Я не мог избавиться от одиночества в этом сером городе больных жизнью. Я чувствовал себя навсегда потерянным для мира и людей, но не мог уехать. Отчаяние властвовало надо мной. Оно не было для меня разрушительным чувством. Я имел к нему привычку, похожую на привычку к курению. Я никогда не мог долго наслаждаться счастьем, беззаботным, как вечное лето в городе фонтанов. Я начинал скучать по грусти, и с возрастающим нетерпением ожидал её прихода. Я редко признавался себе в этом и всегда наигранно (или так кажется только теперь?) сокрушался перед самим собой, что безутешно мечтаю о счастье, а судьба преподносит мне новые и новые удары.

Но правда состояла в том, что слишком долгое спокойствие неизменно рождало тоску по отчаянию, я не находил себе места, я ждал прихода отчаяния, как заядлый курильщик ждет новой сигареты. Эта плохая привычка, но труднее всего искореняемая, потому что она порабощает душу, а не тело. Отчаяние предсказуемо, как волна, которая ритмично, раз за разом набегает на тихий песчаный берег мыслей. Я знал, что мне не избежать этой волны. Я знал, что буду счастлив, когда эта волна накроет меня с головой. Я знал всё это и ждал, что волна вот-вот набежит на берег.

Почти с наслаждением позволив отчаянию завладеть мной, я отправился в вечернее путешествие по улицам, которые в этом городе никогда не становились чёрными, а лишь приобретали более глубокие оттенки серого цвета.

На одной из центральных улиц перед большим супермаркетом сидел калека без ног и рук и приговаривал: «Помогите, пожалуйста! Помоги-и-ите, пожа-а-алуйста!»

Я высыпал ему в сумку всю мелочь из кошелька и сел рядом с ним на остывшие бетонные плиты. У него были только наполовину поседевшие волосы, но морщины на обветренном лице и глубокая усталость во впалых глазах, цвета которых я не мог разглядеть в сумерках. Мне хотелось спасти себя от одиночества, я готов был кричать о помощи, и я выбрал его для своего тихого крика, сам не зная почему.

– Кем вы были раньше?

– Экспедитором.

– Где вы побывали?

– В Баренцевом море.

– У вас никого нет?

– Жена.

– Тогда почему вы здесь?

– Пенсии не хватает.

– Что с вами случилось?

– Я попал в автокатастрофу.

– Давно?

– Пятнадцать лет назад.

– Давайте поговорим, – попросил я, с нескрываемым отчаянием глядя в его лицо, которое не выражало никаких эмоций. Это был мой первый крик о помощи, который услышали люди. Первый и последний. Боль душила меня. Я упивался отчаянием.

– О чем?

– О чем угодно.

Несколько секунд молчания. Это было новое молчание. Молчание ожидающее. «Помоги-и-ите, пожа-а-алуйста!» – успел крикнуть он, пока я ждал, а потом, наконец, коротко и строго, но без тени злости, произнес:

– Ты лучше отойди. Когда ты рядом, все проходят мимо.

Одиночество душило меня. Внутри себя я захлебывался в рыданиях. Я молча встал и пошёл прочь. «Помоги-и-ите, пожа-а-луйста!» ещё долго раздавалось в воздухе позади меня.

На самом деле я понимал, что сам причинил себе боль. Глупо было просить о помощи у того, кто нуждался в ней больше, чем я сам. Я заговорил именно с ним, потому что почувствовал в нём более глубокое и продолжительное одиночество, чем моё, но его одиночество было иным. Он спрятался в нём, как в толстой скорлупе, ему не было дела до других людей, ему было всё равно, унижаться перед ними или делать что-то ещё, он не нуждался в людях, он нуждался в деньгах.

Его волосы стали наполовину серыми, зарубцевались огромные раны на месте рук и ног, его кожа стала грубой ещё под холодными ветрами Баренцева моря, но сердце его зачерствело многими годами позже. Я понял это и простил ему равнодушие к чужому одиночеству.

Мне даже захотелось побыть одному, и я пошел домой, пить кофе и смотреть через холодное оконное стекло на все, что происходит снаружи. Только снаружи ничего не происходит. Ходят по тротуарам люди – одни и те же люди, по одинаковым тротуарам. Большинству из них жизнь кажется выносимой, потому что думать о ней у них нет времени. Но однажды кто-нибудь из них подумает, – и идеальная конструкция обыденности рухнет к чертям.

Излечившись за долгую бессонную ночь от лихорадки отчаяния, я вскоре исчез из этого города, оставив его жителей просить милостыню у торговых центров и запоздало искать лекарства от привычки к одиночеству.