Сенатор Нумерий сидел за столиком на террасе своей виллы возле Рима и размышлял о делах насущных. Ему уже надоели свои собственные попытки стать праведником. Церковники с удовольствием брали у него деньги на строительство христианских храмов, но на этом всё и ограничивалось. Никакого тебе уважения и почитания! Нумерий налил себе немного вина и отпив пару глотков, опять задумался. На открытие триумфальной арки в свою честь Константин так и не приехал. Его письмо было зачитано в Сенате, но сенаторы с усмешкой ему намекнули, это видимо из-за того, что в своей жадности Нумерий просто разобрал арку Трояна и построил арку Константина. А собственно, какого почитания он хотел? Такого же, как император Константин? А почему нет? Ведь он тоже достроил базилику Максенция и назвал её в свою честь! Нумерий съел несколько виноградин, да, его задевал тот факт, что ему никак не удаётся попасть в ближнее окружение императора! Видимо его приближённые, да и сам император помнили, что это именно он дал денег ныне покойному Максенцию для организации мятежа. Уж сколько лет уже прошло, а они всё ещё помнят. Нумерий понял, что начал раздражаться, поэтому стал просматривать финансовые отчёты. Мир денег и цифр всегда приводил его в спокойствие.

Ему на глаза попалось письмо от его человека из Испании, в котором он сообщал о появлении большего количества пустующих земельных участков. Все реформы Диоклетиана сумели обеспечить отсутствие гражданских войн в империи, но здесь-то и заключалась основная проблема. Когда торговля свелась к минимуму, а деньги почти исчезли за ненадобностью, когда готы и франки разорили множество поместий, земля упала в цене, а стоимость рабочей силы возросла, предоставленная сама себе, экономическая ситуация привела к появлению множества заброшенных земель. Земля требовала рабочей силы, и поскольку доступная земля манила к себе свободного землевладельца, то неизбежно возникла крупномасштабная миграция, падение цен на землю в других частях империи и общая неопределённость, которая ещё больше ухудшила экономическую ситуацию в империи. Судя по всему правительство Константина до решения этой проблемы ещё не добралось. А у него был один очень хороший знакомый, который обладал достаточной информацией по землевладениям в Испании и не только. Нумерий с улыбкой продолжил просматривать документы. Через некоторое время он отложил в сторону бумаги. За прошедший период Нумерий стал богаче ещё на один миллион солидов. Выпив немного вина, Нумерий велел позвать к себе Авксентия, этот грек был начальником его личной охраны. Он был очень умён и как все греки хитёр, но уже много лет служил ему верой и правдой, правда, за весьма приличные деньги. Мысли Нумерия пришли в порядок, и теперь он знал, что ему нужно было делать. Истратив неприлично большую сумму солидов на пожертвования и не получив должного результата Нумерий решил теперь заняться пороками своих визави. В это время подошёл начальник его охраны.

— Вы вызывали меня? — спросил с поклоном грек.

— Авксентий, я слышал у тебя много своих людей при дворе императора Константина, это так?

— Не так уж и много, но везде есть хорошие люди, — улыбнулся грек.

— Мне надо знать, кто из членов Консистория имеет какие-либо грехи перед нашим императором, — улыбнулся Нумерий.

— Вы говорите о ком-то конкретно или вообще?

— Пока вообще, но возможно позже, я сообщу тебе, кто меня больше всего интересует!

— Для этого потребуются время и деньги, — улыбнулся Авксентий.

— И того, и другого у тебя будет достаточно!

— Хорошо, мой господин, — поклонился грек.

Марциала смотрела на Колояра, который разговаривал с Клавдием Валерием, о сыне императора Константина цезаре Криспе и думала о своём. Лукреция кормила свою дочку Оливию, посадив её на колени. Они вместе с Колояром были в гостях у своих друзей. Вместе, да именно вместе, очень хорошее слово вместе. Прошло почти три года, с тех пор когда она впервые увидела Колояра возле кабинета Клавдия и хотя, душой она сразу поняла, что это её мужчина, судьбе потребовалось время! Но теперь это уже позади, они вместе. Она, дочь римского сенатора Юлия Лентула была женой сенатора Публия Квинта. Марциала вышла замуж по настоянию отца, получив хорошее образование и воспитание, она легко адаптировалась к жизни светского общества в Риме. Где-то в самом начале она даже испытывала чувства к своему мужу, но реальность оказалась совсем далека от того чего она хотела в этой жизни. Муж вёл разгульный образ жизни римского патриция. Постоянно пропадал на дружеских вечеринках, где были вино и женщины. Именно поэтому Марциала не позволила себе иметь ребёнка. Возможно она, где-то там, в глубине своей души уже решила, что не будет жить с этим мужчиной. Единственное, что её держало в браке, это слово отца, которое он ещё в молодости дал отцу её мужа. Однако вскоре стало известно, что её муж не гнушается связями с мужчинами и это стало неприемлемым и для её отца. Бракоразводным процессом занимался Клавдий Валерий, именно тогда Марциала впервые увидала Колояра. Именно тогда её сердце вздрогнуло и стало биться только для этого мужчины, и вот теперь, через три года они были вместе. Лукреция накормила свою дочь и, отпустив её поиграться с куклами, посмотрела на свою подругу Марциалу. Та смотрела на своего Колояра, как на Бога. Лукреция положила свою руку на руку подруги. Марциала смутилась, покраснела и опустила глаза.

Колояр, рассказывая Клавдию о восторгах цезаря Криспа, который присутствовал на коронации Скоры, иногда поглядывая на Марциалу. Он видел в глазах этой женщины любовь. Любовь, странное это чувство, любовь. Это чувство ведёт нас по жизни, как бы оно не проявлялось. Вначале, неразделённая любовь к Скоре подвигла его дать своё согласие возглавить личную охрану императора Константина, чтобы уехать подальше от счастья его друга Марка Флавия. В результате он стал ближайшим сподвижником Константина, а тем временем Марк из-за любви к Скоре отказался от высокой должности в Римской империи. Прошло много времени, в котором он страдал из-за того, что никогда не сможет быть вместе со своей любовью, но Бог смилостивился и послал ему Марциалу, причём она начала ему сниться гораздо раньше, чем он её встретил. И вот теперь они вместе, это была любовь, это было их с Марциалой счастье!

Лукреция уложила дочку спать и сидела рядом с кроваткой. Малышка смешно посапывала, отвернувшись к стенке. Колояр с Марциалой уже ушли, муж задержался в кабинете. Господи, как она была рада за свою подругу! Ведь ей пришлось самой пережить нечто подобное. Гней Аллий, её первый муж, тоже не чурался связями с мужчинами и она так же, как и Марциала, не хотела иметь от него детей. Но потом всё сложилось, как нельзя лучше. Эта короткая, но такая трепетная связь с центурионом Марком Флавием, в результате которой родился её сын Аврелий! Затем пришло настоящее женское счастье с Клавдием Валерием. Да, она была женой высокопоставленного чиновника Римской империи, но не в этом было её женское и человеческое счастье. Всё что касалось быта, то они с мужем по-прежнему жили весьма скромно, как впрочем, и все члены Консистория. Лукреция улыбнулась. В последнее время муж очень много работал, но как это часто бывает, любовь других вдохновляет и нас. Нет, сегодня ей не хотелось быть скромной. Лукреция поправила одеяло дочери, и осторожно поцеловав её, встала. Потянувшись, она подошла к большому зеркалу и сбросив с себя всю одежду. Лукреция покрутилась возле зеркала и оставшись довольной своим стройным телом, надела прозрачную тунику и набросив сверху накидку, пошла к мужу…

Клавдий гладил по волосам жену, которая уже посапывала у него на груди. Она была сегодня ненасытна, как тигрица. Господи, как же ему повезло в этой жизни! Клавдий улыбнулся. Вообще-то у него в жизни всё складывается весьма успешно, даже последние события в далёкой стране его друга Марка Флавия принесли благую весть. Теперь он сможет, на законном основании отправить в королевство Свевию, для работы в посольстве, своего сына Аврелия, после того, как тот пройдёт службу в императорской гвардии, где он наконец-то сможет познакомиться со своим отцом…

Император Константин писал боевые распоряжения своим маневренным силам. Иногда он подходил к карте для уточнения деталей. Получив исчерпывающую информацию о состоянии и положении сил Лициния, он уже принял решение о проведении военной компании против своего визави. Формальным поводом для начала военных действий могло бы стать пересечение силами Константина во время войны с готами линии разграничения территорий двух императоров, но Лициний оставил это нарушение без должного внимания. Теперь Константин сам искал войны с тем, кто нарушил все условия Медиоланского эдикта и возобновил масштабные гонения на христиан. Отправив распоряжения своим войскам, Константин стал писать письмо сыну, который сейчас нежился с молодой женой в Тревире. Ему надлежало следовать в Грецию и там собрать флот необходимый для блокады Босфора. Написав письмо, Константин стал вспоминать их последнюю встречу. Крисп приехал вместе со своей избранницей, красивой темноволосой девушкой. Её звали Елена, было видно, что они любят друг друга, поэтому он, как отец, разрешил этот брак и молодые, в присутствии всех членов семьи, обвенчались в церкви Медиолана. Свадьбу отпраздновали скромно без лишней помпезности. Крисп весь светился от счастья и не отходил от молодой жены, поэтому поговорить с сыном ему удалось лишь мельком, но Константина несколько смутил тот восторг, который он высказывал по поводу государственного устройства нового королевства Свевии, приводя его в пример даже Римской империи. Его размышления прервал приход матери. Константин поднялся ей навстречу.

— Здравствуй сын, — поздоровалась Елена, целуя его.

— Здравствуй мама, присаживайся!

— Я зашла проведать тебя, ты как всегда весь в делах.

— Вот, готовлю подарки для Лициния, — усмехнулся Константин.

— Когда ты намерен начать войну с этим богоотступником?

— В ближайшее время!

Елена посмотрела на сына и спросила:

— А можно вопрос?

— Спрашивай, мама, у меня нет от тебя тайн.

— Константин, вот если бы Лициний не возобновил гонения на христиан, то тогда ты не начал бы эту войну?

Константин на несколько мгновений задумался и затем с уверенностью ответил:

— Мама, я отношусь к жизни, как к объективной жесткой реальности и у меня нет времени и желания размышлять о том, что было бы, если бы, да кабы!

— Понятно, — вздохнула Елена, — ты возьмёшь Криспа на эту войну?

— Да, пусть привыкает воевать против своих родственников, — усмехнулся Константин.

— Что-то мне не нравится, как ты это сказал!

— Знаешь, я тут с ним немного пообщался, и мне кажется, что Крисп видит этот мир в каком-то розовом цвете.

— Мальчик влюблён, счастлив, вот и весь мир у него такой, вспомни себя в его годы!

— Ну, моя жизнь совсем по-другому складывалась, я лишь в тридцать четыре стал императором, и далее мне этот титул пришлось отстаивать в жёсткой политической и не только борьбе!

— Ты завидуешь его молодости?

— Нет, я лишь опасаюсь за его способность трезво смотреть на мир в вопросах государственного управления! — ответил Константин после недолгого раздумья.

В начале года Константин направился в Фессалоники, где к этому времени собралось сто двадцать тысяч его ветеранов. Легионы Константина были собраны со всех провинций, войны укрепили их дисциплину, прежние победы внушали им бодрость, и в их среде было немало таких ветеранов, которые после семнадцати славных кампаний под начальством одного и того же вождя готовились в последний раз проявить своё мужество, чтобы этим заслужить право на почётную отставку. Из полученных разведданных Константин было известно, что Лициний будет действовать от обороны. Его войска состояли из ста пятидесяти тысяч пехоты и пятнадцати тысяч конников. Лициний ожидал приближения своего соперника в устроенном близ Адрианополя лагере, который он укрепил с напряжённым старанием, ясно свидетельствовавшим о его опасениях насчёт исхода борьбы. Константин вёл свою армию из Фессалоник в эту часть Фракии, пока не был остановлен широкой и быстрой рекой Гебр. Император увидел, что многочисленная армия Лициния расположилась на крутом скате горы от реки и до самого города Адрианополя. Несколько дней прошли в мелких стычках, происходивших на значительном расстоянии от обеих армий, но неустрашимость Константина, наконец, устранила препятствия, мешавшие переходу через реку и нападению на неприятельскую армию. Пять тысяч лучников переправились через реку, и зашли во фланг войскам Лициния. Одновременно с этим его легионеры начали строить мост через Гебр. Сам Константин, принимавший самое активное участие в стычках, получил лёгкое ранение в бедро.

Лициний, сбитый с толку такой активность войск противника и боясь окружения, принял решение покинуть свои выгодные позиции, чтобы сразиться на равнине. Его войска отступили к лагерю у Адрианополя. Битва началась, когда Солнце уже пересекло зенит. Несмотря на ранение, Константин лично возглавил атаку своих ветеранов. Воины, вдохновлённые его примером, последовали за своим командующим и, неся над головами лабарумы с именем Христа, были неудержимы. Беспорядочная масса набранных Лицинием молодых рекрутов была без большого труда разбита опытными ветеранами. На поле перед Адрианополем осталось лежать более тридцати тысяч воинов Лициния. Укреплённый лагерь Лициния был взят приступом вечером того дня, когда происходила битва, несколько тысяч воинов покинула своего беспомощного командующего. Большая часть беглецов, укрывшихся в горах, сдалась на следующий день Константину, а его соперник, уже не имевший возможности продолжать сражение, заперся в стенах Византия. Император Константин, желая сохранить жизни преданных ему ветеранов не пошёл на штурм, он начал осаду крепости Византий. Вокруг стен крепости был построен высокий вал, на нём установлены метательные машины, которые и день и ночь забрасывали защитников крепости камнями и подожжёнными большими стрелами.

Константин сидел в палатке командующего, изучая последние разведданные. Из них следовало, что флот Лициния состоял из трёхсот пятидесяти трёх весельных галер. Это было для него неожиданно. С таким флотом Лициний мог бесконечно долго обороняться в крепости Византий. А вот его войскам пришлось бы худо без подвоза продовольствия. Планируя военную компанию против Лициния, Константин прекрасно понимал, что для полной победы над ним ему потребуется флот, хотя бы для того, чтобы переправить через Босфор свои войска в Азию, ведь война с взятием Византия не закончилась бы. Но теперь ситуация несколько поменялась. Наличие военного флота в сражении за Византий было ключом к победе. Именно поэтому он отправил и Криспа в Грецию. С тех пор как Италия перестала быть местопребыванием императоров, верфи в Мизене и Равенне стали приходить в упадок, а так как мореплавание и знание морского дела поддерживались в империи не столько войнами, сколько торговлей, то весьма естественно, что они процветали преимущественно в промышленных провинциях Египта и Азии. Можно было только удивляться тому, что Лициний не воспользовался превосходством своих морских сил для того, чтобы перенести войну в самый центр его владений. Отложив в сторону бумаги, Константин вышел из палатки. Воины суетились возле метательных машин, с определённой периодичностью, обстреливая Византий. По подсчётам императора Крисп с флотом должен был появиться только через неделю и в любом случае у него будет гораздо меньше кораблей, чем у Лициния. Император подозвал к себе одного из своих легатов и приказал начать разрушение стен крепости с помощью таранов.

Вернувшись в палатку, Константин стал читать письмо из Рима от епископа Сильвестра. Он сообщал, что в Египте александрийский пресвитер Арий выступил против утвердившегося учения о том, что Христос равен Богу-Отцу. Он утверждал, что Христос не «единосущен», а «подобносущен» Богу-Отцу, что он существовал не извечно и является не Богом, а посредником между Богом и людьми. В возникшем остром религиозном споре главным противником Ария и сторонником ортодоксальной христианской идеи был александрийский священник Афанасий. Арианство уже получило распространение в империи, так как фактически было попыткой компромисса между христианской и античной идеологией сторонников Платона с их учением о промежуточном существе, осуществляющем связь между Богом и людьми. Это была одна из попыток осмыслить христианство с точки зрения образованного античного язычника. Константин задумался. Поддержав христианскую церковь, он был противником любых раздоров в её среде, потому что полемика на его взгляд, ослабляла церковную организацию. Слабо разбираясь в церковном учении из-за нехватки времени, он решил отстаивать традиционную точку зрения о полном равенстве Христа и Бога-Отца.

Немного подумав, Константин написал ответ епископу, где осудил арианство и предложил собрать всех епископов на собор с его участием, о месте и времени проведении которого, можно будет договориться после окончания войны с безбожником Лицинием. Отправив письмо, Константин стал молиться у себя в палатке. Во время молитвы к нему зашёл один из его офицеров и сообщил, что по рассказам греческих торговцев Крисп со своим флотом будет под стенами Византия через три-четыре дня. Константин перекрестился и со словами: «Слава Богу!» встал и снова подошёл к своему столу.

Тиберий Гай Луциус пребывал в мрачном настроении. Он сидел в своём кабинете в Медиолане, размышляя о своей жизни. Он добился, всего чего хотел. Его должность при дворе императора Константина теперь называлась — министр общественных финансов. Он имел под своим началом одиннадцать департаментов и этим мог вполне соперничать с госсекретарём Колояром. Он полностью контролировал систему установления и сбора налогов. Насколько была значима эта служба, можно судить по тому факту, что из двадцати девяти главных помощников, разбросанных по всем провинциям, восемнадцать являлись комитами. Поскольку большинство шахт и рудников империи перешли в руки государства, казначей начальствовал также и над ними. Естественно, монетный двор также находился под его контролем. Он отвечал за сбор торговых пошлин на границах империи, что позволяло ему следить за внешней торговлей государства в целом. «Да, вот именно налоги и торговля!», — негромко произнёс Тиберий, обращаясь к самому себе, и стал писать письмо. Несколько он прерывался, мучительно раздумывал, ходил по кабинету, затем садился и продолжал писать. Наконец написав письмо, Тиберий вызвал посыльного и приказал ему доставить письмо завтра утром госсекретарю Колояру, сам же, тот час уехал в Рим по служебным делам.

На следующее утро Колояр получил письмо от министра общественных финансов, переспросив у секретаря о месте его нахождения. Получив подтверждение о том, что министр убыл в Рим накануне, Колояр вместе с письмом отправился к квестору священного дворца Клавдию Валерию.

— Здравствуй Клавдий, — поприветствовал друга Колояр, войдя в его кабинет, — Ты не сильно занят?

— Здравствуй, проходи, — улыбнулся квестор.

— Почитай это письмо, думаю, что тебя оно должно заинтересовать.

— Хорошо, присаживайся, — улыбнулся Клавдий, — как там Марциала?

— Спасибо, всё хорошо, я пока посмотрю твою библиотеку.

Через некоторое время Клавдий, отложив в сторону прочитанное письмо, задумчиво произнёс:

— Предложение дельное, но почему он адресовал его тебе, а не мне?

— Вот и я о том же, причём сам ещё вчера уехал в Рим, — произнёс Колояр, присаживаясь к столу Клавдия.

— Странно, перепутать адресата он не мог, — размышлял Клавдий, — значит, сделал это осознанно, тогда зачем?

— Если он это сделал специально, то что-то этим хотел сказать, но что?

— Слушай, — оживился Клавдий, — Тиберий прекрасно знает, что твои агенты могут проследить за кем угодно, ведь не зря он уехал именно в Рим!

— Да, но Константин запретил какую-либо слежку за всеми членами императорской семьи и Консистория! — негромко произнёс Колояр.

— Я не знал об этом.

— Это устное указание Константина и оно не должно стать известно кому-то ещё!

— Я понял тебя Колояр, — улыбнулся Клавдий, — что ты намерен делать, ведь письмо адресовано тебе?

— Оставлю пока у себя, а при встрече попрошу у Тиберия разъяснений, — улыбнулся Колояр.

— Хорошо, закон, о котором пишет Тиберий, требует детальной проработки, а без Константина это невозможно!

— Сейчас он осаждает Византий и ожидает подхода флота Криспа.

— Да, сейчас ему не до этого, — улыбнулся Клавдий.

— Ладно, пойду я, — произнёс Колояр, направляясь к двери, — и всё-таки странно всё это!

Константин, ставя задачу, показывал Криспу на карте места расположения флота Лициния. К удивлению императора его сын отлично разбирался в сложившейся обстановке и тогда он спросил:

— Крисп, флот Лициния имеет почти в два раза больше кораблей, да и сами корабли гораздо мощнее твоих, и этот флот не позволит нам одержать победу над осаждённым Византием, что намерен делать?

— У Лициния триста пятьдесят тяжёлых трирем, у меня двести лёгких либурн, в сражении в открытом море я бы потерпел поражение, но в проливной зоне возле берега лёгкие маневренные либурны имеют свои преимущества, поэтому я считаю, что силы равны. Отец, дай мне три тысячи своих храбрых ветеранов, и я нейтрализую флот Лициния!

— Как же ты всё-таки намерен разгромить флот Лициния?

— Я не сказал разгромить, я имел в виду, затруднить поставки продовольствия в Византий, — улыбнулся Крисп.

— У тебя есть какой-то план?

— Ты знаешь отец, если бы я не стал цезарем, я бы обязательно стал мореходом, — ответил, улыбаясь Крисп.

— Почему?

— Море, это простор, это свобода, в которую влечёт тебя только ветер!

— Ладно, Крисп, всё это лирика, пошли, посмотрим на крепость, — усмехнулся император.

Они вышли из палатки и поднялись на вал. Их взору предстала вся картина осады Византия. Стены крепости были достаточно высоки и видимо, предусмотрительно усилены её защитниками. Вокруг всей крепости, для исключения вылазок её защитников воинами Константина был возведён высокий вал с башнями. Перед крепостными стенами было видно несколько так называемых черепах Гегетора — боевых таранов на колёсах, с помощью которых и разрушались эти стены. Воины, работавшие на этих таранах, были прикрыты черепицей из обитых железом листов и мешками с мокрыми водорослями. Они подвозили тридцатиметровый таран к стене и начинали с его помощью методически разрушать её, затем черепаха отъезжала и после лёгкого ремонта опять направлялась к крепостной стене. С помощью таких черепах осаждавшие разрушали крепостные стены быстрее, чем защитники успевали их восстанавливать, ведь они работали под постоянным огнём нападавших, который вёлся с самих черепах и с башен на валу. И хотя воины Константина действовали весьма умело и уже разрушили часть стен Византия, было понятно, что осада может продлиться ещё очень долго, если не обескровить её защитников, перерезав им снабжение продовольствием и свежими силами. Неожиданно Крисп восторженно сказал:

— Отец, смотри какие здесь красивые места.

Справа, даже под зимним солнцем синело Мраморное море, напротив зеленели берега Азии, слева из залива Золотой Рог в пролив Босфор сновали торговые суда.

— Да, действительно красиво, — улыбнулся Константин.

— Вот бы здесь, такой же город, как Анимамис построить!

— Я тоже об этом подумал, — ответил Константин, внимательно посмотрев на сына.

Через несколько дней, Крисп со своим флотом ввязался в сражение с флотом противника. Сражение продолжалось весь день, к вечеру оба флота, понёсшие значительные потери, удалились в свои гавани, один к берегам Европы, другой к берегам Азии. На другой день, поднявшийся около полудня сильный ветер, понёс корабли Криспа на неприятеля. Молодой цезарь сумел воспользоваться этим случайным преимуществом так, как будто ждал его, с большим искусством и неустрашимостью. Его лёгкие либурны, ловко маневрируя, таранили вражеские триремы, а отважные ветераны брали эти корабли на абордаж. В результате, к вечеру того же дня была одержана полная победа. Сто тридцать кораблей противника были уничтожены, пять тысяч воинов Лициния были убиты. Командующий флотом Лициния сбежал в Азию. Поздно вечером Крисп прибыл в палатку отца. Константин обнял сына и поздравил его с блестящей победой.

— Крисп, я верил в тебя, — улыбаясь, произнёс Константин, усаживая сына за стол, — ты всё же разгромил флот Лициния, как тебе это удалось?

— В этом мне помогли твои ветераны и ветер! — широко улыбнулся Крисп.

— С ветеранами мне понятно, а ветер здесь причём?

— Всё просто, от греческих капитанов я узнал, что в проливе Босфор часто дуют сильные ветра, поэтому когда твои ветераны рассаживались на корабли, я им сказал, что победу в этом сражении они принесут только на своих мечах, захватывая корабли противника в абордажном бою. Начав сражение, я увидел, насколько неповоротливы триремы в ветреную погоду и что, основная часть флота Лициния вечером укрылась в одной бухте. Я молил Бога о попутном ветре для нападения на врага, и он меня услышал. Когда задул ветер, я направил все свои корабли именно в эту бухту. Мои либурны пробивали борта трирем, а твои ветераны захватывали их!

— Ты рисковал, а если бы остальной флот пришёл на помощь атакованным тобой кораблям ты оказался бы в ловушке!

— При таком сильном ветре триремы не способны выйти из бухты! — улыбнулся Крисп.

— Давай отпразднуем твою победу ужином, ты ведь голоден? — улыбнулся отец.

— Согласен, если честно, зверски хочу есть!

За ужином два императора обсуждали обустройство единой империи. Крисп высказывал весьма оригинальные идеи и при этом горячо спорил, защищая их. Отец внимательно слушал его, высказывая свои критические замечания. Ужин закончился далеко за полночь.

На следующий день Константин отдал приказ усилить обстрел крепости. Через несколько дней стало известно, что и император Лициний покинул осаждённый Византий, переправившись в одну из ночей в Азию, а так как он, всегда любил делить с каким-нибудь соправителем свои надежды и опасности, он возвёл в звание цезаря одного из самых высших своих сановников — Мартиниана.

Несмотря на несколько поражений, ресурсы, которыми располагал Лициний, были ещё весьма велики. Пока Константин был занят осадой Византии, он собрал в Вифинии новую армию в шестьдесят тысяч человек. Императору Константину стало известно об этом и тогда, большая часть его победоносной армии была перевезена через Босфор на либурнах Криспа. Вскоре после высадки их на берег войска построились для решительного сражения на высотах близ Хризополя. Впереди войск Константина был его сын Крисп. Ветераны воодушевлённые всеми предыдущими победами двух своих императоров, подняв над головами лабарумы, ринулись в бой. Лициний увещевал своих воинов не смотреть на эти знаки Христа, и хотя, новая восточная армия Лициния сражалась с неожиданным мужеством, всё было тщетно. Его армия была плохо обучена, и руководили ею плохие военачальники. Войска Константина штурмом взяли высоты у Хризополя, и на поле сражения навсегда остались лежать двадцать пять тысяч воинов Лициния, сам же поверженный император укрылся в Никомедии. На следующий день после сражения Крисп с разрешения отца убыл в Тревир к своей молодой жене и новорождённому сыну.

Константин писал письмо матери в своей палатке, в лагере под Хризополем, когда ему сообщили о прибытии его сводной сестры Констанции. Император встал из-за стола и обнял сестру.

— Константин, я к тебе по делу, — произнесла Констанция, глядя в глаза своему брату.

— Я догадываюсь, о чём ты хочешь меня просить, — улыбнулся Константин.

— У нас сын, я прошу тебя сохранить ему жизнь!

— В отличие от твоего мужа мы оба верим во Христа, поэтому, несмотря на все страшные преступления, которые он совершил, я дарую ему жизнь!

— Я благодарю тебя за твоё великодушие! — с этими словами Констанция бросилась на шею брату.

Выдержав небольшую паузу, Константин спросил:

— А где сейчас твой муж?

— Он ожидает твоего решения у ворот лагеря.

— Тогда зови его сюда.

— Хорошо я быстро, — улыбнулась Констанция и вышла из палатки.

Константин вернулся к письму. В нём он писал матери, что она уже может ехать в Иерусалим, но только в сопровождении Колояра. Закончив писать письмо, Константин тот час отправил его в Медиолан. В это время в палатку вошёл Лициний в сопровождении своей жены. Он молча снял свою пурпурную мантию и положил её к ногам победителя, затем став на колено попросил о пощаде. Константин поднял его и произнёс:

— Я выражаю тебе своё соболезнование, но ты уже успел назначить себе цезаря!

— Мартиниан мёртв, мой господин! — произнёс Лициний, глядя в глаза Константину.

— Хорошо, тебе будет назначена достойная пенсия, но завтра ты вместе с женой и сыном отправишься в Фессалоники, где и будешь проживать постоянно, — величественно сказал Константин, и упреждая возможный вопрос, добавил, — в Никомедии, ты слишком много принёс горя христианам!

— Мы благодарим тебя Константин за твоё милосердие, — вступила в разговор Констанция.

— В таком случае приглашаю вас отобедать вместе со мной, — улыбнулся Константин.

Сразу после отъезда четы низвергнутого императора Константин уехал в Никомедию. Перед его отъездом жители Хризополя устроили торжества по поводу восшествия на престол Восточной Римской империи нового благочестивого императора. Константин весьма спокойно отнёсся к проявлениям этой любви народа. По приезду в Никомедию Константин развил бурную деятельность по восстановлению в правах христиан. Были открыты двери тюрем на всем востоке империи и освобождены все, кто страдал за веру во Христа. Константин возвращал из изгнания всех ссыльных христиан, освобождал проданных в рабство, отдавал им конфискованную собственность и восстанавливал в должности офицеров-христиан. Было объявлено, что собственность мучеников должна перейти по наследству их ближайшим родственникам или при их отсутствии — церкви, за дело которой они погибли. Все имущество, конфискованное Лицинием, незамедлительно возвратили его владельцам. О том, что досталось частным лицам, следовало немедленно сообщить правительству, однако временных владельцев не обязывали отчитываться о полученных с него доходах, таким образом, Константин проявил добрую волю по отношению, как к язычникам, так и к христианам. Христиане не только дождались отмены гонений, но и получили возможность участвовать в управлении империей. Многих представителей новой веры Константин поставил на чиновничьи должности, которые не слишком совмещались с их религией. Тогда он отменил официальные жертвоприношения, чтобы магистраты-христиане не оказывались в неловкой ситуации. Иногда вечерами Константин прогуливался по террасам императорского дворца, вспоминая свою молодость, ведь именно отсюда он, двадцать лет назад, сбежал к отцу в Британию, чтобы стать цезарем и далеко не все его воспоминания были горестными. Именно здесь в Никомедии появился на свет его сын Крисп и тогда, что-то очень тёплое начинало трепетать в его душе. Иногда император останавливался и подолгу смотрел на море, звёзды и Луну. Он размышлял о том, что за двадцать лет ему удалось вновь объединить империю, которую тридцать семь лет назад, видимо из лучших побуждений, раздробил его учитель Диоклетиан. Единая Римская империя — была целью всех его устремлений, но для чего. Видимо, он от рождения был пропитан духом величия Рима. Великой империя может стать, только под управлением одного императора, но сейчас этого уже было недостаточно. Константин прекрасно понимал, что его успех стал возможен только потому, что он, римский император, поддержал христианство, в котором сейчас назревает очередной раскол.

Через месяц в Никомедию приехала его мать Елена в сопровождении небольшого количества паломников под личной охраной Колояра. Мать поздравила сына с успешным завершение войны и воссоединением империи под знаменем Христа и сообщила, что она убывает в Палестину уже на следующее утро. Константин поспешил сообщить матери, что своим указом присваивает ей титул августы Римской империи, тем самым, он даёт ей весьма широкие полномочия для поиска фактов подтверждающих существования Христа. На рассвете Константин проводил её вместе с сопровождением в Палестину. Перед их отправкой у него состоялся короткий разговор с magister officiorum Колояром, в котором они обговорили способы охраны августы Елены и её паломников. Колояр сообщил императору о странном письме министра общественных финансов, но тогда император не обратил на это должного внимания. Однако он заметил весьма тёплые отношения между Колояром и одной из паломниц по имени Марциала. На вопрос Константина, Колояр смущённо ответил, что они вместе. Так же Константин попросил Колояра приглядывать за Лицинием в Фессалониках.

Клавдий Валерий работал с документами, когда к нему вошёл Тиберий Гай Луциус. Поздоровавшись, Тиберий сел возле стола и ничего не говоря барабанил пальцами по столу. Клавдий внимательно посмотрел на коллегу, тот был мрачен.

— Колояр сообщил тебе о моём письме, — наконец спросил Тиберий.

— Ты имеешь в виду, своё предложение по закону об однополых связях?

— Да, я отправил его по ошибке ему, это письмо предназначалось тебе.

— Мы так и поняли, — произнёс Клавдий, глядя в глаза своему собеседнику.

Тиберий, отведя свой взгляд спросил:

— Ну и что с моим предложением?

— Колояр сообщил о твоём письме императору, но он видимо, считает, что сейчас есть более важные дела, — улыбнулся Клавдий.

Тиберий, не ответив на улыбку начал опять стучать пальцами по столу, затем опять спросил:

— Ты не знаешь, Колояр установил за мной слежку?

— Мне об этом ничего не известно, — ответил уже без улыбки Клавдий. Он хотел ещё о чём-то спросить Тиберия, но секретарь принёс целый ворох писем и со словами: «Почта, Ваше сиятельство!», положил его на стол Клавдия и вышел.

— Ладно, пойду, у меня тоже дел много, — сказал Тиберий и быстро вышел из кабинета.

Клавдий успел только кивнуть вслед уходящему министру общественных финансов. Затем он стал разбирать почту. Ему почти сразу попалось письмо от его сына Аврелия, который теперь работал в посольстве королевства Свевия. Всё письмо сына было сплошным восторгом. Аврелий восхищался королевой свевов Скорой, её мужем Марком Флавием, которые приняли его очень тепло. Марк не стал настаивать, чтобы он называл его своим отцом, а королева, как оказалось сама пекла очень вкусные пироги, дивное лакомство неизвестное римлянам. Сами они всей семьёй жили в простом доме, хотя рядом был построен великолепный дворец, в котором в основном жили и учились дети со всего королевства. Далее Аврелий писал, что ещё больше восхитился, когда познакомился с жизнью всего королевства во время поездки в Тревир к цезарю Криспу. Внешне Свевия ничем не отличалась от любой другой римской провинции, те же дороги, те же возделанные поля, те же небольшие посёлки с каменными домами и небольшими церквушками. Но больше всего Аврелий удивлялся добродушию жителей. Он нигде не видел нищих или пьяных людей. Все были при деле и все улыбались, разговаривая с незнакомцем. Только в одежде свевы немного отличались от римлян, видимо они больше следовали своим национальным традициям. Цезарь Крисп тоже был в восторге от Свевии и мечтал многое взять в качестве примера для государственного и особенно провинциального устройства Римской империи, когда сам станет августом.

Клавдий, дочитав письмо, усмехнулся — мальчишки! Однако, он остался доволен, что всё так легко прошло. Марк Флавий сдержал своё слово, и не стал претендовать на роль отца, для его сына Аврелия. Вообще Марк удивительный человек, от него для всех окружающих всегда исходил какой-то тёплый свет. Он всегда жил для других, и тем ни менее, очень много добился в своей жизни!

Константин прогуливался по террасе императорского дворца в Никомедии, отдыхая под весенним солнцем от многочасового чтения различных документов и писем. Их в большом количестве присылал Клавдий Валерий и так же епископ Сильвестр. Константин получил письмо от своей сводной сестры Констанции, в котором она писала, что он слишком быстро принял решения о казни её мужа Лициния, не дав возможности обвиняемому попытаться объяснить свои действия. На что император ей ответил ей письмом, что она вместе с сыном будет, как и прежде находиться на государственном содержании.

Конечно, Константин не поверил в раскаяние Лициния и оказался прав. Через некоторое время агенты Колояра вскрыли переписку Лициния с вождями готов, в которой помилованный император пытался организовать новый заговор против Константина. Все заговорщики были казнены. Сам Лициний был предан забвению, его имя было стёрто во всех документах, а все памятники разрушены.

Константин смотрел на бухту, в которой сновали мелкие судёнышки. На первый взгляд, их движение было хаотичным, но на самом деле, каждое из них двигалось с какой-то целью. Так и в жизни, всё движется, всё вращается по каким-то законам, во всём есть смысл. С недавних пор советником по церковным делам при Константине стал епископ Кордовский Осия, недавно вышедший из испанской темницы, с которым он беседовал на различные теологические и философские темы. Сейчас его не было, он уехал в Александрию по церковным делам. Этот спор внутри церкви не затихал, а только разгорался с новой силой, потому что в его орбиту включалось всё большее количество священнослужителей. Арий, александрийский пресвитер, не был ни автором, ни основным носителем взглядов, им высказанных. Он всего лишь выражал широко распространённое мнение; вероятно, он просто придал ему более удачную форму. Он не представлял бы собой никакой опасности, если бы сами епископы не разделяли его точку зрения. Он проповедовал, что Христос, второе лицо в Священной Троице, был создан Отцом из ничего, и, хотя этот творческий акт имел место ещё до начала нашего времени, некогда Бог Сын не существовал. Он не только был создан, но и, как все созданное, был подвержен изменениям. За эти убеждения епископ Александрийский и синод африканских епископов лишил Ария сана и отлучил от церкви. Отлучение Ария стало сигналом к началу волнений. Арий направился в Палестину, и оказался среди единомышленников. Большинство епископов, поддержавших Ария не верило своим ушам. Они были оскорблены тем вопиющим фактом, что христианского священника можно отлучить от церкви за вполне разумные, логичные и бесспорные взгляды. Они составили петицию, которую направили в Александрию. Когда епископу Александрийскому указали на его недостойное поведение, он разослал своим коллегам письмо, в котором заявил, что не может понять, как уважающий себя христианский священник может даже слушать столь кощунственные вещи, как это отвратительное учение, явно нашёптанное дьяволом. Именно тогда Константин и направил епископа Кордовского в Александрию. Осия убыл в Александрию с целью примирить обе стороны и спасти христианское братство.

Константин вернулся в свой кабинет и решил перечитать свои записи — короткие извлечения из трудов Платона. Он начал просматривать свои конспекты. Бог, скомпоновав все части всех вещей с тщанием и точностью, насколько позволила природа необходимости, спонтанная и ускользающая, повсюду придал им согласованные пропорции и гармонию. Космос, по Платону, овеществление Бога в материи, превращение физического мира в живой организм. Платон определяет Космос как «живое существо, имеющее ум, душу и тело. Ум это Разум Архитектора, Ноуменальный мир — его создание, его мысли, Космос создан мыслью, оттого и мыслью познаётся. Душа мира — это, с одной стороны, божественный Огонь, Духоматерия, движущее начало Космоса. Она производит два вида движения: внешнее и внутреннее, первое из которых соответствует тождественному, а второе — иному. Внешним, тождественным движением движется сфера неподвижных звёзд, внутренним, иным движением движутся планеты, Луна, Солнце. Из Огня построен Ноуменальный мир, и поскольку он содержит мысли Бога, то Душа, с другой стороны, Космическое Сознание, которое выражается в Слове-Логосе. Константин стал прохаживаться по кабинету размышляя о прочитанном.

Почему Творец создал мир? Какова цель существования Космоса? По мнению Платона, Он произвёл мир для добра и из любви к благу. Скажем, по какой же прихоти Творец вызвал к жизни этот универсум? Он был благостен, а в благом нет зависти никогда и ни в чём. Свободный от порока, восхотел он, чтобы все вещи стали бы похожими на него, насколько это возможно. Если кто-либо из людей благоразумных воспримет это как главный мотив рождения универсума, то воспримет главное. Ведь Бог, желая видеть все вещи благими, и, насколько это возможно, ни единой с изъяном, принял на себя все из видимого, что, лишённое покоя, металось неправильно и беспорядочно, и привёл все это из разобщения к порядку, рассудив, как лучше подобает ему быть. С тех пор не делалось ничего иного, как если только, чтобы вещь была ещё более прекрасной. Рассудив так, он нашёл, что среди вещей видимых, учитывая их интерес, ни одна из них, лишённая понимающего начала, не может быть прекрасней другой, а имей она хоть толику интеллекта, не может же быть совсем без души. И, основываясь на этом рассуждении, вложил он понимание в душу, а душу — в тело, произведя так универсум, чтобы творение его рук было бы прекраснейшим по натуре его и благим настолько, насколько это возможно. Таков второй мотив, надобно сказать, чтоб этот мир был в действительности одушевлённым животным и понимающим, ибо порождён, согласно божественному провидению. Итак, причина возникновения Космоса — Воля Творца, который «пожелал, чтобы все вещи стали, как можно более подобны ему самому».

Внезапно у Константина сложилась простая логическая цепочка. Бог-Творец создал этот мир для добра, из любви к благу, а с помощью чего он это сделал, с помощью Святого Духа. Святой Дух неотделим от Бога — Отца. Христос — Сын Божий сотворён с помощью Святого Духа, значит и Христос так же неотделим от Бога-Отца! Они все — единосущны! Константин улыбнулся этой своей догадке и даже записал её, чтобы не забыть сам ход его размышлений.

Через несколько дней приехал епископ Осия и сообщил Константину весьма тревожную новость. Очевидно, гонения на церковь привели к появлению у епископов некоторой нервозности. Люди, которые с переменным успехом противостояли палачам Максимиана и Галерия, вряд ли струсили бы перед порицаниями противников, чьи теологические воззрения они отвергали. Епископы собрались в Антиохии, чтобы выбрать преемника епископу Филогению. Заодно они обсудили и сформулировали взгляды, разделявшиеся сторонниками епископа Александрийского. Трое из них, отказавшиеся подписать этот документ, были незамедлительно отлучены от церкви с правом апеллировать к грядущему синоду в Анкире. Константин понял, что ему потребуется весь его авторитет, если он хочет сохранить единство церкви и согласие в рядах её патриархов. Посоветовавшись с епископом Кордовским, император предложил патриархам провести грядущий собор в императорском дворце Никеи, недалеко от его резиденции в Никомедии.

Константин у себя в кабинете беседовал с Осией. Император рассказывал о том, как он пришёл к понятию о единосущности Святой Троицы. Читая сложные для восприятия философские труды Платона, он задался целью сформулировать полученные знания, таким образом, чтобы понятие единосущность можно было объяснить любому верующему практически на пальцах. Константин ходил по кабинету и размышлял вслух:

— Бог — Творец, он сотворил небо и землю, всё, что можно увидеть, и чего нельзя. Иисус — его сын, единородный и единосущный, то есть являющийся по своей сути тем же, кем и Бог — Отец!

— Но Иисус жил на земле среди людей! — возразил Осия, принимая на себя роль оппонента, — его родила земная женщина Мария!

Константин улыбнулся, приняв эту форму диалога:

— Разве обычный земной человек способен так любить всех людей, так как любил нас Христос, ведь у каждого где-то в глубинах души живут разные обиды, которые гложут нас! Нет, Иисус любил нас не обычной человеческой любовью, его любовь была всепрощающей, жертвенной, божественной по своей сути…

Осия с восхищение смотрел на Константина, действительно, этот человек был велик, велик во всём, в войне, в государственном управлении и даже в таких сложных вопросах теологии. Он смог так просто размотать этот клубок споров и противоречий и улыбнувшись, Осия произнёс:

— Тогда надо обязательно добавить, что Иисус был всегда, то есть существовал до своего земного воплощения, и будет жить всегда!

— Да, он сошёл с небес ради людей, воплотившись от Святого Духа и Девы Марии, и стал одним из людей!

В это время в кабинет вошёл слуга, который принёс срочное письмо из Медиолана от жены императора. Константин немного виновато улыбнулся и епископ уважительно удалился. В письме Фауста раздражённо писала, что родила ему дочь и трёх сыновей, спасла от заговора организованного собственным отцом. Он, её муж, уже стал императором всей Римской империи, а она до сих пор является лишь благороднейшей дамой, а не императрицей, видимо все римские императоры забывают свои обещания, взойдя на престол!

Константин улыбнулся, наверно Фауста узнала о присвоении титула августы его матери. В общем-то, его жена была права, и он тут; t распорядился написать указ о присвоении Флавии Максиме Фаусте титула августы римской империи. Подписав указ, Константин немедленно отправил его в Медиолан. Затем, выйдя на солнечную террасу, продолжил свои размышления и через некоторое время к нему присоединился епископ Кордовский. Так продолжалось нескольких недель и в результате этих бесед были сформулированы остальные положения нового Символа веры, в частности о земном пути Спасителя в них говорилось: Спаситель сошёл с небес ради людей, воплотившись от Святого Духа и Девы Марии. Стал одним из людей. Распят за нас при Пилате, страдал и погребён. Воскрес на третий день после казни. Взошёл на небеса, теперь сидит одесную (по правую руку) Бога-Отца.

20 мая 325 года от Рождества Христова во дворце города Никеи начал свою работу собор патриархов христианской церкви. Он обещал стать удивительным, поскольку и начался необычно. Все происходило совершенно по-новому. Епископы не шли пешком, не тратили денег и не обдумывали наиболее подходящий маршрут; императорский двор оплатил все расходы, обеспечил им бесплатные билеты на общественный почтовый транспорт и даже направил за духовными лицами и их слугами специальные повозки. У священнослужителей, было в дороге время, чтобы подумать — и не обязательно об Арии. В Никее собрались более трёхсот епископов, вполне вероятно, что многих из них поразило уже одно то, что служители закона не собирались вести их в тюрьму, было удивительно, но они находились в гостях у императора.

Собор начал свою работу с предварительного обсуждения повестки дня, затем начались прения по основному вопросу. Император не присутствовал на этих встречах, поэтому епископы чувствовали себя довольно свободно. Заседания были открыты не только для мирян, но и для философов-нехристиан, которых пригласили внести свой вклад в обсуждение всех вопросов. Третьего июня в Никомедии он отметил годовщину битвы при Адрианополе, после чего направился в Никею. На следующий день предстояла встреча с епископами. Был приготовлен большой зал, по обеим сторонам которого стояли скамьи для участников. За столом на помосте восседали председательствующие, там же была оборудована кафедра для выступающих епископов. Немного в стороне стоял стул и стол с Евангелием на нем. Император Константин, высокий, стройный, величественный, в пурпурной мантии и в тиаре, отделанной жемчугом, вошёл в зал и подошёл к помосту. Стражи не было. Его сопровождали только гражданские лица и христиане-миряне. Этим самым император почтил собравшихся епископов. Очевидно, и сами патриархи были глубоко потрясены величием этого мгновения, ибо Константин даже слегка смутился. Он покраснел, остановился и так и стоял, пока кто-то не предложил ему сесть. После этого он занял своё место.

Константина ответил на приветственную речь одного из епископов, и был в своей речи весьма кратким. Император сказал, что ничего так никогда не желал, как оказаться среди них, и он благодарен Спасителю за то, что его желание осуществилось. Константин упомянул о важности взаимного согласия и добавил, что ему, их верному слуге, невыносима сама мысль о расколе в рядах церкви. По его мнению, это гораздо страшнее войны. Император обратился к патриархам с призывом забыть свои личные обиды, и тут же секретарь достал кипу писем от епископов и Константин бросил их в огонь непрочитанными. Епископы оценили этот жест императора.

После этого собор всерьёз принялся за работу под председательством епископа Антиохийского, император же только наблюдал за происходящим, лишь иногда позволяя себе вмешаться. Константин с интересом смотрел на этих мужественных людей. Среди присутствовавших был епископ-миссионер, проповедовавший среди готов, Спиридион, епископ с Кипра, — весьма достойный человек и первоклассный овцевод, а также Евстафий из Антиохии — недавно освобождённый из заточения на востоке империи. Большинство из собравшихся в своё время сидели в тюрьмах, либо работали на рудниках, либо скрывались. Епископ Новой Кесарии Павел, после пыток не мог двигать руками. Палачи Максимиана ослепили на один глаз двух египетских епископов, одного из них — Пафнутия — подвешивали на дыбе, после чего он навсегда остался калекой. У них была их религия, они верили в пришествие Христа и торжество добра, не стоит удивляться, что большинство из них до последних событий ожидало скорого конца света. Иначе их надежды не могли осуществиться, однако, все они, Пафнутий, Павел и прочие, присутствовали на соборе — живые, гордые собственной значимостью и чувствующие себя под его защитой.

Когда Константин присутствовал на заседаниях, он внимательно слушал выступающих, но ещё более внимательно вглядывался в лица ораторов. А лица у всех выступающих были удивительно вдохновенными. Выступающие епископы весьма жарко отстаивали свои точки зрения, но при этом, по мнению Константина, цеплялись за каждое слово в своих формулировках. Порой это мешало им видеть общую картину проблемы. Для Константина проблема была одна — не допустить раскола церкви!

И вот, наконец, перед собравшимися предстал сам Арий, Константину он не понравился. Вернее не понравилась его самоуверенность и высокомерие. Он всем своим видом показывал, что ни когда, ни при каких обстоятельствах не пойдёт на компромисс и решение синода осталось в силе, Арий остался отлучённым от церкви. Однако, когда на кафедру взошёл Евсевий из Кесарии, тоже одна из жертв антиохийского синода, тот сразу же попытался оправдаться перед всеми присутствующими. Лишённый сана епископ представил собору исповедание веры, использовавшееся в Кесарии. Константин, вмешавшись, заметил, что это исповедание абсолютно ортодоксально. Таким образом, Евсевий был тут же восстановлен в духовном звании.

Следующим этапом следовало выработать Символ веры единый для всех. Поскольку ни одна из сторон не собиралась принимать предложения другой стороны, последней надеждой собора оставался Константин. Осия предоставил собору вариант Символа веры, который он обсуждал с императором в Никомедии, где утверждалось о единосущности Святой Троицы. Этот текст, по-видимому, удовлетворял большинство епископов, и Осия предложил принять его. Теперь, когда это предложение исходило от нейтральной стороны, большинством голосов собор приняло его формулировку. Далее Константин поставил перед собой задачу заручиться поддержкой и одобрением максимально возможного числа собравшихся епископов, стремясь этим сохранить единство церкви. Евсевий из Кесарии был представителем определённого типа епископов. Он отличался философским умом и понимал заботу императора о церковном согласии, поэтому, хоть и скрепя сердцем, согласился поставить свою подпись под документом. Константин оценил способность этого человека идти на компромисс, ради общего дела и впоследствии приблизил его к себе. И вот, 19 июля епископ Гермоген прочёл новый Символ веры, и большинство подписалось под ним. Не подписавшие его епископы Ливийские, Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский, были удалены с собора и вместе с Арием отправлены в ссылку. Собор осудил арианство и утвердил постулат о единосущии Сына Отцу и Его предвечном рождении. Был составлен Символ веры из семи пунктов. Были зафиксированы преимущества епископов четырёх крупнейших митрополий: Римской, Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской (которые позже стали называться — папствами). Собором был перенесён выходной день с субботы на воскресение и установлено исчисление времени ежегодного празднования Пасхи.

Успех Константина в Никее означал не просто победу в богословском споре. Этой победой, церковь обязана, прежде всего, епископам, ведь император не слишком углублялся теологическим аспектом вопроса. Для него было важно сохранить единство в рядах церкви. И он блестяще добился этой цели. Вероятно, разногласия никогда не были преодолены, если бы епископы оказались на соборе предоставленными самим себе, требовалась какая-то внешняя сила, не слишком поглощённая теоретической стороной вопроса, которая могла бы мягко и ненавязчиво ускорить принятие решения. Константин часто задавал себе вопрос: «А что, собственно, давало единство церкви?», и в этом смысле он видел дальше, чем епископы. Единство церкви означало духовную целостность общества. Идя по пути создания новой единой Римской империи, Константин понимал, какой вред может происходить из-за разлада в среде учителей нравственности. Наша материальная культура, наша повседневная жизнь никогда не будут удовлетворять нас, и всегда будут нести в себе определённую угрозу, пока за ними не стоит одно стремление, один идеал. Цели, венца наших трудов, можно достичь, лишь объединив усилия всех, именно по этой причине никогда нельзя забывать о единстве.

После завершения работы собора Константин пригласил епископов в Никомедию, отпраздновать двадцатилетие своего правления. За шикарно накрытыми императорскими столами сидело множество епископов. Константин выступил с приветственным словом:

— Друзья, — громко произнёс император, подняв серебряный кубок с вином, — я не буду утомлять вас долгими речами, но вот, что я хотел бы вам сказать, двадцать лет назад, после кончины моего отца августа Констанция Хлора я взошёл на престол в провинциях Британия и Галлия. Отец завещал мне, не только престол, но и бережное отношение к христианам. Все эти двадцать лет я старался выполнять наказ отца и всячески помогать христианам в их правильной вере. И сегодня рад, что рядом со мной собрались те, кто правильно прославляет эту веру! За вас, православные!

Слова императора были встречены бурными возгласами. Лица патриархов просветлели, на глазах у некоторых появились слёзы. С ответным словом выступил председательствующий на соборе епископ Антиохийский.

— Православные, теперь, после низложения людей нечестивых, лучи солнца не озаряют уже тиранического владычества, все части Римской империи соединились воедино, все народы Востока слились с другой половиной государства, и целое украсилось единовластием, и все начало жить под владычеством монархии. А славный во всяком роде благочестия василевс — победитель, ибо за победы, дарованные ему над всеми врагами и противниками, получил он это титулование, принял Восток и, как было в древности, соединил в себе власть над всей Римской империей. Он первый проповедует всем монархию Бога, и сам царствует над римлянами и держит в узде все живое, направляя его на единственно правильный путь! За здоровье православного императора Флавия Валерия Аврелия Константина!

Раздались одобрительные возгласы и поднялись кубки. Константин пошёл между столами, чтобы приветствовать каждого патриарха. Очевидно, все епископы запомнили навсегда эти удивительные события. Все надеялись обменяться тостами с Константином. Если бы мученики знали что-нибудь о происходящем в мире, оставившем у большинства из них только неприятные воспоминания, они, конечно, решили бы, что погибли не зря. В Никее можно было смущаться противоречиями, но в Никомедии царила истинная гармония. Все посетители банкета получили чудесные подарки, различавшиеся в зависимости от сана и достоинства гостя. Это был великий день!

Состояние эйфории от достигнутых успехов не поглотило Константина. Его сущность не терпела праздности, поэтому буквально на следующий день после того, как разъехались гости, он сел разбирать бумаги. Константин решил, наконец, вплотную заняться реформированием судебной системы Римской империи, о чём собственно они договаривались с квестором Клавдием Валерием. Константин стал просматривать законопроекты, присланные к нему на утверждение и читать квесторские комментарии к ним.

Римская правовая система была искусственно усложнена и не столько в целях детализации самого права, сколько в целях наживы юристов, паразитирующих на незнании правового процесса другими гражданами. Имелась дурная практика оплаты каждого шага со стороны истца в суде, позволяющую обращаться в суд только состоятельным людям. Например, истец должен был платить за правильно составленный иск, что умели делать только юристы, а так же всякий раз за своевременную информацию о времени заседания суда. Константин подписал закон, согласно которому римский судебный процесс отныне становился бесплатным, поскольку судьи получали зарплату от государства, но допускалось пользоваться услугами частных адвокатов. Таким образом, Константин сделал суд доступным несостоятельным людям.

Так же, в судебном процессе имелось много излишних формальностей, превращающих его в несмешной театр. Нарушение любой из этих формальностей, даже самой малой, влекло за собой остановку всего судебного дела, чем заинтересованные стороны вполне могли пользоваться. При этом речь шла не только о различных бумажных формальностях, но и об определённой пантомиме, которую должны были разыгрывать обе стороны судебного процесса. Например: отпущение сына или раба предполагало дать им лёгкий шлепок по щеке; разведённая жена отдавала мужу связку ключей от дома, получивший завещание должен был плясать от радости и много других действий больше похожих на клоунаду. Константин подписал закон, отменяющий все эти ненужные глупости, которые были призваны удостоверить суд в реальной, а не подставной, заинтересованности участников судебного процесса, а в итоге делали его ещё более лицемерным.

Константин отложил в сторону бумаги и вышел на террасу подышать свежим воздухом. Стоя тёплый летний день. Из парка слышался птичий гомон, под ярким солнцем синело море, мир был прекрасен. Он улыбнулся, увидев двух женщин, возможно служанок, шедших по тропинке возле дворца. Константин восхищался красотой женщин, но не более того. Возможно всё дело в воспитании, во всяком случае, у него никогда не возникало желания иметь какие-либо связи на стороне.

Вернувшись в кабинет, Константин стал просматривать серию законов об укреплении института семьи, как фундаментальной опоры государственности. Сейчас это становилось особенно актуально с точки зрения христианства. Дело в том, что понимание ценности семьи в языческом Риме, принципиально отличалось от христианского и уже не вписывалось в развивающуюся систему римского права. В языческих традициях семья — это в первую очередь функциональное звено в выживании и обогащении знатного рода или определённой народности. Исходя из такого понимания семьи, все её члены должны быть, прежде всего физически здоровы, выносливы и способны к накоплению материальных ценностей и воспроизводству рода. Поэтому, физически слабые члены семьи были позором рода и часто сживались со свету, поскольку никакого смысла в их существовании, с этой точки зрения, не было. Мужчины же в семье, особенно глава семьи, поскольку речь идёт о патриархальной римской культуре, могли заводить детей на стороне и удовлетворять свою похоть с помощью проституток. Константин опять отложил в сторону и задумался.

Объяснить ценность моногамной семьи, где каждый человек остаётся личностью, а не средством для воспроизведения какого-то рода или народности, в этой языческой логике практически невозможно. Язычник может интуитивно понимать, что полигамия, проституция или убийство слабых детей — это нехорошо, но он не может объяснить, почему это нехорошо. Все лучшее, что было в античной культуре, являлось проявлением христианской интуиции ценности человеческой личности и её связи с Богом-Личностью, но ни одна религиозно-философская система античности не могла объяснить эту интуицию. Поэтому античный человек жил в двойной морали языческих стихий и римского права и не имел концептуальных оснований выйти из этой двойственности. Поэтому до сих пор в Римской империи, как в древней Спарте, нередко встречался обычай убивать или бросать в одиночестве новорождённых детей, которых по тем или иным причинам родители не считали нужным содержать и растить. Константин подписал представленный законопроект и добавил специальный строгий указ о запрете убийства новорождённых детей, а также, что очень важно, об определённой помощи родителям, у которых появился слаборазвитый ребёнок. И тут Константин вспомнил о племени свевов, которое старанием Марка Флавия уже стало королевством, ведь у них ничего подобного не было. Значит, не все язычники одинаковы? Или всё же это племя какое-то особенное? Он не смог ответить самому себе на эти вопросы. Поразмышляв ещё немного на эту тему, Константин отправился спать.

На следующий день император вновь принялся просматривать присланные законопроекты и читать комментарии Клавдия Валерия. Ещё одной проблемой языческого общества была так называемая «сакральная проституция», практиковавшаяся в разных культах. В некоторых из них участвовать в ритуальном соитии со жрецом или его богом должны были не просто специально отобранные девушки, а все, кто принадлежал к этому культу на данный момент. Константин подписал указ о запрещении государственным служащим и членам их семей участвовать в подобных действах. Далее Константин приступил к рассмотрению законопроектов о запрете конкубината, то есть законного сожительства с несколькими женщинами. Этот запрет задевал, прежде всего, сенаторов и богатых патрициев, которые с удовольствием практиковали многожёнство. Соответственно рядом с ним был закон, в котором перечислялись конкретные основания для расторжения брака, где на первом месте стояло прелюбодеяние…

Всё лето император провёл в Никомедии, в основном занимаясь законотворческой деятельностью. В начале осени Константин получил письмо от матери. Она писала, о том, как трудно идут поиски, но благодаря его письму Патриарху Иерусалимскому Макарию, в её распоряжении теперь были письменные евангельские источники, с точным описанием не только событий в жизни Христа, но и мест, в которых они происходили. Например, гора Голгофа, на которой распяли Христа, была известна любому жителю Иерусалима. Но город неоднократно разрушался и перестраивался. Во времена страстей Христовых Голгофа находилась снаружи городских стен Иерусалима, а сейчас оказалась внутри них. Она уже повелела уничтожить все языческие капища и идольские статуи, наполнявшие Иерусалим, чтобы они не мешали поискам. Одновременно с этим велись расспросы, как христиан, так и иудеев о месте нахождения Гроба Господня. Наконец Колояр нашёл старого еврея по имени Иуда, который сообщил, что это место находится там, где стоит храм Венеры. В настоящее время по её приказу это капище сейчас разрушают и после этого начнутся раскопки.

Прочитав письмо, Константин сразу написал ответ, в котором сообщил, что ранее собирался навестить её в Палестине, совершая поездку по восточным провинциям, но решил не мешать ей своим присутствием. Он не сомневается, что Гроб Господень будет ею найден и пусть все лавры этого достанутся только ей — августе Римской империи. Сам же он скоро направится в Медиолан, а за тем в Рим, с тем, чтобы отметить там двадцатилетие своего восшествия на престол.