Пожалуй, я совершил ошибку, пригласив майора к себе домой. Жена его, полная женщина, приблизительно одних лет со своим мужем, но выглядевшая значительно старше, едва только в гостиной появилась Катя, сразу же надулась и целый вечер почти ничего не говорила. Ее дурное настроение передалось мужу. Константин Михайлович, пришедший веселым, в приподнятом настроении, сначала оживленно поддерживал беседу, делал Кате комплименты, потом скис, стал отвечать на вопросы невпопад. Катя скоро ушла, сославшись на то, что надо кормить дочку.

— У вас сын? — спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать, хотя все прекрасно знал о его семье.

— Да! Уже скоро будет пятнадцать, — ответил майор.

— Какое счастье, сын, — искренне вздохнул я.

— А у вас только дочь? — оживилась супруга майора.

— Две. И почти нет надежды, что родится сын.

— А у нас мальчик! — в голосе моей гостьи послышались скрытые нотки торжества. Майор, воспользовавшись тем, что супруга отвлеклась, быстро налил себе полный стакан коньяка и залпом осушил его.

— Катя такая молодая и уже две дочери? — пыталась развить тему дама.

— Так уж получилось, — ответил я, не желая вдаваться в подробности моей семейной жизни.

Я заметил, что, когда супруга задала свой вопрос, майор весь напрягся и, только услышав ответ, расслабился и, мне показалось, облегченно вздохнул. Я его понял и еще раз пожалел, что так неосторожно пригласил его к себе домой с супругой.

— Где вы облюбовали себе домик? — попытался я перевести разговор на другую, менее опасную, тему.

— На окраине села, метрах в ста от озера. Там хороший приусадебный участок и большой сад.

Он немного поколебался, затем, чуть покраснев, сообщил:

— Я, вы знаете, давно мечтал разводить индюков. Вам это не покажется смешным?

— Отчего же?

— Интересная птица. Ее надо выходить в молодом возрасте. Здесь только не прозевай. Иначе понос и все. Потом уже все идет как надо… Ах! Вы представляете, какой он в жареном виде? Ни одна птица не сравнится! Лет восемь назад наша часть квартировала в одном селе. Я снимал комнату у одного хозяина. Какие у него были индюки-красавцы! Генералы, одним словом.

— Ну, начал свою индюшачью тему, — оборвала его супруга, — как будто это кому-то интересно.

— Нет, почему же, это интересно. Я вот только не знаю, есть ли у Веры на птицеферме индюки?

— Есть! — оживился майор, — я уже узнал. Там их около пятнадцати. Мне ваша Вера уже обещала дать на развод, как только подрастет молодняк. Я ведь, знаете, военным стал случайно. Можно сказать, по семейной традиции. Но меня всегда тянуло к земле, к хозяйству.

— Вы что, потомственный военный?

— Да, отец, дед, прадед… Дед, правда, в тридцать седьмом году был репрессирован. Помните, по делу Тухачевского. Бабку мою тоже забрали. Отец чудом выжил, даже потом смог поступить в офицерскую школу и закончил службу в чине полковника. Мне было уже легче.

— Твой дед сам виноват! — вмешалась в разговор супруга, — надо было подписать все, что от него требовалось, и остался бы жив.

Она очевидно, хорошо знала историю семьи моего собеседника.

— Как ты можешь говорить такое, Соня? — с упреком произнес Константин Михайлович, — то, что ты говоришь, противоречит понятию офицерской чести. Да что там — чести любого порядочного человека. Я горжусь дедом. Вы же знаете, как тогда допрашивали?

— Только по рассказам и книгам.

— Да, конечно. Страшные времена…

— Разве сейчас не страшно?!

— Простите? А, да, конечно… Но, знаете — это другое…

— Другое? Ну, я бы не сказал, что оно менее ужасно. Я уже не говорю о зверствах банд. Вспомните свою часть.

— А что? Там было хорошо! — вдруг заметила супруга майора, — питание, правда, было значительно хуже, а так… Я бы не сказала. Во всяком случае, мы жили более-менее. У меня была даже домработница. По крайней мере, мне не приходилось топить самой печь и возиться в золе, как сейчас…

Майор извиняюще посмотрел на меня и встал из-за стола.

— Нам пора. Пока доберемся до санатория, пройдет еще около часа.

— Я отвезу вас.

— Нет, спасибо! Мы пройдемся по берегу озера, подышим воздухом…

— Как хотите.

Я проводил их до тропинки, идущей вдоль берега и вернулся домой

Дома меня ждали. Все трое уже сидели за столом, на котором пыхтел самовар.

— Мы из-за твоих гостей не успели даже попить чая! — встретила меня Евгения.

— Надо было… — начал я и осекся.

— Вот именно! — Катюша смотрела на меня осуждающе, — ты вроде бы и умный человек, а иногда совершаешь поступки глупые и бестактные.

— Что ты имеешь в виду?

— Она имеет в виду то, — вставила свое слово Беата, — что не надо было приглашать в дом майора и его старую каракатицу. Ты бы посмотрел как она рассматривала Катюшу.

— Вы что подглядывали?

— Дверь была открытой.

— Не пойму, что тут такого?

— Он еще не понимает! — всплеснула руками Евгения, — хорошо еще то, что ты не додумался представлять своим гостям нас с Беатой.

— Ох! Не могу! — расхохоталась Катюша. — Я себе представляю, что бы тогда было. Бедный майор! Сейчас он выдерживает такое сражение… Я не удивлюсь, если его супруга потребует немедленного возвращения в часть.

— Туда уже пути отрезаны.

— Ей, видите ли, там нравилось! Домработница, денщик еще, наверное, — вдруг разозлилась Евгения, — там она была пани, а тут самой в золе возиться надо. Я уверена, что она даже забыла, как надо стирать белье. Ничего, научится, — жестко закончила она.

— Жаль только майора. Симпатичный такой, — задумчиво сказала Катя.

— Еще бы! Он тебе такие комплименты отпускал, что нам захотелось войти и получить свою долю. Только тогда бы майор овдовел на следующий день. Ее бы разорвало от злости.

— За что вы ее так ненавидите? Что она вам плохого сделала? — не выдержал я.

— А что ты вообще понимаешь? Тоже мне, психолог, — Евгения совсем разозлилась, — ты бы посмотрел, какими глазами она смотрела на твою жену. Как будто перед нею публичная девка!

— Я что-то не заметил.

— Ты вообще ничего не замечаешь, — она протянула мне чашку чая. — Не слишком крепкий?

— В самый раз. Ладно, мои милые, — постарался я закончить неприятный разговор, — сознаю, что совершил глупость. В следующий раз без вашего согласия никого в дом водить не буду.

Катя намазала хлеб маслом и сверху полила медом.

— Ешь, тебе скоро понадобятся силы, — протянула она хлеб Беате. — В следующий раз — он придет к нам с молодой женой. Вон сколько у нас девчат — красивых, молодых, без мужской ласки засыхают.

— Ты так думаешь?

— Уверена! — она поправила сбившуюся на лоб прядь волос, — все вы, мужики, одинаковые в этом отношении. Да я не упрекаю, — она сделала ленивый взмах рукой, — все в порядке вещей. Раз попал козел в огород, то щиплет капусту, а не бурьян. Что тут удивляться, если капусты много, то зачем ему травка, старая да вялая?

— Ничего! Скоро у нас прибудет мужчин побольше. Девчата выйдут замуж и все образуется, — пообещал я.

— Откуда же они возьмутся?

— Да оттуда же, откуда и майор.

— Дай-то бог. Наш-то козел, — продолжала она, — скоро копыта откинет.

— Кого ты имеешь в виду? — я почувствовал, что кровь бросилась мне в лицо. Евгения прыснула.

— Успокойся! Не тебя, — засмеялась Катюша, — ты еще ничего, держишься, — закончила она под общий хохот, — я имею в виду твоего любимого Фантомаса.

— А что такое?

— Ты его давно видел?

— Сегодня днем.

— Ну ты совсем слепой стал! Посмотри, на кого он стал похож. Истощился совсем в трудах праведных. Ты хоть пошли его в командировку, чтоб месячишко где-нибудь отдохнул.

Я вдруг разозлился:

— Мне, прошу вас, такие вещи не сообщайте. Интимные дела меня не касаются и, вообще, это не предмет для разговора!

— Вот хорошо, что ты напомнил, — встрепенулась Катя, — насчет интимных и духовных дел. Тут к тебе приходил один поп, хотел очень видеть.

— Поп?!

— Приехал вместе с переселенцами. Хочет получить разрешение на открытие церкви.

— Причем тут я? Пусть открывает! И вообще, чего он ко мне приперся домой? Пусть идет в Совет или Трибунат!

— Я ему говорила. У вас как раз было совещание, но он настаивает на личной встрече.

— Хорошо! Приму его завтра после обеда. Поп-то молодой?

— В том-то и дело что старенький, — Катя засмеялась, — а хорошо быть попадьей. Почет, уважение. Все тебя матушкой величают, ручку целуют. У меня в Киеве подружка была. Не то чтобы мы с ней дружили, а так, просто. Марийкой звали. Лицо — что блин на масленицу. А что вы думали? Вышла замуж за попа. Молодой, красивый. Бородка черная, вьющаяся. Мы тогда всей группой специально в церковь пошли на службу, досмотреть на Марийкиного мужа. А Марийка-то, как она принарядилась, одна шуба чего стоила. Одним словом, матушка-попадья.

— Вот Наталья пусть и выходит за этого попика замуж, — ехидно произнесла Евгения, — будет у нас тогда матушка Наталья!

— За что ты ее так ненавидишь?

— Я? С чего ты взял? Совсем наоборот. Мне ее жалко.

— Я пойду, наверное, спать, — Беата тяжело поднялась со стула.

— Я провожу тебя!

— Не надо, меня проводит Женя.

— Ты не спишь?

— Нет еще.

— А ты заметил, как эта каракатица спрятала под стол руки, когда увидела мое колье? Дура, нацепила десяток дешевых перстней.

— До чего же вы, бабы, бываете злыми…

— Мы злыми? — она подвинулась ближе, — ну уж нет. Мы как раз добрые и ласковые.

— Нашла чем хвастаться. Колье, видите ли… Этого добра у нас… Завтра же пошлю майору если не такое же, что-нибудь похожее.

— Пошлешь, пошлешь, — прошептала она, закрывая мне рот своими губами. Это была ее ночь.

— Послушай, ты не ревнуешь? — ни с того, ни с сего спросил я.

Эта тема находилась под негласным запретом. По-видимому, я сегодня должен был совершать одну глупость за другой.

Катюша мгновенно отпустила меня и отодвинулась. Долгое время молчала. Я протянул руку и погладил ее плечо. Она с раздражением дернула им, потом произнесла каким-то холодным, отчужденным голосом:

— Теперь уже нет. Раньше… но только к Беате. Евгения ведь уже была до меня…

— Милая, прости.

— Да чего уж! Женщина больше способна на компромисс. Она легче выбирает из двух зол меньшее.

Катя долго лежала молча. Чувствовалось ее взволнованное дыхание. Успокоившись, она снова придвинулась.

— Больше ни о чем не спрашивай, ладно?

Я не ответил. Мне вдруг стало до боли в сердце жалко эту молодую красивую женщину, так же как и других, таких же несчастных в своей исковерканной молодости, обманутых в надеждах, обделенных в счастье. Но, что я мог поделать? Лишь только утешаться сознанием своего бессилия что-то изменить. «Ты лицемеришь, — шепнул мне внутренний голос, — ведь ты счастлив?». «Да, не спорю, очень!». «Так чего же ты, о чем задумался? Пользуйся случаем, который подарила тебе судьба!». «Я думаю о том, может ли быть счастлив человек несчастьем других?». «Опять ты за свою философию? Еще не надоело?».

— Ты что, заснул? — в голосе Катюши звучало удивление.

— Нет, милая, — прошептал я, целуя ее плечо. Говорят деньги притягивают деньги. А глупость? Наверное, тоже. Что касается меня, то я заметил: стоит мне сделать одну, как за ней следует другая. Хорошо еще, если вовремя остановишься, а то наделаешь столько дел, что потом хватит на целые годы воспоминаний, от которых кровь приливает к лицу и от стыда чувствуешь, как горят уши.

— Что с вами, Константин Михайлович?! — невольно вырвалось у меня при виде майора, входящего ко мне в кабинет в сопровождении Паскевича.

Лицо майора было расцарапано в двух местах, а под левым глазом, почти заплывшим, красовался огромный лиловый синяк.

— Мне надо было воспользоваться вашим предложением. Я плохо разбираюсь в этих тропинках по берегу озера, свернул не на ту и в темноте напоролся глазом на сук дерева!

— Еще счастливо отделался, Костя!

Паскевич, я заметил это уже давно, после нескольких часов знакомства всем говорил «ты» и называл по имени.

— Потом зайдем ко мне, я тебе сделаю примочку.

Я внимательно посмотрел на Сашку. Может быть, от того, что я его видел каждый день, от меня ускользали те изменения, о которых говорила Катя.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я? — удивился Паскевич. — Нормально! А что?

— Да так, ничего.

Он протянул мне папку со сценарием и, усевшись поудобнее в кресло напротив, стал ждать. Я углубился в чтение.

— Не слишком ли? — я возвратил папку Паскевичу и вопросительно посмотрел на майора.

— Все нормально, — успокоил он меня, — я бы только поместил «инспектора» пока на бывшую базу университета. Интересно, кого же пришлют? Если Голубева — это правая рука Покровского. С ним нужно быть предельно внимательными и осторожными. Это хитрая лиса. Любит прикидываться дурачком, на самом же деле, крайне собран и внимателен.

— У него есть какие-нибудь слабости, особенности?

— Любит выпить. Но знает свою слабость и по-этому воздерживается. Если же выпьет достаточно, то потом теряет контроль и пьет до полного опьянения. Но, я думаю, что, в данной ситуации он не притронется к бутылке.

— Еще что?

— Ну, неравнодушен к красивым женщинам. Но, это все такие, кто к ним равнодушен? — майор засмеялся. — Да! Тщеславен. Переживает, что не стал генералом. Это тоже не характерно. Все военные такие.

— Разве сейчас это имеет какое-то значение?

— Для армейских это всегда имеет значение. Тем более, что там еще не поняли всей глубины нашей катастрофы. Покровский носится с идеей восстановления государства, армии. У него даже по этому поводу есть теория, которую он называет теорией опережения развития.

— Опережения чего?

— Других стран. Покровский говорит, что те страны, которые раньше других смогут восстановить армию, будут диктовать свою волю всему миру.

— Серьезно?

— В том-то и дело, что — да! И надо сказать, что поначалу его идеи увлекли многих офицеров. Это еще тогда, когда размеры катастрофы не были ясны. Теперь же над ним посмеиваются.

— А как Голубев?

— Кто его знает? Он редко бывает откровенен. Мне кажется, что его больше всего волнует личное благополучие. Сегодняшнее положение его вполне устраивает. Что будет завтра — не знаю.

— Так вы говорите, что он крайне подозрителен?

— Я этого не говорил, но это так.

— В таком случае вот что! В сценарии можно оставить все почти без изменений, но надо все сделать так чтобы у Голубева сложилось впечатление, будто мы скрываем свои истинные силы, стараемся показать, что мы слабее, чем на самом деле. Вы меня понимаете?

— Вполне. Мысль ясна, а детали додумаем сами.

— Но это надо сделать достаточно тонко.

— Само собой. Только вот что… — майор заколебался.

— Вы хотите что-то возразить? Пожалуйста.

— Дело в том, что, получив такую информацию, Покровский сделает все, чтобы усилиться.

— Это входит в мои планы.

— Не совсем понимаю.

— Во-первых, мы выиграем время.

— Вы хотите сказать, оттянем. Но потом?

— Я все понял, — Паскевич снял очки и протер их стекла.

Это был явный признак, что сейчас он произнесет речь.

— Усиливаясь в военном отношении, Покровский, — Паскевич поднялся и прошелся по кабинету, — вынужден будет ослабить хозяйственную деятельность, которая, как я понял, и так находится в плачевном состоянии. Солдат надо кормить. Не так ли? Следовательно, усилятся поборы с крепостных хозяйств. Это, в свою очередь, вызовет еще больший распад в хозяйстве, что неизбежно приведет к недовольству в самой армии. Учитывая малые размеры системы, это недовольство разовьется в ближайшее время. Я правильно тебя понял?

— Абсолютно. И теперь, поскольку границ не существует, люди будут бежать к нам. Таким образом, пытаясь усилиться, Покровский будет усиливать нас. Причем, я думаю, процесс этот будет идти с ускорением. Если генерал сообразит, в чем дело, то вынужден будет перейти к демократической системе. И, как говорится, на здоровье. Он тогда не будет нам ничем угрожать, и мы с ним станем мирными соседями. Если же нет — то эта организация скоро развалится.

— Теперь мне все ясно! — майор вытащил сигареты в вопросительно посмотрел на меня.

— Курите, — я достал трубку и стал набивать ее.

— При таком положении, — майор протянул мне зажженную спичку, — мы, в любом случае, избегаем вооруженного конфликта.

— Могут быть случайности. Это надо учитывать. У него должна сложиться твердая уверенность в нашем миролюбии, что полностью соответствует истине. Иначе на нас могут напасть просто из-за страха, рассчитывая на преимущество неожиданного удара.

Майор сделал еще две глубокие затяжки и затушил окурок.

— Многое зависит от окружения Покровского.

— Что оно собой представляет?

— Разные люди. Есть такие, вроде меня, а есть и те, которым все «до лампочки». Лишь бы им было хорошо. Они дорожат теми преимуществами и благами, которыми сейчас располагают.

— Что за блага?

— Питание, обслуживание.

— Ваша жена что-то такое говорила. Домработница, что-ли?

— И не одна. Молодых девушек объявляют мобилизованными для работы в штабе. На самом же деле их используют для обслуживания старших офицеров и их семей. Начиная с полковника все содержат целый штат слуг. Ну, конечно, питание. Солдаты и младшие офицеры едят в основном кашу и консервы. По праздникам дают мясо. Все «деликатесы» поступают на стол высшего командного состава. Это, конечно, не афишируется, но все знают. Пожалуй, ничто так не вызывает недовольства, как этот прискорбный факт. У вас, я тут уже насмотрелся, все питаются одинаково. Разве что мужчинам перепадает больше. Но это и понятно! Они выполняют основную физическую работу. И, вообще, отношения между людьми другие, доброжелательные. Непривычно, но, скажу откровенно, приятно видеть.

— Значит, вам у нас нравится? — Сашка подошел сзади к сидящему в кресле майору и положил ему руки на плечи.

— Конечно, Александр Иванович! Я вот думаю, много ли надо человеку, чтобы чувствовать себя счастливым? Немного любви, уважения, доброжелательности…

— И, в первую очередь, чтобы человек не чувствовал над собой власть другого человека.

— Разве это возможно?

— Стараемся, — я поднялся, давая знать, что совещание закончено.

Ко мне должен был еще зайти Виктор, а потом — Наталья. Я не хотел, чтобы она встречалась здесь с Паскевичем.

— Так я еду сегодня, с Алексеем, — напомнил мне Паскевич.

— Вынужден тебя огорчить! Вместо тебя поедет Николай.

— Что такое?

— Саша, ты у нас единственный хирург. Я не могу рисковать тобой.

Паскевич успокоился. Он очень любил, когда ему говорили приятное, безразлично, была ли это правда или нет. Но в данном случае его незаменимость не вызывала сомнения. За прошедшие два года Саша подготовил трех человек, которые могли сделать несложные операции, но, естественно, не могли заменить его.

— И, вообще, Саша, ты должен беречь себя и свое здоровье.

Поначалу Паскевич расплылся в улыбке, но потом посмотрел на меня с подозрением.

— Что это ты второй раз беспокоишься о моем здоровье?

— Как же мне не проявлять беспокойство о единственном хирурге, да еще накануне таких событий?

Александр Иванович удовлетворенно улыбнулся и направился к выходу. У самой двери он вдруг остановился, внимательно и, как мне показалось, подозрительно посмотрел на меня, но, ничего не сказав, вышел.