Диоклетиан прочитал письмо от императора Константина сидя возле камина в своём поместье в Салоне (современный Сплит в Боснии). Положив свиток на столик, он задумался. К письму была приложена копия постановления двух августов, самого Константина и Лициния, об уравнивании всех религий в правах. По римским законам, после того, как под ним поставят подпись оба августа, документ будет направлен для исполнения всем главам провинциальных администраций империи и станет эдиктом, то есть законом. В письме Константин просил его на правах ныне здравствующего старейшего римского императора тоже подписать этот документ и приехать в Медиолан на его оглашение и свадьбу августа Лициния. Диоклетиан ещё раз перечитал текст будущего эдикта. На первый взгляд, он был продолжением Никомедийского эдикта императора Галерия, но уже в первой части документа между строчек можно было прочитать, коль все религии равны в правах, то значит, традиционное римское язычество теряло роль государственной религии Римской империи.

Диоклетиан налил себе немного разбавленного красного вина, отпил несколько глотков и стал перечитывать вторую часть документа. Там было написано:

«… Кроме сего, относительно христиан мы постановляем (латин.), чтобы те места в которых прежде они обычно имели собрания, о которых в предыдущем указе к твоей чести было сделано известное (греч. — иное) постановление, если они окажутся купленными в предыдущее время какими-либо лицами, или у казны, или у кого другого, — эти лица немедленно и без колебаний возвратили бы христианам безденежно и без требования какой либо платы; равно и получившие эти места в дар пусть возможно скорее отдадут (их) христианам. При этом и те, которые купили эти места, и те, которые получили в дар, если будут искать чего либо от нашего благоволения (лат. — пусть просят соответствующего вознаграждения, — греческ. — пусть обратятся к местному эпарху), дабы и они по нашей милости не остались без удовлетворения. Все это должно быть передано, при твоём содействии, обществу христиан немедленно, без всякого отлагательства. И так как известно, что христиане имели во владении не только места, где они обычно собирались, но и другие, составлявшие собственность не отдельных лиц, но общества их (лат. — т.е. церквей; греч. — т.е. христиан) все это в силу закона, который мы выше определили, ты прикажешь отдать христианам, т.е. обществу и собраниям их, без какого либо колебания и прекословия, с соблюдением именно выше указанного правила, чтобы те, которые бесплатно возвратят их, надеялись получить вознаграждение от нашей доброты.

Во всем этом ты обязан оказать выше названному обществу христиан все возможное содействие, чтобы повеление наше выполнено было в самом скором времени, дабы и в этом выразилось попечение нашей милости об общественном спокойствии и тогда, в виду этого, как было выше замечено, Божественное к нам благоволение, в столь великой мере уже испытанное нами, пребудет всегда, содействуя нашим успехам и общему благополучию. А чтобы этот милостивый закон наш мог сделаться всем известным, написанное здесь ты должен в своём публичном объявлении выставить всюду и довести до общего сведения, дабы этот закон нашей милости ни для кого не оставался в неизвестности».

Диоклетиан задумался и стал вспоминать о событиях, которые происходили в его жизни более десяти лет назад. Он никогда не был ярым приверженцем какой-либо религии вообще. У него для этого просто не было времени. Слишком много сил он тратил на проведение реформ, государственное управление и военные компании. Официальная религия Римской империи его абсолютно устраивала, он даже выбрал себе Юпитера в покровители, а своему соправителю августу Максимиану — Геркулеса. Следуя рескрипту императора Галлиена, он давал возможность христианам верить в своего Бога без всяких ограничений. Среди его чиновников и военноначальников было много христиан, все они достойно работали и служили на благо Римской империи. Но видимо к девятнадцатому году правления он всё же устал. После проведения официального триумфа в честь всех его побед в Риме, он удалился в Никомедию.

Император улыбнулся, остановившись на приятных воспоминаниях. По Триумфальной дороге Рима, по которой в своё время проезжали Сципион, Цезарь, Август и Аврелиан, теперь ехали Диоклетиан — сын чиновника и Максимиан Геркулий — сын крестьянина. На службу он поступил простым солдатом, но достаточно быстро двигался по карьерной лестнице. Поскольку его подразделение должно было перемещаться по разным уголкам империи, он хорошо изучил, как живут люди в разных концах римского государства и какие это люди. Однажды в Галлии он встретился с друидкой, которая предсказала ему, что он станет императором после того, как убьёт вепря (на латыни «aper»). Впоследствии его легион во главе с императором Каром пошёл в поход на Персию. Император внезапно умер по дороге, а находившегося с ним сына Нумериана подло умертвил его тесть — начальник преторианцев Аррий Апер. Солдаты при участии Диокла расправились с Апером, после чего легионы дружно провозгласил новым императором именно Диокла. Так сбылось пророчество колдуньи, и он стал императором Диоклетианом.

Список побед, за которые их чествовали, был впечатляющ. В нем не упоминалось об африканских войнах, но перечислялись победы над британцами, германцами, сарматами, армянами, персами и другими народами. Диоклетиану и его соратникам пришлось фактически вновь завоевать империю. Они столкнулись с противниками, которые были лучше вооружены и организованы, чем полуварвары бритты, побеждённые Клавдием, они воевали с гораздо более мощной Германией, чем та, которую знал Друз, да и Персия была гораздо сильнее и сплочённее, нежели парфяне, разбившие Красса при Карре и нередко преграждавшие путь римским армиям. Да, успехи были достойны восхищения. Даже Александрия, которую Диоклетиан взял штурмом, но за которую ему не воздали почести, была в его времена гораздо более сильным городом, чем тогда, когда Цезарь встретил там свою Клеопатру. Проведённые им реформы вызывали изумление. Никто до сих пор не сумел так преодолеть различия в уровнях развития и местных особенностей провинций, введя их в рамки единой системы всей империи.

Диоклетиан вздохнул, была ещё одна причина, по которой он удалился в свою столицу. Будучи императором, он никогда не стремился к богатству, и помпезный Рим посмеялся над скудностью торжеств во время его триумфа. Он отпил ещё немного вина и продолжил воспоминания. В ту зиму к нему в Никомедию приехал его цезарь Галерий. Этот цезарь был хорошим командующим и одержал немало ярких побед, но к административной работе в масштабах империи был совершенно не приспособлен. По характеру Галерий был вспыльчивым и грубым, поэтому он начал сомневаться в целесообразности передачи ему полномочий августа, тем более, что на фоне успехов другого цезаря Констанция Хлора, который к этому времени успешно правил в Британии и Галлии собственные достижения Галерия в этой направлении были весьма скромны. Видимо Галерий догадался об этом и попытался отвлечь его внимание. Галерий, который никогда не был склонен к философии и теологии, неожиданно обратил свой взор на взаимоотношения христианства и государства. Он начал разговор с того, что до сих пор вопросы, которые приходилось решать в связи с преобразованием империи, были относительно несложными. Речь шла о таких очевидных мерах, как защита от внешнего вторжения, наведение порядка, внедрение новых методов управления и новой системы сбора налогов. Правильность выбранного пути подтвердилась на деле. Споров по поводу этих принципов или идей не возникало, но ещё не все враги порядка и государства повержены, например христианская церковь. Доводы Галерия звучали очень убедительно. Никто не мог спорить с тем, что церковь представляла собой некую власть, которая не имела ни законных прав, ни законных обязанностей. Теоретически — или, по крайней мере, в принципе — церковь даже не имела права на существование. Она была незаконным образованием, стоило только посмотреть на основные церковные идеи, чтобы это стало ясно. Она действовала как некое объединение, хотя формально таковой не была. Она владела деньгами и другим имуществом, она обладала мощью и влиянием, это было чужеродное образование, так сказать, империя в империи, противостоящая законной государственной власти, внушающая законопослушным гражданам нормы поведения и морали, не одобренные государством. Церковь провозглашала свои законы, не соответствующие законам империи. Это было некое бунтарское образование, а значит заговор и измена.

Диоклетиан вздохнул, отпил ещё немного вина и продолжил свои воспоминания. Доводы Галерия не произвели на него должного впечатления, и он продолжал настаивать на том, что лучше всего оставить христианскую церковь в покое и не вмешиваться в её дела. В его окружении были люди, исповедовавшие христианскую веру, и он не имел к ним никаких претензий. Но Галерий видимо очень хорошо подготовился к беседе со своим августом, потому что привёл в адрес церкви обвинение, против которого он не смог ничего возразить. Монарх, наделённый божественной властью, был краеугольным камнем всех преобразований Диоклетиана в империи. Христианская церковь была единственной силой, которая в принципе отказывалась признать божественность монарха, и открыто отвергала это. Галерий делает вывод — христианская церковь выступает против той системы, создание которой он, старший август Римской империи Диоклетиан успешно завершал, и при этом церковь была очень могущественной организацией, чьи щупальца расползлись по всей империи. По влиятельности и сплочённости она уступала разве что армии. Тогда, на это, он не смог найти возражений и устав от бесконечных бесед с Галерием неохотно согласился вынести вопрос на обсуждение Консистория. Сейчас уже понятно, что Галерий был к этому готов, и на высшем государственном совете было принято нужное ему решение. Так вопреки своему собственному мнению, он был вынужден выступить против силы, о происхождении и природе которой имел смутное представление.

Галерий хотел, чтобы было предпринято нечто, что возбудило бы общественное мнение, спутало бы карты, бросило репутации многих людей в один плавильный котёл, он требовал, чтобы всех христиан, которые не отказались от своей веры сжигали заживо. Однако он, Диоклетиан, вмешался в этот процесс, упорядочив всю процедуру и подведя под неё законодательную базу. Его стараниями целью государства стало не уничтожение христиан, а недопущение вербовки новых приверженцев их веры. В феврале 303 года, в день праздника Терминалий, когда земледельцы чествовали посредством древнего ритуала бога межевых знаков, была разорена церковь в Никомедии и сожжены все хранившиеся там священные тексты. На следующий день христианская вера была объявлена вне закона. Решение об этом было публично зачитано в присутствии обоих императоров и вывешено на видном месте. Основными целями этого закона была собственность христиан и высшие священники. Эдикт предписывал уничтожение священных писаний, литургических книг и храмов по всей империи. Христианам запрещалось собираться на молитву. Они были лишены права обращаться в суд и отвечать на действия, предпринимаемые против них по суду. Христиане сенаторы, всадники и декурионы лишались своих рангов, а императорские вольноотпущенники вновь обращались в рабство. Это решение сразу же сорвал один из присутствующих офицеров, христианин по имени Георгий, его потом замучили до смерти, но он не отказался от своей веры (мы сейчас знаем его, как святого Георгия Победоносца — прим. автора).

В течение двух недель во дворце императора в Никомедии два раза вспыхивал пожар. Во время второго пожара огонь охватил и спальню Диоклетиана. Естественно, стали допрашивать слуг, они были христианами, и по новому законодательству могли быть подвергнуты пыткам. Однако признания от них так и не добились. Не помогли ни кнут, ни огонь. Был арестован епископ Никомедии Афиней, а вместе с ним и многочисленные прихожане его церкви. Однако ничего нового не выяснилось. Некоторых арестованных обезглавили, других сожгли, в тюрьмах томилось множество подозреваемых, а Галерий в спешке покинул город, заявив, что среди христиан он не чувствует себя в безопасности. Теперь-то он, Диоклетиан, понимал, что, скорее всего, поджёг дворца, был делом рук самого Галерия, но тогда он смог его убедить, что хоть и подавляющее большинство христиан покорились закону, однако часть верующих вступила с правительством в яростную и непримиримую схватку. Поэтому летом того же года появился второй эдикт, предписывающий арестовывать всех христианских священников. Скоро тюрьмы оказались переполнены. Доносы, аресты, пытки и казни стали неотъемлемой частью повседневной жизни. Во многом эти меры принесли свои плоды, однако покорность тысяч обычных людей с лихвой искупалась упорством немногих мучеников. Среди них были люди, готовые, в порыве христианского рвения, принять мученическую смерть, но ни на йоту не отступить от своей веры. Это те, кто рассчитывал спасти, таким образом, свою загубленную душу, и те, кто предпочитал мученичество обычной рутине, все они были готовы страдать — и вовсе не молча. Гибель святых сопровождалась яростными протестами и потоками страстной риторики.

Диоклетиан стал прохаживаться по залу, чтобы немного размять затёкшее тело. Отставной император продолжил свои воспоминания. Началом своего правления он всегда считал день смерти императора Кара в 283 году. Через десять лет он назначил цезарей. Если считать от этой даты, двадцать лет истекли в 303 году. Поэтому 303 год был годом виценалий, двадцатилетнего юбилея Диоклетиана. В Риме это событие праздновалось с большим размахом. Оно дало ему возможность встретиться со своим соправителем Максимианом Геркулием и поговорить о церкви. Максимиан всецело поддерживал политику Галерия. Это несколько удивило его и натолкнуло на невесёлые размышления об истинных причинах всего того, что затеял с христианами Галерий. Однако тогда он не стал вдаваться во все детали этих причин, и как показало время, зря, но чтобы в дальнейшем освободить титул западного августа для цезаря Констанция, он заставил Максимиана поклясться, что тот откажется от императорской власти одновременно с ним. Позиция Констанция в вопросе религии была известна всем, он проводил собственную политику молчаливой поддержки христианства. Епископы считали его своим другом, хотя никто, никогда не смог бы подтвердить это мнение какими-либо высказываниями цезаря.

Тот факт, что среди приверженцев христианской веры нашлось так много мужчин и женщин, готовых умереть за неё, для себя Диоклетиан объяснял достаточно просто. Христианство было самым интересным явлением текущего времени. Оно было одной из немногих тем, на которую, можно было рассуждать с абсолютной свободой и бесконечно долго. Вообще говоря, люди жаждут сильных чувств. Обычный средний римлянин, стремившийся к эмоциональной встряске, посещал стадион или театр, и тот же римлянин равнодушно следил за выхолощенными обрядами официального язычества, с их искусственным весельем, стандартными эмоциями и мишурным блеском. Христианство предлагало нечто другое и гораздо более интересное — подлинные, сильные чувства, кипящую страсть, ужасную опасность, настоящие мучения и героев, горящих на костре за свою веру. Религия, которая может предложить людям такие сенсационные развлечения, вероятнее всего обретёт массу последователей.

В соответствии с древней традицией, во время празднования виценалий открывались двери всех тюрем. Убийцы и грабители, выйдя на свободу, сразу начали славить Диоклетиана и Максимиана. Епископов, священников и других опасных преступников, принадлежащих христианству, прежде чем отпустить на свободу, подвергали допросу. Их освобождали только на определённых условиях. Сначала они должны были принести жертву в честь Августа. Местных правителей уведомили, что если потребуется применить «убеждение», чтобы христианин выполнил это требование, то он вправе это сделать. Это был так называемый — третий эдикт. Таким образом, борьба обострилась ещё сильнее. Более слабые духом были освобождены из тюрем, в то время как те, кто был готов страдать до конца, столкнулись со всевозможными видами шантажа и угроз, с помощью которых их вынуждали отказаться от своей веры. Иногда попытки местных властей проявить милосердие выливались в прискорбные эпизоды, когда протестующих христиан волокли в суд, объявляли принёсшими требуемую законом жертву и не всегда вежливо выдворяли из зала. Самых упорных отправляли назад в тюрьму, часто уже в плачевном состоянии, где они яростно молились до следующего раза. Диоклетиан понимал, что пока существовали такие люди, правительство не могло считать себя победившим. Всё, что делал Галерий, не давало необходимых результатов. С точки зрения управления государством Галерий был неэффективен и тогда напрашивался вывод, а стоит ли вообще назначать его августом. Но теперь, когда Галерий уже организовал масштабные гонения во всей империи, император Диоклетиан не смог бы объяснить, почему он не хочет назначать своего цезаря августом. Это, неожиданное умозаключение привело его в такое угнетённое состояние, что за тринадцать дней до официального окончания торжеств он внезапно покинул Рим и направился домой. Ещё не доехав до Равенны, он простудился и хотя его приближенные, как могли, старались облегчить для него путешествие, в Никодемию он прибыл полностью больным и разбитым. Диоклетиан не появлялся на публике до 1 марта, а когда вернулся, был очень слаб, и у всех создавалось впечатление, что император больше не вернётся к активной жизни.

17 сентября 304 года было официальной датой двадцатилетия его правления. Годовщина этого события должна была отмечаться в Халкедонии. Срок пришёл, но Диоклетиан не сложил с себя полномочий, и всем показалось, император вовсе не собирается этого делать. Вначале следующего года произошло событие, из-за которого он меньше, чем когда-либо, хотел выпустить бразды правления из своих рук. Этим событием было оглашение четвёртого эдикта, выпущенного Галерием, когда он ещё не оправился от болезни. Согласно этому эдикту, политика властей коренным образом пересматривалась и последователям христианства теперь грозила смертная казнь. Галерий, втянув его в водоворот гонений на христиан медленно, но верно добился неограниченной свободы действий и реальной власти. Диоклетиан почувствовал, что надвигается катастрофа. Это чувство окончательно выбило его из колеи, и теперь он сам захотел отречься от власти. Оставалась только одна надежда хоть как-то исправить положение. Он ещё раз заручился обещанием своего соправителя Максимиана Геркулия, что тот отречётся от власти вместе с ним, а вместо себя объявит августом Констанция Хлора.

В конце апреля 305 года Галерий прибыл в Никомедию. Он тоже заручился обещанием Максимиана уйти в отставку вместе с Диоклетианом и теперь явился к августу. После долгих и бесплодных разговоров Галерий угрозами вынудил Диоклетиана, больного и находившегося в политической изоляции, сложить с себя полномочия. Появление Галерия в Никомедии фактически означало переворот. Он не просто заставил Диоклетиана отречься от власти, но добился назначения своих протеже на освободившиеся посты цезарей.

После отставки старых императоров, Констанций и Галерий получали титулы августов. Согласно первоначальному плану, новыми цезарями должны были стать Максенций, сын Максимиана Геркулия, и Константин, сын Констанция Хлора. Галерий утверждал, что не сможет работать с Максенцием, а о Константине не хотел даже слышать. Он желал видеть рядом с собой людей, на которых бы он мог полностью полагаться в проведении своей политики. На удивлённый вопрос, кого он же предлагает назначить цезарями, он назвал одного из своих приближённых Севера Флавия и своего племянника Максимина Дазу. Галерий упорствовал, и он, Диоклетиан, в конце концов, согласился, заявив, что снимает с себя всякую ответственность. У него, собственно, и не было выбора, он знал, что его схема тетрархии не предусматривала никакого механизма, позволявшего разрешать споры о престолонаследии. Такое решение означало смертный приговор христианской церкви.

1 мая 305 года он отрёкся от власти. Церемония проводилась с соблюдением всех формальностей. Диоклетиан выступил перед собранием военных со своей последней речью. Сославшись на плохое здоровье и необходимость отдохнуть от забот, он заявил, что передаёт власть людям, которые лучше справятся с работой. Для его аудитории личности новых августов и цезарей не должны были быть неожиданностью. Все заранее знали, какие имена назовёт прежний правитель. Поэтому, когда он назвал имена Флавия Севера и Максимина Дазу, как новых цезарей, слушатели поначалу онемели от изумления. Некоторые предполагали, что Константин, который был близок к Диоклетиану, возможно, принял имя Максимин при назначении цезарем. Когда Галерий оттолкнул Константина и представил собравшимся абсолютно незнакомого им человека, все были поражены. Однако никаких протестов не последовало. Дискуссии не были в порядке вещей. Надо заметить, что этот шаг представлял больше опасности для Галерия, чем для Константина, поскольку неразумно ввергать в изумление массу людей, которые не могут высказать своего мнения, и как показали дальнейшие события, именно так всё и произошло.

Передав Максимину Дазе в свою императорскую багряницу, он сошёл с помоста, став снова Диоклом, и отправился сюда, в Салону, в свою родную Далмацию. Часто воздух родины благотворно сказывается на здоровье людей. Наслаждаясь мирной жизнью простого человека, ему суждено было пережить и Галерия, и Геркулия и даже Максенция.

Одновременно в Медиолане Максимиан Геркулий, также официально сообщив о своём уходе в отставку, удалился в своё поместье в Лукании на юге Италии, оставив нового цезаря Севера Флавия заниматься делами.

Было уже далеко за полночь, почувствовав, что его мысли уже начали кружить по одним и тем же событиям, Диоклетиан лёг спать, решив, что ответ Константину напишет следующим днём. Отставной император уснул крепким сном человека, который был уверен, что всё же, большая часть того, что он сделал в жизни, заслуживает уважения.

Слегка утомлённые любовью Марк и Скора лежали в постели. Скора, положив свою голову на грудь мужу, пыталась слушать, о чём он говорил, но сердцем она понимала только одно, её любимый мужчина вернулся к ней. Вместе с императором Константином он участвовал в сражениях. Там в Риме он встретил свою бывшую женщину, которая когда-то родила от него сына. Император Константин хотел оставить его возле себя, но Марк всё равно вернулся к ней. Это было самым главным, что она понимала. Опять что-то очень нежное стало разрастаться в её душе, эта нежность стала заполнять тело. Её становилось так много, что Скоре захотелось немедленно поделиться ею. Она стала крепче обнимать Марка и нежно целовать его грудь и шею. Она шептала Марку:

— Я люблю тебя и больше никогда и никуда не отпущу.

— И я люблю тебя, — отвечал ей Марк, обнимая её.

— Хочешь я рожу тебе сына?

— И дочку.

— Хорошо сына и дочку, — шептала Скора, — можем прямо сейчас это сделать.

— Так ведь два раза уже сделали, — отвечал ей с улыбкой Марк, — целуя жену куда-то в ушко.

— Надо закрепить успех, — наставала Скора, прижимаясь к мужу.

— Ты же знаешь, я всегда за, — ответил Марк, целуя её грудь…

Рано утром дверь в спальню приоткрыла Злата, собираясь как всегда первой юркнуть в постель к маме, но застыла в изумлении, увидев, что рядом с мамой спит папа, которого ещё вчера вечером не было. Следом за ней к двери подошли Лучезар и Аврелий. Злата, прикрыв дверь, приложила пальчик к губам и громко прошептала:

— Тихо, папа приехал.

— Папа приехал, — почти закричал Аврелий, но Лучезар его остановил.

Заглянув в щёлку открытой двери в спальню родителей он на правах старшего, произнёс:

— Пошли вниз, нельзя входить в спальню родителей без их разрешения.

— Почему, я всегда хожу к маме утром? — спросила Злата.

— Это когда папы нет, а когда он есть, то нельзя, — уверенно сказал Лучезар и топая босыми ногами, повёл сестру и брата вниз по лестнице.

Скора с улыбкой слушала эту возню детей возле двери, и когда они ушли, пристроившись на плече у Марка думала о том, что это и есть самое настоящее женское счастье просыпаться рядом с любимым мужчиной в своём доме, в котором слышен топот детских ножек, а впереди ещё целая жизнь и море любви.

Префект претория Тиберий Гай Луциус слушал своего собеседника и размышлял о том, как быстро меняется жизнь, а вместе с ней и его собственные приоритеты. Ещё несколько лет назад он мечтал о том, чтобы хоть как-то отомстить своему обидчику сенатору Нумерию Тулиусу и вот теперь, он сидит напротив и почти заискивает перед ним, желая хоть как-нибудь приблизиться к императору Константину. Сегодня для Тиберия совершенно не важны те мотивы, которыми он жил пять лет назад. Сейчас он занимает очень высокий государственный пост и по своему положению гораздо выше своего бывшего визави сенатора Нумерия, который находится практически в полной зависимости от него. Конечно, император Константин начал строительство своей системы управления государством не на пустом месте, а лишь продолжая реформы Диоклетиана, при этом значительно совершенствуя их. Его маневренные войска, как показала практика, были самые сильные в мире, но для того, чтобы поддерживать их боеспособность на самом высоком уровне, был необходим эффективный аппарат налоговой службы. Именно его и возглавлял префект претория Тиберий Гай Луциус.

— Тиберий ты меня не слушаешь! — услышал Тиберий возглас собеседника.

— Извини, задумался, — усмехнулся префект.

— С тобой всё в порядке, — ухмыляясь, многозначительно спросил сенатор.

Тиберий понял его намёк и с уже суровым лицом ответил:

— Я чту семью, а о том, что было раньше забудь, как забыл это я!

Нумерий увидел этот жёсткий взгляд своего собеседника, и у него в голове пронеслось: «Этот Константин святой что ли, если рядом с ним люди так изменяются», а вслух сказал:

— Это твоё сугубо личное дело, но я тебя спросил о Консистории.

— Император Константин стоит на строгом соблюдении римских законов и только сейчас начал формировать Консисторий на постоянной основе, как высший государственный совет.

— Кто в него войдёт?

— Кроме чиновников в него войдёт несколько сенаторов носящих титул сиятельного мужа (Virillustris), — усмехнулся Тиберий.

— Судя по твоей улыбке, ты в него уже вошёл, — спросил Нумерий.

— Да, я буду следить за тем, чтобы ты исправно платил налоги в казну государства на всей подвластной Константину территории.

Нумерий посмотрел в глаза своему собеседнику и не увидел в них ни одной капли сочувствия, по такому болезненному вопросу для каждого кто ведёт свои дела, как уплата налогов.

— Ты хотя бы поможешь мне войти в его Консисторий, учитывая мои заслуги перед Константином?

— А каких заслугах ты говоришь, думаешь, он не знает, кто дал деньги Максенцию, чтобы рассчитаться с преторианцами?

— Что же мне теперь делать? — упавшим голосом спросил Нумерий.

— Не знаю, придумай, что-нибудь, чтобы выделиться среди других Virillustris.

— Я понял тебя, я подумаю, — ответил сенатор и, опустив голову, направился к выходу.

— Желаю успеха, — улыбнулся префект претория.

Император Константин в своём кабинете в римском дворце читал письмо от Диоклетиана. Отставной император поблагодарил за приглашение на свадьбу, но по причине слабости здоровья приехать отказался. Так же он писал, что внимательно прочитал текст будущего эдикта и находит его весьма полезным для империи, но свою подпись под ним считает незаконной и потому бесполезной. В письме Диоклетиана больше всего Константина заинтересовали следующие слова:

«Правитель может только видеть глазами и слышать ушами своих приближенных; а они делают все возможное, чтобы обмануть его. Поэтому он привечает плохих людей и пренебрегает хорошими людьми — к выгоде тех, кто все это организует».

Константин отложил свиток в сторону и задумался. Ему вспомнилась беседа с Марком Флавием накануне его отъезда. Тогда он зашёл к другу в палатку не только попрощаться, но и со слабой надеждой все же оставить его возле себя. На что Марк ему ответил:

— Ты ведь знаешь, что мне некоторое время довелось поработать в государственных структурах и теперь меня тошнит от одной мысли работать там снова. Там, как правило, работают люди равнодушные, не очень компетентные в сути вопроса, но зато очень хорошо знающие придворный этикет и соображающие, как им получить с этой работы личную выгоду, — затем, немного подумав, добавил, — возможно, это случилось потому, что я некоторое время пожил совсем другой жизнью.

— Ты совершенно другой человек, именно поэтому я и предлагаю тебе стать председателем Консистория, — ответил ему Константин, — должность квестора священного дворца предназначена для тебя, она предполагает разработку законов империи и ответы на все петиции на моё имя.

На что, улыбнувшись, Марк ответил:

— Этот квестор будет твоим главным советником в вопросах римского права, и поэтому будет иметь очень большое влияние в Консистории.

— И что в этом плохого, если высший государственный совет будет работать только в рамках закона?

— Работу любого государственного учреждения в рамках законов можно только приветствовать, но всю жизнь человека законами не опишешь, поэтому иногда будут возникать юридические коллизии, и тогда судебные решения будут приниматься не по закону, а по логике морали.

— Как же должен тогда поступать квестор?

— Именно по логике морали, а для того чтобы квестора сильно не заносило, ограничь его судебное право.

— Другими словами квестор должен будет разрабатывать законы, но в работу судов не вмешиваться?

— Да именно так, и работать с петициями строго в рамках существующего законодательства, как в одну, так и в другую сторону.

— Хорошо, я понял тебя Марк, может быть, у тебя есть подходящая кандидатура на эту должность?

— Да есть, это претор Клавдий Валерий, он очень порядочный, честный человек, хорошо знающий римское судопроизводство, и он очень далёк от тщеславия.

Константин улыбнулся, вспомнив эти слова Марка, соотнеся их к словам Диоклетиана. В дальнейшей беседе Марк Флавий произнёс слова, к которым он, Константин, будет возвращаться ещё не раз. Марк сказал:

«Монархическая и республиканская формы правления являются не предметом нравственного выбора, а отражением человеческой психологии. Когда государство формируется, политические движения объединяются, а люди чувствуют и мыслят более-менее одинаково, возникает республиканская, форма правления, что характерно и для раннего императорского Рима. Но в своём развитии Римская империя приобрела огромные территории, с огромным количеством людей между которыми складываются новые взаимоотношения. Они всё больше отличаются друг от друга, и тогда появляется монархическая форма правления. В сходных ситуациях основанием для формирования того или иного типа правления является то, стремятся ли люди к дисциплине или предпочитают индивидуализм. Причина этого кроется в очень простом свойстве человеческого разума. Если мы имеем множество непохожих друг на друга людей, гораздо легче найти человека, которому они все смогут подчиняться, чем идею, в которую они все смогут верить. Общая вера подразумевает большую долю схожести. Чтобы утвердить общую веру, сначала надо добиться этой схожести там, где её никогда не было. Судьба распорядилась так, что именно ты, Константин, как раз тот человек, который способен объединить вокруг себя огромное государство, используя для этого свои личные качества, римское право и конечно христианство, как общую идею».

Константин улыбнулся, у человека в жизни не так уж много настоящих друзей, потому что лишь с ними можно разговаривать душой. Именно таким другом для него был Марк Флавий, поэтому на прощание он сказал ему:

— Знаешь, мне будет трудно без тебя, но всё же, где-то в самой глубине души, я рад, что ты отказался становиться моим квестором из-за своей любви к Скоре!

— Почему, я думал, что ты обидишься? — улыбнулся Марк.

— Отказавшись от этой должности, ты стал той частью моей души, где всегда будет храниться чистота, свойственная только настоящей любви и все свои поступки я буду сверять именно с этим уголком моей души.

— Я не думал, что любовь имеет в твоей жизни такое большое значение, — искренне удивился Марк.

— Страх не может долго объединять общество, люди либо начинают с ним бороться и побеждают его, либо просто привыкают к нему и тогда идея исчезает сама собой. Когда-то римляне боялись тех, кого называли варварами, но теперь они составляют основу моего войска, которое освободило их от тирана. Римляне боялись своих богов и задабривали их жертвоприношениями, но боги не сделали их жизнь легче. Жизнь человека очень коротка и он хочет прожить её не в страхе, а в любви. Христианство, как раз та общая идея, которая проповедует любовь к человеку, и к тому же, обещает бессмертие души. Мне кажется, что именно эта идея будет существовать века, а может быть и тысячелетия!

Константин опять улыбнулся и немного подумав, написал два письма, одно из них — ответ Диоклетиану, второе — претору Клавдию Валерию. Отправив письма, император зашёл в комнату своей жены. Фауста была занята примеркой нарядов к предстоящему свадебному торжеству. Две служанки, которые помогали ей при появлении Константина быстро вышли. Фауста, чмокнув его, продолжила примерять свои наряды. Константин сел на диван, смотрел на жену и размышлял о том можно ли ему считать Фаусту своим настоящим другом. Пожалуй, ей будут просто неинтересны все мои волнения по поводу государственного управления, но вот роль императрицы ей, по всей видимости, очень нравится, а для любви, она просто создана. Константин улыбнулся, глядя на стройное тело жены. Фауста заметила это и ещё больше обнажилась со словами:

— Что-то очень жарко стало!

— Ты не забыла, мы выезжаем завтра на рассвете, — произнёс Константин, подходя к жене.

Фауста уже давно выучила все повадки своего самца, поэтому для вида произнесла:

— Что, до вечера подождать не можешь?

— Не хочу, — прошептал Константин, целуя ей грудь.

— Но здесь даже нет кровати, — слабо сопротивлялась Фауста.

— А диван? — произнёс Константин, подхватывая жену на руки.

— Тебя то неделями не дождёшься, то набрасываешься как зверь, — шептала Фауста мужу на диване, но он от страсти уже ничего не слышал.

Претор Клавдий Валерий пришёл домой с удивлённо счастливым лицом. Лукреция накрывала стол для ужина, но увидев мужа, растерялась и спросила:

— Что случилось?

Клавдий молча подал ей свиток, устало сел за стол и через мгновение спросил:

— А где дети?

— Они уже спят, — ответила Лукреция и, дочитав письмо, села напротив, — что теперь будет?

— Пока не знаю, но император Константин не из тех, кому можно отказать, — произнёс Клавдий, взяв с тарелки кусок жареного мяса, — что-то я проголодался.

— Это Марк?

— Кто же ещё, — усмехнулся претор.

— Что ты намерен делать?

— Надо подумать, — уверенно сказал Клавдий.

Лукреция посмотрела на мужа и улыбнувшись произнесла:

— Милый, ты справишься, Марк ведь не просто так тебя предложил!

— Лукреция, ты даже не представляешь, как изменится наша жизнь!

— Ничего самого главного в нашей жизни не изменится, я, как и прежде, буду любить тебя, и растить наших детей, — произнесла Лукреция, подойдя к мужу, обняла его и прижалась своей щекой к его щеке.

— Я буду очень редко бывать дома, — отвечал жене Клавдий.

— Тогда надо использовать каждую минуту для любви, — улыбнулась Лукреция, — позволь мне напомнить, я всё ещё не беременна.

— Что-то я устал сегодня, — сладко сощурив глаза, улыбнулся муж.

— Пойдём, я дам тебе сил, — игриво улыбнулась Лукреция и за руку повела Клавдия в спальню.

Август Лициний сидел напротив императора Константина и внимательно слушал его. Для беседы они расположились в тени портика императорского дворца в Медиолане. Вчера, после пышной свадебной церемонии с его сводной сестрой Констанцией, они стали полноправными родственниками. Лициний, как Константин был родом с окраин Римской империи, под командованием у обоих были весьма боеспособные армии, у Константина галльские легионы, у Лициния иллирийские. Лициний прекрасно понимал, что если бы он, в своё время выступил на стороне Максенция, то вряд ли бы они сейчас беседовали с Константином. Хотя, Максенций был узурпатором и его судьба была предрешена, но всё, наверно было бы по-другому. Тем не менее, Лициний симпатизировал Константину, как весьма успешному командующему, ну и теперь, как родственнику. Сейчас Константин убеждал его подписать совместное заявление, касающееся христианской церкви, которое впоследствии станет эдиктом. Лициний очень внимательно прочитал этот документ, он ничего не имел против христианской религии, но самое главное — иллирийская церковь изначально была бедной и малочисленной, и соответственно размер компенсаций, который ему предстояло выплатить согласно эдикту, был невелик. Константину предстояло нести на своих плечах куда более тяжёлое бремя, именно об этом он у него и спросил:

— Константин, ты представляешь себе размер компенсаций, который тебе придётся выплатить церкви, если мы подпишем эдикт?

— Да, но другого выхода нет, — улыбнулся Константин. Он понял намёк Лициния, что нагрузка на его казну будет гораздо меньше, чем у Константина.

— Может быть, именно поэтому Диоклетиан и не приехал на свадьбу, боясь, что ты заставишь его поставить свою подпись, а значит, обяжешь выплачивать все компенсации христианской церкви? — спросил Лициний.

— Он более других из ныне здравствующих императоров повинен в этом, но согласно эдикту компенсации обязаны выплачивать только действующие августы, — зло ответил Константин.

— Ты злишься, что он не приехал или потому что тебе придётся платить гораздо больше чем мне?

Константин внимательно посмотрел на Лициния. Этот бестактный вопрос он был вынужден прощать лишь по одной причине — перед ним сидел весьма успешный командующий армией, его иллирийские легионы славились своими победами, и он был достаточно искусный политик и пока, он был нужен ему.

— По моему есть человек, который должен переживать по этому поводу больше, чем я, — произнёс Константин, глядя Лицинию прямо в глаза.

— Ты говоришь о Максимине Даза, — усмехнулся Лициний.

— Да, в Египте и Сирии пострадало гораздо больше церквей, чем здесь, поэтому и размеры его компенсаций будут соответствующие.

— Ты думаешь, что он с этим смирится!

— Он будет обязан, подчинится, — теперь усмехнулся Константин.

— Максимин такой же август, как и мы с тобой.

— Будем считать, что ему повезло меньше чем нам!

Лицинию понравился ответ Константина, значит, пока от него можно было не ожидать, каких-либо неприятностей. Он поставил свою подпись под эдиктом и его текст был отправлен Максимину Дазе.

Свадебные торжества ещё не закончились, когда Лициний получил известие о том, что август Максимин Даза неожиданно пересёк пролив и вторгся в его владения, осадив Византий. Лициний сразу засобирался в Иллирию к своим легионам. На прощание у него состоялся короткий разговор с Константином.

— Максимин избавил меня от долгой компании в Азии, он сам пришёл ко мне, чтобы умереть, — произнёс Лициний улыбаясь.

— Полагаю это и есть его ответ на наш эдикт, — ответил Константин.

— Иногда в жизни всё получается гораздо проще, чем мы думаем!

— А иногда, всё гораздо сложнее, — произнёс Константин, внимательно глядя на собеседника.

Во время проведения свадебных торжеств Константин обратил внимание, что его сводная сестра Анастасия очень часто была в обществе патриция Вассиана. На его вопрос об этом сестра ответила, что возможно выйдет замуж за этого мужчину. Константин чувствовал на себе ответственность за счастье своих близких родственников, поэтому был рад, что Анастасия нашла себе достойного мужа. Но вчера начальник тайной стражи доложил ему о том, что в этой свадьбе весьма заинтересован август Лициний, который состоит в тайной переписке с Вассианом. И сейчас, глядя в глаза Лицинию, он думал о том, насколько могут быть несчастны женщины, которые искренно любя, выходят замуж за политиков и тем самым ставят под удар своё собственное счастье, ведь эта любовь может быть всего лишь разменной картой в большой политической игре. Все дальнейшие события подтвердили размышления Константина.

— Константин, я прошу отправить мою жену в Никомедию сразу после того, как получишь сообщение о моей победе над Максимином Даза, — произнёс, улыбаясь Лициний.

— Конечно, конечно, я не сомневаюсь в твоей скорой победе, — улыбнулся в ответ Константин, — и тогда настанет благоприятное время для рождения твоего наследника!

Лициний не так понял намёк Константина, поэтому ответил, ничего не тая:

— Цезаря всегда можно просто назначить!

Собственно именно такого ответа и ожидал Константин. Лициний попал в расставленную логическую ловушку. Зная о том, что у Константина есть два своих сына, Лициний, тем не менее, проговорился о своём желании назначить цезаря. Теперь оставалось лишь выяснить, кого он хотел бы назначить своим цезарем. Хотя вопрос кого, кажется, был Лицинием уже решён. На этом императоры простились.

Сразу после отъезда Лициния Константин сел писать ответ Диоклетиану. В нём он в несколько гневной форме высказал своё мнение о том, что Диоклетиан поставил свою подпись под всеми эдиктами о гонении христиан, чем причинил боль и страдание многим людям во всех уголках империи. Но в отличие от Галерия, который покаялся хотя бы перед смертью, он не стал каяться за всё содеянное зло, находясь в добром здравии, чем видимо заслужит порицание потомков. Правда, в конце письма Константин всё же смягчил свой тон, пообещав всячески содействовать в возвращении к нему его семьи. Дело в том, что император Галерий в своё время женился на Валерии, дочери Диоклетиана. Когда Галерий умер, их младший сын Кандидиан был ещё ребёнком. Максимин Даза сделал предложение вдове Галерия. Однако это предложение не вызвало восторга у Валерии, и Максимин выслал её на границу Сирийской пустыни, чтобы она могла на досуге поразмыслить над тем, какие блага принесёт ей свадьба с Максимином. С ней отправилась и её мать, жена Диоклетиана. Все уговоры и просьбы Диоклетиана отпустить его жену, дочь и внука не принесли желаемого результата, вполне возможно, что тот факт, что Максимин держал их как заложников, помешал Диоклетиану поставить свою подпись под эдиктом.

Отправив письмо, Константин задумался об августе Максимине Даза, который был настолько типичной для своего времени личностью, что Константин в письме Диоклетиану ставил его в один ряд с покойным Максенцием даже созвучием имён. Первый эдикт Галерия о веротерпимости Максимин Даза не подписал, хотя казни христиан в своих провинциях всё же прекратил. Дело в том, что борьба религий в Азии носила гораздо более острый характер и принимала с обеих сторон более крайние формы, чем борьба в Европе. В богатой и развитой Азии старые языческие культы уже давно превратились в доходное предприятие. Служители культа эксплуатировали веру людей в духов, божества, колдовство и одновременно богатели, эксплуатируя низшие человеческие инстинкты, что выглядело ещё более гнусно, поскольку происходило под прикрытием религии. Христиане решили проблему морали радикально. Они предали проклятию любую религию, за исключением своей, собственной и поэтому за ними закрепилась репутация фанатиков.

Епископы, регулярно получавшие письма от своих единоверцев нарисовали Константину весьма живописный и очень любопытный портрет человека, полностью находившегося во власти своей собственной веры в знамения и предзнаменования, не способного даже есть или дышать, пока он не получит ответ высших сил, следует ему это делать или нет. Однако его религия не налагала на него никаких ограничений в смысле увлечения вином и женщинами. Он мог в пьяном виде подписывать указы и отменять их, протрезвев. Его пиры славились по всей провинции, гостями его обычно были продажные, купавшиеся в роскоши чиновники, которых он использовал и защищал. Что касается женщин, то здесь он вёл себя, как ему заблагорассудится. И никто, кроме христиан, не осмеливался критиковать его. Размышления Константина прервал приход Криспа.

— Здравствуй отец, — очень серьёзно произнёс мальчик, одетый в одежду легионера, которую он носил теперь постоянно.

— Здравствуй сын, — с улыбкой ответил Константин.

— Отец, ты мой император, а я твой будущий цезарь? — с самым серьёзным видом спросил Крисп.

— Да, ты всё правильно сказал, — подавив улыбку, произнёс Константин.

— Тогда позволь мне, прежде чем я стану цезарем познать всю службу простого солдата!

— Но ты ещё слишком мал для сражений, — возразил Константин.

— Я не говорю о сражениях, я хочу для начала узнать службу легионера в лагере в мирное время, хочу нести караульную службу, хочу научиться работать топором, в общем, я прошу у тебя разрешения отправиться в римский военный лагерь для прохождения службы в качестве обычного легионера! — гордо произнёс Крисп.

— Очень похвальное желание Крисп, тебя Колояр этому научил?

— Нет, это моё решение!

— А где он кстати?

— Я оставил его у дверей твоего кабинета, чтобы ты не подумал, что он на меня влияет!

— Я так не думаю Крисп, — улыбнулся Константин.

— Так что ты решил?

— Хорошо, я подумаю и завтра сообщу тебе моё решение, — уже серьёзно произнёс император.

— Тогда я пошёл?

— Да, и позови мне Колояра, у меня есть к нему разговор.

— Хорошо отец, — улыбнулся Крисп и приплясывая от радости побежал к двери.

Константин с улыбкой посмотрел на сына и вспомнил слова Марка Флавия о том, что дети растут очень быстро. В открытую Криспом дверь вошёл Колояр. Константин улыбнулся начальнику своей дворцовой стражи со словами:

— Колояр, скажи мне правду, отправиться в военный лагерь идея Криспа?

— Да мой император, это его личное решение! — ответил с улыбкой Колояр.

— Как он к нему пришёл?

— Он очень часто меня спрашивал, что нужно ещё, кроме владения мечом, чтобы стать успешным командующим армией, и я ему объяснял, что нужно хорошо знать тактику боя, все перестроения, как будут действовать солдаты, выполняя твои команды. А чтобы хорошо это знать, надо побывать в шкуре солдата и не только в бою, но и в повседневной жизни.

— Понятно Колояр, ты хороший учитель, спасибо тебе за сына, — улыбнулся Константин.

— У вас очень способный к военному делу сын, мой император.

— Я надеюсь, завтра отвези Криспа в лагерь, пусть его запишут в когорту рядовым, и дай ему возможность познать всю тяжесть солдатского быта, — серьёзно произнёс Константин, — думаю, что с этим надо поторопиться.

— Я всё понял мой император, я неотлучно буду находиться рядом с вашим сыном, — с лёгким поклоном головы ответил Колояр.

— Хорошо, — кивнул император, затем спросил, — Как тебе Италия Колояр?

— Рим очень большой город!

— Я не о том, как к тебе и твоим воинам здесь относятся?

— Все почему-то называют нас франками.

— Может быть, это даже к лучшему, — задумчиво произнёс Константин и махнул рукой Колояру, разрешая тому удалиться.

Август Максимин Даза, получив уже подписанный Константином и Лицинием эдикт о христианской церкви и, видимо поняв какие выплаты предстоит ему сделать, немедленно собрал своё войско, перешёл границу, разделявшую его земли и владения Лициния. Переправившись через Босфор, он подошёл к Византию. Там находились воины гарнизона, оставленные Лицинием как раз на случай подобного рода. Сначала Максимин хотел проникнуть в город с помощью даров и обещаний, а уже потом добиться всего силой и штурмом. Верные Лицинию солдаты обороняли город одиннадцать дней, но так как их было немного, то пришлось сдаться. Далее, Максимин двинулся на Гераклею и там, остановленный тем же числом оборонявшихся солдат, потерял несколько дней. Тем временем Лициний, поспешно продвигаясь, уже достиг с небольшим войском Адрианополя. Максимин, овладев сдавшимся Перинфом и значительно задержавшись, появился в восемнадцати милях от города. Лициний, собрав, сколько мог, из ближайших провинций солдат и ждал Максимина, чтобы задержать его, а не сражаться, так как у Максимина было войско в семьдесят тысяч солдат, а Лициний собрал всего тридцать тысяч.

Максимин, послушав предсказания оракулов, решил начать битву на рассвете в день майских календ, когда исполнялось восемь лет назначению его цезарем, чтобы в день его наречения была одержана величайшая победа. Тем самым, он не дал возможности достаточно отдохнуть своим легионам перед битвой. Рано утром, войска построились и двинулись навстречу друг другу. Их разделяло пустое и голое поле в центре Фракии, которое называли Серены. В центр поля выехали императоры для беседы. Они остановились в десяти шагах напротив друг друга.

— Ты вторгся в мои владения! — грозно начал Лициний.

— А кто ты такой? — с усмешкой спросил Максимин.

— Я август Римской империи, такой же, как и ты, поэтому предлагаю тебе, во избежание кровопролития, заключить мир, ты просто вернёшься в свои владения, а я обещаю не преследовать тебя и твоё войско!

— Да какой ты август, ты всем известный жмот, — засмеялся Максимин, — хочешь я сейчас куплю все твои легионы?

— Попробуй! — холодно сказал Лициний, играя желваками.

— И ты не будешь мне препятствовать? — удивился Максимин.

— Нет!

— Ты так веришь своим иллирийцам?

— Ты ведь сам родом из Иллирии, иллирийцы за деньги не продаются, — усмехнулся Лициний, таким образом, напомнив Максимину, что тот когда-то был обычным иллирийским пастухом.

Максимин понял этот намёк и, сузив глаза, сквозь зубы произнёс:

— Пощады не проси, кровью за свои слова ответишь!

— Тогда, чего ты ждёшь, — с улыбкой произнёс Лициний.

Максимин махнул рукой. Из рядов его войска выехал всадник, который вёз ларец. Подскакав к воинам Лициния, он поскакал вдоль их строя, бросая к их ногам горсти монет со словами:

— Каждый из вас получит годовое содержание, если перейдёт на сторону августа Сирии и Египта Гай Галерия Максимина Даза!

Но он не проскакал и ста шагов, как стрела пронзила ему глаз. Всадник упал. Иллирийцы громким боевым кличем приветствовали это.

— Готовься к смерти, — громко крикнул Лициний и поскакал к своим легионам.

Сражение началось. Загудели трубы, взметнулись знамёна, иллирийцы, устремившись в атаку, разметали усталые азиатские легионы Максимина. Максимин кружил по полю, его войска отступают, не причиняя особого вреда противнику, причём такое огромное число легионов, такая мощь побеждалась немногочисленным войском. Максимин понял, что итог не тот, которого он ожидал. Сняв императорскую багряницу, и облачившись в одежду раба, он бежал. Половина его войска была убита, часть или сдалась, или пустилась в бегство. Через два дня Максимин достиг Никомедии, где убил жрецов, предсказавших ему победу, и бежал на восток. Лициний подчинив себе часть войска Максимина, повёл свою армию в Вифинию, он не отказался от мысли найти и убить Максимина Дазу, поэтому он пустился в погоню. Беглец ушёл от погони и устремился в Таврские горы, а оттуда бежал в Тарс и там, проскакав за сутки сто шестьдесят миль, подписал эдикт и покончил с собой.

Константин разбирал почту в кабинете своего дворца в Медиолане. Писем было много. В них сообщалось, что в суды империи массово стали обращаться настоятели христианских церквей с исками по поводу возврата своей собственности. Суды в соответствии с эдиктом принимают решение в пользу церквей. Очень часто ответчиком в таких делах становится государственная казна. Константин встал из-за стола и подошёл к окну. Стоял солнечный летний день. Тишина, голубое небо, зелёная трава настроили императора на философские размышления. Мысли Константина потекли ровно и спокойно. Христианская церковь в большей степени, чем Сенат, воплощала в себе опыт и устремления жителей империи. Она выработала определённый набор представлений, касающихся самых насущных сторон бытия, и сумела создать связанную политическую философию, применимую к современным условиям. Этим же она превосходила и язычество. Слабость язычества заключалась в том, что за ним не стояло такого учения, и оно во многом оставалось местной религией. Главным недостатком Сената являлось то, что его политика была устаревшей, применимой только в прежних условиях, которых давно уже не существовало. Сенат мог информировать императора относительно состояния сельского хозяйства в Италии и Африке и положения сельского населения, без сомнения, взгляды Сената на проблему налогообложения заслуживали внимание. Однако Сенат, больше не мог серьёзно прорабатывать какие бы то ни было полезные идеи или предлагать принципиально новую политику; кроме того, он больше не мог служить школой для тех страстных и ярких личностей, которые способны двигать современным миром. Государственные деятели, особенно когда они ещё и воины, редко проявляют интерес к слабым мира сего. Константин понимал, что вряд ли он заинтересовался бы церковью из-за того, что она казалась беспомощной и гонимой. Он обратил на неё внимание, потому что она была необычайно сильной и даже опасной. Она претендовала на покровительство силы, которая рождала гром, ураганы и землетрясения. Все видели, что в то время, как Галерий, Максимиан и Максенций, а теперь и Максимин Даза кончили плохо. Он же, как друг церкви, был поразительно удачлив во всех своих начинаниях. Везение, в основе которого лежат ум и проницательность, имеет свои пределы, перешагнуть которые невозможно, и там, где его ум и проницательность оказывались бессильными и все принятые меры не приводили к нужному результату, ему на помощь приходила его особая удача. Даже Цезарю, когда он перешёл Рубикон, не везло так, как ему после перехода через Альпы. Константин улыбнулся, вспомнив высказывание по этому поводу Марка Флавия, и он невольно произнёс вслух:

— Кто знает Марк, кто знает!

Сразу отворилась дверь, в кабинет заглянул слуга и произнёс:

— Вы звали меня мой император?

— Нет, — улыбнулся Константин, — там много народа?

— Было много, но пришёл начальник тайной стражи и все разбежались!

— Хорошо зови, — кивнул Константин, садясь за стол, заваленный бумагами.

В кабинет зашёл Тит Марий Марциал, седой, широкоплечий офицер с крупными чертами вечно хмурого лица, бывший офицер преторианской гвардии, которого теперь все знали, как начальника тайной стражи императора Константина. Это была идея Колояра, который был реальным начальником этой тайной стражи, но оставался в тени. В результате, именно этого, порядочного и честного офицера все ненавидели и боялись. Дело в том, что служа в дворцовой страже Максенция, Тит Марий очень хорошо знал римскую знать, вернее очень много чего про них знал, вот видимо, поэтому все его и боялись, но, несомненно, он был очень полезен, как офицер, отвечающий за безопасность императора. Константин улыбнулся своим мыслям и, кивнув вошедшему, произнёс:

— Что у тебя нового Тит?

— Мой император перехвачено ещё одно письмо от Лициния к Вассиану, думаю, что копия будет вам весьма интересна, — ответил начальник тайной стражи, отдавая свиток.

Константин, быстро пробежав глазами письмо, свернул свиток и спросил:

— Вассиан находится под наблюдением?

— Да, мы можем схватить его в любой момент.

— Он получил уже это письмо?

— Ещё вчера.

— Хорошо, пока можешь идти, — кивнул Константин.

Тит Марий с лёгким поклоном удалился.

В письме Лициний сообщал Вассиану, что жалует ему титул цезаря и просит его быстрее начать действовать. Константин опять стал прохаживаться по кабинету. После смерти Максимина Даза в Римской империи осталось только два законных августа он и Лициний. Когда они общались в Медиолане, то вопрос о цезарях не обсуждали, хотя Константин прекрасно понимал всю ущербность практики Диоклетиана назначения цезарей. Это не избавило империю от гражданских войн. Им обоим было понятно, что должен быть разработан принцип престолонаследия, но к этому времени у Лициния не было сыновей, а у него их было уже два, видимо, поэтому Лициний и не стал выносить этот вопрос на обсуждение. Лициний не так глуп, чтобы не понимать, что это письмо, возможно, будет перехвачено, тогда зачем он это всё затеял? Пока Константину это было не совсем понятно. Вроде бы они симпатизировали друг другу, но конечно, каждый из них мечтал о единовластии. Империя устала от гражданских войн, люди стали бояться римских легионеров и римских императоров. Империя нуждалась в спокойном развитии. Притязания Лициния ему были понятны и неудивительны, но он сам не хотел войны, и пока ему было трудно себе представить, как на такую войну можно будет воодушевить свои галльские легионы.

Император Диоклетиан прогуливался по своей усадьбе, оглядывая всходы капусты, виноградники и плоды маслин. Всё это он высадил своими руками и теперь с чувством удовлетворения смотрел на результаты своего личного труда. Близилась осень, и будущий урожай радовал его взор. Это занятие, несомненно, приносило пользу престарелому императору. Сняв с себя вместе с порфирой всю ответственность за огромную империю, и занявшись земледелием, он почувствовал себя почти счастливым человеком. Полностью счастливым он стал бы, если бы рядом с ним была его семья — жена, дочь и внук. Император Константин в своём письме пообещал похлопотать об их возвращении из изгнания, после того, как виновник изгнания покончил с собой. Улыбаясь этим мыслям, он подошёл к дому. Там его ждал посыльный, который привозил почту. Взяв у него несколько свитков, Диоклетиан поднялся на террасу, сел в своё любимое кресло, с которого была видна дорога в его поместье. Дорога спускалась с холма, поэтому ему с этого места было видно, когда к нему кто-то следует в гости, будь то простой путник или всадник. Видимо глядеть на дорогу любимое занятие многих стариков. На столике стоял небольшой кувшин с вином его собственного производства и лежал кусок сыра. Солнце уже клонилось к горизонту, и это был его сегодняшний ужин. Диоклетиан налил себе немного вина, отпил несколько глотков и стал читать почту. В одном из писем он прочитал, что император Лициний казнил всю его семью. Это настолько поразило Диоклетиана, что он, выронив свиток, просто сидел и смотрел пустым взором перед собой. Он не мог в это поверить, какую опасность для действующих императоров могла представлять его жена, его дочь и маленький внук! По щеке Диоклетиана скатилась слеза. Нет, он не зарыдал, он был слишком мужественным для этого, он знал, что будет делать дальше. Диоклетиан встал и пошёл к себе в спальню, там, в шкафчике он нашёл небольшой мешочек с перемолотыми цветами. Эту смесь ему привезли с Египта. Если её заварить и пить небольшими глотками то получалось хорошее снотворное, если же выпить сразу целую большую кружку, то уже никогда не проснёшься. Нет, он не собирался делать этот отвар прямо сейчас, но он уже всё решил и надо быть готовым ко всему. Диоклетиан снова сел в своё кресло и стал смотреть на дорогу. Теперь он ждал только одного — появления солдат, которые должны были доставить его к одному из императоров, и ничего хорошего для себя, от этого визита он уже не ждал.

Константин получил сообщение о казни семьи Диоклетиана почти одновременно с ним. В письме было написано, что после смерти Максимина Даза они сочли, что изгнание их кончилось. Валерия и её мать, жена Диоклетиана, поспешили в Никомедию, взяв с собой и мальчика. Этого мальчика, сына Галерия и внука Диоклетиана и казнил Лициний. Валерия с матерью попытались добраться до поместья, где жил Диоклетиан, однако прежде, чем они оказались в Фессалониках, их настигла погоня. Их тела были брошены в море. Константин увидел в действиях Лициния его реальные намерения. Вряд ли он мог более ясно заявить о своих притязаниях на трон всей империи и о том, что ничто не остановит его на пути к намеченной цели.

Константин тут же написал письмо Диоклетиану. В нём он выразил обеспокоенность за его безопасность, поскольку поместье, в котором тот жил было расположено в провинции подконтрольной Лицинию. Немного подумав, Константин пригласил старика пожить в отдельном дворце в Вероне и принять участие в возведении в цезари его старшего сына Криспа. Запечатав письмо, Константин вызвал к себе начальника тайной стражи.

— Я слушаю вас мой император, — произнёс без всяких эмоций на лице вошедший офицер.

— Тит, отправь три десятка воинов к Диоклетиану, пусть они передадут ему это письмо и привезите его ко мне.

— Мой император, а если Диоклетиан не захочет ехать?

— Тогда привезите его силой, там его может убить Лициний, а старик нужен мне здесь!

— Я понял мой император, — с лёгким поклоном головы ответил Тит Марциал.

— Это ещё не всё, сколько заговорщиков вы выявили в окружении Вассиана?

— Восемь человек.

— Хорошо, завтра в полдень арестуйте Вассиана.

— Одного?

— Да, одного, остальным дайте возможность сбежать к Лицинию!

— Я всё понял мой император!

Диоклетиан сидел на террасе в своём кресле, кутаясь в шубу. Было по-осеннему холодно, прямо над холмом висела огромная Луна. Император отпил немного вина, не переставая вглядываться в дорогу. Вдруг он увидел на дороге сначала одного всадника, потом ещё и ещё, это были солдаты. Диоклетиан улыбнулся, значит, он всё правильно рассчитал. Отодвинув нетронутую тарелку с мясом, он взял кружку с отваром и стал пить большими глотками. Допив её до конца, он поставил кружку на стол и стал ждать. Через некоторое время он увидел две луны, затем четыре, в голове зашумело, стало хорошо и спокойно, лун становилось всё больше. Они светили так ярко, что ему захотелось закрыть глаза. Диоклетиан закрыл глаза и сразу погрузился в темноту, затем стал быстро куда-то падать…