Фауста сидела возле зеркала и прихорашивалась. Она ждала мужа. Он очень изменился после устроенного ему триумфа в честь победы над франками. Теперь в их спальне было жарко от страсти и уютно от нежности. Сегодня был особенный день, она собиралась объявить Константину о том, что она опять беременна. Фауста была уверенна, что теперь у неё всё получится. Она улыбалась своему отражению. Из зеркала на неё смотрела молодая красивая женщина, которая была безумно влюблена в своего мужа, римского императора. Судя по всему, он, наконец, стал забывать свою Минервину. Мало просто спать с мужем, необходимо выгнать из его души всех своих соперниц, а здесь, как говорится, все средства хороши. Фауста опять улыбнулась: «Милый, ты очень тщеславен, ты мой, и только мой император, и я пойду с тобой до самого конца». От этой мысли Фауста ещё раз улыбнулась своему отражению и встала. Она вышла из комнаты, прошла по небольшому коридору дворца и оказалась в саду. Недалеко стоял раб, Фауста отослала его, сказав, чтобы её мужу сообщили, где она, когда он прибудет во дворец. Усевшись в беседке, обвитой диким виноградом, Фауста стала ждать появления своего императора.

Константин подъезжал к Аквинкуму. Он возвращался из Тревира и по дороге ему сообщили об итогах совещания императоров в Карнунте. Совещание созвали восточный август Галерий и ушедшие на покой императоры Диоклетиан и Максимиан Геркулий. Максенций, захвативший, с помощью преторианцев власть в Риме, был объявлен тетрархами узурпатором и врагом народа, западным августом был назначен Лициний. Это не устраивало Константина и цезаря Максимина Даза, назначенных на свои должности несколько лет назад. Их амбиции попытались успокоить, пожаловав им ничего не значащие титулы, filius Augusti — сын августа (с сайта Википедии). Эти титулы ничем не отличались от звания цезарей, кроме права их наследования. Однако Константин, как всегда был осторожен, заключив союз с Лицинием против Максенция, пообещав ему в жёны свою единокровную сестру Констанцию. Сам же он пока не собирался предпринимать каких-либо действий. Размышляя об этом, Константин подъехал к дворцу. Раб, которому он отдал поводья лошади, сообщил ему, что супруга ожидает его в беседке на южной стороне дворца.

Император шёл вдоль колоннады портика, в голубом небе ярко светило солнце, чирикали птички, это слегка его успокаивало, путь к власти был долог и тернист, но он и не знал иного. Константин подошёл к беседке, где его ожидала жена. Фауста сидела, облокотившись на небольшой столик с фруктами в короткой белой тунике. Стройные ноги, красивой формы грудь, пряди её волос были собраны в красивую причёску, голову украшала золотая диадема. Фауста грациозно взяла из вазы небольшую гроздь винограда и стала отщипывать ягоды, отправляя их в рот. Она увлеклась этим занятием и не видела мужа. Константин залюбовался ею. Он обратил внимание на то, с каким достоинством вела себя Фауста, находясь в одиночестве. Это говорило ему о многом. Его особое внимание привлекли её аппетитные губки, когда она ими отрывала виноград от лозы. Это зрелище стало пробуждать в нём желание. Он кашлянул и вошёл в беседку:

— Чем мы тут занимаемся, — улыбаясь, спросил он.

— Ты, меня напугал, — слегка вздрогнув, ответила жена и обидчиво поджала свои губки.

— Здравствуй дорогая, — Константин, чмокнул жену в щёчку и сел рядом.

Фауста бросила взгляд на мужа:

— Вижу, что твои дела не очень, — спросила она, продолжая отправлять ягоды в рот, отщипывая их своими красивыми пальчиками.

— Твоего братца объявили узурпатором, — ответил Константин, и опять зафиксировал свой взгляд на алых губах Фаусты.

— И тебя, как я поняла, не утвердили августом, — глядя ему прямо в глаза, спросила она.

— Мне присвоили титул сына августа, — усмехнулся Константин.

— У тебя теперь появилось право наследования своего титула, но ты ведь не собираешься на этом останавливаться? — спросила Фауста, продолжая грациозно поедать виноград. Она уже заметила этот, наполненный вожделением взгляд мужчины, следящий за её манипуляциями с виноградом. Теперь она управляла желанием мужа с помощью самых простых женских хитростей.

— Ты же знаешь, я очень скверно отношусь к внутренним распрям, — Константин продолжал наблюдать за её губами.

— Что ты намерен делать, — спросила Фауста, обворожительно улыбнувшись.

— Через пару дней мы отправимся в Тревир.

— Я не об этом.

— Пока ничего, пусть твой братец сначала проявит себя.

— Константин я хочу тебе кое-что сообщить, — произнесла Фауста положив пустую от винограда веточку в пиалу.

— О чём?

— Я беременна и чувствую, что в этот раз у меня всё получится, — кокетливо улыбнувшись, произнесла его жена.

— Вот и прекрасно, будет ещё один наследник, — улыбнулся Константин, он вдруг ощутил, как желание обладать своей женой стало нестерпимым.

— У тебя уже есть наследник, — томно потягиваясь, ответила Фауста.

— У меня должно быть много наследников, — произнёс Константин, вставая, — дорогая, ты не хочешь прогуляться в нашу спальню.

— Ну, я прямо не знаю, всё так внезапно, — Фауста кокетливо закатила глазки.

— Зато я знаю, — улыбнулся Константин, подхватил её на руки и понёс в спальню…

Фауста лежала на груди у мужа и улыбалась. Константин был неутомимым любовником, и сейчас он был в её власти, она научилась управлять его страстью.

— Сколько ты хочешь детей, — спросила она мужа.

— Когда я стану императором всей Римской империи, то мне нужно будет не менее четырёх сыновей.

— Ты хочешь сосредоточить всю власть в империи в руках одной семьи?

— Ты умная женщина и всё схватываешь на лету.

— А если будут дочки?

— Они станут жёнами вероятных соперников, — ответил Константин.

Что-то изменилось в его настроении, возможно, он вспомнил об этой римской традиции выдавать своих дочерей замуж за того, с кем ты хочешь заключить политический союз. Фауста это почувствовала, и чтобы отвлечь мужа от невыгодных для неё воспоминаний, сделала так, что через некоторое время Константин опять захотел её.

Сенатор Нумерий Тулиус сидел в бассейне собственной термы на своей вилле недалеко от Рима. Эту виллу он купил сразу по возвращению из неудачной экспедиции за золотом в Нижнюю Паннонию, но сейчас его мысли были не об этом. Он размышлял о том, правильно ли он поступил, что поддержал Максенция, который поднял мятеж в Риме, и провозгласил себя императором, считая, что титула сенатора сыну бывшего императора Максимиана ему было недостаточно. Тогда, два года назад, он был уверен, что поступил правильно, а теперь начал сомневаться. Нумерий взял кубок с вином и отпил несколько глотков. Тёплая вода в бассейне приятно расслабляла тело, но мозг продолжал работать, по его желанию мысли легко продолжали складываться в логические цепочки. Сенатор поставил кубок, и оперевшись на стенку бассейна продолжал размышлять.

После смерти Констанция, когда Галерий назначил своего друга Севера Флавия августом и Константина цезарем, Максенций с этим не согласился и поднял в Риме мятеж. Восстание, возглавляемое тремя военными трибунами, один из которых командовал городскими когортами и был начальником свиного рынка, получило активную поддержку со стороны преторианцев, которых Север Флавий хотел распустить. Выступление поддержало также большинство простых жителей Рима из-за их недовольства недавним указом, по которому они подлежали налогообложению. Коренные римляне никогда не платили налогов в государственную казну. В итоге Максенция провозгласили императором. Переворот прошёл почти бескровно, если не считать случайной гибели городского главы. Центральная и южная Италия поддержали Максенция, и также Африка, являвшаяся основным поставщиком зерна для столицы. Но кроме возрождённой преторианской гвардии, у Максенция не было войск, а северная Италия оставалась верной законному августу Северу Флавию. Вот именно тогда Максенций пришёл к нему и попросил денег. Во все времена у всех политиков много амбиций и мало денег, и тогда они обращаются к нам, то есть к тем, кто трудится не покладая рук, и зарабатывает эти самые деньги, но мы не даём деньги просто так. Деньги, которые мы даём в политику, для удовлетворения амбиций правителя должны приносить прибыль, как и в любом другом деле. Только деньги, отданные в политику, это особые деньги, они либо принесут тебе огромную прибыль, либо пустят по миру. Нумерий отпил ещё немного вина, и продолжил вспоминать. Он дал денег Максенцию, а тот расплатился с преторианцами. Преторианцы, раздражённые тем, что Север Флавий приказал окончательно расформировать их гвардию, ранее уменьшенную Диоклетианом до масштабов обыкновенного городского гарнизона, стали основой его войска.

Когда восточный август Галерий узнал о случившемся перевороте, он приказал Флавию Северу выступить против бунтовщика, захватившего Рим и часть Италии, и в начале прошлого года тот вышел из своей столицы Медиолана. Однако, очутившись перед воротами Рима, его войско остановилось. Дело в том, что Максенций, желая переманить воинов Севера на свою строну, отправил своему отрёкшемуся отцу предложение вновь вернуться к политической жизни, на которое тот охотно ответил согласием. Поскольку многие из армии Севера в своё время служили под началом Максимиана Геркулия, они не могли заставить себя идти сражаться против его сына. Кроме того шпионы Максенция активно подрывали их боевой дух, в то время как префект Рима пошёл ещё дальше, он начал раздавать деньги солдатам, чтобы они покинули своего законного императора. Поэтому вскоре у Севера Флавия не оставалось другого выхода, кроме как немедленно бежать на север с немногочисленными остатками ещё сохранивших ему верность солдат. Максимиан с войском отправился вслед за ним, встал около Равенны, где находился Север, и заставил принять свои условия. Поверив его обещаниям, Север дал согласие отказаться от должности августа в обмен на гарантию безопасности его жизни. Бывшего императора, как пленника привезли в Рим и, проведя по городским улицам, заключили на государственной вилле в местечке Три Таверны на Аппиевой дороге, чтобы иметь заложника на тот случай, если Галерий решит напасть на Рим.

Нумерий отпил ещё немного вина, и продолжил размышлять. Галерий переправил свои войска на Апеннинский полуостров, но вскоре столкнулся с теми же трудностями, что и Север Флавий. Его войска, не желая воевать против Геркулия, были деморализованы и Галерий, отказавшись от своих планов, вернулся в восточную империю. Вскоре после этого внезапно умер пленённый Север Флавий. Максенций объявил себя законным западным августом. Вся Италия, Африка и Испания признали власть нового императора. Африка являлась основным поставщиком зерна в Рим, поэтому на этом он, Нумерий, продолжал зарабатывать огромные деньги. Однако на совещании тетрархов в Карнунте Максенция объявили врагом народа, а это уже было не очень хорошо. В военном деле в отличие от остальных императоров Максенций не разбирался, поэтому пришлось дать ему ещё денег на войско. В результате Максенций смог набрать себе почти стотысячную армию и это давало ему большое преимущество, перед остальными претендентами, во всяком случае, пока. Нумерий услышал шаги, и улыбнулся. К бассейну подошёл молодой римлянин, сбросив с себя простынь, он нырнул в бассейн. Нумерий отложил свои размышления на другое время, чтобы насладиться красивым телом этого юноши.

Императорский прокуратор Нижней Паннонии Тиберий Гай Луциус в сопровождении охраны ехал в Тревир к императору Константину с очень важным письмом. Восточный август Галерий, на правах старшего августа возводил Константина в титул августа западной части римской империи. Это сообщение было очень важным, и поэтому Тиберий решил доставить его императору Константину лично. По всей Галлии были проложены великолепные римские дороги, и отряд Тиберия продвигался к резиденции императора достаточно быстро. Особых тревог это передвижение у прокуратора не вызывало, и он размышлял о своём месте в этой жизни, когда отряд, давая отдохнуть лошадям, переходил на шаг.

Он не разбирался во всех тонкостях ведения торговых дел, как его давний оппонент Нумерий, но зато знал много нюансов дел политических. Хотя, по убеждению Тиберия вся политика, в конце концов, тоже сводилась к приобретению капиталов, только другими способами. Обладая очень хорошим политическим чутьём, Тиберий в своей политической карьере сделал ставку на Константина. Константин, не смотря на молодость, был отличным военным стратегом, умным, осторожным и дальновидным политиком. Тиберий был осведомлён об усиленном интересе императора к христианской религии. В отличие от остальных цезарей и августов, Константин никогда не поощрял гонения на христиан, даже был против них, хотя уважительно относился к языческим ритуалам и даже сам иногда принимал в них участие. Прокуратор понимал этот интерес Константина, ведь христианская религия могла стать тем цементирующим раствором, который мог бы связать разваливающуюся в настоящее время могущественную империю.

Тиберий также понимал, что введённая Диоклетианом тетрархия долго не просуществует. Диоклетиан, проводя различные и даже правильные управленческие, денежные и другие реформы не учёл самого главного, человеческого фактора. Прокуратор лично знал всех претендентов на власть в Римской империи, и ни один из них, никогда по своей воле не отказался бы от власти, как это сделал сам Диоклетиан.

Тиберий усмехнулся своим мыслям, и услышал вопрос центуриона своей охраны:

— Прокуратор, лошади устали предлагаю сменить их на ближайшей станции, она в двух милях отсюда.

— Да, пожалуй ты прав Марий, — согласно кивнул головой Тиберий.

— Прокуратор скоро стемнеет, может быть переночуем на станции?

— Марий, у меня очень срочное сообщение императору, мы внутри римской провинции, кто или что нам может угрожать?

— Я за вас беспокоюсь, — неуверенно произнёс центурион.

— За меня, — улыбнулся Тиберий, — давай кто первый до станции, — и пришпорил коня, сразу вырвавшись вперёд.

Центурион бросился преследовать прокуратора, а за ними и остальные всадники. Прокуратор прискакал первым.

Поменяв на станции лошадей и немного перекусив отряд Тиберия, при свете огромной Луны продолжил свой путь, а прокуратор свои размышления. Всегда, во все времена любая государственная власть существует за счёт сбора налогов. В Римской империи этим занимались три независимых ведомства — ведомство преторианского префекта, «священные щедроты» и «частное дело», каждое из которых было ответственно непосредственно перед императором, имело свои собственные доходы, казну и административный штат.

«Священные щедроты» — государственная структура, которая занималась сбором денежных налогов, доставкой собранных налогов в казну и чеканкой монет, по сути это и была казна государства. Денежные налоги в Римской империи платили все городские жители занимавшиеся торговлей. Так же ежегодно налог собирался со всех сенаторов. Эти налоги попадали в казну «священных щедрот», что повышало значение этого ведомства. Помимо регулярных денежных налогов, или «титулов», в «священные щедроты» поступали и нерегулярные подношения — «коронное» и «дарственное» золото. Коронное золото собиралось с городов по случаю восшествия на престол нового императора. Дарственное золото, по этому случаю, преподносил сенат. Размеры этих добровольных пожертвований в отличие от налогов не были строго фиксированными.

Другим важным источником доходов «священных щедрот» являлись многочисленные таможенные пошлины. Существовала ещё одна статья доходов этого ведомства, денежная компенсация, платившаяся вместо рекрутов. За одного человека платили до трёх десятков солидов. Во главе «священных щедрот» стоял чиновник — комит, а его управление называлось «комитат». Комит «священных щедрот» отвечал за золотые, серебряные рудники и монетные дворы по всей империи, за выплаты денежных «стипендий» и донативов солдатам и гражданским чиновникам.

Существовали различия между общественными доходами, которые контролировал император, и его частным доходом, получаемым от его личной собственности. Это специальное ведомство было предназначено для управления собственностью императора. Значение этого ведомства всегда было несколько ниже, чем «священных щедрот». Тем не менее, его глава, в прошлом называвшийся магистром, стал также именоваться комитом. Комит управлял личными землями императора по всей империи, и собирал с них ренту, а также от имени императора заявлял права на собственность короны, которая увеличивалась за счёт конфискаций или иным путём.

Существовало много способов увеличения имперских земель. Личные земли каждого нового императора вливались в это ведомство. Также по традиции богатые люди считали своим долгом упомянуть императора в завещании, что приносило казне дополнительные богатства. Также отходили государству земли осуждённых преступников, земли людей, умерших без наследников, или оставивших не вполне законное завещание. Земли сдавались в аренду, чаще пожизненную или долгосрочную, причём для удобства контроля стремились заключить договор с крупным арендатором. Штат этого ведомства был гораздо меньше, чем у «священных щедрот», соответственно и влияние в империи этот чиновник имел намного меньше, но он был ближе к императору, чем комит «священных щедрот».

Ведомство преторианского префекта занимает в финансовой системе империи особое место. В отличие от двух других ведомств, ведомство преторианского префекта в комитат не входило. Основной заботой префекта был сбор и распределение особого налога — анноны, собиравшейся ежегодно преимущественно натурой. Аннона составляла основу содержания армии и гражданской службы, включая дворцовые министерства, начиная с высших чинов и самих префектов, вплоть до простых солдат и самых мелких чиновников и слуг. Это налог платился с земли и за каждого человека проживающего на этой земле. Доходы от анноны в несколько раз превосходили все остальные налоги, вместе взятые. Более девяти десятых поступлений государство получало за счёт земельного налога, то есть, прежде всего, от анноны.

Кроме анноны, ведомством собирался корм для лошадей офицеров и чиновников. Префект также отвечал за общественные работы и общественную почту. Возникали неизбежные сложности с транспортировкой и хранением собранных продуктов, особенно скоропортящихся. Преторианским префектам приходилось выполнять более сложную работу, чем другим финансовым ведомствам. Необходимо было каждый год составлять своего рода государственный бюджет — высчитывать, сколько и каких продуктов надо собрать. Эту работу выполняли многочисленные чиновники ведомства преторианского префекта. Формально префект носил то же звание, что и комиты, но на практике его значение было намного выше, и приближалось по важности к цезарю.

Размышления Тиберия опять прервал начальник его охраны:

— Прокуратор, думаю, что перед появлением в императорском дворце вам следует хорошенько выспаться.

— Да Марий было бы неплохо, — кивнул Тиберий.

— Тогда я пошлю вперёд триария, чтобы он сообщил на станции о вашем желании остановиться там на ночь.

Тиберий кивнул в знак согласия, и стал осматривать окрестности. Лошади уже устали, поэтому отряд ехал шагом и прокуратор отметил красивый пейзаж. Солнце освещало возделанные поля и виноградники вдоль дороги, люди спокойно работали на своих землях, на лугах пасся скот. В этом всём прокуратор видел величие Рима. Все покорённые Римом народы становились подданными римской империи и пребывали в благоденствии, если они не сопротивлялись и вовремя платили налоги.

Через некоторое время отряд Тиберия подскакал к станции, где им поменяли лошадей. Начальник станции седой старик услужливо показал прокуратору его комнату. В ней было довольно сносно, просторная кровать, чистые простыни, стол с ужином, это всё, что сейчас требовалось путнику. Прокуратор всех отпустил и присел к столу поужинать. Он с аппетитом поел тёплого жареного мяса, выпил немного красного вина, закусил виноградом и прилёг на кровать.

Тиберию было совершенно понятно, что должность преторианского префекта была для него наиболее предпочтительнее. Собирая аннону во всех уголках империи, именно чиновники этого ведомства определяли, кому и сколько платить налогов. Аннону в империи были обязаны платить все её подданные, за себя, за своих работников и за свою землю, за исключением Рима и его окрестностей. Уклонение от уплаты анноны, а так же учинение какого-либо препятствия работе чиновников преторианского префекта каралось очень строго, поэтому все предпочитали если не дружить с ним, то хотя бы не сориться, ведь у каждого землевладельца были свои грешки перед этим ведомством. Тиберий улыбнулся этой мысли, представив себе своего давнего противника Нумерия, когда тот узнает о назначении Тиберия преторианским префектом Римской империи. Прокуратор понимал, что Константину нужны были веские основания для назначения именно его на эту должность, и у Тиберия было, что предложить императору. Он не собирался просить эту должность для себя. Константин должен был предложить её сам.

Император Константин слушал доклад своего прокуратора Тиберия Гай Луциуса в своём дворце в Тревире. Он смотрел на мужественные черты лица этого римлянина, и понимал, что перед ним очень умный и тонкий политик. Всё то, о чём он говорил, в разное время обдумывал он сам, но прокуратор смог объединить это в одно целое и сделать правильные выводы. Только в самом конце своей речи прокуратор произнёс то, о чём сам он никогда ещё не думал, поэтому Константин переспросил:

— Вы предлагаете при закрытии языческих храмов пустить все золотые статуи наших богов в переплавку и полученное золото использовать для чеканки новых солидов?

— Только глупец, а их ещё немало в империи, не понимает, что наши прежние боги отвернулись от нас, что эта новая христианская религия поможет если не воссоздать, то хотя бы удержать былое величие Рима, — смотря в глаза императору, уверенно произнёс прокуратор.

— А вы пессимист Тиберий, — слегка улыбнулся Константин.

— Я бы сказал, что, скорее всего я реалист, мой император, — ответил прокуратор, слегка поклонившись, стоя перед столом Константина.

— Вы реалист, который думает на перспективу, и это очень важно. Всё, о чём вы говорили, очень хорошо перекликается с моими собственными размышлениями, думаю, что должность прокуратора Нижней Паннонии не последняя в вашей карьере.

— Благодарю, я рад служить Риму и его императору, — опять с поклоном произнёс Тиберий, слегка улыбнувшись.

— Я всего лишь август западной её части.

— У вас всё ещё впереди.

— Хорошо, что вы намерены делать дальше, — спросил Константин, оставляя без внимания поклоны прокуратора.

— Я намерен отправиться в Рим и по пути наведать Марка Флавия, чтобы передать ему письмо от его друга претора Клавдия Валерия.

— Что за письмо?

— Я не знаю, что в нём, — гордо ответил Тиберий.

Константин внимательно посмотрел на прокуратора.

— Свиток случайно распечатался, — опустив глаза, тихо произнёс Тиберий.

— Что в нём? — сухо спросил император.

— Там сообщается о том, что у Марка Флавия в Риме родился сын от некой Лукреции.

— Дайте мне это письмо, — потребовал Константин.

Прокуратор сделал несколько шагов вперёд, и протянул императору свиток.

Константин прочитал письмо.

В нём друг Марка Флавия сообщал, что, когда пришли известия о его гибели все очень скорбели об этом. Через некоторое время к нему обратилась беременная женщина по имени Лукреция. Она интересовалась судьбой центуриона Марка Флавия. Претор Клавдий Валерий сообщил о гибели центуриона. Женщина была очень опечалена и со словами: «Он так и не узнал!» — ушла. Через несколько месяцев, после того, как стало известно, что Марк Флавий не погиб, претор случайно встретил эту женщину, но она была с ребёнком и мужем, поэтому он не стал ей сообщать о внезапном воскрешении бывшего возлюбленного. Однако, как говорится, слухами земля полнится, этой женщине видимо стало известно, что Марк Флавий жив. Однажды она пришла в преториат, нашла претора, и попросила сообщить о судьбе Марка. Претор сказал ей, что Марк Флавий жив, тогда она расплакалась, и рассказала, что родила ребёнка от Марка и ушла бы от мужа немедленно, если было бы, где жить. Далее претор сообщал, что он сжалился над бедной женщиной, и разрешил ей жить в доме Марка Флавия, а так же передал ей все деньги, которые начислялись ему за всё время его отсутствия. Затем он навестил Лукрецию в его доме, она хорошо там обустроилась, была весела, и общительна. В самом конце письма было написано:

«Марк, я не знаю, правильно ли сделал, но я поступил по совести. У тебя очень хорошенький сын, тебя ждёт, и любит очень красивая женщина. Марк я тебе по-хорошему завидую!».

Константин свернул свиток и посмотрев на Тиберия, сказал:

— Прокуратор, я сам сообщу Марку об этой новости, вам же следует немедленно отправиться в Рим и сделать так, что бы эта женщина и её сын ни в чём, не нуждались и были счастливы без Марка Флавия. Он нужен мне здесь!

— Я всё понял мой император, я немедленно отбываю в Рим, и устрою судьбу сына Марка Флавия.

— И пока я не сообщу ему о сыне, Марк ничего не должен знать о нём!

— Можете не беспокоиться, Марк Флавий никогда не узнает о существовании своего сына в Риме, пока вы не пожелаете этого.

— Хорошо, я жду от вас подробный отчёт о поездке в Рим, прежде всего меня интересуют настроения в сенате.

Тиберий слегка поклонился и собирался уже уходить, но император не поднимая головы от бумаг, вновь обратился к нему:

— Да, и ещё прокуратор, мне стало известно, что вы интересуетесь мужчинами, — Константин оторвался от бумаг и пристально посмотрел Тиберию в глаза, потом переведя свой взгляд обратно в бумаги, произнёс, — сделайте так, чтобы я больше никогда не спрашивал вас об этом, — и махнул рукой.

Тиберий кивнул, вышел за дверь и улыбнулся. Только что он услышал первый признак того, что очень скоро он попадёт в ближайший круг императора Константина. Всем было известно, что император старался не иметь в своём самом ближайшем окружении людей подверженных слабостям однополой любви, а это значит, что возможно он скоро возглавит ведомство преторианского префекта империи. Надо просто запрятать подальше эту свою тайную страсть. С этими мыслями и в хорошем расположении духа прокуратор Тиберий Гай Луциус отправился в Рим.

Император Константин ещё раз перечитал письмо адресованное Марку Флавию. «Значит у Марка, как и меня есть ещё один старший сын, рождённый от другой женщины, — император улыбнулся, — нет, я поступаю правильно, Марк слишком чистый для Рима и слишком честный в отношениях с женщинами. Он сейчас влюблён, счастлив и в этом своём счастье очень много полезного делает для Римской империи, не стоит его приземлять этой новостью. Неизвестно, как он поведёт себя в такой ситуации, нет, нет, пусть всё идёт, как идёт!». Константин встал из-за стола и спрятал свиток в своём шкафу для бумаг. Затем подойдя к столику, он налил себе немного вина, отпил пару глотков, и вернулся к своему столу.

Сев за стол Константин стал просматривать бумаги. Это были донесения из Рима. Из них следовало, что Максенций оказался совсем не тем правителем, которого хотели бы иметь римляне. Он не возобновил гонения на христиан, но сам в это время становился тираном. Из писем явствовало, что Максенций позволял себе неблагочестивые поступки в отношении знатных дам, отправляя их затем к своим законным мужьям. По наветам казнил несколько сенаторов, чтобы завладеть их имуществом. Видимо поэтому префект в Африке Луций Домиций Александр отделился от него, и сам себя объявил императором, а эта префектура была крупнейшим поставщиком зерна для Рима. Вероятно в ближайшее время в Риме можно было ожидать голодных бунтов. Константин ухмыльнулся, он знал о том, что Максенций никогда не был воином, поэтому и не способен руководить войском. А в этой ситуации было необходимо посылать экспедицию в Африку. Константин продолжал размышлять: «Дав мне титул западного августа, Галерий даёт мне понять, что хочет от меня активных действий против Максенция, а сам тем временем собирается отсидеться в Мезии. Он хочет моими руками убрать со своего пути узурпатора, а потом расправиться со мной. Нет, я не готов воевать со старшим августом Римской империи. Пожалуй, Тиберий прав, пока необходимо выбросить на рынки миллион своих золотых солидов. Пусть люди привыкнут к моему изображению, оценят чистоту золота моих монет, сравнят их с теми, что выпускает Максенций». Константин взял со стола серебряную монету, выпущенную в прошлом году монетным двором Максенция. На ней Константин именовался титулом «Предводитель молодёжи». Император улыбнулся этой несуразной попытке Максенция задобрить его.

Константин продолжил свои размышления над докладом Тиберия. «Весьма здраво рассуждает этот чиновник, постепенно перейти к сбору всех налогов только в золоте, а не натуральными продуктами, как это было раньше. Самое главное заставить платить всех аннону золотыми монетами, это может существенно увеличить казну государства. Пожалуй, этот прокуратор обладает всеми качествами преторианского префекта империи…».

Его размышления прервала Фауста, о приходе которой сообщила охрана. Вначале появился её живот, а затем и она сама. Константин улыбаясь, пошёл ей навстречу.

— Даже императоры должны прерываться на обед, — произнесла Фауста, остановившись у стола.

— Извини, заработался, — Константин поцеловал жену в щёчку, — Как ты себя чувствуешь, — тепло поинтересовался он.

— Хорошо дорогой, что там новенького?

— Думаю, что скоро должен появиться твой отец.

— О боги его тут только не хватало, — произнесла Фауста и присела на стул.

— Что ты так, о родном отце? — улыбнулся Константин.

— Да ему уже давно пора на покой, а он всё никак не упокоится, а с чего ты так решил?

— Мне пришло письмо от Галерия, он пожаловал мне титул западного августа.

— Теперь понятно, — вздохнула Фауста, — у старика опять всё обломилось, теперь он приедет сюда и будет всех изводить своими рассказами.

— Пошли обедать, давай я помогу тебе, — Константин заботливо подошёл к жене.

— Подожди, дай ка я немного переведу дух.

— Хорошо, — Константин послушно сел рядом.

Помолчав, Фауста произнесла:

— Константин, я решила принять христианство.

— Почему? — удивлённо, но с оттенком радости спросил Константин.

— Я хочу воспитывать наших детей в христианстве.

— Я рад, я очень рад дорогая, — произнёс Константин, обнимая жену.

Фауста улыбаясь, ответила на поцелуи мужа, подумав о том, что в последнее время всё чаще звучит это милое мужское слово: «Дорогая!».

Фауста играла с сыном у себя в комнате. Она счастливо улыбалась, глядя как Константин сосредоточенно сморщив свой лобик, строил домик. Да, она была сейчас просто счастливой женщиной, которая любила своего мужа, была любимой женой, и возилась со своим маленьким ребёнком, рождённым от этой любви. Вдруг Фауста услышала какой-то шум за дверью, и в комнату очень быстро вошёл её отец, одетый в пурпурный императорский плащ. При виде деда маленький Константин заплакал, мать инстинктивно взяла его на руки и прижала к себе.

— Дочка, плохие новости, только что мне сообщили твой муж пал в сражении с франками.

— Не может быть, откуда тебе это известно, — спросила Фауста побелевшими губами.

— Мне сообщил это прибывший офицер из его легиона.

— Что теперь будет?

— Слава богам, что я здесь! — воскликнул Геркулий, картинно подняв руки к небу, — я сейчас же построю оставшиеся войска, и объявлю им о кончине императора Константина, ты со мной дочка?

— Нет, я останусь во дворце, пока не привезут его тело.

— Ладно, поступай, как знаешь, а у меня теперь много дел, — произнёс с улыбкой Геркулий и вышел.

Фауста села в кресло, размышляя над только что услышанным. Странно всё это было, и как-то уж очень неестественно вёл себя отец. Муж предупреждал её о том, что нельзя доверять императору, не по своей воле отлучённому от власти. Сын продолжал плакать, и она стала его успокаивать. Вскоре ребёнок уснул, Фауста уложила его в кроватку, и позвала к себе начальника личной охраны. В комнату вошёл седой благородного вида римлянин в одежде центуриона. Фауста спросила его:

— Марий, ты уже слышал новость?

— Да, новости во дворце очень быстро разносятся.

— Что ты об этом думаешь?

— Думаю, что это неправда.

— Тогда, немедленно отправь кого-нибудь к Константину и незаметно понаблюдай за моим отцом.

— Я всё сделаю моя госпожа, — ответил, слегка поклонившись, Марий, — с вашего позволения я усилю охрану во дворце.

— Думаешь, Геркулий решил захватить власть?

— Я ни капли в этом не сомневаюсь, — ухмыльнулся Марий.

— Хорошо, будем ждать возвращения императора Константина, вечером я хочу знать обо всех проделках моего отца, — сразу успокоившись, произнесла Фауста и отпустила центуриона.

Вечером в комнату Фаусты постучали, это был Марий и он пришёл не один. Вместе с ним к ней вошли все три легата оставшихся в Тревире галльских легионов.

— Госпожа, мы пришли сказать, — начал говорить один из легатов, здоровенный галл, — что не верим всему тому, что говорит ваш отец, но мы не хотим проливать кровь, поэтому будем просто делать вид, что поддерживаем императора Геркулия.

— А что он сейчас делает? — спросила Фауста.

— У него есть несколько десятков сообщников, вместе с ними он вскрыл хранилище с золотом, и сейчас раздаёт его воинам, — заговорил Марий, — при этом он всячески поносит императора Константина, обвиняя его в чуть ли не в предательстве.

— Марий, ты отправил людей предупредить Константина?

— Да, моя госпожа.

— Хорошо, тогда мы все вместе ждём возвращения моего мужа, спасибо вам за верность, — громко произнесла Фауста, и кивком головы отпустила генералов.

Константин и Марк спорили возле стола в палатке императора. Марк убеждал Константина в необходимости произвести быструю скрытную вылазку и захватить всех вождей франков и тем самым предотвратить их вторжение в Галлию. Константин с недоверчивой улыбкой слушал своего друга. Слишком всё просто получалась с его слов:

— Марк, а откуда ты знаешь, что они соберутся именно в этом месте и именно в это время?

— Я же тебе уже говорил, эти сведения получены от начальника моей тайной стражи, — горячился Марк.

— И насколько этим сведениям можно доверять?

— Я не знаю, как он это делает, но он знает обо всём, что творится на границах земель свевов.

— План дерзок, почти на грани безумия, и поэтому действительно хорош, но прежде я хочу увидеть начальника твоей тайной стражи, как говориться посмотреть ему в глаза, — произнёс задумчиво Константин.

— Думаю, что вряд ли это возможно, — ответил Марк.

— Почему?

— Его лицо сильно изуродовано, и он постоянно носит маску.

— Но глаза то у него есть?

— Глаза есть, только он маску никогда не снимает.

— Ну, для меня-то он снимет, — усмехнулся Константин.

Марк Флавий пожал плечами и пошёл следом за императором Константином, который направился к выходу из палатки. Выйдя из палатки, император остановился, и с явным удовольствием оглядывал капитальный с каменными стенами лагерь построенный легионерами Колояра. Вчера легион свевов созданный по договорённости с Марком присягнул на верность римскому императору и таким образом Константин ещё больше укрепил своё положение в Галлии со стороны Рейна от набегов племён франков.

— А ты молодец Марк, быстро и хорошо подготовил легион, — произнёс Константин, и повернувшись к Марку, и улыбнувшись спросил, — как там твой вождь?

— Хватит уже, я же не виноват, что Скора стала вождём племени.

— Но согласись, как-то странно звучит, муж вождя племени, — продолжал подначивать своего друга Константин.

— Это для вас римлян что-то там значит, а свевы отнеслись к этому нормально, — слегка обиженно произнёс Марк.

— А ты значит уже не римлянин? — продолжал улыбаться Константин.

— Ну, кто ожидал, что Деян вдруг откажется быть вождём племени, а меня именно, как римлянина, не могли им избрать! — воскликнул Марк.

— Ладно, ладно, — улыбнулся Константин, — когда ты ожидаешь начальника своей тайной стражи?

— Вечером обещал быть.

— Как ты говоришь, его зовут?

— Шуня.

— Странное имя, как шум ветра.

— Он такой и есть, — задумчиво произнёс Марк.

В это время в лагере возник какой-то шум и в направлении императорской палатке, поскакало несколько воинов.

— Подожди, что там случилось, — спросил Константин.

— Не знаю, охрана что-то всполошилась.

К палатке подскакал начальник охраны лагеря, из числа свевов, и сообщил, что прибыл посыльный от жены императора.

— Так чего ты медлишь, давай его сюда, — обеспокоенно крикнул ему Константин, — что-то случилось, Фауста просто так меня беспокоить не станет, — произнёс он уже для Марка.

— Что может случиться? — удивлённо спросил Марк, — ты несколько дней как приехал из Тревира.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво произнёс Константин.

— Я пойду пока схожу к Колояру, — произнёс Марк, и вежливо удалился.

Марк не успел дойти до палатки Колояра, как за ним прибежал посыльный и сообщил, что император Константин просит его срочно прибыть в его палатку.

— Что случилось? — спросил Марк.

— Не знаю, но император очень зол, — произнёс воин и побежал по своим делам.

Марк быстрым шагом вернулся к палатке Константина. Войдя внутрь, он увидел императора сидящим за столом со сжатыми огромными кулаками и склонённой головой. Марк в нерешительности остановился около входа. Через несколько мгновений Константин произнёс:

— Я никогда не доверял ему, но и такого не ожидал.

— Ты это про кого?

— Про тестя своего Геркулия! — громко воскликнул Константин, — он объявил меня убитым, а себя новым императором!

— Что ты намерен делать?

— Я немедленно возвращаюсь в Тревир, Марк я оставляю тебе свои легионы, думаю, что ты и без меня разберёшься с франками.

— Хорошо, — согласно кивнул Марк.

— Я, чтобы быстрее добраться отправлюсь с небольшим отрядом, а ты всё-таки попробуй захватить вождей франков, неплохо всё придумано, — произнёс Константин вставая.

— Значит жена на твоей стороне? — спросил Марк.

— Да, она у меня умница.

— Это хорошо, когда муж и жена вместе, — улыбнулся Марк, — своим легатам сам скажешь?

— Да, я сейчас дам все указания, — бросил Константин одеваясь.

Через полчаса отряд из сотни легионеров во главе с императором Константином выехал из лагеря.

Марк Флавий сидел в своей палатке и ждал Шуню, начальника своей тайной стражи. Он вспоминал, как через месяц после их свадьбы со Скорой, Деян собрал всех старейшин родов у себя в доме, и объявил о том, что уходит из племени вместе с Митусой. Для всех это было если не потрясением, то очень неожиданно. Однако совет старейшин не стал задерживать Деяна и Митусу, но вопрос о том, кто станет вместо него вождём, стал очень оживлённо обсуждаться. В это время в дом вошёл Вукил вместе с человеком в чёрной маске и в чёрном плаще. В доме сразу наступила тишина. В этой тишине Вукил напомнил всем присутствующим, что у Деяна есть дочь Скора и она, только она имеет право стать вождём племени свевов. Некоторые старейшины стали возражать против того, чтобы вождём их племени стала женщина. И тогда Вукил объявил, что сам скоро покинет этот мир, а вместо себя колдуном племени, он оставляет человека в чёрном, которого зовут Шуня. Новый колдун произнёс:

— Свевы могут быть спокойны, я буду заботиться о них, на границах земель и внутри племени, вождём которого будет Скора, дочь Деяна.

— А почему ты в маске, мы хотим видеть твоё лицо, твои глаза, — спросил один старейшина.

— Хорошо, я сейчас сниму маску, но это будет первый и последний раз, — произнёс Шуня, и снял маску.

Все присутствующие увидели, насколько было обезображено лицо этого человека, и никто не узнал в нём Януша, сына Дидила, который мог по праву стать сейчас вождём племени свевов. Все старейшины единогласно проголосовали за Скору. Так Марк Флавий, римский центурион стал мужем вождя племени свевов. Странным образом все постепенно все вообще забыли о существовании Януша, даже Марк вспоминал об этом всё реже и реже. Теперь просто был главным колдун племени Шуня и всё.

Марк улыбнулся, вспоминая их разговор со Скорой в тот же вечер, Она рассказывала, что когда её вызвали на совет старейшин, и объявили о его решении, для неё это было полной неожиданностью, но все ждали её согласия. Скора испугалась, и решила отказаться, но в тот же момент, какой-то внутренний голос сказал, ДА, и она согласилась. Ночью Скорка игриво заявила, что теперь он обязан выполнять все её желания. Марк был согласен, и почти до самого утра исполнял свои обязанности, мужа вождя племени. Его воспоминания прервал короткий порыв ветра, это был Шуня.

Стремительность и бесшумность, с которой появлялся и исчезал Шуня, всегда поражала Марка, вот и сейчас он словно бы появился ниоткуда и уже стоял в палатке.

— Я приветствую тебя Марк, вожди соберутся в назначенное время в том самом месте, — произнёс Шуня через свою маску.

— Здравствуй Шуня, планы немного изменились, Константин уехал.

— Я знаю, — улыбнулся одними глазами Шуня через прорези в маске.

— Ты всегда, всё знаешь, — задумчиво произнёс Марк, — ну что зовём Колояра?

— Да, от его действий будет зависеть наше успешное возвращение.

Марк выглянул из палатки, и приказал позвать к нему Колояра. Вместе с прибывшим легатом легиона свевов они обговорили все детали вылазки по захвату вождей племён франков.

На въезде в город отряд Константина встретил начальник личной охраны центурион Марий со всеми легатами его галльских легионов. Те немногие, кто поддержал Геркулия, узнав, что император Константин жив, покинули мятежного самозванца. Константин с верными ему воинами в вечерних сумерках не спеша продвигался к термам, где находился Геркулий со своими сподвижниками. Попадавшаяся по пути немногочисленная охрана сразу переходила на сторону Константина. Перед самыми термами отряд спешился, и уже в полной темноте осторожно двинулся к зданию. Воины Константина убили несколько охранников пытавшихся поднять шум внутри терм. Когда воины распахнули дверь перед императором, Геркулий разговаривал с двумя галлами. Они оторопело уставились на вошедшего Константина. Геркулий, бросив короткий взгляд на Константина, выхватил меч из ножен одного из галлов и со словами: «Я так и знал!» убил обоих.

— Потрудитесь мне объяснить, что здесь происходит, — произнёс Константин с ухмылкой.

— Они мне сообщили, что ты мёртв, предатели, — ответил Геркулий, держа в руках окровавленный меч, — я им не доверял Константин!

— Или убрал свидетелей, — криво улыбаясь, спросил Константин, глядя своему тестю прямо в глаза.

Геркулий выдержал этот тяжёлый взгляд Константина, и ни сколько не смущаясь, произнёс:

— Думай, как хочешь, но я тебя не предавал, они мне сообщили, что ты убит.

— Понятно, но учти, тебе придётся вернуть в казну всё золото, которое ты раздал, — произнёс Константин, направляясь к выходу, — завтра же!

— Дай мне хотя бы неделю, — попросил Геркулий.

— Хорошо, через неделю всё золото должно быть в казне, — очень жёстко сказал Константин, выходя из помещения. Геркулий с облегчением выдохнул, когда император вышел.

Марк с тридцатью воинами, крались за Шуней к лагерю вождей франков. Как и он все были в чёрных одеждах. В сумерках утреннего тумана следуя друг за другом на расстоянии не более трёх шагов, чтобы не потеряться, отряд вышел на поляну. Там стояло пять палаток, возле кострищ спали охранники. Марк мечом показал направление действий своим воинам. Разделившись на группы, свевы одновременно напали на спящую охрану. Раздалось несколько стонов умирающих франков. Воины Марка ворвались в палатки и захватили вождей спящими. Успокоив их ударами в челюсть, сунув кляпы в рот, они быстро всех связали, и взвалив на плечи, понесли пленённых к своим лошадям. Пройдя пять сотен шагов, воины быстро привязали пленников к сёдлам своих лошадей и поскакали на север. Уже стало светло, но Шуня вёл отряд одному ему известными тропами мимо разъездов франков. Вскоре отряд спустился к реке и начал переправляться на другой берег. В это время раздались крики, и по берегу к отряду Марка устремилось около двух сотен франков. Они неслись на лошадях с ужасным воем, размахивая своими мечами и копьями. Однако шагов за сто до отряда Марка франки вдруг стали падать с лошадей сражённые стрелами. Франки остановили преследование, а затем и вовсе повернули обратно. Это лучники Колояра оставленные для прикрытия выполнили свою задачу. Воины Марка, успешно переправившись через реку, доставили пленённых вождей в лагерь Колояра.

По совету Шуни, дабы успокоить оставшиеся без вождей племена франков, Марк решил одного из вождей отпустить. Остальные четверо дожидались в тюрьме приезда императора Константина. Через неделю Константин прибыл в лагерь Колояра. Сидя в палатке у Марка он рассказал, что произошло в Тревире:

— Ты знаешь Марк, это было настолько глупо объявить меня мёртвым и попытаться захватить власть.

— Геркулий видимо не ожидал, что тебе об этом станет известно так быстро, — усмехнулся Марк.

— Да, это Фауста оповестила меня, не поверив своему отцу.

— Хорошая у тебя жена, Константин, — улыбнулся Марк.

— Неплохая, — как-то без особой радости произнёс император, — расскажи мне лучше, как всё-таки тебе удалось захватить вождей франков.

— Собственно ничего особенного, мы точно знали время и место, подкрались, схватили и убежали, Колояр нас прикрыл, вот и всё, — пожал плечами Марк, — да, одного из вождей я решил отпустить, чтобы племена, оставшись без вождей, не выбрали себе новых, и не напали на нас снова.

— Мудрое решение, — похвалил его Константин, — а что будем делать с остальными?

— Думаю, что им надо дать по сотне золотых солидов и отпустить, — улыбнулся Марк.

— Сохранить жизнь, дать денег и отпустить! — удивлённо спросил Константин, — зачем так баловать они же опять вернутся.

— Полагаю, что в ближайшие несколько лет франки не станут нападать на нас.

— Почему ты так решил?

— Пойдём, сам всё увидишь, — жестом пригласил Константина Марк.

Они вышли из палатки и направились к зданию, где содержались пленники. Когда император вошёл в помещение, то в свете факелов охранников он увидел четырёх связанных пленников. Они встали и угрюмо поблёскивали глазами.

— Я римский император Константин и пришёл сообщить вам о своём решении.

— Мы знаем, кто ты, — ответил крупный высокий бородач.

— Как же тебя зовут, если ты осмелился перебить мою речь?

— Меня зовут Аскарих, я король франков, а это мой брат Гайзо, он тоже король франков, — гордо ответил воин с густой бородой и длинными чёрными волосами, и показал на другого такого же бородача.

— Я решил освободить вас всех, с тем, чтобы вы вернулись к своим воинам, увели их отсюда, и никогда больше не возвращались, — громко произнёс Константин.

В это время в открытую дверь с шумом ворвался лёгкий сквозняк, франки вздрогнули, в их глазах был виден испуг. Через несколько мгновений король Аскарих произнёс:

— Мы никогда больше не вернёмся на землю, где живёт чёрный колдун.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Константин, — за доставленные неудобства каждому из вас, кроме свободы, я дарю по сотне золотых солидов, но вы должны понимать, что в следующий раз, когда вы окажетесь в моей власти, живыми вы уже не уйдёте, — грозно произнёс римский император и вышел.

— Я так понимаю, что чёрный колдун это и есть твой начальник стражи? — спросил Константин, когда они с Марком возвращались к командирской палатке.

— Да, это он и есть.

— Чем он их так напугал?

— Не знаю, франки очень суеверны, а Шуня заходил к ним.

— Ты покажешь его мне когда-нибудь?

— Когда-нибудь покажу, но сейчас его здесь нет, — улыбнулся Марк.

Геркулий возвращался от своей дочери Фаусты. Его расчёт оказался верным, Фауста согласилась ему помочь. Походка его была легка, глаза горели, он не шёл, он просто летел над землёй. Геркулий знал свою дочь, как никто другой. Ей всегда в жизни доставалось всё самое лучшее, ещё, будучи двенадцатилетней девочкой, она вбила себе в голову, что станет женой императора всей Римской империи, и будет жить в самом Риме. Вернее это он сам так её воспитал, она ведь и была дочерью императора. Геркулий улыбнулся. Много времени он потратил на восстановление отношений с Фаустой, после неудачной попытки захвата власти. Тогда Константин объявил ему, что его появление в императорском дворце нежелательно. Но уже через месяц, под предлогом увидеть внука и в отсутствии Константина, он смог попасть во дворец. Вначале Фауста настороженно относилась к его визитам, но потом, увидев, как он возится с внуком, успокоилась. Только после этого Геркулий приступил к осуществлению своего плана. Он постепенно, не навязчиво стал внушать своей дочери мысль о том, что Константин слабый император и с ним она никогда не будет императрицей в Риме. В качестве основных аргументов он приводил примеры его действий, вернее бездействий. Константин не стремиться захватить Рим, а чего-то выжидает. Он так же сохранил ему жизнь, хотя за такое, сильный император убил бы, не задумываясь, даже собственного тестя. Постепенно Фауста стала проникаться его идеями и, в конце концов, согласилась ему помочь. Два дня назад Константин отправился с инспекцией в свои легионы. Сегодня вечером он должен был вернуться, а ночью Фауста поменяет охрану у личных покоев и откроет Геркулию дверь в их спальню.

Геркулий зашёл в свой дом. Мысли о предстоящем восхождении на императорский престол не давали ему покоя, чтобы себя успокоить он выпил немного вина и прилёг на диван. Закинув руки за голову, он стал размышлять о своей жизни. Почти двадцать пять лет назад его старый друг император Диоклетиан сделал его своим цезарем, и поручил усмирить разбойников багаудов в Галлии, которые за последние пять лет стали настоящим бедствием для римлян. Они грабили деревни, опустошали поля, даже пытались штурмовать города. Они действовали маленькими отрядами на больших территориях и поэтому были неуловимы. Тогда Геркулий запросил у Диоклетиана неограниченные полномочия, и получил их. Целый год он упорно уничтожал разбойников, многих при этом захватил в плен, и постепенно всех усмирил, разбив их в сражении и применив тактику выжженной земли. Диоклетиан оценил его действия, и сделал его своим соправителем с титулом августа, отдав ему во власть Африку и Италию. Это было самое золотое время в его жизни. Через два года вспыхнуло восстание в его африканской провинции Киренаики, и он, Галерий опять быстро и жестоко подавил его, уничтожая противника и все посевы на этой неплодородной африканской земле.

Однако в это время на другом конце огромной империи в Галлии поднимает мятеж Караузия. Этот выскочка, назначенный для борьбы с пиратами в проливе Ла-Манш, склоняет на свою сторону два германских легиона, и объявляет себя августом Британии. Геркулий начинает с ним войну, однако в это время между Верхним Рейном и Верхним Дунаем вспыхивает новое восстание местных племён алеманов. Диоклетиан поспешил ему на помощь с востока. Два императора встретились в Медиолане и обсудили создавшуюся обстановку в Римской империи. Диоклетиан и Геркулий решили, что для управления такой огромной империей двух императоров будет мало. Именно тогда и реализовалась мысль о создании тетрархии. Геркулий взял к себе цезарем Констанция Хлора префекта Галлии, а Диоклетиан выбрал себе в цезари Галерия, выдав за него замуж свою дочь Валерию. Геркулий же заставил Констанция жениться на своей дочери Феодоре, и поручил ему подавление мятежа в Британии, а сам начал компанию на землях восточнее Рейна. У Констанция был внебрачный сын Константин, вот таким образом и появился в его жизни нынешний ненавистный ему соперник.

Было уже далеко за полночь, Геркулий встал, достал свою императорскую амуницию и стал одеваться. Поверх белой туники он надел свой золотой императорский панцирь лорика мускулата, золотой шлем с красным продольным оперением, надел свой пурпурный императорский плащ и подпоясался позолоченным кожаным ремнём со своим любимым коротким испанским мечом. Геркулий замер, вспоминая все свои титулы, их было много: Британский Величайший, Германский Величайший, Персидский величайший, Сарматский Величайший, Армянский Величайший, да всех не упомнишь, так великая Римская империя воздавала должное его заслугам перед ней. Диоклетиан умный император и порядочный человек, и он, Геркулий, очень его уважал, поэтому и отказался от императорской власти вместе с ним, как договаривались, но сейчас он не может и не хочет отдавать власть этому нерешительному недоноску Константину. С этими мыслями Геркулий вышел из дома и направился к императорскому дворцу.

Поднявшись по ступенькам массивной дворцовой лестницы, Геркулий сообщил охранникам:

— Я Марк Аврелий Валерий Максимиан Геркулий, у меня срочное сообщение императору Константину.

— Сейчас мы вызовем начальника караула, — ответил ему оробевший молодой легионер, и свистнул в специальный свисток.

Геркулий стал прогуливаться возле охранников: «Фауста не подвела, опытную охрану заменили на молодых воинов, значит всё идёт по плану» — размышлял он.

— Вы Максимиан Геркулий? — спросил его подошедший триарий, видимо начальник караула.

— Да, это я, только меня надо называть полным именем, — громко сказал Геркулий.

— Я знаю, кто вы, — невозмутимо продолжил триарий, — сейчас глубокая ночь ваше сообщение не может потерпеть до утра?

— Нет, это касается безопасности императора, и я должен немедленно доложить ему об этом!

— Хорошо, я провожу вас, — опять невозмутимо произнёс триарий.

Идя по дворцу следом за триарием, Геркулий от нетерпения играл желваками, его рука постоянно нащупывала рукоятку меча. Дверь в покои императора была, как он и договаривался с Фаустой, слегка открыта.

— Император ещё не спит, я войду к нему один, — остановил он триария.

— Как вам будет угодно, — произнёс триарий и остановился.

Геркулий зашёл в спальню и закрыл за собой дверь. В слабом свете светильника он увидел Фаусту, в одной ночной рубашке. Она стояла возле кровати и испуганно смотрела на него. Геркулий подошёл ближе и увидел тело Константина. Он лежал спиной вверх под простынёй. Не мешкая, Геркулий выхватил меч и несколько раз воткнул его в тело под левую лопатку. Из ран хлынула кровь, раздался предсмертный хрип, всё было кончено быстро и беззвучно. Геркулий взглянул на дочь. Видимо в его взгляде было что-то такое, что Фауста испуганно прижалась к стенке, тогда он повернулся и с окровавленным мечом в руке вышел из спальни.

— Император Константин мёртв, я ваш новый император! — громко и торжественно крикнул Геркулий. На его крик прибежало ещё несколько охранников. Триарий оставался невозмутимым.

— Вы, что не слышите меня, император Константин мёртв, я ваш новый император! — опять крикнул Геркулий.

— Вы только, что убили человека, — тихо, но твёрдо сказал триарий.

— Это уже не важно, я теперь ваш император!

— Вы только, что убили человека!

— Константин мёртв, я теперь ваш император!

— Вы убили человека, и я вынужден вас арестовать, — произнёс триарий, и выхватил свой меч.

— Глупец, кто здесь может меня арестовать! — смеясь, громко крикнул Геркулий, воздев руки к небу.

Внезапно двери распахнулись, и в комнату вошёл Константин в своей парадной императорской амуниции с пурпурным плащом, за его спиной было много воинов с факелами, которые стали заходить в комнату.

— Я! Я могу арестовать тебя Максимиан Геркулий, я император Константин, законный август римской империи! — громко сказал он, пристально глядя в глаза самозванцу.

Геркулий опешил, его руки опустились. В этот момент триарий сильно ударил своим мечом плашмя по руке Геркулия. Меч выпал из его рук, Геркулий схватился за руку и стал пятиться. Несколько воинов зашло в спальню, из которой они вынесли окровавленное тело в простыне и положили на пол между Константином и Геркулием.

— Константин, ты меня неправильно понял, — начал испуганно мямлить Геркулий, — я пришёл к тебе рассказать о своём страшном сне, и обнаружил в твоей постели этого мужчину, я сразу убил его, — продолжал мямлить Геркулий, остановившись посредине комнаты.

— Ты сознаёшься в убийстве этого человека? — громко спросил Константин.

— Да, я его убил, но у меня и в мыслях не было убивать тебя, — немного смелее стал говорить Геркулий. В это время в полуоткрытую дверь спальни он увидел свою дочь, она совершенно спокойно стояла возле кровати и с холодным презрением смотрела на него. Геркулий всё понял.

— Ты убил евнуха, которого я положил вместо себя, после того, как моя жена Фауста рассказала мне о твоих коварных планах, — громко произнёс Константин, и кивнул одному из своих легатов. Тот подошёл к Геркулию и сорвал с него пурпурный императорский плащ и бросил к ногам Константина. В мигающем свете факелов было видно, как ещё несколько минут назад торжествующий Геркулий, сжался и превратился в жалкого старика.

— Я ошибся, — упавшим голосом произнёс Геркулий.

— Такие ошибки смываются кровью, ты будешь казнён, арестуйте его, — приказал Константин.

Два легата взяли преступного императора под руки.

— Константин, я не хочу крови, — тихо попросил Геркулий.

— Хорошо, как скажешь, твоё имя будет предано забвению, — громко ответил Константин, кивнув своим легатам. Они стали уводить арестованного, проходя мимо Константина, Геркулий дрожащим голосом воскликнул:

— Когда-нибудь Фауста предаст и тебя!

Константин только отмахнулся от него, легаты увели мятежного императора.

За ними следом вышли все остальные. Константин зашёл в спальню к жене.

— Как ты? — спросил её Константин, снимая свою императорскую одежду.

— Уже лучше, что с ним будет? — равнодушно спросила Фауста.

— Ему сегодня же сломают петлёй шею.

— Теперь на очереди мой братец, — толи спросила, толи сказала жена.

— А ты кровожадная, — усмехнулся Константин.

— Слушай, давай уйдём отсюда, не могу я здесь, — нервно попросила Фауста.

— Хорошо, пошли, — произнёс Константин, и они ушли в другую спальню.

Максимиан Геркулий, сидя в камере подземелья дворца императора Константина пребывал в полной апатии. Он сидел на грубой деревянной лавке и закрыв глаза, вспоминал. Именно здесь, в этом дворце несколько лет назад происходила двойная торжественная церемония, свадьба его дочери Фаусты с Константином и возведение Константина в августы. Было очень красиво, построенные войска громко приветствовали своих императоров, его и Константина. Глаза Фаусты светились счастьем, она улыбалась…

Геркулий открыл глаза, рядом со стальной решёткой снаружи потрескивая, горел факел, тускло освещая узкий коридор. Стояла гнетущая тишина. Геркулий опять устало закрыл глаза. Он увидел себя в парадной амуниции в багряном императорском плаще. Светит яркое солнце, на площади построены войска, рядом с ним стоит Констанций Хлор. Геркулий смотрит в небо и видит там лицо императора Диоклетиана. Лицо говорит ему: «Помни Максимиан, что ты потомок Геркулеса, именно поэтому все тебя зовут Геркулий, ты должен выполнить своё обещание». Максимиан снимает свою багряницу и отдаёт её Констанцию Хлору. Это было в Медиолане пять лет назад. Внезапно картинка сменилась. Он ещё совсем молодой рядом со своим домом. На полянке в траве спиной к нему сидит его маленькая дочь Фауста и во что-то играет. Геркулию не видно чем занимается дочь, и он начинает осторожно к ней подходить. Фауста оборачивается и встав, бежит к нему с протянутыми ручками. «Папа приехал, папочка» — кричит она ангельским голоском. Максимиан подхватывает дочь на руки и нежно прижимает к себе.

— Папочка я тебя люблю, — шепчет Фауста, прижавшись к нему.

— И я тебя люблю, — тихо говорит Максимиан, целуя дочь, — А что ты там делала, егоза?

— Не знаю, просто с верёвкой играла, — щебечет малышка.

— Пойдём, посмотрим.

— Пойдём.

С дочкой на руках Максимиан подходит к тому месту, где сидела Фауста, на траве лежит настоящая петля для удушения.

— Кто тебя научил этому? — удивлённо спрашивает Максимиан.

— Ты папочка, ты! — отвечает Фауста и заливается звонким смехом…

— Марк Аврелий Валерий Максимиан Геркулий! — услышал сквозь сон Максимиан и открыл глаза. Решётка в камеру была открыта, возле неё стояли три легата с факелами, — Вам пора, сухо сказал один из них.

— Да, ответил Максимиан, поднимаясь, — я готов.

— Мы вас проводим, здесь недалеко.

Максимиан вышел из камеры и пошёл следом за одним из легатов, двое других пошли за ним следом. Пройдя по узкому коридору шагов тридцать, все стали подниматься по ступенькам. Максимиан насчитал их двадцать, именно через столько лет он обещал Диоклетиану отречься от власти и уйти на покой. Дальше в его жизни ступенек вверх не было. Шедший впереди легат остановился у открытой решётки, Максимиан зашёл в камеру. Сверху свисала петля, которую он видел только что в своём коротком сне, под ней стояла скамейка высотой более шести футов. «Значит, просто сломается шея и я ничего не почувствую», — подумал Максимиан и улыбнулся.

— Далеко не уходите, — бросил он легатам.

— Хорошо, мы будем рядом, — ответил старший легат, и они, закрыв решётку, удалились.

В этой камере было небольшое окно. Рассвет только занимался, птицы начинали свой вечный гомон. Максимиан взобрался на скамейку, одел себе на шею петлю, затянул её потуже, глянул ещё раз в окно, и со словами: «Сам же научил!», — выбил ногой из-под себя скамейку. Последнее, что он услышал, был хруст его ломающейся шеи.

Нумерий Тулиус в сопровождении охраны следовал по улицам Рима во дворец к теперешнему его правителю Максенцию. Одетый в свою белую с широкой пурпурной полосой сенаторскую тогу он внимательно смотрел за всем происходящим на улицах этого вечного города. Нумерий специально выбрал сегодня пеший способ передвижения, чтобы напитаться вдохновением для предстоящего разговора с Максенцием. С недавних пор он начал ощущать внутри себя некую ответственность за этот город, который пришёлся ему по душе.

Был полдень, повсюду царили оживление, беспорядочная толкотня, адский гомон. В тавернах полно народу с тех самых пор, как их открывают и удлиняют выставленными наружу лотками. Здесь же, прямо посреди проезжей части бреют своих клиентов брадобреи. Тут же идут разносчики, меняя различные стекляшки и свои пакетики с пропитанными серой спичками. Вот трактирщики, охрипшие из-за того, что им приходится зазывать глухих ко всем призывам клиентов, выставляют на обозрение дымящиеся колбасы в горячих кастрюлях. Там же, прямо на улице, надсаживают горло школьный учитель и его ученики. С одной стороны меняла звенит на нечистом столе своими запасами монет с портретами императоров, с другой золотобит, работающий с золотым песком, сдвоенными ударами постукивает блестящей киянкой по видавшему виды камню. На перекрёстке зеваки, собравшиеся в кружок вокруг заклинателя змей, выражают ему восклицаниями своё восхищение. Повсюду звучат молотки медников и голоса нищих, заливающихся на все лады, пытаясь разжалобить прохожих именем Беллоны или скорее воспоминаниями о своих полных перипетий бедствиях. Прохожие продолжают течь непрерывным потоком, и даже те препятствия, которые они встречают на пути, не могут помешать этой толпе, разлиться половодьем, будто бы весь без исключения город вывалил наружу, люди прут и прут, крича и толкаясь, по солнцу или в тени…

Ночью же можно было подумать, что люди эти растворились в пугливой тишине и кладбищенском покое. Вот только на смену им пришли другие. Шествие людей, которые бежали теперь в свои квартиры, волею Цезаря сменилось процессией вьючных животных, извозчиков и целых обозов. Действительно, диктатор понял, что на столь крутых, узких и оживлённых улочках, как римские, движение экипажей, неизбежное в связи с удовлетворением потребностей сотен тысяч жителей, привело бы среди дня к мгновенной закупорке, и было бы источником постоянной опасности. Этим и объясняются радикальные меры, на которые он пошёл, что и знаменуется его посмертным законом. После восхода солнца и вплоть до самых сумерек перемещение экипажей внутри Рима не допускалось. Те, что вошли сюда в течение ночи и оказались застигнуты рассветом прежде отправления, имели право лишь на то, чтобы стоять пустыми. Это правило, впредь не отменимое, допускало лишь четыре исключения. Из них три были временные. На улицы допускались: в дни торжественных церемоний — экипажи весталок, царя священнодействий и фламинов, в дни триумфа — повозки, без которых нельзя было обойтись в процессии победы, в дни общественных игр, те повозки, которых требовали эти официальные празднования. Существовало, далее, постоянное исключение, данное на всем протяжении года всем возам предпринимателей, питающих задыхающийся город, чтобы представить его в более здравом и красивом виде. Кроме этих случаев, определённых весьма точно, в Риме было разрешено передвигаться лишь пешеходам, верховым и обладателям носилок.

Занимаясь поставками пшеницы Нумерий хорошо понимал, что вся эта беззаботная суета вечного города может закончиться через месяц. Именно на такой срок оставалась запасов зерна для Рима. Римляне, которые постоянно требовали от власти хлеба и зрелищ, не умели терпеть лишений в чём-либо. Именно об этом сенатор и хотел сейчас сказать Максенцию, поднимаясь по ступеням его дворца. Возле массивной тяжёлой двери из чёрного дерева его вместе с охраной остановили преторианцы.

— Я сенатор Нумерий Тулиус! — громко представился сенатор.

— Я знаю вас, — ответил ему седой триарий, — император сейчас немного занят, но вы можете пройти, только без охраны, — с улыбкой добавил он.

Нумерий кивнул и прошёл в открытую дверь. Поднявшись по белым мраморным ступеням дворца, он оказался перед другими такими же дверями. Старший, из охранявших эту дверь преторианцев, жестом указал ему на небольшой внутренний садик. Сенатор сел на небольшую красивую лавочку и стал ждать. Через некоторое время дверь открылась, из неё проскользнула женщина и в сопровождении одного из преторианцев стала спускаться по ступеням. И хотя женщина старалась оставаться незамеченной, Нумерий узнал её, это была жена его визави, сенатора Тиберия Луциуса. Когда её шаги стихли, офицер преторианец громко сказал:

— Сенатор Нумерий Тулиус император ждёт вас!

Сенатор прошёл в открытую дверь. Максенций встал из-за стола и улыбаясь пошёл навстречу. Они поздоровались:

— Ты я вижу, зря времени не теряешь, — улыбнувшись, произнёс Нумерий.

— Должен же кто-то позаботиться о бедной женщине, пока её муж в Галлии прислуживает Константину, — ещё больше расплылся в улыбке Максенций.

— Ты ведь не обходишь вниманием и жён сенаторов, которые остались с тобой в Риме?

— Это всё невинные шалости по обоюдному согласию, — усмехнулся Максенций.

Нумерий сразу вспомнил двух сенаторов внезапно умерших около года назад, с жёнами которых Максенций развлекался. В обнародованных завещаниях всё своё имущество они завещали лично Максенцию, причём завещания были переписаны прямо накануне их смерти. Это мысль почему-то испортила сенатору настроение.

— Так о чём ты хотел со мной поговорить? — спросил Максенций, усаживаясь за стол.

— В Риме зерна осталось на один месяц, — сказал Нумерий, оставшись стоять, — надо что-то делать.

— Ты сейчас о ком больше печёшься, о своей торговле или о римлянах? — с усмешкой спросил Максенций.

— О тебе император, начнутся голодные бунты, многие сенаторы поддержат их! — холодно произнёс Нумерий.

— Я уже думал об этом, мне нужен флот для отправки двух легионов в Африку, — так же холодно ответил Максенций.

— Сколько у меня есть времени?

— Не больше недели.

— Хорошо, через неделю флот для двух легионов будет стоять в Остии, — сухо сказал Нумерий.

— Хорошо, — довольно кивнул Максенций, — ты чего такой серьёзный вдруг стал, обиделся на меня, так ты не обижайся попусту, мы с тобой теперь одной верёвочкой до конца жизни связаны, — усмехнувшись, добавил он.

— Работы у меня много, пойду я, — устало сказал Нумерий.

— Ну, иди, иди, работай, — кивнул ему Максенций на прощание.

Попрощавшись, Нумерий вышел. Максенций некоторое время смотрел ему вслед, затем вернулся к столу. Он по-прежнему пребывал в хорошем настроении. Поев немного винограда, Максенций велел позвать к нему префекта претория Гая Руфина Волузиана. Через некоторое время к нему зашёл рослый, седой генерал.

— Приветствую вас мой император, — слегка улыбнувшись, произнёс офицер.

Максенций улыбнувшись ему в ответ произнёс:

— Гай, Риму опять нужен ваш опыт и ваша преданность!

— Я слушаю вас мой император, что я должен делать, — перестав улыбаться, серьёзно спросил префект претория.

— Гай Руфина Валузиан, вы были проконсулом Африки и хорошо знаете эту провинцию, — произнёс Максенций глядя в глаза генералу, — наберите два легиона самых опытных солдат и через неделю будьте готовы к погрузке в Остии.

— Что мне следует сделать с Луцием Домицием Александром? — с пониманием спросил Гай Руфина.

— Викарий, который возомнил себя императором в моей провинции, — Максенций криво усмехнулся, — он мне не нужен ни живой, ни мёртвый!

— Я всё понял мой император, — кивнул вновь назначенный префект Африки.

— Вам поручается ответственная миссия, — начал говорить Максенций пристально глядя в глаза своему префекту, — через месяц в Риме закончится хлеб, мы должны возобновить поставки зерна из Африки.

— Мне всё понятно, — ответил Гай Руфина.

— И ещё, я решил перенести монетный двор Карфагена в Остию.

— Я всё сделаю мой император!

— Хорошо, можете идти генерал, Рим никогда не забывает своих героев, — кивнул Максенций.

Гай Руфина ушёл. Максенций встал из-за стола и прохаживаясь по кабинету, размышлял о том, как это важно быть финансово независимым правителем. Именно поэтому он и отправлял экспедицию в Африку, а пшеница для Рима было для него делом второстепенным.

Нумерий только придя домой, наконец, понял, почему у него испортилось настроение во дворце у Максенция. Тиберий Гай Луциус, чью жену он видел сегодня, никогда не был его врагом, этот сенатор был его соперником, но не врагом. Он очень умный, тонкий политик и поэтому сделал правильный выбор, поставив на Константина. А он Нумерий просто торгаш, связался с этим ничтожеством Максенцием. С другой стороны у него не было другого выхода, чтобы сохранить свои капиталы. Нумерий сел за свой рабочий стол и написал несколько писем, в которых он дал указания своим людям сильно не торопиться с доставкой зерна в Рим из Египта. Ещё одно письмо он написал лично Тиберию Гаю Луциусу. После этого он позвал своего казначея и приказал ему в течение недели зафрахтовать суда для экспедиции двух легионов римского войска в Африку. Немного подумав, Нумерий вызвал к себе одного из своих помощников. Когда тот прибыл, сенатор поручил ему организовать слухи в Риме, что во всех бедах римлян виноваты преторианцы, включая голод, который должен был начаться через месяц.

Скора, покормив и уложив детей спать, села за стол и достала свиток. Это был свиток, в который она записывала все свои мысли, а затем делилась ими с Марком. Он уехал проверить, как идёт строительство города и к вечеру обещал вернуться. Скора улыбнулась, вспомнив о Марке. Она всякий раз улыбалась думая о муже. О боги, как же она всё-таки любила этого мужчину! Скора, невольно отложила в сторону свиток, вспоминая, как она когда-то выловила своё счастье в реке. Она уже давно нисколько не сомневалась, что это счастье было предназначено именно ей. Как сказала Митуса, она ведь не отвела свой взгляд, и полуживой Марк не уплыл от неё. При воспоминании о Митусе, Скора сразу загрустила, потому что вспомнила отца. Прошло уже два года, как они ушли. Через полгода она получила от них письмо. В нём Митуса сообщала, что они обосновались в одной христианской общине недалеко от Аквинкума, Деян принял христианство и очень много молится. Скора вздохнула и продолжила воспоминания.

Они долго и тщательно скрывали свои намерения, поэтому для неё всё случилось неожиданно. Только накануне заседания старейшин отец рассказал ей о своих планах с Митусой. Скора отказывалась верить, что отец вот так просто откажется быть верховным вождём и уйдёт из племени ради новой религии. И она оказалась права, Деян рассказал ей о своих душевных переживаниях. Он принёс свёрток, в котором среди бурых пятен был завёрнут кусочек какого-то высохшего мяса. Отец объяснил ей, что это такое.

Оказывается, отец узнал о том, что произошло с ней на праздники Купалы, когда она была ещё девчонкой. Он нашёл этого мужика и наказал его, отрезав ему язык, который теперь лежал перед ней. Скора со слезами бросилась на шею к отцу.

— Прости меня тата, я была тогда глупая девчонка, — и дочка зарыдала на груди у отца.

— Ну, ну, всё уже прошло, — улыбаясь, гладил он её по спине, — теперь у тебя всё хорошо, — успокойся девочка моя.

Скора стала успокаиваться, и теперь просто шмыгала носом на груди у отца, ей было так хорошо, как в детстве. Она слышала, как бьётся его большое сердце, чувствовала, как он проводит своим подбородком по её волосам, гладит её по спине, и это было так хорошо, что она опять разрыдалась, наверно от того, что отец скоро уйдёт, и она долго его не увидит, и увидит ли вообще когда-нибудь ещё.

— Тата, я тебя так люблю, зачем ты уходишь, тебе плохо со мной? — сквозь слёзы рыдала Скора.

— Ну, вот, опять, ты уже взрослая и завтра станешь вождём племени, а рыдаешь, как девочка, — укоризненно, но с тёплой улыбкой говорил Деян, — ты уже замужняя женщина и твоё детство Скора, давно прошло.

— Хорошо, я не буду больше, — начала успокаиваться Скора, вытирая слёзы.

— Вот и ладно, — произнёс Деян, садясь за стол.

— Скажи, почему ты всё-таки уходишь? — спросила Скора, окончательно успокоившись и садясь за стол к отцу.

— Понимаешь, когда люди живут вместе, родом, племенем, то в их жизни иногда возникают различные трения, разногласия. Они разрешаются различными обычаями и порядками, которые придуманы нашими предками. У свевов эти обычаи и порядки, как правило, обращают человека к его же совести. Совесть, в первую очередь, всегда должна подсказывать человеку, как поступить ему в том или ином случае.

— Ты к чему мне это говоришь, — спросила Скора внимательно глядя на отца.

— Некоторые обычаи и порядки племени становятся законами, которые нарушать никто не имеет права, не зависимо от его положения.

— Ты имеешь в виду, то, как ты поступил с этим мужиком? — спросила Скора, опустив глаза.

— Да, я должен был созвать совет старейшин и судить этого негодяя по законам племени.

— И тогда все бы узнали, что со мной произошло, — тихо сказала дочь.

— Вот именно!

Деян замолчал, глядя на дочь. Скора задумалась.

— Тебя это гложет? — спросила она отца после небольшой паузы.

— Будучи вождём племени, я никогда в жизни не поступал против своей совести, только один раз я нарушил закон племени, поддавшись эмоциям, я поступился своей совестью, — ответил Деян.

— Значит, ты уходишь из-за меня?

— Нет, я ухожу, потому что мне так говорит моя совесть, я совершил грех, но наши боги мне его не отпускают, поэтому я хочу замолить его в новой религии, в христианстве. У христиан всего один Бог, значит он сильнее всех наших, может быть он сможет излечить мне душу.

— Скажи мне отец, почему ты решил, что вождём племени должна стать именно я?

— У свевов уже был такой случай, когда во главе племени стала женщина, правда это было очень давно, — ответил Деян, очень тепло глядя на неё.

— Я помню эту легенду о вожде по имени Ярость.

— Да, она была женой вождя Гонды и, когда он погиб в бою, сама стала вождём!

— Но ведь это было в те времена, когда племена свевов переселялись от моря в наши земли, и Ярость была женщиной-воином, — ответила Скора.

— Ты не настолько слаба, как тебе кажется, и потом, рядом с тобой всегда будет Марк, — ответил, улыбнувшись Деян, — он поможет тебе и в обустройстве жизни племени, и в отношениях с Римской империей, я скажу об этом всём завтра на Совете старейшин.

При воспоминании о Марке, Скора, как обычно вся засветилась. Деян увидев это, улыбнувшись, добавил:

— Вам только нужно всегда помнить, что, когда есть совесть не нужно много законов…

В это время проснулся Аврелий и Скора прервав свои размышления, подошла к сыну. Малыш просто заплакал не просыпаясь. Скора стала качать калыску, и сын успокоился. Аврелию ещё не исполнился годик, и он была точной копией папы. Марк, держа на руках новорождённого, сказал: «Хорошие у нас с тобой сыновья получаются, но теперь я хочу дочку, предлагаю не останавливаться!». Скора улыбнулась и погладила свой животик. Именно сегодня она собиралась сказать мужу, что опять беременна. Она достала ещё один свиток, его написал Марк на греческом языке. В нём были стихи, которые он посвящал ей. Скора стала читать:

«Эти стихи Скора, я посвящаю тебе! Я тебя очень люблю, ты у меня молодец, если смогла прочитать эти строки:

Я встретил странника в пути,

С клюкой от старости согбенный,

Он отдыхал у дерева в тени,

Я задал мудрецу вопрос обыкновенный,

Ты прожил много, повидал немало,

В чём смысл жизни, расскажи старик,

Ведь всякое в твоей судьбе бывало,

Ты в этом мире многое уже постиг,

Он светлым ликом глянул на меня,

И улыбнувшись, начал свой рассказ,

В тебе, я вижу молодым себя,

Я не отвечу, но расскажу тебе сейчас,

Трава не видит солнца, но тянется к нему,

В воде и рыбке каждой нужен свет,

Ночные звери воют на Луну,

Она видна, лишь отражая Солнца цвет,

Всем тварям на земле необходимы свет, тепло,

Без них не встретишь жизни во вселенной,

Свет борется со тьмой, сражается добро и зло,

Ведь быть или не быть, вопрос для нас священный,

Старик умолк и хитро глянул мне в глаза,

Я молвил, ты не рассеял всех моих сомнений,

Так для чего мы все живём тогда?

Он мне в ответ, готовых ищешь ты решений,

Одно лишь средство в жизни есть, чтоб быть,

Оно на Солнце яркое всегда похоже,

Мы рождены для одного, чтобы любить,

Наш путь всегда к любви проложен,

Мы к свету тянемся всегда душой,

Он созидает нас, а мы, всё то, что есть в округе,

Любовь и есть наш смысл земной,

С любовью небо берёт всех грешных на поруки,

Ведь посмотри, с любовью пашется земля,

Под солнцем для любимых строятся дома,

С любовью в них растят детей,

И в нашем мире нет других идей,

Он замолчал, молчал и я,

Так просто всё, не надо много слов,

В основе людского бытия,

Как Солнце светит нам любовь,

И от неё в судьбе идут круги…

Старик засобирался в путь,

Я засиделся, стынет в жилах кровь,

Прости, но мне пора уже идти,

Любовь и есть всей нашей жизни суть,

Я обратился вновь к нему

Старик, а где живёт твоя любовь?

Не знаю, я ищу её, и в этом смысл пути,

А если вдруг нашёл? — я крикнул вслед ему,

Он мне в ответ: «Ты пуще жизни это солнце береги!».

Дальше было приписано:

«Ты моё солнце Скора, я люблю тебя! Твой Марк!».

Скора счастливо улыбаясь, спрятала свиток и пошла готовить ужин для мужа.

Марк ехал домой в хорошем настроении. Строительство города шло полным ходом. Строители уже доделывали дворец и другие здания внутри города, приступили к возведению крепостных стен. Свевы помогали строителям и перенимали у них многие навыки строительных работ. Вообще жизнь племени за последние годы сильно изменилась. Марк улыбнулся, вспомнив рассказ Скоры про знаменитый вещий сон Митусы, о воине, который появится из воды, и принесёт благоденствие всем свевам. Возможно, Митуса была права, он появился в племени в нужном месте и в нужное время. Допрашивая пленённых вождей франков, он узнал об их намерениях в дальнейшем совершить набег именно на земли свевов. Если бы это произошло до его появления, то, скорее всего земли свевов были бы разграблены, сами свевы частично убиты или проданы в рабство, а оставшиеся влачили бы жалкое существование под гнётом более сильного племени до тех, пока не влились бы в него. Таким образом, племя свевов перестало бы существовать вообще. Марк, улыбаясь, стал осматривать окрестности. Яркое солнце в голубом небе щедро делилось с ним своим теплом. Ему стали родными все эти поля, леса, горы, реки и эти люди, которые доверили ему свою судьбу, и он был готов за всё это отдать свою жизнь. Здесь теперь было его обычное человеческое счастье. Здесь жили его жена и дети. Марк улыбнулся, подумав о Скоре. Став вождём племени его жена очень быстро стала взрослеть, и за эти два года из молоденькой девчонки превратилась в мудрую правительницу. Скора стала много читать, интересовалась историей, философией, римским правом, училась риторике, начала изучать греческий язык, организовала обучение всех детей племени. Конечно очень многое она подчерпывала из их бесед, но всё же она сама увидела главное в своём народе и внесла ряд предложений на Совете старейшин. В этом быстро меняющимся мире свевы оставались свевами только потому, что не стали перенимать уклад жизни римской империи. Свевы продолжали жить родами. Основу каждого рода составляла семья, именно там воспитывали детей, прививая им, любовь к своему народу и передавали все те светлые человеческие качества, чем славились свевы. Старейшины приняли все предложения Скоры, суть которых сводилась к следующему:

— Основным способом существования племени оставалось земледелие и животноводство, а так же ремесло и охота.

— Вся земля, на которой проживали рода племени, принадлежала всему племени, продажа земли запрещалась.

— Пахотные земли закреплялись за родом, остальные земли и леса принадлежали всему племени.

— Главой рода был старейшина, выбирать и смещать его имели права только его сородичи.

— Каждый свев оставался свободным человеком и в любое время мог уйти из рода оставив всё своё имущество за исключением личных вещей и оружия.

— Во главе племени стоял вождь, которого выбирал и смещал Совет старейшин.

— Вождь племени решал все вопросы, связанные с конфликтами между родами, если они возникали и так же занимался обустройством жизни всего племени и всех его земель, согласовывая их с Советом старейшин.

— Всеми военными вопросами в мирное время занимался либо вождь племени, либо воин назначенный вождём племени. В случае войны вождь племени становился во главе войска свевов.

Эти предложения Скора сначала просто озвучила, а затем записала их на свиток. Всё о чём она говорила было пониманием свевов, как должна быть устроена их жизнь. Марк всегда присутствовал на советах старейшин, он был её главным советником. В своих выступлениях он озвучивал те предложения, которые обсуждал с женой накануне, но право голоса пока не имел. Правда иногда, Скора сама высказывала предложения, которые с ним не согласовывала. Марк улыбнулся, вспомнив, как на последнем Совете старейшин она предложила прекратить ежегодные выплаты из казны по количеству душ в родах, и сделать выплаты женщинам только по рождению ребёнка. Они обсуждали эту тему со Скорой, но решение она приняла сама, уже на Совете. На Советах Скора вела себя с изящным достоинством, мысли формулировала чётко и ясно, и это было её природой. Каким бы не был умным её муж, но свой мозг он в её голову засунуть не смог бы, поэтому старейшины прислушивались к её словам. Она сама всегда внимательно выслушивала каждого старейшину, никогда не спорила, но могла твёрдым голосом изложить своё мнение и убедить в своей правоте. Скора была его женой, и он любил её, как женщину, как человека, как мать его детей, но сейчас, после предложений Багана и Колояра, он стал испытывать к ней новое для себя чувство, и это была гордость, гордость за свою жену, мудрости которой доверяют все племена свевов.

С этими мыслями Марк подъезжал к своему дому. Скора, как всегда, встречала его на крыльце, она всегда чувствовала, когда он приедет. Между ними ничего не изменилось с тех пор, как она родила двух детей, и стала вождём племени свевов. Скора по-прежнему была трепетной возлюбленной. Её глаза излучали любовь и нежность, когда они были вместе. Марк, улыбаясь, соскочил с лошади, поднялся на крыльцо и попал в объятия любимой женщины:

— Я скучала, — успела она сказать перед тем, как Марк забрал её губы. Душа Скоры всегда трепетала, когда Марк целовал её или просто прикасался к ней. Она любила его сильные мужские руки, требовательные губы и тот нежный трепет и дрожь, пробегавшую по его телу всякий раз, когда они были вместе, и ей хотелось обниматься и целоваться с ним постоянно. Она краешком глаза увидела, что возле их дома остановилась женщина с детьми и глазела на них.

— Пойдём в дом, — смутившись, прошептала она мужу и покраснела.

— Пойдём, у меня для тебя новость, — сказал Марк, оторвавшись от неё.

— Только тихо, — улыбнулась Скора, — дети спят.

— Спасибо тебе за них, — Марк хотел ещё раз поцеловать жену, но Скора легонько его оттолкнув, произнесла,

— Пошли уже, люди смотрят, — и затащила мужа в дом.

Марк стал осторожно снимать свою амуницию, Скора захлопотала с ужином. Марк улыбаясь смотрел на жену. Было видно, что ей доставляет удовольствие заботиться о нём, она просто вся светилась от радости. Скора увидела, что Марк наблюдает за ней и смутившись, спросила:

— Ты какую-то новость собирался мне сообщить?

— Я не знаю, как ты к этому отнесёшься, поэтому присядь к столу, — по-прежнему улыбаясь, произнёс Марк.

— Что-то серьёзное, — расставив тарелки с мясом и овощами и присаживаясь напротив мужа, обеспокоенно спросила Скора.

— Очень серьёзное, — ответил Марк, беря кусок мяса, при этом внимательно посмотрел на жену.

— Ладно, Марк, не томи, кушай и рассказывай.

— Колояр и Баган сегодня будут обсуждать со старейшинами объединение всех свевов в одно племя, — сказал Марк, теперь уже улыбаясь, поглядывая на Скору, — они говорят, что для свевов лучше, когда будет одно племя и один вождь.

Скора задумалась, они ведь с Марком обсуждали эту тему. Проживающие рядом племена свевов в общем-то ничем не отличались, и уже объединили своих воинов для борьбы с внешними врагами, между племенами не было вражды или каких-нибудь непримиримых противоречий, поэтому объединение под началом одного вождя было хорошей идеей. У Скоры мелькнула мысль, что в этом случае, она сможет передать бразды правления мужчине, например Колояру и полностью посвятит себя семье, она ведь ещё не успела сказать Марку, что опять беременна. Она посмотрела на мужа и увидев его хитренькие глаза, Скора почуяла, что он что-то недоговаривает:

— Чего это ты такой сегодня довольный?

— Колояр и Баган хотят, чтобы ты стала вождём всех свевов!

Скора растерянно смотрела на улыбающегося Марка, и ей впервые в жизни захотелось его убить.