Женя плакала. Я засыпал и сквозь сон слышал тихое всхлипывание. Я придвинулся к ней и обнял за плечи:
— Что случилось?
Она дернула плечом, освобождаясь от объятий, и заплакала громче. Наученный прежним опытом семейной жизни, я не стал допытываться причины огорчения, встал и, накинув халат, вышел на балкон. Достал трубку и закурил.
По-видимому, причиной был прошедший вечер. Странно, вроде бы все прошло хорошо. Женя и Катя будто даже понравились друг другу. Так, бывает у красивых женщин. Это дурнушки обычно ищут у других то, что хотели бы иметь сами. У красивых не бывает места зависти. Впрочем, кто их разберет? Может, я чем-то себя выдал? Кажется, нет! Мы сидели все вместе за столом и я, в основном, говорил с друзьями. Потом Женя вообще увела Катю к себе и я ее больше не видел. Женя вернулась, когда уже все стали расходиться и сказала, что поселила Катюшу в комнате на первом этаже.
Я вернулся в спальню, взял на столике часы, зажег спичку. Было около четырех. Тихонько, чтобы не разбудить жену, снова лег. Но она не спала.
— Я знала, — услышал я ее голос из темноты, — что этим все кончится!
— Чем?
— Не придуривайся! — ее голос звучал зло. — Зачем ты ее привел?
— Ах, ты вот о чем! Привел так привел. Завтра уедет…
— Никуда она не уедет. А если и уедет, то скоро вернется!
— Почему ты так думаешь?
— Ради бога, не притворяйся и не принимай меня за дуру! Я что, слепая? — Она снова начала всхлипывать. — Все вы мужики одинаковые. Только напускаете на себя вид добропорядочности…
— Да успокойся! С чего ты это взяла? И перестань плакать — молоко пропадет! Оленьку нечем кормить будет.
— Не пропадет! Выросли, как у коровы! — и она снова залилась слезами.
В таких случаях лучше не возражать. Надо дать высказаться, не подливая масла в огонь оправданиями и возражениями. Действительно, плач вскоре прекратился, но тема еще не была исчерпана. Я уже примирился с мыслью, что поспать не удастся. Завтра предстоял напряженный день. До рассвета оставалось часа четыре. «Если она уложится в час, до трех еще можно вздремнуть…» Я подумал о Кате. «Спит, наверное, и седьмой сон видит».
— Вот и сейчас ты о ней думаешь!
— Думаю! — признался я. — Думаю, что она давно уже спит, а ты мне не даешь…
— Прости, — она повернулась ко мне спиной и затихла.
Сон, однако, пропал. Я поворочался с боку на бок, стараясь принять удобную позу, но никак не получалось.
— Не спишь? — послышался шепот. Я промолчал.
— Ты не спишь?
— Нет!
— Знаешь, это я во всем виновата!
— А…
— Помнишь ту ночь после сражения? Знаешь, почему я тогда пришла к тебе?
— Ммм…
— Если бы я не пришла, то пришла бы Наталья!
— Да?
— Да! Я ведь не спала в ту ночь на автобазе… И все слышала.
— А!
— Паскевич был уже потом, а сначала… В общем, она считала, что я перебежала ей дорогу, а у нее было больше прав.
— Прав?! — возмутился я.
— Ну, да. Ты ведь подобрал ее на дороге первую…
— И что из этого?
— Как что? Она считала, что вы уже…
— Чушь! Почему любые хорошие отношения к женщине должны кончаться постелью?
— Вы многое не понимаете. Даже самих себя. Мы, женщины, вас лучше понимаем. Может быть, за это вас и любим… Вы, мужчины, иногда смотрите далеко, но часто не видите того, что у вас под самым носом! Вас надо как щенков тыкать носом в блюдечко с молоком, чтобы вы, наконец, сообразили, что вам следует делать!
— Не слишком ли?
— Может быть. А ты знаешь, что девочки из стационара считают тебя импотентом? Они говорят, что я скрываю это потому, что стыдно признаться. И еще говорят, что твоя первая жена ушла от тебя потому, что ты ее не удовлетворял как мужчина!
— Вот как?
— Ты сам знаешь!
— Но разве я один? Алексея они тоже таким считают?
— Алексей реабилитировал себя…
— Это его личное дело.
— Уже с месяц. Он только боится отца. Тот у него старомоден.
— А жена?
— Жене сообщили в первую очередь!
— И что она?
— Проплакала всю ночь и успокоилась! Куда денешься?! При таком «соотношении сил», как говорит Катюша…
— Катюша?!
— Да! Мы с ней обо всем успели поговорить! Она так и сказала — «лучше я, чем какая-то бывшая наркоманка или наложница бандитов». Я с ней согласилась.
— Без меня?
— А что тебя спрашивать? У тебя все на лице написано!
— Не понял…
— А что тут понимать? То, что я согласилась? Да? Я же не дура какая-то. Рано или поздно этим бы все кончилось. Я и так удивляюсь, что ты так долго продержался. Если я удивляюсь, то понятно, что думают другие. Мне даже стыдно было перед ними. Доказывать, что это не так! А потом… Катя, действительно, прелесть. Я думаю, что мы с ней подружимся! Во всяком случае, она лучше других…
— Чего же ты тогда плакала?
— Чтобы легче стало! Я все-таки женщина и должна быть ревнивой!
— Тебе не придется ревновать! И плевать я хотел на то, что обо мне болтают дуры!
— Ну, уж нет! Этого я допустить не могу. Мне совсем не безразлично, что говорят о моем муже!
— Не пойму я тебя!
— А что тут понимать?
Она подвинулась ближе ко мне и я почувствовал прикосновение ее губ. Было уже шесть часов.
Только сидя в вертолете, летевшем к заимке лесника, я вспомнил как заблестели глаза Натальи и жены Алексея, когда в комнату вошла Катюша. Теперь я понимал, что это был блеск удовлетворенного женского самолюбия. Я ведь ничего не знал. Ни про Наталью, ни про Алексея. Да… Наталья тоже хороша. С какой преувеличенной любезностью она стала ухаживать за Катей, как она восторгалась ее красотой и нарядом и, одновременно, расхваливала нашу жизнь, наше хозяйство, нашу обеспеченность всем необходимым. Я вспомнил, что Наталья не бывала у нас и Сашка приходил всегда один.
«Не дай бог, обо всем этом узнает Сашка», — с опасением подумал я. Откровенно, для меня расположение друга было куда важнее, чем все Натальи мира вместе взятые. Зная Сашкино самолюбие, я серьезно опасался, как бы эти женские дрязги не положили тень на наши отношения.
— Что такой квелый? Не выспался? — Услышал я в наушниках голос Алексея. «Для тебя бессонная ночь уже в прошлом», — подумал я — Святоша! а вслух произнес:
— Нет! Все в порядке! Здесь потише, за этой большой поляной будет еще одна, а там уже и — сторожка. Алексей сбавил скорость и стал снижаться. Мы опустились метрах в сорока от дворика избушки лесника. Я выпрыгнул из кабины и направился к ней.
Вдруг ударила автоматная очередь. Я бросился на землю, откатился метров на пять и затаился в траве. Снова ударил автомат. И на месте моего падения взвились фонтанчики земли. Свой автомат я забыл в кабине. Оттуда раздалась ответная очередь, а следом вывалился Алексей и быстро отполз от вертолета, затаившись за бугорком метрах в десяти от меня.
— Лови! — услышал я.
Метрах в двух от меня упал мой автомат. И сейчас же в это место дал очередь противник. Алексей ответил короткой очередью. Этого мне хватило, чтобы дотянуться до автомата и открыть огонь. Мы не видели своего противника. Он бил откуда-то из-за деревянного сарая, постоянно меняя место.
Я подождал, когда он откроет огонь из-за сарая и взял на прицел другой угол. Автоматчик выпустил короткую очередь, затих на время. Я махнул Алексею. Он понял меня и открыл огонь по тому углу, из-за которого только что стрелял наш противник. Я замер, держа на прицеле другой. Вскоре из-за него показалась и тут же скрылась голова. Алексей усилил огонь. Снова появилась голова и ствол автомата. Я нажал на спуск. За сараем что-то рухнуло.
— Вперед!
Мы кинулись во двор. Одновременно с нами из дома выскочила простоволосая женщина и с причитаниями побежала к сараю. Это была дочь лесника. Я ее несколько раз видел, но сейчас забыл ее имя и не мог окликнуть.
За сараем вытянув ноги сидел здоровенный белобрысый увалень. Он стонал, приложив руки к лицу. Меж пальцев текла кровь. Рядом валялся автомат с раздробленным цевьем.
— Встань, дурак!
Тот послушно поднялся. Рана была пустяковой. Щепка разорвала ему щеку и впилась в нос, пробив правую ноздрю.
— Вот теперь ты будешь совсем красавцем, — пообещал я, извлекая из носа щепку.
— Марийка! — я, наконец, вспомнил ее имя, — сбегай домой и принеси что-нибудь перевязать этого болвана. Мы не ждали такого приема и ничего с собой не захватили.
Марийка перестала причитать и только пристально всмотрелась в меня.
— Владимир Николаевич! Это вы? А мы-то думали…
— Ладно, что вы думали, я, приблизительно, догадываюсь! Ты тащи скорее тряпку, только почище.
— Сейчас! Сейчас! — Она убежала и тотчас вернулась с большим куском чистой холстины. Я перевязал парня.
— Попозже Александр Иванович зашьет тебе щеку. Благодари, что ты легко отделался! Давно бежал? — спросил я его.
— Ты говори, говори Миша! Это свои! — успокоила его Марийка.
Но Миша не мог говорить. Щека его распухла и он еле ворочал языком.
— Я тебе задам вопрос, ты только кивай или мотай головой. Понял?
Миша кивнул.
— Ты один бежал?
Мотанье головой.
— Двое? Один моложе тебя?
Утвердительный кивок.
— Ты уже здесь с весны? Твоего товарища, что бежал с тобой поймали и расстреляли. Ты это знал?
Парень молчал.
— Ладно, потом разберемся! А где Иван Акимович? — спросил я дочь лесника.
— Да вот-вот должен прийти! Я уже жду его, жду… — Тебе письмо! — Я вытащил конверт и подал ей. Прочтя первые строки, Марийка вскрикнула и кинулась в дом.
Сзади послышался скрип сапог. Это шел лесник. Увидев меня, он прислонил к стене сарая ружье и раскрыл объятия. Нас связывала давняя дружба. Еще с того времени, когда я, будучи только что новоиспеченным кандидатом наук, повадился ездить на озера в отпуск. Я ставил палатку в пятидесяти метрах от озера и, не в пример другим туристам, которые разводили огромные костры, возил с собой переносную печурку. Она стояла на высоких ножках и трава под ней даже не высыхала. Он пришел однажды на дымок, некоторое время стоял и смотрел, как моя жена жарила большого леща. Затем, так же молча, не говоря ни слова, ушел. Он приехал через два дня на мотоцикле и так же, не говоря ни слова, протянул Елене большой целлофановый мешок с подосиновиками. У меня, как говорят, с собой было. Так мы с ним и познакомились. Лесник был неразговорчив. Выпить мог много, но никогда не пьянел. Лес знал, как свои пять пальцев. Где растут белые, где можно наловить раков, на что берет угорь. Словом, живая лесная академия.
Как-то он завез меня на своем мотоцикле на поляну. Я всмотрелся и ахнул. Словно солдаты на параде, стояли белые грибы. Некоторые из них казались просто великанами и, что удивительно, — ни одного червивого.
— Мое место! — пояснил мне Иван Акимович — Тут растет, — он назвал какое-то растение, я уже забыл его название, — его муха боится.
Жена его умерла, когда Марийке исполнилось десять лет. Осенью и весною — на мотоцикле, зимою — на лыжах он отвозил дочь в школу, пока она не кончила десятый класс и не поступила в техникум.
— А это что? — спросил лесник, увидев забинтованное лицо Мишки и, заметив автомат с раздробленным цевьем, только крякнул, не сказав больше ни слова.
Мы вошли в дом. За столом сидела Марийка с опухшим от слез лицом. Перед нею лежали листки письма. Иван Акимович вопросительно посмотрел на дочь. Та молча протянула ему письмо. Тот повертел его в руках, продолжая так же вопросительно смотреть на нее. Она кивнула ему головой и он начал читать. Читал обстоятельно, не спеша. Кончив читать послание Виктора, он положил его на стол и, помолчав немного, изрек:
— Н-да!
В соседней комнате заплакал ребенок. Марийка вышла.
— Внук? — с тайной надеждой спросил я. Он пренебрежительно махнул рукой:
— Девка! — пояснил, кивая на лежащее на столе письмо, — его!
Миша, услышав это, что-то замычал, энергично стуча себя в грудь кулаком.
— А, помолчи! — строго бросил ему Иван Акимович. — Кто он вам? — имея в виду Мишку, спросил я. — А… — досадливо поморщился лесник, — зять приблудный!
— А Виктор?
— Кто ж знал, что он живой? Я уж искал его, искал! Где я только не был. Ну, как сквозь землю провалился. Как ушел он, так на второй день повалил снег. Следы-то и потерялись… Вот оно как вышло… И этого жаль, — он показал на дверь за которой только что исчез обиженный званием «приблудного зятя» парень. — Да и Марийка к нему привыкла. Разве баб поймешь! Когда Виктор исчез, два месяца выла, а потом хоть бы раз вспомнила…
— А как он?
— Да ничего парень. Работящий. Только глуп. Виктор башковитый был.
Он помолчал, затем вытащил кисет и свернул козью ножку, вытащил огниво. Я чиркнул спичкой. Он прикурил, взял у меня коробок, долго рассматривал его, затем положил, и, как бы отвечая своим мыслям, покачал головой:
— Так надо понимать, что пора сматываться.
Он поднялся из-за стола и направился к двери. Я вышел за ним. На пороге Иван Акимович окинул сожалеющим взглядом свое надворное хозяйство, крякнул, плюнул себе под ноги и смачно выругался. Я поспешил успокоить:
— Завтра поутру за вами придут три машины. Вы кое-что сможете забрать с собой.
Лесник повеселел:
— А я-то думал, что мы на этой стрекозе. А что, и корову можно?
— И корову, и скот весь, словом, все, что поместится в три ЗИЛа, — заверил я его. — Вы будете жить в Грибовичах. Там уже есть десять человек. И скучно не будет, и места достаточно. Дом себе сами выберете, отремонтировать поможем.
— А как же эти? Как они там… с Виктором… не того?
Я пожал плечами. А что я мог ему ответить? Я обещал Виктору привезти его жену и ребенка. Он ждал. Что я ему скажу? Виктор оставил среди наших женщин недобрую память. Вряд ли найдет замену. Хотя, кто знает!..
В это время в доме послышался шум, крик Марийки и мычание раненого парня. Я посмотрел на лесника. Но он спокойно махнул рукою, дескать, пусть сами разбираются. Минут через пять на крыльцо выбежала Марийка. В руках она держала укутанного в одеяло ребенка, прижимая его к груди правой рукой, а в левой держа небольшой узелок. Увидев нас, она решительно направилась ко мне.
— Ребенок-то… ребенок! — она сделала жест как-будто хотела мне его отдать, но тотчас же прижала его к груди. — Ребенок-то его! Его ребенок! — она всхлипнула. — Как же я теперь, а? Куда мне? — она по очереди смотрела то на меня, то на отца, то на стоящего в стороне Алексея.
Мы молчали.
Я протянул руку Ивану Акимовичу.
— Ну, до завтра! Да смотрите, чтобы ваш «приблудный» не начал стрелять по моим ребятам!
Мы пошли к вертолету и вслед за нами, мелко семеня ногами, то и дело поправляя сбившееся одеяло, поспешила Марийка.
Алексей уже было протянув руку, чтобы взять у нее девочку и помочь забраться в кабину, как она обернулась к дому. У плетня стоял белобрысый парень и смотрел нам вслед. Марийка, выхватив у Алексея ребенка и, бросив узел, с криком: «Ми-и-ша-а!» — кинулась назад.
— Ты слишком долго отсутствовал… — сказал я Виктору на следующий день.
Он ничего не ответил, лишь отвернулся к стене. Он был еще слаб и большую часть времени проводил в постели. Афанасий Иванович кормил его медом и отпаивал какими-то травами.