Безмолвный ночной поезд, наконец, унес меня прочь из города, на который я смотрел из окна больницы. Я был настолько счастлив покинуть его, что спящие вокруг люди вызывали у меня умиление и спокойствие, словно я вернулся домой после долгих странствий по свету. Я открыл свою тетрадь и решил писать до тех пор, пока мне позволит грифель карандаша. Писать под стук колес, дыхание спящих и храп попутчика, который вот уже целый час не давал мне уснуть. Поезд прибыл на станцию, и я отчетливо слышал, как карандаш нашептывал клетчатой бумаге мои мысли. И вот вновь замелькали придорожные столбы, деревья, провода, вокзалы и люди, оставшиеся там. И мои мысли уже не так слышны. Проводник выключил свет. Стало совсем темно. И только бумага знала, о чем я думал.

Во время короткой остановки в вагон с грохотом ввалился какой-то человек. Я не мог разглядеть его лица, только силуэт, который чернел в коридоре вагона. Он с шумом передвигался от места к месту и обращался ко всем спящим.

– Есть здесь кто-нибудь живой? Просыпайтесь же, – некоторым он щекотал пятки, с некоторых пытался стянуть одеяло, но все спали как убитые. «Псих» – мелькнуло в голове.

– Хватит орать. Я не сплю.– Сказал я, недовольный тем, что приходится прерывать обращенный к бумаге монолог простого карандаша и разговаривать с этим черным силуэтом, охраняя дыхание спящих.

От чёрного силуэта разило алкоголем. Он на секунду присел, словно для того чтобы отдохнуть с дальней дороги, на край кровати моего храпящего как ни в чем не бывало попутчика.

– Тебя-то я и искал.

– Зачем?

– Хочу всё тебе рассказать.

Я вздохнул и спрятал листы во внутренний карман пальто. Сколько случайностей сомкнулось друг с другом, чтобы привести ко мне этого человека, растрепанными волосами и грязной одеждой напоминающего бродягу, который ошибся дверью и зашел в вагон вместо того, чтобы зайти в какой-нибудь тесный подвал.

Он снял со спины огромный рюкзак и забросил на верхнюю полку.

– Сегодня я впервые сел в поезд. – Выдохнул он мне в лицо. «Наверное, врет» – подумал я.

– В самом деле?

– Не веришь? – Он рассмеялся, насколько мог тихо, – А зря.

Я смирился с черным силуэтом и своей вечной участью слушателя, которому запрещается зевать, смотреть в потолок и другими способами выражать отсутствие интереса. Но потом я понял, что в темном вагоне слушать нужно иначе. Мне нужно только подавать сигналы, что я слышу, вроде «ага», «ну и?», «не может быть!», всё остальное для рассказчика покрыто тьмой. Я с удовольствием зевнул, хотя рассказ ещё не начался.

– Рассказывай. – Громкий выдох смирения. К чёрному силуэту, от которого пахнет спиртным, можно обращаться на «ты». По крайней мере, я так решил.

– Спроси что-нибудь, чтобы я мог начать. – На это я не рассчитывал. Ну ладно.

– Почему ты никогда не ездил в поездах?

– Я боялся.

– Что? – Мне хотелось рассмеяться, так смешно слово «боялся» звучало, произнесенное этим сильным голосом, громкость которого переходила все возможные в ночном поезде границы. Но я умел слушать и не рассмеялся.

– Когда я был ребенком, и мне предстояло получить образование, родители хотели отправить меня учиться в город. Я жил и до сих пор живу в деревне, мимо которой проходят только поезда. На поезде привозили продукты из города, на поезде ездили в гости, шум поездов гремел за окнами день и ночь напролет. Я давным-давно привык к этому, приезжие же никогда не спят в нашей деревне.

Мне нравился его рассказ. Его жизнь под стук колес поездов представилась мне такой непохожей на те жизни, которые я мог приписать этому загадочному черному силуэту, что я поневоле стал заинтересованным слушателем. Когда он вдруг замолчал, я нетерпеливо взглянул ему в глаза и попытался разглядеть его лицо, покрытое тенью. Изредка в окна светили фонари, и постепенно сквозь черный силуэт я увидел очертания человека. Он был не молод и не стар, из-за густой гривы чёрных волос, торчащих вверх, его голова казалась чересчур большой. Наконец я разглядел его глаза. В них было что-то детское, быть может, в его взгляде скрывался миллион вопросов, на которые он ещё не нашел ответ.

– Я собирал вещи долго и тщательно, словно уезжал навсегда. Мне купили билет на поезд и красивый костюм бежевого цвета, белую рубашку и бордовый галстук. Подстригли волосы. Я не мог наглядеться на себя в зеркало. Ранним утром я вышел на станцию и стал ждать поезда, как мечты, которая вот-вот должна сбыться. За несколько минут до его прибытия лица провожающих осветились первыми солнечными лучами. Среди них была моя маленькая сестра. Она была очень похожа на меня, только намного красивее. Взгляды родителей были обращены на меня. Отец рассказывал, как вести себя с одноклассниками, мама хотела, чтобы я запомнил, какую одежду мне нужно носить в разную погоду. Звук подъезжающего поезда было слышно издали, но мы не обратили на него внимания, потому что он был слишком привычным для наших ушей. Сестра сидела на рельсах.

Он умолк. Я не знал, что сказать. Я всё понял, но хотел верить, что понял не правильно.

– И всё?

– Всё. Я всё видел, но не в моих силах было остановить поезд.

«Как не в моих силах остановить время и аккуратно опустить на асфальт тело мужчины, летящего из окна. Или не так?»

– Мне очень жаль. – Я ненавидел шаблоны, которые принято произносить в подобных случаях. Но разве возможно выразить словами то, что я хотел ему сказать?

– Иногда мечты сбываются таким образом. С тех пор я боялся не только поездов, я боялся мечтать. Я снял свой новый бежевый костюм, бордовый галстук и белую рубашку. Разобрал чемоданы, чтобы никогда больше не собрать. Я не мог понять, как можно винить в её смерти кого-то, кроме меня.

Подумать только. Он снял с себя сны о новой жизни, свои мечты о новых городах. Снял вместе с галстуком и пиджаком. На несколько секунд воцарилась тишина, которую нарушало лишь дыхание спящих. Я почувствовал горечь во рту.

– Что же сейчас?

– Я до сих пор думаю, что я виновен в её гибели. Но я также думаю, что у человека есть внутренний компас, который указывает верный путь. От его стрелки не убежать. Я вырос. Когда мне исполнилось восемнадцать, мои родители уехали в город, оставив меня следить здесь за хозяйством. Я сам хотел остаться. Они оставили попытки заставить меня ехать с ними. Так я остался совсем один.

Вопросительный взгляд. Я ждал, когда он снова начнет говорить.

– Вчера мне позвонила мать. Сказала, что отец умер.

Перед моими глазами словно пронеслась вся его жизнь, жизнь этого не молодого и не старого мужчины, обрамленная смертями, как траурной рамкой всего несбывшегося. Мне было бесконечно больно за него. На дно Мёртвого моря обрушилась огромная прибрежная скала. Стрелки часов ещё отчаянней замерли у меня в кармане. Стрелка компаса замерла внутри меня.

Мы можем укрыться от ветра в тёплом вагоне поезда, вечно несущегося вдаль, мы можем читать по губам беззвучные послания. Мы можем спастись от дождя и грома, но мы никогда не сможем убежать от себя. Стрелка компаса всегда указывает верное направление. Но мы можем ходить по кругу, путаться в лабиринтах, которые сами для себя выдумали, в то время как стрелка будет неизменно указывать верное направление. Когда-нибудь мы начнем внимать себе и когда-нибудь встанем на верный путь. Может быть, когда-нибудь я поверю во все сказанные мной слова. Когда-нибудь.

Алла, может быть, наше слово «когда-нибудь»? Всё между нами происходит «когда-нибудь», мы ни разу не встретились намеренно, ни разу не определили точного времени для свидания, не условились о месте, ни разу не сказали друг другу «не опаздывай». Но я знаю, что «когда-нибудь» слишком часто превращается в «никогда». Нужно поискать другое слово.

Утром меня ждал новый город, но я не мог перестать сочувствовать своему ночному попутчику. На рассвете мы пили чай и разговаривали о планах на будущее, которых не было ни у него, ни у меня. Дыхание спящих сменилось разговорами бодрствующих. Мне хотелось позаботиться об этом человеке. Хотелось поправить воротник на его рубашке, рассказать ему, как себя вести и проводить до дома, чтобы его благие намерения не споткнулись об очередную смерть. Мне хотелось помочь ему. Но мне не хотелось нового постоянства. Не хотелось закрывать за собой изнутри двери чужой жизни. К тому же я верил, что он справится сам. Каждый должен справиться сам. Я собрал вещи.

– Удачи вам.

Мы пожали друг другу руки. Мне показалось, что его рука не хотела отпустить мою, и от этого рукопожатие как-то неловко повисло в воздухе на долю секунды, слишком короткую, чтобы придавать ей значение. Но я не мог не думать об этом ничтожном отрезке времени.

Я направился к выходу с тяжестью на сердце. Что мне стоило поговорить с ним ещё немного? Я же видел, как ему нужны мои слова, как нужна ему помощь. Но как узнать себя, если всегда пользоваться помощью? Быть может, он бы никогда не узнал, что может гораздо больше, чем ему кажется, если бы я продолжил свой путь вместе с ним. Однако так же может быть, что он вышел на следующей станции и повернул обратно, потому что я не поддержал его. Но разве мало я на себя взял? Теперь его воспоминания стали наполовину моими, я помнил, как он примерял новый костюм, как смерть, а не мечту привез с собой поезд, я помнил, как он возненавидел шум поездов и как этот самый шум каждый день будил в нём чувство вины, не давая забыть. Я помнил всё это вместе с ним, ему стало от этого легче, а мне тяжелее. Потому что я сочувствовал каждому его слову. Потому что чужие истории редко проваливались в черную дыру моей злосчастной памяти.

Поезда, города, незнакомцы и попутчики становились прошлым, но в памяти не прибавлялось моих воспоминаний. В ней копилось всё больше и больше чужих жизней, которые толстой стеной отделяли меня от прошлого, которое принадлежит мне самому. Я так хотел утратить своё прошлое, когда сбежал от всего, что было мне близко. Но когда я действительно начал его терять, жизнь моя постепенно превращалась в пустошь, где чужие воспоминания давят на землю большими придорожными булыжниками, а мимолетные впечатления растут вокруг редкой травой.