Пасмурным осенним днём, совершенно серым от туч и совершенно жёлтым от листьев я медленно шел по чужому тротуару, вглядываясь в чужую улицу, чтобы после заполнить ею пустоты памяти о сегодняшнем дне.

Ветер то и дело взрывал охапки солнечно-жёлтых листьев, они испуганно метались в воздухе и вновь падали на асфальт. На секунду мне показалось, что вокруг не было ничего кроме неба, ветра и листьев. Но спустя секунду я увидел чуждые мне лица, в которых я не видел различий, размокшую замшу ботинок, у которых отклеилась подошва, открывая путь мутным ручьям, извилистым лабиринтом покрывших асфальт. Увидел машины, и мокрые дома, увидел свои замерзшие руки и расстегнутую пуговицу на сером пальто. Застегивая пуговицу и нащупывая в кармане сумки перчатки, я размышлял о секундах.

На секунду мне показалось, что вокруг не было ничего, кроме неба, ветра и листьев, но потом я увидел понурые лица и грязные ботинки. На секунду мне показалось, что я должен быть сейчас рядом с мамой, но я сказал «ладно, пока» и уехал из города. На секунду мне показалось, что я люблю Анну как прежде, но время истекло и напомнило о себе. На секунду мне показалось, что мне стоит вернуться обратно, но в следующую секунду я смеялся над собой за подобные мысли. На секунду мне показалось, что Алла не умерла. До поднятых к дождливому небу усталых глаз, до замерзших рук, так и не нашедших перчаток, до застрявшего внутри отчаянного крика и до обреченного молчания мне хотелось бы знать, что вернее – эти несколько секунд или всё остальное время?

Я запрыгнул в старый автобус, до краев наполненный чьими-то лицами, одеждой, телами, и думал о том, насколько эквивалентны друг другу все эти ноги, руки, куртки. Ныряя в этот автобус, я думал только о себе. Я знал: стоит мне выйти из него, и пустующее место займет следующий пассажир. Тот, кто находится ближе. Вот и всё. Выходить из чьей-то жизни всё равно, что из автобуса. Мне скоро выходить. Меня тоже выбросят из головы. Мне наплевать. Я даже рад этому.

Выныривая из автобуса, я думал только о себе. Неужели это я? Это я ненавидел людей, которые курят и ходят в рваных ботинках? Это я измерял расстояние от дома до школы в шагах, и каждый раз сбивался, встречая по пути одноклассников? Это я пригласил свою первую девушку на свой первый танец на школьной дискотеке? Это я любил смотреть, как догорают свечи и запах – этот теплый запах – жженой бумаги?

Я не верю, что всё это было со мной, я не верю, что этого со мной не было. Я только знаю, что каждую секунду теряю обрывки прожитых дней, встреч, изжитых мыслей. Чёрная дыра моих воспоминаний жадно пожирает их детали и смыслы, выплевывая в тарелку памяти обглоданный скелет обессмысленных фактов. Я был счастлив, я был в отчаянии. Но всё прошло, и теперь уже неважно, улыбался ли я в свой первый день рождения, обжигался ли я воском, когда смотрел на догорающие свечи, какого цвета были глаза у моей первой девушки, как называлась песня, под которую мы танцевали, и что было написано на том вожделенном листе бумаги, который я яростно поджигал неверной, готовой потухнуть спичкой. Всё неважно – всё прошло.

Важна только эта, стынущая на сквозняке времени жалкая секундочка, когда я чиркнул спичкой и поджег очередную сигарету, а проезжающая мимо машина забрызгала жидкой грязью мои бежевые джинсы. Можно было бы подождать секунды менее жалкой, но сколько для этого придется сжечь спичек и сколько раз поймать брызги из-под колес? Я не вел счета секундам, потому что это было гораздо сложнее, чем считать число шагов от дома до школы. Я выбросил сигарету, и на неё тут же наступила чья-то торопливая нога. Я выбросил себя из головы и зашагал прочь.