком» или «месяца генваря в 8 день куплена бочка лососей». Спустя немногим менее 50 лет покупки рыбы (расходная книга 1593 г.) становятся почти ежедневными. Теперь уже в городе и его окрестностях приобретаются самые различные рыбы. То «на пар и в ухи» куплено «20 щюк, да 40 лещов, да 8 меньков», то Михайло купчина на 14 алтын покупает в Паозерье «50 рыб щук и судоков». Делаются и более значительные, оптовые закупки. Так, по митрополичьему приказу боярский сын Казарин Петров «на Софейской обиход» в Ладоге «купил и осолил 35 бочек сигов» на 44 рубля, 10 алтын и 5 московок. Одновременно в приходных книгах попадаются и такие записи: уже знакомый нам Михайлов купчина передает в казну денег 21 алтын 2 деньги, «а он те деньги взял в Паозерьи у рыбных ловцов с 4-х вежок, с вежки по 5 алтын по 2 деньги».

Нельзя не согласиться с С. В. Бахрушиным, что «на примере Софийского Дома мы видим, таким образом, большие изменения, происшедшие за вторую половину XVI в. под влиянием развития товарно-денежных отношений в хозяйстве одного из крупнейших феодалов – владыки новгородского». В середине столетия к митрополичьему столу покупалась лишь редкая рыба (вспоминаются берестяные грамоты XIV в. – А. К.), отсутствовавшая в избытке среди поступлений из собственно софийских вотчин, доставлявших лишь обычную «белую» рыбу. В конце же века владыка обращается за рыбой на городской торг и непосредственно в промысловые районы Приильменья. Почти ежедневно с софийских же ловищ предпочитают теперь брать оброк не натурой, а деньгами. Согласие между приходо-расходными книгами и отмеченной нами тенденцией к широкому введению денежной ренты во владимирских промысловых хозяйствах полное. Отрицать здесь большие успехи в расширении рыбной торговли, сделавшей выгодным даже для феодалов-вотчинников покупать рыбу на базаре, а не требовать ее от своих крестьян и ловцов, бессмысленно.

Если обратиться к переписям XVI в., так или иначе включавшим торговые предприятия (ряды, лавки, амбары, полки, прилавки, шалаши и т. п.), то даже их отнюдь не исчерпывающие материалы (писцовые и лавочные книги, сотные выписи и другие документы, сохранились далеко не по всем уездам и городам Древней Руси) засвидетельствуют почти повсеместную торговлю рыбой. На большинстве базаров и ярмарок рыба оказывалась в числе самых ходовых товаров. Специальные рыбные ряды были во многих городах, на некоторых посадах, рядках и даже просто в больших селах. Существовали они в таких крупных центрах, как Москва, Новгород, Псков, Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, на Белоозере и в Каргополе, в Холмогорах и Устюжине, в Торопце, Переяславле-Рязанском, Туле, Муроме, Серпухове, Коломне, Можайске, Соликамске, Павлове, Рославле и т. д. Немедленно появились они после присоединения к России в Казани, Астрахани, а также в Свияжске. В Москве, например, было даже три рыбных ряда: свежий, селедочный паровой и Вандышный (снетковый). Столько же рядов (рыбный, просольный и сущовый) имелось и в Пскове.

Прекрасную картину обширного рыбного торга рисуют «Лавочные книги Великого Новгорода 1582/3 г.». Рыбный свежий ряд состоял из 10 лавок, 22 амбаров и 52 полков. Все они вытянулись позади пристани вдоль берега Волхова. Был также и рыбный просольный ряд. Кроме того, рыбники откупили пустующие места в других рядах (около Большого ряда, в Новом сапожном ряду) и поставили там 8 амбаров, 8 полков и 1 ледник, образовав третий рыбный ряд. Всего же, по приблизительным подсчетам А. В. Арциховского, в Новгороде в конце XVI в. жили и торговали 175 рыбников. Близкую цифру называет и А. П. Пронштейн.

Словом, в XVI столетии торговля рыбой на Руси достигла огромного по тем временам размаха. Ее потребляли в больших количествах не только представители господствующего класса, но и простые горожане и крестьяне. Поэтому «Домострой» и советует рачительному хозяину, «у ково поместья и пашни, сел и вотчины нет», заблаговременно позаботиться и купить на базаре годовой запас продуктов, в том числе и «рыбу всякую и свежую и длинную осетрину на провес и бочесную в год, и семжину и икру сиговую и черную».

В этой торговле наряду с купцами-горожанами, рыболовами из городов и деревень, просто крестьянами участвовали и феодалы-вотчинники, прежде всего богатые монастыри.

Было бы голословным утверждать, что столь активная торговая деятельность рыбников и рыбных прасолов не свидетельствует об углублении процесса общественного разделения труда. Ведь даже они сами уже делились на рыбников свежих и прасольных, а в больших городах для каждого вида рыбной продукции образовывались свои ряды. Путь развития торговли рыбой на Руси с XIII по XVI в. шел по восходящей линии и завершился превращением ее в одно из самых распространенных и прибыльных занятий.

 

Корпоративные объединения рыболовов и торговцев рыбой в Древней Руси

Одним из показателей роста товарно-денежных отношений и углубления общественного разделения труда является наличие ремесленных организаций и купеческих корпораций. К сожалению, «прямых указаний источников на существование в русских городах XIV–XV вв. ремесленных корпораций с оформленными уставами нет», но условия для их возникновения были, и попытки обнаружить хотя бы косвенные свидетельства таковых, кажущиеся некоторым исследователям бесплодными, не лишены смысла. Данные же о существовании на Руси купеческих союзов («Ивановское сто» в Новгороде) уже в XII в. хорошо известны. Материалы XVI в. во многом способствуют решению этого вопроса и дают право искать опорные точки и в более ранней эпохе.

Предпринятое в предыдущих разделах изучение в разных аспектах истории древнерусского рыбного промысла заставляет признать бесспорным широкое развитие этой отрасли хозяйства и ее высокого удельного веса. Превращение рыболовства, прежде всего в городах и отдельных сельских районах, в товарное производство также подтверждается серией фактических данных. Поэтому появление и здесь каких-то объединений рыболовов или купцов вполне вероятно.

Сплочению рыбаков-профессионалов в своеобразную ремесленную организацию должен был способствовать и столь немаловажный факт, как коллективный характер их промысла. Ловить рыбу неводом, большой промысловой сетью в одиночку или двум-трем человекам – нельзя.

Рассматривая исследования о состоянии рыболовства в России в середине XIX в., мы сейчас же наткнемся на следы таких довольно устойчивых союзов. Речь идет о неводных артелях (ватагах, дружинах), из года в год промышлявших в северо-западных и северо-восточных озерах. Такая артель насчитывала 16–20 человек. Ловцы коллективно владели снастью. Каждый из них поставлял по определенному куску мелкоячеистой и крупноячеистой сети. Кроме того, они делали еще денежный взнос на покупку прочего снаряжения и съестных припасов. Улов делился строго по паям (один пай за сеть и один за работу). Артельщики выбирали ватамана – наиболее опытного рыболова, руководившего впоследствии промыслом. Они коллективно платили налог за пользование рыболовными участками. Устраивались совместные пирушки-братчины. Перед первым выездом на лов снасти и сами рыбаки очищались дымом костра, куда подбрасывались ладан и пучок заветной травы, хранившийся у ватамана в доме за иконой. Артели были тесно связаны с приходскими церквями, где оставлялись сети, веревки, поплавки и грузила. В пользу церкви обычно отчислялось несколько паев пойманной рыбы. Наконец, свой улов рыбаки обычно продавали хорошо известному им рыбнику, часто по заранее установленным ценам.

Конечно, такую организацию не назовешь цеховой, но многие черты ремесленной корпорации ей присущи. Тем более что ее деятельность была обставлена многими архаическими пережитками: братчины, «охотничья» магия, патрональный храм.

Подобные союзы могли иметь место и в древности. Во всяком случае, в XVII в. на Тихвинском посаде рыболовы жили компактными группами (неводными артелями): 6–8 работных ловцов, бочар, прасол, урешник, коренщик и ватаман. Такие же поселения рыбаков-профессионалов известны по Новгородским и Псковским писцовым книгам в конце XV–XVI в. Особого внимания заслуживает уже приводившийся пример о сдаче на оброк попами церкви Фёдора Тиропа в Пскове своих побережных ловель рудницким ловцам: Ларке с товарищами. Перед нами несомненная профессиональная организация рыбных ловцов, коллективно арендующих угодья, совместно владеющих снастями (неводами, мережами), располагающих также и другими орудиями лова: переметами и удами. У них есть, по-видимому, выборный староста – Ларка. Конечно, настоящее известие можно истолковать и как пример складничества среди рыболовов. Но суть дела от этого не изменится. Так или иначе, рудницкие ловцы объединялись для совместного промысла, коллективной выплаты оброка и других повинностей.

В связи с затронутой проблемой нельзя пройти мимо еще одного документа. В 1506 г. великий князь Василий Иванович выдал переяславским рыболовам Уставную грамоту, регулирующую их взаимоотношения с государственной властью и городским посадом. Грамота не выходит из общего круга подобных пожалований белодворцев-специалистов: тонников, сокольников, бобровников и т. п. Однако она обладает некоторыми особенностями. Во-первых, князь жалует не вообще переяславских рыболовов, а «старосту рыболовля Гридку и всех рыболовей».

Статья 10 устанавливает для рыбаков сместной суд: «А без старосты и без лучших людей волостелю и его тиуну суда не судити никакого». В статье 23 говорится о пирах и братчинах. Порядок внесения рыболовами оброка определялся специальными книгами. Думается, что в грамоте под признаками, свойственными всякой территориальной общине, выступают черты, характерные для производственного объединения. Создается впечатление, что переяславские рыболовы имели внутреннее самоустройство, выборного старосту. Были среди них и «лучшие» люди. По-видимому, в их компетенцию входили разверстка оброка, определение порядка пользования угодьями и т. д., как это делали рыбаки на озере Селигер.

Если в нашем распоряжении и нет неопровержимых данных о профессиональных объединениях древнерусских рыбаков, то собранные сведения всё-таки не дают права голословно отрицать их существование.

Что касается союзов купцов-рыбников, то сомневаться в их наличии после работ А. П. Пронштейна и М. Н. Тихомирова не приходится. На материале Новгородских лавочных книг конца XVI в. А. П. Пронштейн убедительно доказал, что одной из форм ремесленно-торговых организаций рыбников, как и других ремесленников и торговцев в Новгороде, был ряд на торгу. Рядовичи выбирали своего старосту; они коллективно владели торговыми помещениями, лавочными местами и земельными участками на территории ряда; всю сумму государственного оброка они вносили «рядом», как союз. Рядовичи обладали привилегиями: торговля вне ряда на торгу не допускалась. Причем приезжие рыбники должны были торговать не в рыбных, а в других рядах.

Еще более и конкретные сведения о корпорации рядовичей 3 рыбных рядов в Пскове занесены в писцовые книги 1585–1587 гг. Впервые на этот документ (относящийся к 1583 г.) обратил внимание Н. Д. Чечулин: «Рядовские старосты Рыбного, Просольного и Сущового рядов ходатайствовали отдать им на оброк “по старине” рыбные ловли в реке Великой, Псковском и Большом (Чудском) озерах. Выясняется, что желавшие вступить в организацию должны были внести «вклад» – 40 алтын, а также при записи заплатить дьяку и подьячим по 6 денег. Рядовичи пользовались преимущественным правом торговать рыбой в рядах и в лодках на реке Пскове. Приезжие же рыболовы должны были торговать в Рыбном ряду и не могли свободно перекупать рыбу для продажи у посторонних людей. Подробно остановившись на перечисленных особенностях организации псковских рыбников, М. Н. Тихомиров с полным основанием заключил: «Содержание документа об отдаче в оброк рыбных ловель в Пскове настолько ясно, что утверждать об отсутствии каких-либо торговых организаций в средневековом Пскове, как это упорно делается в некоторых трудах, бесполезно.

Хотелось бы только несколько подробнее остановиться на взаимоотношениях рядовичей с ловцами. Старосты жаловались, что «после Псковской осады… рыбные голомянные ловли опустели»; «до осады с голомя выезжали ловити до неводов, а после – «выезжают ловити неводов с пол-30». Даже если считать, что неводная артель состояла лишь из 8 человек, окажется, что на лов ходили 720 и более человек. Такого количества рыбников в Пскове, конечно, не было. Иными словами, рядовичи, получая в оброк государственные рыбные ловли, уже по-своему устанавливали порядок их эксплуатации: облагали сторонних ловцов издольными и денежными поборами, возможно, ограничивали их право продавать уловы на сторону. Самовольный промысел в участках рядовичей карался большим штрафом в 2 рубля с человека в пользу великого князя и 40 алтын в пользу ряда. Таким образом, торговая организация псковских рыбников конца XVI в. отнюдь не выглядит корпорацией, лишь только-только вступившей на путь объединения. Их союз обладает достаточно развитыми чертами, чтобы отодвинуть момент его возникновения вглубь веков.

Выше говорилось о существовании некоторых привилегий, которыми пользовались белозерские купцы-горожане в начале XV в. (жалованные грамоты монастырям и Афонасию Внукову) и особенно в конце столетия (Белозерская таможенная грамота 1497 г.). Всё это наводит на мысль о появлении уже тогда каких-то купеческих организаций рыбников.

В связи с этим нельзя пройти мимо и уже упоминавшихся новгородских грамот на бересте XIV в. Помимо письма № 186, разобранного достаточно подробно, чрезвычайно любопытным является участие попа в торговых сделках из грамоты № 260. Хорошо известно, что средневековые купеческие корпорации группировались вокруг патронального храма. Служители такой церкви не оставались в стороне от сулящей большие выгоды деятельности своих прихожан. Священник Михаил и был, по-видимому, одним из них. Неясно, стояла ли эта церковь на торгу или на одной из новгородских улиц. Кроме объединения купцов-рядовичей, источники позволяют подозревать существование и более мелких союзов. Так, в Лавочных книгах сказано: «Ряд Рыбный Свежей, а в нем торгуют рыбники свежею рыбою, староста Федор Калинин з Городища всех рядович Рыбного ряду с товарищи». Следовательно, были и какие-то товарищества рыбников (братии, складничество), коллективно вкладывавшиеся в ряд. Не те ли это группы рыбников – жителей одной улицы, отмеченные писцовыми книгами? Тогда и церковь, их поддерживавшая, могла быть местной, уличанской; и поп, за определенную мзду, не чуждый мирским делам, принимал на себя поручительство перед кредиторами своей паствы.

В свете высказанных соображений кажется вероятным предположить существование уже в XIV в. в древнерусских городах с развитым в окрестностях рыбным промыслом объединений купцов-рыбников. Сначала они возникли, наверное, как складнические организации с общим капиталом для совместного ведения торговых дел и постепенно вылились в более четкую форму корпорации – ряда на городском торге. И если здесь нет большого сходства с купеческими гильдиями Западной Европы, то многое сближает такую организацию с объединениями ремесленников и торговцев вокруг торговых рядов в некоторых странах Востока.

* * *

Итак, рыболовство на Руси прошло длительный путь развития. Первоначально оно не выходило за рамки «домашнего» или «подсобного» промысла в мелком, натуральном крестьянском хозяйстве. В городской экономике в древнейшую эпоху (IX – начало XII в.) добыча рыбы также не играла самостоятельной роли. Можно лишь предполагать, что более интенсивно лов рыбы велся в местах, богатых пригодными для этого водоемами.

Первые шаги к обособлению рыбного промысла делают князья и бояре, организуя в своих вотчинах ловища и рыбные ловли, обслуживавшиеся по преимуществу челядью. Параллельно в городах рост общественного разделения труда, выразившийся в развитии и специализации ремесел, побудил некоторую часть населения приступить к изготовлению и продаже на рынке продуктов питания. Так, в середине – второй половине XII в. появляются на посаде рыбаки-профессионалы. Растущие вширь города постепенно включают в орбиту своего экономического воздействия и ближайшую сельскую округу, где среди прочих возникают поселки рыбаков, частично или полностью порвавших с хлебопашеством и снабжавших городской рынок рыбой. Начальные этапы этого процесса обнаруживаются еще в конце XII в., а в XIV–XV вв. он захватывает и более удаленные от крупных центров районы. Рыболовство даже в ряде случаев оказывается той основой, благодаря которой бывшие сельские поселения превращаются в промысловые деревни, а затем – в ремесленно-торговые рядки.

Новым свидетельством превращения промыслового рыболовства в товарное производство является появление в древнерусских городах на рубеже XIII–XIV вв. скупщиков рыбы – рыбников, рыбных прасолов. Со временем они сосредотачивают в своих руках основную торговлю рыбой так, что даже крупные вотчинники предпочитают покупать ее на рынке, а не получать из своих владений.

К XVI в. складываются три основных типа рыболовства. Во-первых, промысловое рыболовство рыбаков-профессионалов, обладавшее всеми чертами мелкотоварного производства. Они жили как в городах, так и в сельских поселениях, а также в рыбацких слободах, специальных поселках и в рядках, обнаруживавших явную тенденцию к превращению в настоящие города. Эти рыбаки были тесно связаны с рынком, иногда – непосредственно, а иногда через купцов-скупщиков. Во-вторых, рыболовство осуществлялось внутри феодальных вотчин на специально организованных владельческих ловлях. В-третьих, лов рыбы оставался одним из обычных занятий крестьян и горожан в качестве «домашней» отрасли их комплексного хозяйства.