Споры о «русских письменах», с давних пор идущие в литературе, во многом поучительны. Во-первых, они демонстрируют решительное преимущество концепции перед источником: обычно текст читается, исходя из авторского понимания эпохи. Во-вторых, лишний раз выявляется, как все-таки мало мы знаем о том, что некогда было всем известно и не требовало расшифровки. И, в-третьих, как, оказывается, трудно признаться специалисту в том, что источник ему непонятен, что документ не может быть объяснен в рамках разделяемой автором концепции. А в итоге ценнейший факт исчезает из обращения.

Напомним текст VIII главы Жития Кирилла, где упомянуты «русские письмена». Кирилл был приглашен хазарами для диспута с евреями и сарацинами (мусульманами). Прибыв в Корсунь, он научился еврейской речи и письму и перевел восемь частей грамматики. От самаритянина [21] он получил самаритянские книги, овладел и этим языком и начал читать книги без ошибок. Пораженный чудом самаритянин вскоре принял крещение. После этого и следует сюжет о русских письменах.

По Житию, этими письменами были написаны Евангелие и Псалтырь. Кириллу удалось найти человека, говорившего на этом языке, и, побеседовав с ним, он понял смысл речи, а сравнив со своим языком, сумел различить гласные и согласные буквы, начал читать их и излагать, чем удивил многих, увидевших в этом божий дар.

В 860–861 годах, когда Кирилл находился в Корсуне, у киевских русов, видимо, не было еще ни письменности, ни христианства. Лишь несколько лет спустя примут крещение какие-то «росы» (видимо, крымские) от Византии. Да и в рамках норманнской концепции сообщение не объяснить: «призвание варягов» датируется 862 годом. Поэтому специалисты пошли по пути «исправления» якобы искаженного текста, заменяя «русский» на «готский», «фрузский» (франкский), «сурский» (сирийский).

Предположение о том, что имелось в виду готское письмо, отвергалось просто: в самом Житии упоминаются готы в числе народов, имеющих свое письмо. Названы здесь как имеющие свое письмо и сирийцы, язык которых Кирилл знал. Этот факт обычно и привлекается для «исправления» написания «русьский» на «сурьский». Но этот язык нужен был Кириллу намного раньше. Примерно за десять лет до поездки в Хазарию Кириллу, по Житию, пришлось вести диспут о Троице с арабами-мусульманами. В таком диспуте ему обязательно пришлось бы оценивать распространенное в Сирии несторианство, не признававшее Христа Богом. Что касается франков, то они изначально пользовались латинским алфавитом, который, конечно, не составлял секрета для Кирилла и не требовал различения гласных и согласных букв. Должно подчеркнуть, что никаких формальных оснований для «исправления» чтения нет. Все списки (а их известно несколько десятков) дают одно и то же чтение. Очевидно, надо понять, что именно подразумевалось под русским письмом. И в этой связи не следует забывать, что речь идет о памятнике, написанном в Паннонии, а не у восточных славян. Как говорилось, Житие было написано вскоре после смерти Кирилла, когда Мефодий и его ученики еще продолжали свою деятельность в Моравии и Паннонии, ведя борьбу с немецким духовенством.

Одним из специалистов, стремившихся понять реальный, а не придуманный текст, был неоднократно упоминавшийся ученый Н.К. Никольский. Полемизируя с названными точками зрения, он резонно заметил, что «едва ли совместимо с исторической критикою объявлять бессмыслицей показания источников потому только, что они не поддаются нашему пониманию за утратою объясняющих их материалов, или потому, что разрушают предвзятые теории». Автор имел, в частности, в виду именно норманнскую теорию, безраздельно господствовавшую в его время, да и сейчас преобладающую не только в зарубежной науке. По мнению ученого, «на литературном языке западнославянских источников именем Руси могли прозываться не норманны, а одна из ветвей славянства» и «разгадку названия «русских» письмен следует поэтому искать в терминологии не византийской, а западной письменности».

Упоминание русских письмен Никольский сопоставлял с преданием о трех братьях – Чехе, Лехе и Русе – сыновьях Пана, распространенном в Чехии, Польше и записанном уже в XIII веке. Это предание помещало Руса первоначально в Паннонии, признаваемой «матерью всех славян», и Никольский ищет доказательства более западного расположения поселения восточнославянских русов в эпоху Кирилла и Мефодия. Доказательства этого находятся в довольно богатой «русской» топонимике Прикарпатья и Подунавья. Окончательный же вывод автора заключается в отождествлении русских письмен с глаголицей – одной из славянских азбук. Именно такое название глаголица имеет в Реймском Евангелии XIV века, подаренном Карлом IV, чешским королем и императором римским, Еммаусскому монастырю в Праге. Если учесть, что на Руси в XII–XIV веках безраздельно господствовала кириллица, отождествление глаголицы с «русским письмом», по Никольскому, могло относиться лишь к более раннему периоду.

В построении Никольского есть, однако, некоторые слабости, из-за которых оно, возможно, и не получило должного признания. «Русскую» топонимику автор собирает в основном в Молдавии и Трансильвании. Между тем она была распространена и далее на запад, в частности, в Австрии и Баварии. Увлечение Карла IV глаголицей и славянским богослужением, связанное с общей его ориентацией на Чехию и славян, побудило искать знатоков «русского» письма. Таковые же оказались в Хорватии, где глаголица была распространена ранее всего и сохранялась долее всего (вплоть до IX века). Надо объяснять, следовательно, почему «русской» называется письменность, распространенная в Адриатической Хорватии. И наконец, самое важное: нет оснований упоминаемую в Житии письменность считать славянской. Ведь славянский язык Кирилл хорошо знал. А овладение «русским» языком было подвигом, поразившим окружающих. Этот сюжет читается именно в главе, говорящей о его исключительном даре быстро усваивать любые языки. Необходимо, следовательно, разобраться и с тем, как письменность изначально неславянская стала одной из славянских азбук.

Огромный и далеко не освоенный пласт информации заложен в самом факте существования двух славянских азбук: кириллицы и глаголицы. Вопрос о старшинстве глаголицы по отношению к кириллице можно считать теперь решенным. Ясно и то, что Кирилл создал именно вторую азбуку: это следует из Сказания черноризца Храбра, писавшего вскоре после событий. Похоже, в то время (то есть в 60-е гг. IX столетия) глаголица еще не воспринималась как славянская письменность. А потому и стояла задача создания алфавита именно для славян. Кириллица и явилась такой письменностью. Но всего два десятилетия спустя Мефодий или его последователи отказываются от легкой кириллицы в пользу сложной, трудно усваиваемой глаголицы. Как и почему это произошло?

Глаголица

Еще в середине XIX века рядом ученых, в числе которых был виднейший знаток славянской письменности И.И. Срезневский, высказано предположение, что глаголица изначально служила для укрытия каких-то еретических идей, что это была не открытая, а тайная азбука. Искусственность алфавита очевидна, и, действительно, он часто использовался еретическими или гонимыми сектами (богомилами, протестантами в XVI веке). В папских документах, как было сказано, в нем видели алфавит готов-ариан. Пренебрегать этим указанием также нельзя. Ведь «готическим» позднее будут именовать вообще вычурное письмо. Но истоки глаголического письма, видимо, все-таки иные. В период гонений на славянское богослужение в Далмации и Истрии широкое распространение получила легенда о создании глаголического письма уроженцем Далмации св. Иеронимом (IV век), которого в преданиях считали славянином. Эта легенда, в конечном счете, была признана и Римом, что способствовало снятию запрета на глаголицу папой Иннокентием IV в 1248 году. В более ранних запрещениях глаголицы, как еретического письма ариан, Мефодию приписывалось вторичное открытие азбуки и ее возрождение. Но в создании тайнописи не было необходимости, пока не было нужды прятать связанное с азбукой вероучение. В эпоху господства готов и лангобардов в Северной Италии и в прилегающих областях арианам не от кого было скрываться. Потребность такая реально должна была возникнуть с появлением войск Карла Великого в Подунавье в последние десятилетия VIII века. И в этой связи может иметь значение тот факт, что возглавлявший Зальцбургское архиепископство Виргилий подписывался псевдонимом Иероним, а ирландские миссионеры, как говорилось, вообще имели наклонность к сочинению всевозможных алфавитов, как для утверждения богослужения на родном языке вновь крещенного народа, так и в мистических целях, ради уяснения «сокровенного» смысла чисел и букв.Некоторые авторы указывают и на местные истоки глаголического письма. Оно, в частности, обнаруживает сходство с лангобардским письмом VII–VIII веков, которое гуманисты XV века считали исходным и для «готического» стиля. А сами лангобарды, как было сказано, в глазах Рима часто сливались с готами.Поскольку у славян глаголица все-таки именуется «русским» (а не «готским») письмом, необходимо собрать сведения, в которых понятия «Русь» и «русский» относятся не к Поднепровью, а к Подунавью. Никольский как будто тянулся к таким сведениям, но они либо не попали в его поле зрения, либо увязать с русскими письменами из Жития Кирилла он их не сумел. А только взятые в совокупности, эти сведения способны пролить свет на дискуссионную проблему.Многие источники (это отмечал и Никольский) свидетельствуют о вхождении «Руси» в состав Великой Моравии эпохи Святополка (ум. 894), причем «русские» выступают уже в роли «просветителей» местного славянского населения. Так, в поздних хрониках упоминается «русский боярин», крестивший первого чешского князя-христианина Борживоя. Из «Хроники всего света» польского автора Мартина Вельского этот сюжет попадает на страницы хронографа Западнорусской редакции, где также отмечается, что «Святоплуг, моравский кроль… в то время держал Русские земли».Моравские хроники не сохранились, но в XIV–XV веках их еще знали и на них ссылались. Чешская хроника Пулкавы конца XIV века включает в состав Моравии времени Святополка «Полонию и Руссию». Известно, что Силезия и Краков признавали верховную власть моравского князя. Что называется «Русью» – из данного источника неясно. В середине XV века в ином плане о том же писал историк Эней Сильвий – будущий папа Пий II. Он утверждал, что моравский князь подчинил Римской империи, помимо Полонии и Богемии, также «Хунгаров» и «Руссанов». «Хунгарами» в данном случае, видимо, названы венгры, поскольку они наследовали территорию Гуннской державы. «Руссанов» же, очевидно, надо сопоставить с другими подобными упоминаниями.Примерно в тех же пределах, которые занимала Великая Моравия, в составе Империи воссоздавалось «королевство Богемия». Мельхиор Гольдаст (ум. 1635) со ссылкой на архидьякона Тульнского (город на правом берегу Дуная, несколько выше Вены) Франциска из Розьери говорит о включении в состав Богемии «рутенов и полонов» (поляков). У чешского хрониста Хагеция (ум. 1552) он же выписывает указание на то, что Генрих IV, возводя в королевское достоинство Братислава II (ок. 1086 г.), подчинил ему трех маркграфов (правителей пограничных областей – «марок»): силезского, лужицкого и «русского». При этом напоминается, что «Русия» и прежде входила в состав Моравского королевства.В последнем случае, возможно, идет речь о графстве «Рейс» (то есть Русь) на границе Тюрингии и Саксонии, существовавшем вплоть до 1920 года на землях лужицких сербов и упоминаемом в источниках более или менее систематически с XIII века, но, видимо, возникшем значительно раньше. История этого графства остается практически неисследованной, а у нас о нем вообще не было ни одной статьи. Поэтому трудно сказать, существовало ли оно в IX веке. Во всяком случае, упоминаемая в источнике начала XII века «Рутенская марка» предполагает иную территорию – либо примыкающую к Венгрии, либо входящую в ее состав. Локализовать эту территорию важно для уяснения того, что имелось в виду и в источниках, включавших Русь в состав Моравии.Название «Русь» в Средние века встречается в разных частях Европы, и сведения эти в должной мере еще не проанализированы. Можно выделить значительную группу материалов, указывающих на Русь как раз в интересующем нас районе. Недавно А.В. Назаренко писал об известии Фомы Сплитского (середина XIII в.), позволяющем прояснить вопрос о «русской (рутенской) марке». У Фомы Сплитского рассказывается о событиях IV века, и в этой связи по границе с Паннонией упоминается Рутения. Можно указать ряд более ранних сведений, говорящих о том же. Так, автор конца XII века Бенедикт из Питерборо (Англия) под 1189 годом в числе народов Священной Римской империи рядом с «альпинами» называет «рутонов». Здесь же помещено послание Фридриха I Саладину, в котором последовательно названы в числе крупнейших владений Империи Богемия, Австрия, Фрисция, Рутония и «часть Иллирика». Фрисция – это Каринтия. Рутония приходится на область Штирии, то есть на смежный с Паннонией римский Норик, именно Верхний Норик. Очевидно, только об этой территории могла идти речь в начале XIII века, когда Фридрих II предъявил претензии австрийскому герцогу, задержавшему подарки от «герцога России».

Руги и русы на карте Европы в XI–XII в.

В свете указанных фактов становятся ясными многие другие подобные известия. Скажем, около 1191 года герцог Австрии и Штирии Оттокар IV в уставе городу Эннсу назначает размер платы за провоз соли «на Русь» и «из Руси». Соляные источники в Подунавье находились в районе Зальцбурга и в верховьях притока Дуная Трауна. В привилее Регенсбургу от 9 июля 1192 года австрийского герцога Леопольда II указаны сборы за проезд купцов «русариев» через территорию Австрии два таланта в одну сторону и полталанта обратно. Локализация Дунайской Рутении с определенностью указывает на древний Ругиланд – государство ругов, упоминаемое в источниках IV–VIII веков. Очевидно, именно эта территория, названная «Ругией», имеется в виду и в Раффельштеттенском уставе начала X века.Надо иметь в виду, что в X веке в официальных документах Империи Киевская Русь также называлась «Ругией». Большое количество источников X–XII веков дают оба варианта написания, либо оговаривая равнозначность этих обозначений, либо даже и не замечая разнобоя. Так, Бенуа де Сент-Мор в «Хронике герцогов нормандских» (ок. 1175 года) называет рядом «рогов и унгров». А в несколько более позднем французском романе «Ипомедон» в перечне стран названы рядом «Руссия» и «Алемания» (Германия). В романе «Октавиан» (между 1229–1244 гг.) последовательно называются Алемания, Руссия, Венгрия.О Дунайской Руси в XII веке хорошо знали и на Западе, и на Востоке, почему часто никаких пояснений и не делалось. Известный арабский географ ал-Идриси около 1154 года указывает на два вида русов. Один из них тот, что примыкает к Причерноморью, а другой располагается по соседству с Венгрией и Македонией. И, видимо, этих «русских» имел в виду Савва, первый сербский архиепископ, посетивший в 1229 году Иерусалим. Он остановился там в «русском» монастыре, считая его монахов своими сородичами.Какая-то часть Дунайской Руссии входила и в состав Венгрии. Так, под 1031 годом сообщается о гибели сына венгерского короля Стефана – Имре, носившего титул «герцога Руссии». Несколько позднее дочь «герцога Рутении» Агмунда-Анастасия стала женой венгерского короля Андрея (1046–1061). Она покровительствовала православным монастырям в Венгрии, предоставив, в частности, убежище монахам Сазавского монастыря, изгнанным в 1055 году из Чехии. По смерти Андрея Агмунда с сыном Шаламаном бежала в Тюрингию. Если учесть, что вдовы обычно возвращались на родину, надо думать, что была она дочерью герцога Рутении, либо смежной с Паннонией, либо локализовавшейся в Тюрингии.От 1242 года сохранилось послание аббата венгерского бенедиктинского монастыря Св. Марии, находившегося «в Руссии», к духовенству Британии. Аббат из Вены сообщал о разорении Подунайских областей татарами. «Руссия» здесь прямо включена в состав Венгрии, но речь шла о территориях, расположенных поблизости от Вены.Как было сказано, Дунайская Руссия – это королевство Ругия, возникшее в качестве федеративного по отношению к Риму еще до начала массового движения причерноморских и прибалтийских племен к границам Империи. Уже в документе 307 года руги обозначены в числе федератов Рима. Пришли сюда руги из Прибалтики, где им пришлось выдержать тяжелую борьбу с готами. Часть ругов была захвачена движением к Причерноморью (они упомянуты у Иордана в его истории как «роги» и «розомоны»), другая, большая часть направилась в Центральную Европу, где и расселилась на разных территориях более или менее компактными группами. С приходом готов в Подунавье между ними вновь вспыхивает вражда, хотя во внутренних усобицах руги обращались и за содействием готов. По указанию Иордана, ругом был Одоакр, сокрушивший во главе отрядов ругов, скирров и некоторых других племен Западную Римскую империю (476 г.). Но раздоры ругов между собой помогли вождю готов Теодориху одержать победу над Одоакром и отобрать у него Северную Италию. Отряды ругов участвовали в провозглашении Теодориха королем в 493 году, а поселения их в Северной Италии (в районе Гардов) сохранялись и много столетий позднее. Еще в IX веке папы римские обращались особо к «клирикам рогов», что свидетельствует о сохранении у них, видимо, арианской организации. Об арианстве ругов в V веке прямо свидетельствует Житие Северина написанное в самом начале VI столетия.Примечательно, что в позднейшей традиции героем германского эпоса стал Теодорих, а славянского – Одоакр, которого часто называли в источниках XV–XVI веков также «русским» или «ругским» князем. В саге о Тидреке Бернском (то есть Теодорихе Веронском – готском короле) готам постоянно противостоят «русские люди» и их короли. Ясно, что предания, зародившиеся на Дунае, могли иметь в виду дунайских «русских». Память же об этих событиях сохранялась не только в Германии, но и на Руси. Новгородская I летопись под 1204 годом, рассказывая о взятии крестоносцами Константинополя, называет одного воеводу «из Берна, идеже бе поганый злый Дедрик», то есть воевода происходил из того же города, где некогда жил столь неприязненный для русского летописца готский предводитель.О следах арианства у рутенов довольно определенно говорит около 1145 года Матвей Краковский в послании Бернару Клервоскому – «отцу крестоносцев». Переписка велась в связи с подготовкой крестового похода против славян-язычников, а католический епископ заодно готовил почву и для насильственного подавления христианских общин рутенов, сохранявших независимость от Рима. Помимо «бесчисленных» рутенов на востоке, Матвей Краковский называет также рутенов в Полонии и Богемии. По его оценке, рутены «Христа лишь по имени признают, а по сути, в глубине души отрицают». При этом речь идет вовсе не о православии. Епископ подчеркивает, что «не желает упомянутый народ ни с греческой, ни с латинской церковью быть единообразным, но, отличный от той и другой, таинства ни одной из них не разделяет».По уверению Матвея Краковского, рутены – народ, «заблуждениями различными и порочностью еретической от порога обращения своего пропитанный». Это означает, что ни римская, ни греческая церкви не имели отношения к распространению христианства у рутенов. Они издавна следуют своим заблуждениям, очевидно, арианского толка. У русских практиковалось также повторное крещение взрослых, которое позднее прорастет в Центральной Европе в течении анабаптистов (перекрещенцев). Католического епископа не могли не возмущать и сохранявшиеся в общинах рутенов внецерковные дароприношения, то есть, видимо, обряды пелагианского толка.Не исключено, что Матвей Краковский что-то сгущал: речь шла о подготовке крестового похода на Восток (таковой и состоялся против балтийских славян в 1147 году). Ариане, в частности омийцы, вовсе не отрицали ни по форме, ни «в глубине души» Христа. Они лишь ставили его ниже Бога-Отца, на вторую ступень. Неясно также, в какой степени обвинения епископа предполагали Киевскую Русь. С положением в ней он, видимо, и не слишком был знаком. Ему были ближе рутены в Польше и Богемии, реально противостоящие католическому духовенству. И именно это положение объясняет отношение римской церкви к славянскому богослужению и «русскому» письму.Если положение таким оставалось в XII веке, то в предшествующий период оно, очевидно, было еще более опасным с точки зрения Рима. Поэтому вовсе неудивительно, что в связи с открытием пражского епископства в 973 году папа Иоанн XIII в послании Болеславу Чешскому запрещает привлекать на епископскую кафедру «человека, принадлежащего к обряду или секте болгарского или русского народа, или славянского языка». Поскольку Киевская Русь в то время не могла поставлять кадры священнослужителей, известие кажется столь же сомнительным, что и «русские письмена». Но грамота, упомянутая в начале XII века Козьмой Пражским в его Хронике, была известна и за пределами Чехии, и, видимо, ей придавалось не местное значение. О ней сообщает, в частности, автор XII века Анналист Саксон. И в связь с этим предупреждением может быть поставлено указание польского анонима XV века на то, что у каких-то славян, крещенных по восточному обряду, были «русские священнослужители». Смысл этого странного распределения ролей может быть понят, если учесть, что для рутенов не было проблемы посвящения в сан: священники и епископы избирались общиной, как это некогда было в ранней христианской церкви.Практически вовсе не рассматривается беглое замечание чешской хроники Далимила начала XIV века о Мефодии: «Тен арцибискуп Русин беше, мси (то есть мессу) словенску служеше». Ясно, что определение «Русин» в данном случае имеет не этническое, а религиозное значение. Мефодий отнесен здесь к числу тех религиозных деятелей, которые пользовались «русским письмом» – глаголицей и хранили традиционные религиозные обряды. Киевская Русь в этом случае вновь не могла иметься в виду, да и в начале XIV века она лежала в руинах. Знатоков русского письма в это время, как было сказано, искали не на востоке, а на западе, в Хорватии. За самой Хорватией также в ряде случаев сохраняется название «Руссии». Именно вместо нее такое обозначение появляется у уроженца Северной Италии (как раз города Вероны) Гваньини, побывавшего в XVI веке в Польше, а затем давшего описание «сарматских» народов, в число которых вошли славяне, русы и племена иллирийского корня. У хорватов сохранялось и предание о том, что отсюда и вышли три брата – Чех, Рус, Лех. Указывали даже район, где эти братья некогда якобы жили. В славянской литературе неоднократно пытались осмыслить причины такого распространения имени «Русь». Польский хронист XVI века Стрыйковский из неизвестных источников заимствовал утверждение, будто киевский князь Владимир в конце X века «собрал большое войско, с которым, переправившись через Дунай, подчинил земли: Болгарскую, Сербскую, Хорватскую, Семиградскую, Вятницкую, Ятвяжскую, Дулебскую, и те земли, где теперь волохи, мултаны и татары добручские, и всех их привел в послушание одним походом и возложил на них дань, которую они раньше давали царям греческим». Южнорусский переписчик Жития Кирилла, живший в XVII веке, сделал весьма примечательный комментарий к Сказанию о Русской грамоте (переделке сказаний о начале славянской письменности): «И не токмо муравляне (то есть моравы), чехи, козари, карвати, сербы, болгары, ляхи и земля Мунтаньская (южное Прикарпатье), вся Далмация и Диоклития, и волохи быша Русь».«Русские письмена», как следует из Жития, не были ранее известны Кириллу, и освоение русского языка явилось одним из чудес в проявлении его лингвистического дарования. Евангелие и Псалтирь, встреченные им в Корсуни, могли относиться и к значительно более ранним временам, нежели середина IX века. Ведь христианство у части ругов-русов было, по крайней мере, за четыре столетия до этого. А это значит, что и богослужебные книги существовали столько же.В Корсуне нашелся и человек, знавший этот язык, благодаря общению с которым Кирилл и смог различить гласные и согласные в текстах. Из этого следует, что глаголица не была первоначально славянским письмом. Она стала таковым лишь в процессе ассимиляции самих русов славянами, а также, возможно, и специально приспосабливалась к славянскому языку. Не исключено, что именно такую роль и выполнил Мефодий. Во всяком случае, в глаголице есть несколько знаков, совершенно выпадающих из стиля всей азбуки. Это практически совпадающие с кириллицей знаки «Ш» (ша) и «Щ» (шта) (отсутствующая в греческом буква «Ш» была заимствована Кириллом из иврита). «Ять» в глаголице, по существу, воспроизводит «юс малый» кириллицы, а буква «рцы» («Р») в глаголице лишь перевернута (как мягкий знак или древнее «ерь» в кириллице).Вопрос об исконном языке «Руси» практически не исследовался. Норманисты его не исследовали потому, что просто отождествляли со шведским, антинорманисты же полагали либо одним из славянских, либо диалектом литовского, либо – чаще всего – вариантом иранских языков. Из описания днепровских порогов Константином Багрянородным следует, что еще и в середине X века различали собственно «русский» и славянские языки. Названия порогов обычно являются одним из главных аргументов норманистов, хотя из различения славянского и русского в данном случае следует лишь то, что русский язык относился к самостоятельной ветви индоевропейских языков, не совпадая ни со славянским, ни с германским. Это доказывал в самое недавнее время известный киевский археолог и историк М.Ю. Брайчевский (сам он связывал названия порогов с ираноязычными сарматами, что тоже вряд ли достаточно убедительно).Плодотворной постановке вопроса о первоначальном языке русских племен мешают предвзятые концепции, в которых основная масса источников вообще игнорируется. Так, буквально на поверхности находится факт тождества русов с ругами, причем смешение их во многих источниках в равной мере относится и к балтийским, и к дунайским, и к днепровским русам. Вообще написание этнонима было неустойчивым в продолжение нескольких столетий и в одно и то же время: руги (роги), русы, рузы, руди, руйяны, рутены. Показательно, что основанный какими-то русскими участниками первого крестового похода город в Сирии (современный Руйат) назывался в одно и то же время Руссой, Россой, Ругией, Руйей, Рурсией. Как указал еще Дюканж (XVII в.), этноним «роги», «руги» в галльском и итальянском языках имел варианты «рохи», «роки», «раки». Известны также написания «руди». При этом если чередование «г» и «д» у лингвистов обычно не вызывает вопросов, то отмеченный многочисленными источниками переход «г» (видимо, гортанного) в «йот», «з», «ж», «с», «ц», «тс» почему-то остается без объяснений и даже игнорируется как неправомерный.В данном случае нет резона далее углубляться в эту проблему: это тема особого исследования. Для нас важно то, что русы разных областей Европы, в конечном счете, оказываются родственниками, хотя, конечно, будучи изолированными друг от друга на протяжении нескольких столетий, они могли даже и забыть об этом родстве.Исходным для анализа языка должны в таком случае стать руги, известные источникам с первых веков нашей эры у южного побережья Балтики. У нас имеется прямое свидетельство Иордана о том, что руги и некоторые другие племена прибалтийского побережья не были германцами. Более того. Они от германцев-готов отличались даже и внешне: были «сильнее духом и телом».В последние десятилетия в германской филологической литературе привлекают внимание так называемые «северные иллирийцы» – негерманское население севера Европы. «Иллирийцами» их называют потому, что на севере Европы, в особенности у юго-восточного побережья Прибалтики, много топонимики, совпадающей с областью северо-западной Адриатики, где некогда жили племена иллирийцев и венетов. Известный западногерманский лингвист Г. Краэ, в частности, обращает внимание на наличие в обоих этих районах племен, называвшихся одинаково «венетами» («венедами»). Но поскольку язык венетов от иллирийцев пока не вполне отделен, поскольку не восстановлен и собственно иллирийский язык, пользуются условным и расплывчатым понятием «иллирийцы».На определенную связь с венетами-венедами указывает ряд фактов, правда, сравнительно поздних. Так, географ XVI века Меркатор язык рутенов с острова Рюген (то есть Ругии) определял как «словенский да виндальский». Предполагалось, что они были двуязычными и «виндальский» язык в данном случае и мог быть их исконным языком. В том же столетии Олаус Магнус называет Рижский залив «Венедским», а Саксон Грамматик (конец XII – начало XIII в.) помещал по его побережью «рутенов». Наконец, упомянутый выше польский аноним XV века дает любопытное сопоставление наименования поморян у разных народов: в латинском, галльском и итальянском их называли «вандалы», в тевтонском (немецком) «венды», в русском – «галмаци». Известно по разным источникам славянское племя гломачей, или делемичей. Напрашивается параллель и с иллирийской «Далмацией». Предлагаемые этимологии последнего названия мы здесь рассматривать не будем. Достаточно того, что это, по всей вероятности, реликт иллирийских наречий.Богатым реликтом языка могут послужить имена, в частности, имена русов из договоров Руси с Византией 911-го и 944 годов. Эти имена норманисты также используют как один из главных своих аргументов. Между тем еще М.В. Ломоносов указал, что они «не имеют на скандинавском языке никакого знаменования». Имена, конечно, не всегда совпадают с языком их носителей (достаточно обратить внимание на наши собственные имена). Но они всегда помогают понять историю данного народа. В именах русов поражает как раз крайне незначительное количество таких, которые можно было бы возвести к германским. Большинство имен находят параллели в кельтской и иллиро-венетской традиции, отчасти в иранской. Славянских имен мало, возможно, потому, что сам славянский именослов только начинал складываться, а, скажем, княжеские имена-титулы (Владимир, Святослав и т. п.) нельзя было присваивать даже и дружинникам некняжеского рода.