1. НАСИЛИЕ И УГРОЗЫСК.

Даже самая демократическая и наигуманнейшая власть немыслима без насилия, т. е. без систематического и всестороннего принуждения человека государством и обществом. Иногда — мягким и ненавязчивым, куда чаще — грубым, раздражающим, становящимся порой преобладающим методом управления в стране. При тоталитарном же режиме насилие целиком подминает под себя и Личность, и общество, и государство, и даже те самые силовые структуры, которые это насилие осуществляют…

В сегодняшних конкретных условиях уголовный розыск не в состоянии обойтись без применения жёстких, жестоких, а временами — и жесточайших приёмов, методов и способов своей деятельности. Не ищите разрешения на их применение ни в нашем законодательстве, ни в любой из милицейских служебных инструкций.

Государство — лицемерно. Оно з н а е т, что вынуждены мы творить во имя правильно или ложно понятых державных интересов, но оно — не хочет (да и не может, исходя из тех же своих интересов) нас останавливать, затыкая нашей жёсткостью и жестокостью все прорехи в общественном устройстве и несовершенстве человеческой природы…

Если мы попадёмся — та самая государственная машина, которой мы служим, безжалостно растопчет нас, и за ненадобностью выбросит на помойку… Поэтому попадаться — не надо. Хитрозадые менты-начальнички, слепые в некоторых случаях прокуроры и лукавые судьи с п е ц и а л ь н о ловить нас не заинтересованы, разве что мы сами — наследим и «засветимся»… Поэтому первейшая заповедь любого опера: не наследи!

Для начала следует забыть некоторые из основных принципов правосудия:

«Любой считается невиновным до тех пор, пока его вину не докажет суд…

Сотрудник органов обязан вежливо и культурно обращаться с гражданами…

У каждого гражданина есть права на…»

Так вот, на самом деле — нет у вас никаких прав!..

Когда уголовный розыск нечто считает нужным и важным, и когда нет реальных препятствий для осуществления им своих специфических мероприятий, то у ставшего объектом его воздействия гражданина практически не остаётся прав ни на что, включая и собственной жизни (если уж очень не повезёт — то и её отнимут без лишних церемоний!), зато новых обязанностей у него появляется масса.

Вот лишь некоторые из них: «слепо повиноваться», «говорить только правду», «никому не рассказывать про то, что с ним в угрозыске делали», и так далее… И попробуй хоть одну из этих своих обязанностей нарушить!..

 

2. НАЛЁТ НА ПРИТОН

Простейший пример — группа оперов отправляется на притон либо на адрес какой-либо вызвавшей у нас обоснованное подозрение криминальной личности, с целью провести обыск, задержание или арест.

На любое проникновение в жилище нужна санкция прокурора. Лишь в отдельных случаях разрешается делать это и без санкции, позднее уведомив того же прокурора о случившемся. В реальности санкцию мы берём лишь в тех случаях, когда железно уверены в правильности своих подозрений и практической надобности дать позднее юридическое обоснование всех наших действий.

В основном же наша практика такова.

На адреса всевозможно — сомнительного элемента (ранее судимые, наркоманы, пьяницы и тому подобная мразь) — врываться без всяких санкций и последующих уведомлений. Никаких жалоб — не будет. У хозяев таких адресов практически всегда — рыльце в пушку, вот почему эта публика жалоб не пишет. А случись нежданное, и начни прокурор всё-таки напрягать — отбрешемся, нам это недолго. «Была оперативная необходимость, а уведомить прокуратуру позднее — не успели» — вот и весь сказ…

В книжках и кинофильмах рвущиеся на адрес менты долго барабанят кулаками в двери, вопя: «Откройте, милиция!» Фигня, нельзя давать находящимся за дверями время для уничтожения улик, либо для приготовления к вооружённому отпору. Считанные секунды требуются тому же наркоману для спускания маковой соломки или ш и р к и в унитаз, и лишь чуть больше — для приготовления с т в о л а к стрельбе… Если стучать и вежливо представляться — тогда уж на притоны лучше вообще не соваться…

Нет, на адреса мы врываемся внезапно, открыв двери излюбленной домушниками и операми «фомкой», либо сокрушив их с петель могучими ударами плеч или прихваченной с собою кувалды. Влетаем бешеным потоком, стремительно растекаясь по всем комнатам и помещениям..

Главный наш козырь — быстрота и натиск. А ещё — тщательная, отработанная многими поколениями оперов на своём и чужом горьком опыте методика действий в экстремальных условиях. Зафиксировать всех присутствующих на местах, подавить морально зверскими криками и отрывистыми командами типа: «Стоять, милиция!», «Не двигаться, сука!», «Лицом к стене, ладони к затылку, ноги расставить!», «Руки из карманов, быстро!», «Присесть на корточки, живо!», «Лечь на пол!», «Тебе было приказано не двигаться, урод!», и так далее…

Ни в коем случае не давать опомниться, попытаться сориентироваться в ситуации и сбежать, что-либо спрятать или уничтожить, а то и достать оружие, наконец…

В принципе та блатная шантрапа, с которой мы преимущественно имеем дело — не враги себе, и руку на сотрудников милиции не подымут. Учёные, знают — себе дороже!.. Но ведь есть и «отморозки», кровью м е ч е н н ы е беспредельщики, а таким терять абсолютно нечего… Ударит опера п е р о м в живот — и ищи-свищи его потом… Но если и найдут, и накажут — от того зарезанному оперу и его осиротевшей семье — не холодно и ни жарко…

Мы, опера, все без исключения — хотим вернуться к своим семьям живыми, и по возможности — не искалеченными. Вот почему, когда наши команды не исполняются мгновенно (а в 90 % случаев так и есть, — потрясённые нашим внезапным броском через проломленные двери в квартиру, люди остолбенело моргают, никак не торопясь задирать руки вверх, становиться лицом к стене и падать ничком на пол!), то нами молниеносно наносятся «расслабляющие» удары- по почкам, конечностям, в пах, по рёбрам и в солнечное сплетение…

По голове стараемся не бить, и уж тем более никогда не бьём в лицо, оно слишком уязвимо, на нём даже от поверхностных ударов остаются заметные следы: ссадины, синяки, багровые пятна и порезы. А это — не желательно. Доведись в дальнейшем отпустить бедолагу раньше, чем эти следы исчезнут — он тут же снимет побои, накатает квалифицированную жалобу… По лицу граждан бьют только неопытные сосунки, но таких на опасные задержания и не берут, — успеют ещё нахвататься острых впечатлений…

Как правило, оружия на подобные мероприятия мы не берём. В лучшем случае — прихватываем для декорации кого-либо дежурки, в форме и с большущей кобурой на поясе. Кстати — и чтоб за бандюганов из конкурирующей шайки случайно не приняли, спутать немудрено: внезапный визит шайки оруще — дерущихся оперов как две капли воды похож на бандитский налёт, а что назвались ментами и к с и в а м и машут, ну так мало ли кто кем и чем нынче называется и машет!..

Но и голыми руками бить народ — утомительно, лишняя трата калорий, а ведь силы надо беречь для последующих допросов, пьянок и объяснений с руководством… Многие опера пользуются спецсредствами вроде пресловутого «демократизатора», я же предпочитаю вооружиться чем-либо из хозинвентаря или мебели хозяина адреса. Молоток схватил с полки в прихожей, швабру наперевес взял, на худой конец — разбил один из стульев о первую же попавшуюся под руку сволочюгу, и дальше уж начинаю орудовать оставшейся в руке спинкой стула… Хороши для подобных целей и отвинчивающиеся от кухонных табуреток ножки, единственный минус — тратится полминуты на то, чтобы сбегать на кухню и отвинтить ножку. Но зато потом она тебя не подведёт — надёжная и удобная в бою штуковина!.. Приходилось также и сковородкой наводить порядок… кастрюли на голову надевать… однажды на одну наркоманскую харю даже чайник с кипятком опрокинул…

Помню, на адресе одной ш и р я л ь щ и ц ы под горячую руку старикашка попался, горластый такой, седенький, из ещё бодрящихся… Позднее оказалось, что халяве той — пахан он, отец то есть, но тогда я этого не знал. Старик как старик, а заслуженный ли ветеран он с 25-летним «горячим стажем», или недавно освободившийся из мест заключения особо опасный рецидивист со взведённым с т в о л о м за поясом — оно ж на морде не написано, и с ходе этого не определишь… Как вломились — соска та сразу же ручата испуганно задрала, этот же — возбухать начал, возмущаться… Ору ему: «Лечь на пол, козёл!»

А он в нагрудный карман полез, — нехорошее движение, опасное… Я ж не знал, что он всего лишь удостоверение ветерана труда собирается мне продемонстрировать… Ну и вмазал ему превентивно коленом в пузо, а когда сложился он вдвое с жалобным вскриком — ещё и стулом по спине так шарахнул, что спина загудела!.. Грохнулся на заплёванный пол, слезами струится, стонет жалобно: «За что?!. Я всю жизнь честно отработал, а со мною — так… Ты мне в сыновья годишься, щенок!.. По какому праву руку на меня подымаешь?!»

И чего-то сразу же я просёк, что — не бандит он, но некогда было расмусоливать, да и не объяснишь ни хрена — такому… Пнул его в бок ногой так, что покатился он, рычу яростно: «Молчи, педрила, а то хуже будет!» Заткнулся…

Потом — месяц бегал по инстанциям, жалобы строчил, насчёт грубого нарушения своих конституционных прав вякал… Но следов побоев на нём — нет, свидетелей — тоже (дочка — не в счёт, родич, да и она, после убедительной беседы с операми, поддакивать обвинениям отца — не решилась)… Так и заглохло всё…

Жаль старика?.. Жаль, чисто по-человечески. Не повезло ему, оказался не в тот момент и не в том месте… Но чем жаловаться зазря — сообрази лучше: мы ж и «сопротивление сотрудникам органов при исполнении» могли навесить, на старости лет загремел бы за решётку… Оно ему надо?.. А насчёт прав его, так права неотделимы от обязанностей, одна из которых — правильно воспитывать собственных детей… Воспитывай лучше дочурку — ничего б этого и не случилось!..

Понятно, что когда ты — «не при делах», и ничего общего с криминалом не имеешь, то получить кулаком в брюхо для тебя — удовольствие небольшое… Но поймите и меня, опера. Лучше уж я сто раз ударю в неполную силу сто разных людей (среди которых двое-трое обязательно окажутся ни в чём не виновными), чем один раз не выведенный мною из строя бандит пырнёт меня финкой, и затем, скрывшись от погони, и дальше будет грабить, убивать, насиловать…

Моя жестокость — объяснима и оправданна. В ней — своя железная логика. Многие десятки и сотни оперативников в прошлом погибли лишь потому, что этой логике не следовали. Ну а любителям моральных сентенций и красивых словес насчёт гуманизма и священной неприкосновенности человеческой личности — скажу только одно: считаете, что так делать нельзя, и что угрозыск должен работать иначе — милости просим к нам на службу!.. Идите сюда и делайте всё по-своему, а мы, опера со стажем, посмотрим на вас со стороны, поучимся… Покажите нам, ментам — «грубиянам», КАК НАДО… Не на словах — словесно я и сам кому угодно и что угодно вкручу, а — на практике, личным примером…

Так ведь не идёт же к нам на работу никто из них, и ни хрена не показывает… Чистоплюи они, гуманисты наши, куды ж ты… «Работать — ментом?!! Фи!.. За кого вы меня принимаете?!!» Вот одной болтологией вся их забота о человечности и заканчивается…

 

3. БЫСТРОТА И ОТВАГА

Имея численное превосходство, действуем мы резко и решительно, как диктуется обстановкой. Нужно войти на адрес — вломились без предупреждений, яростно сокрушили и подавили всех. Надо кого-то задержать на улице — навалились внезапно, при малейшем намёке на сопротивление — кулаком под дыхало, дубинкой по голове, повалили подножкой, помесили маленько ногами (но чтоб — без следов на теле!)…

Однако далеко не всегда на нашей стороне — численное превосходство. Иногда силы равны, а зачастую опера и уступают бандитам (в численности или в вооружённости), и тогда нам приходится сталкиваться со смертельным риском. И вот тут правило одно: не показывай страх!.. Как бы ни тряслось у тебя в душе, но бандит не должен этого видеть и понимать…

Ты — опер, ты — на работе, за твоей спиной — твоё хоть и подлое, но способное смести любое сопротивление государство, и оно не поймёт, если ты струхнешь… Хуже того, тебя не поймут твои товарищи — опера. Есть масса случаев, когда только от твоего напарника целиком зависит, выберетесь ли вы вдвоём из острой ситуации без потерь, или же вас сейчас порвут, порежут на кусочки и разбросают по окрестным свалкам, на прокорм бродячих собак…Заработаешь репутацию труса — и всё, тогда — лишь немедля увольняться с работы. Никто с тобою на дело больше не пойдёт…

И вот, я, оперуполномоченный, к примеру — заявляюсь с очередной проверкой на притон, но застаю там не одного лишь хозяина-заморыша, как рассчитывал, а ещё и пяток нехороших, м у т н ы х людишек. Исходящую от них опасность улавливаешь кожей, и как-то сразу просекаешь, что у того в кармане — нож, а у этого — что-то типа кастета…

И вот минус ношения при себе табельного оружия: окажись при мне «Макаров» — при первом же обострении ситуации не выдержат нервишки, выхвачу с т в о л, завоплю: «руки вверх!» Хорошо — выхватил, гаркнул, упился секундным чувством собственного превосходства, а что дальше?..

Применять оружие — нельзя, «на каком основании?!», ещё ранишь кого-нибудь, и тюряга — гарантирована. Не стрелять, а просто маячить с т в о л о м — ещё глупее, главное ведь — криминалы прекрасно понимают, что применение оружия тобою в данном случае будет признано неправомерным, и поэтому применить его ты не решишься, пугаешь только… А раз пугаешь — значит, боишься!.. Боишься их ножиков и кастетов… А кто боится — тех и бьют, это — закон жизни.

Применять табельное оружие в подобных ситуациях закон разрешает оперу лишь в случае непосредственного нападения на него, но когда (и если!) бандиты решаются напасть, то стрелять чаще всего оказывается уже поздно.

Вот почему — никакого оружия, и уж тем более никакого страха. На притон иду принципиально — с голыми руками. Изобьют, порежут, убьют — плевать. Ну то есть на самом деле — не плевать, но веду я себя именно так, будто не боюсь никого и ничего, это меня пусть боятся, ведь я — опер!..

Пру танком, в наглую… Спокойно захожу, осматриваюсь, командую: «Покажи, что у тебя в карманах!.. Это — на стол, немедленно!.. Ты что хамишь — по мозгам хочешь?!.» А он по мозгам — не хочет… Сейчас-то они могут сделать со мною что угодно, но что потом сотворят с ними мои кореша?!. А ведь — сотворят, за нами не заржавеет, и не только потому, что за своих друзей опера мстят, и мстят жестоко, но и — чтоб раз и навсегда вколотить в этих и во всех прочих блатарей, внедрить железно в их генную память: опер — личность неприкосновенная, опера — не трогать, кто опера замочил — тот не только себя под ответный удар подставил, но и всё кодло!.. Гнида он, подведший свой же бандитский коллектив, удавить его без лишних базаров, а труп — м у с а р к е подкинуть… Типа: смотрите, мы сами уж и покарали вашего обидчика…

Но это — ещё не полная гарантия моей безопасности, а полная — в том, чтобы плечи мои голова украшала, а не ночной горшок… Должен постоянно секти я окружающую ситуацию, и вовремя реагировать на все изменения в ней… Вижу, что дело пахнет керосином, и вроде бы меня собираются сейчас уработать — не жду похоронного марша, всегда нападаю первым. Вначале — определяю, кто в противостоящей мне компашке главарь, организационное ядро, идейный вдохновитель и подстрекатель, так сказать, и — гашу первым именно его. Жёстко гашу, чтобы не встал в ближайшие полчаса. Техника и тактика нанесения внезапных ударов отрабатывается заранее, всё делается чётко и продуманно.

Начинать лучше всего — с чего-нибудь доброжелательного, типа: «Кажись, ты тут — единственный правильный пацан…», — и сразу же, без малейшей паузы, бить по глазам!.. Ошарашил, тут же ухватил за волосы, и с размаху о стену или дерево — бац!.. Всё, в отключке он, остальные — пялятся остолбенело, а я им, весело скалясь: «Ну что, козлы, ещё кто-нибудь хочет?!.» А чего хотеть-то, один хотельщик — эвон, валяется с раскроенной черепушкой… (Объяснить позднее проломленную голову куда проще, чем простреленное плечо или ногу, «он случайно споткнулся, упал и ударился головою, я пытался его поддержать, но — не успел…». Закрытые в РОВД дружки «неудачно упавшего» всё подтвердят, и пусть попробуют не подтвердить!.. Даже и прокуратура цепляться не станет, увидев по материалам дела соотношение сил: один безоружный опер против 5–6 вооружённых холодным оружием блатарей… А начальство ещё и похвалит: «Ловко ты их… Молодец!..»).

Но это — лишь одна из схем поведения. Вообще же их может быть много. Если в одних ситуациях отступать нельзя ни в коем случае, лучше уж пусть мочат тебя, то в других — прояви гибкость, удались на более укреплённую позицию… Заупрямься сейчас — пострадаешь без всякой пользы для дела, а так — выйдешь из-под удара, и чуть позже, вернувшись усиленным коллегами вариантом, нанесёшь ответный сокрушающий удар!..

Однажды, помню, встретил я на улице кучку юнцов. Силушка глупая в них бурлит, гормоны изнутри подпирают, узнав про моё ментовское звание — прогудели беззаботно: «Да п-шёл ты, лягаш!..» Так-так… Начни возникать я, намекать на репрессии — побили бы… Малолетки же, мозгов — с горошину, живут только сегодняшним, про последствия не беспокоятся… Но и спускать было нельзя — оборзеют Позднее, заматерев, больших бед могут натворить… Отступил культурно, не теряя лицо: «Чтоб завтра в два пришли в Заводской РОВД, комната 412, вызываю всех для профилактической беседы!.. Не опаздывать!..» В ответ — гогот: «Да пошёл ты!..» Они думали, что дурак я, и впрямь надеюсь их в своей 412-й комнате когда-либо увидеть… Дураков — не боятся, их презирают и жалеют снисходительно… Так побили бы они меня как сидорову козу, месяц в реанимации — удовольствие для гурманов, а так — ушёл лишь слегка оплёванным, но — неповреждённым…

Ребята ещё и косячок с д р а п о м не успели скурнуть, посмеиваясь над придурковатым м у с о р к о м, как к ним сзади подкатил «уазик» с мигалками, вызванный мною по телефону. Оттуда выскочили мои коллеги с дубинками, а из-за угла тотчас вывернулся и я, улыбающийся:: «Ну что, дитятки, потолкуем?..»

И — потолковали… Сперва — тут же, на улице, потом — в обещанном им давеча 412-м кабинете… Зря они так ржали, между прочим. Ещё долго та комната будет вспоминаться ими с холодной дрожью!.. Сердитый опер — зрелище не для слабонервных…С трудными подростками нужно вести воспитательную работу, и я воспитываю их — долго, страстно, нежно… Но — без следов!..

 

4. «…ПОГИБ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ…»

Серьёзным бойцам опер угро — не противник. Мы в основном — мастера по битью, а не по дракам, для силовых акций у нас — ОМОН. Ребята там — плотные, быстрые, в масках и с автоматами, любую команду исполнят без сомнений… Отвечать им в любом случае не придётся, натвори они несусветку — за всё ответят те, кто отдал им приказ… Скажут такому лбом бронированные двери проломить — проломит, велят под пули во весь рост пойти — пойдёт… Таким орлам и укреплённую вражескую позицию с ходу штурмовать не слабо, и колонну беззащитных женщин и стариков разогнать — всё по барабану!.. Я не хочу таким быть, от постоянных встрясок и стычек разболтавшиеся мозги потихонечку выплёскиваются из ноздрей и ушей, но в бесстрашии и личной отваге равных им в милиции — нет.

Умный — всегда побаивается, он умеет считать варианты, и в любой критической ситуации пытается нащупать наименее опасный и наиболее выгодный лично для себя выход. У туповато-вышколенного же нет никаких вариантов, кроме одного: приказ получен — вперёд и с песней!.. А убьют — ну и хрен с ним, главное — чтобы командир остался доволен!..

Ну а мы, опера, труса — не празднуем, но и на рожон не лезем, ну его…

Забежавший в дом гопник обрез в форточку выставил, а мы что — должны под огнём к нему подбираться?!. Да идите вы лесом!.. Лучше посидим в укрытии, за деревом потолще, или в уютной глубокой канаве. Подождём, чего он дальше творить будет. Деться ему некуда, посидит — поразмыслит, да и сдастся на милость ментовскую, а не сдастся, пойдёт на прорыв — внезапно кинемся под ноги с разных сторон, повалим, затопчем кучею… Но если и не получится, если сумеет отбиться и уйти от погони — не беда, изловим позже. Вычислим, куда он мог залечь на дно, и нагрянем внезапно, — не успеет и за обрез схватиться… Тогда-то с ним и пообщаемся!…Но случись и самое невероятное, сумей он вообще ускользнуть и смыться из района — ну и что?.. Скольких этих бандитов уж повязали и «закрыли» на долгие и вполне заслуженные ими сроки, и если парочке-другой удастся судьбы этой избежать, остаться безнаказанным — никакой трагедии лично я в этом не вижу. Так сто тысяч бандитов по нашей стране разгуливает, а так — сто тысяч и ещё двое-четверо, вот и вся разница. И лучше уж двумя пойманными преступниками на Земле будет меньше, чем одним убитым опером — больше.

Мне ведь тоже жить хочется, и из моих товарищей никто на тот свет — не торопится!..

А если начальство со мною несогласно, и требует, чтобы я отдал жизнь в борьбе с преступностью, то пусть сперва само идёт под бандитские пули и сдыхает под ними!.. Их мясистыми руководящими задницами только личный состав от бандитских с т в о л о в и заслонять… Станьте примером бесстрашия для подчинённых, господа командиры, не всё же вам нас под удары подставлять!..

…При правильной организации дела риск жизни и здоровью опера — не очень велик. Это только в фильмах менты не выходят из перестрелок и потасовок, реальная же действительность — буднична, прозаична и даже скучновата…

Но хоть и не так чтобы часто, однако же и достаточно регулярно сообщают: «…сотрудник милиции тяжело ранен…», или: «…сотрудник милиции погиб при исполнении…» Выплатить мало-мальски приличную сумму компенсации семьям погибших держава жилится, урезывает сумму до минимума. Да и ту выплачивает со скрипом и позорным кривлянием, словно подачку кидает… И чтоб хоть морально как-то доплатить к тем копейкам — начальство через организованные пресс-службой УВД статеечки изображает всех без исключения погибших сотрудников милиции как беззаветных героев — «гвардейцев», сражающихся-де с преступностью как сказочные витязи и павших в схватке с превосходящими силами Зла… На самом деле никакие они не герои, а такие же нормальные мужики, как и все.

Никаким героизмом сплошь и рядом там и не пахнет, а гибнет наш брат-мент по собственной глупости, безалаберности, неосторожности… Скажем, при обыске задержанного дал маху, поленился ошмонать как следует, в результате, в ходе дальнейшего допроса, тот вдруг выхватил пистолет, и в упор выстрелил раззяве в голову. Хорошо — напарник погибшего не растерялся, бросился на стрелявшего и после ожесточённой борьбы скрутил его…

Что самое смешное: с точки зрения руководства, героем окажется не тот, кто обезоружил убийцу, а тот, кто своей преступной промашкой позволил застрелить себя, и поставил тем самым под удар и своего товарища…Это о нём, бездарно погибшем, затрубят газетные заголовки: «Подвиг опера!» и «Герои среди нас!» Мёртвых похвала не испортит, потому и похвалит их начальство от всей души… Выживших же — заставит долго и нудно отписываться: как это могли они уцелеть и выжить в тот самый момент, когда буквально рядом, на их глазах, геройски гиб их сослуживец?!.

Да ладно начальство, не впервой перед ним отмазываться, но как молчаливым вдовам и детишкам в глаза смотреть?.. Они-то ситуации не понимают, и думают, что раз их кормилец погиб, а я, рядом с ним находившийся, жив-здоров и цвету как пион, то либо курва я редкостная, либо они в жизни чего-то недопонимают… Ничё… Пусть лучше скотом меня считают, чем осмелюсь в глаза сказать им правду: лопухнулся их муженёк-батяня как последнее чмо, и ладно — только своею жизнью заплатил за эту ошибку, а могли ведь по его вине и другие погибнуть…

Меня тоже завтра могут убить.

И вполне возможно, что откину копыта я по-глупому, бессмысленно и бесполезно, как и многие в этом мире… Так вот, каким бы хреном собачьим и валетным педрилой при жизни начальство меня не склоняло, и сколь по-тупому ни дал бы я замочить себя какой-либо бандитской харе, но если состоял я «при исполнении», то и про меня отцы-командиры громко заявят: «Он был одним из достойнейших!»

На мои относительно пышные похороны притащится сам начальник горУВД. При жизни-то он меня в упор не замечал, «подумаешь, какой-то старлей!», а сейчас — по бумажке скороговоркой зачитает про безмерное уважение и глубокое горе, и руку моей осиротевшей супруге будет долго жать, воскликнув со слезой: «Самых лучших теряю!»

Гм… Покойников наша вонючая Система уважает куда больше, чем живых!.. И в этом — своя потаённая справедливость: у каждого есть возможность выбиться в «уважаемые», подставив лоб под дурацкую пулю. Кто совсем молод и зелен — тот и не боится, готов рисковать поминутно, а по мне — так лучше уж быть живым «штопанным гондоном», чем павшим смертью героя и похороненным за казённый счёт!..

Героизм — это не по моей части. Я боюсь, я часто страшусь и того, что со мною на службе происходит, и тех, с кем мне приходится сталкиваться и противоборствовать.

Но у каждой профессии — свои обязательства. Если я — опер, то — прячь неизбежные страхи в карман, и действуй так, будто мне сам чёрт не брат. Пусть назавтра меня трясёт и колотит от запоздалой испуганности, но сегодня, сейчас — никакого бледного лица и предательски трясущихся рук.

Говорить — уверенно, смотреть — спокойно и твёрдо, стоящие рядом коллеги не должны ощущать моих подлинных эмоций, и тем более не должен чувствовать моего страха взятый в обработку урка.

«Ты кому пером угрожаешь, хреносос вонючий?! Нож на землю, падаль, иначе уроем!..» Он и бросает, он меня боится, я для него — сила, которую не одолеть. И никогда не узнать ему, что я боюсь его в сто раз больше!..

Долго потом будет преследовать меня в ночных кошмарах нацеленное в моё сердце змеиное жало бандитской финки, ведь дрогни я хоть на миг, и — всё, финал, конец всему!.. Бывал я в морге бесчисленное количество раз, да и по жизни покойников насмотрелся, нетрудно представить себя — вспоротым, с вывалившейся наружу требухой, с перекошенным в агонии лицом… Помните, как в «Гамлете»: ужас, ужас, ужас!.. Так что тот театральный ужас — в сравнении с этим ужасом реальной жизни!.

 

5. ДВА РИСКОВЫХ СЛУЧАЙ

Скольких опасных бандюганов довелось укротить и взять за шкирку одиночкой или в группе, а вот наибольшему риску я, пожалуй, подвёргся однажды поздним вечером, уже во внеслужебное время, когда возвращался с работы домой.

Трамвая не было, ждать не хотелось, и я пошёл пешком. Что-то мы в тот вечер отмечали, — то ли звёздочку внеочередную одного из коллег, то ли резонансную мокруху удалось в два дня раскрыть, а может — просто лишних пол-ящика «пузырей» нашлось, и ребята решили их оприходовать… Не помню точно, но нагрузился я прилично, шёл с «качкой», ещё и под нос что-то бормотал…

Дело было зимой, на мне были шапке и меховая куртка. Мимо проходила кампания из трёх парней и тёлки. Я и глазом не успел моргнуть, как они сорвали с меня шапку, и с гоготом потопали дальше. Понятно, что завёлся я с полуоборота… Я же — опер, матёрые рецидивисты передо мною трепещут, а тут — шмакодявки!.. Побежал следом, разорался, ввязался в драку… Голова хмельная, ситуацию просчитал плохо, выбрал не лучший вариант контрдействий…

Надо было г р у з и т ь их беседой: «Я — сотрудник правоохранительных органов, вот мои документы, верните мою норку, и мы разойдёмся по-хорошему…» Вместо этого я первым пошёл на силовой контакт в ситуации, когда силовое преимущество заведомо было на стороне противника. Это было ошибкой. Нет, шапку свою я вырвал, пару минут мы помутузили друг дружку, потом я сказал себе: «А чего я с ними вожусь, если своё личное имущество уже вернул обратно?..» Повернулся и побежал…

Догнали, — пьяненького-то… Повалили и долго били ногами, пыряли ножом с коротким лезвием… Куртку оно пробивало, но глубоких ран на теле не давало, только поверхностные порезы… Очнулся через полчаса: побитый, голова разбита, почки — отбиты, куртки и шапки — нет… Встал, сперва — на четвереньки, потом с третьей попытки — на ноги, и поплёлся домой… Пришлось отлежаться недельку…

Сообщил о случившемся в райотдел (не говорил только, что — был в дымину, но это каждый и так понимал). Ребята потом дважды устраивали в том районе дикий кипеж: наезжали всей районной уголовкой, хватали всех подозрительных и волокли в РОВД, на разборку и опознание.

Никого из задержанных мне опознать не удалось, кто вёл себя вызывающе — тех колошматили, но потом всех отпускали… (Кстати, в сводку это происшествие не включалось. Я ж не ирод, чтобы лишним «висяком» отчётность портить!) Уроки из той истории я извлёк, и по пьяной лавочке за обидчиками больше не гоняюсь, когда домой ползу «на бровях». Знаю, что если вести себя тихонечко, то ничего плохого со мною не случится…

Но всё равно, где-то через год залетел я в сходную историю, только финал оказался иным… Было это как раз в день милиции. Наотмечались мы до рыгачки, а мне ещё и ботинки утеплённые подарили…

Короче, опять-таки возвращаюсь домой ну совершенно «никаким». Пришлось даже такси взять, потому как ноги совсем не слушались, и несли непонятно куда… В машине протрезвел немножко, даже показалось — совсем хмель выветрился, хоть возвращайся и по новой — за стол… А перед моим домом пустырь тянется, от дороги до дома метров триста. По пустырю можно было и в машине доехать, но меня вдруг заела жаба, дескать: я и так растратился, а тут ещё и двух шагов без такси не сделаю?!. Такси отпустил на дороге, и зашагал через пустырь домой пешочком.

Иду, гребу ногами… Сперва освещено было, потом — сплошная темень… И в этой темноте выворачивают прямо на меня трое, с неласковыми голосами, и пока что просят закурить. Всё как обычно, ничего нового, будь это не со мною — только усмехнулся б такой банальщине… Ответил угрюмо: «Не курю!» Хмыкнули они. «Сейчас проверим!» — говорит один, высокий такой, шагнул ко мне, зараза, и схватил обеими руками так, что я и пальцем пошевелить не мог, крепко стиснув, а двое других по моим карманам зашарили. Выудили пачку сигарет, отняли свёрток с ботинками, которые я в руке нёс…

Я хоть и выпивши был, но поступил правильно: не стал орать, оскорблять их, и тем более — звать на помощь. Тогда они тотчас мне вломили бы, да и раздели б до исподнего… «Вот у тебя пачка в кармане оказалась, нераспечатанная, нехорошо врать — накажем!» — сулят зловеще.

«Ребята, — говорю как можно спокойнее, — я работаю в милиции, сегодня — мы свой праздник отмечали, теперь вот — возвращаюсь домой… Вы можете отнять у меня эти сигареты, можете даже кошелёк с мелочью забрать, больше у меня всё равно ничего нет…Но потом… Я не угрожаю, я просто предупреждаю… Потом я вас обязательно найду!»

Задумались они… Слышу — обратно мне в руки мои ботинки суют. Высокий отпустил меня и говорит: «Двигай вперёд и не оглядывайся!» Я и пошёл. Вёл себя правильно, и в оконцовке лишился только пачки сигарет. А при другом раскладе в точно такой же ситуации мог бы и жизни лишиться!..

 

6. НАЕДИНЕ С СОВЕСТЬЮ

..Казаться смелым проще, когда ты — в коллективе и на виду, тогда выбор невелик: либо ты со всеми и побеждаешь, либо празднуешь труса — и пишешь заявление: «по собственному»… Но нередки случаи, когда в непростой ситуации ты остаёшься наедине с совестью, со своим пониманием чувства долга и справедливости… Тогда сделать правильный выбор ох как сложнее!..

Допустим, иду я на работу или с работы. Район хоть — и мой, Заводской, но «территория» — не моя, не я здесь на «земле» оперюсь, не здесь моя зона ответственности…

И вот — вижу, как кто-то кого-то грабит, или бьёт, или убивает даже, а вокруг — либо совсем никого нет, либо людей — полно, но они по обыкновению спешат мимо, оно им надо — чужое горе?!. У нас ведь люди такие: пока их самих петух не клюнет — они и не почешутся…

…А я и сам такой!.. Но помимо к этому я ещё и мент, а значит — должен, обязан и всё такое… Хотя первое моё побуждение в таких случаях — смыться поскорее и подальше, особенно когда ясно видишь, что преимущество не на моей стороне, и вмешиваться в происходящее — попросту опасно, могут и пришить, сгину непонятно зачем… Будь район не моим — я так и сделал бы, ноги в руки — и ходу, потом позвонил бы из ближайшего автомата по 0–2 и изменённым голосом сообщил про происходящее, пусть присылают патрульно-постовой экипаж, их там двое, при рации и при оружии, им — легче… Но если район всё же мой (то есть каждый «висяк» здесь отражается на нашей общей отчётности), и если ситуация требует быстрого реагирования (скажем, грабитель машет острым ножиком у горла женщины, и по всему видать, что не доживёт она до приезда ПеПеэСников), то не могу я убежать, не имею морального права.

И хотел бы, но — НЕ МОГУ…

Короче, начинаю неуверенной походкой приближаться к месту событий. Что характерно, действую совсем не так, как орудуют в фильмах мои киношные прототипы. К с и в у не достаю, «Милиция! Вы окружены! Сопротивление бесполезно!» — не кричу, это и глупо, и смертельно опасно… Пистолет в такой ситуации помог бы больше, но нет при мне пистолета. Да и, как говорилось мною неоднократно, его применение решает проблему за счёт того, что создает порой другую, не менее острую проблему — очень трудно потом будет доказать, что табельное оружие применялось правомерно…

И вот уже я рядом с увлечённо гопничающим громилой. Он быстро оглядывается на звуки неуверенных шагов. Мою физиономию озаряет противная ухмылочка приблатнённой «шестёрки». Дескать: «Все в порядке, братан, я — свой в полированную доску!.. Бери меня в долю, не пожалеешь!» И опера, и уркаганы смотрятся внешне одинаково, с плюгавцой (на то и даются нам к с и в ы, чтобы в случае необходимости нас можно было различить), но он осторожничает, на ухмылочку мою отвечает хмуростью, цедит сквозь зубы: «Чего тебе, пацан?..» А по мне, так пусть хоть малышом кличут, лишь бы п е р о м по горлу не черканули, и в ментовстве не заподозрили… Поэтому, ни капельки не обидевшись на фамильярность, лыблюсь дебильно: «Гоша, ты?!. Давно о т к и н у л с я «от хозяина»?.. Подожди, сейчас мы эту козу на пару ушарашим!.. Держи её за горло, а я за ноги подержу…»

Громила презрительно кривится: «Какой я тебе Гоша?!. Вали отсюда, фраерок, без сопливых обойдёмся!..» Ага, смекаю, он уже молча принял меня в ряды «своих», но просто не хочет делиться, потому и гонит, хоть уже и не опасается, это — хорошо…

Тут подвергавшаяся грабежу гражданочка очень кстати начинает трепыхаться, и гопник поворачивается к ней для продолжения своей акции, тем самым неосторожно показав мне спину. На секундочку перестал обращать на меня внимание, а мне большего и не надо. Чуть раньше подобранным с земли камнем изо всей силы бью его по доверчиво подставленному затылку!.. (Бить в подобных случаях надо в полную силу, не жалеючи, чтоб он не мог быстро очухаться. Если и перестараюсь, убью его наповал — не беда, позднее можно будет сказать, что в схватке он, падая, сильно ударился виском о валяющийся на земле камень…)

Икнув от удивления, бандит валится на землю. Я нервно смеюсь, аккуратно стираю с камня свои отпечатки пальцев, закуриваю, искоса оглядываюсь на пялящихся на меня с разных сторон А вот и вызванный кем-то патрульный «уазик» появляется… Занавес…

Если бандитов несколько, то я и не подкрадываюсь к ним, ну его, чем от них дальше — тем больше у меня шансов вернуться домой живым и здоровым.

Самое правильное — организовать на коллективный отпор преступности случайно проходящих мимо граждан. Трудно это, твердокаменный наш народец в упор не замечает чужих неприятностей, но есть у него и другая, чертовски полезная для меня именно в данной ситуации черта: по натуре наш человек — баран, и подвержен чужому влиянию…

И вот я начинаю топтаться на одном месте, подпрыгивать, привлекая к себе внимание, вопить жалобно: «Товарищи, помогите, Бога ради — жену избивают!.. Друг, ты ж мужчина — подмогни, там бьют женщину, беременную, на 4-й неделе!.. Отец, будь другом, помоги отогнать тех козлов!..»

Один, лишь ускорив шаг, пробежал мимо меня… второй… третий… (Я никому не судья, но запомню их лица, и если столкнёт меня жизнь когда-нибудь с ними ещё раз — ох и наплачется эта сволота!)… Но четвёртый — остановился заинтересованно, шестой посочувствовал и ломик с земли поднял, к ним присоединились девятый с десятым, курсанты военного училища, их я вооружил увесистыми палками, сам выхватил перочинный ножик, и вместе мы непобедимой армадой двинулись на бандформирование…

Где моё место как командира — впереди?.. О нет, ни в коем разе, умный вождь в опасную минуту всегда держится сзади, за спинами своих воинов, оттуда обзор лучше, да и убежать сподручнее, открой вдруг бандиты огонь по приближающимся или накинься на них с финками наголо… Поэтому бросился-то я вперёд вместе со всеми, но потом споткнулся… отстал случайно… В общем, моё место — в задних рядах. Бегу последним и покрикиваю ободряюще: «За мной!.. Вали их, ребята!..»

И ещё… До самого последнего момента, пока бандитов не повяжут, не сообщай никому, что ты — из милиции. Если скажешь — хана, Ментов — не любят, и помогать им никто не станет (ну разве что в толпе окажется ещё один мент). Самое большее — услышишь совет: «Раз ты — мент, то сам с бандитами и воюй, тебе за это зарплату платят!»

Ох и народец… Я иногда думаю: это люди у нас — хреновые, потому что жизнь — т а к а я, или наша жизнь — т а к а я, потому что люди — с дерьмовцой?..

 

7. НЕОБХОДИМОСТЬ ПЫТОК

Кто бесстрашен и могуч — не идёт на работу в угрозыск, во всяком случае в нашем РОВД я таких не видел. Бесстрашные и могучие идут в спортсмены, каскадёры, киллеры, телохранители, разведчики, наконец… А в угро трудятся самые обыкновенные люди с привычным набором слабостей и недостатков, один из которых — трусость.

Криминалитет в целом — это скопище злых, жестоких и опасных людей.

В общении с ними мы испытываем такой же страх, как и каждый мирный обыватель. Но у обывателя есть возможность общаться с преступниками как можно реже, а у нас такой возможности нет. В регулярном общении с бандитами — наша работа, Государство швыряет нас на борьбу с ними, не обеспечив должным образом законодательно, материально и морально, мы чувствуем себя под постоянным прицелом, но — работаем, вынуждены работать…

И чтобы преодолеть свой ужас и выполнить поставленные перед нами цели — стремимся внушить ответный ужас своим противникам. Пусть знают, что мы — ещё более злы, жестоки и опасны, чем они!.. Некоторых из них это напугает и заставит отказаться от преступных умыслов, другие станут осмотрительнее, и не пойдут на какие-либо чрезмерные жестокости, памятуя про ответные меры, а третьи… Те, решившись буквально на всё, хоть на мента руку не подымут, зная: мы не простим, и кара будет ужасной!..

Поговорим о применении пыток в милицейской практике.

Истязать и мучать (физически и морально) допрашиваемых категорически запрещено всеми законами и инструкциями. Чуть ли не на каждом совещании — заседании начальство неутомимо напоминает: «Чтобы бить кого-то — это ни-ни!», но тут же, буквально через запятую, орёт надсадно: «Почему раскрываемость преступлений в текущем месяце снизилась?! Объективные причины?.. В задницу ваши отмазки!.. Работать надо, а не собственный хрен от безделья сосать!.. Ищите улики, работайте со свидетелями, плотненько опекайте подозреваемых… Мне не нужны оправдания, мне нужен только результат, и чтобы результат — был, ясно?!.»

Куда уж ясней…Начальство прекрасно понимает, что при точном исполнении законов и инструкций результата — не будет. А нужен — только он, в виде конкретной цифры в отчётности. Ну и, естественно, надо и реально сдерживать преступность в определённых границах!.. Вот почему начальники молчаливо разрешают нам делать всё то, что они же безоговорочно запрещают на словах…

Разумеется, истязать и мучать попавшего в наши дружеские объятия гражданина мы можем безнаказанно лишь при соблюдении некоторых, нигде не зафиксированных, но чётко осознаваемых всеми, требований.

Первое — не проси и не жди санкций на изуверства от вожаков стаи, то бишь от хитромудрых отцов — командиров, — ни один находящийся в здравом уме начальник никогда не скажет мне: «Избить такого-то!», ни Боже мой!.. Нет, мне лишь настойчиво порекомендуют получить признания от гражданина такого-то в такие-то (обычно — очень сжатые) сроки, а как я их получу — это мои проблемы… Если смогу вежливо и культурно убедить допрашиваемого, что нет у него иного выхода, как дать чистосердечные (то есть — нужные мне) показания — хорошо, в руках опытного и грамотного опера огромный массив собранных улик и доказательств в соединении с глубинным пониманием человеческой психологии и умением использовать в требуемую сторону её особенностей — само по себе грозное оружие, способное пробить и много эшелонированную оборону… Да только откуда взяться у меня такой опытности, грамотности и осмотрительности, если в предыдущие годы все мало-мальски квалифицированные кадры из милиции разбежались ввиду маленькой зарплаты и задвинутости органов внутренних дел государством и обществом себе в задницу… Кто в коммерческие структуры подался, кто — в криминал, а остались в основном лишь те, кто по тупости и ограниченности кругозора нигде больше не смог сыскать себе тёплого местечка. Так у кого прикажете учиться мне, волей судьбы и случая пришедшего на освободившееся место?.. Не у кого набираться ума — разума, только на собственных ошибках и просчётах учиться и приходится, а пока не научился — будь уж так любезен, подменяй опытность — жестокостью, знания — беспощадностью, интуицию — свирепой напористостью, авторитет классного профессионала — репутацией садиста — зверюги, о котором бандиты (пусть и с некоторым преувеличением) всполошено шушукаются: «У Петьки на допросе молчать нельзя, он же, сучяра, запросто и до смерти заколотит!»

Второе — жестокость применяемых опером мер должна соответствовать тяжести расследуемых преступлений и оправдываться ею, а также оправдываться полученными в оконцовке результатами. А если ты готов, скажем, битых три часа месить руками и ногами какого-нибудь небрито — ободранного бомжа — с и н я к а лишь для того, чтоб он сознался в похищении палки копчённой колбасы у базарной торговки, то не опер ты, а дурак.

Напористых болванов в угрозыске не любят, и долго здесь — не держат, таким самое место в ОМОНе, на худой конец — в патрульно-постовой службе… И если ты всех бьёшь, но чистосердечных показаний работающему в связке с тобою следаку не обеспечиваешь, то тогда и вовсе — окончательный кретин, пальцем деланный и через задний проход рождённый.

На каждой оперативке начальник угрозыска радостно будет тебе об этом напоминать, а если ещё и кто-то жалобу на тебя догадается накатать, тогда — попрут из органов с треском, и с превеликим удовольствием…

Лично мне не нравится избивать и мучить находящихся в моей власти беззащитных людей.

И абсолютному большинству оперов — поверьте мне на слово! — тоже это не доставляет ни малейшего удовольствия… Разумеется, есть среди нас определённый процент людей с патологической психикой, им нравится терзать и пытать, вид чужих страданий их возбуждает, от этого они впадают в своеобразный кайф и чуть ли не балдеют над каждым уродуемым ими телом… Но удельный вес врождённых садистов в милиции ничуть не выше, чем, скажем, в спорте, в журналистике, в той же педагогике…

И все остальные мои товарищи смотрят на причиняемую нами вынужденно «клиентам» физическую боль и моральные мучения лишь как на один из необходимых инструментов воздействия на них в интересах правосудия.

Кто-то скажет: «Какое же оно ПРАВОсудие при таких неПРАВОвых инструментах?!» Но других у нас просто нет, уж не взыщите…

Не я делал этот мир таким, каков он есть, и не мне его менять. Сумеете построить где-нибудь новый мир, без зла и жестокости — позовите меня, я с удовольствием там поселюсь… А пока реальность остаётся прежней, пока действуют установленные не нами правила игры, — я вынужден либо играть по ним, либо — уйти. Но уходить некуда, по большому счету везде одно и то же…

Я — крошечный винтик в огромном державном механизме. Не нравится вам этот винтик, да и весь механизм в целом — отлично, сломайте его и создайте другой. Но совсем без государства, каким злобным и несовершенным оно б ни было — нельзя, иначе — хаос и анархия. И пока прежний государственный механизм не сломан и продолжает функционировать, — я, его составная часть, должен исправно осуществлять свои функции. Вместо меня может быть кто угодно, но и он тоже будет обязан соответствовать своим функциям, иначе в общем механизме начнутся сбои, а в стране и в обществе — безвластие и смута…

 

8. НЕ КАЖДОГО И ПОСАДИШЬ,,

Обыватель убеждён, что милиция, ради возможности объявить то или иное преступление раскрытым, готова схватить первого попавшегося ей на глаза, абсолютно невиновного человека, зверскими побоями заставить его сознаться в злодеянии — и дело в шляпе!.. О, если бы так, если б и впрямь — первого попавшегося… Тогда моя родная тёща Анна Илларионовна давно бы махала топором где-нибудь на лесоповале, отдуваясь своей персоной за все совершённые в радиусе ста километров от неё тяжкие преступления…

Но нет, тёща моя всё ещё не только остаётся на свободе, но и рискует даже дважды в году (в дни рождения дочери и внучонка) появляться в моём доме безнаказанно — это о многом говорит!..

И, в частности, это говорит о том, что в подавляющем большинстве случаев мнимые признания лже-преступников нашему руководству НЕ НУЖНЫ. Всё равно на суде они от этих признаний отрекутся, посадив следака с опером и весь РОВД в придачу в дерьмо по уши…

Чтобы этого не случилось, — кроме «сознанки», которая в принципе может быть и самооговором, представленное в суд законченным уголовное дело должно содержать набор свидетельских показаний и вещественных доказательств того, что преступление совершено именно обвиняемым в нём лицом, а не кем-либо ещё. Тогда и откажись бандит от признаний — на основе одних только прямых и косвенных улик суд с чистой совестью отправит его на тюремные нары… Понятно, что при большом желании улики тоже можно сфабриковать, но дело это хлопотное, требующее значительных усилий и квалификации. И, к примеру, мне, рядовому районному оперу, гораздо проще настоящего злодея найти, чем пытаться (с огромным риском лично для себя) упечь за решётку невиновного…

Не забывайте также, что в нынешних условиях опытный адвокат оказывается в состоянии развалить даже самую, казалось бы, железобетонную систему улик и доказательств вины подзащитного, что уж тогда о выдуманных, высосанных из пальца обвинениях говорить…

И про низкую зарплату нашего судейства вспомните… Совсем оголодала Фемида, матёрых мерзавцев готова уж за денежку на волю отпускать (всем известная в нашем городе такса: две тысячи долларов за каждый скинутый со срока в приговоре год заключения)… По полной строгости чтоб тебя осудили — это ты должен быть ну уж совсем безденежным… Но тем более при таком раскладе в судебных делах у них всё должно быть в полном ажуре на случай возможных проверок, а то потом проверяльщики удивятся: «Там вы непонятно почему освободили такого-то, а тут — осудили человека на основании такой херни!»

Так что скажите спасибо продажности наших судейских, — 37-й год нынче в принципе невозможен, во всяком случае для людей состоятельных. Кого из них нынче ни отдай под суд, хоть за подрыв государства и измену Отечеству, а через пару месяцев — вновь будет гулять на свободе, оправданный полностью… (Исключения из этого правила так редки, что и упоминать их смешно, и касаются они только тех, кто ухитрился встать поперёк Верховной Власти). А чтобы случайно кого-нибудь из них не расстреляли раньше, чем друзья-подельники его выкупят и отмажут, — заодно и смертную казнь в стране отменили… Душевное спасибо вам за это от всех прочих бандитов, господа!..

 

9. ТЕХНОЛОГИЯ ПЫТОК

Итак, на одном из этапов работы опер приходит к выводу, что без применения мер физического воздействия к допрашиваемому не обойтись.

Каких-то общих правил и рекомендаций тут нет. Каждая ситуация и каждый человек должны глубинно чувствоваться. Надо чётко понимать, когда пытать арестанта можно, нужно и полезно, а когда — нельзя, бессмысленно и даже вредно для дела…

Эффективен этот метод лишь тогда, когда «клиент» — слабоволен и морально нестоек, а опер уверен не только в том, что тот действительно — «при делах», но и что существуют некие вещественные доказательства его вины, которые тот сам должен рассказать и объяснить. Ну а поскольку добровольно садиться в тюрягу (как ни странно!) никто особо не желает, то «клиента» надо убедить… Внушить ему… Сломить его глупое и никому не нужное упрямство… Я понятно излагаю?..

…В технологии пыток ментовская фантазия ничего нового не придумала. Да и зачем, если старое и многократно проверенное жизнью себя вполне оправдывают… Перечислю кое-что из общеизвестного.

Парашют — поднимают за руки-ноги и плашмя кидают на пол. Следов на теле — ни малейших, а ощущения — как у отбивной котлеты.

Слоник — классика жанра, любимая тема страшилок для журналистов: надевают на голову допрашиваемому противогаз, и на пару минут зажимают трубку, — у того, задыхающегося, глаза лезут на лоб, когда до полного амбрэ остаётся всего — ничего, — отпускают трубку, дают отдышаться, и — по новой… Недостаток метода: кто сердцем слаб — может задохнуться, слишком трудно контролировать течение процесса и вовремя останавливаться, не перейдя критическую точку… (Учтите: в пытках мы ж всё-таки не асы, — практики маловато, и не на ком ежедневными тренировками оттачивать мастерство).

Марьванна, оно же Попугай — сковывают руки наручниками, просовывают голову между колен и сковывают ноги наручниками, образовавшееся таким образом своеобразное «колесо» вешают на палку, положенную на два стола или стула, и начинают крутить его, поколачивая…

Ну и — просто побои, без прибамбас. Бьют в пах и по почкам, в солнечное сплетение и под ребро, шмалят резиновой палкой по суставам и по пяткам… Пятки — идеальное место для ударов, ибо на них практически не остаётся следов. В то же время место это — чувствительное, и сюда сходятся нервные окончания со многих внутренних органов…

Ещё можно подвесить на дыбу, на какой-нибудь торчащий из стены крюк, за скованные наручниками за спиною руки. И — бить дубинкой или стальным прутом по туловищу…

К старикам, женщинам, малолеткам и просто ослабленным применяются более гуманные, но тоже действенные методы. Скажем — зажать ему между двух пальцев карандаш или ручку, и крепко стиснуть — это больно, можете сами убедиться!.. Или шарахнуть по голове увесистой книжкой — башка гудит как колокол, в глазах качается, но внешне — никаких следов.

Женщину, если у неё объёмный бюст, толстой книжкой можно болезненно шмякнуть по груди… Маленькие груди можно осторожно прижигать окурком или сжимать соски пассатижами.

…Завожусь ли я от битья?.. Ни капельки. Всего лишь исполняю свои производственные обязанности, — спокойно, настойчиво и методично.

Равнодушие — полнейшее. Пока бью — думаю о погоде на завтра, или же о том, что подарить жене на 8-е марта… Нет для меня никакого наслаждения в издевательстве над слабейшим, и совсем неинтересно показывать свою силу и возможности на ЗАРАНЕЕ ОБРЕЧЁННОМ. Но если моему натиску упорно сопротивляются — появляется чисто спортивный интерес это сопротивление сломить, «Ну-ка, смогу ли переупрямить этого козла?!. И когда, на какой минуте вместо занудного: «Не я это!» он с болью выкрикнет:»Да, да, я это сделал!..»

Я бью, зная, что во власти избиваемого — остановить меня в любую секунду, пусть только признает очевидное, подтвердит мои догадки, и под всем подпишется в протоколе… И никогда не бью тех, в чьей виновности не убеждён, это — принципиально. Если л и ч н о мне надо — тогда да, тогда чтобы заставить человека плясать под мою дудку, я ему и безвинно врежу, но ради интересов падлючего государства терзать невиновного?!. Не дождётесь!..

И ещё: мы — не мясники. Не стоит слишком уж…усердствовать. Гениталии дверью защемлять — не по мне, такое ничем не оправданно, это — внутренняя испорченность. Есть предел всему, в том числе — и целесообразности…

В соседнем райотделе было такое: ребята проститутку «кололи» на предмет квартирных краж с использованием клофелина. Она, ясен перец, колоться не хотела, держалась стойко, как Гагарин в космосе, так они то ли сгоряча, то ли по пьяни, то ли хохмы ради — изнасиловали её резиновой дубинкой во влагалище. Елозят дубинкой в манде, и с гоготом требуют: «Признавайся, шалава!..» Тут, конечно — перебор… ненужная самодеятельность… Вряд ли те хлопцы в угрозыске приживутся… Во всяком случае, я чувствую и осознаю: так, как я — можно, разумно и правильно, хоть и противно, а как они — это ж окончательно можно оскотиниться!..

Боль в умелых руках — действенное оружие, но — не со всеми и не всегда.

Матёрого, неоднократно в прошлом битого на допросах, и потому уж привычного к боли рецидивиста колотить бессмысленно. Он не из слабаков, — лишь застонет под ударами, покричит, вытерпит…Раньше выдерживал подобное, — так чего ж теперь ломаться?..

Такого тоже можно отпрессовать. Опыт 30-х годов свидетельствует, что при правильной организации пыточного искусства л ю б о г о можно довести до кондиций, до полнейшей готовности всемерно помогать следствию, рассказывать всё, что знаешь, и подписывать то, что тебе на подпись подсунут… Смогли бы и мы, тряхнув стариной, выколотить «сознанку» из самого заматеревшего душегуба, но для этого пытать его должен не один затюканный прочими многочисленнейшими обязанностями опер — пахарь, а целая бригада из 5-10 периодически сменяющих друг друга сотрудников… И не трое положенных до предъявления обвинения или освобождения суток, а — месяц или даже больше… И чтобы знал он, стервец, что если и не сознается, то всё равно живым отсюда уж не выйдет, только мучиться дольше придётся, да ещё в отместку и жену с детьми расстреляют…

Ну и главное: допрашивающий должен быть уверен в своей правоте и безнаказанности. Он — лишь исполнитель приказов. Совершаемое им — государством разрешено и обществом одобрено (хотя бы внешне, напоказ, под давлением властей)…

А то нынче пытаешь преступников, причём не ради себя, в гробу ты его видел, — премиальных тебе за него не кинут, и орден на грудь не навесят, — нет, ради людей стараешься, чтоб меньше мрази по нашим улицам бродило… И тут же из кожи лезешь, чтобы — не наследить ненароком, не оставить на избитом пригодные для снятия побоев следы, не попасться на горячем, одним словом…

Система сразу же от тебя отречётся, попадись ты… Всем плевать, что ради державы ты зверствовал… Державе надобно было, чтобы — аккуратно, не попадаясь, а ты — з а с в е т и л с я!..

 

10. СМЕРТЬ ПОД ПЫТКАМИ

Самое вонючее — когда во время допроса «клиент» от нечеловеческой боли вдруг возьмёт да и загнётся. Приведённый (или приглашённый) на беседу к оперуполномоченному и внезапно скончавшийся во время разговора гражданин — всегда смотрится паршиво.

Родичи почившего сразу же бьют во все колокола, прокуратура морщится, оравой наезжают проверяльщики, и хотя из той же они кодлы, и прекрасно понимают, что действовал опер так круто не по собственной разнузданности, а исключительно во имя фундаментальных интересов государства, но — «надо же и меру знать!»

А теперь получается, что во имя тех же интересов кого-то должны назвать козлом отпущения, и кому ж теперь им быть, как не оперу-олуху?!. Конечно, и тут можно что-нибудь придумать, и если придумано — умело, то наше шибзнутое государство, так и быть, сделает вид, что верит ооперским оправданиям. «В принципе парень ты нормальный, старлей, не повезло только тебе чуток…»

Скажем, кто снимает побои у потерпевших?.. Тоже — свой, не чужой Системе человек, судмеэксперт. Он многое может — при желании, или если начальство ему прикажет… Приводят к нему избитого до черноты в РОВД человека, а он словно волшебные очки надел — в упор ничего не замечает, кроме следов перенесённой в раннем детстве оспы… Да и с теми, кто и вовсе откинулся, тоже можно как-то… скомбинировать.

Несколько лет назад в… соседнем… да, в соседнем РОВД был случай… На адресе в собственной постели, утром, нашли мёртвую женщину, с некими нечёткими багровыми следами на горле. Судмедэксперт о причинах смерти высказался двусмысленно, а спавший в соседней комнате супруг покойной, 56-летний военный отставник, будто бы — «ничего не слышал»…

Сперва тлела мыслёнка спихнуть всё на несчастный случай, чтоб не омрачать показатели г л у х а р ё м, но прокуратура сказала: «Ша!», и пришлось разрабатывать версию убийства…

Разумеется, первым заподозрили вдовца. Не смотрелся он так чтоб уж очень безутешным, да и соседи подсказали, что жили супруги как кошка с собакой. Он любил заложить за воротник, и регулярно демонстрировал на весь подъезд, «кто в доме хозяин», она же втихую погуливала то с тем, то с этим, и хоть осторожничала, зная характер мужа, но он всё равно чувствовал, кипятился, опять-таки — пил… В общем-то, нормальная житейская ситуация, во многих семьях — такое, но только там умеют обходиться без убийств, а у нас налицо — ж м у р!..

Идентифицировать отпечатки пальцев на шее не удалось, (снять отпечатки пальцев с шеи вообще — практически невозможно), и тогда взялись опера за мужа… Двое суток допрашивали, сперва уговаривая по-хорошему «во всём сознаться и облегчить свою участь», но светил ему минимум «червонец», поэтому «облегчаться» он не спешил, всё начисто отрицал, — и что пил, и что ревновал, и что убивал… Тогда-то и стали его увечить, валяли как хотели, мучили по-всякому…

И на исходе третьих суток, дёргаясь на полу от ударов ногами, схватился он вдруг за сердце, прохрипел: «Ой, плохо мне! Вызовите «скорую»!..» Орлы наши, стоя над ним, лишь засмеялись: «Ты чё, дядя, окосел?.. «Скорую» ему вызывай… Может, тебе ещё и билет на Багамы купить?!. К о л и с ь на мокруху, подпиши «чистосердечные», тогда врача и вызовем…» По сути, правильно они ему базарили, но не стал он к о л о т ь с я, продолжал стонать: «Ой, плохо мне совсем!.. Дайте лекарства какого-нибудь!..» И хрипит при этом, горлом булькает, симулянт чёртов, словно и впрямь окочуриться задумал… А у хлопцев на столе — учётная карточка из районной поликлиники, взяли на всякий пожарный, — там ясно сказано: «Здоров как буйвол!» Так чего ж он выкаблучивается, сучяра?!. Двинул его кто-то ногой в бок от души, мол: кончай придуриваться, иди на сотрудничество с органами! «Воды-ы-ы…» — прошептал он задушено, и примолк… Полежал маленько, пока опера в коридоре перекуривали, новых сил набираясь, потом вернулись они в кабинет, стали его на стул усаживать, для продолжения дружеской беседы, а он уж того… захолодал!.. Военный человек, майор в отставке — загнулся от простенького инфаркта!.. И хоть били бы сильно, а то ведь так… парочка пинков и затрещин…

Тут ребята малость струхнули. «Злоупотребление служебным положением», «фальсификация материалов дела», «доведение человека до смерти»… Светило им от 5 до 10 лет!.. Посоветовались они, потом подхватили бедолагу под руки, под видом пьяного (голова на грудь свесилась, глаза закрыты, руки-ноги висят) выволокли в райотделовский дворик, и на скамеечку в скверике бережно опустили. Потом, выждав часок — вызвали «скорую»…

Смотрелась картинка так: приглашённый в РОВД побеседовать о покойной супруге отставник, после недолгого дружеского разговора, вышел во двор, тут разнервничался (видимо, по новой переживая кончину любимой!), присел на скамейку передохнуть — и окочурился. Нормальная смерть от естественных причин, не имеющая никакого отношения к недавнему допросу и, разумеется, к самим допрашивающим… Врач «Скорой» и судмедэксперт поставили одинаковый диагноз: «Инфаркт миокарда», труп отдали родичам на захоронение, а дело о кончине женщины закрыли «в связи с отсутствием подозреваемых». Позднее всё тот же судмедэксперт в частной беседе с одним из оперов высказал предположение, что умерла майорша тоже естественной смертью, от внезапного приступа астмы, а отпечатки на горле могли образоваться, когда она в агонии хваталась за горло, пытаясь вдохнуть воздух… Раньше бы, коновал, свои догадки высказывал!..

Ещё некоторое время мандражили опера, боясь, что найдётся у гикнувшегося отставника влиятельный однополчанин, и потребует пере-расследования, но — обошлось. Так история эта благополучно в архивах и затаилась…

 

11. ПРАВО НА ОШИБКУ

Бесспорно, в той ситуации наши товарищи лопухнулись, не учли пристрастия экс-майора к гремучей пиво-водочной смеси, за короткое время «посадившей» его сердишко, да и потом не сумели вовремя сориентироваться в изменившейся обстановке… Шаблонов у нас быть не должно, на десять симулирующих во время пыток приступ какой-либо болячки всегда приходится один, действительно захворавший. В принципе мы стараемся мучить, не замучивая, — в лучшем случае покойник уж не даст нужных нам показаний, в худшем — за него придётся отвечать…

Но и в нашей работе случаются проколы, — а у кого их нет?.. Возьми любого из врачей-хирургов, к примеру, за 35–40 лет медпрактики стольких пациентов спровадил на тот свет исключительно по собственной небрежности и недосмотру, что впору на местном кладбище отдельный участок открывать. — ну и что?.. Продолжают спокойно работать люди, не спиваются в безутешном горе, не сюсюкают плаксиво: «Ой, а ещё я в 1979-м году одной студентке-красавице с бодуна вместо аппендикса печень удалил… Спасибо дружку-патологоанатому, — написал в заключении, что запущенным раком печени девица страдала… Мне до сих пор так неудобно, так стыдно!..»

Профи над своими просчётами не стенают, и волосы на голове не рвут. Что случилось — то случилось. Всё проанализировано, усвоено уроком на будущее, в остальном — забыто. Дальше в подобных ситуациях не прокалывайся — вот и вся мораль!..

Как ни крути, а на допросах в милиции люди нынче умирают редко. Свое дело опера — знают…

Да и кто умирает-то?.. Шваль в основном, а не люди. Гнилушки разные, нарики, растлители, мокрушники с гопниками, прочая мразь… Не — жалеть таких, а радоваться надо за тех мирных людей, кто в будущем мог стать жертвой их преступных деяний, но теперь уж, благодаря оперской ретивости, — не станет… Оно конечно, в принципе от побоев может умереть и невиновный… Но никто из оперов такой дешёвой мысли до своего сознания не допустит. «Раз откинулся — значит, тем самым подтвердил свою виновность, и точка!..»

А иначе — нельзя, иначе не работа в угрозыске будет, а сплошное хныканье и самобичевание… Чтобы я за эту нищенскую пародию на зарплату ещё и бочку на себя катил?!. Хо-хо!..

 

12. ЕСЛИ ПОПАЛСЯ…

Но если опер сработал нечисто, наследил и не смог железно доказать свою непорочность — тогда всё, «суши вёсла, паря!»

Во имя спасения собственной шкуры начальство от любого из нас отречётся аж бегом. Что прогонят со службы без малейшего учёта прошлых заслуг — это автоматом, но ведь и под суд отдадут, падлы!..

Только и останется оперу разрыдаться в своём последнем слове: «Простите меня, граждане судьи, затмение какое-то на меня нашло, сам не пойму, как поднялась у меня рука на гражданина допрашиваемого… Нет мне пощады, разумеется, но всё-таки умоляю — простите Христа ради…»

Но хрен простят, коль напортачил как мог: окурки о «клиента» тушил, ножки стула ему в задний проход засовывал, головешкой об угол сейфа постукивал… Да будь оперу судмедэжксперт даже и братом единокровным, а и то не смог бы всех тех кровоподтёков и порезов не заметить, — на что ж он рассчитывал, гондон?!. Так подвести родное начальство… В тюрьму его, на долгие годы!..

Кстати, некоторые наивняки на суде пытались не каяться, а вину свою перевести на несовершенство Системы, а заодно уж — и собственное начальство изобличить… Дескать, мы — лишь жертвы обстоятельств, мы ради общественного блага старались, и кто ж повинен, что иначе у нас служить Отчизне — не получалось… Да и потом, все прочие опера делают абсолютно то же самое!..

Суд подобные «откровения» выслушивает с угрюмой злобой, — «сука, коль уж попался — имей хоть мужество никого за собою на дно не тащить…», и приговор подобным «обличителям» обычно — на годик-два строже обычного…

…Но подобные накладки бывают раз в сто лет. Мы ж — профессионалы, ядри твою мать, чтоб ни натворили — ещё попробуйте нас ущучить!..

Кстати, знаю простой способ добиться от мента «сознанки» в совершённых преступлениях: надо пытать его точно так же, как и он пытал других. Поверьте, любой из нас расколется быстро!.. Но за чрезвычайно редким исключением, арестованных сотрудников милиции на допросах — не бьют, разве что начальство напрямую прикажет… Но оно на столь противозаконный приказ никогда не решится, а по собственной инициативе ни один опер своего путь и бывшего, но — коллегу в застенках и пальцем не тронет. И ежу понятно: сегодня — с ним такое, а завтра, может быть — и с любым из нас…

Мы не крысы. Своих — не жрём!..

К сменившим ментовский мундир на арестантскую робу отношение коллег презрительно-жалостливое: «Не повезло придурку!»

Отцы-командиры ещё пару месяцев поминают их на оперативках и совещаниях: «…из-за какой-то паршивой кражи, желая выслужиться на её раскрытии!..» И тут же, буквально через минуту: «Почему снижается процент раскрываемости квартирных краж и краж госимущества?! Как это: «не хватает полномочий…»?!. Мозгов у вас не хватает, недоноски, вша халтурная, амбрэ солённое, если через неделю не выдадите на-гора парочку домушников-«серийников», — прогоним в шею, нам бездельники не нужны!..» Вот так и живём, так и работаем…

 

13. ЕЩЕ ИЗ «ПЫТОЧНОГО»…

Вообще же среди нас, оперов, говорить на «пыточную» тему не то чтоб не принято, а… В общем, не любим мы подобных тем, вот что!..

Мы же в целом — нормальные люди, и никому из нас (за исключением разве что врождённых садистов) превращать человека в измордованное животное — не в радость, но просто служба у нас такая…

Не ты — так другой, но всё равно кто-то должен и этим заниматься… А некоторые, наиболее жалостливые, — и не бьют никогда. Если возникнет потребность в физическом воздействии на «клиента» — идут к кому-либо из более склонных к подобному коллег и просят: «Юрка, поработай-ка с тем гопником, а я тебе за это потом одно раскрытие в следующем месяце уступлю!..»,или: «Семёныч, с меня пара пива, если сейчас той потаскушке фитилей наставишь…» Отлучаешься на часок, твои кореша отрабатывают заказ на совесть, потом ты возвращаешься, «сочувствуешь» избитому в твоё отсутствие, («да как же они посмели?!»), тот видит, каким добреньким смотришься ты на фоне своих злобных коллег, и от острого нежелания вновь попасть в их безжалостные руки — начинает колоться…

Некоторые принципиально не бьют женщин. Либо — всех, либо, скажем — только беременных (вот я, к примеру, никогда беременных женщин не бью)… У других рука не поднимается на стариков (всё какой-то давно усопший родной дедушка вспоминается). Третий скорее удавится, чем изобьёт инвалида, а то и просто хорошего человека (хорошие люди тоже, между прочим, совершают преступление!), да мало ли…

Иногда случаются совершенно особые ситуации, скажем — доставили на допрос моего школьного приятеля. Не стану же я лучшему дружбану детства яишню тисками зажимать, а по ходу дела выясняется, что — не мешало бы… И опять-таки, ищу того, кто мог бы меня в этом заменить!..

Можно и вовсе без побоев обходиться. Некоторые виртуозы морально кого угодно так отпрессуют, что и кулаками размахивать не придётся… Всё-таки к физической боли человеческий организм потихонечку приспосабливается, и за каким-то её порогом включаются защитные механизмы. Тогда боль перестает восприниматься, она как бы испытывается кем-то иным, не тобою, и организм перестает на неё реагировать… Моральные же пытки задевают человека глубже и вернее, психика не в состоянии выдержать их нестерпимой тяжести, при умелой организации процесса и достаточно большого запаса времени у допрашивающего «клиент» либо колется, либо сходит с ума. Поведение последних обычно возмущает опера до глубины души: «Поехал крышей, а таки не раскололся, гнида»!..»

Вот ещё некоторые достойные упоминания нюансы.

Пытать «клиента», согласно неписанным традициям, можешь только ты, либо же если и кто-то другой, то — только по твоей просьбе. Никто иной из присутствующих в кабинете его и пальцем не тронет, это — твой человек, ты его привёл и с ним работаешь, только ты и в ответе за всё, что с ним приключится. Случись что — дрючить будут только тебя, он — твой целиком и полностью на всё то время, что находится у тебя в производстве…Но и лавры победителя в случае успеха достанутся тоже только тебе, ну ещё и — твоему непосредственному начальнику, разумеется…

По этой же причине никто из коллег не имеет морального права тебя останавливать, хватать за рукав с гневными воплями типа: «Товарищ старший лейтенант, как вам не стыдно?! Вы же причиняете боль живому человеку!» Или, более натуральней: «Федька, ты чё, окосел?! Забьёшь же его как мамонта!..» Никто, повторяю — НИКТО — не сунет свой длинный нос в твои манипуляции с объектом. Раз ты повалил его на пол, и с разгону бухаешь по грудной клетке тяжеленными сапожищами, то, стало быть, так и надо ему, погань какая-нибудь. С некоторыми можно — только так, иного разговора они не понимают…

Немножечко только мешают душераздирающие вопли твоего голосистого собеседника, аж по ушам слушателей бьёт… Тут набегаешься за день, напашешься, изнервничаешься, и без того стрессов — через край, а теперь и педрюгу этого невольно слушай…

Опять же, слюна во все стороны брызгает, кровь летит каплями, попадёт на чей-нибудь свежевыглаженный пиджачок или свежепостиранную рубашку — придётся гладить и отстирывать по новому, денег на стиральный порошок не напасёшься, да и супруга замучит дурацкими вопросами, не кровь ли трахнутой тобою девственницы оросила только вчера отстиранную ею сорочку?!.

Так что если видят коллеги, что ты уж совсем увлёкся выбиванием пыли из малопочтенного гражданина задержанного, и в ближайшие час-два кончать не планируешь, то они как-то сразу, всем скопом, исчезают — рассасываются по окрестным пивнушкам и забегаловкам, дабы отдохнуть душою от текучки буден, дав тебе время в гордом одиночестве увлечённо и страстно выпытывать у «клиента» вечные тайны мирового бытия и информацию о том, не он ли случайно грабанул на прошлой неделе коммерческий киоск в Соколином переулке…

Рассуждая абстрактно, на ну очень уж громогласные вопли, клокочущие стоны и прочие непотребные звуки пламенной схватки правосудия с преступностью в твой кабинет может заглянуть начальник угрозыска, Стараясь ни с кем не сталкиваться блуждающим взглядом, буркнет с легким недовольством: «Ты там того… закругляйся!.. А то уж прохожие с улицы заходят, и у дежурного интересуются, что за херня на 4-м этаже творится…»

Но на практике обычно никто из руководства ничего не слышит, оно у нас в таких случаях — и глуховато, и подслеповато… А через дорогу, в расположенном напротив здании районной прокуратуры, тоже на крики в РОВД внимания не обращают. Мало ли кто и чего там шумит… Может — прочитали только что в газете очередной Указ Президента, и теперь громко выражают всеобщее одобрение… Кого-то бьют?.. Не может быть!.. Пусть пострадавший жалуется… И если сумеет доказать, что кричал именно он, и опер — тому виновник, тогда отправим опера на нары, не впервой…

Оперов у нас — много, нам этого добра — не жалко…

Интересный вопрос: но что случится, если какой-либо опер-желторотик всё ж попытается помешать рванувшемуся к мировым рекордам пытливости коллеге, или, что много хуже, накатает на него рапорт вышестоящему руководству и в прокуратуру: так и так, мол, «самым наглым образом на моих глазах нарушалась капиталистическая законность, требую наказать виновников по всей строгости наших самых гуманных в мире законов!..» Ну и что?..

Во-первых, не накажут виновника, «У вас есть доказательства?.. Ах, нет… Смотрите, и сам якобы избитый в своих письменных объяснениях не подтверждает приведённые вами факты… Так как же прикажете вас понимать?..»

Во-вторых, даже если и вздумай на этот раз начальство пожертвовать «засветившемся» опером, слить его судьбу в устрашение всем прочим, «чтоб не слишком увлекались», — что от этого изменится?.. Другие продолжат пытать и терзать, ибо без этого в наших конкретных условиях Система не будет работать!..

Зато себе лично, в- третьих, ты навредишь этим рапортом капитально. Сослуживцы тебя в упор перестанут замечать, лучшие дружки руки тебе не подадут, и единственное, что тебе останется — это немедленно уволиться из органов, и уехать далеко-далеко…

…Бить преступников — не стыдно и не позорно.

Грязная работёнка, да… Но — необходимая и неизбежная.

Чертовски неприятная, но — важная и нужная обществу. До нас это делали, мы это делаем, после нас это ещё долго будут делать. Таков мир, кто пытался его изменить и пробить головой стену — те давно уж поотбивали себе рога и смиренно гниют на кладбище..

Пытать — не стыдно, но стыдно — доносить на товарищей.

Стукачам — позор!.. Кто своего напарника заложит, и крючков на коллег навешает — тот и есть манда вонючая, больше — никто.

 

1. ОСНОВЫ

Угрозыску для раскрытия преступлений нужен максимум информации по всему, что происходит на опекаемой им территории вообще, и в криминально неблагополучных слоях проживающего здесь населения — в частности. Ну а самый надёжный и проверенный десятилетиями способ получения такой информации — иметь среди граждан своих секретных осведомителей, «сексотов», так называемых «доверенных лиц», от которых угрозыск черпает интересующие его сведения, и через которых проводит в криминальной среде свои секретные операции…

«Доверенный лица» делятся на агентов, «негласных сотрудников» и резидентов.

Агент — низшая ступенька. Я вербую человека, под моим руководством он некоторое время работает и совершенствует своё мастерство. Если он справляется с порученными заданиями, его повышают до «негласного сотрудника», которому, в отличие от вкалывающего бесплатно агента, уже полагается вознаграждение. (Впрочем, платили его только в прежние, «совковые» времена, да и тогда сумма была небольшой, в пределах 20–30 рублей в месяц.) Ну и, наконец, самые трудолюбивые и талантливые имеют возможность выбиться в «резиденты», коим предоставлено право самим вербовать агентов от имени угрозыска, собирать от них информацию, и затем передавать наиболее ценную её часть оперу (обычно — в немалом звании), который для данного «резидента» является «куратором». Таковые общие принципы деятельности агентуры — что милицейско — полицейской, что политической, опекаемой той или иной спецслужбой, что в нашей стране, что за рубежом, как нынче, так и в прошлые времена и эпохи… Сеть секретных осведомителей существовала ещё в библейскую эру, и за истекшие тысячелетия основы её деятельности изменились мало.

 

2. МОЯ АГЕНТУРНАЯ СЕТЬ

При поступлении на должность оперуполномоченного территориального подотдела уголовного розыска Заводского РОВД мне была передана сеть действующих на моей «территории» секретных сотрудников. Личные дела агентуры находятся на хранении в моём сейфе. Агентурное дело номер такой-то — это обычная папка-скоросшиватель под грифом «секретно», в которой находятся полученные от агента сведения, справки оперуполномоченного о результатах проверки этих сведений, и задания агенту на получение новой информации, интересующей угрозыск. В своём деле агент фигурирует только под присвоенным им тобою или кем-либо из твоих предшественников псевдонимом, который — это обязательно — не должен совпадать с той кличкой, под которой агент известен в криминальной среде. Настоящая фамилия агента указана только в хранящейся отдельно так называемой «оперативной карточке агента» (гриф — «совершенно секретно»), но ни особых примет его, ни тем более фотографий нет и там.

Существует специальный «агентурно — оперативный план», согласно которому опер обязан ежегодно вербовать 5-10 новых агентов. Занятие это долгое и нудное, к концу года план по обыкновению недовыполняется, и тогда мы, опера, заводим дела на «левых» агентов: человек живёт себе, и сном и духом не ведая, что в секретной картотеке районной уголовки записан под псевдонимом «Старуха», регулярно получает-де от меня задания, и даже успешно выполняет их!.. Или — неуспешно, и тогда через некоторое время он благополучно вылетает из моих «учётов» как «не оправдавший доверие», Его сменяет какой-нибудь «Лётчик» или «Иваныч» (тоже «леваки»), добытая мною разными путями информация приписывается заслугам этих самых «друзей органов», этим же «мёртвым душам» даются очередные задания, с ними регулярно проводятся, согласно отчётам, обязательные встречи в условных местах или на конспиративных квартирах, и всякое такое…

Уличить опера в приписках теоретически — можно, но сделать это трудно, ибо, кроме начальника уголовного розыска, никому в РОВД (даже начальнику райотдела!) докладываться о своих контактах с агентурой опер не обязан, «извините — секретно!» Ну а начальник угро судит обо мне не по тому, «химичу» ли я в документации на сексотов, или же прям — таки пишу всё как есть, ровно на духу, а по тому, «тяну» ли я показатель раскрываемости преступлений. Если — «тяну», то автоматически делается вывод, что агентура у меня качественная, и перепроверять меня никто не станет. Ну а если показатели я валю, и поганю отчётность «висяками» — «резонансами», то грош цена мне как оперу, и на хрен тогда нужна моя безупречно оформленная агентурная сеть…

Проверки «на дезу» возможны лишь со стороны проверяльщиков из вышестоящих структур, причём только лишь — по линии уголовного розыска: городского, областного или республиканского. В этом случае проверяющий товарищ вправе потребовать личной встречи с рядом выбранных им по картотеке агентов, тогда-то и может неожиданно выясниться, что «Лётчик» — такое же мифическое лицо, как и какой-нибудь древнегреческий Геракл, а «Иваныч» если и есть, то не тот, вписанный в документацию ас разведки, а какой-то другой, неубедительный и непонятный, совершенно не совпадающий с нарисованным в агентурном деле «портретом»… Но и тут можно отбрехаться… Но и этого делать не придётся, если ты — стоящий опер, а не мудак — неумеха… Проверять-то тебя скорее всего будет не оторванный от действительности «канцелярит», а — профи, сам некогда отпахавший на «земле» годиков пять как минимум, — посмотрит он на твои «художества» с «левыми» осведомителями, вздохнет устало, угостит сигаретой, спросит мимоходом: «Это ты в прошлом году Сеньку Кравцова на ходу из такси через окошко вытащил?.. М-да… здоровенный был бугай… Как только тебе удалось с ним управиться?!.», — да и отпустит тебе грехи снисходительно… Сам ведь некогда точно так же план по агентам «натягивал». Планы — это бумажки, а серьёзные люди смотрят на то, кем ты по жизни проходишь!..

Следует иметь в виду, что официальная, записанная в бумагах и передаваемая по наследству от одного оперуполномоченного к другому агентура — малоценна. Действуя давно и активно, она неминуемо «засветилась», криминалитет знает её наперечёт, обычно бандиты так и говорят друг другу: «С Витькой — Хачеком не откровенничай, с т у ч и т!.. Водку пить с ним можно, парень нормальный, но заложит — за милую душу!..»

Ждать слива ценной информации от з а с в е ч е к — что у козла молока выпрашивать. Просить-то можно, но — не дождёшься, только время потеряешь… Так что любой мало-мальски уважающий себя опер спустя несколько лет работы в угрозыске обзаводится личной, нигде не учтённой и в документах не зафиксированной агентурой, которая известна лишь ему одному, и работает только на него. И чем больше у опера таких верных людишек, чем разветлённей их сеть, чем глубже и всеохватнее пронизывает она мир блатных, тем результативнее его работа, тем выше процент раскрываемости преступлений, и тем больше преступлений, которые удаётся предотвратить, так сказать, «на корню»…

 

3. МОИ АГЕНТЫ — КТО ОНИ?.

Кто же они, агенты уголовного розыска?..

О, это вовсе не те добровольные «Штирлицы», патриоты с горячим сердцем и чистой душою, которые обуянны пылким желанием помочь державе в её борьбе с преступностью, не этакие временно притворившиеся плохишами чистюли, проникшие в банду, всё выведавшие, и притопавшие в уголовный розыск с докладом: бандиты — там-то, брать с поличным их надо тогда-то… Оно конечно, страна у нас большая, встретить в ней можно кого угодно, и вполне может быть, что подобные стукачи — «романтики» где-то и встречаются, но лично я подобных уродов ни разу не видел… Обычный же агент — это такая же абсолютно мразь и выродок, как и те, с кем мы с помощью агентуры боремся — это и есть правда!..

Нормальный человек в с т у к а ч и не пойдёт, да нормальные здесь и не нужны. Информацией о преступниках может владеть лишь тот, кто вращается в их среде, и пользуется здесь доверием. То есть обычно это — люди, сами регулярно нарушающие законы: воры, мошенники, наркоманы, скупщики краденного, прочий малопочтенный сброд. Уголовной среде чужды понятия дружбы, преданности, верности, чести (впрочем, и в обычном мире с этим ныне напряжёнка), наоборот — здесь склонны всячески вредить своему ближнему, по принципу: мне плохо — так пусть этой падле, моему давнему корешу, будет ещё хуже!..

Допустим, мелкий воришка «Сутулый» насолил чем-либо ещё более мизерному воришке «Валету». Вызвать Сутулого на дуэль Валет не решается, кишка тонка, да и пришить могут, поэтому вприпрыжку бежит Валет ко мне и доверительно сообщает про Сутулого, что это-де он, супостат недоделанный, в текущем году грабанул на улице пяток граждан, а также бомбанул хату в Лесном переулке!.. Выгода Валету тут двойная: и обидчику отомстил, и заработал право в будущем на снисходительность угрозыска по отношению к его собственным мелким прегрешениям… Теперь, имея «компру» на Сутулого, я могу либо «закрыть» его, то есть оформить материалы, и передать в руки следователя, с последующим судом и приговором, либо, напротив, взять в оперативную разработку, вызвав к себе и поставив вопрос ребром: или ты, козлина, станешь на постоянку носить мне в клюве информацию о делишках хорошо знакомых тебе рецидивистов «Валета», «Хорунжего», «Бублика» и «Анютки», или немедля попадаешь за решётку, и гуляй, красавчик, четыре года на нарах!.. Так кто ж он, Сутулый — враг самому себе, подлому, но родному?.. Не враг, о нет, любит он себя, уважает, бережёт, и в «зону» совершенно не хочет!.. Так и начинает он усердно с т у ч а т ь на корешей, подельников, соратников, сотрапезников, на всех, короче, кто под руку попадётся… Дальше — больше. Скопив компромат на вышеуказанных банд-деятелей, беру уже и их в оперативную разработку, всячески прессую… Не со всеми — жёстко, с некоторыми надо поделикатнее… На часть фигурантов просто не хватает сил, времени и оперативного мастерства, но множество — удаётся посадить на крючок… В оконцовке складывается такая картина: Валет стучит на Сутулого, Сутулый — на Валета и Бублика, Бублик — на Хорунжего и Анютку, Анютка — ещё на кого-то, всё стекается к оперу, который изучает, анализирует, выявляет ведущие тенденции и ключевые фигуры, планирует, готовит, осуществляет акции на основе получаемой от агентов информации и с активным участием их самих…

Квалификация моей агентуры — ниже среднего километров на двадцать. Обычно они недостаточно осведомлены об интересующих меня делах, но сказать прямо об этом боятся (побью ведь зараз!), и, чтобы не пасть в моих глазах в качестве источника информации, начинают лгать, фантазировать и сочинять сказочки с такой изобретательностью, что направь они таланты на литературную деятельность — цены б их творчеству не было!.. Я заведомо знаю, что 70 % сообщаемого мне даже самыми «надёжными» из сексотиков — бредятина чистейшей воды, но вынуждено иду на риск «дезы», иначе не получу и те 30 %,которые реально помогают раскрывать множество тяжких преступлений. Всё приходится проверять и перепроверять по множеству раз, а и уличённых во враках сексотов я — наказываю. Каждый из агентов прекрасно помнит те случаи, когда он наврал мне с три короба, у каждого — рыльце в пушку передо мною, и они знают, что я это знаю, вот почему опять-таки типично для почти любого сексота — всячески избегать встреч со своим куратором, — «Придерётся к чему-нибудь и шею намылит, мусоряга!..» Вот и бегаю по своей «земле», отлавливаю… не преступников, нет, а своих же негласных помощников!.. И на глаза мне они попадаться не спешат, и совсем слинять от меня в иной район побаиваются, а то ведь я могу осерчать, отловить их там и «закрыть» надолго… за что — всегда найдётся!.. Постоянно — кнут, изредка — пряник, иначе наш человек работать не станет, — типичная психология, общераспространённое отношение к делу что у сексотов, что у оперов…

 

4. ВСТРЕЧА С «ОТВАЖНЫМ»

Вот взятая наугад из потока действительности картинка встречи с одним из моих «негласников», Жорой Воробьёвым, уголовная кличка «Шакал», оперативный псевдоним «Отважный» Выбиравший его себе Жора не поскромничал, и это типично, сексоты обожают величаться «Мудрыми», «Королями» и «Чемпионами», то есть теми, кем они в реальности никогда не будут. По этой же логике себе лично в случае надобности я выбрал бы псевдоним «Полковник» (на «Генерала» всё же нахальства не хватило бы!)… Давненько не видел я его, соскучился, пару раз с его подачи интересные раскрытия подготовил, жаждал и сейчас от него подмоги для выполнения своего квартального плана раскрытий, и, рыская по «территории», выискивал его глазами в толпе праздно шатающихся туда-сюда люда. И вот однажды утречком около дома № 45 по улице Льва Кассиля (знакомая с детства фамилия, то ли поэт, то ли композитор, точно не помню) вижу: выходит из подъезда оно… Всё из себя лохматое, ободранное, ш и р н у в ш е е с я, — явно на притоне у Клавки Месяцевой ошивался…Меня увидел — и аж нижняя челюсть отвисла до асфальта. «Не ждали-с, милостивый государь!..» Ах да… он же, дурашка, и не догадывается, что я его за ценный кадр держу… В прошлом месяце сунул мне несусветку по краже компьютера в жилмассивном почтовом отделении, и явно полагает, что я так уж сильно огорчён, и сейчас стану драться… Милый, да меня каждодневно подобным образом дурят и разводят все, кому не лень, пользуясь моей добротой и незлопамятностью… Если бы я по каждому такому случаю палил бы себе нервную систему — давно б стоял на учёте в дурдоме!.. Но это я про себя думал, агенту же не надо знать, что среди прочих моих «шестёрок» как раз он-то числится по разряду «относительно ценных», поэтому, приближаясь к нему на расстояние плевка, и сохраняя (для окружающих) доброжелательное выраже6ние своей мужественной физиономии, я тихонечко прошипел: «Ну что, блин продажный, пришёл-таки час расплаты!.. С-час ты у меня за всё ответишь…» Он задёргался, заёрзал на месте, озирнулся по сторонам (и не убежишь ведь, всё равно потом опер найдёт и прибьёт!), захныкал обречённо: «Не виноват я с тем компьютером!.. Там ведь такой расклад получился…» Я зловеще скалюсь: «Ты не виноват?! А кто ж виноват — я, что ли?!. А знаешь ли ты, хрен откушенный, что районный угрозыск целую неделю твою версию отрабатывал, пацаны несколько ночей натурально не спали, водку некогда было даже глотнуть, и что в итоге — полный пшик?!. М-да… подвёл ты нас… Ну-ка, отойдём за угол…»

И я маню его пальчиком в укромное местечко. Идти со мною ему не хочется (как с опером в кустики зайдёшь — обязательно по мордам от него получишь!), но деваться некуда, со слезами на глазах он топает в указанном направлении… И зря огорчался, между прочим — бью я его несильно, почти любя, воспитательно, так — пару раз туфляром под ребро, да легонько — головешкой о столбик бетонный… Агентов надо беречь, это — товар штучный. Строгость, требовательность, справедливая кара за грехи — да, но — и прощать, и уметь забывать плохое, и ласковое словечко иногда молвить, а иначе фиг от агентуры качественной (хоть относительно) работы дождёшься…

Поэтому буквально через пять минут разговор наш приобрёл уже иной, практически дружественный характер. Я помогал Отважному стереть с физиономии следы соприкосновения с бетонным столбом, попутно интересуясь, какими известиями насчёт квартирных краж он может порадовать. В глазах Воробьёва легко читалась готовность порадовать меня лишь присутствием на моих скорых похоронах, но произнести подобное вслух он не рискнул, памятуя про мой фирменный хук с полу-разворота в левую скулу. Разойтись со мной по мирному он имел шансы, лишь «сдав» мне кого — либо, сдавать же ему в это прекрасное утро явно никого не хотелось, но я уж недавно зачитывал Отважному вслух все те статьи Уголовного Кодекса, по которым могу хоть сию секунду засадить его на три-четыре года, и он, набрав побольше воздуха в груди, заварнякал нечто невнятное. Какой-то «Сэр»… На притоне у «Боцмана» Лидка-«Фиксатая» говорила, что… По поводу гопстопа на бульваре Трёх Тополей Колюха-«малый» Игорьку Маневичу обещался рыло начистить то ли за отсутствие, то ли за присутствие оного на этом гопе, а может — и что-то другое имелось в виду, но что помирились они потом, и самогон вместе квасили на квартире Игорька — это точно!.. Ну и всякую подобную нелепицу, о которой не скажешь даже: «Грош ей цена!», поскольку грош — это тоже деньги… Я слушал, поддакивал, качал головой, как бы подтверждая, что это — именно та информация, о получении которой райугро мечтал все последние годы, а когда Отважный окончательно удостоверился, что его куратор — полный олигофен с гирляндами спагетти на ушах, расслабился и чуть ли не по плечу меня начал покровительственно похлопывать, — без всяких предисловий саданул ему под дых, подставив под его лицо своё колено вместо подушки, и торжественно пообещав отволокти его сейчас же в РОВД, и там обхаживать дубинкой так долго, что его 2-летняя дочурка за это время успеет вырасти, выйти замуж и народить ему внуков.

«Ой-ё-ё-ё!.. Вспомнил, вспомнил!..» — заверещал агент. По его тону чувствовалось, что ничего подходящего вспомнить ему пока не удалось, и он просто тянет резину, но я ведь никуда и не спешил… В подобном же взаимно — обогащающем духовно и информативно диалоге мы провели ещё 20 минут, и только тогда Жора действительно нашарил в своей дырявой памяти любопытное: «Позавчера днём у 1-го подъезда дома № 23 по Аэрофлотской видел «Зяблика» с двумя объёмистыми сумками… Только я вам ничего не говорил, учтите, а то за него компашка «Хромого» мазу тянет, догадаются, что я его сдал — на куски порежут, и шашлычникам заместо собачины продадут…» Я широко усмехнулся: «Мог бы и не предупреждать — я тебя в прошлом разве ж когда подводил?..»

Насчёт Зяблика — интересно. Заяву насчёт кражи в 23-м по Аэрофлотской нам уже притарабанили, кое-как дежурный от неё отхлестался, но тогда у нас не было зацепок, а теперь — есть… Зяблик — фигура угрозыску знакомая — две судимости, наркушничает, нуждается в средствах, кому ж и не домушничать в натуре?.. Только как его, Зяблика, зацепишь на основании зыбкой оперативной информации?.. Провести обыск — малопродуктивно, наверняка краденное он, человек опытный, уже сбыл, и никаких улик против него у нас не будет. «Чистосердечно раскаиваться», и тем самым своими руками поднимать себе с пола третий срок он наверняка не станет… Где же выход?.. Поручить Отважному выведать у Зяблика время и место очередной кражонки, организовать там засаду, и взять Зяблика с поличным?.. Фигня, ничего не получится, домушники (особенно это типично для наркоманов) сплошь и рядом сами толком не знают, когда и куда пойдут в следующий раз «на дело». Твёрдо решил: «Завтра с утра пойду бомбить хаты где-нибудь в районе третьей автобусной остановки!», а на следующее утро с утра — дождь, в форточку посмотрел — и передумал идти в такую погоду, в крайняк — сбегал в соседний подъезд, вышиб двери первой же квартиры, где на звонок в двери никто не откликнулся, и вынес, что под руку попалось… Или — и в самом деле идёт к третьей остановке, но тут встречает знакомую тёлку около второй остановки, вместе они бредут на притон к знакомой цыганке, а поскольку с пустыми руками воспитанные люди на притон обычно не ходят, то по дороге опять-таки заходят в первый же попавшийся на глаза подъезд, тёлка становится на щухере, а он сам пробегается по этажам с «прозвоном», и ломится в первую же «бесхозную» квартиру… Так что насчёт засады — гнилой номер. А вот если только добротную подставу организовать…

Ласково пялюсь на сексота. Он сразу настораживается, собака, «раз опер лыбится — значит, подлянку хочет кинуть!», — обидно даже, откуда у агентов такой скептицизм?.. Внятно (полу — просьба, полу — приказ, и попробуй уклониться!) излагаю задачу: «Найди Зяблика и предложи купить у тебя классный ножик с выкидывающимся лезвием. Если согласится — сообщи мне, я передам п е р о, отдашь его Зяблику, но я должен точно знать: где и когда… Понял?!» Отважный догадлив: «За «хранение холодного» хотите прищучить?.. Но он же сразу догадается, что это я его… Нет, так не пойдёт, я на такое не подписываюсь!..»

Ещё минут пять мы дружески препираемся насчёт того, подписывается ли под этим мой секретный сотрудник, и не хочет ли он сам загреметь в места не столь отдалённые… Явно не хотел никуда греметь Отважный, и судьба домушника была окончательно предрешена. Я дал Отважному самые подробные инструкции, не забыв и легендирование непричастности Отважного к будущему аресту Зяблика, и мы расстались, оба вполне довольные итогами встречи. Меня радовала перспектива ещё одного раскрытия, а Отважный счастливился сохранностью своих оставшихся зубов. Не так вышло, как давеча однажды, когда после моих педагогических пинков один зуб у него вылетел, а второй — треснул… Я — куратор требовательный, но ежели ты со мною — по-хорошему, то и я с тобою — как отец родной, и зазря — не увечу…

Задуманная оперативная комбинация с Зябликом могла получиться, а могла — и сорваться, 50 на 50, в нашей работе не без этого… Но если всё сработает, то возьмём Зяблика за «холод», раскрутим по полной, всё он тогда признает и подпишет, деться ему — некуда… Если повезёт — найдём на адресе у него что-нибудь из уворованного, начнём крутить и за это, «Срок тебе всё равно уже гарантирован — так колись и на кражи…» Взамен — бить не будем, а также и ш и р л а подкинем в камеру, когда к у м а р и т ь начнёт… Раскрутим его на «квартирные», причём — только на «родные», «левак» подкидывать не станем… И вот когда он подпишется под «чистосердечными», и на воспроизведении их подтвердит, тогда-то я и подброшу ему свою домашнюю заготовку: «Раз ты с нами — как человек, то и мы с тобою по-человечески… Снимем с тебя обвинения за ножик, одни кражи оставим… Так бы шесть лет тебе дали, а так — только четыре светит… Цени!..» Да он нам ещё спасибочки скажет, и в ножки за наше благородство поклонится…

Неписанные правила оперативной деятельности считают западло «закрывать» урку на основании сфабрикованных против него (в том числе и с помощью агентурных «подстав») улик и доказательств. Схема тут такова: припереть «фальсификатом»№ к стенке, и под давлением обстоятельств заставить признать своё, реально совершённое, за него потом и под суд он пойдёт, «фальсификат» же на одном из этапов следствия из состава обвинения незаметно улетучивается… То есть если ОЧЕНЬ НАДО человека отправить в «зону», и ничего подходящего под рукой нет, то на худой конец сгодится и откровенная «химия», но такая работа среди оперов считается «грязной», да и риск попасться на «фальсификации материалов дела» всегда слишком уж высок…

 

5. СУДЬБА СЕКСОТА

Сотрудничество с опером даёт возможность урке оставаться на свободе лишний годик-другой, — он помогает ментуре раскрывать какие-либо достаточно тяжкие преступления, а в ответ угрозыск закрывает глаза на его собственные (не очень серьёзные) уголовно наказуемые деяния… Разумеется, если он натворит опасных делов, и будет уличён в этом опером не из своего «терротдела», — тогда ничто его не спасёт, и за всё придётся отвечать сполна…

Но в любом случае, судьба практически всех осведомителей — «зона», рано или поздно им её не миновать. Я это знаю, и они про себя это знают. Но, во-1-х, каждого из них заботит лишь день сегодняшний, и уж никак не некое отделено-туманное «завтра»… И, во-2-х, за решёткой с тоже можно жить по-разному… Одного без всяких видимых причин так дубинкой по почкам отполируют, что полгода потом кровью мочится, ещё и в карцер на трое суток кинут, на хлеб и воду, причем температура в карцере — градусов восемь, не более, а на нём — лишь лёгкая роба… Или швырнут в камеру, где на 10 посадочных мест — 32 человека, из которых два туберкулёзника, два СПИДоносца, а один — приставучий садист-извращенец… Ну а другой — регулярно на «профилактическую беседу» к «куму» в оперчасть ходит, там его кофейком балуют, иногда стопаря нальют, пачкой сигарет презентуют… «Друг органов» — не такое уж и почётное звание, но иногда лишь такая малость (и только она!) помогает не утонуть в бушующих волнах бытия, как-то справиться с напастями, выжить, выстоять… Никто не хочет умирать, что звучит удивительно, если присмотреться к тому, как живут многие и иногие…

 

6. ПУТЬ В ОСВЕДОМИТЕЛИ

У толково работающего опера должно быть много… не скажу — друзей, поскольку настоящих друзей у любого человека вообще раз-два и обчёлся, а — людей, чем — либо тебе обязанных, и потому согласных и готовых в случае надобности в чём-либо помочь, в том числе — и нужной информацией. Например, увели у старичка — ветерана автомобиль, — не «Мерседес», даже не «Мазду», а простенький «Запорожец», такой же ветхий и ржаво-мятый, как и его владелец. Старичка — заклинило, чуть ли не рыдал в моём кабинете, жалко его стало…

Так бы ради подобной чухни палец о палец не ударил, а так — подсуетился… На подобное старьё только неразумные малолетки и покусятся, ради запчастей, чтоб на базаре продать и пропить. Нацелился я на эту среду, походил по окрестностям, вынюхивая обстановку… Пробил одну молодёжную компашку, другую… На третьей — вышел на некоего Пику-десятиклассника, изловил, стукнул слегка, заставил отвести к родительскому гаражу и открыть двери… Точно, стоит «Запорожец», ещё не успели и раскурочить!.. Старичок был доволен до слёз, лез целоваться… Ни о какой бутылке (минимум обычной платы за раскрытие!) в данном случае я и не заикался, с т а к о г о взять — потом судьба накажет… Однако случай этот в памяти сохранил, — старик как бы остался передо мною в моральном долгу, на будущее это может пригодиться…

Проходит год или полтора. В подъезде, где обитает этот самый старичок, этажом ниже в своей квартире жёлтым шарфиком задушена 42-летняя домохозяйка. Вызванный с работы и примчавшийся на такси супруг рыдает над её хладным телом, видимых следов — никаких, подозреваемых — нет, версий — ноль… Соседями семья характеризовалась исключительно положительно, «жили как два голубка!» Но очень кстати вспомнил я про своего должника, слезливого ветерана, двинул к нему… Он, оказывается, уже и лицо моё подзабыл, недолговечна человеческая благодарность, уж я-то знаю… Но мне нетрудно напомнить, спросил прямо: «Как ваш «Запорожец» — ещё не угнали?!» Сразу старик всё вспомнил, растроганно захлюпал носом и вознамерился заключить меня в благодарственные объятия, но я ловко уклонился, перевёл разговор на убиенную и её безутешного супружника. А дед, оказывается, не такой уж и склеротик, многое кругом замечал и при надобности мог припомнить. Вначале, правда, нёс он ахинею, но потом припомнил некие обстоятельства, из которых вытекало, что горе вдовца не столь уж беспросветно, ибо второй год держит он на стороне молоденькую любовницу, рыжую парикмахершу Зинку… Хрен бы выудил я из старца подобные сведения, не пользуйся правом на его благодарность!.. Ну, дальше — дело техники… Пробили Зинку, точнее — гражданочку Подбельскую Зинаиду Павловну, узнали адрес парикмахерской, где она стригла — маникюрила, равно как и координаты её 3-комнатной хаты и состав семьи… Папа, Павел Николаевич, мама, Виктория Михайловна, сынок от предыдущего возлюбленного, Феденька, и пёс дворовой породы по кличке Шарик уголовному розыску показались фигурами малоинтересными, а вот что это за братец родимый, Филя, освободившийся в прошлом году из колонии усиленного режима, и ведущий ныне не так чтобы слишком праведный образ жизни?.. Уж не он ли был исполнителем убийства, задуманного и осуществленного рвущимся соединиться в новый брачный союз полюбовниками?.. Проверили тихонько алиби Фили — нет у него алиби!.. Подвели к нему сексотов «Гордого» и «Витязя», напоили они Филю самогонкой за счёт милиции (как раз конфисковали пару ящиков, и часть добычи угрозыск не пропил сам, а пустил на оперативные надобности), окосел он да и расхвастался: «Да я — крутой!.. Да я недавно одну мочалку — собственными руками!..» Через час вдовца, Зинку и ее говорливого братца уже допрашивали. Начальник угрозыска лично рыжей парикмахершей занялся, она же первая на 48-й минуте душевного разговора и «поплыла», а за ней — всё остальные… Так была раскрыта эта мокруха, а без помощи «моего» ветерана она имела все шансы стать очередным «глухарём»…

Другой жизненный случай. Выпускник ПТУ Витенька, оболтус и разгильдяй (наподобие многим сверстникам), прогуливался по знакомой с детсадовских ещё времён улице со своим давним приятелем, Колей. Возле одной из 9-этажек Коля попросил Витю обождать маленько, сам зашёл в подъезд, и вышел оттуда через 15 минут со стареньким телевизором «Рекорд» в ещё не утомлённых годами работы на производстве ручонках. Оный «Рекорд» не без содействия приятеля Коля отволок к себе домой, мол: давал дружбану на недельку попользоваться, а теперь забрал обратно…

Назавтра выяснилось, что Коля грабанул чужую хату, да ещё и оставил там по неопытности массу уличающих его отпечатков, следов и улик. Злые дяденьки — опера схватили его за жабры и уволокли в СИЗО, впереди — тюремная баланда, суд и «зона»…

Теперь деликатный вопрос: ну а как на языке закона квалифицируется поведение Витеньки?.. Является ли он пассивным свидетелем преступления (ничего не знал, не понимал, только присутствовал), или же он — деятельный соучастник (помогал уносить краденное!), и обязан нести свою часть ответственности за содеянное?.. Во многих злодеяниях грань между свидетелем и соучастником — тонка и неуловима, и от меня, опера, целиком и полностью зависит, нарисуется ли в материалах следствия Витенька просто присутствующим и ничего не ведающим (во что, по правде, поверить трудно, однако при желании за версию — сойдёт), либо же выводы будут совсем другими, суд сочтёт Витеньку «стоящим на стреме», а следовательно — достойным приговора и срока… Надо ли говорить, что ни сам юноша, ни его перепуганная родня вторым вариантом удовлетворится не вполне?.. Ставят ли они тебе бутылку, или же каким-то образом договариваются с твоим грозным, но отзывчивым к нуждам трудящихся начальством — это вопрос десятый. Никому из нас, чтоб вы знали, не в радость поганить без крайней надобности малолетку тюремным заключением, население «зон» и так множится день от дня… Короче, оформляем Витюху свидетелем, а Коляна отправляем мотать срок. Удачливый Витя, быстро оправившись от пережитого испуга, продолжает на свободе радоваться прелестям бытия, глотать водку декалитрами, трахать девочек поротно, и проводить лучшие минуты жизни на дискотеках и в кабаках.

…И что же я, опер — оставлю его без своего присмотра и опёки?.. Никогда!.. Без моего чуткого внимания скурвится он аж бегом, да и должок за ним перед мною, а долги, парень, надо платить!..

Проходит время. Вызываю я однажды Витю в свой кабинетик, и без всяких дипломатий интересуюсь в лоб ещё одним давним другом его детства, Арменом Кесикяном по кличке «Кесик». Что малый после школы нигде не ишачит, и при этом третий год уж плотняком сидит на игле — не моё дело, пусть участковый этим занимается, но вот откуда Кесик бабло на «дурь» берёт?.. То ли это квартирные кражи, то ли уличный гопстоп, то ли той же наркотой по мелкому опту приторговывает… «Ты понимаешь, о чём я хочу попросить тебя, Виктор?.. Разведай!.. Не в службу, так сказать, а в дружбу…» Но тут неожиданно выясняется, что идти в мои разведчики Витенька не желает, западло ему, видите ли, шпионить за своим лучшим другом, «ни за что и никогда!», — так эта песня называется… Забыл он, оказывается, что бесконвойно по жизни лишь по моей милости шествует, да ещё и дерзит мне, сучёнок, слюной брызжет, грозится влиятельным папенькой, а также — страшной местью со стороны дружественной ему кодлы… Ах как страшно!.. Терпелив и благожелателен я к представителям «племени младого, незнакомого», но всему же есть какой-то предел!..

И беру я со стола специально приготовленную для педагогических целей книгу, «Комментарии к Уголовному Кодексу» она называется, и без лишних слов с размаху бью гадёныша ею по макушке, — аж искры из его глаз посыпались!.. Стало светлее от тех искр в моём кабинете, прояснело и в его мозгах, — сидит он, башкой тряся, и поверить не может, что это всё с ним происходит, а не в каком-нибудь голливудском триллере. А я объясняю ему, как бы даже морально и подавленному, что стоит только мне шепнуть пару слов усталому следователю — и уже закрытое дело о телевизоре вмиг снова откроется «ввиду ново-открывшихся обстоятельств». И тогда не то что соучастником, а и главарём шайки при желании можно Витеньку изобразить: послал-де свою «шестёрку»-Коляна на адрес, а сам в стороне ждал результатов… «Если бы ты только знал, Виктор, как хочется мне эту пару слов следаку шепнуть!..» Но, продолжаю после долгой театральной паузы, со своими желаниями я как-нибудь справлюсь, «Так что живи, Витя, дыши полной грудью, и до гробовой доски помни, кому счастьем своим обязан!.. Но только Кесика мне, на блюдечке — отдай… хорошо?.. Очень тебе рекомендую, Витёк, с этим не медлить, а не то я тебя… Да ты и сам понимаешь!..»

И никуда Вите от меня, доброго и неуёмного, не деться. Ещё пару раз бью его кулаком под ребро, потом угощаю сигаретой из непочатой пачки, рассказываю пару анекдотов, успокаиваю, одобряю, подбадриваю, окрыляю, чётко формулирую вопросы… Открывает Витя рот для чистосердечного ответа — и отправляется его лучший друг Кесик в «зону» на 5 лет, да ещё и с конфискацией принадлежащего ему лично имущества…

С Витюхой я больше не контактирую. Наилучших дружков своих он уже сдал, а в постоянные информаторы не годится: болтлив, мало информирован, характер с гнильцой, сообразительности — как у табуретки… О такого лучше лишний раз не мараться. Ещё какое-то время отъестся вольных хлебов — и в армию, пусть панкует в казарме… Может, суровая армейская школа жизни и сделает из него человека… Хотя — вряд ли, что казарма, что «зона» — одни нравы… Многих знавал я, из кого армия сделала зверя, но чтобы наоборот — про такое покаместь не слышал ни разу…

 

7. МАЛОЛЕТКИ

Малолетки — самый неудобный для вербовки в агенты материал. В мозгах — опилки, куча подростковых комплексов, типа: «Своих — не сдаём!», «Менты — сволочи!», «Я — такой крутой, что ничего со мной не сделают!»… И вот попадается мне такой сопляк в составе некой преступной группы, нужны его правдивые показания, чтобы засадить остальных подольше за решётку, в обмен обещаешь, что сам он отделается «условняком», а то и вовсе удастся его отмазать и представить как невинного свидетеля… Короче — обычная и выгодная лично для него сделка. Диктую её условия, объясняю, как с моей помощью он может спрыгнуть со статьи и избежать «зоны». Благодарности не жду, очень мне нужна его благодарность, а нужна готовность к сотрудничеству, но вместо этого заношистая сопля ещё и петушится: «Да я!.. Да вы!.. Да ни за какие коврижки!..» Тьфу… Повожусь с таким, из одной только к нему жалости, потом — плюну, возиться некогда… Как-то выкручуюсь, «закрываю» всю группу как положено, ну и этого… гонористого… Возвращается он из колонии через пару лет: осунувшийся, измученный, глаза навек перепуганные… Меня на улице заметит — шапку с головы за квартал срывает: «Добрый день, гражданин оперуполномоченный!» М-да… Так стоило ли ему тогда выкаблучиваться?..

И ещё один недостаток малолеток, чисто прагматично: они в большинстве ненаблюдательны и нелюбопытны. Скажем, побывала компания подростков на притоне, разжились к о с я ч к о м, провели там минут двадцать. Возьмёшь потом одного из них в разработку, начнёшь выяснять, что и кого он там видел, кто на том притоне чего из себя представляет, и какие ключики к нему можно подобрать, а этот телёнок, оказывается, ничего и рассказать толком не может, кроме как: «д р а п был ништяк!», и: «у Янки Фроловой я бы «взял», но уж больно она поддатая и всем «даёт», ну её…» Это уж потом, набрав годков и жизненного опыта, тот же любитель к о с я ч к а на притоне будет автоматом замечать всё: из какой нычки достают товар, что рассказывают о своих поставщиках, можно ли через неосторожную речь вычислить имена поставщиков и, связавшись с ними напрямую, получать товар по более низкой оптовой цене, прячут выручку, нельзя ли её стырить, и так далее… Что человек узнает для самого себя, то через некоторое время я смогу вытянуть из него, а если он сам ничего не знает, не помнит и не усекает, то и мне пользы от него — никакой…

 

8. РАНЕЕ СУДИМЫЕ НАРКОМАНЫ

Ну а идеальный кандидат для вербовки — это ранее судимые наркоманы. Раз он сидел — значит, уже знает, какие страшные вещи может при желании сотворить с ним слепая державная мощь, и — заранее трепещет перед мною, как перед её полномочным представителем. Такой от предложения о сотрудничестве если и откажется, то — деликатно, с весомыми отмазками… да и побоится отказаться, до конца жизни втравлено в него, что тля он бесправная и беспомощная перед родным государством, способным прихлопнуть его в любой момент!..

А раз наркоман — стало быть, нуждается постоянно в «дури», достать которую трудно, и — лишь за большие бабки, у опера же наркота есть всегда и бесплатно… Ну то есть, не совсем бесплатно, тоже придётся платить — информацией, своим посильным соучастием в борьбе с криминалом… Держава не даёт нам ныне средств на матстимулирование агентуры (подразумевается, что она в силу своей политической зрелости, гражданской сознательности и пламенной любви к Отечеству сексотничает задарма), но чем-то ещё, кроме прощения мелких грешков, надо же поощрять своих гнилушных помощничков, и «дурь» — самое удобное для этого средство. Именно в заботе об агентуре любую крупную партию конфискованной наркоты опера «половинят», указывая в документах лишь часть изъятых нарковеществ, образовавшиеся же таким образом излишки — делят между собою, прячут по секретным нычкам в подвалам и на чердаках, и затем по мере необходимости расплачиваются ими за услуги с сетью осведомителей. На языке закона сие называется «незаконным хранением и сбытом нарковеществ». Удайся доказать, что мы этим занимаемся — и длительный срок любому оперу гарантирован… Но из известных мне оперов таким занимаются практически ВСЕ. Иначе — как?.. Иначе — нельзя… Да, кстати, индульгенция сексотам за их собственные, не очень крупные прегрешения — тоже подсудное дело, «сокрытие преступлений» — вот как это называется. Так что каждый из борющихся с преступностью оперативников фактически сам — преступник. Кто в этом виноват — судить не мне, я лишь констатирую факты…

Ещё одна причина, по которой уголовному розыску сподручнее сотрудничать именно с наркоманами: по сути своей все они — гнилые люди, ничего святого, мыслями постоянно крутятся вокруг себя, драгоценных… Когда к у м а р и т, и денежки на «дурь» нужны позарез, такой без зазрения совести обкрадёт родную матушку, любимую сестричку за дозу отдаст в руки насильников, единокровного братца зарежет, снимет с него дешёвый свитер и загонит на рынке, а выручку — тут же исколет… И понятно, что т а к о м у во имя личной выгоды с т у ч а т ь даже на самых близких и доброжелательно настроенных к нему людей — вполне допустимо, возможно и оправданно: «Я же не виноват, что мне каждый день ш и р я т ь с я надо!..» И — постукивают, перестукиваются слаженным хором, принося пользу отечественному правосудию. Мы их всё равно не любим (в нашем понимании любой наркоман — не человек, а животное!), но — отдаём должное, по своему — ценим, и — понимаем, что с одной стороны наркомания увеличивает преступность, а с другой — сильно помогает в борьбе с нею!..

 

9. ИНСТРУКТАЖ СЕКСОТА

Подавляющее большинство моих постоянных осведомителей — плотняком сидят «на игле». Ещё они не читают газет, мало интересуются художественной литературой, не посещают театры и филармонии, не состоят в политических партиях и общественных движениях, не заботятся о повышении своего сексотнического мастерства. Последнее огорчает особенно. Ни вузов, ни техникумов, ни хотя бы краткосрочных курсов для повышении квалификации агентов угрозыска нет, и поскольку тяги к самообразованию в них не чувствуется, то приходится мне самому их как-то обучать и наставлять…

И вот сидит у меня в кабинете какой-нибудь секретный сотрудник под псевдонимом «Кинжал», На туповатом лице — четыре класса начальной школы и две судимости по мелким статьям, глазки мутные и не соображающие, мне на такого и смотреть неприятно, а ведь надо же ещё и задание человеку формулировать… Вначале пытаюсь по-деловому толковать, — мёртвый номер, все мои слова ему по барабану… Тогда треплюсь с ним о том, о сём, угощаю сигаретой, щупаю настроение, анекдотиками смешу, чтоб расшевелить, а когда начинает он ржать над незамысловатой пошловатостью — перевожу стрелки на дело: «Пойдёшь завтра к Борьке-«Туристу», на хату… Якобы тебе сказали, что у него ш и р л о м не бодяжным разжиться можно!.. Побазарь про разное, тыры-пыры-растапыры, сам же — проверь, что у него в двух огромных мешках в кладовке хранится… Если спросить будет не с руки — придумай что-нибудь…» Я замолкаю. Кинжал пялится на меня туманно, и кажется, что он уже успел забыть, кто я таков, и что он тут у меня делает. Привожу сексота в чувства, постукивая указательным пальцем по его лобешнику, он очумело хлопает ресницами, неожиданно спрашивает: «А что придумать?..» Гм… Ладно, хоть краем уха, да слушает!..

Терпеливо советую: «Спроси его: «А ты уже картошку на зиму заготавливаешь?!», — и пни мешки ногою. Если маковая соломка в них — это одно, если барахло ворованное или аппаратура — совсем другое… На тот случай, если проверить не удастся, загляни к Олегу — «Меченному», с Туристом они вась-вась, для понта узнай вначале, как ему на заводе работается, и (если он оттуда ещё не сбёг) не поможет ли тебе туда устроиться. Мол, жить же на что-то надо, а тырить ты больше не хочешь, боишься загреметь за решётку, вот на завод и надумал… А уходя — мимоходом, уже прощаясь, закинь удочку насчёт Туриста. Дескать: был у него, какие-то узлы видел, не барыгой ли он случаем заделался?.. Если Олег что-то знает, а знать он должен, то обязательно скажет… Вопросы есть?..»

Кинжал столбенеет в раздумьях. В чём-то я его понимаю… На хрен ему сейчас опер со своими дурацкими узлами, тут шкваркнуться бы и забыться в горьковато-долгожданном кайфе, а вместо этого — сиди здесь и наставления слушай… Да если прознает потом Турист, кто его на нары отправил, и пришлёт из СИЗО м а л я в у корешам-отморозкам, то как минимум набьют Кинжалу морду, но скорее всего — прирежут!.. «Ты, сука, Борьку сдал!», и — чирк п е р о м по горлу… Или — «поставят на счётчик», им это недолго, с мёртвого-то навара никакого, а так — заставят за сданного ментуре Туриста отдать всё, что у него есть… Но ведь и нет ничего!.. И придется втайне от опера — куратора бомбить хаты, чтоб расплатиться… В оконцовке обязательно попадёшься и загремишь в СИЗО, где по наводке того же Туриста тебя прирежут… Мрачноватые перспективы вырисовываются!..

Вдруг на прыщавой физии Кинжала мелькнул лёгкий след близящейся мысли. С непривычки я настораживаюсь, готовый к любому обороту событий. (Однажды на такой вот заурядной встрече агент ни с того, ни с сего выхватил из кармана м о й к у (опасную бритву) и попытался отрезать мне ухо, — еле успел «успокоить» его чугунной пепельницей… Потом оказалось — обкурился человек д р а п о м, вот и померещилось Бог знает что. Мы и дальше с тем сексотом прекрасно сотрудничали, но только после той истории я старался близко от него не усаживаться). И вот оно — через ротовое отверстие Кинжала выплескивается чуть ли не единственное за все годы моего знакомства с ним откровение: «Не-е, на завод работать не пойду, там — хреново. Зарплату не платят, дымно кругом… У меня пахан там полжизни проишачил, посадил здоровье, на фиг и мне такая доля?!»

От неожиданности не сразу нахожусь с ответом, открыв было рот и снова захлопнув его, поперхнувшись комком рвущихся наружу слов… Молчу полминуты, тупо глядя в лежавшие на столе передо мною бумажки. Лишь потом, собравшись с мыслями, ласково отвечаю: «Слышь, блин, а ты — комик!.. Это Меченному ты насчёт завода горбатого залепишь, чтобы базарить было о чём, а взаправду можешь вкалывать где угодно, — хоть в Академии наук, хоть на шахте, это твоё личное дело!.. А то и дома сиди и отдыхай, благо статья об ответственности за тунеядство уж давно не работает…»

Кинжал вновь открывает рот. Я устало щурюсь, чуя, что именно он скажет… Так и есть — спрашивает: «А…это…ну, в Академии наук… там сколько платят?!» Ох, блин!.. Всё, я больше не могу с этим сбродом…

 

10. НАВАР С СЕКСОТА

Но иногда от агентов бывает и немалая польза, причём не только в оперативных вопросах, но и в чисто бытовых… Скажем, пришло время мне пообедать, а с карманной наличностью по обыкновению — меленький, но грозящийся стать постоянным финансовый кризис… Бутерброды из дома взять не сообразил, и одолжиться не у кого — как назло, у всех хлопцев в терротделе с бабками — по нулям… Так что же делаю тогда?..

Начинаю соображать, кто из агентуры живёт поблизости, и у кого с наибольшей вероятностью можно похавать… Ага, «Бесценный» хвастался, что умеет вкусно борщи готовить!.. Иду к Бесценному на адрес. Моим появлением он всполошён, не ждал, и по обыкновению готовится к очередной от опера подлянке, но я что — зверь бесчувственный?!. Не зверь, и именно в данный момент никого не хочу р а з в о д и т ь, одно лишь желаю — плотно пообедать!.. Но прямиком о намерении пожрать Бесценному не сообщаю, — может неправильно понять и занеуважать… Вместо этого начинаю якобы важный, а на самом деле никому не нужный разговор насчёт позавчерашнего гопстопа около 43-й школы (у тамошнего учителя труда двое буйволов в масках отобрали бумажник, и часы с руки сняли). «Так ты не в курсе, кто сработал?.. е Щербатый случайно, со своим подельником?.. Ах да — его уж месяц как «закрыли»…Но, может, кто-то из ближайшего окружения?.. Не знаешь?!. Жаль…Ты ведь с Щербатым, говорят, на короткой?.. Что значит: «знакомы шапочно»?..Да?!. Ну, может, я чего-то напутал… Слушай, а…», — и по новой тяну резину, меняю темы и направления разговора, пока сексот наконец-то не догадался пригласить меня к столу. Налил целую миску действительно вкуснейшего борща, и даже поставил передо мною стопарик с прозрачненькой… Не отказываюсь, это было бы невежливо, степенно осушаю рюмку, удовлетворённо крякаю, занюхиваю её коркой чёрного душистого хлеба, потом принимаюсь за аппетитную жижу… Ну и перед уходом ещё пару минут вещаю что-нибудь оперативно-важняцкое, чтоб агент и впрямь не подумал, будто бы я забежал к нему только лишь с целью похавать… Закрывая за собою дверь, успеваю подумать, сытно икнув, что сексота «Бесценному» за старательность и добросовестное отношение к своим обязанностям следует при следующей встрече поощрить парой к у б и к о в экстракта опия!..

…Если обувь надо срочно отремонтировать — иду к агенту «Филину», сапожничающему на рынке. Пьянь безбожная, ни хрена интересного выведать не в состоянии но обувь чинит — классно (когда в трезвом состоянии, вестимо), для чинки своей обувки его, по сути, и агентурил…

Допустим, возникла какая-то срочная экзотическая надобность, скажем — нужен мастер по кафелю. Ищу среди блатных подходящего фигуранта, присматриваюсь к нему, изучаю манеры, собираю компромат, потом — резкий «наезд», и ставлю его перед выбором: либо — сотрудничает с органами, либо мы закрываем его на энное количество лет… И вот он уже «мой», и вот он уж укладывает кафель на моей квартире, а если он в добавок к своим кафельным способностям ещё и интересную информацию угрозыску способен доставать, тогда вообще ему цены нет, пусть агентурит и дальше, но — лишь в свободное от укладки кафеля на моей квартире время!..

 

11. ГРАФИНЯ

Но вернусь к нашей «официальной», вписанной в ментовскую картотеку агентурной сети… Мало того, что практически вся она «засвечена», не надёжна и чертовски неприятна в общении, так ещё и текучка кадров — выше крыши!.. Основных причин выбытия агентов четыре: умер, убит, посадили, уехал… Возможно, в соседних РОВД, в городском и областном угрозысках агентура выбывает ещё и по каким-то другим причинам, скажем: «в связи с избранием народным депутатом», или: «в связи с выездом за границу для получения Нобелевской премии в области мира», и так далее, но среди поднадзорной мне мелкой уголовной шушеры такое пока что не наблюдается.

В прошлом месяце пришлось отправить в архив дела на трёх моих сексотов, и все как на подбор — личности весьма колоритные и запоминающиеся…

Графиня — 27 лет, наркоманка. Из вполне нормальной и по нашим меркам обеспеченной семьи: отец — водитель-дальнобойщик, зарабатывал весьма прилично, умер несколько лет назад, а мать всю жизнь чем-то заведовала в общепите…В общем, на быт — хватало. Обитала она в 4-комнатной, прекрасно обставленной квартире, всё при ней — молодость, красота, образование, материальный достаток… Казалось бы, живи а радуйся!.. Нет, потянуло на острые развлечения… Шальные денежки мало кому приносят пользу!.. Ещё с юных лет — мальчики, водочка, то да сё… Начала глотать таблетки, потом — колоться… Кстати, на иглу её младший братишка посадил, в недавнем прошлом — победитель районных математических олимпиад. Прыткий мальчонка, из торопящихся пораньше испытать всю гамму жизненных удовольствий. Не знаю, успел ли, я его уж не застал — в 21 год он умер от передоза, прямо на унитазе…

Мать спохватилась, пыталась дочку хотя бы спасти, возила по врачам и знахарям, денег столько на лечение извела, что и не сосчитать, потом — сдалась, переселилась к знакомому (надо понимать — сожителю), дочери заявила: «Живи как знаешь, я больше тебе не судья и не помощник!» Ладно хоть, сообразила в квартиру только на своё имя записать, так что продать и исколоть жильё дочурка не могла…

И закружилась она в вихре порочных удовольствий!.. Вышла замуж за наркомана, родила ребёночка, красивая девочка, но от рождения глухонемая, — сказалось пристрастие обоих родителей к «дури»… Муженька вскоре посадили за кражи, не повезло ему… а может, и наоборот, повезло: наркоманы в заключении не колются, если бабла большого при них нет, многие в итоге даже здоровеют от строгого тюремного режима!..

Она же распродала постепенно всё: мебель, ковры, книги, носильные вещи… Вышла на панель, — вначале котировалась, но потом иссохлась и потеряла «товарный вид»… А организм требовал ежедневной дозы, которая к тому же постепенно возрастала, достигая лошадиных размеров. Стала тогда зарабатывать на ш и р к е, на мелком опте, купит где-нибудь сорок к у б о в, продаст у себя на хате 5-10 клиентам, и на выручку — сама пару раз кольнётся…

Но на следующем этапе скромных комиссионных от торговли стало не хватать, тогда стала она б о д я ж и т ь товар: из ф а н ф ы р и к а (пузырька с наркотой) отольёт пару к у б и к о в и исколет, а недостающее — доливает водой из-под крана. Впрочем, будь это даже вода из целебного источника, и то покупатели остались бы недовольны, ибо платили бабло за «дурь», а не за аш два о… Опытный нарик б о д я ж н у ю примесь в зелье за километр учует!.. Пошёл «возврат», прибегали с требованием: «Забери свою хреновину обратно и верни бабки, сука, а не то пасть порвём!», и всё такое… Крики каждодневно, ссоры, скандалы, неоднократные вышибания и поджоги двери, болезненное битьё морды, наконец… Самым доверчивым она в итоге заговаривала зубы, прочие же забирали из её квартиры что-нибудь из ещё не распроданного, — в залог, пока не вернёт бабло, или не отдаст качественный товар взамен фуфла…

Живая человеческая мысль ищет хоть какой-нибудь выход из самой безнадёжной ситуации, и именно на этом этапе напряжённых поисков страдалица стала агентом угрозыска под псевдонимом «Графиня». Теперь она могла со спокойной совестью с т у ч а т ь на самых требовательных из своих кредиторов, да и на всех остальных — тоже, а мы в ответ изредка снабжали её «зельём», и часто выручали её из разных историй…

Скажем, приходит она — занюханная, заплаканная… «Опять меня ограбили!..» Интересуюсь устало: «Кто на этот раз?..», «Такие-то и такие-то!.. Выбили дверь, забрали ковёр, кое-что из бужетерии…» Иду к таким-то, делаю зверскую харю: верните похищенное у гражданки имущество, а не то навешу на вас делюгу за грабёж!» Те оправдываются: «Не грабили мы вовсе, а просто должок за гражданкой, пусть вернёт, тогда и свой вонючий ковёр обратно получит!» Не люблю я, когда со мною — в нагляк, бью таких-то в торец и в фасад, а потом они же, сморкаясь и всхлипывая, тащат ковёр на прежний адрес, я же иду сзади, подгоняя их ласковой улыбочкой…

Понятно, что старался я с выгодой: сливала мне Графиня информацию на своё ш и р н у т о е окружение: наркоторговцев, домушников, гопстопников, прочую блат-публику… Подла наркоманская душонка!.. Готовно сдавала Графиня всех подряд, включая и тех, кого буквально пять минут назад целовала в гнилые дёсна и называла своим благодетелем до гробовой доски, но одной старательности сексоту мало, нужна ещё и информированность, а где ж ей взяться у полуразрушенной «дурью» «метёлки», если вся округа знает, что она с т у ч и т уголовке!.. И была она, как ни крути, уж по одной этой причине сотрудником малоценным и неосведомленным, да плюс к этому — ещё и патологической лгуньей!.. Ради сиюминутной выгоды рассыплет перед тобою мешок вранья, а ты потом сиди и отделяй семена от плевел… И хорошо, если вообще семена отыщешь!..

Один случай меня потряс… На моей «земле» убили домохозяюшку, — после смерти мужа жила она вдвоём со взрослеющим сыном, денег хронически не хватало, устроиться на работу ей здоровье не позволяло, вот и надумала продать видеомагнитофон. Поместила объявление в рекламной газете, через три дня позвонил молодой человек с приятным баритоном, и договорился прийти и посмотреть на «видик» завтра после обеда. Утром сын ушёл в школу (11-й класс, выпускной!), мать как всегда проводила его до порога… Вернувшись в три часа после школы — обнаружил дверь квартиры незапертой, а мать лежала на полу в прихожей с разбитым молотком головой. Видеомагнитофон и ещё парочка сравнительно ценных безделушек — пропали… Таков был расклад дела, которым районная уголовка усиленно занималась месяца полтора, причем (забегаю вперёд) найти убийц так и не удалось, хотя серьёзно отрабатывалось множество версий, начиная с очевидной: «Убил покупатель «видика»!..», и кончая самыми невероятными: «сын на переменке незаметно сбегал домой и пришил маман», «сосед по площадке хотел снасильничать, она не далась, вот он в сердцах и расстарался», «случайно зашедший в гости незнакомец увидел на тумбочке только что полученные за видеомагнитофон деньги, взалкал наживы, схватил молоток, и…»

Так вот, уголовка рвала жилы, пытаясь вычислить душегуба, многие сексоты получили соответствующие задания, ну а спрос, как известно, рождает предложение… И ровно через неделю после получения задания Графиня всучила мне своё агентурное сообщение на пяти страницах, где подробнейшим образом рассказывалось, кто и за что убивал, как всё происходило, где сейчас находится похищенное, и какие ещё улики можно найти, если сделать то-то и так-то… В детали тут же снабжённого грифом «совершенно секретно» «аг-со» вдаваться не буду, скажу лишь, что непосредственными убийцами назывались двое, один стоял на стреме, двое фигурировали скупщиками краденного, и против ещё двоих можно было выдвигать обвинение в «недоносительстве»… Исчерпывающе ёмкий и чертовски убедительный документ!.. За всё про всё Графиня скромно попросила два стакана маковой соломки… Разумеется, я ей дал!.. А бумагу тотчас потащил к начальнику районного угрозыска. Майор был куда опытнее меня, но и у него это «аг-со» не вызвало ни малейших сомнений, уж больно складно излагалось, очень убедительно выглядели психологические мотивации поступков фигурантов, да и рядом ранее известных нам. мелких фактиков сообщение по косвенной подтверждалось, и это доказывало: агент — не врёт, и донесение Графини просто-таки не может не оказаться правдой!. Слегка лишь смущала необходимость немедленно задержать и взять в разработку семь человек, среди которых были не только ранее судимые и наркоманы, но и вполне приличные люди, включая начальника местного ЖЭКа и отставного подполковника Ракетных Войск Стратегического Назначения, — ну, поработаем мы над ними в кабинетах положенные до выдвижения официального обвинения трое суток… выколотим из основной массы «сознанку» (по большому счету, это — дело техники), ну а вдруг — на самую короткую долю секунды допустим! — всё окажется фуфлом?.. Да всплыви это на суде, и подыми там ракетчик с жэковцем кипеж — поснимают нас в два счёта!.. То есть меня, как слишком мелкую фигуру, могут и не тронуть, а вот карьере майора будет полный амбец… Сообразив эти нюансы, майор не заспешил с задержаниями и допросами, а, выделил мне в помощь парочку оперов, поручил тщательно проверить положенные в основу «аг-со» сведения. И вот эта проверка быстро установила, что всё без исключения в «аг-со» — лажа чистейшей воды!.. Радость от осознания того, какого дерьма нам случайно удалось избежать, была так велика, что затмила злобу на подло подставившего нас агента, и на следующей встрече с Графиней я не только не побил сучку, но даже и не наорал на неё, а лишь спросил кротко: «ЗА ЧТО?..» Ничем вроде бы не обидел её, не оскорблял, в душу не харкал, окурки об её иссушенные груди не тушил, ш и р л о отливал по возможности, старательно защищал от всяческих гондонов, — за что ж она хотела так бессовестно меня обгадить?!. Но тут сразу же началось: слёзы, истерики, жалобные всхлипы, фальшивые исповеди типа: «Да я сама не знала, клянусь мамой!.. Меня уверяли, что всё — взаправду… Неужто вы мне не верите?!.» Чуть ли не мои руки лобызала расстроенная «ложными наветами» Графиня, тянулась и в губы меня чмокнуть, но я успел брезгливо уклониться…

И что ж вы думаете — после этих «фуфляндий» мы с нею ещё и продолжали сотрудничать!.. На безрыбье и Графиня — за кильку… Да и, если честно, жалко её было… Понимал: без угрозыска пропадёт она, спалят вместе с хатой, или где-нибудь придушат тихонечко пострадавшие от её крысятничества… Чувствуя себя ответственным за судьбу сексотши, мысленно махнул рукой: «Не буду принимать близко к сердцу её прибамбасы… Просто надо быть с нею поосторожнее!..»

Её мать, давным-давно забрав к себе внучку, на глаза не показывалась, но однажды после долгого перерыва решила проведать дочку… Увиденным ужаснулась, прибежала в РОВД: «Её же обворовали — в квартире остались одни голые стены!..» Объясняю культурно: «Не украли, а дочь ваша сама отдала, точнее — продала и исколола… Могу указать адреса, по которым всё сейчас находится, при желании можно выкупить…», «Но она же смертельно больна!.. У неё гнойные абсцессы на руках и ногах, ей надо срочно лечиться!..», «Вот и лечите… Я вам кто — врач?.. А если хотите знать моё мнение, то вы преувеличиваете. Такие же проблемы со здоровьем у неё были и год назад, и полтора… Наркоманы — живучи, так что ваша дочь ещё и нас с вами переживёт!..»

Покосилась она странновато, ничего не сказала… Видать, краем уха слыхала что-то о тайном сотрудничестве дочурки с ментами, думала: забегаем мы, своей лучшей сексотше помогая, отправим её в какой-нибудь привилегированный санаторий для заслуженных с т у к а ч е й… По идее мы её и могли б отправить… лет этак на пять… да жалко ведь!.. Какой-никакой, а — человек… женщина!.. Но и мать прекрасно понимала: ничто её дочь уже не спасёт, она обречена… И, понимая это, мать ничего реально делать и не собиралась, а моральную ответственность за происходящее перекладывала на милицию, мол: «Я ж предупреждала!.. Я же просила помощи!..» Раньше надо было суетиться, пока дочурка маленькой была… Меньше б у себя в общепите ловчила и воровала, а больше воспитанием родных детей занималась бы!..

…Окочурилась Графиня раньше, чем я ожидал. Начала гнить заживо, — почки отказали, потом — печень. Придёшь к ней на очередную конспиративную встречу (хотя какая там к чертям собачим с нею могла быть конспирация!), а она лежит на раскладушке в центре огромной и совершенно пустой комнаты, стонет жалобно: «Помогите, умоляю!..» Звоню её матери, информирую, та подкидывает немножко денег на лекарства, куплю, отдам Графине… Пару раз «скорую» ей вызывал, чтоб обезболивающий укольчик сделали, там её уж прекрасно знали, назовёшь адрес: «А, опять эта конченная наркоманка… Не поедем!..» Хитрил, звонил через некоторое время и вызывал «скорую» на соседние адреса, потом, спустившись на улицу, дожидался «скорой» и прямо — таки заставлял медиков подниматься к Графине… Поднапрягшись, устроил её в больницу, в хирургическое отделение, якобы — вскрыть абсцессы, а на самом деле — чтобы хоть какой-то медуход за нею был, думал: подлечится немножко, ещё протянет… Но — не суждено ей было из той больницы выйти…Месяц пролежала там, потом кончились лекарства, мать ей уже ничем не помогала, не видя в этом ни малейшего смысла, и не навещала даже… Страшно было смотреть на лежавшую в грязной и загаженной койке ужасную как смерть каргу, совсем недавно ещё выглядевшую обаятельной и жизнерадостной девушкой…Я как-то случайно пробегал мимо (у медсестры из приёмного покоя кто-то из больных пальто с вешалки увёл, и я опрашивал свидетелей), зашёл в палату на минутку. Графиня с койки хрипела сипло, ноздри забило сгустившимся гноем, и вонь от неё шла нехорошая, — от живых людей так не пахнет… Присмотревшись, заметил, что на простыне в бурых пятнах крови и разлагавшейся плоти копошатся маленькие беленькие червячки… Даже меня, видавшего виды, передёрнуло!.. Чёрные впадины глаз Графини отреагировали на звуки моих шагов, неожиданно она узнала меня, закашлялась, потянулась навстречу дрожащей тоненькой рукою. Пальцы ещё сохранили девичью прелесть форм, но кожа была уже старческой, чёрной, потрескавшейся… И что-то прошептала она неразборчиво, то ли: «Останься!», то ли: «Помоги!..» А я чувствовал, что ещё минутку в глаза ей посмотрю — и всё, сорвусь с катушек, запью немедленно, и три недели буду бухать беспробудно, а когда ж тут пить, если работать надо…И нечем мне ей помочь, нечем!.. Выбежал из палаты… Даже к лечащему врачу заходить не стал, пустое, и так всё ясно…А если обозначу интерес к её судьбе — начнёт намекать на бабки за предыдущее «лечение» и «необходимые на будущее лекарства», на фиг оно мне надо…

Через два дня, не выдержав, позвонил, навел справки. Мне сообщили, что «Локтионова Лариса Михайловна сегодня ночью скончалась от общей итенсификации организма», и ещё сообщили, что перед кончиной блевала она кусками собственной печени…

 

12. АСМОДЕЙ

Асмодей — 29 лет, вор, наркоман. Неплотного телосложения, но цепок и жилист. Глаза мне его нравились: живые, ироничные, всезнающие… Обладателю таких глаз хочется верить, за таким тянешься душой, от такого ждёшь чего — то необыкновенного… А по жизни — падаль, хоть и по-своему незауряден. Падлюга каких мало, прожжённая бестия, неглуп, остёр и небезопасен… Что-то особенное в нём чувствовалось, какой-то непонятной направленности, но отчётливый талант… Однако разменял он свою человеческую самобытность на дешёвые медяки… В 17 лет вместе с компанией таких же юнцов схлопотал себе пять лет за групповое изнасилование, по его собственным словам: «Шлюшка малолетняя, сама же от всех нас в рот требовала и брала, а потом мамаша её прознала и настояла, чтоб заяву подала… Не будь маманя пришлёпнутой — через пару дней забылось бы!..» Но сказать всё можно, кто за изнасилование в колонию попал — все так говорят, уж больно статья «гнилая», и авторитета сидящему по ней — не придаёт…

А тут ещё и характерец его гонористый обозначился!.. Невзлюбили его в «зоне», обижали, хотели о п у с т и т ь, но тут уж он изловчился, засексотничал с «кумом», тот рассовал его обидчиков по карцерам, и тем самым спас «очко» новоявленного с т у к а ч а от вселенского позора…

На свободу вышел уже «Асмодеем», а в сексотничестве самое трудное — начало, всё ж таки совесть на старте слегка покалывает… Зато потом, когда втянешься, вчерашние терзания кажутся смешными, — поставил с т у к на конвейер — и вперёд, за орденами!.. Да-да, Асмодей однажды даже так и спросил меня: «А орден могут мне дать, если 10–15 лет отработаю на ментуру?..» С-час!.. Дадут, догонят и ещё раз дадут… Но ответил я солидно, правильно: «Это целиком зависит от ваших заслуг, уважаемый…»

Попутно с осведомительством Асмодей кололся, воровал, грабил, кому-то квасил рыльники, кем-то сам квасился в мордяху, в общем — жил интересной, насыщенной жизнью… И всё ему, стервецу, с рук сходило, словно сидел на Небесах какой-то его крестник, и слегка ему подыгрывал…

Женился он на симпатичной девушке из обыкновенной семьи работяг (выпивки, ссоры, скандалы, пьяненькие примирения с мокрогубыми, воняющими луком и чесноком поцелуйчиками, — вполне нормальная пролетарская семья!)… Родила она ему сына, а он в благодарность посадил её на иглу… Тестя в кражи вовлёк, тёщу — в «варку» ш и р л а, жену поставил на сбыт… Посадили всё семейство — кроме самого Асмодея, разумеется!.. Во второй раз женился он уже на готовой наркоманке, казалось бы — как тут напакостишь?.. Но он — ухитрился. Вместе с новооприобретённым шурином полез на склад готовой продукции на химкомбинате, в металлической бочке в тёмном углу что-то плескалось, «Зажги спичку и посмотри, что там!» — велел Асмодей брату любимой, тот и зажёг, ткнул спичкой в бочку, а там — бензин!.. Рвануло… Шурин не сразу умер, живучий, целый месяц боролся за жизнь в реанимации, но 82 % обожжённой кожи — это не фунт изюма!.. Откинулся… Асмодей, кстати, тоже пострадал, но вдесятеро меньше, потому как осторожный, опасность кожей чуял, в самый последний момент догадался отшатнуться от бочки… Стала жена за брата ему предъявы делать, намекала на месть братьевых корешей… Кому такое понравится?!. С т у к а н у л Асмодей на женулю, и «закрыли» её на два года за наркосбыт. Тут как раз из заключения первая супруга Асмодея вернулась, он вокруг неё забегал, измаявшись от безденежья, предложил ей съездить в неближнюю область за маковой соломкой, «разварим, продадим, купим новый мебельный гарнитур, и начнётся у нас по новой счастливая семейная жизнь!» Сладко пел и мягко стлал, у меня же лежала уже в кармане информация от Асмодея: «…послезавтра такая-то выедет в такую-то область, покупать сырьё для «варки»…» Была у Асмодея с нами негласная договорённость, что четверть от каждой конфискованной по его наколке партии он получит как плату за информацию, так что выгода намечалась двойная: бесплатно ш и р л о м разживётся, и — от порядком надоевшей ещё в предыдущие годы экс-супружницы избавится, причём — подчистую, а не так, что она поселится на соседней улице и будет всем рассказывать о нем небезвредные гадости… Но в этот раз — сорвалось. Слишком уж хорошо первая жена изучила его характер, и потому на следующее же утро, забрав тихонечко ребёнка, рванула вместе с ним к дальним родичам, в деревню… А Асмодею ещё лучше — не надо на неё отвлекаться… Он весь был в работе!..

Его специализацией как сексота были п о д с т а в ы, а именно — инициирование преступных элементов на новые акции в удобное для угрозыска время и в нужном нам месте… Ведь как часто бывает?.. Сидит где-нибудь на притоне компашка б л а т н ы х, по-братски колется одной иглой на шестерых, и между делом базарит, не бомбануть ли им какую-нибудь хату, и если — да, то — где и когда… Часто пустым базаром такие обсуждения и заканчиваются, — идти никуда не хочется, погода на улице мерзкая, не до прогулок, да и адресов подходящих на примете нет, а куда попало тыкаться — интереса мало, кругом у нас — нищета и голота, забирать у таких нечего, кроме тараканов, из-за какого — то рваного диванного покрывала рисковать волей?!. Да идите вы лесом!..

Так и остались бы в тот день преступные намерения нереализованными, кабы не появись в этот момент на притоне Асмодей — как всегда бодрый, уверенный в себе, излучающий энергию. «Братва, я знаю склад, где всего — навалом, а охраны практически никакой!» — сразу же берёт он быка за рога, и словно луч света в тёмное царство ворвался… Никаких понтов, всё чётко и конкретно, каждому определена персональная задача, силы обозначены, проанализированы и расставлены по местам наилучшей диспозиции… Тот — занимается дверными замками, этот — взломом металлических контейнеров, те обеспечивают транспорт, эти — прячут, хранят и передают перекупщикам… С умелым вождём во главе веселей и живётся, и грабится!..

Причём характерно, что себе самому Асмодей отводит задачу хоть и важную, но негромкую: он-де будет стоять «на стрёме», появись вдруг охрана или менты — свиснет два раза!..

И двинули они на дело радостной ватагой, и вломились на склад, и всего там взаправду было полно, а охраны вообще ни малейшей, — да и зачем охрана, если половина районного угрозыска сидела там в засаде?.. И не предупредил об опасности Асмодей, не свистел… А знаете, почему?.. Потому как примета плохая: от свиста деньги кончатся!..

Вкатили корешкам асмодеевским срока немалые, от трёх до пяти, а его самого в бумаги вписали как свидетеля невинного, в момент налёта на склад случайно проходившего мимо… Потом он ещё долго бегал по району и на дружбанов жаловался, мол — ни сном, ни духом, не был ни при каких делах, а они его метили своим соучастником назвать, чуть ли не «паровозом» делали… еле отбился… Во гады!..

Среди б л а т н ы х пошли про Асмодея нехорошие базары, потянулись руки многих к острым ножикам, покарать м е н т о в с к о г о… Так он же — шельма!.. Мочится тебе в глаза, а гонит так, словно это он тебя импортным одеколоном опрыскивает!.. Кого обаять и обхитрить не смог — тех запугивал, сулил в тюрягу засунуть, да и засунул многих… Пару раз за беспредельную подлянку пытались лихие ребятушки ухватить его за жабры, но — голый вассер… От одних — спрятался, от других — убежал, третьим наплёл что-то, четвёртых — сдал в м е н т у р у…

И — вновь на коне, снова порывистым вожаком бегает по району… Куда-то зовёт, что-то внушает, жарко воспламеняет ходящую за ним табунами наркоманско — б л а т н у ю молодёжь, самых башковитых — «подставляет» под уголовку, чтобы та вербанула их в агенты (надо готовить новую смену!), остальных — просто «сдаёт»…

Фирменное блюдо Асмодея — с т у ч а т ь на сожительниц. Девицы липли к нему всю жизнь, поживёт с очередной кралей полгода — год, за это время испаскудит её, а потом, когда надоест она капитально — вовлечёт в криминал и сдаст уголовке с потрохами… Виртуоз предательства!..

Опера из городского угрозыска заметили старательного «дятла», и время от времени привлекали его к участию в своих операциях поделикатней… В одной из них однажды что-то не стыковалось, Асмодей вместе с «группой товарищей» попал под суд за ограбление госмагазина, и неожиданно получил шесть лет усиленного режима. Я присутствовал в зале суда, и весьма удивился, заслышав приговор… Но Асмодей не выглядел расстроенным, он вообще никаким не выглядел, потому как, согласно официальной версии, «сбежал из автозака во время транспортировки в суд для вынесение приговора»…

Сбежать-то он сбежал, но в розыск чего-то не был объявлен. Дальше начались чудеса: убежавший от закона Асмодей спокойно обитал по месту своего постоянного жительства, и мелькал по нашему микрорайону… Я имел наивность звякнуть ребятам из городского угрозыска, мол: «Вы ищите Асмодея, а вот же он — и не прячется…» На том конце провода хмыкнули, пошушукались с кем-то, а потом сухо поблагодарили меня за «очень ценную информацию», пообещали: «Приедем, разберёмся!», и — кинули трубку. Прошло несколько дней, потом и несколько недель пролетело — никто не приезжал. Я посоветовался с начальником угрозыска. Он рассердился: «Оно тебе надо?! Жди, пока «городские» его «упакуют», а пока — встреться с Асмодеем и дай ему парочку новых заданий…»

Короче, начали мы опять использовать его в полную силу. Он ничуть не смотрелся опечаленным, а вскоре и вовсе показал мне бумажку из областного суда: его реабилитировали «в связи с отсутствием состава преступления»…Я только ресницами поморгал…

И потом неуклонно шёл в гору Асмодей, — перешёл с ш и р к и на более престижный героин, «сдал» нам с потрохами рецидивиста Митюхина (погоняло — «Митяй») и банду Клеща, засожительствовал с продавщицей ювелирного магазина, открыл на пару с одним нариком коммерческую «точку» по приёму у населения пустых бутылок (нарика вскоре посадили, и Асмодей стал единоличным владельцем бизнеса), в общем — зажил на полную!..

И выслужиться б ему со временем в резиденты, а то и стать орденоносцем, но в один прекрасный день зарезал он человека… По-дурацки получилось, без всякого смысла… В очереди за пивом стоял Асмодей у бочки, там пиво всегда продавали свежее, а рядом случайно оказался знакомый его, с и н я к по фамилии Михненко. Нормальный алкаш, когда выпьет — болтает много, а так — совершенно безвредное существо, что-то вроде амёбы… И этот дурачок возьми да и ляпни нашему суперагенту: «Раз ты за изнасилование сидел, значит — наверняка тебя в «зоне» держали за п е т у х а!..» Сказал — так сказал, мало ли кто чего болтает… Но Асмодея — зацепило!.. И не сколько в словах, которые можно с издевательскими матерками и опровергнуть, а — во взгляде, в интонации, в выражении лица… Дескать: «Да я вообще знаю о тебе тако-о-о-е!..» А попробуй-ка опровергнуть интонацию!..

Но тогда Асмодей выхватил из кармана самый обыкновенный перочинный ножик, и нанёс им Михненко 48 колото-резанных ран в шею, грудь и живот. Крови натекло — ужас!.. Сухонький и низкорослый Михненко оказался «полноводным», как высокий и статный молодец…

На следствии мотивы преступления объяснить толком Асмодей так и не смог. «Он сказал — и аж затрясло меня!» — вот и все объяснения. Подсаженная в камеру к Асмодею «наседка» докладывала: мрачен, на контакт почти не идёт, часто ругает ментов, говорит: «Они мне всю судьбу испоганили!»

На суде прокурор просил для Асмодея 12 лет, дали же ему только десять… Мало!.. Лично я меньше 110 лет ему не давал бы… Но так или иначе, а из моей жизни он, похоже, ушёл навсегда.

 

13. ЗЕЛЁНЫЙ

Зелёный — 41 год, зубной техник по профессии, по сексуальной ориентации — «нетрадиционал». Гомосек, в смысле…

Район у нас хоть и городской, но преимущественно — пролетарский по населению, и в сексуальном плане какой-то… отсталый, что ли… Почитаешь в газетках — столичные жители давно уж «заголубели» через одного, у нас же подавляющее большинство по старинке совокупляется исключительно с противоположным полом, и жаждущему любви и понимания гомосексуалу очень трудно найти здесь товарища и напарника для постельных утех… Вот и мыкался Зелёный («голубой» с детства) по всяким притонам, выискивая недавно освободившихся их мест заключения, где, как известно, по независящим от тюремного люда причинам секс — либо «голубой», либо — никакой… Привыкшие к этому урки и на свободе тянулись к мускулистым мужским попам, тут-то и наворачивался им навстречу наш зубной техник с услужливо приспущенными джинсами…

Быстренько мы его вычислили и взяли в оборот: либо с т у ч и обо всём, что на притонах увидишь, либо при каждой встрече будем бить и морально прессовать… Зелёный и колебаться не стал — согласился с радостью, и, похоже — с тайной надеждой, что со временем опидрит и районный уголовный розыск, получив доступ к костлявым ягодицам оперативников… Но это уж дудки, мы — не такие!.. И так уж, когда собирался я на «контакты» с Зелёным, знающие моего агента лично сослуживцы ехидненько усмехались мне в спину, и говорили с преувеличенным доброжелательством: «Ну ты смотри там… Если что — звони по 0–2, зови на помощь!» И — ржали с таким видом, словно сказали толковое…

Понятно, что после таких «напутствий» держался я с сексотом преувеличенно недобро, сохраняя дистанцию, на все его попытки завязать между нами помимо служебного ещё и личный контакт — отвечал грубостями, вроде: «Закрой хайло, педрила!..» Не нравился мне его внешний облик: какие-то «дамские» очки в золочённой оправе, приторный голос, типично женские ужимки… Однажды даже врезал ему в ухо за настойчивые попытки потрогать меня за колено, завопив: «Чего лапаешь, козлина?!. Прибью!..» М — да… И настораживали его настойчивые приглашения к себе домой: «Чего на улице болтаться?.. А так — посидим, чайку попьём…» Знаем мы таких «чаёвщиков»… Подсыплет что-нибудь в чашку, вырублюсь, а очнусь — уже без портков!..

При этом однако — надо отдать должное — сотрудником он оказался толковым: много замечал, редко ошибался в выводах и прогнозах, никогда не привирал в донесениях, прекрасно разбирался в людской психологии, и после минутного разговора с человеком мог дать потом его точный психологический портрет. Он ч у в с т в о в а л собеседника, это — редкое качество, соединённое с ещё более редкой в подобных кругах личной порядочностью: ни одного из тех, кто тыкал в его услужливо подставленное «очко», он так и не «сдал», щадил, жалел благодарственно, а с т у ч а л исключительно на тех, кто отказал ему во взаимности… Не наркоманил, не воровал, не растлевал малолеток, честно трудился на ниве стоматологии… Ей Богу, приглядевшись к нему поближе — понял я, что его есть за что уважать!.. И со временем мы как бы заключили «пакт о ненападении»: он перестал трогать меня за конечности и совращать своей якобы случайно не застёгнутой ширинкой, а я его не бил, не оскорблял, обращался исключительно на «вы» и по имени-отчеству, короче — относился к нему как к н о р м а л ь н о м у… Да и в самом деле, подумаешь — гомосек!.. Главное — человек хороший, и сексот — образцовый!..

Однажды я спросил: почему — лишь ранее судимые?.. Ведь ему, интеллигентному человеку, вполне достойно претендовать на внимание и более культурной части жителей нашего города… Зелёный подавленно вздохнул. Оказывается, на весь довольно-таки большой Энск — лишь жалкая кучка образованных и культурных педерастов: два профессора мединститута, три художника, несколько студентов, парочка-другая артистов местных театров, ещё десятка полтора «голубей» с одухотворёнными глазами… Все они в определённые дни и часы собираются на так называемой «плешке», — одной из уставленных скамейками аллей городского парка, по соседству с общественным туалетом, куда так легко зайти и пообщаться в, так сказать, более тесном варианте… Так вот, некогда и Зелёный был на «плешке» завсегдатаем, но потом начались жуткие интриги, злобная ревность (а «голубые» ревнивы невероятно!), наветы, поклёпы… Короче, про Зелёного пустили лживый слушок, что он — СПИДоносец, и «плешка» от него тотчас отвернулась. Вчерашние любовники отшатывались в ужасе от него, смотреть на такое было тяжко, и Зелёный совсем перестал бывать на «плешке»… А дальше у него было лишь два варианта: либо идти «зубником» в детскую поликлинику, и во время медсеансов потихонечку щупать доверчивых подростков, либо — интересоваться бывшими зеками…

«Неужели я и в самом деле похож на СПИДбольного?! — от жалости к себе, несправедливо оклеветанному, даже всхлипнул Зелёный (я хмыкнул, и незаметно от него — отодвинулся как можно дальше), — Специально ведь сдавал кровь на анализы, показывал всем справку — нет у меня СПИДа… А — не верят, говорят — за деньги любую справку купить сейчас — раз плюнуть… Негодяи!.. Нет, уеду куда-нибудь… В столицу!.. Там люди — добры и отзывчивы!..»

Но — не успел… Нашли Зелёного в городском парке, в общественном туалете, мёртвого… Его сунули головой в унитаз и держали там, спуская воду, до тех пор, пока он не задохнулся. Как он туда попал, кому и что хотел доказать своим появлением здесь?.. Не знаю!.… Убийцу его так и не нашли.

 

14. ПРИКАЗ МИНИСТРА

В принципе работать с агентурой мне следует, ни на йоту не уклоняясь от доведённого пару лет назад до нашего сведения приказа министра внутренних дел по регламентации секретно-оперативной деятельности. Я его тогда внимательно прочёл, расписался в ведомости: «Ознакомлен. Старший лейтенант такой-то.», и сразу же забыл о его существовании. Следовать этому приказу в точности — значит в считанные дни «спалить» всю агентурную сеть. Прощать мелкие (относительно!) преступления помогающим ловить опасных бандитов агентам — нельзя, поощрять их активность наркотой — нельзя, бить их в морду за лень и враньё — тем более категорически запрещается… Но как же наладить сотрудничество с агентурой на основе точного соблюдения всего «разрешённого»?.. Нет ответа!.. Министру легко фантазировать — с его-то связями и доходами… А я — всего лишь дешёвый районный опер. Что могу — то и делаю, что не делаю — то, стало быть, и не могу…

Опер никогда не лж1 т — он лишь «излагает легенду». Опер никогда не устраивает провокации — он «проводит оперативные разработки». Ну и, разумеется, опер никогда не поручает своему агенту убить кого-нибудь, он лишь изредка устраняет чужими руками какое-либо мешающее правосудию и общественно опасное лицо… Хотя уровень работы именно районного опера проведение подобных деликатных спецопераций не предусматривает вовсе, однако рассуждая теоретически — и такое можно осуществить!..

…Помню, ловили мы одного… Вредный такой, хотя и был обложен агентурой со всех сторон, а в самый последний момент постоянно уходил от поимки и ареста… Задолбал он нас!.. И главное — боимся новых его «подвигов»…. Советуюсь с одним из сексотов, содержателем притона, тот говорит: «давайте я его ножом в ногу садану, он захромает, и вам его потом легче будет ловить!» Я вполне нормально эти слова воспринял, и отклонил лишь по чисто техническим причинам… Позднее нам удалось на том же притоне усыпить гада таблетками, и взять чуть тепленьким… А сложись иначе, понадобься нейтрализовать его с р о ч н о — таким же макаром могли б его и насмерть отравить… И никто ту мокруху даже и не расследовал бы толком, для урок смерть от «передоза» — самое обычное дело!..

 

1. СВИДЕТЕЛЬ НА ДОРОГЕ НЕ ВАЛЯЕТСЯ…

Почти у любого из преступлений есть свидетели. Практически всегда кто-то что-то видел, слышал, знает, догадывается, или же может сообщить нечто, способное тем или иным способом вывести следствие на правильный путь — надо только его вычислить, найти и получить необходимую информацию…

Сделать это — трудно, ибо наш человек — ленив, равнодушен, и идти в свидетелем — категорически не желает!.. Вообще ни во что не хочет вмешиваться, — средь белого дня будут убивать тебя на улице, кругом полно народу, но чтобы заступиться — это ни-ни, пробегут мимо, а потом, издали, зеваки будут напряжённо следить за происходящим… Зрелище!.. И ладно, если хоть один из сотни догадается позвонить в милицию!..

Приезжаем мы, расхаживаем вокруг трупешника, делаем необходимые в таких случаях манипуляции, — десятки, сотни заинтересованных глаз со всех сторон «щупают» каждый шаг, каждое движение… Народу поглазеть на убийство и расследование его — словно в кино на триллер задарма сходить, обожают у нас халяву… Полрайона сбежится, если труп лежит живописно, и погода не очень поганая… Но стоит поинтересоваться у глазеющей толпы: «Люди, кто был свидетелем произошедшего?», — и словно неприличное сказал. Кривятся, щурятся, неприветливо сплёвывают, пятятся, отходят, отбегают от подальше… И уже оттуда, издали — продолжают глазеть…

 

2. ДОБИТЬСЯ РАСПОЛОЖЕНИЯ

Допустим, произошла квартирная кража. Если воришек не застукали на адресе хозяева, или не задержали по случайному совпадению обстоятельств находившиеся поблизости люди, то задача оперов — найти того, кто это сделал…С этой целью при выезде на адрес в составе следственно-оперативной группы я обязан обойти всех соседей в подъезде (а если понадобится — то и во всём доме), в поисках того, кто видел воров и может их описать… медлить нельзя, многие из краж раскрываются именно по горячим следам, пока в памяти окружающих свежи некие зачастую кажущиеся малозначительными, но в итоге оказавшиеся первостепенными впечатления и наблюдения…

Звоню в соседнюю по лестничной площадке квартиру. Дверь открывается на длину цепочки, — настороженная физиономия с бегающими глазками, никакой веры ни мне, ни сунутой под нос хозяйки к с и в е, на все вопросы тупо талдычит: «Ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знаю…Вот вернётся вечером муж с работы — у него и спрашивайте!..» А на фиг мне муж, если в момент кражи он был на работе, и ничего вообще не видел?!.. И начинаю маневрировать, пытаясь склонить любезную домохозяюшку к сотрудничеству… Думать не моги орать на неё, или хотя бы строго напоминать про конституционные обязанности всемерно содействовать расследующим преступление органам, — совсем оробеет и дверь захлопнет… Лучше прикинуться обаяшкой, своим в доску парнишкой, — пожаловаться на судьбу, («работа собачья, но кому-то же надо и её делать… для вас стараемся, между прочим!..»), ужаснуться размерами собственной зарплаты («вот сколько, к примеру, ваш муж зарабатывает?.. ого!.. а я — в три раза меньше!..»), помянуть свою бесценную супругу («скоро из дома выгонит — днюю и ночую на работу, меня практически не видит!»), пожаловаться на сына-оболтуса («все обои в прихожей оборвал, хоть руки за спиной связывай!»), затем плавно перейти к задачам текущего дня, для начала введя дамочку в оперативную обстановку в микрорайоне («за последние 2–3 месяца квартиры бомбят по-чёрному, так ведь и до вас могут добраться, — вернётесь домой из магазина, а в квартире — пусто!»), слегка припугнуть слабонервный женский пол («учтите, если сейчас не окажете нам содействие, а завтра очистят и вашу квартиру, то мы ведь особо стараться не станем…»), объяснить зловещие повадки криминалитета («узнав, что вы — единственный свидетель, но дать показания ещё не успели, они же вас запросто — того… сколько угодно таких случаев!.. а вот когда всё расскажете, то мочить вас нет никакого смысла!..»)…

В общем, стараюсь как могу, согласен и лезгинку перед приотворённой дверью станцевать, мужской стриптиз на лестничной площадке устроить, карточные фокусы целый час показывать, — всё окупится, если она, сжалившись и впустив меня в квартиру, в ходе дальнейшей беседы под моим ласковым нажимом вспомнит, как взламывавшие соседские двери ворюги вполголоса переговаривались, и один сказал другому: «Потише шуми, «Вьетнамец»…» Ага, есть наколка!.. Смотрю позднее «Альбом кличек», (есть в угрозыске такой, на всех известных в районе блатарей), согласно ему погоняло «Вьетнамец» имеют только двое, но одному ещё сидеть два с половиной года, и остаётся только другой — Солоницын Максим Васильевич, 26 лет, наркоман, дважды судимый, прописанный там-то, но постоянно проживающий у своей сожительницы Феньки-«Короны» по такому-то адресу, вот целая стопка агентурных сообщений с поминаниями Вьетнамца (сестра его замужем за гражданином Вьетнама, отсюда и кликуха), среди них: «…в последнее время закорефанил с Мишкой Тимофеевым, кличка: «Тимоха», собираются совместно бомбить хаты…» Вот и есть двое обоснованно подозреваемых!.. Беру их за жабры, и трясу «явку с повинной», затем — обставляю её вещдоками и материалами воспроизведений…

Но это только для примера рассказано, а в реальности — редко бывает, чтоб совсем крутая пошла везуха, и свидетель на блюдечке выложил известные уголовке клички и особые приметы… Обычно всё ограничивается туманными описаниями типа: «У одного бандита ну такая зверская харя была, ну такая противная!.. А второй — чуток пониже, и в плечах поуже, но тоже — такие бесстыжие гляделки!..» Но таких харь и гляделок в нашей картотеке — десяток пухлых папок, поди-ка, найди нужное… (Впрочем, иногда внешность описывается исключительно точно, с указанием роста в сантиметрах, веса в килограммах, цвета глаз и размера родинок на шее… В 99 % подобных случаев подобное детальное описание — это мотивированное некими личными целями враньё. Я уже не раз убеждался: если указывают даже цвет глаз преступника — значит, опять очередной свидетель-фантаст попался!..

 

3. НАЙТИ БАЛАБОЛКУ…

Но прыгаю перед свидетелем наподобие клоуна я лишь в тех случаях, когда он — единственный, других — нет, и быть не может, и есть убеждённость, что этот человек действительно что-то реально знает… Если же потенциальных свидетелей — весь подъезд, и я делаю поквартирный обход отведенной мне старшим группы части дома, то моя тактика несколько иная. Моя цель — найти среди множества людей кого-либо поразговорчивее, этакую соскучившуюся по человеческому общению балаболку… Ему так хочется с кем-то потрепаться, но никто им не интересуется, люди ведь сейчас думают только про себя… И вот появляюсь я — дружески улыбающийся, и не суконно-служебный интерес нарисован на моей сияющей как фальшивый золотой червонец физиономии, а самое что ни на есть искреннее любопытство к личности собеседника… Тут главное — не показать случайно хозяину адреса, что на самом деле он мне по барабану, сегодня уж опрошены 50 человек, и ещё сто предстоит опросить, так что он — лишь безликая единица из этой толпы… Сумею сыграть роль точно и убедительно — и он мой!.. И он сам мне всё расскажет и про нужных мне людей, и про интересующие меня обстоятельства, вспомнит даже то, что давно забыл, обрушив на меня массивы ценнейшей информации… А провожая — на пороге долго будет жать руку, и ещё полгода после будет с доброй улыбкой вспоминать меня как собеседника исключительной приятности…

Вычислить балаболку из общей массы с первых же минут разговора нетрудно: две-три «фирменных» улыбочки, пара заданных с лёту контрольных вопросов, дежурный комплимент типа: «У вас такое прекрасное, интеллигентное лицо — давно не встречал такого!» (вариант: «Ну, братан, и шикарная же у тебя хата — ты случайно не брат мэру?!»), и он — твой. Заведётся сразу, затрещит как попугай, засыплет тебя подробностями, успевай только переспрашивать и записывать… Ну а если не завёлся собеседник, продолжает играть в молчанку и мычит невнятно, — ну и хрен с ним, придурком, прощусь дружелюбно (вдруг эта падла ещё понадобится в будущем!), и звоню в соседнюю дверь…

 

4. БАБУЛИ — САМЫЙ ЦЕННЫЙ КАДР

Самые проинформированные и разговорчивые свидетели — всезнающие бабульки — пенсионерки, вечерами плотно восседающие на скамеечках около подъездов. О, уж эти-то про каждого из соседей знают абсолютно всё, и завсегда готовы поделиться багажом своих знаний с умело «подъехавшим» к ним опером, что особенно важно в случаях, когда требуется получить какой-либо компромат на проживающее в подъезде лицо. Какая-нибудь несчастная старушка-горемыка, забытая Богом, родичами и некогда высосавшим все её соки родным предприятием, хоть на минуту, да почувствовала себя нужным и важным человеком! Надо только фильтровать услышанное, отделяя факты от вымыслов, ведь взгляд пожилых на деяния молодёжи зачастую слишком придирист…

Скажем, если какая-нибудь 75-летняя Спиридоновна гутарит, что «Нюрка халявничает вовсю, полжилмассива её уже поимело, а недавно пропала на месяц — должно быть, лечится от сифилиса!», то это может означать лишь то, что за последний год 19-летняя студентка мединститута Анна Смеляновская сменила трёх кавалеров (с позиций 30 лет уж никем не хватаемой за колени ветхой бабули подобное — дикий разврат!), а «пропажу на месяц» объяснить легко тем, что сама Спиридоновна приболела радикулитом, и три недели не выходила на улицу, вот Нюрку и не видала!..

А когда седенькая Варвара Никифоровна из 89-й квартиры возмущённо выкладывает запавшее ей в душу: «Петька Сыч из 74-й — пьянь беспробудная, квасит почти каждый божий день, и на какие шиши — понять невозможно!.. Ворует, наверно…», то в переводе на нормальный язык означает это следующее: Петр Ильич Сычёв, проживающий несколькими этажами ниже, к величайшему сожалению окружающего человечества позволяет себе расслабляться водочкой и пивом не только в большие революционно-религиозные праздники, но и в дни получки, вопрос же: «Как можно напиваться при столь мизерной зарплате?» вообще не имеет ни малейшего смысла, — ещё не встречал ни одного желающего напиться, кому бы т а к о е — мешало…

Так вот, если из всей словесной шелухи преувеличений и красочных гипербол опер в состоянии выудить брильянтики действительно ценных фактов, типа: «вчера уехала Нюрка в иномарке с каким-то грузином», «ружьишко у Петьки есть незарегистрированное, сама слышала- дружкам хвастался…», и т. д., то вот тогда болтливые кумушки — старушки в состоянии стать для угрозыска настоящим кладом, успевай только подставлять мешок под бурный поток информации…

 

5. С ДЕТЬМИ И УРКАМИ ДЕЛА НЕ СДЕЛАЕШЬ…

Есть две категории наименее удобных для работы с ними свидетелей.

Первая — это дети. Казалось бы, глазасто — любопытствующее «племя младое» и видит много, и завсегда готова рассказать про подсмотренное добренькому «дяде Стёпе-милиционеру»…

Но, во-1-х, показания маленьких детей не имеют юридической силы в качестве свидетельских показаний, и, во-2-х, дети зачастую не в состоянии адекватно пересказать то, что происходило у них на глазах. Одного они не заметили, другого — не поняли, третье — переврали, ударившись в типичное для малышни фантазирование… Надо учесть также, что родители словоохотливостью чад вовсе не обрадованы, это для ребенка любой мент — вроде любимого персонажа из мультиков, для его же папы допрашивающий сынулю опер зачастую — это наглый мусор, пристающий с расспросами к дитёнку, который тоже хорош — ляпнет лишнего сейчас, да и подставит папаню под удар!.. Да и вообще… Тут футбол по телику показывают, важнейший полуфинальный матч 2-й лиги, а ты сиди тут и битый час слушай беседу своего пацана с ментярой… Нет, с детьми без крайней необходимостью при работе со свидетелями я предпочитаю не связываться!..

Ну а вторая «неудобная» категория — ранее судимые… Не любят они ментов, и — не как все прочие, которые в большинстве нас тоже не любят, а — как-то по-особенному!.. Нет, на хрен такой опера не пошлёт, понимая, что открытый конфликт с ментурой закончится для него печально, — он уж учен, всё знает…Но ведёт он себя предельно замкнуто: «не видел», «с таким-то — здороваюсь, но больше о нём ничего не знаю…», «извиняюсь, но когда ломали двери соседям — я спал, ничего не слышал…» Спал он, видите ли — в полдень!..

Самое эффективное в такой ситуации — бить в ухо, тащить в райотдел и обработать по полной программе, но свидетель — это не обвиняемый, и даже не подозреваемый, со свидетелем надо — аккуратнее… Припереть к стенке компроматом (можно — и сфабрикованным), слегка пощекотать нервы обещанием всевозможных неприятностей, ждущих его в случае уклонения от дачи свидетельских показаний… Он знает, что мы можем с ним сделать!..

 

6. ДА НЕ УБЬЁТ ВАС НИКТО!.

Поскольку наш человек — трусоват, и прекрасно знает, что доброе дело — наказуемо, то часто мотивом уклонения от свидетельствования является страх за себя: а вдруг бандиты отомстят?!.. Казалось бы, возможность пострадать «за правду» должна радостно оргазмить любого порядочного человека, а вот поди ж ты…

Но скептического отношения к свидетелю-трусишке опер показывать не вправе, равно как и сознаваться, что дальнейшая судьба давшего показания против бандитов человека в милиции по — большому счету никого не интересует. Он нам кто — кум, сват, брат, дядя?.. Никто и ничто он нам, подумаешь — прихлопнут его!.. Да в любом большом городе каждый день кого-нибудь убивают, и практически каждую неделю — кого-либо в «нашем» микрорайоне. Одним криминальным трупешником больше или меньше — разница невелика…Даже есть и свой плюс: если мочканут именно его, то сразу же будет обоснованное подозрение, что убит он дружками «закрытого» по его наколке бандита…Пошустрим маленько — и ещё одним «раскрытием особо тяжкого» в активе прибавится!.. Так что чем больше свидетелей убьют обиженные ими криминалы, тем благовиднее станёт наш показатель раскрываемости преступлений! И тут уж только шаг, чтобы лично мне вне очереди дали «капитана»…

Однако зачем свидетелю знать эту «кухню»?.. Ведь вовсе не обязательно его «уроют» бандюганы, напротив — совсем маловероятен этот вариант, так чего ж заранее волноваться и плохо спать?.. Вот и начинаю максимально убедительно внушать ему, что ничего плохого случиться не может, а потому — и не случится…

Ибо, во-1-х, бандиты — боязливы. Во-2-х, милиция всегда — на страже. Да и, в-3-х, никогда ничего подобного не происходило, не в традициях бандитов мстить всего лишь рассказавшему правду свидетелю, — всегда было так, почему же сейчас должно быть иначе?.. Могу даже туманно намекнуть на некую негласную охрану, которую приставят (по моему представлению руководству) к свидетелю в случае, возникни и в самом деле реальная опасность… А поскольку вранья в этих моих словах не так уж и много (ничуть не больше, чем во всех остальных), то он мою искренность почувствует, и — поверит… Доверие населения милиции — самое главное, и пока что оно ещё есть… Люди не любят и не уважают ментов, но лапшу на уши по-прежнему вешать им нетрудно… Тут есть внутреннее противоречие: почему же люди упорно верят нам — т а к и м?.. Загадка!..

 

7. ПОЙДЁШЬ КАК МИЛЕНЬКИЙ…

От некоторых типов блевать хочется… Прихожу, допустим, к такому на адрес вдвоём с напарником, вежливо объясняю ему, что надо срочно подойти в РОВД и дать свидетельские показания по такому-то делу, а этот мирный обыватель сидит у телика в расстёгнутой рубашечке, в тапочках, сосёт пиво из бутылки, смотрит свой любимый футбол, и вникать в проблемы угрозыска ну никак не торопится!.. Спокойно, сдержанно повторяю:»Гражданин, вам необходимо опознать задержанного бандита по делу об ограблении, свидетелем которого вы являлись, это займёт у вас лишь четверть часа, и всё…», но он опять — ни в какую. Лишь цедит сквозь зубы презрительно: «Знаю я эти «четверть часа»… Племяша моего тоже однажды попросили зайти «на 5 минут» в райотдел, а вернулся — через 5 лет, с одной лишь почкой, и туберкулёзником… Не пойду!.. Нужен как свидетель — шлите повестку, если позволят дела и состояние здоровья — явлюсь…» Ну что тут прикажете делать?!. Ведь он нам нужен немедленно, а не тогда, когда он соблагоизволит явиться, иначе без результатов опознания им бандита того придётся выпускать на свободу без предъявления ему обвинения, ищи потом…

В подобных ситуациях действую, исходя из личности свидетеля. Если он — влиятельный дядька при регалиях и должностях, способный испохабить карьеру кому угодно, или просто вонючка несусветная, о которую разумней всего не мараться по причинам тех же потенциально возможных неприятностей, то — молча поворачиваюсь и ухожу… Потом чин чином ему высылается повестка, он её либо использует как подтирку в туалете, либо всё-таки приходит, но польза от визита уже — нулевая, со вчера отпущенный бандит вновь уже на свободе, множа чьи-то горе и страдания…

Ну а если не начальник это, не склочник, и не шибко знающий законы грамотей, а обыкновенный недолюбливающий органы работяга, то вдвоём с напарником наваливаемся на него без долгих церемоний, выкручиваем руки, и, слегка саданув в бок для вразумления, волокём к выходу, к ждущему у подъезда «уазику»… Но это — если редкостно повезёт вырвать у начальства транспорт, если же нет — пешодралом транспортируем его в райотдел… Ну а уж на нашей территории покочевряжиться ему не дадим, и вежливому обращению с ментами — научим… Кстати, что это за клеветнические измышления в адрес правоохранителей по делу о его племяше он давеча распускал?..

 

8. ИНИЦИАТИВНИКИ

Но регулярно встречаются и «нормальные» свидетели, даже и «инициативники», — никто не ждёт ничего от такого, а он бац — приходит сам и своими показаниями помогает раскрыть преступление!.. Вот конкретный пример…

Приводят в райотдел свидетельницу по некоему делу, рассказывает она, о чём её спрашивают, потом её просят дождаться следователя, чтобы и ему под протокол рассказать. Пока ждёт — начинает разговаривать с операми «за жизнь». Жалуется: «От хулиганья проходу нет… Взять соседа моего, Гришку, — месяц назад иду по улице такой-то мимо киоска, смотрю — а за киоском Гришка какого-то мужика железным прутом по голове бьёт!.. И что вы думаете, — уж месяц прошёл, а он, подлец, до сих пор на свободе ходит, дома регулярно пьяные дебоши устраивает, ко мне цепляется…» Опера посмеялись… потом — задумались… Один из них набрал номер соседнего РОВД (такая-то улица находится на их территории), беседует с тамошним опером: «Привет, здоров… Слушай, у вас месяц назад «хулиганка» на такой-то улице в такое-то время не заявлялась?..» А из трубки в ответ: «Какая к чёрту «хулиганка»?! Там у нас мокруха-«глухарь», второй месяц всем отделом квасимся…», «О, так у нас же здесь сидит свидетельница с полным раскладом!.. Приезжайте и забирайте её к себе… С вас — п о л я н а!..» Впоследствии благодаря той самой женщине убийство и было раскрыто.

Или ещё случай… Изымали мы наркоту у одного хмыря. Понадобились понятые, и они же — свидетели того, что хмырь действительно — социально опасный, и мы на его адресе действовали в строгом соответствии с законом. Пошёл к соседям по лестничной площадке. В одной квартире проживали отец с сыном — ПТУ-шником, отец был буховый, разорался сразу: «Такие-сякие, врываетесь ко мне и в свидетели зовёте… Лучше зарплату выдайте — третий месяц на заводе не платят!..» Тьфу, блин, да я-то тут причём?!. Надумал сынка свидетелем позвать, но присмотрелся — ёлы-палы, знакомые прыщи на мордяхе… месяц назад вместе с компашкой молодёжной для профилактики доставлял я его в ОВД, вёл он там себя нагло, для науки утрамбовали его маленько… Думал, и этот сразу заявит: «Лучше в тюрьму меня сажайте, но ментам помогать не буду!» А он вдруг нежданно, несмотря на вопли пахана — соглашается!.. Оказалось, пару дней назад с хмырём этим, соседом своим, поцапались они на лестнице, чуть ли не подрались, вот и обрадовался он возможности хотя бы с помощью милиции насолить ему!.. Так… одной проблемой меньше… А то я уже мысленно прикидывал, отца или сына мне крепенько поколотить с целью склонения к даче свидетельских показаний… Когда добровольно соглашаются — это завсегда лучше, и меньше шансов на то, что в суде свидетель вдруг заведёт совсем другую бодягу, и на всех итогах следствия поставят жирный крест…

Взбодрённый первым успехом, пошёл во вторую квартиру, и опять — удача!

Женщина (весьма обаятельная, между прочим, лет сорока или чуть старше), выслушав меня, согласилась и в понятые пойти, и свидетельницей стать, рассказала спокойно всё, что знала, под всем подписалась… Понравилась мне её чувство достоинство, и ещё — полнейшая убеждённость в правоте того, что она делает. Потом зашёл к ней ещё раз, что-то уточнить, между делом спрашиваю: «Не боитесь идти в свидетели? Ведь и отомстить могут…» Она покачала головой, с улыбкой кивнула в сторону соседней комнаты: «У меня собака, злой терьер, если что — он меня защитит…» Ну, собака в таких случаях — защитник не очень надёжный, собаку можно ведь и отравить… Но просто человек — сильный по характеру, она сама для себя определяет, как именно ей следует поступить, и делает именно то, что решила. А большинство людей — слабы, такому раз дал по шеям — он и поддался…

Рассказывала она мне о своём сыне, в юности наркоманил он, так она срочно поменялась квартирами и переехала в другой город, чтобы оторвать сына от старых дружков-накркоманов!.. И оторвала-таки, бросил он навсегда наркотики… Казалось бы, очень простенькое решение, но зачастую и оно — срабатывает!.. Что и говорить, мудрая и приятная женщина… вспоминаю её всегда с удовольствием…

 

9. УБИЙСТВО СЕРЖАНТА ЮХНЕНКО

На этом случае покажу, какой масштабной и кропотливой порою бывает работа по поиску свидетелей.

Однажды вечером (дело было зимой) на одной из квартир в микрорайоне сидело двое работяг и пили самогон. Повод был, не любит наш человек пить без повода — то ли день рождения у кого-то, то ли 25-летняя годовщина чего-то, это уж второстепенные детали, но пили пролетарии крепко, и закусывали не так чтобы и очень… И в процессе разговора один из них завёл разговор о милиции. Причём не так, что, мол, какие же замечательные орлы там работают, и надо-де совместными усилиями помочь им в многотрудной борьбе с хулиганьём и бандитами, а совсем в противоположном плане: менты-де обнаглели вконец, метут с улицы всех подряд, идёшь в день получки с работы «под этим делом», слегка покачиваясь — обязательно прицепятся здоровенные лбы в мундирах, под локти тебя — и в «воронок», свезут в кутузку, там побьют и запрут на ночь, а утром при освобождении пошаришь по карманам — а денежки-то, не пропитый остаток зарплаты — тю-тю!.. И жаловаться бесполезно, в лучшем случае — скажут, что сам ты деньги где-то посеял, в худшем — ещё раз побьют… В общем, ужасно возмущался рабочий класс в лице этих двух своих далеко не самых лучших представителей, от волнения дрожали стискивающие стаканы с самогоном руки, и сердца взывали к мщению!.. Впрочем, пока что это были одни только пьяные базары, мало ли кто о чём болтает после третьей, а тем более — после пятой… Когда самогон был допит и закуска дожёвана, беседа как-то сама собою угасла, и гость засобирался домой. Хозяин пошёл его провожать, при этом положив в карман самодельное стреляющее устройство системы: «авторучка». Зачем — одному Богу известно, сам он потом причину вспомнить не мог, но я так думаю: для самообороны на случай, если по дороге на них нападут озверелые «мусора», и потребуется отстреливаться… Но гость был благополучно доведён до своего дома, и передан в руки заждавшейся и непонятно почему мгновенно разъярившейся супруги. Она тут же набросилась на мужа с обычными бабскими предъявами, а исполнивший долг гостеприимного хозяина до конца работяга отправился домой. На обратном пути на него опять-таки никто не напал, это раздражало. Как идёшь без «стрелялки» — так и норовят обидеть и те, и эти, а когда есть чем дать укорот — как на зло, ни одна собака не тявкнет!..

Но тут нетрезвое око углядело стоящее у подъезда милицейское транспортное средство, тот самый «воронок»-«уазик», о котором только что шёл разговор. «Опять по чью-то душу прикатили!.. Схватят хорошего человека, свезут к себе и замучат до полусмерти!..» — аж скрипнул зубами от злости гегемон. И захотелось ему как-нибудь гадам — ментам насолить… Убедившись, что в машине никого нет, он подкрался к ней и начал выворачивать золотники у колёс, чтобы спустить шины и заставить «мусоров» идти в РОВД пешком.

«Ты чего делаешь, гнида?!» — раздалось от подъезда. Сержант Юхненко, молодой и усатый, бежал к машине, на ходу срывая с пояса грозный «демократизатор». Сколь ни грозным чуял себя народный мститель, но в его планы нести ответственность за спущенные ментовские шины не входило. Если «мусора» и за ничто — уродуют и калечат, то что в состоянии сделать они за что-то конкретное — вообще не представить никакой буйной фантазии!.. Самым лучшим было бы немедля бежать с поля боя, но ноги подкашивались от страха и недавно выпитого, а сержант бодр и приближается стремительно, не умчаться, вот уж и дубиночка вздымается над усато-орущей головой… Тут-то пролетарий и вспомнил о своей авторучке!.. Выхватил, навёл, выстрелил — секундное дело. Безобидная игрушка, детский хлопок, малокалиберная пулька… Порой изрешетят из «калаша» очередью так, что смотреть страшно, а доставили в реанимацию, зашили-заштопали, напичкали лекарствами, отлежался маленько, и через месяц вновь — как огурчик!.. Тут же малюсенький свинцовый шарик попал сержанту Юхненко прямо в глаз, и он был убит наповал. Убийца, на миг порадовавшись зрелищу рухнувшего ментяры («ранил лягаша!.. ничё, умнее будет…»), убежал, и выскочившие через считанные секунды из подъезда напарники убитого (они выезжали сюда на разбор семейного дебоша), увидели на снегу у своей машины труп товарища, и — ни души вокруг.

…Убийство даже по сегодняшним меркам для милиции — событие чрезвычайное, и уж тем более — когда речь идёт об убийстве сотрудника милиции, находящего при исполнении служебных обязанностей!.. Какие мы ни есть по жизни такие да сякие, но когда убивают н а ш е г о, то мысль у всех, от зачуханного рядового патрульно-постовой службы до возглавляющего облУВД генерала, одна: НАЙТИ И ПОКАРАТЬ… Половину личного состава РОВД сняли со всех прочих важных мероприятий, и, укрепив их ряды лучшими спецами из гор- и облУВД, бросили на расследование этого злодеяния. Сразу же, с учётом спущенных колёс «уазика», была выдвинута главная и основная (оправдавшаяся в результате) версия: убийство из хулиганских побуждений. Около двухсот сотрудников милиции в форме и штатском начали обход всех квартир в близлежащих домах, с постепенным расширением периметра. Задавались одни и те же простенькие вопросы: где вы были тогда-то и тогда-то? чем занимались? что видели или слышали?.. Прямых очевидцев произошедшего так и не нашли, но постепенно накапливалась масса потенциально перспективной информации, которая тут же становилась предметом последующей оперативной разработки. Возникали и усиленно проверялись всё новые и новые фигуры подозреваемых… Кто-то видел в этом дворе примерно в это же время компанию подвыпивших парней с гитарой, — отыскали всю компанию, с каждым беседовали по несколько часов, говорили жёстко и без сантиментов… Ввиду особой ситуации прокуратура молчаливо дало «добро» практически на л ю б ы е спецмероприятия, и наши ребята из кожи лезли, пытаясь получить результат… Но парни с гитарой оказались чисты, — никого не убивали, не обворовывали, наркотой не баловались, в хулиганке — и той не отметились ни разу… Нормальные, и даже вполне приличные парниши!..

Другой свидетель вспомнил, что за час до убийства в тот роковой подъезд входил некий неприятного вида мужчина нарколыжной внешности… Отработали версию, установили личности вообще всех, кто в тот день (а также и накануне) по каким-либо причинам входил в подъезд или выходил из подъезда. Вычислили и «неприятного», он действительно смотрелся неважнецки — тормозок с детства, окончил школу для «умственно отсталых», работал дворником, жил со старушкой-мамой, состоял на учёте у психиатра, имел репутацию совершенно безвредного… Прокачали его по всем параметрам, допросили, побили, опять допросили, составили подробный график его жизни в тот день, оказалось — не стыкуется, в момент убийства он был уже не здесь, а на другом конце района, чему есть свидетели… алиби практически железное, поэтому выгнали в шею, на прощание надавав подзатыльников и посоветовав больше не путаться под ногами у занятых людей…

…Среди различной информации была и такая: прогуливавшая овчарку в двух километрах от места событий в тот день женщина видела мужчину в кепке и куртке, причём мужчина показался ей взволнованным… Таких «бегущих» и «взволнованных» в тот день нашими протоколами опросов и допросов фиксировалось множество, и проверялись все подобные сообщения, все без исключения… Найти обладателя кепки и куртки сразу же нам не удалось, но в памяти оперов и следователей он уже засел…

И всплыл, когда изучались показания гражданки такой-то: «Моего мужа, находящегося в нетрезвом состоянии, привёл домой его неизвестный мне собутыльник… Кепка и куртка?.. Да, кажется было на нём что-то вроде…» Допросили её мужа: «Пил с Яшкой Харченко из арматурного цеха… Помню, как за второй бутылкой сбегал, потом — ничего уже не помню…» На доступном языке ему популярно разъяснили, чем может закончиться для него беседа с операми, если он сейчас же и очень подробно не припомнит все разговоры, которые велись как во время пьяного застолья, так и на пути от дома хозяина к жилищу гостя. Непоколебимо стоек и крепок в испытаниях рабочий класс, но — не до такой степени, чтобы устоять перед пытливостью допрашивателей из уголовки… Так и всплыла на поверхность беседа о «злоупотреблениях ментуры» и «необходимости как-то с этим бороться»…

Это ещё не было стопудово. Каждый день кто-то где-то у нас ругает милицию и сулит отомстить, мы уж привыкли и не обижаемся, но как одна из рабочих версий — годилось вполне, нам не трудно, проверим и Харченко… Если честно — не верилось…Ранее не судим, женат, двое детей, по месту работы характеризуется в целом положительно: «Выпить не дурак, но меру знает, и в работе — зверь!» Но — сволокли Харченко в райотдел и плотненько им занялись. Хорохорился он только первые 15 минут допроса: «Я буду жаловаться в профком!.. В газету напишу!.. Дайте мне адвоката!..» Но ему быстренько объяснили, что ситуация — не та, и выбранный им тон — не тот… Он ещё долго играл в непонятку, осознавая, что с ним будет, когда правда наконец-то раскроется… Улик против него не было, однако с первых же минут мы почувствовали, что он чего-то боится, и ему есть что скрывать… Углублённо занялись связями, и вскоре узнали от одного из его товарищей по цеху, что есть у него самодельный пистолетик — «авторучка», по случаю купленный год назад у одного шаромыги… Вот это уже было стопудово!..

Десяток оперов одновременно метнулись в камеру за Харченко. Нетерпение было так велико, что и до кабинета довести не успели. Били прямо в коридоре, руками и ногами, отталкивая друг друга, рыча на него: «Где пистолет?!. Говори, гондон!.. Сознавайся, а не то кончим на месте!..» Никто б не вынес такого бешенного напора. И Харченко — «поплыл»…Дрогнув, раскололся, дал сознанку во всём, и, что самое важное — показал, куда спрятал оружие. Экспертиза позднее подтвердила, что сержант Юхненко был убит именно из этого самодельного стреляющего устройства…

…Хоронили погибшего милиционера пышно, как и подобает в таких случаях. Приехавший лично начальник областного управления в своей речи назвал Юхненко «самым лучшим» и «примером для всех остальных»… Что обидней всего: в нашей системе работал сержант всего вторую неделю, ни в каких наших заморочках ещё не был замешан, так что пострадал за чужие вины, выходит… Недавно женился только… Вдова, вся чёрная от горя, держала на руках младенца, рыдала мать, тенями застыли два брата… Среди собравшихся на похоронах находилось немало оперов в штатском, присматривающих за порядком ввиду присутствия нашего высокого начальства. Было немало и простых зевак, тех же пролетариев из окрестных домов и улиц. Я ходил между них, слушал разговоры, и общую реакцию на произошедшее уловил точно: мать — жалко, вдову — жалко, и тем более жалко родившуюся две недели назад дочурку… А мента — НЕ ЖАЛЬ НИ КАПЕЛЬКИ!..

В газетах потом пропечатали десяток статеек о «подвиге сержанта Юхненко, геройски погибшего при задержании вооружённого преступника» (что формально было чистой правдой: Харченко действительно был вооружён, и уж только поэтому с самого начала мог считаться опасным преступником, ибо нарушил закон хотя бы тем, что незаконно имел оружие!). Какие-либо нюансы нашу городскую, слегка подкармливаемую местными властями прессу не интересовали, не тот уровень задач, а столичная пресса тем более произошедшим не заинтересовалась, подумаешь: пролетарий — алкаш рядового мента замочил!.. Вот если б тот был хотя бы полковником — ну ещё можно было бы черкануть пару абзацев…

Харченко судили, дали ему «червонец» с гаком (срок относительно небольшой, — на суде адвокат сумел доказать, что умысла именно убивать у стрелявшего — не было), и он сгинул в мрачных недрах «исправительно-трудовых лагерей»… Не думаю, что с такой статьей у него есть шансы дожить до окончания срока. Убийцы ментов в «зоне» как правило долго не живут…

 

10. ВЛИЯТЬ НА СВИДЕТЕЛЯ…

Если и не 100,то как минимум 90 % всех совершаемых преступлений были бы раскрыты, имей угрозыск возможность кинуть на их расследование сто, двести, тысячу самых лучших своих представителей, и не мешай кто-либо из власть имущих расследованию… Но подобное — нереально. Такая концентрация всех сил возможна только в самых исключительных случаях, причем именно в этих случаях подобное часто и не срабатывает — из-за того самого скрытого противодействия власть имущих…Обычная же текучка: кручусь как белка в колесе, пытаясь что-то сделать в рамках куцего лимита имеющихся сил и возможностей… В том числе — «химичю» с теми же свидетелями, — вначале ищу их, потом сам для себя определяю, что именно от этого свидетеля хотел бы заполучить, и затем уж вытаскиваю из него всеми доступными способами то и только то, что мне нужно, отсекая и осторожно отметая в сторону ненужное, второстепенное, противоречащее…

Берём конкретный пример. Бандит Жеребко по кличке «Жеребец» на улице днём избил и ограбил пьяного мужика. Случайно проходивший мимо милицейский наряд убегавшего Жеребца настиг и задержал. В райотделе слегка протрезвевший мужик показал, что именно этот гад, размахивая ножом, избил его, после чего отнял бумажник и золотую цепочку. Бумажник с небольшой суммой денег при Жеребце нашли, а золотую цепочку и нож — нет. В ходе начального разговора с Жеребцом он, ранее уже судимый и потому представлявший наши возможности, заявил, что — да, напал на гражданина, дал по морде разок и отнял л о п а т н и к, но разбоя (то есть вооружённого грабежа, наказание за который куда более строгое) — не было, ножом он не махал, даже и не имел при себе… Заодно отрицалась и цепочка: «Эта пьянь перед этим сама её где-то обронила, а теперь на меня стрелки переводит!..» Что ж, вполне логично.

При желании можно было выдвинуть и третью, ещё более убедительную версию: р ы ж ь ё — было, п е р о — тоже, но задержавшим его патрулям Жеребец предложил сделку: он им — цепочку, они — изъятый у него ножик не отнесут в РОВД, а выкинут. Не будет тогда разбоя, останется только невооружённый грабёж, наказание — существенно ниже… Ну а что — патрули?.. Не отпустить же его вовсе бандит просил!.. (Да этого они сделать и не решились бы — свидетели же видели, как они Жеребца задержали!) И обмен — состоялся…

Теперь вернемся к реалиям. Нужна мне такая версия?.. Не нужна, незачем патрулей марать, ребята в конце концов честно сделали своё дело, задержав эту мразь по горячим следам, чем существенно помогли в раскрытии преступления, улучшив наши показатели. А что при этом немножечко и подзаработали, так я их понимаю. Работа — собачья, зарплата — мизер, и ту платят нерегулярно… У нас на дежурства менты часто выходят голодными, так чего вы ждёте от них?!. Тут не то чтоб преследовать убегающего преступника, а и просто стоять на месте сил уж скоро не останется…

Но «поверить на слово» Жеребцу при всём желании я не мог, был ведь ещё и пьянчужка, вопящий о ноже и цепочке, от его воплей нужно было отгородиться чем-то более надежным, чем бандитские показания…

И я отправился к тому дому, где всё произошло. Прошелся по квартирам. В одной из них, на втором этаже, нашёл мужчину средних лет и столь же средних умственных способностей, работавшего посменно на автобазе, и в день преступления как раз отдыхавшего с ночи. Слушаю его рассказ:

«Сижу дома, пью чай, слышу — крики внизу. Выскочил на балкон, глянул — двое у дома, один непонятно орёт, второй его мотузит, то ножом замахнётся, то в морду запилит, потом сорвал что-то с шеи — и наутёк, а тут и менты набежали!»

Послушал я, качая головой… Обычно человек, ставший очевидцем происшествия, сам толком не понимает, что именно он видел. Какой-то неясный след в памяти, и над ним — миражи… И если я, опер, ему умело подскажу, в н у ш у нужную мне трактовку увиденного, то он с радостью обретшего твёрдую почву под ногами укрепится на ней, и уже на следствии уверенно будет рассказывает то, что внушил ему я, и что на деле было не совсем так или совсем не так… А как на самом деле было, и чему лично он был свидетелем — это уже совершенно искренно им забыто… Важно только все это проделывать по горячим следам, пока картина произошедшего ещё не сформировалась окончательно в подсознании свидетеля, а то он уже выработает окончательно собственную версию, закрепится на ней, и сдёрнуть с неё его будет трудно…

Корректировать память свидетеля нетрудно — достаточно двух-трёх мягких нажимов в нужную сторону… Начал я с самого простенького — с чая.

«А вы уверены, что пили именно чай?» — интересуюсь строго. Хозяин адреса смутился… Пару минут мы мило препирались, и в итоге оказалась, что выпиваемая свидетелем в момент описываемых событий жидкость была всё-таки пивом!.. Уже хорошо, мужчина явно смущен той пусть и маленькой, но ложью, в которой его уличили. При желании на данном этапе я вообще мог бы отговорить его давать какие-либо свидетельские показания, но мои планы — иные… Поставив под сомнение общую картину событий («насосался пива, и вообразил Бог весть что!»), я аккуратно перешёл к частности: уверен ли уважаемый в том, что машущая перед лицом жертвы рука бандита действительно стискивала нож?.. Дистанция от окна второго этажа до места событий не столь уж и мала, даже совсем не мала, без пяти минут огромная там дистанция, — не в бинокль же он смотрел!.. Вытянутый указательный палец бандюгана (чёрный от грязи!) вполне мог восприниматься на расстоянии как лезвие… То есть что значит: «Не может быть?!» На трезвую голову, действительно, такие вещи трудно спутать, но ранее уже прояснилось, что свидетель лыка не вязал, так что… Ещё несколько обманных финтов — и свидетеля удаётся убедить в том, что поскольку в существовании ножа он не уверен, то лучше о нём и не говорить вовсе, а просто записать в протокол, что преступник размахивал руками… Повторяю эту мысль свидетелю несколько раз в разных вариациях, пока не убеждаюсь, что она прочно засела в его голове, и он теперь сам убеждён в том, что нож ему просто померещился, и настаивать на обратном нет никакого резона, тем более, что и менты настойчиво этого не советует…

Перехожу ко второму пункту программы — к чему-то, якобы сорванному бандитом с шеи т е р п и л ы… Это же просто смешно: будучи в дымину пьяным, ухитриться чуть ли не за километр разглядеть, что грабитель именно сорвал что-то с шеи жертвы, а не просто хватал её за воротник, или же не бил её кулаком в шею… Не смешите угрозыск, уважаемый!..

И «уважаемый» смущенно соглашается, что таки да, спорол чушь, какое там — «сорвал с шеи»!.. Ясно же — «хватал за воротник», точно так же, как перед этим: «размахивал руками»… Всё, записываю окончательную версию его свидетельских показаний и даю ему на подпись, «пока вы свободны, понадобитесь следователю — вызовем повесткой!»

Случись что не так, всплыви всё же нож с цепочкой — показания «твоего» свидетеля этой истине никак не противоречат. Да — свидетель ножа и цепочки не заметил, но ведь далековато было, да и — нетрезв…

Представим обратный вариант: того же свидетеля при том же раскладе надо зафиксировать на ноже и золотой цепочке, а он варнякает что-то вроде: «далеко был, не разглядел», и — «размахивал руками, но стискивал ли что-нибудь — не видел!..»

Начинаю с конца — с грозного, хоть и заданного небрежным голосом вопроса: «Вы случайно бандиту тому — не близкий приятель?..» Свидетель испуганно машет головой, — не корешился, дескать, со злодеем… Тут-то мой тон и становится угрожающе — пронзительным: «А тогда почему же так настойчиво пытаетесь запутать органы?..» И веду я страдальца дальше, к тому, что от окон его квартиры до места событий — раз плюнуть, обзор — как их правительственной ложи в театре, «вы просто обязаны были всё разглядеть — разумеется, за исключением случая, когда замечать что-либо Вы сознательно не желали… А если действительно — не желали, и не разглядели, то тогда вопрос — почему?.. С какой (не преступной ли?!) целью?!.»

Испуганный свидетель божится-клянется, что и хотел, и разглядел… правда, не до конца уверен в точности увиденного… но если это так нужно милиции, то… Короче, теперь он совершенно точно помнит, что кулак бандита крепко стискивал нож!.. И в момент нападения грабитель явно сорвал с шеи пострадавшего нечто, как две капли воды похожее на золотую цепочку!.. «Так это совсем другое дело!» — ликую я. Ещё несколько минут беседы, закрепляющей именно эту версию, и до конца своей жизни свидетель будет убеждён, что нож — стискивали, цепочку — сорвали… И у следака он будет стоять на этом, и на суде… Из ничего, из свидетеля даже ещё и со знаком минус я сделал свидетеля с большущим знаком плюс Честь и хвала мне за это!..

 

11. ЛЖЕ — СВИДЕТЕЛИ

Перспективна тонкая, «ручная» работа со свидетелем, сходная с плетением изящных кружев. И насколько же тупо и недальновидно пытаться подпереть находящееся в производстве у следователя уголовное дело лже — свидетелями, липовыми «очевидцами», в реальности ничего не видевшие и не знающие… Я сейчас не о моральной стороне вопроса говорю, это эмоции, разговор — сугубо деловой и профессиональный…

Сразу же спрошу: кто именно предлагается на роль лже-свидетеля?.. Казалось бы, ответ лежит на поверхности: сексот!.. Проинструктировать его должным образом, и он охотно подтвердит всё, что я ему скажу… Но — не подтвердит, могу вас уверить!..

Одно дело — прошептать душке-оперу на ухо, что Димка-«Макарена» ломанул «видак» с адреса такого-то «челнока», и совсем другое — на суде ОТКРЫТО, при десятках свидетелей, уличить того же Макарену в похищении личного имущества. Я даже не говорю — соврать, а и — просто сказать то, что было… Ну не повернётся у любого уважающего себя сексота язык на такое, и всё тут!.. Себя он этим рассекретит, и на долгие годы обеспечит себе месть подсудимого и его гнилушных дружков…Заплати ему мусарка за это 10 000 долларов, и обеспечь надёжным убежищем за границей — ещё, возможно, и подумал бы, а так… Короче, сексот на роль лже-свидетеля — отпадают.

Другой вариант: наехать на кого-либо конкретно, подпереть компроматом или, ещё лучше, связать по рукам и ногам оказанной своевременно важной услугой, и побудить… убедить…заставить наконец сказать следаку и судьям всё, что требуется. Однако и это — чревато… Сегодня человек пошёл у меня на поводу и сказал необходимое, а завтра волей обстоятельств я вынужден буду или наркоту у него изъять, или «закрыть» его невесту (жениха), либо просто наезд был на него, и ждал он моей защиты, а я по каким-то причинам защитить его не смог, или, наконец, вляпался он во что-то неприятное, а я его не отмазал, — запросто может он, затаив обиду, побежать к моему начальству, в прокуратуру, в тот же суд с вестью: «А ведь тогда-то я лже — свидетельствовал по заданию старшего лейтенанта такого-то!» И всё, амбец моей карьере, таких проколов в моем ведомстве не прощают…

Взять же в разработку друга, которому сто пудово доверяешь, так, во-1-х, — существуют ли такие в природе?.. И, во-2-х, — если и существуют в очень небольшом количестве, то стоит ли столь близкого мне человека втягивать в свои неправедные делишки?..

Поэтому общее правило здесь одно: никаких лже-свидетельств!.. Но, как и в каждом правиле, тут есть свои исключения…

В целом ряде случаев нужна лишь правдоподобная зацепка, чтобы закрыть какой-либо материал, дабы не сделать его «глухарём», и начальство ждёт от тебя такой зацепки, и следователь, короче — все… Пример для иллюстрации: у подъезда найдена мёртвая бомжиха, на теле — следы побоев, точнее говоря — «следы ударов твёрдым предметом или о твёрдый предмет». Несколько дней мы честно искали предполагаемого убийцу, отрабатывались какие-то версии но потом стало ясно, что все они тупиковые, и либо мы сейчас это дело похерим, либо итоги квартала по раскрываемости тяжких преступлений будут у нас фиговыми!..

Начальник угрозыска вызвал меня к себе и, глядя куда-то через моё плечо, предложил мне… того… как бы это поделикатней… в общем, предложил поискать свидетелей, которые позволили бы нам посмотреть на этот вонючий трупешник как бы с другой стороны, и оприходовать его как жертву несчастного случая!.. Он не совсем так сформулировал задачу, но смысл его туманных намёков был именно таков: ищи лже — свидетелей!.. А я — что, я человек маленький, подневольный… Стал думать. Теоретически представить всё можно было так: шла бомжиха по улице, обдумывала очередную правительственную программу по улучшению народной жизни, споткнулась, упала, стукнулась головой… Правда, была маленькая нестыковочка — смерть бомжихи наступила вследствии множественных переломов… Либо она ухитрилась во время одного падения сломать себе кости, что смотрелось как-то неубедительно, либо она… падала несколько раз!.. С этой идеей я побежал к проживавшим в том же доме, двумя подъездами дальше от места обнаружения бомжихи, супругам-наркоманам. Давно я им хари не чистил, так что они были мне морально обязаны… Постучал, они открыли, я культурненько вошёл, поздоровался… Они оба даже с ответом замешкались, по моему лицу заподозрив, что сейчас я буду прессовать их по полной программе, бить в лицо их ногами и ломать им конечности… Но я быстренько успокоил их («не сейчас…не сегодня… всему своё время!..»), так что вечер прошёл в духе дружеских откровений, на прощание мне даже налили 100 грамм, а я не гордый — угостился… А затем — представил следователю объяснения обоих супругов, где они в один голос, но разными словами свидетельствовали, как такого-то числа оная бомжиха на их глазах несколько раз пыталась взойти по бетонной лестнице в подъезд, но каждый раз — падала… Подымалась, снова начинала кеарабкаться по ступенькам — и вновь падала… И все начиналось сначала!.. Что влекло несчастную женщину в тот подъезд?.. Какая неведомая сила ею управляла?.. Проживала ли в том подъезде первая девичья любовь бомжихи, которую вдруг остро захотелось увидеть, или же там обитал сынок — кровинушка, рождённый некогда в чистом поле, подброшенный в чужой дом и выросший там в порядочного человека, уважаемого члена общества?.. Не знаю, хоть сам и сочинял, но не ведаю всей правды о мотивах поведения моей героини… Но для следака — сошло, даже прошло на ура, и начальник угро был доволен сброшенной с показателей «висючкой», по глазам было заметно…

 

12. ИЗ ОБВИНЯЕМЫХ — В СВИДЕТЕЛИ…

И последнее из заслуживающего упоминания…

Часто в уголовных делах с несколькими фигурантами в ситуациях, когда улик, вещдоков и свидетельских показаний для гарантированного осуждения не хватает, целесообразно одного из преступников определить в свидетели, и уж затем, опираясь на его показания (а деваться ему некуда, если не хочет обратно быть переквалифицированным в преступники), уверенно добиваться осуждения остальных.

В законодательстве ряда западных стран этот приём вполне легален и одобрен. Будь ты хоть сто раз бандит и убийца, но если договорился со следствием и прокуратурой, и дал показания против своих ещё более кровожадных подельников, то тебя вместо тюрьмы ждёт свобода и жизнь по чужим документам и за державный счёт…

У нас же пытаются делать то же самое, но — келейно, негласно, без прочного законодательного фундамента. На следствии обещаешь бандиту: «Покажешь на своих — сделаем свидетелем, и останешься на воле!», — от фонаря, без всякой уверенности, что всё так и выйдет. Он поверит тебе и заложит всех с потрохами, а следак потом возьми да и «закрой» его самого, или же суд возьмёт да и определит ему тюрягу вместо благодарности за содействие правосудию… Наша держава как всегда лицемерна, она делает вид, что преступникам пощады не будет, хотя при этом все видят, что преступников у нас полным-полно и на самом верху, и когда смотришь на них, не только нарушающих закон, но и имеющих право указывать другим, как именно этот самый закон следует защищать от правонарушителей, то невольно думаешь: «Не потому ли так боитесь вы освобождать от ответственности свидетелей — преступников, что знаете: они и на вас самих могут показать?!»

…Разные есть свидетели, всякие и всевозможные…

Молчаливые и слишком болтливые, наблюдательные и «фантасты», готовые сообщить мне суть событий или же обитающие на их периферии, но способные косвенно вывести на главный след… Свидетели — это люди, и каждый человек — как инструмент, на котором надо уметь играть, чтобы извлекать из него нужную мелодию… Оперу не обязательно любить людей или хотя бы уважать их, но понимать людские души он обязан!.. Мгновенно ориентироваться в протекающем мимо меня и сквозь меня людском потоке, выискивать в нём нужное, и вылавливать его осторожно и бережно, как рыбак — золотую рыбку…

Секрет работы с людьми — преступники ли это, сексоты ли, пострадавшие или свидетели — в том, чтобы заставить людские добродетели и пороки служить мне и моим целям…

 

1. КТО ПОДОЗРЕВАЕТСЯ ПЕРВЫМ?.

Все люди — несовершенны, поэтому потенциально каждый способен нарушить закон. (Это даже если не принимать во внимание то, что наши законы несовершенны, и зачастую сами провоцируют на их нарушение). На основании этого практически каждого из нас можно считать подозреваемым.

Но в практической работе угрозыска находить и изобличать преступников легче, если с самого начала поисков сосредоточить основное внимание не на всех окружающих, а на ком-то одном, либо же — на определённой группе лиц, против которых пока что нет никаких улик, но которые, предположительно, либо наиболее способны на данное преступление, либо имели наибольшую возможность совершить его, либо, наконец, в наибольшей степени от его совершения выигрывали…

Подозрение — ещё не доказательство, и даже не моя, опера, или его, следователя — субъективная убежденность в виновности фигуранта, а всего лишь предположение: «Да уж не ты ли, супостат, всё это натворил?!»

Категорию «подозреваемых» разделю на тех, кто находится у нас под подозрением постоянно, и тех, кто попал «под колпак» временно, в связи с какой-то конкретной ситуацией.

Первые — это «подучётный контингент», то есть люди, за которыми нам официально предписано осуществлять постоянное оперативное наблюдение: ранее судимые, наркоманы, пьяницы, проститутки, содержатели притонов, бомжи, скупщики краденного, имеющие приводы в милицию за хулиганство, и т. д. Вторые — это ближайшее окружение пострадавших — родственники, соседи, друзья, враги (тем более — они!), все те, с кем т е р п и л ы за последнее время конфликтовали и ссорились, а также — те, кто по каким-либо причинам имел доступ к информации ограниченного пользования, позволяющей осуществить данное преступление.

 

2. ФИЛЬТРАЦИЯ КРИМИНАЛОВ

Разберу наши действия по отношению к представителям первой категории.

Настоящая запарка начинается в райотделе, когда совершенно какое — либо тяжкое преступление на нашей территории (убийство, тяжкие телесные, изнасилования при оттягощающих обстоятельствах, наконец — кража у какой-нибудь власть имущей шишки или влиятельного криминального авторитета), конкретных подозреваемых в совершении данного преступления нет, а найти его не просто очень хочется, но — позарез НАДО!..

И вот тогда, договорившись с прокуратурой относительно «особого характера ситуации» и «необходимости действовать предельно решительно и настойчиво» (то есть прокурорские молчаливо закрывают глаза практически на всё, что мы натворим), наше начальство бросает на раскрытие этого преступления весь свободный от неотложных дел оперсостав.

Разбившись на группы по 2–3 человека, мы бродим по своим «территориям», и хватаем всех, показавшихся подозрительными. Скажем — одет как бомж, небрит, ободран и с запашком… в райотдел его!..

Морда нарколыжная, с такой физиономией только в «обезьяннике» и валяться, а он почему-то в очереди у бочки с пивом стоит… Непорядок!.. Исправили…

Те — просто стоят группой, но как-то не так, не по-хорошему, пялясь по сторонам… Это ещё не криминал, но уже возникают вопросы. Мы с напарником подошли, вежливо представились, попросили предъявить документы, а заодно и рассказать о цели своего нахождения здесь. Документов у них не оказалось, «Что нам, паспорта с собою постоянно таскать? Так и потерять недолго…». Цель нахождения обозначить не сумели: «Стоим, и всё… Чё, уже и постоять нельзя?..». Один даже непонятно зачем убежать попытался, ладно — напарник успел ножку подставить… В РОВД всех!..

Та харя нам уже знакома, в прошлом однажды уже задерживалась, — вполне достаточное основание, чтобы задержать ещё раз, «пройдёмте, гражданин!»

А того уже бивал, и ещё не раз бивать буду, просто из принципа — такая падаль… «Иди с нами, гнида!»

Каждая опергруппа имеет план: столько-то задержанных и доставленных в райотдел за рабочий день. Скажем, 5-10 человек. Упрекать за перевыполнение плана никто не будет, зато за недовыполнение начальство вздрючит во все щели, и обзовёт всякими словами, кроме хороших… Разумеется, все стараются этот план перевыполнить!..

5-10 оперативных групп за несколько часов работы обычно сгоняют в РОВД 50–80 человек, а иногда и за сотню переваливает…Тут уж с ними работает так называемая «группа фильтрации»: 5–6 опытных, знающих обстановку в районе, грамотных розыскников. Они делят задержанных между собою, и поочередно беседуют с каждым, в ходе разговора выясняя, есть ли хоть малейшие основания прицепиться к этому субъекту капитально, или же на данном этапе кроме противной хари и какого-нибудь тёмного пятнышка в биографии ничего уличающего предъявить ему мы не можем. Таковых довольно быстро отпускаем, но некоторую часть (ранее судимых или просто тех, кто вёл себя слишком нагло) на прощание пропускаем через «барабанные палочки», — авансом в счёт будущих прегрешений перед законом, а также и для профилактики: вбивая в кровь и плоть этих тварей уважительное отношение к представителям закона… Доведись мне когда-нибудь на тёмной улице повстречать десяток подобных гнид, и окажись все они в прошлом неоднократно биты в моём кабинете — не я перед ними, а они передо мною дрожать будут, каждой клеткой содрогающегося тела вспоминая мои удары — проверялось неоднократно…

С теми, кого «фильтр» счёл перспективным для дальнейшей обработки, с утра следующего дня начинают работать отдохнувшие за ночь опера — «территориалы», сменяя друг друга поочередно и пропуская допрашиваемых через конвейер, не давая опомниться и попытаться сманеврировать, словчить, выработать тактику сопротивления…

Настает и моя очередь. Шушукаюсь за дверью с коллегой, — как вёл себя клиент на предыдущих допросах, и что конкретно против него имеется (обычно — ничего конкретного нет), — вхожу в кабинет, мрачновато смотрю на съежившегося на стуле «гостя», потом беру со стола какой-либо предмет, более всего подходящий для санитарной обработки отбросов общества (резиновую дубинку, массивный кастет, толстую книгу, остро заточенный карандаш, дымящийся окурок, да мало ли что ещё), неспешно приближаюсь к нему, и для начала ласково интересуюсь: «Так где ты был в прошлый вторник вечером, с 18.30 до 21.00?..» Про себя самого я бы не вспомнил, где был в любой из вечеров любого из своих вторников, но моего собеседника уже спрашивали многократно, так что ответ он отчеканивает назубок: «Дома был, телевизор смотрел!» Кривлюсь издевательски: «Врёшь ведь, падла… А кто твои слова может подтвердить?..» И тут ответ у этой публики всегда одинаков: мать… жена…сын — младшекласснник… родная сестричка… дружбан ближайший, с которым матч вместе смотрели…

«Кхм…Мама моя подтвердит, она тоже дома была!» Во, блин, я так и думал…Непонятно даже, о чём ещё спрашивать, если все его ответы я знаю заранее?.. «Полировать» сразу же в грязь, и дело с концом… «Что ты гонишь?!. Ежу понятно, что маханя твоя подтвердит даже то, что ты — папа римский, и женат на английской королеве… Как же это ты, козлина вонючая, ухитрилась не заиметь алиби именно на то время, когда у нашего боевого товарища, оперуполномоченного Шалимова, какие-то хрены на улице, глушанув его ломиком по голове, отняли пистолет, к с и в у и бумажник с зарплатой?! У тебя же две судимости, паскуда, — за злостное хулиганство и разбой, ты же прекрасно понимал, что на тебя первого мы и подумаем, почему же не побеспокоился на этот вечер надёжным свидетелем?.. Мог же, например, участкового к себе в гости пригласить…», «Так я же не знал…», «Ах, ты НЕ ЗНАЛ?.. Так вот тебе за это!.. На!.. На!.. Сука… На!!!»

Поработав дубинкой (кастетом, книгой, карандашом или зажженным окурком), немного успокаиваюсь. Сижу на стуле, лениво поглядывая в окно, слушая вполуха, как «клиент» что-то невнятно бормочет. Потом, отдохнув, снова принимаюсь за своё: «Слышь, козёл, если ты у нас такой невинный херувимчик, то почему же в твоём сарае вчера вечером нашли патрон от «Макарова»?.. Как это — «не мой сарай!»?!. Ах, ничей он… просто стоит во дворе твоей девятиэтажки… Допустим. Но кто ж мог подложить туда патрон, кроме тебя, дважды судимого?.. И не отмалчивайся, гадёныш, а не то я начну сердиться!..» И ведь — сержусь… утомляюсь рукоприкладством… Пока не наступает конец моей смены, когда место у «конвейера» вместо меня заменяет мой напарник.

Славка Шалимов, конечно же, лох… На дежурстве, будучи при оружии и к с и в е, откликнулся на зов какой-то соски в оранжевых лосинах из-за коммерческого киоска: «Парень, можно тебя на минутку…» Он и шагнул туда из освещённого уличным фонарём пространства, а его сзади металлическим прутом по башке — хрясь… Час без сознания провалялся. Мимо куча народа проходила — всем плевать. Лежит человек с разбитой головой — пусть и лежит, может — ему так нравится!.. Хорошо, мент с работы домой возвращался, увидел безжизненное тело и вызвал «скорую», даже ещё не зная, что лежит — с в о й, подбитый… Теперь Шалимычу в реанимации ещё недельку отваляться, если не больше… Кабы загнулся — похороны с оркестром, генерал с бумажки прогундосил бы насчёт «беззаветного героизма» и «самого лучшего среди нас», но черепушка опера оказалась крепка, и теперь после больничного и выхода на службу ждут его ба-а-альшие неприятности… За утрату оружия и документов автоматом оттрахают до полного посинения, и кого потом в районе ни застрелят из пистолета — каждый раз будет вздрагивать: «Не мой ли «макарыч» постарался?..» Но это только если мы ту бандитскую суку не найдём — вот и ищем её долго, старательно, неутомимо…

Этот, которого я только что полосовал, чертовски подходит на роль способного напасть на вооружённого опера, отработать бы его по полной программе, дожать маленько… Но и все 11-ть других подозреваемых, проходящих «конвейер» в соседних кабинетах, тоже чертовски подходят, во всяком случае никак не меньше «моего»!.. Не вся же дюжина за тот злосчастный прут держалась!.. Когда подозреваемых больше, чем число возможно участвующих в данном преступлении, это плохо, многочисленность создает путаницу… И тот хорош на разработку, и этот, и те — тоже, но виновен может быть только один, а отсюда вероятность, что все — н е в и н о в н ы. Такая засевшая в подсознании мыслёнка деморализует допрашивающих. Как бы я, опер, внешне не держал себя уверенно, но если в глубине души сам сомневаюсь в вине своего подопечного, то не получится у меня «бенефиса», сработать могу лишь на «троечку с плюсом», с б л а т н ы м и поматёрей так работать — лучше уж и вовсе их не трогать…

Но зато если подозреваемый — только один, или если подозреваемых — именно столько, сколько и предполагаемых участников злодеяния, то расклад таков: с тою мразью работаем непрерывно и интенсивно — бьём и спрашиваем, спрашиваем и бьём, и так — с утра и до позднего вечера… Ночью отвели в «обезьянник», дали подремать полчасика, потом — хватаем, тащим обратно в кабинет, и — по новой… специальная «ночная смена» старается. Если за тобою вина какая-нибудь есть, то рано или поздно ты обязательно расколешься, — ну разве что особенно стойкий товарищ попадётся, изредка и среди урок находятся этакие «несгибаемые»…

Интересную вещь я заметил: абсолютно невиновные обычно раскалываются и начинают сознаваться во всём намного быстрее виновных… Преступник ведь понимает, что за его «сознанкой» последует следствие, суд и «зона», ему есть чего бояться, и ради чего терпеть страдания, а у невиновного желание только одно: побыстрее сказать всё, чего от него требуют, чтоб только не били и позволили поспать… Но и мы не пальцем деланы, нам самооговоров не надо, шитые гнилыми нитками дела на суде потом развалятся, ещё и выговор схлопочешь!.. Так что мало мне признаний подозреваемого: «Я это!», меня и подробности интересуют, а он их не знает, что Шалимова манила за киоск девка именно в лосинах — не ведает, не говоря уж о том, чтоб цвет лосин припомнить… И опять же, пистолет!.. Если — он это, то где с т в о л?.. Ни черта про местонахождение пропавшего табельного оружия сказать не может, а ведь это — главное!.. «Так ты что же, падаль, органы пытался в заблуждение ввести?!. Говори, кого выгораживаешь, иначе я за себя не отвечаю!..»

 

3. «ЗАКРЫТЬ» В ИВС…

Трое суток имеем право работать с подозреваемым до того момента, когда следует либо отпускать его на свободу, либо выдвигать против него официальное обвинение, и возбуждать уголовное дело. После этого, кстати, он переводится из РОВД в СИЗО, и становится для меня, районного опера-«территориала», не то чтобы труднодоступным, а… ну, в общем, так плотненько над ним там уж не поработаешь…

Типична ситуация: трёх суток оказалось маловато для перерастания подозрения в уверенность, но и отпускать «клиента» не хочется, уж больно подходящая морда для моих оперативных раскладок, да и никого другого под рукой пока прощупывается… Как быть?..

Особенно щекотливым может быть моё положение в случае, когда слегка переусердствовал я в «полировке» кадра, особенно в отношении его физиономии, и теперь не лицо у него, а кровавая маска, даже смотреть страшновато… Нельзя т а к о г о вот так запросто взять да и отпустить домой, у мирного населения при взгляде на него могут возникнуть превратные представления о том, как же в милиции обращаются с гражданами… В этих случаях (подчеркну особо — именно при расследовании тяжких, «резонансных» преступлений) страдальца обычно «закрывают» на 10 или 15 суток в изолятор временного содержания, для чего оформляется протокол о том, что гражданин такой-то такого-то числа в помещении Заводского РОВД вёл себя недостойно, оскорблял находящихся при исполнении сотрудников, сперва обзывал их матерно, затем непосредственно напал… Одного ударил ногой в лицо, негодный, второму оторвал пуговицу на рубашке, потом накинулся на третьего и начал избивать. Прям — таки Терминатор какой-то!

Два независимых, то есть не работающих в милиции свидетеля своими подписями в протоколе удостоверят, что так всё и было: оскорблял, отрывал, избивал… И таким образом зверски покалечил, понимаешь ли, целую группу офицеров милиции, а они лишь заслонялись руками и жалобно просили: «Ой, гражданин задержанный, не бейте нас больше, пожалуйста!» Свидетелей такому небывалому событию найти нетрудно, — выглянул из кабинета, позвал кого-либо из болтающихся в коридоре алкашей или наркоманов, в зависимости от ситуации дал в ухо или по двести грамм из бутыли плохонького конфискованного самогона отлил, они и подтвердят всё, что им подскажешь… Имея на руках оформленный по всем правилам протокольчик, и памятуя про себя про особую общественную опасность расследуемого преступления (нападение на сотрудника органов при исполнении, нанесение ему тяжких телесных и похищение табельного оружия и к с и в ы), любой судья (ну то есть не любой, какой-нибудь штатовский или британский служитель буржуйской Фемиды, пожалуй, ещё носик брезгливо покрутил бы… я же имею в виду — наш судья, н а р о д н ы й) охотно влепит две недели админареста разбушевавшемуся дебоширу, и тогда либо за 15 суток следы знакомства со мною и моими товарищами сойдут с его лица, либо, наоборот, каждый божий день мы будем наведываться к нему в гости в ИВС, и множить, множить, множить эти самые следы до полного раскаяния и окончательной сознанки их безмозглого носителя…

 

4. СЛУЧАЙ С КОСТЫЛЁМ

Впрочем, чтобы плотно опекать подозреваемое лицо, не обязательно ждать такого повода, как совершённое в районе убийство или разбой. С некоторых лиц, в частности — с недавно «откинувшихся из «зоны» и охарактеризованных поступившей из мест заключения писулькой как «не вставших на путь исправления» (читай: не смогли там забить и замучить человека до состояния полного отупения!), — мы вообще не сводим ни на минуту своих недоверчивых глаз!..

Вот конкретный пример…

Вор и наркоман Костя Халтурин, погоняло «Костыль», после шестилетнего общения с государственной жестокостью возвратился домой. Пока что везло ему на всю катушку: однокамерники в карты не проиграли и не подрезали, туберкулёзом и СПИДом за решёткой не заболел, квартиры не лишился (его возвращения терпеливо ждала старушка-мама)… Сразу же побежал прописываться в паспортный отдел РОВД, а там смотрят на него хмуро, — что-то не то написал про него из колонии тамошний «кум», да и вообще… мало ли в районе своего вороватого наркоманья, а тут ещё и этот подкатил!.. Но — прописали… Заставив перед этим, разумеется, встать на учёт у оперов — «линейщиков», и «территориалов», у участкового, у нарколога, у ещё двух-трёх «спецов»… Ну и админнадзор учредили: туда не ходи, там не бывай, вечерами сиди дома, ходи в райотдел регулярно отмечаться… Всё как положено!..

Как-то справился с ситуацией Костыль, везде отметился, на работу устроился, зажил тихо и законопослушно. Однако мне, оперу, и думать не моги оставить его без присмотра!.. Постоянно он находился у меня в оперативных разработках, общался с его родичами регулярно, спрашивал о его поведении у соседей, для более же тщательного контроля подводил к нему с разных сторон свою агентуру, а поскольку надежных агентов в природе не существует, то подводил агентуру и к этой агентуре — чтоб она её контролировала и перепроверяла… Сам же я в это время, по своим оперативным надобностям шастая по притонам, помимо прочего высматривал везде и Костыля — не мелькает ли в криминальной среде, не «светит» ли свою неправильную сущность, нет ли зацепочки против него… Увы!..

«Испытательный срок» парень прошёл образцово, в отрицаловке не промелькнул, никакого косяка не впарил, — и что?.. Все равно не стал он в глазах угрозыска невинным ягнёнком, как бы не так — сволочь он, причём вдвойне подозрительно именно то, что на мелочёвке нигде не светится, — значит, гнусничает по-крупному, вот только неизвестно — где… Надо узнать!..

Каждая нераскрытая по району кражонка примеривается и к Костылю — не его ли рук дело?.. есть ли у него алиби?.. не замечали ли у него на адресе что-либо из похищенного?..

Внимательно вчитываюсь в строки агентурных сообщений. Вот агент «Филин» среди всякой малозначимой дребедени сообщает: «…вчера вечером Костыль заносил к себе на хату тяжёлый мешок…» Накануне же бомбанули адрес состоятельного челнока — не похищенные ли кожаные пальто в том мешке находились?.. Поручаю агенте «Лисе» посетить Костыля и проверить, что в мешке. Лису Костя любит, да и, кажись, она его — тоже… не хочется ей участвовать в разработке любимого, но я дружески напомнил, как полтора года назад (Костыль ещё сидел) подрабатывала она шлюшкой на трассе, а потом лечилась в кожвендиспансере, — хочет ли, чтобы Костыль чисто случайно узнал бы об этом?.. Ах, не хочет…»Значит, будешь с т у ч а т ь на него, милая, и вообще — на любого, на кого укажу, и не серди больше угрозыск, — мы шуток над собой не потерпим!» Консенсус достигнут: через день Лиса докладывает: в мешке — капуста и другие овощи, заготовка на зиму…Как-то не верится… не выгораживает ли женишка?.. не брешет ли сучка?!. Подослал к Костылю агентов «Карпа» и «Дедушку», всё подтвердилось: в мешке — овощи…

Потом снова случается кража или ещё какое-то достаточно заметное преступление. Реально подозреваемых не проглядывается, но есть подучётный элемент, хватаем на выбор десятка два, среди них — и Костыля… Тащим в райотдел, беседуем часа три… Ну и, понятно, не просто беседуем, а находимся в, так сказать, самом плотном контакте, прессуем маленько. Однако в который уж раз выходит мой подопечный сухим из воды. Отбитые почки — не в счёт, проведённые в «обезьяннике» среди гнилозубых СПИДоносцев и сексуально озабоченных бодрячков в татуировках сутки — пустяки, главное — отпустили в итоге, не «закрыли» на столько-то, а ведь — могли… Костыль это знает — опытный!.. Опять везуха…

…И — печаль мне. Что ж за упырь такой попался, что никак не удаётся до сих пор ухватить его цепкой клешней за мохнатую мошонку?..

Тут как раз очередное ЧП в районе — м о к р у х а!.. Да ещё и двойная: топором развалили черепушки содержателям наркопритона супругам Качановским!.. Мотив очевиден: пропали вся хранившаяся у них на адресе наркота!.. Кто мочил — не ясно, но понятно, что — наркоман. Скорее всего — из ранее судимых, уже заматеревших и равнодушных к виду крови… (Вообще же наркоманы — трусоваты по натуре, и на убийство идут сравнительно редко). Взяли в разработку подучётный контингент. И больше всего вопросов вызывал у меня всё тот же Константин Халтурин.

Почему?.. Объясняю… Во-1-х. в ранней юности, по воспоминаниям соседей, однажды гонялся он во дворе с топором за своей мамой. Не догнал, быстро бегала женщина, так и ограничилось тогда хулиганскими угрозами ей в спину, но факт такой — был… Тут — топор, и там — топор, тут — кидался, и там — два трупешника… Знакомый, можно сказать, почерк!..

Теперь второе — нет данных, что Костыль сел на иглу, но нет и доказательств обратного, и знаю я этих нарколыжников, практически никто не завязывает… А жизнь кругом такая, что от неё скоро и не-наркоманы нюхальщиками и ш и р я л ь щ и к а м и заделаются… Отсюда вывод: Костыль — наркоман, и в качестве такового вполне мог убить Качановских ради «дури»!..

И третье, последнее — живёт Костыль практически рядом с Качановскими, всего лишь в трёх кварталах от них… Так кому ж и не убивать, как — не ему?!.

Посоветовался с начальником угрозыска. У него и своих версий предостаточно (в частности, по его указанию второй уж день в разных кабинетах допрашиваются на предмет «сознанки» рецидивисты «Стопор», «Цека» и «Гаврила»), но и к моим соображаловкам внимательно прислушался, запасной разрабатываемый след лишним никогда не бывает… И велел мне срочно взять Костыля на ВКР (внутрикамерную разработку).

Это означает, что поработать с Костылем надо плотно и непрерывно в течении достаточно длительного времени. Трёх «положенных» суток для этого заведомо мало, и потому Костю следует под каким-либо смахивающим на законный предлогом сунуть в ИВС, и пообщаться там с ним, горемычным… И про топор, и про наркоту, и про опасно близкое соседство от наркопритона, да и вообще… Но как же это сделать, если Костыль — опытен, многие ментовские штучки знает, и в случае какого-либо прокола с нашей стороны способен немало крови попортить мне и моим отцам-командирам… Но прокола — не будет, я ведь — профессионал, мне даже не нужен предлог для оформления Халтурину 15 суток, — я создам ПРИЧИНУ.

…Пустил в ход двух агентов, проверенных в деле, и кое-чем лично мне обязанных… (Я должен быть уверен, что они не подведут меня, возникни в будущем осложнения). Одному определена роль будущей «жертвы», второму — «свидетеля». (Специально подчёркиваю: речь идёт не о лже-свидетеле, который на самом деле не видел того, на что показывает, а — о свидетеле настоящем, но специально мною подготовленном, он должен стать очевидцем событий, которые я срежессирую…)

Подробно инструктирую парочку, заставляю их выучить назубок сценарий мероприятия. Неплохо бы тренаж на местности провести, но и так сойдёт, чай — не агента иностранной разведки на п о д с т а в у ловим!

…И вот — долгожданный день. Ровно в 7.15 Халтурин вышел из подъезда и направился в сторону автобусной остановки. До мебельной фабрики, где он трудится подсобным рабочим, ехать минут сорок, не больше… Весь обычный распорядок дня его изучен мною вдоль и поперёк. (Живущие по чёткому распорядку беззащитны перед умело организованной провокацией…) Костыль уже обречён, сорвись случайно сегодняшний спектакль — и он подловится на завтрашней «пьесе»… или послезавтрашней…

Так… Зашёл за угол дома… Нужно дать ему время отдалиться от своего подъезда, чтобы исключить вовлечение в события его родичей или соседей… А за углом навстречу ему поднялся со скамейки хиляк в ношенном плаще (оперативная кличка «Кедр», наркоман, два раза помогал ему «спрыгнуть со статьи» за «хранение», но посадить могу в любую секунду, и он это знает…), с ходу попросил банальное: «Братан, дай закурить?» Время, напоминаю — самое что ни на есть утреннее, светит солнышко, торопятся по своим делам люди, никакой подлянки Костыль не ждёт… А потому — беспечен. Ему бы броситься наутёк, он же на ходу достал из пачки сигаретину и ткнул попросившему. «Это что — «Прима»?! — изумился Кедр с таким видом, словно всю жизнь курил только «Мальборо». — Ты чё, мужик, оборзел в натуре — фуфлон суешь?!. Да за такую лажу и по мордам схлопотать недолго!..» Ещё не поздно Костылю рвануть вихрем в сторону недалекой автобусной остановки, — ш и р я ю щ е м у с я Кедру с гнилой дыхалкой его не догнать… Но Костыль же не знал наших раскладов!.. Думал: у человека не всё в порядке с головою, сейчас таких много. От всех ежели убегать — так всю жизнь и пробегаешь… И Костыль, пожав плечами, двинул было дальше со словами: «Да пошёл ты… Делаешь человеку добро, а он ещё и гонит…» Обычная уличная тёрка, побазарили — и забыли… Но в планы моего агента быстрое расставание не входило. Догнав в два прыжка Халтурина и цепко ухватив его за рукав, Кедр зычно заорал: «Это кто пидораст?!. Это я пидораст?!. Ах ты козлина!..» И с этими словами он незаметно для окружающих, но болезненно для Костыля ударил его локтем в ребро… Костыль осторожен и неглуп, он не забыл про пятна в своей биографии, и прекрасно понимает, как опасно для него лезть на рожон, ему хочется любой ценой избежать опасного конфликта!.. Но любому терпению есть предел, верно?.. В ответ на «левые» базары если и не вломить в набалдашник, то хотя бы откликнуться парой ласковых ох как хочется!.. «Да что ты прицепился ко мне, падла?!» — рявкнул Костыль на удерживающего его наркушника, и рывком освободился из неприятно — цепкой хватки. Кедр тотчас харкнул смачно ему в лицо, за что тут же получил, естественно, правым — в челюсть…Именно этого мы и хотели. Кедр сейчас же заученно упал, рвя на себе рубаху, царапая физиономию и зычно крича в сторону ближайших кустиков: «Милиция!.. На помощь!.. Убивают!..» Обычно милицию не дозовёшься, а тут — как на заказ! — из кустов сразу же вынырнул местный участковый (обязательно — в форме), а рядом с ним — я, опер-«территориал», скромненько держась за его опогоненным плечом.

«Что случилось, граждане?» — громогласно поинтересовался участковый, глядя то на Кедра, то на поднимающегося с соседней скамеечки испитого толстяка средних лет (оперативный псевдоним «Скелет», специализируется на мелкооптовой торговле порножурнальчиками и порнокассетами), и ничуть не глядя на Халтурина. Ну а Костя впервые в жизни рад появлению ментуры!.. Попросил жалобно: «Заберите от меня придурка… Хотел его сигаретой угостить, а он — сперва оскорблял, потом ударил…Сделайте с ним что-нибудь, чтобы не цеплялся, а то я на работу опаздываю…» Но продолжающий валяться на земле Кедр слезливо проскулил прямо противоположное: «Я гулял, тут — этот… Подскочил, обозвал пидорасом, и как вмажет!.. А потом повалил, давай бить ногами… Люди, подтвердите. что всё так и было!..» Про наших людей уже говорилось: никогда и ничего они подтверждать не хотят, и в свидетели не рвутся… Но сегодня — особый случай!.. «Так и было!.. Готов свидетельствовать!.. Всё видел своими глазами!..» — охотно подтвердил тут же подошедший Скелет. Костыль аж глаза распахнул, не в силах поверить, что это ему не снится, что и в самом деле творится такая лабуда… Я уже предвкушал, как заведётся он и с матюками бросится на Кедра, возжелав нанести ему телесные повреждения разной тяжести, тогда мы с участковым бросились бы их разнимать… Обязательно достанется и нам пара крепких пинков — вот уж и налицо «злостное неповиновение представителям органов власти», тут уж 15-тью сутками не отделаться… Но какая-то искорка понимания вдруг вспыхнула в глазах Костыля… Он перестал сопротивляться, притих, покорно дал отвести себя вместе с «пострадавшим» и «свидетелем» в РОВД.

Там оформляем протокол о «хулиганском поведении», затем я и ещё один опер (конвоировать задержанного по инструкции полагается только вдвоём) за локотки тащим Костыля в суд. Судья уже говорил по телефону с начрайугро, и заранее знает, что транспортируемый к нему гражданин Халтурин — ещё та птичка, так что миндальничать с ним нечего… Но суд у нас — самый справедливый и гуманный в мире, поэтому судья великодушно даёт Халтурину целых две минуты на то, чтобы оправдаться в глазах правосудия и представить алмазной надёжности доказательства своей полнейшей невиновности. Что весьма затруднительно, имея перед собою показания Кедра, Скелета, мои и участкового. (В суде официально показания милиционеров силы не имеют, на деле же именно по ним судья ориентируется в первую очередь). Костя что-то вяло бормочет, типа того, что хоть и ранее судимый, но вышеуказанного гражданина якобы-пострадавшего вовсе не месил ногами, скорее даже наоборот, и вообще, если сейчас гражданин судья разберётся и его, Халтурина, отпустит, то он ещё успеет до конца рабочего дня на работу, и заместо прогула будет у него лишь опоздание… Судья слушал, прикрыв глаза, кивая понимающе головою, — зарплата у него наверняка маленькая, да и ту платят не вовремя, но вот костюмчик на нём — не из дешёвых, и на лице написано, что питается он калорийной и экологически чистой пищей, отчего бы — такое?.. Да от понятливости всё, от правильного видения общей обстановки и своего места в оркестре… Закон — слеп и суров, да вот защищающие его люди — и понятливы, и зрячи…

«15 суток!» — решительно объявил свой приговор судья таким голосом, словно судейские прения продолжались минимум месяц, были заслушаны мнения защиты и обвинения, изучены показания десятков свидетелей, внимательно проанализированы заключения многочисленных экспертиз, и наконец-то можно считать истину установленной и доказанной в полном объёме!.. Халтурин открыл было рот, явно собираясь произнести здравицу в честь отечественного правосудия, но время судьи — деньги, некогда ему забесплатно лесть выслушивать, он молча кивнул нам с напарником, и мы потащили Костика в ИВС…

…После этого ежедневно мне пришлось ходить в ИВС как на работу. Есть в изоляторе временного содержания специальная комната для допросов. Туда приводили Костыля, и несколько часов я неспешно работал с ним по делу об убийстве супругов — наркобарыжников. Держался он стойко, ни на пядь не отступаясь от первоначальной позиции: Качановских не только не мочил, но и не знал даже, наркоту давно не принимает («прошёл в «зоне» курс принудительного лечения от наркомании!»), а что некогда на маму с топором кидался, так исключительно по глупости и пацанскому пустозвонству, а как отсидел и поумнел маленько, так и понял, что пора уж что-то с жизнью своей делать, вставать на путь решительного исправления, так сказать… Слушал я его с досадой, со злом на душе, — кому он горбатого лепит?!. Но доказать обратное — нечем, не находятся возражения, ведь компры против Костыля как не было — так и нет!..

В одной камере с Костей сидели двое, оба — мои агенты, «Хромой» и «Отшельник». Тоже сработавшаяся парочка… Хромой каждодневно цеплялся к Костылю, обзывал по-всякому, по возможности — колотил, мучил, терзал, лишал сна и отдыха, его задача — подорвать моральную устойчивость, выработать чувство постоянной подавленности, пришибленности, панической тревоги… А Отшельник — добрый, он всем хорошего желает, как горьковский Лука из «На дне», только тот не с т у ч а л на угрозыск, а Отшельник пашет на нас уж который год, и потому — всячески советует Костылю не упрямиться, — «скажи им, чего они хотят», «это ж звери — могут и до полусмерти запытать!», «как правду скажешь — так самому на душе станет легче…» Важная подробность: Костылю ведь предлагается не чужое на себя взять, а лишь признать своё, «кровное», предполагаемое за ним нами…

Все разговоры сокамерников фиксируются на плёнку, и затем тщательно изучаются на предмет того, нет ли в словах Халтурина хотя бы полунамёка на то, что есть, есть таки кровь на его руках!.. Да признай он это хотя бы косвенно, мимолётом — мы же с него потом не слезем!.. Нам только маленькая зацепочка нужна, чтобы лёгкое подозрение переросло в твёрдую уверенность, а когда мы у в е р е н ы — то действуем куда жёстче и планомернее!.. А пока что это так… дружеское прощупывание…

…И вот где-то на 5-6-й день начало ощущаться в Костыле внутреннее колебание… Словно услышал я, как затрещали его кости, затрепетал от морального и физического пресса его организм, душа заплакала молча, чуя конец своим силам сопротивляться давлению… Понял я: дозрел, «поплыл» Халтурин, вот-вот даст «сознанку», и возьмёт вину на себя, «загрузится» как баржа… Ну вот, а стока времени корчил из себя целку!.. Ай да я, ай да опер-молодец!.. Ай да моя зверская интуиция!..

…И тут бац — нашёлся настоящий убийца Кайдановских!.. И кто ж он?.. Их сосед этажом ниже, старичок — ветеран, орденских колодок на груди куда больше, чем в старческой голове мозговых извилин… Давно уж надоедали ему шастающие в подъезде наркоманские хари, приманиваемые продаваемой Кайдановскими «дурью», однажды решил сходить к ним на разборку, звякнул им в дверь, они ему открыли: «Чего тебе, старпер?..» Он и понёс, через минуту своего матюкливого монолога схлопотал от Кайдановского — мужа в ухо, и дверь перед ним захлопнулась. И словно пелена с глаз старика спала: «Так они ж — в р а г и!.. Да я их сейчас — как фашистов в 45-м…» Сходил домой за топором, вновь позвонил, ему снова открыли, Кайдановский — муж хотел уж вмазать ему и во второе ухо, но топор в руках пусть и бывшего, но — фронтового разведчика оказался надёжным и весомым аргументом. Лихой удар по лбу — и одним барыгой в районе стало меньше. Кайдановская-супруга не сориентировалась в ситуации, попыталась наброситься на ветерана с кухонным ножиком. Ещё один смачный удар топора — и квартира полностью очищена от наркоманской нечисти!.. Старичок пробежался по комнатам с целью ещё какую — нибудь гниду найти и пришпандопать, но таковых больше не сыскалось. Тогда схватил он со стола на кухне наволочку с приготовленной для «варки» маковой соломкой, высыпал её в унитаз, и воду спустил. А сам вернулся к себе домой, и на радостях по случаю очередной победы над силами мировой реакции ударился в 10-дневный запой. А как протрезвел и вспомнил, что, кажись, давеча нашалил маленько, то надел на себя все свои ордена с медалями, и пошёл в милицию — сдаваться. Знал, что старого фронтовика менты не обидят.

Так и вышло… К тем, кто сам во всём сознаётся, опера завсегда — со всею душою, особливо когда такой заслуженный, б о е в о й человек сгоряча ухлопал такую конченную мразь!.. Просто законы у нас глупые, потому и не можем мы представить его к очередной правительственной награде за содеянное, а вынуждены всё ж таки оформить на него делюгу для передачи в суд… Всем райотделом угощали старичка этого сигаретами и самогоном, и в СИЗО потом держали его за местную реликвию. Некоторые, правда, сперва заводились: «Так он же убийца!», но, узнав, кто именно был убит, сразу же успокаивались: «А-а-а… Таких — можно!..» Впрочем, за убиение трёх человек (жена Качановского была беременной, так что погиб вместе с нею и её вынашиваемый уже на 6-м месяце ребёнок) срок ветерану влепили не шуточный, но ему ведь немного лет жизни осталось, так какая разница, сколько лет ему дали — пять или пятнадцать?.. Зато последние годы жизни проведёт он в «зоне», окружённый вниманием и заботой если не самих зеков, то уж тамошней администрации — всенепременно!.. И пусть попробует какая-нибудь уголовная манда обидеть заслуженного ветерана, кавалера двух орденов Славы… ПУСТЬ ТОЛЬКО ПОПРОБУЕТ!..

Что касается Костыля, то его через 15 суток из изолятора пришлось отпустить. Не хотелось отпускать, тяжко на душе было, ведь почти начал было признаваться… Но старое обвинение против него — рухнуло (эх, не вовремя дряхлый мокрушник явился с повинной!), а что-то новое комстрячить — уже духу не хватило… И уходил Костыль из ИВС бодрой походкой человека, спасшегося от великих неприятностей, а я смотрел ему вслед из зарешёченного окна и вздыхал досадливо…

…Но ничего, мы прощаемся не навсегда… Ты всё ещё на моей «земле», Халтурин, я по-прежнему внимательно наблюдаю за тобою, и однажды всё-таки обязательно подловлю тебя… Ты слышишь меня, Костыль?!.

 

5. ТРУСЛИВЫЙ ПРЫЩ

Разумеется, бандиты про «гостеприимные» обычаи ИВС уже наслышаны, слишком многие даже и на собственной шкуре успели их испытать, и потому возможность стать 15-суточником даже у самых закалённых урок вызывает нервную дрожь, что совершенно непонятно для людей, не сидевших и не посвящённых: «Эка невидаль — две недели за решёткой!.. Это ж тебе не 15 лет…»

Самые хитроумные способы применяются криминалом для того, чтобы не попасть в изолятор временного содержания, а уж если попал — то любой ценой вырваться оттуда как можно раньше, и с наименьшими для себя потерями. Вот один из подобных случаев…

Случилась на моей «земле» в частном секторе м о к р у ха. У одного деда в хлеву кое-что хрюкало, и сад плодоносил в полную силу, а потому разные лихие люди норовили забраться ночью и украсть всё, что могли унести загребущие руки… И надумал он дежурить по ночам с заряженной картечью берданкой. Две ночи прошли спокойно, а на третью кто-то полез через забор. Дед крикнул: «Стой!», неизвестный кинул в него какую-то железяку и промахнулся, дед ответно шмальнул в неясную тень во тьме — и попал. Заряд картечи разворотил незадачливому воришке грудь, и через полчаса тот умер на руках медиков из примчавшейся на вызов «скорой».

Случай был не простым. Главная трудность: как квалифицировать действия старика: если — как убийство из самообороны (в него же кинули железку!), то он невиновен, а если — как убийство по неосторожности, то сидеть ему года три-четыре… Позарез нужен был свидетель, способный подтвердить лихие намерения забравшегося на территорию дедовых владений злоумышленника.

Убитого мы хорошо знали: Пашка Чаусов по кличке «Катер», ранее судим за хулиганку, занимался и воровством, но пока ни разу за руку на этом не ловили. Агентики н а с т у ч а л и, что на дело шёл Катер обычно со своим корешом, не помню фамилии, а кликуха у него была неважнецкая — Прыщ. (Что-то с кожей у него, вся физиономия в прыщах, тридцать лет парню, а видик — как у сексуально озабоченного подростка). Мы предположили, что в ту ночь Катер и Прыщ пошли на дело вместе, но услышавший выстрел Катер испугался и убежал, бросив дружка истекать кровью…

Взяли Прыща на адресе у его зазнобы, привезли в РОВД, поговорили задушевно… Естественно, Прыщ все отрицал, понимая, что сознанка в соучастии в воровстве сулит ему немалые неприятности.

А нам свидетель невиновности деда нужен был во как, поскольку родной внучок его служил в нашем же РОВД, и очень просил престарелого родича как-нибудь отмазать… Тем более, что убитый был по жизни бандитом, и в общем-то получил по заслугам.

Решили мы с Прыщом не миндальничать, оформили ему хулиганку и админарест на 10 суток, свезли в ИВС, и начали с ним каждый день общаться… Кстати, говорил ли я, что Прыщ был ранее трижды судим (за наркоту и кражи)?.. Ага, ну так теперь говорю, чтобы стало понятно: бобёр он был ещё тот, на фу-фу такого не возьмёшь…

Стали мы его пробивать насквозь, крепко били, и всего лишь за два дня не то чтобы отбили ему всё напрочь, но кое-что повредили основательно… И это только начало!.. Мы только в раж начали входить, только-только стала пробуждаться наша пытливая фантазия, появился даже некий спортивный азарт: на какой день «клиента» расколем как грецкий орех…

И вот на исходе вторых суток, прикинув свои возможности и наш потенциал, понял Прыщ, что затянуть время и по истечению 10 суток свалить ему не удастся, потому как при таком напоре и натиске ещё неделька — и никакие лекарства ему уже не помогут, выползет из ИВС на карачках, и через час, самое позднее через два сдохнет где-нибудь в канаве… А сознаться — значит идти в СИЗО, а потом и в «зону», что ничуть того же ИВС не сладче… Так что этот припадочный надумал?.. Оторвал от нар в камере доску, выдернул из неё гвоздь и вспорол им себе живот!.. Натурально, обслуга забегала, вызвали «скорую», свезли Прыща в больницу, причём — не в тюремную, как вы наверняка подумали — с каких делов? с точки зрения закона, никакой Прыщ ведь и не преступник, а так, мелкий хулиганчик — десятисуточник (если заметили, даже 15-ти суток для него из судьи вытащить не смогли)… И вот, значит, положили Прыща в обычную палату нормальной больницы, подлечиться немножко, а чтобы он не сбежал от врачей и процедур больничных — при нём в палате дежурил один из наших оперов. Лежал Прыщ на койке, стонал, в потолок пялился страдающим взглядом, короче- корчил из себя умирающего. Опер и расслабился!.. Вышел буквально на минутку в коридор, перекурить и с молоденькими медсестричками покалякать, а когда вернулся — Прыща уж и след простыл!.. Вскочил с постели, порвал мигом простыни, скрутил из них верёвку, привязал конец к батарее, спустился с помощью этой верёвки из окна с 3-го этажа — и был таков!.. Не розыск же было объявлять на «самовольно ушедшего» из больницы админарестованного… Короче, оконфузились мы… Прыщ-то от нас всё равно не ушёл, поймали через две недели — в чужую перегородку лез, соседи услыхали и позвонили в милицию, а патруль как раз рядом оказался… Тогда уж и за прошлый раз ему вломили — не бегай от уголовки, сука!.. На этот раз, и так уже имея гарантированный срок, подтвердил он своё с Катером соучастие, под наши диктовку записал в протоколе, как Катер злодейски метал в деда одну за другой многопудовые гири, просто-таки вынудив того к ответному беглому огню, и старик-«стрелок» был благополучно амнистирован.

Вернусь к выдернутому из доски гвоздю. Везде в мире в местах лишения воли стараются не давать заключённым в руки предметы, с помощью которых они могут покончить с собою. Будь в камерах бетонные нары вместо деревянных — хрен бы он себе что-либо вскрыл!.. Да что там о нарах говорить, если в ИВС есть даже — смешно сказать! — электророзетка!.. Не нужно и с гвоздём чирикаться, сунул два пальца в розетку, и — амбец, одной страдающей душой на свете стало меньше… Надо полагать, составители инструкций и положений о содержании админарестованных в изоляторах временного содержания исходили из того, что нет и не может быть у «админов» причин стремиться к самоубийству. Чай, не в камерах смертников они содержатся, и не в тюряге многолетний срок мотают, отсидят полторы-две недели, и — на волю, к родичам и друзьям, так какой смысл человеку с собою кончать?!.

На бумаге такое и в самом деле катит, в реальности же эти бандитские хари так и норовят нам напакостить, и с собою что — либо в зарешёченной камере сотворить. Дескать, «хотели вы, менты-суки, урыть меня и опустить ниже плинтуса, а не вышло у вас ни фига, сёл я в свой кораблик, да и уплыл далеко-далеко…»

 

6. ВЕНЬКА С БРИТВОЙ.

Хитрованы… Одному наркоманчику подкинули «дурь» в карман, чтобы легче было потом свои смутные в отношение его подозрения уточнить на допросах, так он в камере пластиковую бутылку зубами перегрыз, и острым краем бутылки свои вены вскрыл!..

С другим ещё похлеще получилось… Венька Фурсуненко, буйный парниша, — ш и р я л с я, с ножиком по вечерним улицам прогуливался в поисках лохов позажиточнее… Агентики давно про него п о с т у к и в а л и, и решили мы его взять, раскрутить по полной программе и «закрыть» капитально, пока он кого-нибудь в натуре не зарезал.

Взяли его на улице же, но п е р о на «холодное оружие», к сожалению, по своим параметрам не потянуло, так что пока что оформили ему «хулиганское поведение» (крыл матом задержавших его оперов — куда ж дальше?), и отвезли в ИВС. А у него в спичечном коробке, как позднее выяснилось, был упрятан обломок лезвия безопасной бритвы. И когда сотрудник ИВС вёл его по коридору к камере, этот паскудник выхватил из кармана лезвие, прижал его к собственной шее, и завопил истошно, что если сейчас же не предоставят ему вертолёт, 40 тысяч долларов и две бутылки водки в придачу, то он немедленно покончит с собою!.. В ИВС ко многим выходкам привыкли, но чтобы — такое?!.

И вот стоит он в коридоре с бритвой у сонной артерии, ждёт, поодаль два сержанта на всякий случай караулят, дожидаясь, что начальство решит… Наконец — то идут по коридору двое. Не вертолётчики, не банковские служащие с мешком инвалюты, и даже не спецназовцы, а два обыкновенных санитара в грязноватых халатах, с носилками. Остановились метрах в десяти, носилки на пол поставили, закурили дружно, а потом один из санитаров и говорит: «Режь горло, а мы твой труп заберём!» Какой ни балбес был Венька, но как-то не вдохновило его такое хамское отношение властей к его драгоценной жизни. В голливудских фильмах всё было иначе, там денежки приносили через 5-10 минут экранного времени после обещания учинить над собою суицид, и ещё через пару минут обычно услужливо подгоняли и вертолёт… Но делать нечего, сказал: «Зарежусь!», и — надо резаться, не зря же медбратья с носилками тащились… Ещё какое-то время покуражился Фурсуненко, накричался детских страшилок типа: «Даю вам ещё две минуты, а потом — кранты мне!», «»Осталась последняя минута!», «Даю дополнительно ещё 30 секунд, но это — в последний раз!», и т. д., ну а потом, тяжко вздохнув, начал резать. Но не горло, это слишком больно, и коновалы могут не успеть спасти, — а чиркнул по вене на руке. Опытные люди знают, что при таком варианте кровищи — море, зрелище не для слабонервных, но шансы умереть равны нулю, разве что — от злорадного хохота, глядя на перекошенные рожи тюремщиков, испуганно бегающих вокруг тебя, окровавленного… Но только вот перекашиваться и пугаться никто, похоже, не спешил… Санитары спокойно курили в сторонке привычно глазея на струящуюся из вены кровь, потом один из них ворчливо напомнил: «Блин, ты ж и по горлу чиркнуть не забудь, чтоб меньше с тобою возиться… Так тебя в больницу везти придется, а этак — в морг, дорога вдвое короче, и врачам с тобою потом не будет мороки…»

Понял Венька, что с гондонами дело имеет, не дождёшься от них сочувствия… собаки!.. Ну и хрен с ним… Пусть хотя бы обезболивающее вколют, — р а с к у м а р и т маленько, полегчает… Кинул окровавленное лезвие в сторону, присел на корточки у стены, вздохнул устало. Сообщил: «Всё, кончено на сегодня… Дайте какого-нибудь лекарства, поскорее!..» Санитары насмешливо сощурились, один из них уточнил: «Ты о морфии, что ли?.. Не гони, вша, никто на тебя лекарственные препараты тратить не будет, сейчас зашьём ниткой по живому — и хватит, в следующий раз умнее будешь…» И — зашили!.. Можете представить, как орал Венька, когда санитары его штрыкали иголкой в окровавленную плоть руки без всякого наркоза!.. Весь ИВС слушал, и — содрогался в камерах…Ни-чё… Пусть бандиты знают: идти у них на поводу и дуть им в задницу никто не собирается!..

 

7. ГЛУПЫЙ КАВКАЗЕЦ

А последний случай совсем недавно произошёл. Поступила к нам информация на некоего ч у р к у, что-де втихую приторговывает он маковой соломкой. Под предлогом проверки документов пригласили его в РОВД, он пришёл — вежливый такой, глазки хитрые, с прищуром. Я не расист, упаси Боже, — все люди братья, и всё такое… Но ежели по долгу службы я и на своего брата-славянина вынуждаем коситься волком, то можете представить, что уж тогда о «лицах кавказкой национальности» говорить…Если таковой хоть в чём-либо серьёзном замешан, и мне не удалось отмаксать его на всю катушку, то на душе — так гадко, будто в тяжёлую минуту Родина-мама меня персонально позвала, а я — не пошёл… А ведь маму надо слушаться!..

Так вот, полистали мы паспорт того самого «зверя», да и говорим ему в лоб: «Фальшивка!» Тот удивился: «Как фальшивка?!. Самый настоящий, вот и печати на месте…» Поясняем ему: «И печати твои сомнения вызывают, да и ты сам!..» Заперли его паспортину в сейфе, самого потащили в другой кабинет, и там, в обстановке товарищеского взаимопонимания, начали выпытывать у гражданина Коблидзе В.П., где и у кого он приобрёл вышеуказанный документ, сколько заплатил, чем занимается сейчас, и не наркотой ли он, собственно говоря, торгует?.. Ч у р к а попалась бесчувственный, как ни орали на него с разных сторон, как ни били, каких фитилей ему ни запускали, но раскалываться он упорно не хотел, и настойчиво требовал адвоката!.. Но какой адвокат, собственно, может быть у человека, которого ни в чём пока что не обвиняют, а всего лишь задают вопросы по поводу некоторых фактов биографии?.. «Когда выдвинем против тебя обвинения — хоть сто адвокатов заказывай, а пока — говори, где прячешь маковую соломку?!» — вызверились мы.

Так прошло два дня. Законы «зверь» знал, и понимал: ещё сутки — и мы обязаны его при нынешней слабенькой доказательной базе отпустить на все четыре…Ведь ничегошеньки наскрести против него так и не удалось!.. «Ничего… — наверняка думал он, — пусть бьют и спать не дают, но ещё чуток — и этот кошмар кончится!..» А фигушки…

На исходе второго дня решили мы промеж себя завтра с помощью подобранных свидетелей оформить «зверю» 15 суток, и уж в ИВС, никуда особо не спеша, будем выпытывать у него интересующие нас вещи… Как он сам про это унюхал — неизвестно, то ли из оперов кто-то проболтался, то ли подслушал случайно, то ли просто догадался… Но только на третьи сутки пришли мы на работу, пошли в «обезьянник» за ч у р к о й, чтобы напоследок перед ИВС про жизнь с ним погутарить, а его в камере — нету!.. Побежали к дежурному, оказывается: ночью ч у р к е якобы стало плохо, «сердце прихватило», стонал предсмертно, перепуганный дежурный вызвал «скорую», а врач — то ли лох, то ли кавказец за своё спасение наобещал ему с три короба, но только вместо того, чтобы диагностировать «лёгкое недомогание в связи с простудой» (умные врачи только такие диагнозы находящимся в местах заключения и «внезапно расхворавшимся» ставят), этот эскулап завякал насчёт подозрения на инфаркт. Ну, дежурный и разрешил «скорой» отвезти больного в больницу (тут и мы лопухнулись — не предупредили заранее дежурного, что задержанный на трое суток ч у р к а подозревается в совершении тысячи преступлений, и потому не подлежит освобождению ни под каким предлогом)… Ну а «скорая» до больницы «инфарктника» так и не довезла: в дороге ему якобы «стало лучше», он попросил высадить его у дома, что те и сделали… Идиоты!.. Кинулись мы домой к «зверю» — его уж и след простыл… Упаковал чемоданы и слинял из города ещё до рассвета!.. А свой паспорт нам на память оставил… Обидно!..

…Главное, непонятно: чего он так испугался?.. Честному человеку бояться угрозыска не нужно. Докажи с помощью улик и вещдоков свою невиновность, на допросе сумей выстоять перед нашей любознательностью, не бери на себя ничего «левого»… И всё!.. Так нет же, — сбежал зачем-то… Некрасиво поступил, непорядочно даже!.. Искать его, разумеется, никто и не подумал. Не матёрый ведь бандит, конкретно в чём-либо уличённый, а так… попавшееся на глаза «лицо к/н», к которому у милиции возникли некоторые вопросы… Проявил он невежливость, не захотел на те вопросы отвечать, срочно отбыл в неизвестном направлении — ну и хрен с ним!..

 

8. НАБЛЮДЕНИЕ

Метод нажима (физического или морального) вовсе не является единственным в работе с подозреваемыми. Главное — получить о «клиенте» максимум информации, изучение которой либо укрепляет подозрения и накапливает материал для предъявления официального обвинения, либо, наоборот, показывает, что тянем мы п у с т ы ш к у, и объект чисто перед законом, или, во всяком случае, не настолько уж замаран в криминале, чтобы угрозыск обращал на него своё внимание…

Опрашивается множество близко знающих его лиц: родичи, соседи, сослуживцы, однокашники и т. д. (Часто опрос проводится негласно, под каким-либо благовидным предлогом. Один из применяемых приёмов — спрашивать о целом ряде лиц, среди которых на самом деле нас интересует только одно). К объекту подводится агентура, по возможности вербуется и кто-либо из его ближайшего окружения, а для этого и на окружение собирается максимум информации в поисках компромата, делающего такую вербовку более осуществимой…

Наконец, устанавливается и наружное наблюдение за «клиентом». Сами опера могут следить за кем-либо лишь эпизодически, — на своих «территориях» они слишком хорошо известны в лицо, да и не та у них квалификация, не тот опыт, ещё и времени не хватает, а слежка требует его слишком много… Для подобных целей в городском УВД существует специальное Управление, занимающееся наружным наблюдением. Если есть основания для установки «наружки» за подозреваемым, опер пишет т. н. «задание на наружное наблюдение», начальник РОВД лично подписывает его, и в течении дня вопрос решается на уровне города (а в случае надобности — и области). Силы и средства «наружки» не бесконечны, а желающих привлечь её оперов — множество, поэтому положительное решение принимается главным образом при серьёзных, «резонансных» преступлениях, или таких, в которых замешаны крупные и весьма интересующие уголовный розыск фигуранты. Если же повод малозначителен, то ответ обычно один: не занимайтесь хренотенью!.. Но и тогда есть шанс договориться напрямую с кем-либо из руководителей оного Управления на основе личных контактов и связей. Если они знают тебя как толкового оперативника с острым чутьём и мёртвой хваткой, то могут дать «наружку» и по якобы «малозначительному» поводу — они доверяют твоей интуиции, и надеются, что «хвост» за маленькой рыбкой в итоге поможет поймать большую рыбину… Но это возможно лишь в случаях, когда все наличные ресурсы «наружки» не задействованы уже в других операциях, а если у них под рукой нет ни свободных людей, ни машин, то и говорить не о чем…

«Обождите день…», «неделю…», «…месяц…» Ждём-с!.. И дожидаемся наконец-то телефонного звонка: «Можно — с завтрашнего дня…» В «день Икс» обычно вызываю объект к себе, и начинаю его «накручивать» в нужную сторону, либо обозлив чем-либо, либо запугав, либо встревожив за чью-то судьбу. Он выбегает из моего кабинета с полной головой забот, как решить поскорей возникшие проблемы, а повисшие на нём «хвостом» скромные и неприметные люди чётко фиксируют все его действия и контакты. Обычно в задействованной в работе «смене» — одна или две машины с тонированными стёклами, и от 2 до 8-10 человек экипажа… Я их не знаю, и вообще никто из угрозыска людей из «наружки» в лицо не знает, докладываются они только своему непосредственному начальству, а уж оно лично или через офицера связи сообщает мне, заказавшему «наружку» оперу, о её результатах. Откатают «клиента» ровно столько, сколько будет указано в задании, и всё, дальнейшее их уже не интересует, впереди — новые задания и цели…

Заметить поставленный профессионалами «хвост» чрезвычайно трудно. Порою и мы, оперативники, становимся объектом слежки, когда по долгу службы вступаем в контакт с бандитами. А поскольку на лбу у нас не написано, что мы опера, да и цель нашего общения с бандитами тоже лбом не рекламируется, то в порядке отработки связей в таких случаях «наружка» какое-то время отслеживает и наши телодвижения. Самого «хвоста» за собою я никогда не замечал (хотя по натуре — из «вечно оглядывающихся»), но иногда — кожей вдруг ощущаешь н е ч т о… Как собака — чуешь на себе посторонний взгляд!..

Проводятся и другие отлеживающие мероприятия: прослушиваются телефонные разговоры, изымается почтовая корреспонденция (официально — лишь с санкции председателя областного суда, неофициально — когда хочешь), устанавливаются подслушивающие устройства по месту жительства и работы «клиента», проводятся негласные обыски (по идее, на каждый из них надо получать санкцию, но раз — негласно, то какие уж тут санкции!)…

 

9. РАБОТА С «МИРНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ»

Работая с криминалами, руководствуешься обычно лишь целесообразностью и логикой обстоятельств. С такими не страшно переборщить, на такого не боязно давить до упора. Пережми я палку, и окажись он вовсе не замешанным в расследуемом мною преступлении — не беда, если не тут он замешан — так где-то в другом злодеянии, так что получил фитилей он от меня за то, что осталось для меня неизвестным, и всё равно в итоге был наказан заслуженно… Грубо говоря, какую подлянку ни кинул бы я нарику, вору или хулигану, он её заслуживает вполне если не текущими делами, то всею предыдущей и последующей деятельностью…

А вот народ как таковой, мирный наш обыватель — он при всех своих минусах и недостатках вправе получать от меня лишь действительно «заработанное», до какого-то момента там кулаками особенно не намашешься, это — во-1-х. А во-2-х, в отличии от задавленного властями и судьбой типичного блатняка — неудачника, простой народ милицией в массе своей ещё не бит, и со своим правом жаловаться во все инстанции пока что как с вредной иллюзией не расстался, пережми я — пиши потом объяснительные, ну их…

Очень неприятно в моральном плане расследовать кражи, подозреваемыми в которых являются близкие пострадавшему люди, — такая грязь порою вываливается на мою голову!..

Допустим, из обыкновенной городской квартиры исчезло кое-что из золотишка и барахла, причём двери — не взломаны, дверной замок — не повреждён, окна — закрыты, и похоже, что проникли на адрес либо с помощью отличной отмычки или подобранного ключа (а по нынешним временам это редкость!), либо открыли дверь «родным» ключом, и следовательно — вором является кто-то свой, из тех, кто к этим ключам имел доступ…

И вот потерпевшая, этакая рафинированная интеллигентная дама (чуть ли не в пенсне!), долго мнётся, явно не решаясь что-то мне сказать, а я уже заранее догадываюсь — что именно, и от моих догадок — такая вонь на душе… Наконец она сообщает: «Племянница!.. У неё хранится запасной комплект моих ключей… За последний месяц она двух парней сменила, представляете?!. Курила однажды в лифте, я сама видела… И это — девушка!.. А последний её ухажёр — тот вообще…Как-то я заметила у него в кармане пакетик с чем-то белым… Что, если там были НАРКОТИКИ?!.» Я уныло жду, какой ещё ужасающий компромат она сообщит, но продолжения не следует, поэтому я в лоб интересуюсь: «Не хотите ли вы сказать, что племянница вас и обворовала?..» Она молчит, не решаясь кивнуть, но потом всё же лёгким движением головы подтверждает мою догадку.

«Ну и что же вы предлагаете? — хмурюсь я. — Если мы прямо спросим её, она, безусловно, будет всё отрицать, прямых же доказательств у вас, как я понимаю, нет…» Дама изумлённо расширяет на меня глаза («тоже мне милиционер — не знает, как следует поступать в подобных случаях!»), потом шепчет, оглянувшись на дверь: «Заприте её в эту… как у вас называется… в клетку!.. Нажмите на неё как следует, она всё и расскажет… Я её хорошо знаю, она с детства была трусихой!..» Ни фига себе предложение… «Если я задержу её без веских доказательств, то назавтра же прибегут с жалобой её родители, и начальство меня накажет!» — отмахиваюсь я от интеллигентки, и поскорее убегаю, пока она не ляпнет что-либо ещё.

Встречаю её снова через три дня. В её глазах — проблеск прозрения, я даже заинтригован. Мы запираемся в комнате, и она шепчет: «Я всё поняла — это не племянница…» «Ну слава Богу!» — обрадовался я. «Нет, это — сын свекрови, то есть брат моего покойного мужа!..» — роняет она, и смотрит торжествующе: вот я как ловко вора вычислила!.. Я пару минут помалкиваю, потрясённый, потом спрашиваю: «И у вас есть доказательства?..» Она удивляется: «А как же!.. Ведь больше — некому… У него — золотые руки, не раз у меня дома ремонт делал, он же и замок мне в своё время вставлял, наверняка у него и ещё один комплект ключей имеется!..»

«И это — всё?!» — невольно вскрикиваю я. Интеллигентке понятны мои сомнения, она доверительно предлагает: «Возьмите машину со своими помощниками, и поезжайте домой к моей свекрови, наверняка при обыске найдёте у неё что-нибудь из краденого…» М-да… Я начинаю коситься в нетерпении то на часы, то по сторонам, потом внезапно вскакиваю и со словами: «Да-да, обязательно, но только чуть позже… в другой раз…» — убегаю.

Ещё через два дня дама находит меня на работе. Её лицо значительно, как у человека, принявшего одно из самых важных решений в своей жизни. Я невольно пугаюсь и ёжусь в ожидании очередного неприятного сюрприза…

«Вы уже были у моей свекрови?» — спрашивает она. Я мямлю что-то в том духе, что ещё нет, мол, никак машина не заводится, да и куча требующих срочного расследования краж и грабежей за последнее время навалилась на голову… но как только машина заведётся… как чуток разгребём завал дел, тогда — сразу же… Метнёмся на адрес с ротой автоматчиков… повальный обыск… свекровь с сынком — лицом к стене, и будем строго допрашивать до тех пор, пока во всём не сознаются… «Не надо!» — перебивает моё варняканье дама. Я обрадовался: «Поняли, что это — ложный след?!» Дама мило щурится на моё тупоумие, и после театральной паузы — поясняет: «Была я у неё только что… Спросила прямо: «Не ваш ли сын постарался?» Она, конечно же, всё нагло отрицала, но при этом у неё были ТАКИЕ глаза… Да она это, точно!..» Помолчала, размышляя, правильное ли решение приняла, и наконец объявила его мне: «Но сажать в тюрьму её сына нельзя, потому что свекровь тогда оскорбится и перестанет мне помогать, а я ведь в последние годы только за счёт её регулярной помощи и свожу концы с концами!..»

Я вытаращил глаза, пытаясь как-то среагировать и произнести нечто умное, но сказать — нечего, тётка меня окончательно доконала… Прибить бы её дыроколом по голове, да в тюрьме потом сидеть не хочется, пусть живёт… Одно хорошо: не моя она родственница, и даже не водном подъезде со мною обитает!..

В оконцовке я всё же ухитряюсь вытянуть из дамы заявление о прекращении расследования возбуждённого по её же заявлению уголовного дела по краже, с формулировкой: «Вещи взял мой психически больной родственник, фамилию которого я назвать не могу…»

 

10. СЛУЧАЙ С ПОТАПОВЫМ

Хуже всего, когда начальство приказывает причинить зло человеку, в виновность которого сам я не верю, даже наоборот, убеждён в его полнейшей невиновности. В этом смысле внутрикамерная разработка похлеще любых побоев… Начальство не может приказать избить человека, поскольку все знают незаконность подобного приказа, мне могут только порекомендовать: «С таким-то — пожёстче!», и всё, а бил ли я его или нет — проверить невозможно. И колочу я лишь тех, кто мне самому неприятен, и в чьей виновности в данном конкретном случае, или же в общей зловредности оного лично я убеждён. Это — мой собственный выбор, и я отвечаю за него перед собственной совестью.

А вот подготовить на ВКР начальство может приказать вполне законно. Я начинаю объяснять тому же начальнику угрозыска, что, к примеру, некий гражданин Потапов никак не «тянет» на роль убийцы своей двоюродной сестры Розы, — вполне нормальный мужик, крепкий, надёжный, а что два года назад они с Розой спорили через гражданский суд о разделе наследства, так то когда было!.. Да и слабоват мотив, неубедителен, так вообще кого угодно можно обвинить Бог весть в чём… Нет смысла, говорю я майору, прятать Потапова в ИВС и подвергать его допросу «с нажимом»…

«Ты не видишь смысла, а я вижу! — скрежещет голосом начальник угрозыска. — Иди и работай!» С тяжёлым сердцем начинаю готовить акцию…

…Потом всё приготовуив, вызываю Потапова к себе. Перед акцией — хочу перепроверить прежние представления о нём. Он приходит — настороженный вниманием к своей персоне со стороны угрозыска… наверняка перепуганный — кому приятно чувствовать, что тебя — подозревают!.. Скольжу взглядом по его карманам — так и есть, зашиты… Какой-то адвокат недавно в центральной газетёнке посоветовал перед посещением милиции зашивать себе карманы — чтобы невозможно было подкинуть туда наркотики. И вот теперь эти неопытные, но мнящие себя предусмотрительными обыватели все поголовно перед приходом в РОВД возятся с иголкой и ниткой… Дорогие мои, да разве ж мы скоты бессовестные, чтоб совершенно ни в чём не замешанному человеку подкидывать в карманы компромат?!. Это — первое. Второе — если уж очень хочется, то подбросить что угодно можно и за пазуху… Ну и в-третьих, наконец, если совсем уж пойти на принцип, то кто мешает эти самые карманы распороть, засунуть туда два пуда наркоты, дать в ухо дурачку, чтобы впредь не осложнял работу органов, а затем — вызвать из коридора понятых и оформлять в их присутствие изъятие «дури» из карманов?!.

Защемило моё сердце при взгляде на потаповские карманы, «ну совершенно же невиновнейший человек!», — а когда я смущён, то веду себя преувеличенно резко и грубо, чтобы это смущение скрыть. Вот и наговорил Потапову всякого, он аж позеленел от злости, выдав мне типичный набор реплик рефлексирующего интеллигентика: «Не смейте мне тыкать!», «Почему вы меня оскорбляете?!», «Я требую уважительного к себе отношения!», и т. д. В итоге так взбеленился, словно и впрямь я что-то невероятное делал, хотя вот ей крест — и пальцем его не трогал!.. Но чтобы он оценил остроту ситуации — сообщил суховато: «Учти, падаль, в любую секунду я могу отполировать тебя как младенца! Отпрессую так, что рыгать кровью будешь…» Так он воспринял это как угрозу ему, представляете?!. Я отпустил его из своего кабинета, не позвав УЖЕ ПОДГОТОВЛЕННЫХ и готовых дать нужные показания «свидетелей», из одного только уважения к нормальному мужику сорвал вполне возможное в этот же день оформление его на 15 суток (вечером того же дня в камере его уже били бы по лицу и пинали ногами мои сексоты), короче — я фактически с п а с его!.. А он — выбежал из моего кабинета с возмущённым воплем: «Вы ответите за этот дикий произвол!», и сразу же побежал в прокуратуру — строчить на нас жалобу. Ухмыльнувшись ему вслед, я пошёл к майору и сообщил о вызывающем поведении подозреваемого, сделавшим слишком опасным проведение в отношении его подготовленной мною акции… Убийцы, конечно же — нагловатый народец, но не до такой степени, — обычно те, у кого рыльце действительно в пушку, ведут себя потише… Понял майор, что немножко поторопился с подозрениями, да и чересчур вонючим оказался гражданин Потапов для того, чтобы трогать его без особой надобности… Сказал: «Ладно, с ВКР подожди немножко, пусть всё уляжется… А то ещё подумают: мы счёты сводим!..»

А я и рад, потому как кожей чую: не виновен Потапов ни на грош, и на фиг приличного человека мордовать — мучать?!.

Будто не понимаю я, отчего майор так завёлся… Больно уж внешность у доцента Потапова интеллигентная: залысины, очки в красивой оправе, шляпа… Точь в точь такой же доцент завалил нашего майора на экзамене в институт, когда он, простой сельский парень, 17 лет назад приехал в столицу, поступать «на гидростроителя». Как-то нехорошо экзаменатор с окончившим сельскую школу на «отлично» пареньком обошёлся, типа того, что «не совался бы ты со свиным рылом да в калашников ряд!» Сколько лет уж прошло, а как вспомнит о том экзамене наш начальник угро, так аж передёргивает его!..

И со всеми, кто на того давнего его обидчика внешне был похож, вёл он себя… не то чтобы — жестоко, это нет, он был для этого слишком умён, а… не совсем справедливо, что ли…А мог бы, между прочим, ещё и спасибо сказать тому давнему преподу, из-за которого карьера гидростроителя у него не сложилась. На хрен кому-то сегодня гидростроители нужны, умерла профессия, ГЭС и ГРЭС нынче практически не строят, разбежались гидростроители, — кто на рынке презервативами жвачкой торгует, кто сидит дома и лапу от голодухи сосёт…

…А менты, между прочим, были, есть, и будут нужны всегда!..

…Кстати, убийцу Розы мы потом нашли… Как я и думал, Потапов там оказался ни при чём!..

 

1. СОЗНАЕТСЯ — СЯДЕТ…

Как ни высмеивала перестроечная пресса приписываемые Вышинскому слова: «Признание — царица доказательств!», но на сегодняшней практике так оно и есть.

В ряде случаев всё обстоит так: сознается «клиент» в своей вине, начнёт сотрудничать со следствием, покажет на воспроизведении весь процесс совершения преступления, укажет места, куда спрятал орудия преступления и добычу, либо же назовёт лиц, кому он её сбыл, и — сядет в тюрьму.

А если не сознается, то — ввиду отсутствия серьёзных улик и доказательств его придётся отпустить на свободу.

То есть нам, операм и следователю (если уж возбуждено дело), предстоит убедить человека д о б р о в о л ь н о сесть за решётку. Ясен перец, сделать это — нелегко… Как ни странно, но лишаться воли никто не хочет!..

Скажут: «Ну так и ищите улики с доказательствами!» Так в том-то и суть, что в ряде случаев их — нет, и быть — не может… Не понимаете?.. Тогда вот конкретный пример для наглядности…

Вечером напротив арки 34-го дома по улице братьев Гримм некто в куртке и кроссовках остановил спешащую домой 17-летнюю гражданочку Смитлицкую. Прижав к её нежному горлышку грубую сталь клинка, он потребовал отдать ему самое дорогое… Нет, не её незапятнанную совесть имел он в виду, не девичью честь, не паспорт полноправного гражданина Отечества, совсем другое… Он грубо сорвал с её пальчика золотое колечко, да вырвал из ушей маленькие золотые серёжки!.. Почему при этом ещё и не изнасиловал юную красотку — гадать не берусь, но предполагаю, что обидел он её этим крепко.

И когда грудастая деваха примчалась в райотдел с заявою на грабителя, то мотив жалобы на уклонившегося от ударного траха негодяя отчётливо чудился если не в самих её словах, то — в интонации… (Предполагаю, что злодей решил таким образом её лишний раз унизить, дескать: мне настолько плевать на тебя, что даже не буду тебя иметь!).

Молоденьких, симпатичных и обиженных криминалом девушек в угрозыске любят. Не стали мы мурыжить заяву Смитлицкой, а наоборот, подсуетились, притащив и положив перед нею на стол несколько альбомов с фотографиями проживающих в нашем районе ранее судимых лиц.

И — о, радость! — среди прочих харь, морд и рыл одно она смогла опознать как принадлежащее своему обидчику… Им оказался Петренко Эрнест Николаевич, 28 лет, успевший уже в свои нестарые годы совершить две ходки в «зону» за «тяжкие телесные» и «разбой».

Схватили орлы — опера за жабры Эрнеста Николаевича (в просторечии он отзывался на кличку «Гиря») на адресе у его сожительницы Верки Тарасовой, кличка «Колумбина», и поволокли на о ч н я к с пострадавшей.

«Он это, точно! Узнала я его!» — радостно ткнула пальцем жертва гопа, по наивности своей убеждённая, что одних её слов вполне хватит, чтобы бандита немедля осудили на вечную каторгу, с предварительным отпиливанием его гениталий тупой ножовкой. Но увы — и к её, и к нашему огорчению слова Смитлицкой были всего лишь её слова, которым гражданин Петренко противопоставил свои, не менее убедительные: «Знать не знаю эту соску, вижу впервые в жизни, никогда её не грабил, и вообще — давно уж завязал с уголовным прошлым… А что нигде не работаю — так то временно, завтра же собирался идти в ЖЭК, устраиваться дворником…»

Уличающих Гирю и подтверждающих слова пострадавшей свидетелей — нет, описанного ею «стального клинка» при обыске у задержанного — не нашли, золотишко он наверняка уж успел толкнуть на рынке какому-либо «неустановленному лицу», на вопрос: «Чем занимался в момент совершения преступления?» — отвечал спокойно и веско: «Был дома, Колумбину раком ставил!», — не подкопаешься!..

Если заглянуть в Уголовно-Процессуальный Кодекс, то отсутствие доказательств вины подозреваемого является вернейшим доказательством его невиновности, это — аксиома. Так что по всем правилам и инструкциям если в течении 3-х суток не заявит сам гражданин Петренко под протокол:

«Именно я совершил этот позорный поступок, подняв руку на безопасность и личное имущество беззащитной девушки, и потому решительно требую наказать меня по всей строгости наших самых гуманных в мире законов, с учётом ранее уже имеющихся у меня судимостей!», — то следует тогда отпускать его на свободу, с обязательными извинениями, расшаркиванием ножкой и услужливым распахиванием перед ним райотделовских дверьми на прощание…

А что трепещущая упругим бюстом гражданочка Смитлицкая продолжает настаивать на своём опознании охальника, так она запросто могла и обознаться, а то и просто врёт… Проиграла р ы ж ь ё кому-то в карты, подарила какому-нибудь очередному Казанове, или же доверчиво отдала «на минутку» цыганкам на улице, и не решилась признаться в том родителям, вот и сочинила версию об «ограблении». А фотогеничная физиономия Эрнеста Николаевича в альбоме на роль гопника приглянулась ей больше всего, так она его и «опознала»… Это — с точки зрения закона.

Мы же, опера, со своей точки зрения ясно видели, что он это, Гиря, с девки золото содрал, и посадить его нужно сто пудово, — больно уж человечишко гнилой… При следующем «гопе» такой запросто и ножиком по горлу полоснёт, чтоб его уж никто не смог опознать… И тот труп будет на нашей совести!..

Легко осуждать кого-то со стороны, пока сам не окажешься в такой же ситуации, не увидишь её изнутри.

«Лучше выпустить десять виновных, чем напрасно осудить одного невиновного!» — наверняка не раз это слышали, верно?.. Так вот, двумя руками подписался бы под этой бодягой, не знай твёрдо, что эти самые «десять виновных», отпущенные на свободу, будут и дальше воровать, грабить, насиловать и убивать тех самых «невиновных», во имя защиты интересов которых их-де и отпустили. Так что на самом деле вопрос стоит так: или я кину за решётку, помимо десяти настоящих злодеев, и одного честного человека, или же несколько десятков этих самых честных людей будет обворовано, ограблено, изнасиловано и убито отпущенными мною за «недоказанностью» мерзавцами…

И какой выбор сделаете вы на моём месте?..

Мне скажут: «Наказываться должны ВСЕ виновные, но — в строгом соответствии с законом!» Звучит убедительно, но это именно — «звучит». За этими красивыми словесами стоит слабость законов и бессилие их защитников. Мы не можем, просто не в состоянии наказать не то что «всех» преступников (это — недостижимый идеал для любой страны), но и хотя бы покарать достаточно большую, с точки зрения общества, часть криминала, не нарушая при этом повседневно и повсеместно те или иные из наших законов и норм морали… Подчёркиваю: речь идёт лишь о тех случаях, когда опер абсолютно убеждён (если не на 100, то как минимум на 98 %) в виновности «клиента», но не в состоянии доказать её законными и высокоморальными способами, и тогда выбор невелик: или нейтрализовать бандита л ю б ы м и способами, включая анти-законные и аморальные, либо молча позволить ему и дальше лишать людей их имущества, здоровья и жизни…

…Итак, трое суток, целых 72 часа имеются у меня для того, чтобы побудить Гирю к чистосердечному раскаянию и «явке с повинной».

 

2. БУДЬ ГИРЯ ПЕРВОХОДКОЙ…

Никакого труда не составляла бы работа с Петренко, будь он новичком — «первоходочником», доверчивым и наивным молодняком, не имеющим никакого опыта общения с ментами.

Широко улыбнувшись ему как брату — единоутробнику, настежь распахнул бы я перед ним гостеприимную душу, и увидел бы он тогда бьющееся в моей груди доброжелательное и горячо любящее Гирю сердце, не ведающее фальши, и не умеющее врать!..

Мёдом потек бы мой голос: «При любом раскладе сядешь, Эрнестик, так что в полнейшей ты безнадёге… Смитлицкая тебя опознала, и ещё куча свидетелей сыскалась… Аотом устрою вам очную ставку… Но если сейчас раскаешься ты от чистого сердца, если с самого начала следствия проявишь сознательность и желание загладить вину перед правосудием, то разве ж мы не пойдём навстречу твоему столь понятному желанию остаться на свободе?!. У адвоката появятся железные аргументы в твою защиту, сам прокурор выскажет просьбу ограничиться в отношении тебя, хорошего и пригожего, исключительно «условняком», а судьи — они что, нелюди?!. Нет, и они снисходительны к тем, кто вовремя раскаялся… Блин, да «трёшник» с откладыванием исполнения приговора на два года — самое худшее, что при таком раскладе с тобою может случиться!.. Но даже если произойдёт что-то небывалое, то и тогда — отделаешься годом-двумя «общего режима»… И отсидишь их нормально, без эксцессов… Администрация тебя в обиду не даст, «правильного» зека всегда есть кому защитить… Пролетит срок птичкой, не успеешь и глазом моргнуть… Ещё и поспособствуем прямо в колонии поступить заочно в какой-нибудь институт… Будешь сидеть за решёткой и — учиться, чтобы время даром не пропадало, а на экзамены и зачёты тебя «автозак» свезёт… Но это — в том случае, если с нами ты, а не против нас, усекаешь?.. А начнёшь в «несознанку» играть, корчить из себя «подпольщика», короче — откажешься от чистосердечного сотрудничества со следствием — мотать срок всё равно тебе придётся, больно уж влип ты… Но — не т а к о й срок, и не т а к… Не три на два, и даже не «полуторка» «общего» светит, а все «шесть с прицепом», да ещё и режим «усиленный»…

Ты ж понимаешь — это не санаторий… Унижать тебя станут, бить — каждодневно, спать будешь только у «параши»… Опидорастят обязательно, это как закон… Заболеешь туберкулёзом, заразишься СПИДом, после освобождения (если доживёшь!) сгниёшь медленно и неотвратимо, чуя копошащихся в твоих гнойных ранах могильных червячков… М-да…

Я тебя, Эрнест, не пугаю, не предупреждаю даже… Ты и сам парень башковитый, всё и без меня прекрасно понимаешь… Нет, я только заранее сочувствую, вот и всё… Ты ж клёвый пацан, зачем тебе — ЭТО?.. Дай «явку с повинной» — и спи спокойно, зная, что твоя судьба — в надёжных руках!..»

Так внушал бы я ему, и он мне почти поверил бы, но — с примесью некоторой неуверенности, которую он бы и высказал тоненьким баритончиком, истекая соплями и слезами от жалостливости к себе, бесценному: «А вот сосед по камере, Пашка Медведев, другое говорит… Мол, не сознавайся ни в чём… Мол, это только за кражу, ежели она — первая и украденное возвращено, могут у с л о в н я к дать, а за вооружённый грабёж — загремишь минимум года на четыре, если сознаешься… А не сознаешься — может, со статьи и соскочишь…»

Моему возмущению нет границ. «Он сказал тебе такую хреновину?!.» — переспросил бы я насмешливо, громко захохотав в адрес сунувшего нос не в свои дела Пашки Медведева (позеленел бы от ужаса Пашка, услышав, что в моём хохоте для него персонально кроется).

А потом как дважды два доказал бы я Гире, что закон — как флюгер, куда мы со следаком его повернём — туда и ветер дуть будет, это и ежу понятно, какие тут ещё сомнения?.. Подписывай «чистосердечные» — и гуляй на воле с чистой совестью… Может, и не с завтрашнего утра, но назавтра после суда — верняк!

И всё равно не захотел бы он ставить в моих бумаженциях свою подпись, боясь подвоха…Сам — подлый, и от других подлянку ждёт, зараза!.. Но я — не навязчивый… Отлучился бы на пару часов («За сигаретами схожу, а ты пока с моим коллегой пообщайся!»)…

…Свидевшись с парой сексотиков, и успев в пивнухе за углом оприходовать бокальчик пива с таранькой, возвратился бы в свой кабинет.

Коллега, распарившись так, словно в бане побывал, с закатанными по локоть рукавами рубашки, в глазах — усталость и чувство исполненного долга, при моём появлении обрадовался бы: «О, наконец-то!.. Мне на обед пора…»

И — убежал бы, успев шепнуть, что с меня — бутылка… Ну, это мы ещё посмотрим, чего он он тут добился…

Оглядываю притаившегося на табурете Эрнеста Николаевича… А чего у ребятёнка такие нынче гляделки выпученные?.. И на мордяшке — припухлость, словно бился головкой о что-то твёрдое, но не оставляющее видимых следов…

Участливо спрашиваю, что случилось… И тогда, испуганно понизив голос и поминутно оглядываясь на дверь, взахлёб сообщает мне Эрнест Николаевич вещь невероятную и неслыханную: только что в помещении уголовного розыска его — ПЫТАЛИ!!! Да-да, самым настоящим образом, как в фильмах о фашистах, и даже — ещё больнее… И не раз, не два, а много-много раз… Все два часа моего отсутствия делали Эрнестику такие бяки — буки, что и непонятно, как сумел пережить такое, бедняжка…

Я ахаю и охаю. Из глаз растроганного моим сочувствием бедолаги на мою грудь подозрительно капает. Я оттираю его слёзы выуженной из мусорной корзины замусоленной ветошью, и активно солидарничаю с его гневной жаждой возмездия. Поведение моего коллеги и мне самому кажется неслыханным, непростительно-жестоким, С чего бы это он так?..

Но тут же я припоминаю, что на прошлой неделе бандиты схватили и жестоко надругались над детьми, женой и тёщей моего товарища… Вот он, видимо, обозлённый зверствами криминала, слегка и того… перестарался!..

Да и вообще, осторожно развиваю я тему дальше, в милиции не одни ангелы служат… Не все здесь — благовоспитанные джентльмены вроде меня, есть кадры и погрубее… И чтобы я в дальнейшем имел возможность всячески защищать Эрнеста Николаевича от их невоспитанности и невоздержанности (бандиты слишком у многих моих коллег вырезали их семьи на корню, — Эрнест Николаевич ещё будет иметь возможность пообщаться лично с моими рвущимися отомстить криминалу корешами), то должен он помочь мне, доказать своим поведением: «Я — хороший, меня не надо зверски избивать… Я и сам всё расскажу!»

И услужливо подставляю я грудь под щёку разрыдавшегося от радости простофили, и сую ему в руку шариковую ручку, и подписывает он давно уж приготовленный протокол с уличающими его признаниями, и сообщает заодно уж, где находятся нож и награбленное…

И — идёт в «зону» если и не на все «шесть с прицепом», то как минимум — на четыре полновесных годка изоляции от прелестей вольной жизни…

Вот так по молодости и жёлторотости дурачки обычно и поднимают с пола первый срок. А покажи силу характера, сумей устоять перед уговорами — через трое суток вышел бы на свободу!..

 

3. РАБОТА С ОПЫТНЫМ.

Но, повторюсь, наш Гиря — учёный — крученый, все ходы-выходы знает, с ментовскими штучками знаком не понаслышке… Тюрьма научила его трём надёжным истинам: не верь, не бойся, не проси!.. Знает прекрасно Гиря, как важно уметь молчать, и насколько непоколебима его позиция, пока он в «чистосердечных» не запутается, и «сознанку» на свою шею наподобие пудового камня не повесит. Трудно такому рога обломать…

…Но — можно!.. Даже и самый заматеревший рецидивист — всего лишь человек, зачастую — не слишком умный, и даже обязательно — не слишком умный… Кто побашковитее — те в университетах преподают, толковые книжки пишут, на худой конец в банках председательствуют, а не занимаются уличным г о п о м… Можно его р а з в е с т и, хоть и сложно… Но и — нужно!..

У меня — куча преимуществ.

Он — один, а нас, неугомонно-пытливых оперов — много.

Мы бодры и неутомимы, и после службы нас ждёт дома жена и сытый ужин… Он же — измотан непрерывными допросами, после которых — дожидается его вонючая камера, жрать же все трое суток ему и вовсе не дадут (в обезьяннике» кормить — не обязаны!)

Он полностью зависит от меня, на какое-то время в каких-то границах я получаю полную власть над ним, и могу сделать ему ой как многое, в то время, как он мне — ничего…

И, наконец, он сражается исключительно за свои шкурные интересы, — за то, чтобы иметь возможность и дальше пить водку, трахать баб, грабить прохожих… А я — отстаиваю общественное благо и справедливость. Общество не хочет видеть Гирю ненаказанным, и я исполняю эту волю общества, давлю на Гирю всеми имеющимися у меня способами…

Попутно, уточню, мои коллеги носятся по району, пытаясь таки сыскать и свидетелей, и покупателей р ы ж ь я, и описанный пострадавшей ножик с возможными на нём отпечатками пальцев… Одного этого ножа хватило б, чтобы навесить на ранее судимого Гирю срок за ношение холодного оружия, даже если от самого разбоя он и сумеет отвертеться. Но — ничего. Ни-че-го!..

И вот сидит бандит на табуретке передо мною.

Тикают часики на стенке, отсчитывая минуту за минуту отпущенные законом 72 часа, Я дергаю одну за другой все ведущие к Гире ниточки, отслеживая его реакцию, игру его лицевых мускулов и особенности жестикуляции, пропускаю через своё сознание каждое произнесённое им слово, каждую его угаданную мною мысль, каждый взгляд, каждый вздох, каждый чих…

Его задача — устоять, удержаться на железобетонном: «Ничего не знаю, ничего не делал, ничего не докажете!» Моя — вывести его из равновесия, побудить действовать, попытаться как-то сманеврировать и уточнить свою позицию, — при этом рано или поздно он обязательно ошибётся, и тогда он мой!.. Но — не раньше…

…Я должен посадить его… Я обязательно должен это сделать!.. Чувствуется в нём некая звериная сила и бесстрашие загнанного жизнью в угол волка… Он по-настоящему опасен, и из поединка со мною, удайся ему его выиграть, выйдет ещё более опасным и уверенным в своей неуязвимости…

Как опытный боец, начинаю с морального прессинга.

«Козёл, быдло, бляха траншейная, пидор, гондон, курва!.. Ты что сделал?!. На кого руку поднял — на девчонку, почти ребёнка!. Весь райотдел возмущён!.. Придурок, неужто ты надеялся уйти от кары?!. Да мы тебя всем угрозыском квасить будем!.. Кровью захаркаешь, падаль, мухомор гнилушный, манда беззубая!.. Кранты тебе, амбец полный!.. Ты понял, сучяра?!.»

И так — часа два, пока голос не охрипнет. С обязательными пощёчинами, оплеухами, легкими и не очень лёгкими затрещинами, — так слова звучат убедительней!..

Но на мои оскорбления он не реагирует, от моей пытливости лишь морщится, на вопросы отвечает монотонно одно и то же: «»Не знаю… Не делал… Не докажете!..»

Чего он ждёт — моей вспыльчивости и сделанных под горячую руку глупостей?.. Не дождётся, нервы у меня крепкие. Шесть с половиной лет супружеской жизни — это ж даже не вуз, а аспирантура!..

Только что я вроде бы кипятился — и уж абсолютно спокоен, улыбчив, угощаю Гирю «Примой» из специально лежащей у меня в сейфе для этих целей пачки… Мне такое курить — западло, а ему — сойдёт.

Разговор теперь идёт совсем другой: «А ты ничё держишься, брателла… Крепок на излом, я таких — уважаю… И вообще — пацан нормальный… Но всё равно хана тебе, понял?.. «Червонец» автоматом схлопочешь…У девахи, которую ты грабанул, отчим — завотделом в райисполкоме, — власть!.. Так что дано указание навесить на тебя «делюгу» лет на десять, никак не меньше, и раньше срока — не выйдешь, отсидишь полностью, за этим специально проследят… На волю выйдешь — уж под сороковник… Седой, больной, никому не нужный… М-да!.. Конечно, есть шанс как-то договориться… Ты меня понимаешь?:.. Я лично против тебя ничего не имею, в чём-то мы даже похожи… Просто твоё хобби — грабить, а моя профессия — ловить грабителей… Слушай, а ведь сумей мы сейчас добазариться — и «разбой» я, так и быть, переквалифицирую на «грабёж»… Выкинем из дела про ножик твой… Ты меня понимаешь?.. Девку я уговорю изменить первоначальные показания, и от её дядьки — исполкомовца как-нибудь отбрешусь… И тогда вместо «червонца» светит тебе жалкий «пятёрочник», это — точняк!.. Гад буду, если не исполнится… Ё-моё, промелькнут года — глазом не моргнёшь!.. А хочешь, приличного бесплатного адвоката тебе сварганю?..» И в пылком желании поспособствовать Гире скостить себе срок — хватаюсь я за телефонную трубку, и названиваю в коллегию адвокатов, но по набираемому мною номеру почему-то всё время занято…

Не сочувствует моим усилиям в его же пользу Гиря, не собирается подпустить к себе ближе расстояния пистолетного выстрела подобранного мною для него защитника… Понимает: с т а к и м адвокатом чтоб «навечно» не сесть — надо уж совсем исхитриться… Да и не нужен ему вовсе защитник на занимаем им неприступном рубеже: «Не знаю… не участвовал… не докажете!»

И вновь из добренького делаюсь я сердитым, — без счета навешиваю оплеухи, надсадно капаю на психику… Кстати припомнив, что не была Смитлицкая разнообразно оттрахана Гирей во все выемки и впадины, — наседаю любопытствующе: «Слушай, а ты не импотент?!. Может, у тебя нынче только на 9-летних пацанок и встаёт?.. Га-га-га!.. А как же Верку, любовницу свою, удовлетворяешь — языком, что ли?.. Фу, она же грязнуля, тебе не противно?.. Надо шепнуть пацанам в твою камеру, какой ты лизун, га-га-га!.. «

И так далее, в том же духе, с теми же интонациями и отработанным многими тренировками утробным ржанием ему в лицо… По идее должен возмутиться Гиря, наорать на меня, ещё лучше — разок двинуть в морду, слегка порвать мне одежду… Больше — не успеет. Набегут толпой из соседней комнаты мои товарищи — опера, навешают ему по первое число, тотчас оформим «нападение на сотрудника милиции при исполнении», — тогда и разбой доказывать не надо. Как ранее судимый — схлопочет несколько лет за одни только причинённые офицеру милиции «телесные повреждения средней тяжести»… Но — не возмущается, гнида, не орёт, не рвёт мой потрёпанный в боях с преступностью пиджачишко, бубнит как заведённый: «Ничего не знаю… ни в чём не участвовал… ничего не докажете!..»

Единственно — пару волчьих взглядов в мою сторону позволил себе, мол: «Я понимаю — работа собачья… Но почему же ты так стараешься?!.»

На этой стадии нашего общения начал я задумываться над вопросом: а не подвергнуть ли гражданина Петренко жестоким пыткам?..

Многие подивятся: «Он ещё думает!.. Там за одно только подозрение душу из допрашиваемого вышибает, а тут — сам Бог велел!..» Но не всё так просто…

Сломи я Гирю истязаниями — этого будет мало. Признания надо тотчас подкрепить вещдоками, скажем — тем же ножом, изъятым у Гири и опознанным Смитлицкой, и найденным в том самом месте, которое Гиря нам подскажет…

Видеозаписью следственного эксперимента, где Гиря перед видеокамерой в красочных деталях покажет, как Смитлицкая шла, как он на неё накинулся, в какой позе держал её под ножом, что она ему говорила, что он ей говорил, в какую сторону побежал потом…

У кого ныне награбленное р ы ж ь ё — тоже желательно выяснить, но это почти наверняка не удастся, — «сбыл неизвестному», и всё…Но если найдём — отлично, приобщим к делу в качестве вещдока, вместе с показаниями кого-либо из ближайшего гириного окружения (той же Колумбины, например), — «такого-то числа он принёс домой такие-то золотые украшения, показал мне, а потом отнёс на продажу…» Ну и совсем замечательно, если Гиря, увидев, что терять ему больше нечего, «расколется» ещё на несколько грабежей и разбоев. Обставим и эти его признания вещдоками — тогда уж точно амбец ему! Никакой адвокат тогда не докажет, что Гиря — честнейший малый, вынужденный оклеветать себя под нажимом ментовских истязателей… Не светит ему тогда ни черта, разве что заявит защита, что клиент их — несчастный клептоман, взявшийся за ножик под влиянием тяжкого и трудноизлечимого заболевания, и потому не наказывать его надо, а лечить, желательно — за границей, в приличной швейцарской клинике… Но способный документально доказать подобное адвокат — стоит слишком дорого. Дешевому уличному гопнику такой защитник — не по карману, так что сидеть ему — не насидеться…

Это — если сломать Гирю пытками и заставить его сотрудничать со следствием. Но он — не сломается, не такой человек. Бит в прошлом уж неоднократно, и без всякого эффекта, так чего ж мне теперь от него ждать иного?.. Наоборот даже, нельзя его пытать по — настоящему… Вполне способен он нарисовать» сознанку», якобы начнёт «чистосердечничать», поверю я ему, расслаблюсь, он на воспроизведении расскажет всё в общих чертах, ещё где-либо схимичит, зато на суде — всплывёт всё это, с жутко неприятными для меня комментариями… Каждую туманность в деле изобразит Гиря на суде как результат моего злодейского фальсифицирования материалов дела, если ещё и подвезёт ему попасть в струю какой-нибудь очередной компании «борьбы за чистоту милицейских рядов», то его выставят как разоблачителя «оборотня в погонах» (меня, то есть), и в знак благодарности — освободят прямо в зале суда… Нет, ломать Гирю надо основательно, фундаментально, с полной гарантией того, что он и в будущем не станет откидывать фортелей… И побоями этого — не добиться!..

Так что продолжаю я в упор смотреть на бледного от предвкушения своих будущих страданий арестанта. Готов он внутренне к боли, ждёт её… Ещё один довод за то, что пытать его нельзя, а надо — думать…

Двое суток из отпущенных мне законом 72 часов уже прошли, ничего я не достиг, а — почему?.. Думал плохо, вот что!.. Оперативную комбинацию скомстрячить следует, и не простую, а — с выдумкой, с изюминкой, чтоб в самое святое удар ужалил, и чтоб прочно сел Гиря на мой крючок…

Начинаю смутно жалеть, что не беременна Колумбина от Гири на месяце этак восьмом или девятом. Тогда — просто, тогда я в дамках.

Посадили бы её на стул напротив сожителя, и начали бы легонечко тыкать дубинкой в пузо… Нет, не я, спаси и помилуй! На беременную женщину руку не подыму ни за какие коврижки…

Найдутся другие… С таким простеньким делом справятся и они!..

Булькало б в её животе от мягких, но настойчивых толчков «демократизатором» моих помощников… Эти толчки постепенно усиливались бы, заставляя несчастную вопить от боли и страха, яростно кричал бы прикованный наручниками к спинке стула Гиря, и от ужаса орал бы в пузе ещё не родившийся младенец… А я — с грустной отрешённостью смотрел бы на их мучения, не забывая ежеминутно напоминать, как легко и просто можно прервать их: «Сознайся!.. Расскажи!.. Подпиши!..»

А надумай он, сознавшись, назавтра же отказаться от своих слов — и процедуру можно было бы повторить по новой…

Да неужто не дрогнет у папки сердце?.. Ужель не поймёт он: не стоит и одной слезинки невинно мучаемого дитяти вся его так называемая «выгода» от молчания?!

Дрогнет!.. Какой ты ни есть душегуб и зверюга, но когда пытают твоё ещё не родившееся дитя — всё подпишешь, и во всём сознаешься!..

Силён инстинкт самосохранения, но инстинкт продолжения рода — сильнее!..

Но не беременна Колумбина, вот в чём фокус… Да и вообще — пустотелка…По оперативным данным (один из сексотов некоторое время назад спал с нею) в детстве переболела чем-то по женской части, и с тех пор родить — не может… Жаль!.. Бить же её саму на глазах Гири — всё равно, что себя самого по щекам хлестать. У него таких, как она — полрайона!..

Родители у Гири умерли уже…Сёстер и братьев вроде бы нет… Стоп — стоп… как это — нет… Есть брат, старший!..

Шуршу бумажками, нахожу нужную… Точно, есть брат — Петренко Федор Николаевич, 52 года, вдовец, проживает там-то, работает плотником в жилуправлении, и по месту работы, и по месту жительства характеризуется положительно, — не пьёт, не курит, не говоря уж о наркоте… Насчёт дамского пола — нет данных, но жена — была, два года назад умерла, значит — не извращенец… И детей не имеет, единственный родич — младший брат… Любит его, с детства заботится о нём, непутёвом… Когда тот оба раза сидел — регулярно посылки ему посылал, навещал даже…Вот оно!.. Близок, совсем уж рядом со мною момент истины…

Отправляю Гирю обратно в камеру («Посиди ещё, милок, подумай, и если не начнёшь колоться — будут тебе в и л ы!..»), сам же начал готовить комбинацию…

 

4. П О Д С Т А В А

Тем же вечером в двери скромной холостяцкой обители Фёдора Николаевича Петренко позвонили — неназойливо и просяще, как и полагается звонить воспитанным людям. Он открыл (дверной цепочки нет, «Кто там?» — не спрашивает, чудик…), увидел на пороге своего участкового, а вместе с ним — меня, и ещё — двух граждан с лицам только что остограммившихся с и н я к о в.

«Проверка паспортного режима! — бодро сообщил участковый. — Я-то тебя знаю и уважаю, Николаич, но сам понимаешь — служба!..»

А Фёдор Николаевич и рад — радёшенек… Одинок ведь, любой гость — подарок… Не знаешь, как и принять его, бесценного…

И впустил нас в свой дом, наивный… Жизни не знает, ума — не избыток, с милицией ранее плотно не контачил… Кто побашковитее и соображает про окружающее, тот мента без санкции прокурора к себе не впустит, и без той же санкции на арест или задержание никуда из квартиры вместе с ментом — не уйдет… В твои годы, отец, нельзя быть наивным… В мире царит зло, кто не научился защищаться — тот обречён…

Обстановка на адресе — скромная, «а — ля — пролетарий середины 70-х». То есть мебель — куплена ещё тогда, и успела износиться… Ковры, хрусталь, золото, инвалюта, прочие изыски здесь явно и не ночевали. Но — чистенько, по холостяцким меркам — уютно. На стене — фото некрасивой женщины в самодельной «траурной» рамке, одно — единственное облезлое кресло в углу… Я устраиваюсь в нём, а участковый усаживается на стуле (за день находился, рад дать отдых натруженным ногам!), остограммленные же граждане остались у порога. Их дело — маленькое, ещё насидятся когда-нибудь…

Фёдор Николаевич не знает, чем нас угостить, робко предлагает чай с сухариками (в доме, поди, больше ничего вкусненько нет). Оно бы и неплохо почаёвничать, но время не ждёт, «извините, не можем — служба!».

Участковый деловито листнул страницами предъявленного хозяином паспорта, я тоже кошусь краем глаза. Вроде — нормалёк, без вырванных страниц, смазанных печатей, или косо налепленной фотографии… Но возвращать паспорт участковый не спешит, держит в руках, задавая какие-то второстепенные вопросы, и всё — с улыбочкой, душевно, по-домашнему, почти по родственному… Тут-то я, всеми подзабытый, бросающий по сторонам цепкие взгляды, неожиданно воскликнул: «О, а это что такое?!» И — мигом извлёк из — под кресла валяющийся там пакетик с веществом, напоминающим наркотическое. Подношу к носу, смачно нюхаю, словно кусок ветчины, сообщаю окружающим: «Кажись, конопля!..»

У наблюдавшего эту картину Фёдора Николаевича отвалившаяся от изумления нижняя челюсть с глухим стуком падает на пол. Участковый тоже нюхает, и хотя у него хроническим насморком заложен нос — авторитетно подтверждает: «Да, кажись… оно!..» А граждане у порога ничего не говорят, но смотрят в оба, они ж — «свидетели»!..

«Постойте, какая конопля?.. Полчаса назад я подметал в комнате, и под креслом ничего не было!» — руками вставив челюсть на прежнее место, с жалкой улыбочкой уличённого в многолетнем каннибализме попытался объясниться Фёдор Николаевич, смутно надеясь, что — шутка это…смешной ментовский розыгрыш!.. Сейчас мы скажем, что пошутили, и вместе дружно посмеемся…

Но нам — не до розыгрышей. Опасный бандит Гиря должен сесть в тюрьму..

Участковый усыпляет бдительность хозяина успокаивающим бормотанием: «Да ладно, Николаич, чего ты… Я ж понимаю, случайность… Сейчас пойдём в райотдел, и там разберёмся…», — а сам уж строчит на бланке протокола:

«Такого-то числа по такому-то адресу в присутствии понятых таких-то нами изъято…» С и н я к и вписывают в протокол свои подписи и данные из случайно оказавшихся при них паспортов. Вялые попытки Фёдора Николаевича уклониться от скорого проследования в РОВД пресекаются мягко, но решительно, во дворе у подъезда нас уж заждался «уазик» (ввиду важности операции его приказал выделить мне начальник угро), — едем!..

…Через 40 минут в своём тесненьком кабинете я уж нависаю над испуганно съежившимся на табурете Фёдором Николаевичем, и со зверской рожей ору: «Говори, тля, откуда наркота?! Кто поставщики?! Адреса, явки, имена наркокурьеров!.. Отвечай, пистон анальный, пока я не начал сердиться!..»

Он что-то неразборчиво бормочет… Тогда я болезненно бью его ладонями по ушам, тычу пальцем в глаз, бью кулаком под ребро… Он вскрикивает, лепечет жалобные оправдания, но зачем они мне?.. Я и не слушаю…

Моя цель другая — довести его до нужных кондиций. Он должен выглядеть как человек, оказавшийся на дне отчаяния, а чтобы так выглядеть — нужно таким и быть…

Несколько раз мне приходилось пытать людей положительных, лично мне даже нравящихся, с высокими моральными качествами, но либо по роковому стечению обстоятельств оказавшихся замешанными в совершении неких преступлений (скажем: его ребёнок заболел, и он украл деньги на лекарства!), и не желающих сознаваться в них, либо и вовсе ничего плохого не совершивших, но отказавшихся сообщить мне важную информацию о ком-то из ближайшего окружения…

До самой последней секунды они не верят, что их будут бить!.. Нет, они читали в газетах и слышали от знакомых, что в милиции иногда применяют меры физического воздействия, но в их понятии с НИМИ такое случиться никак не может!..

Ведь бьют — бандитов. Они же — кристально честные и добропорядочные граждане (в последнее время модно добавлять: и добросовестные налогоплательщики!). Милиционеры не могут этого не видеть…

«Да нет, они не посмеют меня избить!»

Но я их — бью. И — такое изумление в их глазах!.. О. с этим ничего не сравнится… Тут главное — не сама физическая боль, а нравственные мучения. Душа взрывается изнутри под грузом рухнувших иллюзий…

Оказывается, он всю жизнь верил нашему трижды долбанному государству, считая его и вправду «народным», в чём ему государство усердно способствовало… Бывало, заявишься посетителем в солидное госучреждение — и там встречают уважительно, выслушивают участливо, проводят с обещаниями… Что ничего потом не сделают — не беда, мы к этому привычные… Но ведь как встречают!..

Чувствуешь себя полноправным сыном Отечества, уважаемым избирателем, без пяти минут вождем или олигархом… А иногда ведь и делают что-то реальное, — камуфляж державы под «защитницу народных нужд» стоит некоторых затрат и усилий…

И потом, кто в госучреждениях трудится-то?.. Наши же братья и сестры, сыновья и внуки, отцы и деды, друзья, товарищи и однокашники… Своим они помогают по — настоящему, а своих — много, и многое свершается для своих от имени того же государства, делая его облик в глазах масс ещё более светлым и привлекательным…

Человек, родившийся в нашей стране, имеет все шансы состариться и умереть, так и не поняв, что он здесь — никто и ничто, никому не нужная шмакодявка… Захотят — растопчут в любой момент, и позвать на помощь — некого…

И случись такое, всплыви вдруг эта роковая реальность — как жить потом с нею?.. Да и вообще — стоит ли жить, сознавая, что ты — червяк под ногами у сильных мира сего…

Когда всю жизнь лживо — бодрая пропаганда называет тебя — хозяином страны, а чиновников — твоими слугами, и вдруг в один прекрасный день или вечер волокут тебя в кабинет одного из этих твоих «слуг», и там своего «хозяина» этот твой «слуга» вначале мордует, а затем и отправляет гнить безвинно на тюремные нары…

Страшно!..

Они, пытаемые мною, созревают до мысли, что безнаказан я — оттого и лютую… Но и это — иллюзии…

Истина — страшнее. При умелом поведении, наличии денег и связей м о ж н о меня изобличить и покарать, но — толку?!. Разве я — виноват?!. Разве мои начальники или начальники моих начальников виноваты?.. Нет, все — виновны, сверху до низу, все мы, и каждый из нас!..

В том числе — и этот, «кристально честный»…Не он ли молчал, когда следовало кричать во весь голос?.. Не его ли равнодушием освящено то зло, что ранее делалось многим другим?..

Не я сделал этот мир таким, каким он есть, не я придумал его волчьи законы, и не мне их менять… Если вы не хотите, чтобы с вами делали ТАК — меняйте жизнь, и меняйтесь вместе с нею.

ТАК не должны делать никому, — лишь тогда вы и за себя сможете быть спокойны…

…И пусть боль и ужас плещется в твоих зрачках, отец, — прости, так надо… Сам виноват. Ты жил честно, но ты жил недостаточно честно. За всё в жизни приходится платить. Вот ты и платишь…

…Перекурив у окна, возвращаюсь к Петренко, и начинаю по следующему заходу:

«Как это ты не знаешь, откуда наркота?! Уж не хочешь ли ты сказать, сучяра, что мы тебе её подбросили?!. Ах, не хочешь…Спасибо и на этом… Педрила!.. На тебе!.. На!.. На!.. Тварь!.. Блин кривобокий, говори правду, пока я не забил тебя как мамонта!»

И тычу, тычу в морду ему протокол изъятия у него на адресе конопли, — как говорится, факт налицо, я его не придумал, наркотики откуда-то на квартире у гражданина Петренко Ф.Н. взялись!.. Либо пусть, сука, убедительно объяснит их происхождение, либо — следствие, «встать, суд идёт!», суровый приговор, и уводящий навстречу горю и бесчестию конвой…

Так надо, верю в это, и его смог бы убедить в своей правоте, но нельзя говорить ему правды. Правила игры требуют конспирации, потому немного и сержусь на его стенания и слёзы, — зачем грузит мою нервную систему?!. Мне и без его стонов — тяжко…

Сквозь его болезненное всхлипывание доносится: «Я… не понимаю… откуда они взялись…» Не понимает он, видите ли… Простофиля!..

…Ещё через полчаса, когда на табурете уже не уважаемый член общества сидит, а сгорбленный, тихо стонущий комок боли и отчаяния, — в кабинет вводят Гирю. Моя задача: он должен увидеть старшего брата и иметь возможность перекинуться с ним парой слов, чтобы постичь ситуацию, но их общение не должно быть долгим, чтобы не успел что-то брату посоветовать…

«Федя, ты?!» — ахнул Гиря на пороге, не веря глазам.

При виде родного лица у Фёдора Николаевича пробудилась надежда. Он с диким воем кинулся к нему, обнял, обхватил руками как свою последнюю надежду, стал клясться со слезами, что не хранил дома никаких наркотиков, и сам не поймёт, откуда же они взялись…

«Под протокол наркоту изъяли?.. При понятых?!» — быстро переспросил умудрённый Гиря, и брат кивнул, не понимая многозначительности этого обстоятельства.

Его тотчас увёл конвой. Я заранее указал конвоирам посадить его в камеру к не самым буйным, — свой номер он отыграл, нечего теперь его лишний раз мучить без производственной надобности…

«В третью камеру его!» — показательно кричу я вслед. (На самом же деле его отведут во вторую).

Гиря вздрогнул: «Но там же одни туберкулёзники!» Я развёл руками: «Ну и что?!. А остальные камеры — переполнены…» Картинка!..

Тут для краткости пропускаю большой кусок. О том, например, как взъярившийся Гиря пытался дать мне в морду, и в результате сам получил в челюсть… И потом, прикованный наручниками к табурету, материл меня так виртуозно, что некоторые из его выражений хотелось записать, чтобы затем со смехом цитировать на дружеских пьянках с коллегами…

…Но спустя пару часов от криков и ругани мы перешли на ровный, деловой тон высоких переговаривающихся сторон. Я ведь не враг Гире, очень мне надо, а просто при данном раскладе его место — в тюрьме. Да он и сам это понимает…

Ничего личного. Это — моя работа.

…Мои условия: Гиря даёт «явку с повинной» и садится на 6 лет (меньше суд никак дать не может, с учётом его криминального прошлого), а я — немедленно отпускаю его брата «вчистую». Если Гиря откажется — его завтра же отпустят ввиду «недоказанности», брательника же — отправят в СИЗО, где он будет дожидаться суда, который может состояться и через три месяца, и через полгода, и через год… (Со смехом я рассказал Гире, как один «закрытый» мною мелкий бандюган дожидался суда в изоляторе целых три года!)

На суде при грамотной защите дело о хранении наркоты, скорее всего, рассыплется, и выйдет Фёдор Петренко на волю… Но — в каком состоянии, вот вопрос?.. Год в камере, среди отбросов общества… СПИДоносцев, туберкулёзников, сифилитиков… Среди прочего, желающего надругаться над беззащитным человеком, зверья… Немало… и даже очень много для психики старшего Петренко!.. Никогда уж ему не оправиться, раздавит его год тюрьмы на всю оставшуюся жизнь…

…Гире некуда деться!.. Брат — единственное, что у него осталось в этой жизни… Случись сесть по новой (рано или поздно это — неизбежно!), — кто же передачи ему слать будет?!.

И Гиря — сдался. Подписал признания насчёт Смитлицкой:

«Я грабил… Оружие — там-то… золотишко сбыл такому-то…»

…Я ЕГО СДЕЛАЛ.

И пока записывал я его показания, Гиря с нехорошим прищуром смотрел на меня… Запоминающие у него были глаза…

А, плевать!.. Не хватало ещё уголовной швали бояться… Много чести!..

Я — опер, и дело моё правое, а он — бандит, сволочь, гад, таких — давить как вшей… Скольким хорошим людям успел напаскудить!.. Да и братика, по сути, подставил…»Брат рецидивиста» — это ведь и не почётно, и не безопасно…

…Да и потом, когда через шесть лет выйдет Гиря на свободу (если выйдет!), не о мести он будет думать, а о том, где взять деньги на лекарства, чтобы подправить испорченное заключением здоровье…

«Когда освободят брата?» — поднимаясь с табурета, спросил Гиря. Молодец, что напомнил, я о Фёдоре Николаевиче уж и забыть успел…

«Немедленно!» — ответил я с лёгким сердцем. (Тут врать — опасно, через короткое время он всё равно узнает, что соврали ему…).

И Гирю — увели.

Налюбовавшись столь трудно доставшимися показаниями бандита, я приказал привести Петренко — старшего. Через несколько минут его доставили в кабинет.

Всего часа три мы не виделись, а как изменился человек!.. Трясётся как банный лист, вздрагивает от малейшего шороха… Глаза воровато бегают по сторонам, в поисках лазейки для спасения… На затравленной фигуре — тень обречённости… Всего 180 минут в далеко не самой худшей из наших камер — и каков эффект!..

А если бы — 15 суток внутрикамерной обработки в ИВС?…

А — полгода в СИЗО?..

А — лет пять в «зоне»?!..

«Ну что, сучий потрох…» — с грозным видом начал я, но тут же спохватился (не та ситуация, тон не тот!), выбежал из-за стола, заторопился к нему с вытянутой для дружеского рукопожатия рукою.

Он отшатнулся, явно опасаясь, что опять буду бить его по глазам, но я успеваю словить его ладонь, крепко жму, радостно восклицаю: «Ну вот, Фёдор Николаевич, мы во всём внимательно разобрались, и оказалось, что вы — невиновны…»

«Я — невиновен?!» — подпрыгнул он на месте от неожиданности, и уставился на меня так, словно перед этим зарезал тысячу человек, а сейчас ему сообщили, что минуту назад они все поголовно воскресли!.…

Охотно подтверждаю: «Невиновны, совершенно!.. Мы отдали найденное у вас вещество на экспертизу… Только что эксперт дал заключение, что в пакетике — не наркотик, а так… Безобидная сушённая травка… Вы были задержаны по ошибке, дорогой Фёдор Николаевич! В связи с этим — и от своего имени, и от имени руководства — хочу принести вам наши искренние извинения!.. Простите нас, мы больше не будем…» — с этим жизнеутверждающим обещанием я крепко тисну ему руку.

«Но откуда же э т о у меня взялось?!» — чуть ли не со всхлипом высказал он выстраданное. «Наверно, хулиганы в окно подбросили!» — улыбчиво предположил я..

Он бледно улыбается, подозревая меня в очередном подвохе. Вот сейчас я перестану истекать любезностями, вот сейчас с размаху ударю его дубинкой по почкам или вмажу кулаком в солнечное сплетение, вот сейчас…

Но у меня и в мыслях такого нет!..

Пусть обвиняют ментов в чём угодно звонкоголосые, не желающие знать реальной жизни журналисты — «правдоборцы», но сами мы про себя понимаем, что в конечном счёте — стараемся именно для таких вот порядочных людей чтоб поменьше натыкались они в жизни на всякую нечисть… Это их интересы мы отстаиваем, это за их покой боремся…

А что в интересах дела порою приходится и их самих обидеть ненароком, — ну так простите нас, родные!..

Иначе — нельзя, иначе — не получается…

«А как же протокол?!» — всё ещё не верит своему счастью Фёдор Николаевич.

Молча достаю из лежавшей на столе папки злосчастный протокол, демонстративно рву на тысячу маленьких кусочков, швыряю вверх. Бумажные лепестки, кружась, падают на пол, провожаемые зачарованным взглядом Петренко.

(Бумажки сыграли свою роль и больше не нужны. Это не значит, что я не подстраховался на случай, если Гиря, задумав переиграть, даст о б р а т к у, — в обивку кресла в квартире Фёдора Николаевича я засунул два патрона из пистолета «ТТ». В случае необходимости при следующем обыске они будут «найдены» при понятых. Тогда — оформляем «хранение боеприпасов», и кидаем Петренко — старшего в СИЗО уже по этой статье УК…)

«Так я могу… уйти?..» — всё ещё не врубается мой гость. Радостно киваю. Дескать, спасибо за то, что нашли время нас навестить… Будет желание — забегайте ещё, мы вам завсегда рады!..

Как легко сделать счастливым нашего человека… Арестуй его ни за что, измордуй по-всякому, надругайся, дай почувствовать всю глубину своего бессилия и горя, ну а затем — сообщи обрадовано, что произошло маленькое недоразумение, и он может катиться на все четыре!..

А ещё говорят, что наш народ — мудр… Ага… То-то я смотрю, мудрость у него так и прёт из всех щелей!..

Я заверил Фёдора Николаевича, что свободен он абсолютно и безоговорочно. Может хоть домой идти, хоть на работу, хоть — лететь за границу (если скопит денежки на авиабилет)…

Его лицо — ожило. Он вдруг начал громко смеяться, балагурить, несколько раз благодарственно пожал мне руку (ту самую, которой я его мордовал), пригласил меня в гости, «если случайно будете проходить мимо…», вот уж и «сынком» пару раз назвал…

Я — не в обиде, пусть… Не фамильярность это, понимаю, а просто — нервная разрядка нужна человеку…

Уж и хвалит меня за что-то, смешной случай из жизни рассказывает. Я вежливо хихикаю, неприметно (но так, чтобы ему было заметно) смотрю на часы.

Он кивает, всё поняв. Моё время — бесценно, и всецело принадлежит государству. Ещё не все бандиты пойманы, а из порядочных, но запутавшихся в обстоятельствах людей — ещё не все жестоко избиты…

И сколько же великанских дел громоздится на моих старлейских плечах!..

Спохватившись, спросил тихо: «А брат?.. Что с ним?.. Его отпустят?!»

Ждёт, видимо, что и тут я его обрадую. Но радовать — нечем, однако и огорчать сейчас не стоит, и так мужик переволновался… Заверяю, что и с братом тоже… разберёмся внимательно и объективно, но — чуть позже, к сегодняшнему вечеру или к завтрашнему утру…

«С вами же — разобрались, как видите… И с ним будет полный порядок!..»

Он удовлетворён, и снова — на вершине блаженства!.. На прощание даже попытался обнять и расцеловать меня. Но тут я уж начеку, мимолётно уклоняясь от растроганных засосов… Мало ли какую заразу в камере он за эти часы успел подхватить… Не хватало ещё заразиться от него!..

Опять мы жмём друг дружке руки, и наконец-то он уходит.

Стоя у окна, наблюдал, как через пару минут он вышел из здания РОВД, провожаемый самим дежурным. Фёдор Николаевич и ему пожал руку, удостоившись ответного похлопывания по плечу, потом — быстро пошёл прочь.

Провожая его взглядом, вижу, как он поминутно оглядывается через плечо, наверняка опасаясь, что сейчас из РОВД выбежит орава амбалов с дубинками, и кинется вслед за ним с криком: «Стой!.. Тебя по ошибке выпустили!..»

И идёт он — заметно петляя, осознанно или неосознанно, но — мешая прицелиться ему в спину воображаемым снайперам, вздумай они взять его на прицел.

И какой ни есть я закалённый в боях с преступностью оперюга, но и моё сердце болезненно стислось… Ненароком ушиб я хорошего человека!..

…Эх, батя, зря ты так… Мы ж тут тебе не гестапо какое-нибудь…

Мы — милиция!..

…У нас честных людей — не сажают.

 

5. ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ…

Так и ломаем, и гнём мы противостоящую нам силу. Одних — так, других — этак… Никто заранее не предскажет, на чём именно данный «клиент» сломается. Иной самое тяжёлое выдерживал, а потом от какой-либо мелочёвки бац — и хрустнул с треском…

Помню такое…

Поймали мы как-то «форточника», — бил окна и в квартиры залазил… Нагребли на него 3 «родных» краж, и начали «грузить» дальше, чтобы он ещё и пяток л е в ы х на себя взял, а он — упёрся: «На хрен мне чужое?!»

Оно и понятно, до одного места ему, что у оперов показатели сыпятся, и нераскрытые кражонки на кого-нибудь надо списать обязательно… 22 года парню, из них уж 7 лет отсидел, — с 14 лет начал… Папа — пропойца, матери нет, старшая сестра на фиг ему нужна, но есть и младшая, а её он любил, с детства опекал, 11 лет пацанке…

И вот на допросе начал я его «напрягать» конкретно. Мол, если сейчас л е в а к не возьмёшь — поедем к тебе домой, устроим обыск (ещё один!), и на этот раз, в числе прочего, сгребём и увезём все детские вещи, в том числе — и любимые игрушки младшенькой сестрички, да и её саму — тоже. Подержим в РОВД до вечера, измучим расспросами, наорём… А оно ей надо — в такие годы со злыми дядьками — операми часами париться?!.

«Не имеете права!» — кричит. А я тычу Уголовно — Процессуальный Кодекс: «Имеем!.. Могу до 3-х суток вообще запереть её в райотделе… Бить, ввиду малолетства — не будем, но хорошо ли ей в камере придётся?!»

Орал он на меня, я на него орал, но никуда он от меня не делся, и три «левых» кражи на себя взял… Уже победа!.. Мог бы и больше с него содрать, но — понимаю, что операм из СИЗО тоже надо план по раскрытиям исполнять, пусть и на их долю что-то останется…

Короче, из-за сопливой девчушки, из-за такого пустяка человек поперёк своей воли сделал, пошёл нам навстречу, а так могли бы его бить до посинения — из одного голого принципа не стал бы он с нами договариваться…

Вот так — и с каждым. Нащупал уязвимое место, и — бей в первую очередь именно по нему, Умело, точно, в нужную для данного конкретного случая силу.

…Чего боюсь — так это ошибиться.

Получу «явку с повинной» от абсолютно невиновного человека, и — упрячу его в тюрьму. Ведь когда нутром чуешь: «Он это!», и жмёшь на него, то рано или поздно переходишь черту, после которой идти на попятную уже нельзя. Или он сознается в своей вине, идёт под суд и уходит в «зону», или он не сознаётся, вынужденно отпускается мною на волю, тотчас строчит жалобы во все инстанции, и всполошенное начальство меня молниеносно «сдаёт», «Произвол», «превышение служебных полномочий», «фальсификация уголовных дел»… «Зона» мне обеспечена!..

А вот если, не останавливаясь, я буду жать всеми мыслимыми и немыслимыми способами, то рано или поздно сознается практически ЛЮБОЙ, и когда грамотно обставишь признания со всех сторон вещдоками, то соскочить с них уже невозможно… Тогда я — спасён, а невинный человек — сгниёт в тюрьме…

…Мы — профессионалы. В условиях, когда делать нашу работу можно только плохо, мы обязаны делать её исключительно — хорошо. Иногда объект применения спецметодов выбирается ошибочно, но давать о б р а т к у

Нельзя. Коль уж «засветился» — иди до конца. Или он — преступник, или — я, а мне за решётку — не хочется… Следовательно, преступник — он…

…Серьёзных ляпов в работе милиции — куда меньше, чем кажется на первый взгляд, но случаются и они…

В прошлом году на соседней «территории» было такое… В своей квартире неизвестными лицами зарезаны два брательника-наркомана. Понятно, кого заподозрили в первую очередь — тех же наркоманов, предположительно — хороших знакомых братьев.

Задержали мы парня и девку из числа тех, кто на том адресе регулярно ш и р я л с я, начали их разрабатывать. С доказательствами было туговато, собственно говоря — их не было вовсе. Один агент шепнул своему куратору, что: «вроде бы — они», но к делу шёпот не подошьёшь…

Вдохновляли личности подозреваемых. Пацан — дважды судимый, причём по «крепким» статьям — за разбой и вымогательство. Кому и не убивать, как — такому?.. Вдобавок, был в ссоре с братухами…

Прижали его косвенными, побили как следует, он и сознался. Но как привели к прокурору для санкции на арест — пошёл в глухой отказ: «Не убивал, а показания дал — под нажимом!» Вот прокурор санкцию и не дал, говорит: «Что-то у вас не склеивается!» Снова беседуем с пацаном, опять «сознанка» — и у прокурора снова — отказ от неё… Так повторялось три раза!..

Тёлка же вообще ни в чём не сознавалась, поскольку бить её опера не решились («молодая… симпотная… а убитые — такая мразь, что ещё и спасибо сказать тому, кто кончил их!»), одними же словесами такую не уломаешь, — не та порода… Характер — камешек, в обиду себя не даст. И на иглу «присаживалась», и шлюшничала с кем попало, и бабки тырила у лохов, но были у неё и своя гордость, и некие осмысленные цели в жизни…

Могла ли такая — убить?.. Аж бегом!.. Больно уж логика у Жанны (так её звали) была перекрученная… Имела она сестру-близняшку, та вообще — мразь конченная, такую только из двора — проходняка быть ногой в голову, чтоб потом поскорее сдать в крематорий вместе со своими дровишками… Так вот, украла сестра та у Жанниного сожителя спортивные штаны фирмы «Адидас», и не хотела сознаваться. Тогда привязала Жанна близняшку верёвкой к «Москвичу» сожителя, и как дала по шоссе километров под шестьдесят!.. Вот и судите, что за чувак с чувихой были те двое…

Наши на 98 % были уверены: они братанов уложили!.. Но на 2 % оставалось сомнение: больно упёрто пацан отбрехивался, и убедительных доказательств против него никак не находилось, что настораживало…

Тогда пошли им навстречу, помогая избежать «вышака» (тогда ещё — расстреливали)… Предложили изобразить случившееся как акт самообороны. Типа: один из братьев в ссоре неожиданно убил второго, затем напал с ножом на пацана с тёлкой, желая убирать их как нежеланных свидетелей, но в схватке был обезоружен и заколот ими… Всё равно не хотел пацан «грузиться», но тут уж наши пошли на принцип, и отпрессовали его до потери пульса. Прояснел он тогда мозгами («забьют же до смерти, ироды!»), и дал наконец-то окончательную «сознанку». Заодно по какому-то вдохновению опера «хранение нарковеществ» к нему прицепили, — немного ш и р л а при обыске у него то ли нашли, то ли подкинули оперативники, деталей я уж точно не помню.

Оформили дело, всучили следаку на доработку деталей, сдали парочку в СИЗО, и думать про неё забыли… И тут через три месяца трах-тарарах — совсем в другом районе задержали бандгруппу, раскрутили на все злодеяния, и среди разнообразного всякого рассказали они, как три с половиной месяца назад там-то замочили двух братьев-наркушников… А у нас за это же самое дело в изоляторе двое уж суда дожидаются!..

И пошла о б р а т к а… Запахло «фальсификацией материалов дела», следак для собственной отмазки покатил бочку на лопухнувшихся-де оперов, наши забегали, засуетились… Будь у запытанного пацана и тёлки его крученной толковый адвокат — амбец полнейший и начальнику райугро, и тем 3–4 операм, что непосредственно по делу работали… Но — не нашлось у тех такого адвоката!.. И удалось нам задним числом всё переиначить…

Изобразили так, будто за наркоту мы эту парочку в СИЗО засунули, а в двойной мокрухе они-де только подозревались… А что подозрение не оправдалось — это обычняк, за это оперов не наказывают, и уж тем более со службы не гонят… Кончилось тем, что пацану всучили небольшой срок за «хранение», тёлку же и вовсе отпустили вчистую…

 

6. ВЗАИМОВЫРУЧКА

Каждый имеет право на ошибку, и профессиональная солидарность оперов проявляется в том, что мы помогаем друг другу последствия своих проколов маскировать…

Недавно, к примеру, парни из соседнего теротдела едва не залетели. Там такая петруха приключилась…

Приехал в наш город из села парнишка молодой, тока после дембеля. Поселился на квартире к знакомой девчонки, устроился на работу охранником в фирму, начал готовиться к поступлению в институт, — то ли сельхоз, то ли строй… Была ли у него с девахой любовь, или так — нежная и пламенная дружба, — не знаю, но имел он и её, и крышу над головой, и бесплатные завтраки с ужином… Но как-то вечером предложил он ей в который раз потрясти койку веселеньким развратом, а она возьми и откажись: не хочется, голова болит, и всё такое… Он — настаивать, она — сердиться, ссора разгоралась, на каком-то этапе она обозвала его то ли дебилом, то ли свинарником, — языкатой городской девушке есть чем подколоть горячего сельского парня!.. Короче, обиделся он и снасильничал её, причём не просто так, а ещё и с какими-то ранее не применяемыми им извращениями… Ну и — обиделась!..

Прибежала через час в милицию и заявила, что только что её изнасиловал такой-то!.. Парнишка тот уже был на своём дежурстве, в фирме, приехали к нему наши на работу и предложили «пройти на минутку». Он, как дисциплинированный сторож, отлучаться не хотел, но никто его согласия и не дожидался — схватили за руки и притащили в РОВД. Там он тоже вёл себя нахально, брызгал слюной на оперов, кричал: «Требую адвоката немедленно!», в общем — выпендривался…

Веди он себя по-человечески — может, всё и обошлось бы, а так — вмазали хлопцы ему как следует, два часа без остановки били резиновыми палками, аж сами устали… Что характерно: стал как шёлковый, никакой адвокат уже не нужен, во всём сознаётся, всё подписывает, и только просит, дрожа всем телом: «Не бейте меня больше, пожалуйста!» А зачем нам его бить, если он уже раскололся?.. Мы и не собирались…

Ну вот, а на плече у него наши ребята при допросе углядели небольшой синяк, вроде как след от засоса, и решили свезти его к судмедэксперту, — дескать, пусть зафиксирует следы сопротивления ему со стороны жертвы изнасилования, одним вещдоком на суде станет больше!.. Конвоировать его мне поручили, — тех оперов погнали на очередной криминальный трупешник, я же оказался относительно свободным…

Привёз к эксперту, — опытный дядька, что милиции надо, то в своих бумажках завсегда и рисует… Стал он парнишку осматривать, а я у порога, сижу на стуле и газетку листаю. Слышу, зовёт меня медицина: «Можно вас на минутку?» Подошёл я к раздетому до трусов арестанту, молча показал мне эксперт на его тело, взглянул я… Ёлы-палы!.. Какие там к чертям засосы, какое «сопротивление жертвы»… Везде на теле — пятна: багрово-красные в нижней части спины, над почками, и иссине-чёрные — на икрах ног!.. Наследили опера «палочками — выручалочками» капитально!.. М-да… горяча и неопытна молодёжь…

Завёл меня эксперт в соседнюю комнату, дверь прикрыл плотненько, и говорит: «Вы меня, конечно, извините, но т а к о е скрыть я не могу, права не имею… Он же может нанять квалифицированного адвоката, тот потребует независимой экспертизы, и тогда под суд не только ваши залетят, но и я…»

Побледнел я, понимая его правоту, но панику твёрдо решил пресёчь на корню. Говорю: «Подождите здесь, я сейчас с ним переговорю!» Пошёл к мудиле этому, даже понятия не имеющему, сколько классных ребят из-за него, гондона, могут сгореть синим пламенем, спросил строго: «Откуда синяки на теле?»

Удивился он: «Как откуда?.. Так ваши ж только что…» Пнул я его плотненько в дыхалку, он и уссался, а я — поправил: «Не «только что» это было, а вчера. Совсем незнакомые тебе люди на улице избили тебя из хулиганских побуждений… Ты всё понял, или мне повторить?!» — и мордяхой Фредди Крюгера изобразил.

«Ой, не надо повторять, понял я, так и скажу!» — замахал он испуганно руками. Позвал я тогда эксперта, записал он в справку насчёт «следов побоев, нанесённых вчера на улице, со слов обследуемого, неизвестными лицами», и отвёз парнишу обратно в РОВД. Там с ним ещё маленько поработали, («Почему утаил, падла, что у тебя такая шкура чувствительная?! Вот тебе за это!.»), и с некоторыми тревожными сомнениями в душе отдали в руки следака.

Боялись всё ж нашенские насчёт адвоката — а ну, как родичи парнишки скинутся и наймут опытного профи?.. Не сдобровать нам всем тогда… Но, к счастью, денег на платного адвоката у его родственников не нашлось… Те же, кого выделяет в качестве бесплатных защитников наше государство, годятся только в ассенизаторы, — придёт к тебе такой в камеру, скажет: «По таким-то статьям вас обвиняют в том-то, получить можете от стольких до стольких…», и — всё!.. «А что ж мне делать?!» — спросит не разбирающаяся в юриспруденции жертва своих пороков и бед общественного устройства. «Что хотите, то и делайте…»- разведет руками такой горе — защитник.

И воткнули тому парнише немалый срок в итоге. А имей он башковитого защитника, и пойди в квалифицированный отказ (на что в условиях СИЗО нужна немалая сила характера!), — никакой суд его не осудил бы…

Ведь по сути доказательствами его вины были лишь его признания, да ещё показания потерпевшей. Более того — с лёгкостью необыкновенной кинул бы он на тюремные нары всех допрашивавших его оперов!.. Не простило б столь грубого брака в работе наше начальство. В таких деликатных вещах, как пытки мирного населения (а парень был «мирный» — не бандит и не наркоман), с в е т и т ь с я нельзя ни в коем случае!..

Но — повезло нам…

 

1. АЗЫ

Напомню элементарное..

После установления факта совершения преступления правоохранительными органами (внутренних дел, госбезопасности, прокуратуры и т. д.) возбуждается уголовное дело. Его ведёт следователь, которому в расследовании помогают опера (в нашем случае — уголовного розыска).

Для этого параллельно уголовному делу заводится так называемое «оперативно — розыскное» дело (ОРД), в которое, помимо документов уголовного дела, входят и оперативные материалы, в частности — задания сексотам, и справки о выполнении этих заданий.

По поручению следователя опера проводят отработку подозреваемых, получают «явку с повинной» от совершивших преступления лиц (если таковые опера сыскали), находят и предоставляют следователю уличающих эти лица свидетелей и вещественные доказательства…

Трое суток, до предъявления подозреваемому лицу официального обвинения следователем, оно находится в РОВД, а после предъявления обвинения, став из подозреваемого и задержанного обвиняемым и арестованным, на весь период следствия попадает в следственный изолятор. Это если не избрана иная мера пресечения — например, подписка о невыезде, — в случае, если вина его не слишком велика, и учинить помехи следствию он не в состоянии.

Избрание меры пресечения следователем имеет для обвиняемого огромное значение. Суд может состояться и через месяц, и через год. Дожидаться суда на воле или в вонючей тюремной камере — далеко не одно и то же. Кроме того, суду некогда слишком уж углубляться в анализ личности подсудимого и подробностей им содеянного, и он практически полностью доверяет общавшемуся с ним куда больше времени следователю. В 90 % случаев, когда обвиняемый до суда выпущен следователем «под подписку», приговор выносится — условный, т. е. без заключения под стражу. И наоборот, в 90 % случаев, когда до суда человека держали в СИЗО, приговор связан с заключением в места лишения воли, причём ранее проведённое в СИЗО время засчитывается в вынесённый судом срок. Но если страдалец отмотал в СИЗО год или даже два, а суд его потом оправдал, то сразу возникает куча никому не нужных вопросов, типа: «За что человека гноили?!», и «Кто понесёт наказание за произвол?!» Вот почему отсидевших уже какое-то время в СИЗО суд старается не оправдывать…

 

2. В АДУ…

Итак, от райотделовских оперативников бандит переходит под дружескую опеку оперчасти СИЗО. Задача тамошних оперов: сохранить «явку с повинной» у тех, кто её уже дал, и получить её у тех, кто по каким-либо причинам (включая и свою полнейшую невинность) от неё преступно уклоняется. Кроме того, они должны побуждать уже давших «чистосердечные показания» к «сознанке» в ещё каких-либо преступлениях, что будет засчитано оперчасти в счёт выполнения «плана по раскрытию преступлений».

И шумный райотделовский «обезьянник», и суровый пыточный изолятор временного содержания — всего лишь бледненькое подобие того, что творится в СИЗО. Опека персонала над заключёнными здесь слишком уж долга, плотна, жёстка, страшна…

Самое смешное то, что с точки зрения закона преступников здесь нет вовсе. Преступником может объявить суд, по приговору, вступившему в законную силу. А суда над ними ещё не было, и неизвестно, когда он состоится… Вину этих людей (пусть даже они её и признали, и подписались под нею обеими руками), ещё только предстоит доказать. Ещё раз повторю: формально это — невиновные люди, к которым у правоохранительных органов возникли некоторые вопросы, и потому им было улыбчиво предложено задержаться в гостях у государства на некоторое время, требуемое для того, чтобы на все эти вопросы найти правильный ответ… Этих людей пока что не за что наказывать и карать, — они столь же чисты перед законом и обществом, как и все прочие законопослушные граждане. И вот эти «гости государства» содержатся в СИЗО в условиях ада!.. В камерах на десять посадочных мест находится от 20 до 30 человек… Издевательства охраны и зеков поагрессивней… Скверное питание… Невыносимая вонь… Жара и повышенная влажность (следствие дыхания в замкнутом пространстве десятков людей), от которых тело покрывается язвами, и голым по пояс заключённым приходится носить на шее полотенца, чтобы мухи не копошились в ранах и не откладывали яйца…

Закон врёт, что они ещё не осуждены и, следовательно, ещё не виновны, но на самом деле суд уже состоялся, и вынес этим людям приговор: РАБСТВО. Каждый из них — РАБ ГОСУДАРСТВА, бесправный и ничтожный, знающий, что тут сделать с ним могут в с ё: оскорбить, унизить, искалечить, убить, наконец… Шепнёт «кум» из оперчасти сексотику: «П о г а с и такого-то!», и всё… Воткнут в спину заточку на прогулке в тюремном дворе, или придушат ночью в камере, во время сна… Как водится — виновного «не найдут», а и найдут — так отмажут, способов — миллион, и уж при любом раскладе обрекший зека на казнь «кум» будет в стороне: «Это их, бандитов — внутренние разборки…»

Как сподручно ломать и гнуть даже и самых сильных по характеру людей, за решёткой… Камера сводит потребности человека к минимуму, к выбору простейших жизненных благ: еда, курево, помывка в бане, прогулки… Но этот минимум жизненных благ — чувствителен для человека. Чуть больше их — и словно в раю оказался, чуть меньше — и ты на грани отчаяния…

Режим содержания здесь может быть мягкий, строгий и очень строгий, в зависимости от того, «явочник» ты (то есть согласившийся на «явку с повинной»), или «отказник».

Больше всего в СИЗО ценится «серийник», то есть совершивший много преступлений, и готовый по ним «дать явку». Чертовски выгодно быть вором, «бомбанувшим» 5-10 и больше хат, за счёт него одного множество оперов выполняют свои планы по «раскрытиям». Каждое «явленное» им преступление — как капитал, с ним в СИЗО не пропадёшь!.. Таковых, выявив их ещё в РОВД, окружают вниманием и заботой опера-«территориалы». Вор — серийник важен и строг, он знает себе цену, он даже торгуется: «А что вы ещё можете предложить за каждую «заявленную» кражу?.. Мало!.. Ага… ага… а вот это — в самый раз!..» И Боже тебя упаси выдоить из этого благодетеля в с е его кражи, — тогда твоим СИЗОвским коллегам ничего не достанется, а так нельзя, — надо уметь вовремя делиться с коллегами… И вот спустя положенные трое суток отправляется «серийник» в СИЗО, мы тут же звоним туда и сообщаем: едет!.. «Хорошего» зека, зека — «кормильца» здесь встречают с распростёртыми, и живёт он тут если и не как у Бога за пазухой, то во всяком случае — намного лучше прочих заключённых…

Есть с чем сравнивать. Вот две камеры, совершенно одинаковых по площади и прочим параметрам. Но почему-то, хоть в обоих камерах людей и содержат с превышением нормативов, но в одной — их в два раза больше, чем в другой… В одной из камер надзиратели зверствуют и нещадно бьют за каждый обнаруженный окурок, в другой — тишь да гладь, кури — не хочу, даже телевизор есть — хоть новости смотри, хоть КВН… В одной камере хрен передачу с воли съешь, — злые сокамерники отнимут и схавают… В другой — спокойно жри своё, и вокруг все спокойно своё кушают, никто ни у кого не отнимает, всем хватает, все довольны… В первую камеру еженедельно врывается прибывший для тренировки ОМОН (их называют «мотоциклистами» — за надетые на головы пластиковые полусферы), — сперва в камеру бросают взрыв-пакет, чтоб не так скучно было, потом врываются ордой, и нещадно колошматят всех дубинками, — мужчин, женщин, стариков, малолеток… Потом хватают ошеломлённых зеков за руки-ноги и с размаху выкидывают из камер на бетонный пол, шмякнешься с размаху — мало не покажется!.. И тут же по команде — вскочил и обратно забежал в камеру, чуть замешкался — лупят как сидорову козу… Выйдут из камеры ОМОНовцы, передохнут, и — по новой. И так за день — раз пятнадцать!..

Но что характерно: во вторую камеру ОМОН как бы и дороги не знает, никогда туда не наведывается — ни на этой неделе, ни на следующей…

Теперь я вас спрашиваю: на ваш взгляд, в какой из этих двух камер размещены те, кто сотрудничает с операми, а в какой — те, кто зловредничает, вопит как недорезанный: «Невиновен я!.. Менты — суки ни за что сюда кинули!.. Господи, помоги и сохрани!..»

Но Бог — далеко, а опер — вот он, рядом…

С теми, кто пытается упорствовать до конца, и кого по каким-либо соображениям сломить надо о б я з а т е л ь н о, используются и более хитрые приёмчики…

Одного нарика, к примеру, «грузили» наши орлы на мокруху, а он сперва сознался было (когда мы его старенького отца слегка потрусили), но потом, когда пахан его от своих старческих хворей склеил ласты в больнице, спохватился и глухо пошёл в квалифицированный отказ. Ещё и жалобы во все инстанции накатал, дескать: били меня зверски, и всё такое… Главное: два брата его, оба бизнесмены, скинулись и наняли дорогого адвоката, на суде могли произойти накладки, а вышел бы на свободу — чего доброго, ещё и в смерти папаши нас обвинил бы, «довели до смерти опера — изуверы своими издевательствами»… И что ж?.. Перевели его «временно» в другое СИЗО, а следом по «тюремному телеграфу» пошла м а л я в а: такой-то — к р ы с а, у своих ворует… Так ему тамошние сокамерники оба глаза острозаточенной ручкой обыкновенной алюминевой ложки выкололи!.. Потом, конечно, быстро выяснилось, что слушок тот ложным был, оперским «кумом» запущенный, извинялись все перед ним, каялись, «прости нас, братан, промашка приключилась!» А на фиг ему теперь все ихние извинения, — выколотых глаз они не заменят!.. Из СИЗО — то его в итоге выпустили, но жаловаться уж никуда больше не стал — сгинул в безвестности, мыкаясь по больничкам…

 

3. Я И СИЗО

Содержащиеся в СИЗО — не моя епархия, но и я в какой-то степени с ними общаюсь, и некоторым образом повлиять на их жизнь могу. Если человек вёл себя правильно, и взятых на себя передо мною обязательств не нарушил, то и с моей стороны сбоев не будет. Обязательно — регулярный п о д о г р е в в СИЗО чаем, куревом, колбаской какой-нибудь, а то и его родича с собою прихвачу на встречу, получится что-то вроде непланового свидания, отоварится продуктовой передачкой… Могу при надобности и «кума» попросить: не обижай такого-то, клёвый пацан, я за него подписываюсь!..

Ну и наоборот… Испоганить жизнь содержащегося в СИЗО мне тоже нетрудно. И плевать, что по закону никаких возможностей на то у меня нет… Подкатываю к любому знакомцу из оперчасти СИЗО, говорю негромко: «Ставлю тебе п о л я н у в кабаке, подошлю пару перспективных «серийников» с кучей «явок», по возможности помогу с другими твоими проблемами… А ты с Олегом Пороховым сделай то-то… Мразь он, путает нам все планы своей «несознанкой», да и по жизни — гнида, пора уж за всё ответить…» Гарантирую: не о праведнике с ангельскими крылышками речь идёт, действительно — о подонке, «кум» его уже п р о б и л, и цену ему знает, потому и не возражает против твоей задумки, кивнув: «Сделаем, старлей!»

И — готово… Бросают Порохова в камеру для «особых», там вообще — беспредел даже по здешним, СИЗОвским меркам. Тут любого, даже самого авторитетного могут о п у с т и т ь, для этого ведь даже не обязательно насиловать, достаточно провести по губам тряпкой, мокнутой в мочу — и всё, ты уже «петух»!.. А начнёшь возбухать — затаскают по карцерам, измочалят побоями, запрессуют в грязь до упора… Если и выживешь, вырвешься когда-нибудь отсюда относительно здоровым — все на воле уже будут знать, что «петух» ты, и отношение к тебе со стороны серьёзных людей после этого будет соответствующее…

(Кстати, вот почему лично я не верю в возможность существования в «зоне» действительно самостоятельных и независимых от администрации «авторитетов». Если уж действительно пошёл зек всерьёз в «отрицаловку», то в любой момент любого из таких по наущению администрации могут и искалечить, и о п у с т и т ь, и убить даже, а раз этого не делают, то либо он втихую с т у ч и т, либо вольно или невольно играет ещё в какие-то неведомые нам, простым смертным, государственные игры…)

Меня должны хорошо знать и уважать в оперчасти СИЗО, чтобы успешно провернуть такое. Это ведь не какие-то там «определённые нарушения», а самое что ни на есть наглое нарушение закона. Чтобы заранее быть уверенным в том, что мне помогут, нужно иметь завоёванный долгими годами службы авторитет, когда мои коллеги ясно видят, кто я по жизни, и что из себя представляю, — такие вещи в оконцовке порою важнее всего…

Разные дела приводят меня в СИЗО. Самая типичная ситуация: мне надо узнать, не промелькнуло ли среди добытых здесь «явок» какое-либо из совершённых на моей «территории» преступлений…

Другая часто повторяющаяся ситуация: я забираю преступника из СИЗО, и вместе со следователем мы везём его на «воспроизведение» совершённого им преступления. Он показывает и рассказывает, следак записывает всё в своих талмудах, при необходимости делаются фотографии, или производится видеосъемка. Присутствующие при этом понятые своими подписями в протоколе фиксируют, что всё, записанное на бумаге, происходило в их присутствии, и именно так, как оно было записано… Мероприятие это долгое и нудное, идёт оно долго, иногда — не один час, и очень трудно найти желающих стать понятыми при этом. (Понятых на обыск найти легче, поскольку времени на него уходит куда меньше, да и самим любопытно посмотреть, как живёт подвергшийся обыску сосед, и какой компромат у него найдут…) А понятые — обязательны, без них воспроизведение незаконно, и юридической силы не имеет, вот и начинаешь что-то придумывать… Лично я понятыми обыкновенно беру знакомых наркоманов: сбегал к ним домой, дал по морде или пообещал ш и р к и отлить (в зависимости от ситуации), и вместе с паспортами тащу их на воспроизведение… Когда понятые в чём-либо от тебя сильно зависимы, оно и выгодней — на случай, если придётся в чём-либо «схимичить»…

Под внимательными взглядами следователя, опера, видеокамеры и понятых бандит показывает: вошёл на адрес так-то… вынес оттуда то-то… там выломал дверь… тут вскрыл ящики стола отвёрткой, и вынул деньги из ящика… вынул из кармана пальто на вешалке золотой портсигар… И так далее.

Вот почему малопродуктивно одними только побоями и издевательствами выбивать из подозреваемых «явку с повинной» — на воспроизведении такой обязательно запутается в подробностях, не сможет показать в деталях, как и что делал, а проинструктировать его так, чтоб — ни сучка, ни задоринки — едва ли возможно… К тому же, и нет уверенности, что на воспроизведение повезу его именно я, а не какой-либо другой опер, которому все мои «игры» в принципе по барабану, и тянуть л е в о е на воспроизведении он не будет…

Куда чаще ситуации, когда скажем, вор — настоящий, но к своим 5-10 кражонкам он по просьбе опера добавляет ещё и 3–4 л е в а к а, в общей массе они тонут, тогда проще прокрутить фальшивку, но всё равно — риск… Почти каждодневно почти любой опер таким вот образом рискует собственной шкурой, вынужденно идя на подобное… И ведь даже не ради себя стараемся, не ради собственных интересов, а чтоб держать на высоте показатели, чтобы наше трижды благословенное начальство смогло бы доложить с высоких трибун насчёт нашей раскрываемости преступлений, давно уже превзошедшей хвалённый Запад…

Для того и нужны мне «свои» понятые: они «не видят», что я бандиту всё время что-то шепчу на ухо, подсказываю, указываю ему пальчиком… Следователь мне в этом не помощник, — хоть и из одной конторы мы, но и начальство у него своё, и показатели работы — свои.

 

4. УГРО И СЛЕДСТВИЕ

Налицо разнобой интересов уголовного розыска и следствия. Угро удобно, например, чтобы по каждому из дел проходило преступников числом — поменьше, но с большим числом эпизодов совершённых преступлений. Ежу понятно, что с малым количеством народа проще работать, меньше энергии уходит на получение от них «чистосердечных», зато признания одного бандита в совершении им десяти преступлений идут в показатель раскрываемости так же, как признания десяти бандюганов в совершении каждым по одному злодейству… Вот почему оперу выгодней не распылять силы, гоняясь за всеми воришками одновременно (всех всё равно не поймаешь!), а те из краж, где вора изобличить не удалось, распределить между уже пойманными по другим делам воришкам, — мол, и эти они же совершили… Тогда все кражи числятся раскрытыми, и «висяки» — исчезнут.

У следователя же главный его показатель — количество находившихся у него в производстве, законченных и переданных в суд уголовных дел. Ему без разницы, одну кражу совершил бандит или сто одну. Передать дело в суд он может и по единственному, доказанному и имеющему судебную перспективу, эпизоду преступной деятельности. Причём чем меньше в деле эпизодов, тем лучше, — меньше возни с их оформлением, сбором улик и вещдоков, да и на те же воспроизведения меньше придётся ездить… И следак норовит сварганить уголовное дело так, чтобы преступлений по нему проходило меньше, а фигурантов (преступников, пострадавших, свидетелей) — побольше, чтобы заполненное многочисленными протоколами допросов и актов экспертиз дело не выглядело слишком уж тощим и несолидным… Вот почему между оперативниками и следователями почти неизбежно происходит негласное противоборство. Опер идеалом преступника видит «серийника» — одиночку, отбомбившего полжисмассива или изнасиловавшего батальон бабёнок, следаку же везде мерещатся «банды», «группы», «преступные объединения лиц», скопом совершающие одно-единственное злодейство. Так и тянут они следствие в разные стороны…

После окончания дела и передачи его в суд опер-«территориал» о нём уж и не вспоминает. А вот следователь — нет, он постоянно держит его в голове и под своим контролем, координируя работу оперчасти СИЗО по «оперативному сопровождению» дела в этот период.

Если дело — не верняк, и есть хоть малейшие сомнения в том, не откажется ли от данной на следствии «явки с повинной» обвиняемый (не говоря уж о случаях, когда «явку» получить вообще не удалось!), то с «клиентом» плотненько работают как сами «кумы», так и рассаженные в изобилии по камерам их агенты — «наседки», задача которых — следить за настроениями объекта, влиять на него в нужную сторону, иногда — применять жёсткие меры против неправильно ведущих себя, если это необходимо… В этом — одно из слагаемых мастерства любого следака — аса.

 

5. САМОЗАЩИТА

Можете удивляться сколько угодно, но никто из преступников (не говоря уж о невиновных!) не хочет получить срок заключения. Поэтому на все ходы следствия любой уважающий себя обвиняемый отвечает контр — ходами, используя при этом каждую нашу недоработку, каждую лазейку в законах, каждую нестыковку межу теми или иными лицами или структурами в правоохранительных органах… И в итоге, бывало, р а з в о д и т правоохранителей как тузиков, хотя вроде бы не пальцем они деланы, и кое-чему на службе уже научились…

Обычные правила поведения на следствии урки «со стажем»:

 

1. Не признавать себя виновным

1. Не признавать себя виновным.

2. Если признал — м у т и с описанием орудия или способа преступления.

3. Побольше путницы в конкретных именах и датах.

4. Используй лже-свидетелей (родичи, друзья) и лже-алиби.

5. Предложи кого-либо иного на роль совершившего это преступление.

По последнему из советов — говоришь что-то вроде: «Убивал Сенька Квашнин, подтвердят это Ивашкин, Петровский и Сидорчук!» При этом Квашнин — вполне реальное и известное угрозыску лицо, которое в данный момент по каким-то причинам не допросишь, а трое последних — выдуманные фигуры, но это ведь надо ещё доказать, на что уйдёт время, иногда — очень нужное бандиту для запутывания следов…

Есть и более хитроумные приёмы…

Скажем, во время следствия вёл себя обвиняемый смирно, не нарывался на неприятности, оперу не грубил, со следаком контачил, покорно подписывал всё, что подсовывали… И после этого на суде бац — совершенно спокойно заявляет, что неделю подряд взвод оперов избивал его бейсбольными битами, принуждая к признаниям, а ведь сознаваться ему совершенно не в чем: там-то он не был, того-то не совершал, с такими-то и близко не стоял… Обидней всего, что на суде с подобными заявлениями обычно выступают те, кого опер либо и пальцем не трогал, либо бил шутёйно, в треть силы, полу — любя. (У тех же, кого мы и в самом деле мордовали от души, «в грязь», моральных сил для подобного выпендрёжа обычно уже не остаётся).

В подобных ситуациях суд формально — на стороне закона, требующего всестороннего и объективного расследования, фактически же — на стороне следствия. Не по душе судьям ставить под сомнение работу своих коллег и товарищей, поэтому и рады они найти любой достойный противовес наглым бандитским утверждениям. Пристально изучают собранные следствием улики и вещдоки, подтверждающие вину подсудимого… В частности — рассматривают материалы воспроизведений инкриминируемых ему, например, квартирных краж — и вот тут неожиданно выясняется, что незаметно для следователя и оперов на воспроизведении бандит словчил, «затупил» свои признания, дав их как бы «вообще», без конкретных подробностей, позволяющих утверждать, что такие детали мог знать только действительно совершивший данную кражу, а не сознающийся в ней под давлением драчливого оперков…

Или ещё вариант: бандит заявляет мне кучу краж, причём — именно своих, не «левых», и — конкретно, но при этом усекает, что «схимичил» я с понятыми по-чёрному, — не оказалось их у меня под рукой, вот без них вовсе я и обошёлся: «А, ерунда… Потом найду парочку подходящих алкашей, и впишу их подписи в протокол задним числом!..» А ему только этого и надо… На суде — заявляет с ухмылкочкой: «Я этих «понятых» никогда в жизни не видел!.. Вызовите их и допросите, это — явная подстава!.. Подставили меня, запачкать пытаются, чистенького!.. Не совершал я никаких краж, чист как младенец, но били зверски — вот и сознался… За что невинного человека в «закрыть» пытаетесь, ироды?!» Судьям деться некуда, вызывают на судебное заседание вписанных в протокол понятых… Ну а гладко и безбоязненно врать на суде под подписку об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний — далеко не каждый умеет… Л е в ы е понятые, как их перед таким допросом ни инструктируй, обязательно запутаются в деталях, в результате вся моя работа — коту под хвост… Дело — на дорасследование, и бандита при данном раскладе, скорее всего, придётся отпускать за «недоказанностью»… Следователю же в лучшем случае — объявят взыскание за топорное воспроизведение (формально именно он, а не опер, отвечает за все уголовно — процессуальные тонкости), в худшем — за грубейшие нарушения УПК лишат звания и турнут из органов, в отношении же опера — начнут служебное расследование… (При самом худшем раскладе — и опера, и следака посадят за «фальсификацию дел», но про такое не хочется и думать!)

 

2. АДВОКАТ ЗАДАРМА

Но творить такие кренделя бандиту легко только на бумаге — я ж не даром говорил про оперативное сопровождение дела в досудебный период. Немало возможностей у администрации СИЗО со строптивым бандитом разобраться, и убедить, что неправ он…

Ситуация радикально меняется, если в дело на сторону обвиняемого включается опытный и авторитетный адвокат. По закону, каждый имеет право на защиту, но она ведь бывает разной…

Допустим, арестовали человека… или задержали… или хотя бы выдвинули против него обвинение… Согласно УПК, он может либо вызвать своего адвоката (если окажется таким состоятельным и предусмотрительным, что заранее заведёт его себе), либо сейчас же нанять платного, либо защищать себя самому (но это — удовольствие для гурманов, а также — для дурачков, полагающих, что при абсолютной невиновности ни в какой защите они вовсе не нуждаются, и автоматом будут оправданы любым судом), либо, наконец, можно воспользоваться услугами бесплатного адвоката, предоставляемого обвиняемому государством.

Как будут защищать вас бесплатно — можете себе представить!.. С тем же успехом можно положиться в защите ваших интересов и на прокурора…

Адвокаты «за так» работать не любят, но — вынуждены, держава заставляет, она ж у нас — лицемерная, постоянно рисует озабоченность соблюдением конституционных прав граждан, что ты… И все адвокаты, помимо оказываемых ими клиентуре платных услуг, обязаны столько-то часов в году осуществлять и бесплатные услуги… О, с какой тяжёлой душою они это делают!.. Иные адвокатишки от этой озлобленности против насилующей их державы вполне способны из одного только принципа кинуть следствию подлянку, что нежелательно, поэтому чаще всего в бесплатные защитники берут кого-либо из друзей следователя, который обеспечивает «своего» адвоката денежными клиентами (чуть позже я расскажу об этом подробней), и в качестве ответной любезности — адвокат соглашается взять «в нагрузку» и бесплатного бедолагу…

И вот в камеру к подследственному заявляется этакое упакованное в «фирму» пижонистое чмо, бурчит снисходительно: «Я — ваш защитник… Что у вас?..», и брезгливой улыбочкой выслушивает взволнованный рассказ «клиента» о произошедшем (в его версии, разумеется, которая не обязательно является истинной). Подумав, цедит словами… Нет, до прямого обмана подзащитного он не опустится, и про сложившуюся ситуацию всё скажет точно: дело выглядит так-то и так-то… за подобное предусматривается ответственность по таким-то и таким-то статьям… в результате суд может дать либо «условно» (допустим), либо — реальный срок от стольких-то до стольких-то… Как сделать так, чтобы дали «условно» или хотя бы по минимуму?.. «Этого я не знаю… Сами думайте!.. Моё дело — только сообщить вам, какие есть законы, и что в них написано…»

Если клиент просит адвоката что-либо разъяснить дополнительно — тот разъяснит, ему несколько лишних слов произнести — не жалко, но как только вопрос касается конкретных действия — опять начинается: «не знаю», «не могу», «тут уж вы сами», «это — сверх моих обязанностей»…

Да чтобы с таким защитником в итоге и за решётку не попасть — надо быть уж совсем кристально чистым как ангел, да и то…

Молить о помощи, взывать к совести и профессиональному долгу, расписывать, какой ты есть по жизни замечательнейший человек и ценнейший для окружающего человечества специалист, а потому заслуживающий горячего содействия — бессмысленно, ничего не поможет. Если у тебя нет денег — ответ на все стенания может быть только один: «В вашем случае можно поступить или так, или этак, результат будет или таким, или этаким, а как поступать — решайте сами, это — не ко мне…»

Настоящая же задача такого защитника — помочь «своему» следователю. Чтобы у следака было как можно меньше работы по «упаковке» страдальца за решётку, ну и чтобы при этом самому, упаси Боже, не переутомиться случайно… Фактически «клиент» бесплатного адвоката обречён!.. Если он проявит зловредность характера, и начнёт жаловаться в инстанции на выделенного ему бесплатно защитника, то тем самым он автоматически обозлит ведущего его дело следователя, за этим защитником незримо стоящего… А при большом желании следак на голову любого «клиента» таких фекалий может навалить, что вам и не представить… Даже если случится невероятное, и на суде обвиняемого оправдают, то до суда ведь ещё надо как-то в СИЗО и дожить!.. Так намыкаешься, и такого хлебнёшь… Не злите своего следователя, очень всем рекомендую!..

 

3. ПЛАТНЫЙ ЗАЩИТНИК

Совсем иное, когда у «клиента» есть бабки… Вы не поверите, как легко повернуть любую ситуацию в нужную матёрому адвокату сторону… Сколь изящно одни статьи переквалифицируются совсем в другие, менее тяжкие… Из обвинительного заключения исчезают целые страницы эпизодов… Бесследно пропадают вещдоки… Меняют показания свидетели и т е р п и л ы… В итоге при шустром защитнике казалось бы железное дело — разваливается буквально на глазах!.. Впрочем, ничего «стопроцентного» в правосудии не бывает вовсе, при большом желании почва для обоснованных сомнений в вине обвиняемого найдётся всегда. Но так бы на эти сомнения никто и внимания не обратил, а так — обращают, и весьма усердно… И у следователя, и у прокурора, и у судей вдруг появляется удивлённость: а почему это мы не до конца убеждены в вине такого-то?.. А потому… Нет-нет, я вовсе не утверждаю, что одной из слагающих успеха опытного адвоката является умение вовремя дать взятку кому-либо в правоохранительной системе (хотя и без этого не обойтись), но тут всё тоньше и деликатней…

Начнём с главного: кто есть адвокат?.. Обычно это — бывший сотрудник тех же правоохранительных органов, ушедший в отставку мент, судья или прокурор. Отпахав должное количество лет на державу, он теперь с чистой душою работает только на себя и на свой карман… Нынешним правоохранителям такой адвокат — с в о й, из их стаи, от него по родному пахнет, он — часть клана. И вот смотрит на дело следак, прокурор или судья, и видит, что обвиняемый нанял х о р о ш е г о (то есть — высоко оплачиваемого) адвоката. Стало быть — уважил клан в целом, дав возможность одному из н и х полноценно заработать. Уважив одного — уважил ВСЕХ, и уж только поэтому — заслуживает снисхождения…Даже — просто так, без всякого личного стимулирования следака, или прокурора, или судьи…

Есть у подсудимого толковый адвокат — значит, автоматически возникают сомнения в виновности «клиента». При бесплатном же защитнике (и тем более — при отсутствии адвоката вообще) — становится ясно; «клиент — не уважил», — за одно это он вполне заслуживает каторжных галер или ссылки на урановые рудники!.. Пахать надо было всю предшествующую жизнь, чтобы скопить на приличного адвоката, а он, видать — дурака валял… В «зону» его!..

Так что обвинение и защита — вовсе не враги друг дружке, как может показаться со стороны. Они — если и не дружки закадычные, то уж точно — товарищи по оружию и деловые партнеры… По сути, для того и стараются обвинители, чтобы загнанные их усилиями в глухой угол жертвы вынуждены были нанимать дорогостоящих адвокатов… Сегодня обвинители дают защите возможность заработать на кус хлеба с маслом, а завтра, уйдя на заслуженный отдых и заделавшись защитниками, сами начинают кормиться теми жирными кусками, которые будут кидать им новые поколения обвинителей, тоже заранее готовящиеся к будущему уходу в адвокатуру… Делается всё возможное для того, чтобы эта Система правосудия укреплялась и развивалась в её нынешнем виде. Это — стратегия.

Ну а тактика — всё та же мзда… Когда ещё уйдёт следак, или прокурор, или судья на пенсию, а жить-то уже сегодня нужно, причём хочется жить — получше, а зарплаты — катастрофически не хватает… И с чего же кормиться правоохранителям, как не с той части преступников, которые свою вину перед обществом настолько осознали, что готовы откупиться от Фемиды н а т у р о й, прямо — таки суя дензнаки в услужливо подставленные кармашки её служителей…

Брать мзду надо уметь, наилучший вариант — делать это через посредников, причём — обставить всё так, чтобы факт получения этим посредником денег от подсудимого ни у кого ненужных вопросов не вызывал…

 

4. ФЕМИДА В РОЗНИЦУ…

Как это происходит — покажу на конкретном примере… Некий лох залетел на сбыте краденных автозапчастей. Светит ему пять лет изоляции от общества. Он готов заплатить кому надо, чтобы этой изоляции избежать. Такса всем известна: штука баксов за каждый скошенный с приговора год. Итого пять лет — пять тысяч долларов. Но сунься он с этими тысячами в любой из ментовских, прокурорских или судейских кабинетов — никто у него и цента ломаного не возьмёт, подумают: «Либо — п о д с т а в а, либо — безмозглый, порядка не знает, такой в будущем обязательно лохнётся, и других за собой в неприятности затащит, нельзя с ним связываться…» Ещё и новый срок, за «попытку взятко-дачи», дурню накинут — чтоб не т у п и л!..

Но следователь, который вёл это дело, просёк, что бабла у дурилы предостаточно, и было бы грех на нём не заиметь…И вот, никоим образом не намекая на мзду, следак невинно предложил «клиенту» взять в адвокаты такого-то. «Он — мастер своего дела, и у вас появятся дополнительные шансы…» А лох тот хоть и глуповат был, но — не настолько, чтобы не заметить столь откровенно кидаемых м а я к о в. Тут же нанял этого защитника. Дальше — дело техники…

Адвокат имеет право запросить себе любую таксу, по принципу: «Не устраивает моя цена — нанимай другого!» Он и запросил — пять штук. «Клиент» заплатил… Если даже допустить, что деньги эти — меченные, то всё равно они получены адвокатом совершенно законно, прицепиться — не к чему. В карман же следователя ни одна из этих полученных адвокатом ассигнаций не попадёт, адвокат уплатит ему совсем из другой пачки купюр, а когда, где и как это произойдёт — один Господь знает!.. В результате этого нехитрого маневра никто не сможет уличить следователя во взяточничестве, разве что сам адвокат заявит, что выступил посредником в получении взятки, но не сумасшедший же он, чтобы на самого себя бочку катить!..

Вот так пять штук надвое и делятся, — если дело простенькое, и развалить его можно усилиями одного только следователя. В сложных же случаях, требующих соучастия «прокурорских» (чтобы не много для подсудимого требовали) и «судейских» (чтобы присудили по минимуму, а не по максимуму), то и им выделяется доля, которая тоже выдаётся через адвоката, опять же — не теми купюрами, которые непосредственно вручал «клиент».

В особых случаях, когда дело — резонансное, и пристально следящая за ним общественность не позволит смухлевать, приговор выносится по максимуму, но спустя год-два, когда страсти утихнут и забудутся, дело пересматривается по кассационной жалобе, и обязательно найдётся веская причина, по которой зек тут же становится вольным человеком!..

…Спрашиваете, чем закончилось всё для укравшего запчасти лоха?.. Как чем… Дали «условняк» и отпустили, разумеется!.. А так бы — отсидел вексь «пятёрик»…

…Деньги — великая сила!.. Намного более действенная, чем министр внутренних дел, Генеральный прокурор или Председатель Верховного Суда…

…Теоретически подловить правоохранителя могут именно на том, что он реально развалил уголовное дело, по принципу: «Раз помог преступнику, значит — получил на лапу!..» Но это только если следак (или прокурор, или судья) — зачуханец… Опытный же юрист всегда сделает так, что не только официально доказать его вину невозможно, но и в приватной беседе его не в чём упрекнуть…

Из вполне «легального» арсенала приёмов следователя — оставить обвиняемого до суда на свободе, под подписку о невыезде. Уже говорилось о том, что в отношении 90 % «подписочников» суд, ориентируясь на подобное решение следователя, ограничивается «условным» приговором, а ведь по подавляющему большинству уголовных дел следак вправе принимать подобные решения единолично (лишь в резонансных делах на него давят «свыше» в ту или иную сторону).

Но, допустим, «клиент» уже находится в СИЗО, и изменить меру пресечения по разным причинам невозможно, — однако следователь может дать «куму» задание на «оперативное сопровождение» дела, а может — и не давать… На совершенно законных, заметьте, основаниях узника СИЗО не будут прессовать, мучать, бить и опускать ниже плинтуса… Вот и сохранит он «несознанку» (либо радостно откажется от ранее сделанной «явки с повинной») до суда, и на самом суде будет вести себя увереннее, что для чутких к подобным вещам судей станет сигналом: не прессовали… уплатил сколько надо… заслуживает снисхождения!..

Иногда и этого мало. Тогда следак «химичит» непосредственно с самим делом, обязательно — так, чтобы формально придраться к нему было невозможно. Все положенные по закону следственные действия проводятся добросовестно и в положенные сроки, но — с допущением мелких, вроде бы не меняющих суть дела ошибок. Путаются даты составления или наименования документов, некоторые из протоколов (скажем — о создании следственно — оперативной группы) — отсутствуют вовсе, (группа два месяца вовсю уже действует, а документа о её создании — нет, следовательно — типичное самоуправство!), опись содержания уголовного дела не во всём соответствует самому содержанию, и так далее… Никакой роли во время следствия эти чисто процессуальные просчёты не имеют, но в суде из-за подобных «мелочей» многие из собранных доказательств вины оказывается невозможно использовать, и у адвоката появляются мощные зацепки… А много ли надо для оправдательного приговора матёрой защите, особенно если судьям — д а л и?..

Аналогичные схемы прокручиваются и с вещдоками. Якобы случайно путаются ножи, с т в о л ы, пули, гильзы… Часть вещдоков попросту исчезает, зато появляются какие-то л е в ы е, неизвестно откуда взявшиеся… Смазываются отпечатки, гноится одежда со следами крови, из-за нарушения режима хранения образцы мазков съедаются микрофлорой…

Самая тщательная проверка не докажет злого умысла в действиях следователя. «Ошибся — с кем не бывает!» Понятно, что «ошибиться» Система позволяет своей маленькой шестерёнке-следаку только раз-два, потом его турнут со службы и заменят другим, более ловким… Требование:»умей не с в е т и т ь с я» одинаково что у следователей, что у оперов… Вот почему далеко не с каждым из уголовных дел следователь позволяет себя «химичить». Хапать лишь «по чину» — нигде не записанное, но всеми осознаваемое условие…

 

5. СЛЕДОВАТЕЛИ

В каждом РОВД есть следственный отдел — от десяти до двадцати следователей и дознавателей, в обязанность которых входит возбуждать уголовные дела, вести их, оформлять должным образом, и по завершении — передавать в суд. (Либо — списывать в архив, если найти преступников не удалось).

Следователь допрашивает пострадавших, свидетелей, подозреваемых и обвиняемых, собирает акты экспертиз и характеристики на фигурантов, в случае необходимости — даёт поручения оперативникам и рассылает запросы…

У опера работёнка грязная — шляться по притонам, общаться со всяким отребьем, избивать допрашиваемых, жрать водочку по-чёрному с коллегами… А у следака работа чистенькая — сидит у себя в кабинетике и бумажки строчит, а чтобы там гражданина подозреваемого кулаком под дых ударить или резиновой палочкой шлёпнуть по суставам — так это ни Боже мой, что вы, мы ж — ментовская «интеллигенция», а для примитивного мордобоя и опера сгодятся, им зарплату именно за битьё бандитских морд и платят…

За многое не любят опера следаков, в том числе и за это чистоплюйство… А ведь фактически следаки за счёт нашей беззаветности всю жизнь и жируют!..

Справедливости ради скажу, что их служба — тоже не сахар. Каждодневно — множество допросов и опросов. Задача следака — надолго затолкать подозреваемого в узилище. Задача бандита — не дать затолкать себя туда, вот почему он юлит, лжёт, изворачивается как может, испуская в следователя невидимые потоки дикой злобы… Когда тебя изо дня в день ненавидят и пытаются надурить десятки и сотни нехороших людей, рано или поздно это начинает сказываться на психике, и без того искалеченной общением с преступным миром, с его волчьими законами и понятиями… А тут ещё и собственное начальство добавляет — дуболомы, помощи никакой, зато взмылить и подстегнуть взбучкой — завсегда пожалуйста…

Недаром же при такой вроде бы «спокойненькой» службе многие следаки — сам видел — регулярно пьют валерьянку, — шалят нервишки, палятся… Хотя в основном ведь — молодые хлопцы и девки, какие в их годы вообще могут быть нервы?!.

Как и везде в милиции, опытных кадров в следственных отделах почти уже не осталось. Одни — ушли туда, где работать спокойней и платят побольше, другие — сгорели на «фальсификатах», многие — умерли от болячек, спились, сошли с ума, а то и просто, попав начальству под горячую руку, были изгнаны ни за что!.. Взамен пришёл ничего не умеющий молодняк, учить его практически некому, каждый учится как может на собственных ошибках, многие прокалываются быстро, взамен набирают всё новых и новых, умеющих всё меньше и меньше… Куда катимся — не знаю, но удивлюсь, если в оконцовке выйдет что-то хорошее!

Вот некоторые из типажей лично мне известных следователей.

Лейтенант Крымов — низкорослый, неказистый, страдает «комплексом Наполеона», стремясь физическую малозаметность компенсировать какими-то эпохальными свершениями и великими подвигами. Но что же эпохального может быть в жизни рядового следователя?.. Так он на операх «отрывается» — просто-таки убивает нас своей въедливостью, требуя, чтобы всё «сходилось тютелька в тютельку», а такого не бывает, просчёты и непонятки есть всегда… Ему же требуется, чтобы дело было в идеальном состоянии, но такое удовольствие доставить ему опера могут редко, вот он и ноет: «В этом деле то — не так, и это — тоже… Вы совсем не даёте мне возможности как-то дожать и дотянуть до должного уровня!» Интересно, если опера должны всё ему пережевать и в рот засунуть, то зачем тогда он сам существует?.. Он и в повседневной жизни такой же — неуживчивый и колючий… В 32 года — третий раз женат. Это о чём-то говорит?!.

Лейтенант Остроумов — совсем молодой, года два только следаком тянет, но кое-какой опыт уже скопил. Вообще — мозговитый, способен опера понять, с ним можно договориться… Родители у него — из какой-то там «элиты», прилично зарабатывают, так что особой необходимости в бабках у него нет, что делает его менее склонным к «фальсификатам» и прочему л е в а к у, Цель у него куда благородней: сделать карьеру!.. Он её и делает, для него несколько лет работы в райотделе — как практика, что-то вроде трамплина для будущего скачка «наверх»… Своё дело знает, с товарищами ровен и дружелюбен, но по большому счету ему на всех плевать.

Старший лейтенант Сысуев — «фактовик», то есть всё делает «по факту». Совершено преступление, отвертеться от возбуждения уголовного дела не удалось, — возбуждает, оформляет какие-то первоначальные бумажки, в самых общих чертах даёт операм поручение «установить и найти» преступников — и всё, больше ни хрена не делает, даже и не думает на эту тему.

Допустим, повезло операм — нашли и схватили бандита. Тогда — допросил его, а далее — спихнул всё на какого-нибудь молоденького и ещё не растерявшего юношеской старательности лейтенантика, а то и просто закрыл дело при малейшей возможности, чтоб только не возиться… Не его это — трудиться кропотливо, стараться, из кожи лезть, — лишь бы поскорее сбросить с себя лишнюю обузу на плечи других, а самому отойти в сторонку, позёвывая… И ещё — глуповат, многие моменты откровенно не понимает… А ведь вести следствие — это словно симфоническим оркестром дирижировать, надо слышать одновременно игру всех инструментов, и координировать работу всех музыкантов… С простыми делами, не требующими долгого и трудоёмкого расследования, он ещё справляется, стоит же произойти чему-либо более многоходовому и сложному — на мордяхе сразу же появляется брезгливая гримаса: «Господи, как они все меня уже достали!..» И — начинает озираться по сторонам, в поисках способного взять на себя его работу простофили…

Старший лейтенант Точилин — о, это личность по-своему незаурядная и оригинальная, хотя по конечным результатам его служебной деятельности этого и не скажешь… Был он редких в ментовском кругу «демократических убеждений», то есть — жуткий правдолюб, правдоискатель и правдоборец. Есть такая специфическая порода людей: они прекрасно знают, ЧЕГО хотят (а хотят они только доброго и прекрасного!), да вот только понятия не имеют, КАК добиться этого… Послушать такого (говорить они обычно мастаки) — хочется аплодировать обоими руками и воплощать его лозунги в действительность, но как соприкоснутся эти идеи с реальной действительностью — ну полный амбец… Ни хрена не получается, и получиться не может, ибо наш мир — вовсе не таков, каким мерещится он подобным «борцам со злом», мир — намного жёстче, подлее и безмозглее, причём его нельзя изменить (многие пытались — и лишь обломали себе зубы, Христа — и вовсе распяли!), к нему можно лишь приноровиться, находить во вселенском океане злобы свой островок персонального благополучия, и добросовестно отбывать там отмеренный тебе жизнью срок…

Не знаю, как с таким «идеальным» устройством мозгов сумел попасть он на работу в милицию, и даже дослужиться до старлейских звёздочек. Может — был у него первоначально некий высокопоставленный покровитель, которому именно такой помощник понадобился для использования «втёмную» его идеализма и сокрушительной энергии в одной их хитроумных комбинашек… Потом на одном из этапов покровитель тот куда-то испарился, а получивший первоначальный толчок в движении по служебной линии Точилин — остался, смущая окружающих непривычными в данной среде речами и поступками…

Взяток он принципиально не брал, с уголовными делами — не «химичил», физ- и моральный пресс подследственных не санкционировал, в какие-либо тонкости не вникал, ни с кем и ни с чем не считался, и в сложнейших случаях, требующих тонкой, поистине ювелирной работы, вёл себя как слон в посудной лавке. И при этом всё — по совести, по закону, по служебному долгу, что ты… «Так должно быть!», «Мы не имеем права поступать иначе!», «В этом — наша первейшая обязанность!» — его любимее фразы.

И при всех этих замашках «автоматчика демократии» юристом он был паршивым, — чурался повседневной, черновой работы, там слегка недотягивал, тут немножко недоделывал, постоянно тянул со сроками следствия, служебные бумаженции не всегда оформлял вовремя, контакт с пострадавшими, свидетелями и подозреваемыми у него никак не налаживался, ибо плохо разбирался он в психологии живых, не «книжных» людей, и пугал их своими риторическими декларациями… Короче, ухитрялся запороть косяка в самых что ни на есть вернейших уголовных делах…

Одним из его пунктиков был полнейший отказ от «специальных» приёмов и методов работы с подследственными. Обвиняемого — не бить, не запугивать и не шантажировать, «наседок» к нему в камеру не подсаживать, издевательств сокамерников — не допускать ни под каким видом… Такие способы борьбы с преступностью, видите ли — анти-законны и возмутительны!.. Ладно, допустим… Не хочешь совершать ничего незаконного — делай законное, но — делай же!.. Нам ведь результат нужен, надо довести до суда и приговора уже найденного и схваченного операми бандита — вот и содействуй!.. А — нет, только языком чесал, юридически же дела вёл неграмотно, с массой ляпов и пробелов, что и позволяло толковому адвокату от почти каждого подготовленного им к суду уголовного дела не оставлять камня на камне!..

Когда количество оправданных судом ввиду его недоработок бандитов только на моих глазах перевалило за полтора десятка, я задумался: почему же начальство терпит его?.. Другого при таком раскладе давно бы уж турнули… скажем — в школу милиции, учить новые кадры, как следует работать… А потом понял я, что очень даже он полезен бывает, при нашенских раскладах. Допустим, дали кому-то из начальство «на лапу» за развал дела, но лично «светиться» в данном вопросе и давить на подчинённых та руководящая шишка опасается, вот и доверяет следствие старшему лейтенанту Точилину, точно зная: он будет поступать в строгом соответствии с УПК, и — всё похерит… Так и получается, что «честный принципал» Точилин на деле выступает в роли дармового пособника взяточников и бандитов. Куда уж дальше?!. На этом примере ясно видно, к чему приводят попытки сделать наш мир хотя бы чуточку справедливее и добрее… Лишь ещё больше тонет он в дерьме, вот о чём я!..

…Капитан Емельянова — начальник следственного отдела. Очкастая как кобра, дотошная и противная бабёнка в постоянно меняющихся неряшливых париках. Встретишь её в коридорах райотдела — ведёт себя нормально, не спесивится, «хи-хи» да «ха-ха», всякие дамские ужимки и штучки-дрючки, но как до дела дойдёт — буквально затрахивает нас до посинения, всё ей не по нраву, постоянно требует что-то доделать и переделать, причём — в кратчайшие сроки, и попробуй-ка в те сроки не уложиться!.. В принципе опера и следаки всегда живут как кошка с собакой, но итогом обычно становится разумный компромисс интересов, когда каждый перестаёт сваливать на каждого свою часть работы, и делает в итоге именно то, за что ему платят зарплату…Емельянова же никаких компромиссов не признавала, упрётся рогом: «Делайте, как я говорю!», и — точка.

Иногда и наш брат- опер упорет косячок, схалтурит или просто ошибётся, другой бы следователь понял ситуацию и постарался как-то сгладить шероховатость, эта же — мгновенно хватает трубку и звонит моему непосредственному начальнику, кляузничает на меня в полный голос, не стесняясь…

Она ведь в органах уж 18 лет пашет, с нынешними майорами и подполковниками пила водку ещё в период их лейтенантства, так что все наши начальники её не то чтобы сильно побаивались или уважали, но как бы считались с фактом её ментовского долгожительства. Она была частицей их далёкой молодости, а следовательно — лицом заведомо правым и критике не подлежащим… Так что за каждой её кляузой реально следовали разносы и раздолбаи личного состава, тем — выговора, этим — неполное служебное соответствие, а таких-то и вовсе выперли… В общем, вредный человек!..

Отдам ей должное: грамотный профессионал. Слишком только нервничала, суетилась беспричинно, вечно у неё какие-то крики с истериками, всевозможные конфликты, вопли разные…

Тут ещё такая тонкость: у каждого из следаков в производстве находятся «дойные» дела, то есть такие, с которых можно снять л а в э в свой карман… И обычно желающий «схимичить» следак какой-то частью своей мзды делится с ведущими данное дело операми… Эта же хитрованка стремилась так всё организовать, чтобы все необходимые её подчистки и мухлежи в уголовном деле работающие с нею опера делали бесплатно и вслепую, якобы — «так и надо в интересах дела!» Но мы ж все — профи, ядри твою мать, когда уголовное дело твоими руками успешно хоронят — оно ж заметно, как ни шифруй!.. Да мы и не против, помилуй Бог… Но извините, мадам, воспитанные люди в таких случаях с операми за риск и усердие — делятся!.. А не так, что вначале втёмную использует, а потом, в случае проверки, голосит возмущённо: «Я ж вам совсем иное указывала, чего ж вы устроили такую возмутительную самодеятельность?!.» Пару раз подставленных ею таким образом оперов гнали со службы в шею, а она, чистенькая, оставалась как бы и ни при чём… Кому такое понравится?..

Снимает сливки, где только возможно, ни с кем не делится, скулит постоянно: «Ой, опера всё такие неопытные, такие непрофессиональные! Одна я только борюсь с преступностью железным карданом!»

Практически все следователи (исключения — очень редки) занимаются подобным ловкачеством и гребут бабло с подследственных, но не за чужой же счёт!..

Не уважают опера Емельянову, если коротко. В лицо ей ругательств никто, понятно, не говорит, побаиваясь её гадостей, но если начинает она в очередной раз с нами крутить и давать явно л е в ы е поручения — киваем головой, обещаем всё сделать, и — ни хрена не делаем, а потом со свистом в ушах отписываемся от её жалоб, пусть хоть лопнет от злости…

Кстати, семейная жизнь у неё тоже — наперекосяк. Кому охота иметь женой издёрганно-орущую очкастую фурию?!. Сменила нескольких мужей (от самого первого из них родила дочку, теперь уже — взрослую, студентку, наверняка мечтающую поскорее выйти замуж и зажить отдельно от скандальной мамаши)… Правда, с последним своим супругом каким-то образом общий язык она нащупала, живут уже вместе четвёртый год и всё не разводится, что для неё совсем не характерно… Может — подкаблучник какой-то попался, о которого можно каждодневно вытирать ноги, а может — наоборот, этакий супер-пупер, который сумел её прибрать к рукам и выдрессировать… Хотя я не могу себе представить, каким же образом ему бы это удалось?..