...
Соловьев пару раз чуть не хватал Блока за лацканы, требуя верности мистическому образу Прекрасной Дамы и продолжения стихов о ней. Но Александр писал уже другие стихи. Будучи членом секты Мережковских, Андрей Белый постоянно носил на груди большой крест, подарок Зинаиды Гиппиус. Однажды при очередном тягостном разговоре ни о чем с четой Блоков он вдруг сорвал крест с груди и зашвырнул в траву. В другой раз Соловьев неожиданно поссорился с Александрой Андреевной и в полной истерике ушел куда-то в ночь. Наутро вернулся, объяснив, что его позвала «мистическая звезда» и привела в Боблово. В такой же истерике москвичи, в конце концов, покинули Шахматово, поссорясь со всеми и одновременно заверяя всех в своей любви.
Между Белым и Любовью Дмитриевной тут же началась страстная переписка, где он призывал ее к решительным действиям, иногда прямо призывал порвать с Блоком. Александру он тоже писал чуть ли не каждый день. И в своем обычном мистическом многословии тоже намекал – я люблю твою Любу и хочу, чтобы ты дал ей вольную. Поскольку с каждым днем во всей этой истории все меньше оставалось секретов для окружающих (а вскоре и для всей поэтической России), то Люба однажды даже оскорбилась не только за себя, но и за мужа, обозвала Белого свиньей и пообещала дать письменную отповедь. Но не дала, и все продолжилось.
1 декабря Белый приехал в Петербург, остановился у Мережковских, встретился с Блоками на нейтральной территории, в ресторане. Они официально помирились. И все началось, как прежде. Белый ежедневно посылает своей возлюбленной цветы, иногда встречается с Любой, таскает ее по музеям, умоляет уехать с ним за границу. Она повторяет с ним тот же маневр, что и муж проделывает с ней, – не отталкивает и не гонит. Блоку Белый клянется в братской любви. А Блок наблюдает за всей этой суетой как бы свысока. И спокойно предается трем своим главным страстям – стихам, спиртным напиткам (сам себя ловит на том, что пьет больше и чаще) и проституткам.
Белый задержался в Петербурге и дождался своего рода апогея эволюции этого любовного треугольника – пьесы Блока в стихах «Балаганчик». Из всех трехсторонних конфигураций этой книги конфигурация Александр-Любовь-Андрей единственная удостоилась чести быть специально и прямо описанной в художественной форме одним из участников. Хотя «прямо» это громко сказано. Очень завуалированно. Символисты все же. На первом чтении, состоявшемся в квартире Блоков 25 февраля 1906 года, присутствовало довольно много приглашенных. Присутствовал даже недалекий отчим Кублицкий-Пиоттух. Но автор читал и тонко издевался для двоих – своей жены и Андрея Белого.
Пьеро :
Я стоял меж двумя фонарями
И слушал их голоса,
Как шептались, закрывшись плащами,
Целовала их ночь в глаза.
И свила серебристая вьюга
Им венчальный перстень-кольцо.
И я видел сквозь ночь – подруга
Улыбнулась ему в лицо.
Ах, тогда в извозчичьи сани
Он подругу мою усадил!
Я бродил в морозном тумане,
Издали за ними следил.
Ах, сетями ее он опутал
И, смеясь, звенел бубенцом!
Но, когда он ее закутал,
– Ах, подруга свалилась ничком!
Он ее ничем не обидел,
Но подруга упала в снег!
Не могла удержаться, сидя!..
Я не мог сдержать свой смех!..
И, под пляску морозных игол,
Вкруг подруги картонной моей
– Он звенел и высоко прыгал,
Я за ним плясал вкруг саней!
И мы пели на улице сонной:
«Ах, какая стряслась беда!»
А вверху – над подругой картонной
– Высоко зеленела звезда.
И всю ночь по улицам снежным
Мы брели – Арлекин и Пьеро…
Он прижался ко мне так нежно,
Щекотало мне нос перо!
Он шептал мне: «Брат мой, мы вместе,
Неразлучны на много дней…
Погрустим с тобой о невесте,
О картонной невесте твоей!»…
«Балаганчик» был издан только в 1908 году в сборнике блоковских пьес. Но поставлен раньше, в декабре 1906-го. Тогда же Блок сделал приписку в начале пьесы «Посвящается Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду», то есть постановщику спектакля в только что открытом в Петербурге театре Веры Комиссаржевской. Стиль «комедии дель арте», в котором сделан «Балаганчик», отлично совместился с авангардизмом Мейерхольда. Актеры выпрыгивали на сцену, освещенную бенгальскими огнями, разрывая бумажный задник, декорации иногда поднимались, оставляя сцену вообще пустой. В темноте мистики покидали свои стулья и на них оставались одни костюмы… Поклонники Мейерхольда и Блока рукоплескали. Большинство зрителей расходилось в недоумении. Спустя еще три года Осип д’Ор в пародийной биографии Блока отмечал: «… Написал я несколько драм, которые все непонятны мне самому.Но больше всех непонятен мне «Балаганчик».Сколько я ни ломал себе голову над этим произведением, но никак не могу постичь его тайного смысла.Несколько раз В. Мейерхольд пытался мне объяснить, что я думал сказать в своем «Балаганчике», – но безуспешно».Существует среди литературоведов даже версия, что «Золотой ключик» Алексея Толстого не просто книжка для детей. В разыгрываемой там пьеске о грустном поэте Пьеро, холерическом неврастенике Арлекино и томной Мальвине заключается и пародия на «Балаганчик», и пародия на отношения Блока, Белого и Любочки.Впрочем, на развитие отношений все понявших участников треугольника «Балаганчик» никак не повлиял. На следующий день 26 февраля вся компания плюс мама Александра Андреевна отправляется на концерт.Из театра едут в двухместных санях: Блок с мамой, Любочка с Белым. И там двое последних целуются! О времена, о нравы… То есть примерно через год после первых признаний Андрея Белого. А дальше… Она приехала к нему в гостиницу. Слово воспоминаниям Любови Дмитриевны. «Играя с огнем, уже позволяла вынуть тяжелые черепаховые гребни и шпильки, и волосы уже упали золотым плащом (смешно тебе, читательница, это начало «падений» моего времени?)… Но тут какое-то неловкое и неверное движение (Боря был в таких делах явно немногим опытнее меня) – отрезвило, и уже волосы собраны, и уже я бегу по лестнице, начиная понимать, что не так должна найти я выход из созданной мною путаницы».Да, великая путаница, изматывающая Любу, буквально сводящая с ума Белого и… щекочущая нервы Блоку, стоящему «над схваткой», продолжается. Белый уезжает в Москву, но иногда наведывает в Питер буквально на денек. А тогда как раз денек и занимала дорога на поезде. А в промежутках ежедневные (!) письма Белого на 15–20 страницах и Любины на 4–5. Андрей Белый при этом успевал еще писать стихи, прозу и вести дневник. В дневниках он шифровал Любовь Блок под таинственным инициалом «Щ». «…Щ. призналась, что любит меня и… Блока; а через день – не любит – меня и Блока; еще через день: она любит его, как сестра. А меня – «по-земному»; а через день все – наоборот; от этакой сложности у меня ломается череп и перебалтываются мозги…» Уже друг семьи поэт Евгений Иванов намекает – а не лучше ли вам жить втроем. Живут же Мережковские с Философовым. Зинаида Гиппиус, разумеется, в курсе событий и всей душой ратует за новую тройственную семью. Даже равнодушный ко всему Мережковский пишет Белому письмо, где надеется, что Любовь Дмитриевна «будет с нами – и скоро». Люба, Александра Андреевна, Мария Андреевна, Андрей Белый и многие другие плачут и мечутся. Только хладнокровный Блок не мечется.Александр Блок в начале апреля 1906-го спокойно сдает государственные экзамены в университете, после чего увозит жену отдохнуть в Озерки, где снимает дачу. Это в десяти верстах на север от Петербурга, сейчас Озерки входят в черту города. Разумеется, эпистолярная любовь Белого настигает его жену и там. Но это не мешает Блоку жить и проводить время, как он любит. Он сам точно зафиксировал дату 24 апреля. В этот вечер он пришел на съемную дачу пьяный и довольный. Супруга уточнила:– Саша, ты пьян?– Да, Люба, я пьян.И бросил на стол исписанный листок. Не откажем себе в удовольствии…
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты, право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
Вряд ли Люба подумала: «Кто это такая?» К разным таким она уже привыкла. Возможно, Люба подумала: неужели это, ЭТО он написал в пьяном виде? Не может быть. Скорее, все же написал за ресторанным столиком, а потом на радостях напился. Гениальное стихотворение вскоре вышло в популярном сборнике «Чтец-декламатор», потом еще в нескольких сборниках Блока, символистов и просто коллективных. Вряд ли когда-нибудь до и после стихотворение, не песня, размноженная на звуконосителях, не строчка, растиражированная в цитатах, а именно стихотворение, причем не коротенькое стало бы столь известно в России. Именно после него проститутки на Невском проспекте поголовно принялись носить черные страусовые перья и темные вуали и представляться Незнакомками. К известной картине Ивана Крамского «Неизвестная», висевшей в Третьяковской галерее, навеки прилипло название «Незнакомка», и зрители стали считать, что это та самая, блоковская, хотя картина написана в 1883 году. Даже самые себялюбивые символисты вроде Брюсова или Гиппиус единодушно признали Александра Блока первым поэтом России. А следом и поэты других направлений, литературные критики.Но главное в нашей истории, что это признала Люба. На одной чаше весов перед ней лежала потенциальная судьба и жизнь, а на другой – существующая. С Андреем Белым – поклонение ее женской сущности, безумная любовь, секс, возможно, дети, философская болтовня, поэзия. С Александром Блоком – любовь неземная, табу на секс, пьянство и болезни мужа и гениальная поэзия. Она не сразу это поняла, но интуитивно именно тогда, весной 1906 года сделала окончательный выбор в пользу Блока.В августе того же года, к третьей годовщине свадьбы формулу их любви вывел сам Блок в стихотворении «Ангел-хранитель».
Люблю тебя, ангел-хранитель, во мгле,
Во мгле, что со мною всегда на земле…
За то, что нам долгая жизнь суждена,
И даже за то, что мы – муж и жена!
За цепи мои и заклятья твои.
За то, что над нами проклятье семьи…
Если Любовь хотя бы встала на путь понимания того, что ей нужно, то Белый продолжил свою борьбу за ее сердце. Сильно влюбленный человек, даже самый умный, глупеет, это медицинский факт. Число страниц в его письмах иногда достигает сотни! Он пишет Блоку, где, угрожая самоубийством и даже убийством, убеждает его разойтись с женой. Он пишет его матери Александре Андреевне, где убеждает ее повлиять на невестку – чего она мужа не хочет бросить. Не пишет разве что Дмитрию Ивановичу Менделееву, чтобы тот сказал веское отцовское слово. Менделеев уже тяжело болен. Адресаты под этой бомбардировкой ссорятся между собой, хотя убеждение, что Белый совсем рехнулся, только крепнет. Но у Белого есть союзники, которые его сумасшедшим не считают. Главный союзник даже посылает Блокам своего агента под благовидным предлогом. Родная сестра Зинаиды Гиппиус художница Татьяна (Тата) в начале 1906-го довольно часто посещала квартиру в Гренадерских казармах, чтобы медленно (но хорошо) писать портрет поэта. И оставаясь иногда с Любой наедине, агитировала ее за тройственную семью. Весной в свой очередной приезд в Петербург Белый знакомит наконец Любу с четой Мережковских. Он всерьез был уверен, что пример сожительства Мережковских с Философовым окажет на Александра и Любовь положительное влияние.Летом 1906 года супруги срываются из Шахматова в Москву, чтобы объясниться раз и навсегда. Как обычно, это превращается в «еще много-много раз». Просто маменька Александра Андреевна испугала их тем, что Белый грозился застрелиться. Троица встретилась в ресторане «Прага». Через пять минут Белый с проклятиями и в истерике убежал. Оставалось предпоследнее и последнее, что еще не испробовал Белый. Вначале в подмосковном имении Сергея Соловьева в Дедове он решил красиво умереть от голода. Объявил, что перестает употреблять пищу и… вскоре попался ночью за холодным борщом, как Вассисуалий Лоханкин. А потом послал своего поклонника поэта Эллиса (Льва Кобылинского) в Шахматово, чтобы вызвать Блока на дуэль. Обитатели Шахматова сочли вызов глупой шуткой, и Эллис не смог убедить всех в серьезности ситуации.В конце августа Александр и Любовь совершают важный для себя поступок, на который маменькин сынок Саша долго не мог решиться, – съезжают от мамы с отчимом и снимают собственную квартиру на Лахтинской улице. Оттуда вскоре перебираются в апартаменты попросторнее на Галерной. Теперь, врываясь и туда, Белый хотя бы не дает повода Александре Андреевне принимать сердечные капли. Но Любовь Дмитриевна все более холодна в общении с влюбленным, Блок иногда просто отказывается разговаривать с ним. И все заканчивается более-менее разумным решением, устроившим на время всех. Андрей Белый уехал за границу и пообещал целый год не видеться с Любочкой и не писать ей.
