Нумерий слушал выступление сенатора Гай Луция Карнелия. Этот сенатор был представитель древнейшего римского рода, взял слово сразу после того, как он Нумерий, внёс предложение о возведении в Риме триумфальной арки в честь победы императора Константина над Максенцием. Этот седой, благообразный старик славился тем, что выступал в Сенате очень редко, но все его речи всегда были яркими, содержательными и порой очень едкими. Нумерий, как и многие сенаторы, немного побаивался выступлений этого сенатора. Между тем Гай Луций Карнелий говорил:

— Основы принципата были заложены реформами первого римского императора Августа Октавиана, внучатого племянника Гая Юлия Цезаря, вызванными глубоким кризисом Римской республики, которое мы все называем смутным временем. Именно тогда возникла необходимость пересмотра старых республиканских взглядов на проблемы государства и государственного устройства в Риме. Многие политические деятели пытались найти выход из создавшегося положения. Цезарь и Помпей, следуя скорее своей интуиции, нежели каким-то конкретным планам переустройства державы, пытались на практике осуществить спасительные для государства преобразования. Такие люди как Цицерон теоретически разрабатывали проекты изменений, благодаря которым Рим смог бы существовать и дальше без губительных для него потрясений. Но только Октавиан Август, претворил в жизнь новую систему государственной власти, получившую название принципат. Целью его реформ было восстановление с помощью сильной центральной власти политической и социальной стабильности Римской империи, не порывая при этом с всё ещё сильными республиканскими или по-другому полисными традициями. В результате Август и его преемники сосредоточили в своих руках высшую военную, гражданскую и жреческую власть. Однако юридически она была оформлена как совокупность ряда традиционных республиканских магистратур и полномочий, которыми наделяли императора Сенат и народное собрание. С правовой точки зрения, принципат — это диархия, то есть двоевластие, при которой носителями власти являются, с одной стороны, народ и Сенат, с другой — император. Принципс в теории не монарх, а просто магистрат, слуга единственного суверена — народа. Компетенция и власть принципса ограничена строго конституционными рамками, он только первый в ряду граждан и сенаторов, связанный, как и остальные граждане, законами.

Внезапно с верхних рядов раздался голос другого уважаемого сенатора Мария Антония Спуринна:

— Гай, мы сейчас говорим об императоре Константине, зачем нам эта лекция по истории Римской империи!

— Кто не помнит свою историю, у того нет будущего Марий! — улыбнулся Гай Луций Карнелий, — именно о законах я и хотел сейчас поговорить.

— Пусть говорит, не мешайте, а кому не интересно, могут выйти подышать свежим воздухом!

— Да, да! — раздалось несколько голосов с более низких рядов сенаторских кресел.

Гай Луций Карнелий кивнул и, прохаживаясь вдоль первого ряда кресел, продолжил:

— Я не буду сейчас напоминать вам об императорах Каллигуле, Нероне и Комоде, которые попирали закон, как только могли, но позволю себе напомнить о Максенции, самозванце и тиране, ещё год назад восседавшего в этом зале. Он тоже называл себя принципсом и при этом нарушал не только римское право, но и моральные устои нашего общества. Вспомните, сколько дочерей и жён он обесчестил, сколько сенаторов внезапно скончались, завещав ему всё своё имущество? — оратор сделал паузу и внимательно посмотрел на сидящих в зале, лица очень многих стали суровыми.

— Говори дальше Гай, не томи! — раздался голос.

— Император Константин, сын августа Констанция Хлора взойдя на престол в Британии, после смерти своего отца, ни разу не нарушил наших законов и обычаев. Он храбро сражался с германцами в Галлии и одержал немало побед. Константин не принимал участия в гражданских войнах за титул августа, он просто был им, но когда римляне устали от тирана, Константин, проявив талант и чудеса военной тактики, пришёл в Италию, разгромил войско Максенция и освободил Рим от преступной клики.

— Но сейчас он затеял войну с Лицинием! — раздался возглас одного из сенаторов.

— Александр Македонский за очень короткий срок завоевал огромную империю, но она распалась сразу же после его смерти. Константин император, который способен не только отлично воевать, но и управлять огромной Римской империей, — спокойно ответил Гай Луций Карнелий.

— А с чего ты сделал такой вывод, Гай?

— Со времён Трояна империя более не увеличивала свою территорию, все последующие императоры занимались в основном междоусобными войнами, что разоряло население, торговлю и ремесло. Император Диоклетиан, создав тетрархию, смог успокоить внутренние распри и смог вернуть империю в прежние границы, сражаясь с внешними врагами. Проведя некоторые свои реформы, он остановил дальнейшее разорение торговцев и ремесленников и оживил торговлю в империи. Но созданная им система управления империей держалась исключительно на его авторитете. Поэтому, как только он сложил с себя полномочия, заметьте, добровольно, опять начались гражданские войны претендентов за верховную власть. Теперь, что касается императора Константина, — Гай Луций Карнелий окинул взглядом весь зал и, увидев то внимание, с которым его слушали, произнёс, — Вся легитимность власти любого императора основана не столько на персональной любви народа к конкретному человеку, сколько на одобрении того политического предложения, которое он формирует! Мы не знаем, что может предложить Риму император Лициний, но мы все слышали выступление императора Константина в этом зале, он предлагает народу Рима закон и порядок, на основе консолидации общества без каких-либо конфессиональных различий.

— Мы что теперь, все христианами должны стать? — раздалась реплика из зала.

— Насколько мне известно, Константин не принимал христианства и продолжает поклоняться Богу Солнца.

— И как мы должны это всё понимать?

— Рим на протяжении всей своей истории, начиная от Ромула и Рема, никогда не уничтожал религии покорённых народов, разрешая всем верить в своих богов. Думаю, что это была одна из причин становления величия Рима. Все гонения на христиан на протяжении многих лет не привели к ожидаемому результату. Возможно, мы с вами живём в эпоху, когда Рим и сам будет покорён новой религией. Величие Константина заключается в том, что он понял это, и ради сохранения империи принял эту данность. В конце концов, вам не всё равно, в каких богов верят работники, которые добросовестно трудятся на ваших землях! — с улыбкой закончил свою речь оратор и пошёл на своё место.

В зале раздалось сначала несколько одиночных хлопков, затем ещё, и ещё, через мгновение все сенаторы рукоплескали Гаю Луцию Карнелию. Нумерий смотрел на это действо и злорадно размышлял — внося в Сенат предложение о постройке триумфальной арки, он преследовал свои политические цели. У него было несколько друзей сенаторов, которые должны были поддержать его предложение, но вот такого никто не ожидал. Впервые в истории Рима триумфальная арка будет воздвигнута не в честь победы над внешним врагом, а в честь победителя в гражданской войне. Только что, великий римский Сенат проявил те качества, за которые так презирал все варварские народы — это почти рабская преданность своему правителю. Между тем зал успокоился и проголосовал за предложение Нумерия., тогда он и снова попросил слова. Из зала сразу же послышались реплики:

— Нумерий, что-то тебя сегодня прорвало?

— Константин, не Максенций, тебе трудно будет к нему подобраться!

— Мы слышали, что он любит только женщин!

— У Константина много денег, он не станет брать у тебя кредиты!

Нумерий выслушал все реплики с улыбкой, поднял руку, а затем произнёс:

— Уважаемые отцы, я хотел бы напомнить, что на каждой триумфальной арке всегда написано кому и за что она воздвигнута. Мы только что решили, что император Константин достоин такой милости Сената и римского народа, но мы должны определить за что, ведь в Риме ещё никогда не воздвигали триумфальных арок в честь победителя в гражданской войне.

Из зала опять раздались голоса:

— Мы это и без тебя знаем!

— У тебя есть конкретное предложение?

— Есть, — кивнул с улыбкой Нумерий.

— Тогда зачитай!

— Хорошо, слушайте, — Нумерий достал свиток, развернул его и торжественным голосом прочёл:

«Императору Цезарю Флавию Константину Величайшему, Благочестивому, Счастливому Августу Сенат и народ римский посвятили замечательную арку в честь его триумфа за то, что он со своим войском и благодаря величию своего ума с помощью праведного оружия освободил государство от тирана Максенция».

— Нумерий, имя Максенция предано забвению, а ты хочешь увековечить его рядом с именем Константина? — прозвучал вопрос из зала.

— Тогда предлагайте свои варианты! — произнёс Нумерий и сел на место.

Он прекрасно знал о том, что по указанию Константина имя Максенция было предано забвению. Имя поверженного тирана было стёрто на всех зданиях когда-либо им построенных, а все памятники, поставленные в его честь, были разрушены. Просто Нумерий, как всегда, не хотел, чтобы последнее слово оставалось за ним. Сенаторы начали бурно обсуждать предложение Нумерия, и через некоторое время текст надписи был утверждён. Он гласил:

«Императору Цезарю Флавию Константину Величайшему, Благочестивому, Счастливому Августу Сенат и народ римский посвятили замечательную арку в честь его триумфа за то, что он со своим войском по внушению свыше и благодаря величию своего ума с помощью праведного оружия освободил государство одновременно и от тирана, и от всей его клики».

Колояр читал почту в своей палатке в военном лагере под Вероной. Император Константин, собрав все свои маневренные силы, отправился на восток империи для встречи с августом Лицинием. Его, начальника дворцовой стражи, он оставил здесь охранять самое для него дорогое, своего сына Криспа. Крисп проходил службу простым легионером в этом лагере. Он, по его собственному желанию, познавал все тяготы быта военной службы в римском лагере. Вместе с другими легионерами Крисп нёс караульную службу, работал на благоустройстве лагеря, занимался физической подготовкой и фехтованием. Ему, конечно, было очень трудно, но Крисп всё мужественно переносил, так ковался характер будущего цезаря Римской империи. Колояр улыбнулся, вспоминая, как солдатам, живущим в одной палатке с Криспом, приходилось утром сбрасывать его с койки, так как по-другому проснуться он просто не мог. Теперь Крисп вставал утром вместе со всеми. Солдаты были им довольны, Крисп был незаносчивым и весьма трудолюбивым мальчиком. Отличался хорошей физической подготовкой и смекалкой.

Колояр читал донесения от своих осведомителей, которые сообщали ему об одном высокопоставленном чиновнике в Риме. Император Константин, заменив преторианцев на дворцовую стражу, поставил перед Колояром задачу по охране императорской семьи, при этом мудро заметил, что его функциональные полномочия выходят далеко за пределы дворца. Так начала создаваться тайная стража императора Константина, которую фактически возглавлял не Колояр. После поражения Максенция Колояр отобрал себе несколько очень полезных преторианцев. Сохранив им жизни и социальный статус, он приобрёл широкую сеть осведомителей во многих уголках империи, но для того чтобы понимать и предугадывать все опасности для семьи императора Константина, этого было недостаточно. Колояру надо было понимать психологию римлян, их жизненную мотивацию, поэтому он занялся детальным изучением жизни римского общества. Вот сейчас он читал донесение, в нём рассказывалась о разгульной жизни, которую вёл чиновник. Колояр отложил в сторону свиток и вышел из палатки. В небе светила холодная белая Луна, лагерь уже спал, было прохладно, но Колояр всё же решил прогуляться по лагерю, размышляя о нравах римского общества.

Мало кто из столичных жителей мог похвастаться тем, что его род уходил корнями в римскую историю. Римляне в большинстве своём являлись в полном смысле слова провинциалами, людьми земли. Это относится и к тем великим людям, которые, подобно Катону, Марию или Цицерону, творили римскую историю, все они были подлинным продуктом итальянской глубинки. Да и сам Рим некогда образовался благодаря объединению пастухов и крестьян. Легенда гласила, что Ромул, пожелав населить свой город, широко распахнул ворота, предоставляя приют людям лесов и полей, поэтому во времена завоеваний множество чужестранцев увеличило население Рима. Все эти провинциалы имели свою «малую родину», как называл её Цицерон. Этой «малой родиной» являлся не Рим, а какой-нибудь небольшой сельский городок или затерянная в горах деревушка, где они появились на свет. Каждый из них был крепко привязан к своей «малой родине». Римлянин не терял своих корней, он оставался верен тому клочку итальянской земли, который возделывали его предки и где покоились их останки. «Малая родина» с её могилами и очагом являлась первой родиной в глубине души каждого. Другая, «большая» Италия, часто оказывалась в сердце патриота на втором месте. Для великих государственных мужей, например Катона, именно простая сельская жизнь давала силу характера, упорство, добродетели, необходимые, чтобы превратить Рим в столицу мира. И все эти великие римляне оставались верными своей родной земле, которую старались навестить, едва позволяли дела. Ибо римлянин всегда оставался близок к природе.

Эту любовь к природе, это наслаждение, испытываемое при чувстве единения с ней, никто не смог воспеть лучше, чем Вергилий. Его жизненный путь — путь настоящего римлянина. Он родился в районе Мантуи, в сельской местности, где холмы редки и в основном каменисты, возле ручья, омывающего плодородные равнины; он рос в союзе с природой, а воспитание, которое он получил в маленьких городах своей земли, никогда не позволяло ему забыть родные пейзажи. Рим очаровал его, но все же он не остался в Риме и вернулся на свою «малую родину». Вергилий воспевает природу, и каждое его стихотворение, неся отпечаток той искренности, которую сообщает подлинность, позволяет почувствовать наслаждение, испытываемое им при виде любимой им сельской местности. Размытые контуры холмов возбуждают его воображение. Он блуждает по равнине, где в реках плавают белоснежные лебеди, где плодородные поля, разделённые живыми изгородями, питаются водами ручьёв, где какой-нибудь крестьянин, подобно Мелибию, «прививает груши, рассаживает лозы». Вся поэзия Вергилия была наполнена подобными сельскими сценками: пастух тащит козу, которая «только что скинула двойню, стада надежду», жнец, истомлённый изнуряющей жарой, «в тени шелковистого бука» ест «чабер и чеснок, душистые травы», садовод «под высокой скалой, на приволье», поёт свои песни, а ему вторят «голуби в роще и неустанно стенает на соседнем горлинка вязе». Без труда можно представить поэта, медленно погружающегося в мистическое время сумерек, когда все фибры души пропитываются чарами наступающего вечера. «Уж в отдаленье… задымились сельские кровли, и уж длиннее от гор вечерние тянутся тени». А «в доме у нас и очаг, и лучины смолистое пламя жарко горит»; там ждут крестьянина его жена и «милые детушки», которые повиснут у него на шее, осыпая его поцелуями.

Несомненно, Вергилий выражал то, что другим достаточно было чувствовать, ибо все эти крестьяне, приходившие на протяжении веков искать прибежища в Рим, теснившиеся там в сдающихся внаём домах, хранили в глубине души тоску о полях, о своей ферме, какой бы маленькой и бедной она ни была, о том месте, где вся семья собиралась вечером вокруг Лар и Пенат вместо того, чтобы рассеяться и потеряться в огромных, лишённых какого бы то ни было лица городских домах. Эти лирические размышления навеяли Колояру воспоминания о своих родных местах. Он вспомнил родные горы, леса, реки, свой дом. Эти воспоминания наполнили его душу чем-то очень светлым с запахом хлеба и парного молока. Колояр остановился и стал глядеть в бездонность звёздного неба. Это неизбежно приводило его к мыслям о Скоре. Как же он любил эту женщину, но она была счастлива с другим. Это наполняло его сердце лёгкой грустью, ведь самое главное его любимая была счастлива, остальное было неважно.

Колояра окликнул патруль. Он назвал пароль, и солдаты подошли к нему. Колояр спросил:

— Крисп сегодня в карауле?

— Да сменился, спит уже давно, — ответил триарий, старший патруля.

— Как он?

— Хороший воин из него получится!

— Ладно, пойду я, кивнул Колояр и пошёл к своей палатке.

По пути он прогнал все мысли о Скоре и стал размышлять дальше о римлянах. Часто римляне, как самые бедные, так и самые богатые, уезжали навестить свою родную провинцию, конечно, при условии, что там было кого навещать. Римляне вообще путешествовали много и часто, скорее для удовольствия, чем из обязанности. Столичная жизнь, очень централизованная, много раз в году давала повод приехать в Рим, или для участия в играх во время какого-нибудь праздника, или для участия в ежегодных выборах магистратов, проходивших летом, но поводы для путешествия могли быть и другими. Политики любили ездить по Италии, они посещали своих клиентов и пытались завоевать себе голоса на предстоящих выборах, а медлительность транспортных средств совершенно не обескураживала путешественников. Разумеется, столь дорогое удовольствие могли доставить себе только самые богатые. Особенно в моде были несколько мест, летом высшее общество посещало Тибур, Пренесту или Тускулум, зимой огромным успехом пользовались Тарент и Байский залив. В прибрежных городах отмечался такой упадок нравов, что Цицерон в своё время писал: «Ни один институт предков не может там сохраниться неизменным». Любовь к путешествиям заставляла граждан позабыть о своём долге. Военные трофеи, их богатство, стимулировали потребность в роскоши, а также само очарование этих мест порождали искушение отдаться расточительности и праздности. Общественное мнение запрещало добродетельной женщине ездить, например, в Байи — дабы не потерять свою добродетель. Жизнь на этих курортах по преимуществу протекала по ночам. Днём приезжие отдыхали, а с наступлением вечера все оживало. Бухты заполнялись многочисленными разукрашенными лодками с элегантными красавицами. Носовая часть лодок была посеребрена или позолочена. Весла блестели перламутром и серебряными пластинами. Паруса из пурпурного и белого, очень тонкого льна смущали взор эротическими фигурами. На маленькой мачте, на корме развевалась на ветру длинная полоска ткани. Галантные дамы и кавалеры ужинали на воде, слушали музыку, распевали похотливые песенки, в это время на суше некоторые особо пылкие красавицы забывались в объятиях какого-нибудь случайного любовника. Марциал назвал Байи «брегом златым счастливой Венеры», но при этом Байи был курортным городом. В моду входили термальные воды. Многие врачи прописывали эти спасительные поездки для здоровья тела — но, увы, душевное здоровье там терялось! Именно в Байи, император Август каждый год лечил воспаление седалищного нерва. «Там наслаждению предаёшься от всего сердца, — писал Сенека, — там, словно само место требует вести себя разнузданно. Эти пьяницы, блуждающие по берегу, гребцы в лодках, оглашающие пением и музыкой бухту, и все эти безумные наслаждения, нарушающие всякий закон, — разве это необходимо?»

Похоже, да, поскольку курортные города служили настоящими храмами наслаждений. Клиентура в них самая разнообразная, и часто бывает, что рядом с военными, приехавшими излечить свои раны или настоящими больными, оказывались люди совершенно здоровые, приехавшие лишь для того, чтобы, наоборот, растратить своё здоровье. Так ведут себя и те, кто приезжает на трёхнедельное лечение и останавливается в более или менее благоустроенных гостиницах, и те, кто на своей великолепной вилле или на вилле друга живёт на курорте весь сезон. Байи был одним из самых популярных мест среди столичных патрициев. Императоры Юлий Цезарь, Нерон, Домициан, Клавдий, Каллигула нежились в горячих источниках и впечатлялись процедурами центра термальных наслаждений. По приказу Нерона были отстроены термы, которые и получили название «Термы Нерона». С этими мыслями Колояр зашёл в свою палатку. В тепле ему сильно захотелось спать, и он решил отложить все дела до утра. Закрыв глаза, Колояр сразу погрузился в сон, в котором увидел очень красивую женщину, но это была не Скора…

Маневренные силы Константина пересекли Альпы и повернули на восток. Как всегда войска Константина продвигались очень быстро, чередуя двадцатимильные броски с двухмильной спокойной ездой. Стемнело, взошла Луна, наступила ночь. Константин ехал во главе передового отряда. Спокойная езда располагала к размышлениям. Константин вспоминал недавние события и размышлял. Арест и допрос Вассиана доказал причастность Лициния к заговору против него. Одновременно с этим пришло известие о смерти Диоклетиана. Старик почти целый месяц ничего не ел, после того, как получил известие о казни своей семьи. Он выпил яд, когда увидел солдат едущих в его поместье, но это был отряд Константина, посланный чтобы забрать престарелого императора и уберечь от козней Лициния. Диоклетиан был напуган и покончил собой. Конечно, у Константина были свои планы на него. Он хотел, чтобы император Диоклетиан возвёл в цезари его сына Криспа, теперь же, это торжество пришлось отложить до окончания войны с Лицинием. Арестованный Вассиан был представлен легионам Константина, он поведал воинам о кознях Лициния, сразу после этого Константин произнёс эмоциональную речь о заговоре, в которой рассказал о казни Лицинием семьи Диоклетиана и его собственной смерти. В конце своей речи Константин громко спросил:

— Воины, кто ваш август?

— Константин! Константин! — громким кличем ответили его воины.

— А кто ваш цезарь?

— Наш цезарь Крисп! Крисп! — эхом вторили легионы.

Константин улыбнулся, вспоминая это. Он оглянулся, колонны его маневренных сил растянулись до горизонта, это были его мышцы, с помощью которых он собирался подчинить себе всю Римскую империю. Константин дал команду и поскакал вперёд, войска вслед за своим командующим увеличили скорость передвижения.

Проскакав двадцать миль, Константин замедлился, давая возможность войскам отдохнуть. Мысли опять потекли спокойной рекой. Практически сразу после подписания эдикта в Медиолане в его окружении появилось около дюжины епископов. Все они естественно старались всячески восхвалять его деятельность, но Константин достаточно прохладно относился к лести в принципе. Он понимал, что сейчас происходит процесс перехода власти из рук Сената в руки церкви и к этому было много объективных причин. У церкви перед Сенатом или даже правительством было то преимущество, что традиция свободного обсуждения вопросов, более не существовавшая в политике, внутри неё сохранилась. Епископы разговаривали с людьми. Власть оратора над аудиторией и сила, заключённая порой в словах, имеют под собой реальные основания. Когда человек говорит — не важно, за столом или перед толпой на площади, — он обычно мыслит вслух, а обнародовать свои мысли — это первый шаг к тому, чтобы придать им стройность и законченность. Именно речь отличает человека от животных и даёт возможность человечеству достичь такого потрясающего единения, когда тысячи людей вместе следуют к единой цели. Молчание может быть разумным. Молчать — легко. Но это умеют делать даже камни и бревна. Однако речь — это акт созидания, которое вызывает огонь с небес и зажигает сердца людей. Говорящий, всегда соотносит свои суждения с фактами и событиями. Речь — это шум, вызываемый работой человеческого разума. Единственным реальным результатом разговора является соглашение, однако, видя результаты, которые даёт соглашение, можно осознать их грандиозность и величие. Соглашение привело к созданию Римского государства, а затем и Римской империи. Умы, характеры и воля людей, которые создавали республику, не могли и не пожелали в условиях империи оставаться в тени мелкой политики сенаторов. Дух старого сената и ассамблеи возрождался на церковных собраниях, где люди могли говорить свободно и со всей страстью и где рождались и выковывались новые идеи. Именно поэтому он привечал лидеров христианской церкви и много времени проводил в их обществе, потому что беседа с дюжиной епископов, большинство из которых были готовы принять смерть за свои убеждения, вероятно, заключала в себе тот дух свободы и оригинальности, который, безусловно, обладал притягательностью для человека, воспитанного в военных лагерях и при императорском дворе, где такие беседы были крайне редки.

Константин улыбнулся и посмотрел на красивое звёздное небо. Звёзды мерцали своим вечным светом, иногда падающая звезда прочерчивала небосвод. Близилась осень и падающих звёзд с каждой ночью становилось всё больше. Эта картинка навеяла Константину мысли о вечности. Для чего он живёт? Что всё-таки двигает им? Он ведь уже император, правда пока лишь половины Римской империи! Вот именно половина, значит, ему нужна вся империя или почти вся! А зачем именно вся? Видимо для того, чтобы сделать её вновь процветающей и чтобы люди вспоминали его с благодарностью! Вспоминали, значит всё-таки тщеславие? А что в этом плохого? Почти все римские императоры вошли в историю, только в людской памяти они останутся за совершенно разные заслуги. Те, ещё не до конца понятные ему цели, которые надо было достигнуть в своей жизни, постепенно прояснялись, путём решения различных задач и ближайшая из них — разобраться с Лицинием. Константин опять улыбнулся и дав команду пришпорил коня. Впереди был Норик, римская провинция, расположенная между верхним течением Дравы и Дуная, именно там собирались все его маневренные силы.

Клавдий Валерий разбирал петиции на имя императора Константина. В основном это были жалобы на решения судов по поводу возврата церковной собственности. Многих собственников не устраивала та компенсация, которую выплачивала государственная казна за возврат церковной собственности. В своё время эти собственники приобретали конфискованные у церкви земли, здания, сооружения по заниженным ценам, а теперь при их возврате хотели получить от государства реальную, то есть более высокую цену. Клавдий Валерий отвечал на каждую такую петицию, ссылаясь на частное римское право и Медиоланский эдикт императора Константина. Иногда ему попадались жалобы на действия чиновников или сообщения об их разгульной жизни и непомерных тратах. Такие письма Клавдий Валерий передавал начальнику тайной стражи. Все петиции и письма вносились в общий реестр, и затем квестор священного дворца лично отчитывался перед императором о проделанной работе. Это было приказание Константина, дабы во время его отсутствия петиции и письма граждан продолжали рассматриваться, по ним принимались решения, и ни одно обращение не осталось бы без внимания.

Клавдий Валерий встал и разминая затёкшую спину стал прохаживаться по кабинету. Он вспомнил о своём друге Марке Флавии. Именно с его подачи их жизнь с Лукрецией так сильно изменилась в последние несколько месяцев. Когда Клавдий стал квестором священного дворца при императоре Константине, они были вынуждены продать дом в Риме и переехать в Медиолан, в столицу западного августа Римской империи. Теперь Лукреция с детьми обживала новый красивый дом с большим садом. Клавдий улыбнулся, вспомнив, лицо своей жены, когда он сообщил ей своё новое денежное содержание. На нём сначала отразился детский восторг, затем недоверие и закончилось всё бурными и счастливыми поцелуями. Впрочем, уже через несколько минут, всё его денежное содержание было распределено на различные покупки и приобретения на год вперёд, у женщин это, как-то очень быстро получается. Клавдий ещё раз улыбнулся этой женской слабости и опять сел за стол. Теперь он стал разбирать бумаги касающиеся системы государственного управления Римской империи, а конкретно итогами реформ проведённых Диоклетианом. Император Константин в целом имел представление о ходе этих реформ, но ему был нужен подробный анализ этого явления для того чтобы понять, как их продолжать дальше, поэтому Клавдий углубился в изучение лежащих на его столе многочисленных бумаг.

При Диоклетиане была создана новая организация законодательства в империи. Высшим источником законодательной власти является только сам император. Законы или императорские конституции (constitutiones) готовил предварительно квестор священного дворца по согласованию с другими высшими чиновниками империи. В дальнейшем законы прочитывались в императорском совете — Консистории и редактировались. Затем император подписывал их красными чернилами с пометкой дня и места, a квестор скреплял их печатью. Законы издавались в форме обращения к Сенату (oratio ad senatum), или адресовывались в форме эдиктов преторианским префектам с кратким приказанием об обнародовании их во всей империи. Помимо законов существовали императорские рескрипты, которые посылались в ответ на просьбы чиновников или частных лиц, их составлял квестор. Рескрипты также подписывались императором красными чернилами. Если рескрипты были очень пространны и адресовывались корпорациям, общинам, провинциям или касались вопросов общественной службы, то они назывались sanctiones pragmaticae (письменный ответ императора). К законодательным актам также относятся указы преторианских префектов и эдикты городских преторов в столице.

Правовая деятельность Диоклетиана была весьма активной. В период его правления было издано около одной тысячи двухсот указов, которые в целом свидетельствовали о том, что император придерживался норм классического римского права. При Диоклетиане началась кодификационная работа, которая должна была привести в систему многочисленные императорские конституции. Составление их сборника началось в 295 г. по частной инициативе двух юристов — Григориана и Гермогена.

Григориан составил сборник конституций со времени императора Адриана, расположив их тематически по книгам и главам. Внутри каждой главы действовал хронологический принцип расположения материала. Гермогеном был составлен дополнительный свод законов, выпущенных уже в годы правления Диоклетиана в период между 291 и 295 годами. Законы в его книге располагались только по главам, объем её был весьма внушительным, в ней упоминается шестьдесят девять глав. Кодексы Григориана и Гермогена были частными, формально не являлись официальными, несомненно, оставались неполными. Тем не менее, ценность их оказалась столь велика, что вскоре они были признаны судами как авторитетные сборники императорского законодательства.

Законотворчество самого Диоклетиана, имело определённую идеологическую направленность. Таковая выразилась, помимо попытки создать для римского права более широкую сферу влияния, также в стремлении ограничить проникновение неримских, особенно греческих, правовых концепций в право империи. При Диоклетиане немалые перемены происходят и в судебной системе Римской империи. Перед приходом его к власти судебная система Рима пребывала в упадке. Судов оставалось совсем немного. Муниципальные суды, которые в эпоху принципата все более и более теряли своё прежнее значение, в эпоху «солдатских императоров» вовсе исчезли. Обычным судом первой инстанции стал суд правителей провинций. Некоторые правители имели юридических помощников. Так, у правителя Египта был специальный юрист (juridicus). Проконсулы крупных провинций, Азии и Африки, имели соответственно двух и трёх легатов, помогавших им в судебно-правовых делах. Однако большинство правителей работало без помощников.

Административная реформа Диоклетиана радикально изменила ситуацию, поскольку теперь число провинций возрастало вдвое. Появилась чёткая система апелляций. Все они должны были идти императору или его префекту претория. Тетрархия усложнила систему, поскольку императоров стало четверо, соответственно четверо было отныне и префектов претория. Более того, Диоклетиан даровал право рассматривать апелляции некоторым наиболее значимым правителям провинций. К примеру, правитель Сирии принимал апелляции со всего Востока, т. е. из Малой Азии, Месопотамии, Палестины.

Таким образом, право и суд становились централизованными, превратившись из дела гражданской общины в дело государства. Юридическим оформлением этого немаловажного события в истории римского права стала конституция Диоклетиана 294 года. Диоклетиан продолжил борьбу, начатую ещё Клавдием Готским, с вмешательством в судопроизводство могущественных покровителей.

Чрезмерная централизация судопроизводства имела и ряд негативных последствий. Император был единственной высшей инстанцией, и отсюда колоссальное количество обращённых к нему вопросов, жалоб, просьб.

Диоклетиан, подобно основателю принципата Августу, издавал законы, защищавшие нравственные устои. В одной из своих конституций он заклеймил инцест, поскольку тот наносил оскорбление бессмертным богам, всегда благоволившим Риму. В указе о браке 295 г. Диоклетиан подтвердил древнеримскую тождественность права, религии и морали:

«Так как нашему благочестивому и богобоязненному разуму кажется достойным почитания то, что определено римскими законами как чистое и святое, мы считаем, что не можем оставить без внимания то, что некоторые люди в прошлом вели себя безбожно и постыдно. Если есть что-то, чему нужно помешать или наказать, забота о нашем веке призывает нас вмешаться. Несомненно, только тогда бессмертные боги, как и всегда, так и в будущем будут благосклонны к римскому народу, когда мы убедимся, что все люди под нашей властью ведут благочестивую, богобоязненную, спокойную и чистую жизнь, следуя обычаям предков. Поэтому мы решили позаботиться о том, чтобы законный, заключённый в соответствии с древним правом брак, как для почтенности тех, кто заключил брак, так и для тех, кто от него родился, находился под охраной богобоязненности, и чтобы потомство было очищено почтенным рождением. Это приведёт к тому, что в будущем никто не осмелится поддаться необузданным страстям, если будет знать, что прежние совершители преступлений настолько потеряли прощение, что им не разрешается вводить в наследство незаконно рождённого ребёнка, как это запрещалось по древнему обычаю римских законов».

Период правление Диоклетиана ознаменовался крупнейшими реформами, коренным образом изменившими всю систему органов государственного управления Римской империи. Им было создано новое административное деление римской державы, в результате чего возник огромный бюрократический аппарат, предназначенный действовать с чёткостью хорошо отлаженного механизма для выполнения воли и указаний монарха. Практически была создана совершенно новая система управления колоссальной империей. Её основной задачей являлось предотвращение кризисных потрясений, столь характерных для политического развития империи в предыдущем веке. Вновь созданный государственный аппарат должен был обеспечить императору чёткий контроль над столицей и всеми территориями империи, предупреждать возможные сепаратистские выступления, упорядочить, унифицировать управление империей. Реформы Диоклетиана окончательно ликвидировали многообразие форм государственного управления эпохи Принципата и создали строгую систему органов власти.

Разница между сенаторскими и всадническими должностями исчезла. Все чиновничество было распределено строго по рангам и владело титулами и званиями. Во главе всего государственного аппарата, на вершине своеобразной бюрократической пирамиды и даже над ней стояла фигура самого императора, неограниченного повелителя Рима, чьей волей направляются все действия государственного механизма. Император является воплощением высшей власти, которая безапелляционно контролирует всю общественную жизнь империи, будучи недоступна какому-либо контролю. Это «альфа и омега» новой политической организации Римской империи.

Могущество верховной власти подчёркивалось обожествлением её воплощения — личностью императора. Божественные почести воздавались в данном случае не столько человеку, облачённому в императорский пурпур, сколько могуществу Рима, воплощённому в личности носителя верховной власти. Император осуществляет управление империей при помощи колоссального штата чиновников различных рангов. Исключительно важным государственным органом в системе Домината становится императорский совет — Консисторий, который непосредственно был подчинён монарху, и его заседания зачастую происходили в присутствии и при непосредственном его руководстве. Консисторий по предложению императора обсуждал все вопросы законодательства, управления важнейшими гражданскими и военными делами. В нём же разбирались и судебные дела, восходившие в инстанционном порядке на рассмотрение к императору. Консисторий не имел никакой законодательной инициативы, являясь чисто совещательным органом при императоре. Членам Консистория даже запрещалось сидеть в присутствии императора, что резко отличало его от более ранних учреждений подобного типа, именовавшихся консилиум (consilium). Совещаться стоя, разумеется, менее удобно, но для почтительного внимания к обращению императора и восторженного согласия с ним такое положение можно счесть весьма подходящим.

Диоклетиан установил новые типы должностей в государственном аппарате. Была создана новая иерархия чинов и званий, каждой ступени, которой соответствовал титул, жалованье чиновников соответственно определялось титулом и рангом. Различалось три типа должностей: «Dignitates palatinae» — придворные должности, «dignitates civiles» — гражданские должности и «dignitates militares» — военные должности. Чрезвычайно важным в этом делении должностных лиц империи являлось полное отделение гражданской власти от военной. Этим Диоклетиан хотел не допустить так часто проявлявшихся в политической жизни империи рецидивы сепаратизма, не допуская сосредоточения слишком большой власти в руках одного лица. С другой стороны, разделение властей позволило улучшить систему правления как гражданскими, так и военными делами. В соответствии с должностями была создана и новая титулатура. Сам император и все члены императорской фамилии носили титул «nobilissimi» — знатнейшие, который и был самым высшим. Исходя из этого, присяга на верноподданство давалась чиновниками не только императору, но и императрице.

Квестор отложил в сторону бумаги, размышляя о том, что не всё смог реализовать император Диоклетиан. Он вспомнил о печальной судьбе семьи отставного императора. Незаметно мысли Клавдия повернулись к Лукреции и детям. Клавдий потягиваясь, подошёл к окну. Начинало темнеть, рабочий день квестора уже давно закончился и Клавдий заторопился домой. Он вышел из префектуры и в окружении десяти стражников направился к своему дому. На улицах Медиолана было ещё много прохожих. Слышался женский смех и громкий мужской разговор. Хозяева различных закусочных заведений громко зазывали посетителей, но Клавдий спешил домой к своей беременной жене. По пути он обдумывал своё предложение Лукреции. Она была на седьмом месяце, и ей стало уже тяжело заниматься домашним хозяйством и воспитанием детей. Клавдий решил нанять в дом прислугу и сейчас размышлял на эту тему. Клавдий решил нанять в дом прислугу и сейчас размышлял на эту тему. Прислуга в состоятельных семьях Рима почти целиком состояла и пополнялась из восточных стран, стран древней культуры: Греции, Малой Азии, Сирии и Египта. Север и Запад империи поставляли по большей части охрану и телохранителей, которым римляне вверяли свою безопасность. Для личных услуг и ведения своих дел они предпочтительно выбирали греков и азиатов. Эти люди, более всех народов презираемые римской национальной гордостью, достигали величайшего могущества при дворах императоров и знатных патрициев. На Востоке люди были, как самодовольно высказывались они сами, умнее.

Цицерон называл греков — слуг лживыми, ненадёжными и воспитанными продолжительным рабством для лести. Самое резкое порицание вызывало отсутствие у них любви к правде, этому ещё более способствовала их легковозбудимая творческая фантазия. Ювенал писал о них, греки обладают быстрым соображением, поразительным красноречием, они мастера на все руки и готовы, смотря по надобности, выступать как учёные, художники, учителя гимнастики, прорицатели, акробаты, врачи или знахари. Греки неподражаемые мастера в искусстве льстить и лицемерить, прирождённые актёры, неслыханные наглецы и неразборчивые в выборе своих средств безбожники. Клавдий ухмыльнулся, видимо краски здесь сильно сгущены. Ведь были забыты преимущества, которые украшали эту нацию даже в период её упадка — их прирождённое изящество, их более высокое и обширное образование, манеры, грация, их изобретательность и ловкость в делах, вследствие чего, они сделались так необходимы при дворах в Риме.

Сирийцы считались людьми умными, склонными к приятной беседе, а также к шутке и насмешке, легкомысленными, переменчивыми, но также лукавыми и хитрыми. Национальный характер египтян представлялся и грекам и римлянам странной смесью противоречивых, но по большей части неприятных и нехороших свойств, вместо выражения «коварно поступать» греки говорили «египтизировать». Умом и остроумием особенно славились александрийцы, их остроумие отличалось меткостью и колкостью, а также неприличием и шутовством, а их наглость и бесстыдство в речах, считалось беспримерным. Вообще же египтян упрекали в тщеславии, спеси, дерзости и хвастовстве. Они были способны как смелым делам, так и к перенесению рабства. Они были сластолюбивы и сладострастны, но все мучения переносили с поразительной твёрдостью. Они легко возбуждались и приходили в волнение, любили задираться и спорить, всегда искали новых впечатлений, о чём сами же пели в своих уличных песнях. Они были склонны к восстаниям и переворотам, при этом они были полны зависти, глубокого коварства и тёмной закостенелости, проявлявшейся в их религиозном фанатизме. Даже великий римский историк Тацит называл Египет за суеверие и необузданность его жителей несогласной и непостоянной провинцией.

С этими мыслями Клавдий в сопровождении охраны подошёл к своему дому. К его удивлению его встречал мужчина лет пятидесяти, весьма приятной наружности, судя по всему нанятый женой садовник. Квестор отпустил охрану и прошёл в дом. Было уже поздно, дети спали, и только Лукреция встречала его своей милой улыбкой. Она уткнулась в него своим животом и нежно обняв, поцеловала в щёку со словами:

— Милый, я наняла нам садовника с женой. Они родом из Далмации и одно время жили в доме самого Диоклетиана.

— Ты у меня молодец, — улыбнулся Клавдий, подумав о бесполезности своих размышлений о прислуге.

— У них есть рекомендации из других римских семей, — щебетала Лукреция, накрывая на стол, — садовника зовут Лука, а его жену Петра.

— Садовника я уже видел, а почему Петра тебе не помогает?

— Она обустраивает домик для прислуги, и уже завтра будет помогать мне по дому, — произнесла Лукреция и села за стол, — я тоже с тобой немного поем.

— Конечно, а ты расспросила, что они за люди?

— Да, они христиане, мне их рекомендовали в местной общине, — ответила жена, уплетая ложкой творог.

— Ты опять ходила в христианскую церковь? — улыбнулся Клавдий.

Лукреция так увлеклась едой, что не слышала вопрос мужа, но, увидев его улыбку, смущённо произнесла:

— Всё время хочется есть, скоро я стану коровой, и ты меня разлюбишь, — уже почти чуть не хныча, закончила она фразу.

Клавдий хорошо понимал природу этих женских капризов, поэтому, обняв жену, тихо шептал ей:

— Ты у меня самая красивая, просто тебе сейчас необходимо кушать за двоих, я тебя очень-очень люблю.

— Клавдий, давай больше не будем делать детей, я так устала, — продолжала капризничать Лукреция, вытирая слёзки.

— Хорошо не будем, дай мне послушать нашу дочку, — попросил муж, прикладывая голову к животу жены.

— Ну и чего ты там услышишь, как маленький ей Богу, — улыбнулась Лукреция, поглаживая мужа по волосам.

— Тихо, спит наверно, — улыбнулся Клавдий, отнимая голову и целуя жену.

— Поздно уже, ты устал, пойдём спать, — прошептала Лукреция, отвечая на поцелуи.

— Пошли милая, но ты не ответила на мой вопрос.

— Какой?

— Ты стала ходить в христианскую церковь?

— Да, там спокойно, тихо, можно задавать батюшке любые вопросы и он всегда подскажет тебе ответы, на то, что тебя волнует, — тихо улыбнулась Лукреция.

— Ты уже стала христианкой?

— Нет, батюшка говорит, что это очень серьёзный шаг в жизни, поэтому я пока только присматриваюсь.

— А разве можно нехристианам приходить в церковь?

— Конечно можно, милый, — улыбнулась Лукреция, — ладно, пошли спать.

Уже в постели Клавдий обняв прильнувшую к нему жену, неожиданно произнёс:

— Я всё-таки поражаюсь Марку Флавию!

— Что это ты про него вдруг вспомнил? — спросила Лукреция.

— Наверно я не умею любить, так как Марк, — со вздохом произнёс Клавдий.

— И чего это мы так вздыхаем? — произнесла Лукреция, прижимаясь к мужу.

— Я ведь хорошо знаю Марка, о такой работе, как сейчас у меня, он мечтал, — произнёс Клавдий и задумался.

— И что? — спросила Лукреция, немного подождав.

— Он всё бросил ради любимой женщины, я наверно так бы не смог.

— Это чего ты бы не смог, ради меня, — Лукреция всей своей массой грозно нависла над мужем.

— Всё, всё, сдаюсь, сдаюсь, — тихо засмеялся Клавдий.

— То-то же, — произнесла Лукреция поудобнее, укладываясь на груди у мужа.

Клавдий гладил жену и счастливо улыбался.

— Ты знаешь, мне было хорошо с Марком, как бывает хорошо женщине, муж которой больше интересуется мужчинами, а с тобой я обрела своё женское счастье, спасибо тебе, — тихо сказала Лукреция.

— Я люблю тебя, — произнёс Клавдий и поцеловал жену в макушку.

Лукреция вздохнула, теснее прижалась к мужу и они уснули.

Ранним утром 8 октября 314 года в долине Саввы у деревни Кибалы возле Сирмия (Сремская Митровица) маневренные силы императора Константина неожиданно столкнулись иллирийскими легионами Лициния. Константин атаковал противника сходу. В его распоряжении было двадцать пять тысяч воинов тяжёлой и лёгкой кавалерии из галльских и британских легионов. Иллирийцы сражались стойко, но несли тяжёлые потери. Германская и галльская кавалерия, действовавшая под прямым командованием Константина, в конце концов, смяла их передовые ряды. Лициний приказал отступить. Потери его были грандиозными, на поле битвы пало больше половины его воинов. Остатки разбитой армии Лициний повёл через Сирмий, Наисс и Сардику (Софию) во Фракию. Туда же по его приказу начали стягиваться отряды, расквартированные в Мезии и Македонии. Местом новой битвы стала равнина возле Мардии, на подступах к Адрианополю.

Константин внимательно всматривался в войска Лициния, которые заканчивали построение на другом конце поля, это были храбрые иллирийские легионы. Солнце только появилось из-за горизонта, и поле предстоящей битвы едва освещалось, но зоркий глаз Константина всё же смог рассмотреть самого Лициния в пурпурном императорском плаще на фоне солдат его легионов.

Константин стал размышлять о своём визави. Несомненно, как командующий Лициний заслуживал всяческого уважения. Он не был полным ничтожеством, подобным Максенцию или Максимину Дазе. Лициний принадлежал к старой когорте иллирийских солдат, из этой среды в своё время вышли Аврелиан и Кар. Лициний всего добился сам и поднялся наверх благодаря собственным талантам. Возможно, он был не очень образован, но, безусловно, обладал сильным характером. Лициний представлял собой тип искреннего и порядочного человека, довольно решительного и энергичного, но не обладающего особой проницательностью. Его взгляды в основном сформировались под влиянием людей, окружавших его, а не благодаря его собственным размышлениям. Он прекрасно подходил на роль типичного представителя иллирийской армии, а с командующими иллирийских отрядов во все времена приходилось считаться. До сих пор отношения с Лицинием были вполне дружескими. Они оба были воинами с далёких границ, которые по своим собственным соображениям держали под пристальным наблюдением более цивилизованный юг. Они оба вели дипломатическую игру естественно в своих интересах. В своё время Константин заручился дружеским нейтралитетом Лициния, поскольку тот обладал достаточной властью, чтобы парализовать его италийскую кампанию. Сойдись Лициний с Максенцием, и Константин так остался бы на положении младшего правителя Британии и Галлии, поэтому Константин предложил Лицинию, по сути, права на Восточную империю. Тот факт, что свадьба Лициния и Констанции состоялась после завоевания Италии, показывает, что решение этого вопроса ставилось в зависимость от успеха Константина в Италии. На момент свадьбы у Константина не было реальных наследников, кроме тринадцатилетнего сына Криспа, младший Константин был ещё очень мал. Если бы вдруг с Константином старшим что-нибудь произошло, Лициний, как муж старшей дочери Констанция, стал бы первым претендентом на его престол. Это, конечно, таило в себе большой соблазн для Лициния, и он перед ним не устоял. Константин улыбнулся этим своим мыслям.

Восходящее солнце слегка слепило Лициния, но он всё-таки смог увидеть Константина во главе противостоящей армии. Он прекрасно знал тактику Константина, сейчас его тяжёлая галльская кавалерия начнёт движение, построится клином и ударит всей своей мощью. В центр его боевых порядков, его иллирийская кавалерия была готова к этому. Лициний обратился к своему заместителю и громко сказал:

— Валент, я назначаю тебя своим цезарем!

— Я не понял мой император, — переспросил молодой генерал, оглядываясь.

— Что не понятно, я только что назначил тебя цезарем Римской империи!

— Что я должен делать? — с блеском в глазах спросил Валент.

— Мы должны сегодня победить и если в сражении погибнет август Константин, то ты станешь августом! — торжественно произнёс Лициний.

— Я умру за вас мой император! — с дрожью в голосе произнёс вновь назначенный цезарь.

— Пока этого не надо Валент, сейчас кавалерия галлов ударит нам в центр, ты должен выдержать этот удар, я же отправлюсь на правый фланг и возглавлю резерв. В нужное время я ударю во фланг наступающему Константину. Я желаю тебе удачи цезарь! — громко произнёс Лициний и направил своего коня к резерву.

Валент улыбаясь, всматривался в войска противника. В голове проносилось: «О боги, мог ли я мечтать, что когда-нибудь стану цезарем. Нет, это непостижимо, я, сын гончара, цезарь Римской империи!». Между тем войска Константина начали движение. Из центра их боевых порядков начал вырастать клин, который стал набирать скорость. Валент громко крикнул: «Приготовиться к отражению атаки!». По этой команде воины сомкнули ряды и выставили вперёд пики. Но неожиданно центр конницы Константина замедлил движение, а фланги наоборот стали набирать скорость. Через некоторое время на флангах послышались звуки жестокого сражения, а в центре конница Константина вообще остановилась. Валент был в растерянности, он не знал какие команды ему давать. Воины в центре вопросительно смотрели на своего командующего, ведь на флангах гибли их товарищи, а они оставались в бездействии. Постепенно нервы иллирийцев стали сдавать, они криками стали требовать от своего командующего каких-либо действий. Между тем сражение на флангах становилось всё ожесточённее, а в центре Константин со своими галлами оставался в бездействии. Теперь и Валент стал нервничать, если двигаться на Константина, то можно ослабить свои фланги, которые и без того едва сдерживали натиск противника, если направить часть войск на фланги, то тогда Константин разрежет своим клином центр боевых порядков. Эта растерянность командующего передалась его войскам. Наконец тяжёлая кавалерия Константина начала движение, иллирийцы приготовились к битве, но, проехав сотню шагов, противник остановился. Это вызвало возмущение и насмешки над галлами. Тем не менее, войска Константина оставались на месте, производя какие-то перестроения. Валент почувствовал сильную тревогу. Внезапно где-то на флангах затрубили горны, и в тот же миг Константин повёл свою кавалерию в атаку. Он бесшумно парил впереди своего войска в пурпурном императорском плаще, за ним, так же бесшумно летели его воины с буквами ХР на щитах и лабарумах. Возможно, доблестным иллирийцам это только казалось из-за усталости и нервного возбуждения, но удар конницы Константина был страшным, и они дрогнули.

Увидев, как развивается атака Константина, Лициний сразу понял его замысел. На флагах иллирийцев стояли не совсем отдохнувшие после ночного перехода войска из Мезии и Македонии, которые прибыли только под утро. Атаковав флангами, Константин охватил его войска, часть из которых была вынуждена сражаться в окружении. Иллирийцы, став спиной к спине, мужественно отражали натиск противника, но к утру они оказались у Македонских гор. Это было равносильно поражению. Лициний дал команду трубить отбой и послал к Константину делегацию для переговоров. Войска Константину тоже прекратили сражение, и отошли на исходные позиции.

Лициний стал объезжать на лошади остатки своей армии. Уставшие воины сидели на земле. Лица и руки их были перепачканы кровью и землёй. Они виновато смотрели на своего августа, некоторые вставали, но на большее приветствие сил у них не осталось. В одном из воинов Лициний узнал своего вновь назначенного цезаря Валента. Он был ранен, но смог встать перед своим императором. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, затем Валент произнёс: «Бог не с нами, август!», вынул свой меч и проткнул себе сердце. «Хороший был воин, но не цезарь!» подумал Лициний и услышал звук горна. Это вернулись его переговорщики от Константина. Подскакавший легат сообщил императору требование для начала переговоров, затем, посмотрев на мёртвого Валента, хмуро произнёс:

— И оно уже выполнено, — и спрыгнул с коня.

— Что ещё просил передать Константин? — нервно спросил Лициний.

— Он ждёт вас через час в своей палатке, — ответил легат, не отводя взгляда от своего лежащего на земле командующего.

— Валерий, лучше удостаивать взглядом живого августа, чем мёртвого цезаря, — с укоризной сказал Лициний.

— Я с Валентом прослужил десять лет, — опустив голову, произнёс легат.

— Похороните его с почестями командующего армией.

— Я понял мой император, — твёрдо произнёс легат, подняв голову.

— Хорошо, поехали к Константину, — кивнул Лициний.

— Мой император вам необходимо умыться, вашу палатку уже поставили, я провожу, — сказал легат, запрыгнув на лошадь.

Лициний поехал вслед за легатом. На поле уже слышались команды центурионов созывающих своих солдат для уборки тел погибших.

Через час август Лициний вошёл в палатку Первого августа Римской империи Константина. Несмотря на жестокое соперничество, между Константином и Лицинием существовало некое мрачное подобие привязанности. Они уважали друг друга, как противники, но сегодня в роли побеждённого был Лициний, поэтому ему пришлось выдержать тяжёлый взгляд Константина стоя, ожидая, когда его пригласят к столу. Наконец Константин жестом позволил Лицинию сесть с ним за один стол.

— Мне уже сообщили, что Валент мёртв, — произнёс Константин, но в его голосе не было торжествующего превосходства. Это слегка взбодрило Лициния.

— Он покончил с собой в самом конце сражения.

— Мы не оговаривали правила назначения цезарей, Вассиан, Валент и все без моего согласия?

— Они оба уже мертвы, — виновато улыбнулся Лициний, понимая, что оправдываться сейчас уже не имело смысла.

— Что бы у тебя в дальнейшем не было никаких иллюзий, мои легионы уже признали своим цезарем Криспа.

— Констанция на шестом месяце, — по-прежнему улыбаясь, произнёс Лициний.

Упоминание о сестре немного смягчило Константина:

— Как она? — уже с улыбкой спросил он.

— Хорошо, повитухи говорят, что будет мальчик.

Немного подумав, Константин произнёс:

— Через год Крисп станет центурионом, в цезари я возведу его, когда он будет готов к этому. Если у тебя родится сын, то через три года ты назначишь его цезарем, а я одновременно возведу в цезари своего младшего сына Константина.

— Хорошо, — согласился Лициний, понимая, что преимущество теперь и в дальнейшем, в вопросах престолонаследия будет на стороне Константина.

— Теперь, что касается разграничения полномочий, — продолжал Константин, но уже с металлом в голосе, — я оставляю за собой все территории к северу и югу от места сражения.

— Константин, ты забираешь всю Иллирию, но оставь мне хотя бы Фракийский диоцез, — немного раздражённо попросил Лициний.

— Не я эту войну начал, — холодно ответил Константин, и немного подумав, добавил, — ты мой родственник, и в знак моего расположения к тебе я оставляю тебе Фракию, но мои маневренные силы отныне будут располагаться в Сирмии, а моя восточная резиденция в Сардике.

Они опять обменялись пристальными взглядами. Лициний понимал, что, оставляя в Сирмии свои маневренные силы, Константин, упреждал его имперские амбиции. Константин же думал о том, что в ближайшее время ему больше не хочется воевать с Лицинием. Он приказал принести текст заранее подготовленного совместного эдикта и собственноручно внёс в него все оговорённые изменения. Затем императоры поставили под текстом свои подписи. Константин приказал разослать эдикт во все провинции Римской империи. Выпив по бокалу вина, императоры расстались.

После ухода Лициния Константин улыбнулся, подошёл к небольшому столику в углу палатки, налил себе ещё немного красного вина и отпив несколько глотков, вернулся к столу. Он развернул большую карту Римской империи. Склонившись над ней, Константин стал рассматривать вначале те территории, которые остались у Лициния. Вот он диоцез Фракия, рядом диоцез Восток, в который входили Египет, Киренаика, Сирия, Месопотамия и Аравия, далее малая Азия. Вся остальная территория была под его властью, а это Греция, Иллирия, Паннония, Италия с Сицилией, Галлия, Британия, Африка — три четверти всей Римской империи. Лёгкое трепетное чувство удовлетворение овладело всем его сознанием и телом. Да, он почти достиг той цели, что когда-то поставил перед собой. Но впереди предстояла ещё большая работа. Ведь его империя это не только обширные земли, включающие множество стран, но и огромное количество людей у каждого из которых есть в жизни свои цели и желания. Это огромное число чиновников, который будут исполнять его указы и эдикты, и не всегда правильно, а чаще в угоду себе. Это очень трудно добиться процветания и счастливой жизни для всех на такой огромной территории, но у него есть воля, здоровье, есть наследники, которые продолжат его дело, и поможет ему в этом христианство. Его взгляд, блуждая по карте, почему-то задержался на Нижней Паннонии и поднялся чуть выше, там была земля свевов, там со своей красавицей женой жил Марк Флавий. Да, конечно Марк Флавий, Константин сел и быстро написал письмо своему другу.