Скоро я простудился, – каждая весна делает меня нездоровым, – и долго не выходил из дома, пережидая слякоть и грязь. Иногда я развлекал себя тем, что смотрел в окна соседнего дома, наблюдая за людьми, что мелькали в этих окнах, нечаянно выставляя напоказ короткие эпизоды своих жизней, а потом выходили из комнаты, – и бесследно исчезали, выключив свет.

В квадратной раме, как в картине кисти Рафаэля, расчесывала длинные рыжие волосы красивая девушка с тонкой талией и несколько широкими плечами, то и дело поглядывая на меня. Мне льстило, что я замечен. Я стоял с сигаретой в руке у раскрытого настежь окна. Позади меня, в простой алюминиевой кастрюле, закипало на плите кофе. Я отвернулся на секунду, чтобы наполнить кружку, а когда вернулся, в окне уже было пусто.

Порой я видел, как она поливала цветы, как сидела на подоконнике с разноцветным журналом, как разговаривала по телефону, и смеялась, и встряхивала пышными волосами. Она была красива и нравилась мне, за ней было интересно наблюдать, потому что она была – живой. Однажды, проснувшись в три часа ночи, я заметил свет за лиловыми шторами её окна, и в полусне думал, почему она не спит в столь поздний час. Но я так и не узнал, почему.

На втором этаже жила молодая пара с ребенком. Иногда они забывали задернуть шторы, и тогда, медленными вечерами, я смотрел, как они сидят, обнявшись, напротив телевизора. Когда они не забывали задернуть шторы, я догадывался, что они делают то же самое. Они сидели почти всегда неподвижно, несколько скованно, повернувшись затылками к окну. Мне было интересно, исчерпало ли себя их тихое семейное счастье. Или они умеют быть счастливыми? а значит, обладают тем, что не дано мне. Странно, но я ни разу не замечал, чтобы они ссорились. Только ходили из комнаты в комнату, говорили о чем-то, почти не жестикулируя. Они зажигали свет, и я видел, – я всё видел – и не на что было смотреть. Скучно, безумно скучно.

Интересней было наблюдать за пожилой женщиной, которая вечно что-то готовила на кухне, – неизвестно, для кого, ведь я ни разу не видел у неё в доме гостей. Впрочем, все окна, кроме кухонных, были для меня не доступны благодаря плотным синим занавескам. Иногда до меня доносились звуки музыки: на кухонном подоконнике стоял старый магнитофон, и она порой пританцовывала, крутясь у плиты, как будто на лице у неё не было морщин, как будто она была не одинока, как будто впереди её ждала яркая, насыщенная жизнь, – как будто эта жизнь только что началась. Мне хотелось как-нибудь зайти к ней в гости, на обед или ужин, послушать рассказы о её молодости, станцевать с ней и посоветовать задернуть шторы. Но я не зашел.

Больше всего я привык к мужчине, который жил на последнем этаже. Разумеется, я ничего о нём не знал: какой у него голос, где он работает и что читает, я только видел его спортивную, осанистую фигуру, лицо с густыми русыми усами и бежевый халат. Всякий раз, когда открывал окно, чтобы выкурить сигарету, он неизменно стоял напротив меня. У него на балконе было полно забытых вещей – колесо от велосипеда с изломанными спицами, цветочные горшки с отбитыми краями, детская ванночка, в которой хранились выцветшие пластмассовые игрушки.

Мы всегда курили одновременно, эта необъяснимая синхронность порой доходила до абсурда. Какой-то невыносимой ночью, когда мысли не давали мне покоя, я выглянул в окно, отчаявшись заснуть. Ещё не рассвело, но он был там, и с тех пор, открывая окна, я всегда искал его глазами. Казалось, мы чувствуем друг друга, как пара точнейших в мире часов, которые идут секунда в секунду. Я проникся к нему поверхностной, но искренней симпатией, словно у меня появился друг, которого мне не хватало в отсутствии Тимура.

Но однажды утром я не увидел его. На балконе было пусто, только раскачивалось на веревках белое постельное белье. Я растянул сигарету на пять минут, в недоумении выкурил еще одну, но он так и не появился. Удивительно, но мне не хватало его. Если бы это был мой друг, я бы бросился звонить ему и спрашивать, что случилось. Но его я мог только ждать, облокотившись на подоконник, со скучающим видом человека, которому нечем заняться.

С тех пор я старался не смотреть в окна. Даже к этим людям, которые всегда находятся на расстоянии пятидесяти метров и исчезают, ничего не сказав, – даже к ним можно привыкнуть, даже их можно научиться ждать.

Через несколько дней я вновь увидел его и не мог не улыбнуться нашей почти долгожданной встрече, хотя он, должно быть, вовсе не разделял моей радости. Смешно было думать, что он замечал меня. Его жизнь была наполнена повседневностью, в которой не было места всему тому, что лежит по другую сторону окон. С тех пор, как я оставил свой город, ни в чьей жизни для меня не находилось места. Когда-то меня это радовало, ведь, уезжая, я хотел именно этого. Но теперь это была всего лишь пресная правда, которая стала слишком привычной, чтобы я мог назвать её исполнением своей давней мечты.