Ортега обнаружил своего нового приятеля в небольшой, скромно обставленной квартире, где тот снимал комнату. Доплатив относительно скромную сумму, он получил право подселиться. Фактически, Эрнест попросту привёл Ортегу к себе и оставил ночевать, а наутро представил хозяйке и, в двух словах обо всём договорившись, исчез — его ждали манускрипты вековой давности. Хозяйка, мулатка с волосами, выкрашенными в жёлтый, оранжевый и коричневый цвета, назвалась Алисой Тарсилой Сегалл — и, судя по всему, была ещё молода. Сузив свои тёмные, бархатистые глаза, она критически осмотрела нового жильца.

— Хорошо, живите, — сказала девушка кислым, как позавчерашнее молоко, голосом. — Рио весьма толерантен к геям. За дополнительную плату я буду вам готовить и стирать.

Испанец выпрямился и выставил напоказ своё обручальное кольцо, давая тем самым возможность Алисе Тарсиле изменить мнение о его половой ориентации. Пока та молчала, бегая по нему любопытным взглядом то вверх, то вниз, Хосе, в свою очередь, решил изучить её.

Алиса Тарсила была гораздо ниже его ростом и отличалась крайней худобой — тело её, совершенно плоское, словно его подержали под гидравлическим прессом, напоминало лягушачье. Волосы же, наоборот, были очень длинными: их крашенные в жёлто-оранжевые цвета пряди свисали до середины спины. Кожа, имевшая кремовый оттенок, свидетельствовала о смешанном происхождении от выходцев из Европы и Африки — приблизительно в равной мере.

Мулаты, явление, столь частое в Рио, всё никак не переставали поражать Ортегу. Долгие войны с маврами и сарацинами, несмотря на то, что отгремели пятьсот лет назад, научили испанцев тому, что кое-кто мог бы даже назвать расовой нетерпимостью. Ортега вдруг почувствовал вспышку гнева — девушка почему-то раздражала его, а может, дело было в городе, он не был уверен.

Судя по внешнему виду, Алисе Тарсиле едва исполнилось двадцать, хотя, присмотревшись, он мог бы дать ей и все тридцать, если не более, в зависимости от настроения. С уверенностью можно было заключить, что иного источника дохода, кроме двух мужчин, остановившихся у неё дома, она не имела, а значит, просто оскорбляла постояльца, надеясь возбудить в нём желание. Это был обычный для проститутки номер, и Ортега, краснея и обливаясь потом, понял, что хозяйке он удался. Видимо, бесполезно было и далее демонстрировать Алисе Тарсиле символ супружеской верности, близнец которого находился на противоположном берегу Атлантического океана, украшая белый пухленький пальчик сеньоры Софии Ортега.

Выдохнув сквозь нос то, что самому Хосе показалось раскалённым паром, он приблизился к Алисе Тарсиле и взял её за руки.

— Я не гей, — сказал он уже мягче. Его руки скользнули вдоль её предплечий, а потом, не встречая ни малейшего сопротивления, обвили тонкую талию. Даже сквозь материю Хосе ощущал тепло, исходящее от молодого тела. Их губы соединились, и уже несколько мгновений спустя они разорвали объятия, чтобы раздеться. На эту непродолжительную процедуру ушло гораздо меньше времени, чем на молчаливое рассматривание друг друга, которое и вывело Хосе из себя. Повалив девушку на кровать, он овладел ей; они любили друг друга в течение нескольких часов, сделав лишь короткий перерыв, требовавшийся для того, чтобы Хосе вернул себе растраченную мужскую силу. Наконец, когда Алиса Тарсила взобралась на него и, медленно поводя худым тазом вправо-влево, выдавила из горла мужчины сладостный стон, он вдруг ощутил сильный удар. За первым ударом последовал второй, а за ним — ещё и ещё. Кто-то явно бил в стену с противоположной стороны.

— Не переживай, — Алиса Тарсила положила руку ему на грудь. — Это мой двоюродный брат Мигель, он немного глупый и от этого ревнует.

Хосе тут же вспомнил низкорослого, полного мулата, видимо, сверстника Алисы Тарсилы, которого накануне видел в подъезде в компании пожилой чернокожей женщины. Ещё тогда они показались испанцу подозрительно странными, а парень, чьё одутловатое лицо носило печать ничем не обоснованного тщеславия и высокомерия — явно слабоумным. В это мгновение удары, наносимые в стену, дополнились мычанием, исполненным боли и ненависти. Хосе внезапно сообразил, что безумец бьётся о стену головой, и почувствовал, что страсть оставляет его.

— Я так не могу, — сказал он и оттолкнул от себя Алису Тарсилу. Та упала на спину, запутавшись в собственных длинных волосах. Встав и в недоумении посмотрев на стену, удары в которую так и не прекращались, Хосе покачал головой и пошёл в ванную, чтобы принять душ. Всё закончилось даже хуже, чем начиналось. Мало того, что он изменил жене, так ещё и сделал это с проституткой, которая и сама может быть больна неизвестно чем, и принадлежит к семье, запятнанной вырождением и безумием. Когда девушка попыталась присоединиться к нему, Хосе прогнал её — ту самую, которой только что шептал нежные слова и дарил ласки — и принялся тереть себя мочалкой, словно надеясь стереть что-то, безнадёжно запачкавшее его тело и душу.

Когда он вышел, Алиса Тарсила уже была на кухне; её движения выдавали нервозность. Чувствуя удовлетворение от собственного своеволия, Хосе молча прошёл туда и уселся за крытый цветной клеёнкой деревянный стол. Девушка, хмуро кивнув, накрыла на двоих, и они принялись есть. То была наспех прогретая вчерашняя фарофа — обжаренная мука маниоки.

— Сеньора Паула говорит, это у её сына от маниоки. В клубнях содержится синильная кислота, и, если её не выпаривать, дети болеют.

Хосе уже собирался было согласиться, что Мигель действительно похож на того, кто не ограничивает себя в питании, особенно в плохо пропаренных продуктах из маниоки, но вовремя передумал.

Дождавшись его кивка, подкреплённого неопределённым взмахом чёрных бровей, девушка продолжила рассказ.

— Сеньора Паула всем так говорит, но её никто не слушает, потому что у нас в квартале все едят маниоку, а Мигель — один такой. Все соседи говорят: дело в том, что она родила, когда ей было сорок — причём от пятидесятилетнего сеньора, занимающего высокую должность. Она надеялась так улучшить своё благосостояние, а вместо этого принесла в семью горе.

Хосе сочувственно промычал что-то, продолжая жевать. Он был голоден как волк и искренне надеялся, что на этот раз клубни хорошо пропарили.

— Да на самом деле он мне и не кузен, — Алиса Тарсила прекратила есть, уныло ковыряясь вилкой в еде. — Троюродный племянник или что-то такое, церковь даже разрешила бы нам пожениться — сеньора Паула очень бы этого хотела.

Мулатка тяжело вздохнула и спрятала лицо в ладонях. Из-под них доносились какие-то глухие звуки, похожие на всхлипывания.

— Это ведь не моя квартира — она принадлежит семье того самого сеньора, и, если я хочу здесь и дальше жить, мне нужно будет выйти за Мигеля.

Несмотря на очевидный трагизм услышанного, Хосе почувствовал, что улыбается. Происходящее слишком напоминало «мыльную оперу». Видимо, подумал он, всё дело как раз в реальности происходящего. Его уязвлённое достоинство, несомненно, отомщено.

— Ты хотела бы выйти замуж за меня? — спросил он, едва скрывая иронию, и снова продемонстрировал своё обручальное кольцо.

— Нет, ничего такого, что ты! — Она вскочила и, бросив тарелку с недоеденной фарофой в раковину умывальника, выскочила из кухни. В глазах её Хосе успел заметить слёзы.

Эрнест вернулся только вечером. Он засиделся в библиотеке, где, по его словам, обнаружил, наконец, давно искомый документ.

— Я бы мог прийти и раньше, но ждал, пока жара спадёт. Здешняя погода меня просто убивает.

Хосе согласно кивнул, пряча недовольное выражение лица.

— Да-да, ты же происходишь от финнов. — История происхождения венгров, вернее, мадьяр, сколь захватывающая и фантастическая, столь и неправдоподобная, произвела на Хосе большое впечатление, когда он услышал её впервые. Однако слушать её постоянно он уже устал.

Впрочем, юный этнограф, напротив, всегда испытывал радость при возможности поговорить о происхождении своего народа.

— Мои предки прошли с боями через всю Великую степь, и к ним присоединялись всё новые и новые роды, кланы и племена, — в голосе Эрнеста звучала напыщенная гордость. — Ханты, манси, туркмены, осетины — осколки этих народов пришли вместе с нами на берега Дуная, чтобы обрести новую родину. Наши походы в Европу заставляли её обитателей, включая испанцев, между прочим, дрожать от страха — так далеко не проникали даже орды Чингисхана…

Хосе, слышавший это всё неоднократно, не смог сдержать насмешки:

— Да-да, и одного из ваших великих королей в конце концов поймали и повесили как простого разбойника.

Эрнест, ничуть не смущённый такими словами, только расхохотался в ответ:

— Умей принять смерть как мужчина. Ладно, это не так важно — я гляжу, ты немного повеселел, мой друг. Кстати, кто стал причиной твоей тоски? Уж не женщина ли?

Хосе, в который раз удивившись проницательности своего друга, ничего не отрицал, хотя и разговаривать на эту тему отказался. Впрочем, Эрнесту, похоже, было всё равно, ведь ему было достаточно одного взгляда, чтобы ухватить самую суть происходящего. Сам он представлял для окружающих сплошную загадку, в то время как они для него были как на ладони — и притом нисколько не интересовали. Судя по его возбуждённому состоянию, можно было с полной уверенностью предполагать, что на сей раз библиотека Рио-де-Жанейро предоставила в распоряжение бледного венгра именно те заплесневелые древности, которые его интересовали.

— Иногда я думаю, что ты некрофил, Эрнест.

На мгновение в чёрных глазах его друга вспыхнуло что-то, что принудило Хосе пожалеть о словах, слетевших с его языка. Видимо, он задел какую-то струнку души Эрнеста, приближаться к которой не следовало.

Молчание длилось около минуты, прежде чем венгр ответил глухим голосом:

— Ты даже не знаешь, насколько ты прав, Хосе — моя любимая действительно не пребывает среди живых. Да и сам я…

Он замолчал, плотно сжав губы, отчего те превратились в тонкую, словно прочерченную ножом, линию.

— Действительно, — продолжил Эрнест, и испанец напряг слух, понимая, что сейчас ему представилась исключительная возможность заглянуть за непроницаемый полог тайны, окружающей его собеседника. — Мои мечты — не о мире, в котором нет места для меня и моей любви. Я хочу изменить его — немножко, в самой малой мере, достаточной для того, чтобы мы смогли жить. И ты не поверишь, насколько титанические усилия для этого нужно предпринять!

Последняя фраза, сказанная громко и резко, принудила испанца насторожиться. Спохватившись, Эрнест закрыл рот и посмотрел на Ортегу.

— Впрочем, ты и ошибаешься, мой друг. Скорее, я люблю не то, что умерло, а вещи, которых в действительности не существует — идеалы, если можно так сказать. — Он горько рассмеялся. — Ничего удивительного, что именно я взялся за этот труд!

Смех Эрнеста, причины которого были совершенно непонятны Ортеге, становился всё более надрывным. Наконец, когда уже казалось, что венгра вот-вот охватит истерика, он вдруг умолк и взял себя в руки.

— Время слов прошло, Хосе. Сегодня я обнаружил необходимую рукопись и скопировал её при помощи вот этого маленького прибора. — Эрнест продемонстрировал карманный фотоаппарат, свидетельствующий о том, что обнаруженный им документ очень древний и копировать его при помощи ксерокса запрещено. — Завтра будут готовы фотографии, и мы сможем прочесть идущий к нам сквозь столетия текст об удивительнейшем из путешествий, которые когда-либо предпринимал человек.

Хосе Ортега, заинтересовавшись настолько, что забыл о мулатке и её родственниках, взглядом попросил Эрнеста продолжать.

— Речь идёт о поисках Эльдорадо, — с торжествующей улыбкой закончил тот.