Глава 1

За 2 года до описываемых событий. Обитель магов Приграничья

Каменное пристанище магов Приграничья тонуло в теплом свете свечей. Восковые палочки с мерным синеватым огнем на фитиле усыпали стены древней залы, как дикие цветы заброшенное поле. Сотни, тысячи свечей освещали обитель магов, боролись с тьмой, сгущающейся в комнате.

Жануар и Вайн тихо перешептывались, рассматривая древнюю книгу, подобную десяткам таких же, стоящих на стеллажах вдоль стен. Вайн держал том, обитый змеиной кожей, на вытянутых руках, страницы переворачивал щипцами — пожелтевшая бумага пережила магическую войну и была готова рассыпаться от неловкого прикосновения.

Визард стоял возле магического шара, направлял в сферу поток энергии. Практически сформировавшийся маг, он уже овладел искусством волшебства, и мог позволить себе не полностью концентрироваться на заклинании. Не то что десяток лет назад, когда после простейшей искры, зажигающей свечу, приходилось сутки отлеживаться и восстанавливать силы. Магия этого мира не благоволит слабым.

Напротив него, на грубо сбитом табурете, разместился учитель. В неизменном плаще, иссиня-черном, с надвинутым глубоко на глаза капюшоном, он всматривался в проекцию, создаваемую учеником.

— Связь с тем миром все крепче, учитель. С каждым разом заклинание проникает все глубже, отнимает все меньше энергии. Словно подпитывается извне, — сказал Визард, проверяя интенсивность потока. Обыватель не мог заметить, что от руки мага отходит полупрозрачный жгут, сейчас прикрепленный к шару. По нему, словно по трубе, шла энергия. Небольшой голубоватой струйкой, подобно чистой воде, она проникала в шар и трансформировалась в картинку. Постепенно истощая мага.

— Нити энергии ищут подпитки. Как мы и предполагали, энергии в том мире множество, — кивнул учитель.

— Но ведь мы проверяли, там нет магов. Или их настолько мало, что в общем фоне они незаметны, — ответил Визард, поглаживая шар.

— Или они просто не знают, на что способны, — не согласился учитель и сосредоточился на проекции магического шара.

Там, в туманном облаке, отражался юноша. Чуть выше остальных, стоящих рядом. Шар концентрировался на одном парне, остальные люди в проекции казались размытыми, не резкими.

— И'го'рр… — пробормотал учитель, старательно выговаривая непривычные слога. — Странное имя.

— Как и все там. Грубое, жесткое. Не несущее в себе смысла, — согласился Визард. Изображение зарябило, сместилось, заплыло туманом. Маг закрыл на мгновение глаза, восстановил сбившийся поток энергии. Улыбнулся краем рта, увидев, что проекция вновь обрела четкость. — Но его так и не называют. Чаще — просто Лис.

— Лис? Как животное? — удивился старик.

— Да. Я читал его — он и сам о себе думает так же. Когда медитирует, когда мыслит, то обращается к себе не иначе, чем Лис, — заявил Визард, чуть сдвигая ладонь. Шар демонстрировал начало тренировки Лиса — юноша принялся бежать, то медленно, практически шагая, то разгоняясь, широко размахивая руками и опустив грудь ниже обычного.

— Что же в них похожего? — спросил старик, не отрывая глаз от шара. Действительно, между Лисом и хищным зверьком было мало общего на первый взгляд. Разве что цвет короткого «ежика» на голове парня походил на окрас шкуры лис. Но только на первый взгляд.

Старик не отрывался от проекции. Смотрел за юношей, но не на юношу. Следил не за лицом, не за общей картиной, а за деталями. Наблюдал, как двигаются ноги Лиса — мягко, пружинисто, по-кошачьи гибко. Заметил руки и плечи юноши — не раскаченные бесполезным объемом, а сухие, жилистые. Всмотрелся в глаза — Лис как раз вступил в спарринг. Взгляд, до этого добродушный и даже где-то простоватый, превратился в хищный.

Лис, подобно кошке с взъерошенной шерстью, стоял в чудной стойке. Ноги чуть согнуты в коленях, тело покачивается — короткий шаг вперед, короткий шаг назад. Спина немного сгорблена, голова прижата к плечам. Руки закрывают половину лица и грудь. Незащищенный живот напряжен, готовый встретится с кулаком. Лис сжался, будто ожидая сильнейшего удара, и еще не зная, что предпринять.

Старик с удивлением наблюдал, как противник, на десяток килограмм больше, выше на голову, наступает на Лиса. Размахивая пудовыми кулаками, он заставлял юношу крутиться на татами. Вдруг, после очередного широкого замаха, тело Лиса словно взорвалось. Он выпрямился — старику почудилось, что он услышал хруст застоявшихся суставов. Перенеся корпус чуть вперед, Лис оттолкнулся ногами и кошкой кинулся на бойца. Вытянутые вперед руки толкнули противника. Один кулак угодил в подбородок, другой — в солнечное сплетение. Мужчина закашлялся, пытался контратаковать, но Лис успел раньше.

Юноша восстановил равновесие, отправив руки за спину в широком замахе. Правая ладонь сжалась в кулак и врезалась противнику в ухо. Нырок, еще один — удары дезориентированного противника приходились на воздух. Пока боец замахивался, Лис уже был на шаг впереди. Левый кулак — два удара в шею, быстрых, стремительных. Словно разведав обстановку, Лис окончательно выпрямился, встал в классическую стойку рукопашника — левая нога вперед, к противнику боком.

Удары посыпались градом — боец успевал лишь мычать, получая очередной хук. Уже не пытался отмахиваться, а просто стоял и ждал, пока силы покинут его. Удар ногой перед собой. Даже не удар — скорее, Лис просто подпрыгнул и толкнул стоящую перед собой махину. Боец отлетел спиной вперед, упал за татами. Лис остался в центре площадки, тяжело дыша. Взбудораженный, он еще приходил в себя после боя.

— Путь воина — это не просто занятия боевыми искусствами, — буркнул Визард, обрывая передачу. На лбу мага выступили капли пота — слишком долго пришлось поддерживать проекцию, слишком долго приходилось истощать резервы энергии.

— Конечно, — легко согласился учитель. — Путь воина для их мира — это ежедневные занятия боевыми искусствами. Ты видел, как он сражался. Лис не просто копит силу, он идет не напролом. Сложности в том, чтобы накопить энергию, нет. Проблемы начинаются, когда ты пытаешься ее использовать.

— Мы не видели энергии, мы видели парня, который оказался жилистее и сильнее, — покачал головой маг, поглаживая магический шар. Жануар и Вайн едва слышно отошли от книжного шкафа и прислушивались к диалогу.

— Конечно, энергию мы не видели. Да и откуда — хоть в юноше и есть потенциал, развивать его, размахивая кулаками, придется полсотни зим. Но общий принцип он уловил. Почувствуй, как он использовал свою силу.

— Напролом? — недоумевающе покачал головой Визард. Жануар чуть улыбнулся — его младший коллега хоть и был развит сильнее его магически, но обладал вспыльчивым характером и не любил концентрироваться на размышлениях и анализе.

— Скорее, рационально. У Лиса после боя остались силы. Он не стал использовать всю энергию, хотя ее хватило бы, чтобы расправиться с противником, — медленно проговорил Жануар, словно подбирая слова.

— Продолжай, — старик ободряюще кивнул.

— Смысл здесь не в том, что Лис сильный или нет. Смысл в общем принципе. Можно накопить чан энергии, и выпить его весь за раз, проливая лишнее, а потом мучиться жаждой. А можно использовать лишь часть — напор будет меньше, а эффект такой же. И останется запас, — закончил Жануар и вопросительно посмотрел на учителя. Тот похлопал ученика по плечу.

— Аналогия не столь хороша, как должна быть, но смысл ты уловил верно. Есть люди, которые пользуются всей силой, не пытаясь ею управлять, соизмерять ее. Такие никогда не смогут понять принципа управления магией. У этого же парня есть все шансы — если найдется толковый наставник, — сказал старик.

— Только где ему найтись, в их отсталом мире, — скорее по инерции решил высказаться Визард. Маг ненавистно смотрел на Жануара, втайне завидуя его рассудительности.

— В их мире может и нет. Самостоятельно юноша не сможет пройти путь инициации мага — мало знаний, мало способностей, — улыбнулся старик. — Но нам это и не нужно. Продолжайте наблюдения. Для наших целей его потенциала хватит, сейчас важнее, каков он внутри. Следите за ним, смотрите, как он относится к друзьям, родным. Ко всем, кто в его жизни что-то значит. Я хочу знать всю подноготную этого парня и остальных, которые вы отобрали. Хорошая работа.

Маги расступились, пропуская учителя. На стенах отражались тысячи его копий-теней, созданных огнем свечей.

 

Глава 2

Удар о землю был такой силы, что я все-таки потерял сознание. Сейчас глаза открылись, но взору предстала лишь черная бесполезная пелена. По позвонкам пробежали липкие лапки холодного страха. Мороз обволакивал спину, сковывал течение крови. Это и есть смерть?

Я попытался пошевелить пальцами. Попытался поднять руку перед собой, рассмотреть ее во тьме. Ничего. Все тот же черный цвет. Тревога размножалась в сознании миллиардами паучьих лапок. Что еще ожидать от воли в такой момент?

В глазах потемнело еще больше — теперь тьма вовсе не имела оттенков, лишь где-то вдалеке мерцала точка. Теплая — это я чувствовал. В затылок вонзилась ледяная игла. Словно весь холод, сковывающий меня, воспротивился возможности согреться. Морщась, стараясь игнорировать пульсирующую боль в висках, я поплыл по черной вате тумана к звездочке. Которая уже казалась не просто искрой, а скорее сгустком пламени. Таким, какой бывает на огарке свечи.

Холод был против. Кожа горела, словно ее, обжигая, обложили льдом. Кровь замерзла? Я не чувствовал тела, но понимал, что двигаюсь в верном направлении. Я просто не мог остаться в холоде и страхе. Холод жег, заставлял действовать. Страх отметал нерешительность. Страх стал другом.

Стало теплее, но намного сложнее. Лицо покрылось влагой, пот залил глаза. Я возликовал — то, что я почувствовал глаза, понял, как щиплет царапины от соли, уже значило, что я жив. Теперь сомнений не было — я ускорился, стремясь к огарку. Где-то там, вдалеке, стояла свеча. Казалось, что я превратился в бесформенную массу, частицы меня разбухли, разбуженные теплом. Я понимал каждую молекулу, что сейчас в хаосе пытались воссоздать мое тело.

Злость, агрессия, импульсивность — холод демонстративно играл на худших чувствах. Я двигал фантомными руками, словно плыл сквозь черное желе. Ноги пронзило судорогой. Боль. Первый раз я радовался боли. Не старался ее игнорировать, не стремился забыть, представить, что это лишь воображение и выдумка. Нет, я наслаждался болью.

Я чувствовал себя малой частью, песчинкой непроглядного мертвого хаоса вокруг. Человек? Или просто душа, цепляющаяся за жизнь? Кем я был? Или чем я был? Жить может лишь тот, кто не умеет умирать.

Сознание поблекло. Я не чувствовал, а чуял, как распадаюсь на кусочки этой великой космической темноты. Как меня подхватывают силы, настолько чуждые, что все рефлексы, выработанные за жизнь, возопили от паники. Я ощущал запах боли. Мог видеть вкус огня. Гладить несуществующей рукой черный цвет. Все смешалось.

Огонь вдалеке вспыхнул. Словно рождение сверхновой, он прорвал материю вокруг, сверкнул пылью искр и ринулся ко мне. Я взорвался следом. Из серых нематериальных губ вырвался крик, выпуская склизкую змею страха, что поселилась во мне. Только пустота, только рождение. Рождение вновь.

Хоровод звезд вокруг сгустился, устремился в меня. Грубо, словно неопытный ремесленник, тьма собрала меня в единое целое.

— Смерти нет. Жизни нет. Есть только момент, — прошептал я. Губы не слушались, вместо слов вырвалось сипение. Я слышу себя! Вдохнул — аромат зелени. Прикусил губу — металлический, солоноватый привкус крови. Жив.

* * *

Глаза открылись с трудом. Веки не хотели подниматься. Я поднатужился, словно отрывал тяжелый груз от земли. Выступили слезы. Как это удивительно — видеть. Все верно — живой. Надо мной — голубое, без единого облачка, небо. Чуть повернул голову, с хрустом в затекшей шее. С наслаждением потянулся — позвонки со звоном и ломотой встали на нужное место.

Рывком, не обращая внимания на стрельнувшую боль меж ребер, поднял корпус, сел.

Вокруг — бескрайнее море зелени. Я на поляне, трава на некоторых участках доходит до пояса. Сзади — не тронутый человеком лес, лишь узкая тропинка скромно вторгается в чащу. Впереди — поле, занятое каким-то злаком. Пшеница, или рожь — да кто его знает. На горизонте, примерно в получасе ходьбы, виднеются две темных точки. Я сфокусировал зрение — похоже, покосившиеся деревянные домики. Деревня?

Покачал головой, схватился ладонями за виски, надавил пальцами, стараясь заглушить пульсирующую боль. Что со мной было? Из памяти медленно стирались обрывки — водоворот звезд, пламя свечи. Сознание очистилось?

Кряхтя, я поднялся. Осмотрел себя — одежда та же. Только новенькие расклешенные джинсы превратились в лохмотья со странно бурыми пятнами на коленях, а футболка украсилась широким разрезом на груди. Дотронулся онемевшими пальцами до дырки — влажная. На коже — розоватый шрам с корочкой крови.

Сколько я здесь провалялся? Что это вообще? Природотерапия? Нет, я помнил, как упал с крыши, затем — только темнота. Попытался воспроизвести видения… Хаоса? Нет!

Голову пронзила жердь ледяной боли. Кровь будто сворачивалась, сосуды расширились. Череп, словно наполненный газом, рисковал лопнуть, выпустив воспоминания наружу. Я согнулся, рывком вдохнул, глотая свежий воздух. Похоже, рано мне пытаться вспоминать.

Покачиваясь, пошел в сторону деревни. Домики — значит, люди, ведь так? Или я просто свихнулся, и сейчас лежу в больнице, в коме, и все это плод больного воображения? Если ударился головой — а хруст проломленного затылка отчетливо помню — значит, я не мог выжить?

Потянулся ладонью к голове. Провел по волосам — нет, следов крови нет. Только песок вперемешку с землей, да корочка давней раны сзади, над шеей. В плече кольнуло, сустав ошпарило будто кипятком. Охнув, я опустил руку. Да, таким поломанным я не ощущал себя с того знаменательного боя… Опять воспоминания… Нет! Боль!

В этот раз я не выдержал, упал на траву, завалился набок, засучил ногами. Подавил желание взвыть и расплакаться. Череп разрывался, я чувствовал, как внутри мечется взволнованный еж. Острые иголки царапали, животное никак не хотелось успокаиваться. Лучше не вспоминать. Выбросить все из головы.

Я провел языком по сухому нёбу. Действительно, сначала доберусь до деревни. Узнаю, где я, напьюсь воды. А потом уже буду разбираться, что со мной вышло, и как я очутился здесь.

Когда в последний раз я был на природе? Года три назад, тогда сенсей решил устроить нам недельный марафон тренировок в Карелии. Я улыбнулся — вот тогда я природы хлебнул по самое не хочу. Схватки по пояс в ледяной воде бурной горной речки — то еще удовольствие.

Я улыбнулся — все-таки непробиваемая у нас психика. Спокоен, могу смеяться, даже над собой. И даже не думаю, что могу сейчас лежать на больничной койке, пускать слюни и ходить под себя.

Под ногами хрустела высохшая трава. Песок забился в обувь. Я, чертыхаясь, снял один кроссовок, попытался выбить грязь, но закачался, поморщившись от боли в колене. Хорошо же меня приложило.

— Нет! — раздался крик из-за леса. Даже не крик — скорее, женский слабый вздох, но слух отреагировал, почуял тревогу. Затем я услышал треск — так стонет дерево, падая от ударов дровосека. Понял, что не шутка, не розыгрыш. Я завертел головой. Прочь от деревеньки, бежать в сторону леса, туда, где дорога заворачивает за чащу.

Пейзаж вытянулся, стал смазанным. Деревья, шурша, провожали меня взглядом. Ветерок дул в спину, холодком пробегая по незакрытой одеждой коже. Прихрамывая на одну ногу, я добрался до места. Идеальная локация для засады.

Узкий поворот в чаще, дорогу перегородила поваленная коряга. Вокруг — непролазный лес, всаднику деваться некуда. Около деревянной преграды — лежащая на боку кибитка, такие я видел разве что в старых фильмах-вестернах. Две тяговые лошади неподалеку — замученные, сгорбленные, их легко можно было отличить от гордых обитателей прерий.

Завернув в проулок, я услышал лязг мечей. Трое рыцарей на мощных скакунах окружили кибитку, скрестили оружие с нападавшими. Лезвия сверкали на солнце, соприкасаясь друг с другом, выбивали снопы искр. Слышались сдавленные ругательства.

Я остановился, ошарашенный происходящим. Настолько реальной казалась картина, настолько она отличалась от увиденного раньше на фестивалях рекоконструкторов — что сразу стало ясно, все наяву. Я на самом деле вижу трех рыцарей, обороняющихся от… разбойников?

Нападавшие не походили на грабителей. Оборванцы, в тряпье, с кривыми кинжалами — вот как должны выглядеть джентльмены ножа и топора. Или это просто стереотип из множества просмотренных фильмов? Но всадники, теснившие рыцарей, были на таких же великолепных жеребцах, в дорогих, сверкающих доспехах. Они отличались от защищающихся разве что разными цветами на лентах, которые опоясывали грудной панцирь — у атакованных он был красного цвета, с треугольным гербом. У нападавших — синего, с ромбом. Я потер глаза, но издалека не смог разглядеть, что же нарисовано на кусочках ткани.

Выходит, я попал на местную разборку? Четыре всадника с одной стороны, три — с другой. Рядом с всадниками стояла троица пеших мечников, с такими же синими лентами, как и у нападавших, но в бой пока не стремились. Один из них держал под руку девушку — так вот кто кричал — в длинном свободном, до пят, платье. Она сопротивлялась, извивалась, пыталась освободиться, ударив мечника в лицо, но тот играючи сдерживал позывы пленной. Я медленно, осторожно переступая, стараясь не привлечь внимания, двинулся вперед.

Один из нападавших, закованный в монолитную броню так, что наружу из шлема торчали лишь редкие рыжие волосы, ударил коня шпорами в бока. Жеребец поднялся на дыбы, заржал. Остальные прекратили бой, стараясь увернуться от копыт взбешенного коня. Нападавшие направили коней назад, не поворачиваясь спиной к защитникам кибитки, очерчивая мечами длинные дуги.

— Назад! Все назад! — закричал рыцарь с красной лентой и гербом, похоже, старший, указывая на пеших. Но не успел.

Мечник уже выступил вперед и метнул камень, обернутый в тлеющую тряпку. Снаряд пролетел по дуге, оставляя в воздухе дымчатый след, упал под ноги гордого коня. Ткань вспыхнула, защитников заволокло дымом.

Пехота бросилась в бой, поддерживаемая кавалерией, передав пленницу рыжему рыцарю. Тот с неохотой спешился, вцепился в локоток девушки.

— Молчать, тварь, — буркнул ставший охранников рыцарь. Девушка заверещала, нашла расщелину между забралом шлема, и вцепилась ногтями в лицо обидчика. Я усмехнулся — какая боевая дама. Дым рассеялся — лошади, испуганный местной «дымовой шашкой», разбежались, и тактика боя поменялась. Рыцарь, первым увидевший снаряд у нападавших, оказался без коня. Его жеребец, грузно дыша, с хрипом, лежал у ног хозяина. Из горла животного хлестала кровь.

— Сволочи! — завопил рыцарь, пытаясь защищаться. Вращал мечом, с уже обагренным кровью лезвием, не давая подступиться наседавшей троицы пехоты. Рядом, один на один, сражались всадники. Я засмотрелся на одного рыцаря-защитника. Мужчина весом, наверное, под сотню килограмм, играючи управлялся клинком, свободной рукой держась за поводья. Сделав пару обманных выпадов, он привстал на стременах и обрушил на противника меч сверху. Тот осадил коня, жеребец попятился назад и ударил крупом спешившегося рыцаря.

Я замер. Воспользовавшись тем, что воин отвлекся на коня, один из мечников не потерял шанс и бросился вперед. Меч ударил рыцаря в прогал между грудным панцирем и плечом, но не прямо, а наискосок. Мечник навалился на оружие, двумя руками продвинул его вперед. Лезвие прошло дальше, вглубь тела рыцаря. Мужчина качнулся, захрипел, изо рта тонкой струей хлынула кровь. Меч зашел в тело по гарду, похоже, пробив оба легких. Я увидел, как глаза рыцаря померкли. Мощное тело закачалось, из руки выпал меч. Мужчина прижал ладони к ране, дернул клинок, оставляя на коже глубокие порезы. Но сил было слишком мало.

— Ну что, доблестный? Ты не ждал этого? — захохотал мечник и уперся ботинком в бок противника. Обеими руками покачал меч в рыцаре из стороны в сторону, поднатужился, дернул. Лезвие с хрустом вышло из тела, перекрасившись в бурый цвет. Из раны брызнула темная густая кровь, заливая доспех мечника.

— Руфус!!! — лес пронзил воющий крик пленницы. Вздрогнули даже всадники, увлеченные горячкой боя. Старший рыцарь закрыл глаза, упал — сначала на колени, затем рухнул на живот. Ударился лицом о землю, но ничего не почувствовал, даже не дернулся. Погиб.

— Ольстерр все равно не добьется своего! Знай, ты захватишь меня, но Донгеллов тебе не сломить! — завопила девушка, проглатывая в слезах половину слов, и залепила захватчику пощечину. Еще одну. Уже бессвязно заверещала, обрушила град ударов на шлем, причиняя больше боли себе, чем противнику, но не считаясь с этим.

— Молчать, тварь. До господина тебе придется пройти через меня! Хозяин побрезгует донгелловсой шлюхой, — рявкнул мужчина и перехватил свободной рукой извивающуюся пленницу за шею. Ладонь в стальной перчатке отвесила оплеуху. Голова девушки дернулась.

Я стоял уже совсем близко. Увидел, как от удара железом лопнула губа девушки. Как откинулась ее голова назад, повисла на тонкой шее. Воин в латах засмеялся, нет, заржал, и небрежно бросил тело пленницы на землю. Вытащил из ножен меч и направился к сражающимся. Проходя мимо девушки, лежащей на земле, он небрежно пнул ее в бок, отодвигая с дороги.

Выходило, пятеро против двоих? Сознание затуманилось. Я почувствовал, как из низа живота поднимается к сердцу волна ярости. Не до конца понимая, что делаю, я схватил лежащую у ног деревяшку, с мою руку длинной, и поспешил к воинам.

 

Глава 3

— Смысл всех тренировок заключается не в том, чтобы развить в вас силу и дисциплину. Да, сила, выносливость и ловкость помогут выжить в бою, и победить. Но главное — чтобы в нужный момент вы могли принять решение не сомневаясь, сердцем. И были готовы исполнить это решение, — рассказывал мастер-сенсей.

Эти слова пронеслись у меня в голове за те пару мгновений, которыми я преодолевал десяток шагов до воина. Кто в бою окажется эффективнее? Урка, у которого за секунду срывает «планку», или тренированный боец, победивший в десятках спаррингов, но не имеющий опыта драк на улице? Меня учили всегда контролировать эмоции, не отдаваться агрессии, неизменно возникающей во время настоящего боя. Не уверен, что это правильный путь.

Разумный человек всегда будет сомневаться. Колебаться, становиться менее защищенным, менее опасным из-за страха — а вдруг я ударю так, что убью? Или покалечу? Урка не думает, как нейтрализовать опасность, он просто выбирает оптимальный путь убийства. Не мыслит себя добычей, лишь охотником.

Я подбежал к пешему рыцарю. Затормозив, я присел в привычную боевую стойку — колени согнуты, полубоком к противнику, левая нога впереди.

— А ты кто такой? Откуда взялся? — спросил рыцарь. Он выставил меч перед собой, держа меня на расстоянии.

Я выровнял дыхание и уставился на кончик лезвия. Несколько явных зазубрин указывали, что мечом пользовались часто, и вряд ли только на тренировках.

Рыцарь осмотрел меня, задумался на мгновение. Снял свободной рукой шлем. Солнце осветило карикатурно небольшую голову, выглядевшую из-за раскаченной шеи так, словно она крепилась сразу к плечам. Короткая бородка, щуплые щеки, ежик на голове. Глубоко посаженные маленькие поросячьи глаза пробежали по мне взглядом.

— Бродяга с местной деревни, — сделал вывод рыцарь и сделал выпад — короткий, лезвие пронеслось в полуметре от меня.

Черт! Тело среагировало, отпрянуло назад. Руки задрожали, дыхание сдавило. Это не тренировочный деревянный меч, как на мастер-классе по айкидо. А настоящее железо, созданное только для одной цели — служить орудием убийства.

— Решил поиграть в спасителя принцесс? Отец не объяснял тебе, что это владения Ольстерров, а господам нужно кланяться? — толстые губы рыцаря разошлись в усмешке. Почуяв, что перед ним легкая добыча, он, не скрываясь, пошел вперед, держа клинок в вытянутой руке. Ждать. Снова ждать. Опять выпад — рыцарь пугал, а не пытался напасть. Он почуял нотки страха, почуял, что я дал слабину, бросившись от того удара. Теперь он думает, что я легкая добыча.

На этот раз я среагировал на выпад по-другому. Поднырнул под клинок, что целил мне в грудь. Проехался на коленях по мокрой от росы траве и ударил рыцаря палкой по голени. Тот завопил и замахнулся мечом. Не останавливаясь, я рухнул на живот, перекатился в сторону. Спину обожгло, словно мечник ударил плетью. Я почувствовал, как футболка сзади становится влажной. От росы? Или от моей крови?

— Ну все! — рыцарь замахивался во второй раз, и, судя по затуманенным злостью глазам, этот удар может быть для меня последним. Краем глаза я заметил, как один из мечников, теснивших защитников, отвлекся на бой и бросился на помощь рыцарю. Нет, с двумя мне не справится.

Еще один перекат. Еще один. Я оказался в двух шагах от рыцаря. Вскочил на ноги, взмахнул корягой, отбивая удар меча.

— Пожалуй, не все, — буркнул я сквозь зубы. Конечно, палка — плохая идея против закаленной стали, но немного продержаться я смогу.

Есть такая поговорка, что у хорошего бойца меч — это продолжение руки. Мне всегда казалось, что это вранье. Замахнувшись, я бросился в атаку. Справа, слева, еще раз слева — я старался достать корягой рыцаря, найти место, где слой доспеха минимален, где крепятся его части, и тело защищено лишь клепками.

Махать палкой удавалось все лучше — тело вспоминало немногочисленные уроки кендо, полученные еще в прошлом мире. Взбешенный рыцарь, забав об осторожности, зарычал и понесся на меня, высоко подняв меч. В чем-то он был прав — палкой мне все равно доспех не пробить, оставалось только…

Я испытал удачу и второй раз провернул трюк с уходом под летящий в голову меч. И опять повезло — рыцарь, неповоротливый в латах, был медленнее меня, и подкатиться к нему удалось. Но теперь противник не стал ждать или играть, он просто изменил траекторию удара и обрушил лезвие на мой незащищенный затылок. Кувырок — клинок срезал несколько волос с взъерошенной головы.

Подхватив меч рыцаря за гарду, я не дал ему выпрямиться и сделал подсечку. Неповоротливая груда железа, ругаясь, с грохотом рухнула на землю. Я уцепился взглядом за поверженного противника, который силился встать. Резкий удар локтем, не меняя положения, кувырок, еще один удар. Кулак разорвал толстые губы, на лице рыцаря скользнуло удивление. Прыжком вернувшись в положение стоя, я охнул и подавил желание схватиться за поясницу. Все-таки сильно меня приложило.

— Айрин, справа! Уходи! — в сознание ворвался грубый мужской баритон. Я оглянулся — защитников кибитки теснили, лошадь под одним из них подставилась под удар мечом и сейчас хрипела в безумном танце. Всадник держался за седло, не забывая отмахиваться от летящего в него града ударов.

Опасность! Я рухнул на землю, откатился, вскочил на колено и выставил вперед корягу. Вовремя! Там, где я стоял секунду назад, просвистел меч — пеший воин все-таки отвлекся от рыцарей и решил помочь разобраться со мной. Клинок ринулся вперед, ударил в корягу. Расколол ее на две части. Я остался без оружия.

Мечник улыбнулся, подошел к товарищу, помог подняться. Теперь передо мной стояли двое тяжело дышащих разозленных мужчин. Один в доспехах, с расквашенной губой, другой — с неглубокими порезами на руках, оставленные в битве с рыцарями.

— Допрыгался, герой? — засмеялся толстый рыцарь. Мечник промолчал, только сжался будто в пружину. Нет, не от страха. Для атаки.

— Нападайте, — предложил я, повернувшись к ним полубоком. Странно, но волнения я не ощущал. Двое на одного, вооруженные против безоружного. Но уверенность не отпускала. Так же как и силы. Я смотрел на воинов и понимал, что драка вымотала их. Там, чуть дальше, от усталости были готовы вывалиться из седла всадники. Мечники уже не размахивали мечами, а старались наносить колющие удары. И я, раненный, вдоволь напрыгавшийся, без единого следа нехватки сил. Будто что-то подпитывало меня в этом мире.

Додумать не удалось — пружина распрямилась, и мечник бросился на меня. Рыцарь только охнул, наблюдая за стремительным выпадом товарища. А я остался собранным.

Шаг назад. Отставить левую ногу. Выпад. Поймать руку, согнуть в кости. Воин завопил от боли, выронил оружие. Не останавливаясь, локтем по хребту, руку в захват, вытянуть сустав. Я почувствовал, как кость противника выходит из плеча, как по ней, под слоем кожи и мяса, ползут трещины. Толчок. Противник повалился на землю, поскуливая. Я подобрал меч и двинулся на толстого рыцаря.

Информация с тренировок, из видеозаписей, из наблюдений за опытными бойцами с турниров. Все это смешалось в шипучий клубок знаний во мне. Я всегда был неплохим бойцом. Но сейчас, в этом мире, против вооруженных противников, привычных к виду смерти, я чувствовал себя необычно легко. Так, словно дерусь не я. Отточенные годами практики рефлексы взяли верх над разумом и управляли телом без вмешательства разума.

Я ощущал, как энергия рвется из тела. Словно не я только что валялся на поляне, постанывая от боли в треснувшем колене и раздробленных ребрах. Словно не я только что не мог встать прямо, покачиваясь на поврежденных ногах. Словно не я упал с тридцатого этажа и разбил череп об асфальт. Да, несомненно, я был не в своем мире.

Толстый рыцарь завертел головой, ища помощь. Я даже не видел, только чувствовал, как мечутся в испуге его маленькие глаза. В два прыжка я достиг противника, ударил боковым, целя в бедро. Сложный удар, сильным его сделать сложно. Но и отразить, если не знаешь о намерениях нападавшего, практически невозможно.

Хрустнул давно выбитый сустав, меч под дуге прошел сквозь воздух и ударил в воина. Пробил узкую полоску стали и окрасился в красный цвет. Дернув на себя рукоять, я оставил на бедре противника глубокую царапину. Быстрый поворот, свист лезвия — и меч плашмя врезается в висок бойца.

Маленькие, свинячьи глаза закатились, толстый рыцарь рухнул на землю. Периферией сознания заметил блеск лезвия, которым пытались лишить связи мою голову с телом. Кувырок вперед, приземлился на больное плечо. Плевать, боли нет. Это только воображение. Если я могу двигаться, значит, силы драться еще есть.

Пора забыть про честность, условия стали еще хуже. На краю сознания мелькнула трусливая мысль — куда же я полез-то? Напротив меня стояли два воина, раскручивая мечи в восьмерку. Третий, с вывернутой или сломанной рукой, кряхтя, поднимался, через пару мгновений грозя присоединиться к нападавшим. Трое на одного, и в перспективе еще два всадника. Справиться нереально?

Страх отступил, сдался перед яростью. Пора драться. Мечник со сломанной рукой дернул подбородком. Это послужило сигналом. Двое воинов двинулись на меня, заходя с боков. Покачивая мечами, они наступали. На их лицах не было ни капли сомнения, лишь угрюмая уверенность в своих силах. Сзади лязгали мечи — там раненные защитники пытались из последних сил обороняться.

Справа на меня ринулся первый нападавший — широкоплечий, коренастый, словно гном, твердо стоящий на ногах. Глухо рыча, он занес меч надо мной, призывая выставить верхний блок. Чуть поодаль подобрался второй противник, похожий на цыгана, готовый нанести удар в мой открывшийся живот. Парни действовали слаженно, будто не в первый раз выступила вдвоем на одного.

Шаг назад. Плевать, что сошел с дороги, и теперь у них под ногами ровная грунтовка, а у меня — взрыхленное бездорожье. Успел вовремя — меч «гнома» просвистел совсем рядом, так быстро, что обдало ветром. Я вздрогнул — если такой удар попадет в голову, череп станет похожим на расколотый грецкий орех.

Черт, теперь совсем плохо. Замах не просто отвлекал от «цыгана». Он дал время противнику достать кинжал — изогнутый длинный нож, который хорошо подходит и для защиты, и для удара исподтишка. Судя по уверенному хвату, воин не раз управлялся с таким оружием.

Похоже, остается только удивить противника. Я прочертил невидимую линию острием на уровне живота «гнома», заставил того отшатнуться. Теперь самое главное — огромный риск, но другого шанса у меня не будет.

Извернувшись, я нырнул в сторону «цыгана», по дороге пнув «гнома» под колено. Тот зажмурился и взвыл. Не останавливаясь, не обращая внимания на меч, вытянутый в мою сторону, я вонзил свой клинок в бедро противника. Цыган охнул, махнул кинжалом. А теперь все как учили в школе айкидо.

Оттолкнулся ногами, не обращая внимания на боль в плече — «цыган» в неловком выпаде все-таки достал кинжалом, оставил глубокий автограф. Вцепился в кисть противника, чувствуя, что тело движется вперед по инерции от прыжка. Взять на рычаг, вывернуть. «Цыган» взвыл, прогнулся вперед, стараясь освободиться от захвата и ослабить боль в вывихнутом запястье. Все верно, импульс есть. Я развернулся, дав противнику возможность пройти дальше. Оказался позади него.

Воин был невероятно силен, нужно было действовать как можно быстрее. Я отпустил кисть, убирая ставший ненужным захват. Ударил сзади, в пах — нечестный прием, но кто говорил, что мы на ринге?

Теперь левую руку на запястье, чтобы держать противника на нужной линии. Цыган не замечал меня, полностью сосредоточившись на боли между ног. Согнутый, схватившись свободной рукой за «достоинство», он лишь поскуливал.

Я размахнулся, ударил его по шее. Теперь сразу руку в захват, на излом. Все как учили. «Цыган», повинуясь импульсу, засеменил спиной вперед. Подножка — и противник садится на пыль грунтовой дороги, затем от удара ногой в спину падает лицом в грязь. Осталось последнее — всем телом падать вперед, коленом приземлиться на затылок воина. Все, минус. Так он пролежит минимум полчаса, а потом будет пару месяцев мучиться от головной боли и тошноты, сотрясение я ему обеспечил. Подхватив кинжал, я поднялся, широко расставив ноги для равновесия.

Не останавливаться, не тормозить. Тело ныло, мышцы ломило. Энергии не хватало, я держался на одном адреналине, которым мозг щедро накачивал кровь. Где второй?

«Гном» оправился от стыдного пинка и, прихрамывая, направился ко мне. Не став ждать, я бросился наперерез, по ходу вытерев льющий со лба пот.

Рубашка, превратившаяся в лохмотья, была насквозь мокрой. Свежие раны жгло, мешая сосредоточиться. Я отогнал мысли о боли — нет, все потом. Сейчас нет никаких ран, все это воображение, плоды мозга, привыкшего к спокойствию и комфорту. «Гном» несся мне навстречу.

Противник, не добежав пары шагом, несмотря на невысокий рост и короткие ноги, высоко подпрыгнул, целя подкованным каблуком тяжелых сапог аккурат мне в лицо. Отойти влево, упасть, перекатится. Удар гнома прошел без последствий. Я осмотрел бойца.

Тяжелый, силищи как в троих. Мышцы перекатываются под плотной одеждой, видно, что всю жизнь проводит за хорошей едой и физическими упражнениями. Такого на подсечках и захватах не возьмешь. «Гном», широко распахнув, словно для объятий, руки, бросился на меня. Нельзя позволить ему подмять себя, тогда все, каюк.

Я посмотрел «гному» в глаза, делая вид, что не обращаю внимания на занесенный для удара меч. В последний момент, когда воин был готов отрубить мне голову, я приблизился к «гному» вплотную и выставил блок кинжалом. Только парировал не сам меч, а целил лезвием чуть дальше, в незащищенную руку.

Как и ожидалось, воин не успел сориентироваться и изогнутое лезвие пронзило ему запястье. Не пришлось даже прикладывать силы, «гном» все сделал сам. Потянув рукоять кинжала дальше, я вспорол ему руку, слыша, как клинок царапает кость под сочившемся кровью мясом.

Воин завопил, из его глаз брызнули слезы. Меч выпал, с гулким стуком ударился о грунтовку. Я повторил коронный удар в пах и добил «гнома» коленом в подбородок. Окровавленный, без сознания, он остался лежать на обочине дороги. Под воином быстро образовывалась лужа темной густой крови — похоже, удалось разрезать несколько вен. Выживет?

Черт, нет! Никаких мыслей! Он только что хотел нашинковать тебя в капусту, а ты волнуешься о его жизни? Я выругался и бросился на помощь к рыцарям.

Оба защитника кибитки остались без коней, и теперь стояли спиной к спине, вяло отмахиваясь от наседающих всадников. Даже с расстояния десятка шагов было видно, как дрожат их руки, как побелели пальцы, вцепившиеся в мечи. По внутренним ощущениям, бой длился почти десяток минут.

Надеюсь, парни поймут, на чьей я стороне. Один из нападавших всадников удачно повернулся ко мне спиной. Разбежавшись, я оттолкнулся двумя ногами и допрыгнул до коня. Усевшись сзади всадника, я напряг бедра, обхватив жеребца, удерживая равновесие, и взял шею противника в захват. Одновременно с этим я просунул ноги между боками коня и икрами воина, блокируя его шпоры. Не хотелось бы сверзиться с этой махины, если всадник догадается поставить жеребца на дыбы.

— Давай, Эдгар! С разворота — завопил широкоплечий рыцарь, с по-детски щуплым лицом. Худощавый, полная противоположность товарища, словно проснувшись от бесконечных блоков ударов, воспрянул, распрямился и послушно ударил, послав меч по широкой дуге над головой.

Сталь разрезала поножи, пепельная шкура коня окрасилась кровью. Я надавил сильнее, почувствовал, как слабеет сопротивление. Наконец, голова всадника поникла, грузное тело потянуло вперед. Я не стал удерживать воина, пихнул его левой рукой. Тот сполз с коня, рухнул мешком на землю. Удар головой о дорогу оставил на шлеме глубокую вмятину.

Схватив поводья, я развернул коня к оставшемуся в живых противнику, но моя помощь уже не требовалась. Воспрянув духом, рыцари окружили нападавшего, нанесли несколько ударов по ногам. Работали они слаженной группой — первый больше пугал, отвлекал, пока худощавый — Эдгар? — наносил разящие удары. Вскоре всадник был стянут из седла и оказался на обочине с десятком глубоких ран по всему телу.

Я погладил взволнованного коня по шее, прошептал пару ласковых слов и выпрыгнул из седла. Жеребец недовольно заржал и потрусил по дороге прочь, к своим столпившимся неподалеку товарищам.

Победили? Я несколько раз вдохнул, выдохнул. Посмотрел на окровавленный кинжал в руке. К горлу подступила тошнота. Попытался разжать пальцы, отпустить оружие. Удалось только с третьей попытки — ладонь словно одеревенела.

— Спасибо, братец, если бы не ты, хана нам, — широко улыбаясь, сказал широкоплечий. Несмотря на несколько царапин на скулах, его лицо от улыбки стало еще больше походить на детское. Про таких говорят — теленок. Молодой рыцарь шагнул ко мне и протянул руку. — Я Айрин.

— Лис, — ответил на приветствие и, не сдержавшись, улыбнулся в ответ. Рукопожатие у Айрина было жестким, под стать размерам — кости хрустнули, пока мои пальцы тонули в его лапище.

— На Эдгара не обращай внимания, он после драки всегда смурной ходит. Хотя и без драки тоже не очень любезный. Но товарищ хороший. И телохранитель неплохой, — засмеялся воин, показывая на второго рыцаря. Эдгар, проигнорировав меня, сразу после боя метнулся к девушке и осмотрел раны.

Черт, в горячке боя я и забыл про ту, из-за которой и полез-то в драку! Кивнув Айрину, я присоединился к Эдгару.

— Что с ней, в порядке? — спросил я. Эдгар глянул на меня исподлобья, но, похоже, решил, что сказать можно, процедил сквозь зубы:

— Небольшой ушиб, без последствий. Отлежаться в покое и все будет хорошо.

— Не мешай ему. Эдгар знает, что делает, он у лучших лекарей уроки брал, — услышал я голос Айрина позади. — Пойдем лучше, мне поможешь.

Мы подошли к поваленной кибитке. Айрин, кряхтя, добрался до крыши, чуть приподнял ее. Я просунул пальцы с узкую щель между деревом и землей. Надеюсь, он не уронит ее на меня.

— Взяли! — рыкнул Айрин и потянул сани вверх. Я, закусив губу, последовал его примеру. Плечо ныло, но отпускать кибитку было нельзя — один он ее не удержит, и останемся мы без рук. Повозка, хрустя старым деревом, встала на колеса. Я не удержал равновесие и рухнул на задницу. Черт!

Тяжелая рука легла на плечо, подхватила, подняла с колен. Я скривился, потер шею.

— Извини, — смущенно улыбнулся рыцарь. — Помахал мечом, теперь силу измерить не могу. Так всегда после драки.

Я понимающе кивнул. На моих тренировках по смешанным боевым искусствам практиковались такие упражнения. Последние две недели перед боем приходилось отрабатывать удары на груше не просто руками в перчатках. В кожу зашивались грузики — по пару килограмм в каждую. После того, как перчатки снимались, казалось, что бьешь вполсилы, а на деле удар оказывался в разы мощнее.

Виски сжало. Уши стали влажными. Я дотянулся правой рукой до мочки, посмотрел на пальцы. Красные. Как же так? Теперь обычные воспоминания будут приводить к кровотечению? Так я скоро и вовсе коньки отброшу.

— Эй, парень, ты в норме? — как сквозь туман донесся обеспокоенный голос Айрина. Здоровяк придерживал меня за плечи.

— Да, все хорошо. «Гном» приложил, — сквозь силу ответил я. Айрин расслабился, рассмеялся.

— Вот уж точно ты сказал, гном! Ха, сравнил Ольстерра с гномом, — ржал воин.

— Похоже, с гномами ты не дрался, раз так говоришь, — то ли спросил, то ли просто сказал Эдгар. Худощавый рыцарь устроил девушку в санях, под грудой одеял. Я поежился — дело шло к вечеру, солнце почти скрылось за горизонтом. Мне, в разодранной рубашке и дырявых джинсах, стало заметно холоднее, чем в горячке боя.

— Зато с людьми дерется он неплохо. Смотри, скольких положил? — возразил товарищу Айрин.

— Может, и неплохо, а может, и просто повезло, а? Ни одного трупа, все без сознания. Странно, парень, — подозрительно посмотрел на меня Эдгар.

— Скорее, повезло, — ответил я, не убирая глаз. Рыцарь еле заметно покачал головой, удивленный моей наглостью? Не ожидал, что посмотрю в глаза. Я нахмурился — действительно, кто их знает, какие здесь правила. Нужно быть осторожным, а то нарвусь на очередные неприятности. И так — пять минут как очнулся, а уже ввязался в драку.

— Да брось ты, Эдгар. Парень не из богатых, сам видишь. А нам помог, надеялся, что на трофеи мы ни будем претендовать. Все верно сделал. Продаст, десяток золотых в кармане. Плохо, что ли, — возмутился Айрин. — Только мой тебе совет, парень. Не трать ты времени на это. Понятно, что ты победил, и можешь их теперь продать рабами. Но тебе оно надо? Пока до рынка дойдешь, пока продашь. По три человека никто сейчас не берет. Да и кому они такие нужны? Крестьяне из них никудышные, а воины… Не берут у нас воинов-рабов. Поэтому мой тебе совет — бери их коней, сымай доспехи, а их добей. Лишняя обуза.

Я только и смог, что кивнуть в ответ на этот монолог. Рабы, трофеи, крестьяне. Все завертелось в хоровод эмоций, с которым я не мог справиться. Нужно было время подумать.

— Ладно, парень, не буду тебя учить, — по-своему истолковал мое молчание Айрин. — Пора нам возвращаться на свои дороги. Но ты все же знай, благодарны мы тебе за помощь. Так что если решишь осесть где, или на службу пойти — приезжай к Донгеллам. Обещать ничего не буду, но может, что и получится. И не придется тебе по лесам за медяки бегать.

Воин снял с ленты на нагруднике тряпицу. Как я и думал, ромб оказался гербом. Теперь я смог рассмотреть, что вышито на красном знаке — белка.

Эдгар, уже занявший место рулевого на кибитке, лишь кивнул и хлопнул поводьями. Наскоро запряженные лошади бодро потрусили вперед. Айрин, еще раз пожав мне руку, запрыгнул на отобранного у нападавших коня, поскакал впереди. А я остался стоят на дороге, окруженные кучей лежащих без сознания, раненых мужчин. И даже забыл спросить, кто же они все такие.

Повозка скрылась за поворотом, потерялась в лесной чаще, вновь оставив меня одного в новом мире. Сомнений в том, что я не у себя дома — не осталось. Благо, мозг современного человека, перегруженный фантастическими фильмами и книгами, не воспринял это как нечто выдающееся.

Я отошел чуть в сторону от поля боя, уселся прямо на свежую, не притоптанную траву. Драка хорошо встряхнула меня, растерянность ушла. Путешествие сквозь черноту казалось далеким приключением, словно и не рвался я сквозь вату другого измерения к пламени свечи. А может, так он и было — это был просто сон?

Птицы, взбудораженные боем, постепенно возвращались на насиженные места. Я посмотрел на ветви дерева, в тени которого я примостился. Там, наблюдая за мной глазами-пуговицами, сидел орел. Как на картинках из интернета — только здесь он казался еще больше, еще мощнее. Гордая птица, живущая по своим законам. Я улыбнулся — мне двадцать семь, а чтобы первый раз увидеть дикую птицу, пришлось отправиться в другой мир. Дикость.

Я покачал головой. Да, здесь я чужой. У этих людей свои правила, свои понятия — разговор с Айрином это доказал. Да и какой-то неправильный я пришелец. Или «попаданец» — так, кажется, называют героев фантастики, оказавшихся в чужом мире? Вон, девушку спас, и по закону жанра должен был влюбиться. А в результате даже не узнал, как звать ее.

Я вспомнил образ девушки, что столь яростно боролась с захватчиками. Не похожа она была на принцессу из сказок. Смуглая, брюнетка с длинными волосами. Глаза — не рассмотрел, кажется, карие. Властолюбивая, кричал ее вид, даже несмотря на то, что была она пленницей. Я прислушался к себе — нет, никаких отголосков.

Мои размышления были прерваны топом копыт. Не успел я подняться, как со стороны деревеньки выехала кавалькада воинов. Один из всадников, тот, что двигался на пару корпусов впереди, увидел поле боя и осадил коня. Я в бессилии осмотрелся — вариантов почти нет. Всадников десятка два, бороться в одиночестве с такой толпой шансов нет. Да и не будет драки — меня просто затопчут.

Прыгать в чашу? А смысл? Найдут меня быстро, да и кто знает, далеко ведет этот лес? Куда я выберусь, даже если смогу там затеряться? Оставался один выход.

Я подбежал к стоящему неподалеку вороному жеребцу, оставшемуся мне в качестве трофея от одного из всадников. С разбега запрыгнул в седло, ударил пятками. Конь послушно поскакал вперед, вслед умчавшимся Айрину и Эдгару. Обернувшись, я увидел, как всадник пустил коня галопом. Похоже, меня все-таки заметили. Я с сожалением отметил, что на кавалерии такие же голубые ленты, как и на тех, кто сейчас лежит без сознания на дороге. Встряхнувшись, я сосредоточился на скачке.

 

Глава 4

Каждую раннюю осень кочевники собирались в путь. Жаркое лето прощалось до следующего сезона, и пора было найти место, более приветливое к тем, кто не имел постоянного дома. Главарь кочевников Вандер осмотрел стойло, которое он гордо именовал лагерем, и удовлетворенно кивнул. Покачал головой, глядя, как стайка ребятишек вместо того, чтобы помогать матерям собирать вещи, играют в войну, вместо мечей используя выстроганные начисто от сучков палки. Заметив взгляд предводителя, малышня гордо приосанилась и устроила показной бой, как учили старшие товарищи. Но вскоре позабыли о наблюдателе, зазвучал смех и задиристые выкрики, и все превратилось в обычную дружескую потасовку.

Вандер улыбнулся и спустился к пригорку. Пусть играют — нынешнее поколение в городах, он слышал, становится все ленивее. По улицам бегает меньше малышни, ребятня сидит по домам и не способно больше сбегать от надзора на речку или драку улица на улицу. Главарь кочевников был доволен — хорошо потрепала Керч последняя война, многих мужчин вырезали кочевники. Многих и ранили — какой отец из мужа, который ходить может только с помощью жены. Вот и растут мальчишки под надзором матерей, не слыша о свободе, гордости и лихой дерзости.

Так и должно быть. Керч стал слабее. Через два-три года мальчишки, отцов которых резал Вандер с товарищами по нагайке, возьмут в руки настоящую сталь и вступят в ополчение города. Главарь кочевников позволил себе ухмылку — настоящей силы ждать от них не придется. А те единицы, которые чтили память отцов и жили с мечом в руке, не справятся без войска. План отца работает. Он всегда говорил — война это дело, которое не терпит спешки.

Ослабить противника таким способом, с помощью смены поколения — это его идея, но Вандер решил приписать ее себе. Заточенный кинжал в живот тому, из чьего семени он появился — и кочевников по праву возглавляет новый вождь. Главарь вольного народа погладил рукоять меча, покоящегося в ножнах — отцу стоило быть осторожнее и не посвящать в свой план уже смышлёного сына.

Вандер прошел через лагерь, добрался до его сердца — огромного шатра военных дел. Правителем он был скромным, поэтому и уважаемым. Воинам отдал лучший дом, сделал из шатра, в котором жил отец с наложницами, казарму, а сам поселился в месте поскромнее, почти за лагерем, на пригорке. «Я должен всегда наблюдать за подступами к лагерю, я должен всегда видеть свой народ. Чтобы знать, как он живет, и что еще нужно народу», — объяснял свой поступок молодой вождь.

Простой люд понимал в этом любовь к своему народу, каждый муж уважал предводителя за аскетизм и стремился брать с него пример. Но Вандер поселился на пригорке не только для этого. Хоть и юный, но уже опытный в подковерных делах вождь справедливо опасался появления новых, амбициозных мужчин, которые могли повторить его подвиг с отцом. А проснуться с кинжалом в сердце не было в планах кочевника.

— Осень скоро возьмет свое право, — донесся тихий шепот сзади. Вандер не шелохнулся — вкрадчивую походку шамана кочевник выучил еще с детства, когда они, босоногие, сбегали из общего лагеря к горе. Тогда отец Вандера решил позабавиться с рудокопами Ольстерров, и обосновался в паре тысяч шагов от горы Прибой. Малышне запрещено было ступать за пределы крайней кибитки, но Вандер редко слушался. Уже тогда он понимал, что у сына вождя есть привилегии, и не стеснялся ими пользоваться, вытягивая товарища по играм к реке у подножья северной стороны горы. Взбучка, конечно, была каждый раз, и не раз друзьям приходилось сидеть на коленях, просеивая горох от грязи, так долго, что кожа превращалась в деревянные мозоли. Но побег на речку того стоил.

— Мы снимаемся. Что скажешь, Энд? Куда лучше держать путь? Поближе к сердцу острова? Или опять к границе? — спросил Вандер, перебирая четки. Он получил их в подарок от отца на совершеннолетие, вместе с правом носить обувь. Таковы были обычаи племени — считалось, что детям носить обувь нельзя. Вредно для поступи будущего воина, да и право такое нужно заслужить.

— На границе беспокойно, гномы снова бунтуют — Керч в этом году отправил слишком много караванов в большой мир, — промолвил Энд. Шаман выглядел старше Вандера на поколение, хоть и родился одним летом с ним. Иссушенная кожа, впалые щеки, острые выступающие скулы, волосы, вечно взбудораженные ветром — шаман даже среди не любивших сидеть на месте кочевников выделялся любовью к путешествиям. Большую часть времени, даже когда лагерь вел оседлую жизнь, Энд проводил в походах. Брал небольшую котомку с сухарями и водой, бубен — неотъемлемый атрибут шамана, и скрывался в лесах-горах Приграничья.

— Значит, снова ближе к воде, в Керч, — сказал Вандер и поежился. Прошлая зима прошла около моря, многие не выжили. Холод оказался сильнее закаленного племени, и кочевники ослабли. Но ненадолго — Вандер верил в это.

— Маги никак не успокоятся. Похоже, грядет что-то, — ответил Энд, встав рядом с вождем. Словно проглотив жердь, шаман казался тонким столбом по сравнению с могучим Вандером.

— Ты хочешь сказать — война? — как ни пытался скрыть чувства вождь, но вопрос все равно прозвучал взволнованно.

— Я не хочу. Я лишь говорю — что-то нехорошее задумали они. Наше Сердце беспокойно последние дни. Волнуется, — с теплом проговорил шаман и достал из-за пазухи небольшой, размером с кулак, почти плоский бордовый камень.

— Кровь, — сказал Вандер, взяв себя в руки. «Сердце» кочевников в спокойное время был бледно-розового оттенка, без единого насыщенного цветом участка — Значит, может быть война.

— А может быть, просто битва. Сам знаешь, как оно бывает. Но не просто так он налился цветом и теплом, — кивнул Энд, осторожно, словно ребенка, держа камень. Покатав его в ладонях, шаман спрятал «сердце» за пазухой. — Маги что-то задумали, и на этот раз не просто так. Что-то происходит, а уж что — решать тебе.

— Значит, двигаемся к Прибою, — сказал Вандер. Прислушался к себе — верит ли он в решение. Не идет ли против себя. Отец учил — в делах магии важно не просто анализировать, важно быть уверенным в том, что делаешь. А то, что собирался провернуть вождь, отцу бы не понравилось. «И ладно», — подумал Вандер. Краешек тонкой сухой губы чуть поднялся, пытаясь изобразить улыбку на скупом на эмоции лице кочевника — «Нравится или нет, но в итоге живой я, а отец кормит нагов в пустыне».

— Подумай хорошо, настало ли время. Король дэвов не обрадуется тебе, — прошептал шаман, не глядя на товарища. Шаман был миролюбивым кочевником, и не одобрял амбиций товарища. Но, как преданный друг, мнения не высказывал, а лишь советовал.

— Любой кризис — это хороший шанс для тех, кто в начале его оказался слабым. Последняя зима побила наше племя, и нужно дать людям надежду и цель жить дальше, — выдохнул Вандер, оглядываясь на лагерь. — Так отец говорил.

Около шатров сновали коротконогие женщины. Ругаясь на древнем, они отгоняли малышню и наоборот, звали старших детей им помочь. Работы было много — собрать тряпье, греющее зимой. Не забыть продукты — кто знает, сколько в этот раз продлится поход. Муж придет с войны — должен быть накормлен и обогрет. Детей растить тоже нужно — нехитрые игрушки тоже в мешок. Здесь постирать, там подвязать. Посмотреть за огородом, натаскать дров на ночной костер. Коротконогие женщины справно работали, отдавая дань за принесенную воинами еду. Коротконогие женщины были преданны своим мужьям настолько, насколько мужчины любили свежих пленниц в набегах. Свежая женская плоть — вот главная забава, из-за которой кочевники не могли надолго задержаться в одном месте.

Вандер усмехнулся — он понимал своих подданных. Разве такая уродина может удовлетворить мужской голод гордого жителя степи? Вождь потрепал товарища по плечу и пошел к своему шатру.

Женщины — это стимул для простого люда. У него, Вандера, есть и другие цели. Цели громадные, опасные. Но это не повод отказывать себе во вкусности. Там, в шатре, его ждет добыча — свежая белокурая красавица, пойманная во время последнего набега на соседнюю деревушку. Вандер, в отличие от остальных кочевников, не любил брать женщин сразу на поле боя. Нет, он предпочитал комфорт. Стройную девочку привезли в лагерь, привязали в шатре вождя. Она поможет продержаться недельку, подумал Вандер. А потом придется вновь идти в бой.

* * *

Встречный ветер нападал, пробирался под футболку, царапая кожу. Несмотря на скачку, я нашел силы улыбнуться. Недавние раны, обласканные холодком ветра, приятно зудели, боль поменялась с щекоткой местами.

Опыта езды верхом у меня практически не было. Пробовал пару раз, в детстве, когда гостил у родителей в деревне. Но потом переезд в большой город, а в Москве стало не до поиска конных прогулок. Но сейчас скачка не напоминала те степенные прогулки неспешным шагом.

Конь, почуяв адреналин всадника, рвал удила. Прижавшись к жеребцу, я чувствовал жар, исходящей от шкуры, чувствовал готовое вырваться из тела сердце. Хороший конь, он мчался, не разбирая дороги, поднимая пыль, из которой выныривали загонщики.

Дорога петляла, а управлять несущимся галопом животным я не умел. Конь сам выбирал путь, сворачивал, на поворотах готовый улететь в чащу, но всегда выбирающийся из заноса. Один поворот, второй, еще один.

Я успел заметить, как один из преследующих не справился, на узком повороте не удержался в седле. Сквозь топот коней был слышен удар тела, закованного в железо, о дерево. Я поежился — нужно быть осторожнее и не повторить такой подвиг.

Скачки в кино изображают красиво — всадники, выпрямившись в седле, понукая коней, получают удовольствие от езды, даже если за ними мчатся армии. В реальности оказалась все не так хорошо — бедра, сжимающие бока коня, затекли. Икры я перестал чувствовать спустя два поворота. Конь в горячке погони норовил сбросить лишний груз в виде меня.

Одно оказалось не враньем — с конем нужно сродниться, почувствовать его. Сначала шансов у меня не было — жеребец, привыкший к другому хозяину, мчался не повинуясь приказам, а лишь от испуга перед преследователями. Но через несколько долгих секунд смиренно принял меня, начал повиноваться. Я прижимался к нему животом, одной рукой вцепившись в гриву, другую боялся оторвать от седла.

Один из преследователей, не сбавляя хода, стянул с пояса арбалет. Болт просвистел рядом с ухом, оставив болезненный холодок. Я обернулся, надеясь на благоразумность коня и моля богов не дать свернуть мне шею.

Стрелок приладил арбалет в крепление седла и сейчас, чуть отстав от основной массы, перезаряжал оружие. Я ударил пятками коня — второй раз он может и не промазать, а драться с болтом в спине у меня не выйдет.

Жеребец всхрапнул, рванул вперед. Скорость стала еще больше, оборачиваться возможности не было. Оставалось только изо всех сил, так, что побелели пальцы, держаться в седле и надеяться, что при очередном скачке я не вылечу на обочину. С каждым рывком коня меня подбрасывало, бедра, кажется, превратились в одну большую гематому.

Лес сдавал позиции, чаща стала не такой густой. Моргнул трижды — и вот лесистая местность закончилась, путь стал сложнее. Дорога поднималась в гору, вместо утоптанной грунтовки копыта стучали по россыпи мелких камней.

Жеребец влетел на полной скорости в поворот, круп повело, задние ноги отстали от передних. Я прижался подбородком к пахнувшей злым потом сбруе, чувствуя, как конь теряет опору и вылетает с подобия дороги на скалы. Еще один поворот — и перед нами появилась огромная гора, вершиной уходящая за облака.

Полюбоваться видом могущества природы мне помещали самым прозаичным способом. Арбалетчик, как я и ожидал, во второй раз поймал удачу за хвост и добился своего. Мой конь получил болт в бок, захрипел, резко затормозил. Встал на дыбы, завертел головой, закружился на месте. Я отпустил гриву, вторая рука не удержала тело на взбешенном животом. Рыбкой вылетев из седла, я устремился на скалы и спикировал вниз по широкой дуге. Приземлившись, тело погасило инерцию полета ударом спины о камни. Футболка окончательно истерлась и, разойдясь по шву, осталась на острых скалах. Спину обожгло сотней глубоких и не очень царапин.

Я посмотрел на коня — тот уже не мог гарцевать, а опустился на передние ноги и слабо перебирал задними, силясь встать. Из раны хлестала кровь, заливая жесткую шерсть. Я поежился — несмотря на жалость к животному, оставалось только порадоваться, что такой болт, толщиной в большой палец, достался коню, а не моей спине. Хотя камни тоже нанесли достаточно ущерба

Всадник во главе колонны добрался до меня, не оставляя коня, вытянул меч вниз. Лезвие плашмя врезалось мне в лицо, ошпарив холодом стали челюсть. Только начав подниматься, я вновь рухнул на камни. Перед глазами поплыл туман, все вокруг заволокло розовой дымкой. Из груди, несмотря на мои попытки сдержаться, донесся стон.

Что чувствует человек, который только что приложился головой о здоровенный молот? Растерянность? Обиду? Боль? А если этим молотом перед ударом еще хорошенько размахнулись?

Я лежал на камнях, чувствуя, как из разодранной кожи на спине стекает кровь. Часть тебя остается на склоне горы чужого мира. Сенсей говорил, что в бою не стыдно показаться слабым. Стыдно, если ты не используешь слабость в свою пользу. Не слишком ли часто приходится вспоминать его уроки?

Уходящее солнце резало глаза — если бы не туман и пелена от удара, я бы не справился, зажмурился. Но все вышло иначе — я перетерпел боль, сковывающую паутиной тело. Свет прервался темным силуэтом — я не видел, только знал, что это преследователь склонился надо мной.

В бок врезался нос кованного сапога — не сильно, скорее обидно. Так пинает нерадивый охотник добычу, удостоверяясь, что она мертва. Я послушно отозвался на пинок, выдав очередной стон из груди. Не могу сказать, что мне пришлось стараться и изображать полумертвого.

— Кто ты? — произнес голос. У силуэта был то ли акцент, то ли произношение такое, словно он не говорил, а лаял. Немецкий выговор? Силуэт взмахнул рукой, отвесил пощечину. Мир завертелся, я сдержал рык злости, рвущийся из груди наружу. Пощечина ладонью в стальной перчатке.

— Черт, — прошамкал я разбитыми губами.

— Откуда у тебя конь Хада? — спокойно повторил силуэт и снова размахнулся. Похоже, он был готов превратить мою голову в грушу. Так вот как звали того «гнома» — Хад.

— Оставь его! Не видишь, крестьянин? Штаны рваны, рубахи нет. Шваль, — засмеялся кто-то справа.

— Зато умеет убегать. Говори, — не отреагировал на собеседника силуэт и снова опустил тяжелую перчатку мне на лицо. Если бы другой он не придерживал меня за плечо, клянусь, я бы отлетел по камням на пару метров. В голове ринулись отбивать хаотичный ритм сотни барабанных палочек. Я вздохнул, захрипел, задыхаясь от крови, попавшей не в то горло. Силуэт дождался, пока я прокашляюсь, сплюнув обломок зуба.

— Ну? Говори сейчас, не заставляй везти в крепость. Там палачи займутся тобой, а скажешь сейчас, может быть, оставлю подыхать здесь! — пояснил силуэт. Рука вновь понеслась вверх, готовясь выбить мне еще пару зубов. Кожа — плохая защита от стали.

— Не надо. Я все скажу! Да, я забрал лошадь. Там дрались. Сначала ваши напали на красных, но потом прискакали еще красные, и ваших убили. Они уехали, а я подбежал — кошельков нет, мечи мне без надобности. Я и взял лошадь, думал, поможет пахать, — залепетал я, надеясь, что дрожащий голос спишут на страх, а не на ярость.

Страха не было, совсем. Притвориться слабым, притвориться сдавшимся — почета мало. Но зато это даст шанс — если бы я принялся дерзить сейчас, вряд ли бы вышел толк.

— Красные? Донгеллы? — нетерпеливо сказал силуэт. Если раньше мужчина был просто как в тумане, но я мог распознать очертания его фигуры, то сейчас, из-за залившей глаза крови, передо мной стояло лишь темное пятно. — Ну?!

— Всадники, с красными лентами через плечо, — пробормотал я.

— Черт! Сеттерик! Поход сорвался! Кто-то сорвался, про засаду доложили Донгеллам! — завопил силуэт, отвернувшись в сторону. Если это не мой шанс, тогда когда еще пытаться? Я сжался, словно пружина, схватил запястье руки, все еще держащей меня за плечо. Повалился назад, надеясь, что воин не догадается разжать пальцы.

Так и есть, повезло. Конечно, свалить огромного рыцаря своим тщедушным телом мне не удалось, но зато я смог заставить его чуть потерять равновесие. Силуэт покачнулся, занес руку для удара, но я был быстрее.

Проявив неожиданную для полуживого трупа, каким меня наверняка считали преследователи, энергию, я поднырнул под замах и врезал двумя руками воину в грудь. Отточенные до автоматизма движения не подвели, кулаки пробили солнечное сплетение, заставив противника отпустить мое плечо и согнуться, восстанавливая дыхание.

Теперь вскочить, ударить коленом по подбородку. Воин грузно повалился на землю, оглушенный, выпучив глаза и размахивая руками на манер мельницы. Я отскочил от противника, стер тыльной стороной ладони кровь с глаз.

Ситуация радовала все меньше. Вокруг не меньше десятка воинов, все в доспехах. Кто с минимумом — только кованные перчатки да тяжелые ботинки. Кто в полном рыцарском облачении — кираса, поножи, прочие железки, названия которых я не знал. Будь эта драка в Москве, в моем мире — я бы подумал и попробовал бы драться, насмерть, как всегда бывает, когда человека зажимают в углу. Продержаться до прихода помощи. Два кулака против двух десятков — нечестно, но возможно. Но сейчас — я понимал, что все мои приемы бесполезны против стальной брони и мечей.

От бессилья я заскрипел зубами — изнурять себя тренировками по четыре часа в день, отбивать костяшки, выворачивать суставы, терпеть боль, крики здравомыслия, которые убеждают бросить боевые искусства. И все это для того, чтобы понять, что ты ничего не стоишь. Я сжал кулаки, готовый напасть и мысленно попрощался с будущим, которого у меня, похоже, нет. Костяшки побелели, на ладонях, в разрезах от ногтей, выступила кровь. Последний бой, значит? Осталось подороже продать свою шкуру, чтобы там не шептал уставший от боли разум.

— Сеттерик, — прошептал оглушенный мной противник, который все еще валялся в нокдауне, пытаясь понять, где небо, а где земля. Воин смотрел будто сквозь меня.

Ошарашенный догадкой, я обернулся и попытался заблокировать удар. Не удалось — пудовый кулак впечатался в висок, запуская хоровод перед глазами.

— Этого — в телегу. Урода — рабам, пусть сами несут. В лагере разберемся, что с ним делать. И добейте коня, он бесполезен, — прозвучал рядом со мной грубый голос, принадлежавший человеку, подловившего меня. Последнее, о чем я успел подумать — как огромный рыцарь смог подкрасться ко мне сбоку так, что я ничего не почувствовал? Затем мир поблек, и сознанием завладела чернота.

 

Глава 5

Новый день начался с ощущения, будто вместо языка у меня во рту сухая наждачная бумага, которая вяло реагирует на приказания двигаться. Я попробовал дотронуться до неба — та же история, будто провел «наждачкой» по напильнику, ни капли влаги. Горло свело, язык защекотал миндалины. Дыхательные пути сжались, оставляя небольшую щель, через которую поступали крохи воздуха.

Я закашлялся, надеясь выдавить из пересохшего организма хотя бы напоминание о слюне. Бесполезно. Черт, кажется, это все. Горло сжалось сильнее, я засипел, стараясь втянуть в легкие воздух. Пути для кислорода перекрыты.

Смог распахнуть веки — бесполезно, от недостатка воздуха перед глазами плыли желтые блики. Когда я последний раз видел мир таким, какой он есть на самом деле? Перед той безумной скачкой от рыцарей?

— Сейчас, сейчас, подожди немного, — пробормотал кто-то неподалеку. Сильные заботливые руки приподняли мою голову. Я почувствовал, как к губам прикоснулась капля воды. Потом еще и еще. Я жадно раскрыл рот, ловя спасительную влагу, чувствуя, как с каждой каплей избитой тело наполняется энергией.

Вот несколько капелек попали в горло. Высушенное, оно с радостью приняли воду, расслабилось, позволяя мне вдохнуть.

— Сейчас, понемногу. Сразу тебе нельзя, захлебнешься. Бедняга, кто же тебя так, — бормотал голос. Сильные руки не отпускали, вода лилась тонкой струей, изредка прерываясь, даря мне шанс вдохнуть. Нет, еще! Еще немного.

Я жадно тянулся за водой. Плевать, что нельзя. Плевать, что захлебнусь. Наверное, я походил на путника, простившегося с жизнью в пустыне, и мечтающего подохнуть не от жажды, а утонуть в озере со свежей водой.

Вода — настоящая, живая, ласковая, прохладная, будоражащая, дарящая жизнь.

— Все, все. Хватит. Через пару часов должны еще дать, — сказал спаситель. Руки положили мою голову на что-то жесткое — судя по запаху, ком сухого сена.

— Спасибо, — попытался сказать я, но вместо слова из горла донеслись лишь булькающие звуки. Я перевернулся набок, схватился за голову. Казалось, сейчас из черепа вырвется живущий в огне дракон. Он с маниакальной уверенностью долбил горящим жалом по клетке из моей головы, пробивал там плавящие кости дыры.

Меня вырвало. Сколько я уже не ел? Сутки? Пищи не было, лишь слизь вырывалась из организма, отдавая скопившуюся боль и унижение от побоев. Пока организм выворачивало наизнанку, мысли вяло текли в голове. Хотелось сжаться в комок, спрятаться. Упадничество. Нечасто Лиса так бьют. Спасала лишь мысль, что проиграл я только один бой из двух. А за раны еще будет возможность расквитаться — ведь живой.

Кажется, тошнота прекратилась, организм очистился? Я сплюнул и перевернулся на спину. Действительно, стало легче. Будто вся усталость вышла с желчью на холодную землю.

— Ты отдохни пока. Тебе к лекарю бы, да откуда он здесь, — услышал я голос.

Теперь я смог осмотреться. Зрение восстановилось не полностью, при резких движения голова начинала кружиться, но сейчас я хотя бы увидел своего спасителя.

Худой мужчина, лет пятьдесят на вид. С пробивающейся сединой среди темных редких сухих волос. Кожа морщинистая, вид работяги, привыкшего к тяжелым физическим нагрузкам. Таких в моем мире можно встретить в порту — тщедушные на вид, но неожиданно сильные на деле, привыкшие к дешевой трудной работе. На лице борода — чуть светлее, чем прическа, неухоженная.

— Спасибо за воду, — на этот раз смог сказать я. — Меня зовут Игорь.

— Иго-рь. Сложное имя. Зови меня Кэттон, — проговорил спаситель. Я подивился тому, с какой гордостью мой собеседник представился. Не зазнайства, ни тщеславия — Кэттон не ждал, что я узнаю его, а просто озвучил имя, но голосом продемонстрировал столько внутренней силы, сколько даже ни снилось знати из высокого общества.

— Называй меня Лис. Знаю, для ваших мест мое имя непривычно, — ответил я, осматриваясь. Мы были заперты в клетке — с трех сторон окружали стены из камня, с оставшейся — железные прутья, вбитые в пол и потолок. Расстояние между ними было — аккурат просунуть руку до локтя, дальше преграда мешала.

— Кто так тебя? — спросил Кэттон, указывая ладонью на мое лицо. Я прикоснулся к губам — и так понятно, что опухли. Пальцы осторожно погладили шишку на затылке — боли практически не было, все онемело. Похоже, организм, выспавшись, начал процесс восстановления. Продолжив ощупывать раны, я чертыхнулся — кожа воспалилась и под правым веком, похоже, через несколько часов гематома распухнет так, что пару дней я буду пользоваться только одним глазом.

— Если бы я знал. Называли его Сеттерик, — ответил я, принимая сидячее положение. Облокотиться в камере можно было только на холодный голый камень. Что я с удовольствием и сделал — прохлада рисковала подарить мне воспаление легких, но и ослабила боль в изрезанной камнями спине.

— Сеттерик Ольстерр? — вскричал Кэттон, прижав руки к груди. Вид у пленника был напуганный. — Чем ты разозлил графа?

— Кажется, он подумал, что я украл лошадь одного из его парней, — улыбнулся я в ответ, но тут же скривился — подсохшая рана на губе вновь пошла кровью.

— Тогда удивительно, что ты здесь. За такие дела граф может и голову отсечь, — пролепетал испуганный Кэттон. Глаза пленника широко распахнулись, он не отрываясь смотрел на меня. Я заметил, как дрожат его пальцы.

— Ну не убил же, — засмеялся я, подавив желание спрятаться в углу камеры и лежать там, зализывая раны. Время восстановиться еще будет, сейчас нужно понять, что делать здесь. Только осторожно — будет грустно, если единственного в этом мире человека, который сейчас может помочь, потеряет сознание от страха. — А ты здесь за какие провинности?

— Год вышел неурожайный, — сказал Кэттон, помрачнев на глазах. Брови пленника сдвинулись к переносице, губы чуть вытянулись вперед, сжались. Казалось, сейчас мужчина готов расплакаться. Я помолчал, давая своему спасителю время собраться. В камере повисла тишина, прерываемая сопением Кэттнона. Я прислушался — где-то вдалеке шумели, доносилось мерное постукивание и грозные крики.

— И я не смог собрать денег на дань Ольстеррам. Дом мой на их земле стоит. Стоял уже, — наконец заговорил Кэттон.

— Что значит стоял? — переспросил я.

— Будто ты сам не знаешь, что такое не отдать золото графу, — буркнул Кэттон, садясь напротив меня. Пленник поежился — похоже, холод от камней пробирался под шерстяную робу.

— Я не из этих мест, издалека, — пробормотал я, скрывая взгляд. Объяснять что-то пленнику не хотелось. — Потом расскажу.

— Дело твое, — поморщился Кэттон, но через мгновение продолжил. — Воины графа приехали раз, забрали золотой. Я сказал, что больше нет. Они дали сроку неделю — да мне хоть месяц. Где же я возьму урожай-то, чтобы продать. Потом приехали снова, я думал, уговорю, отдам на следующий год побольше — место-то есть, засею корнеплодами, они хорошо растут.

— Много должен-то? — уточнил я, вертя в руках пустую крынку. На донышке оставалось несколько капель — я потряс емкость надо ртом, поймал их языком. Мало. Организм требовал воды, во рту снова пересохло.

— Еще два золотом. Ольстерры в прошлом году дань подняли. Тогда мы насобирали кое-как, запасы продали. А сейчас воины пришли — все забрали, значит. Запасы в телегу погрузили, жену с двумя дочерьми туда же. Говорят, служанками в замке сделают. Это на один золотой долга, говорят. Ну, а меня сюда отправили — второй отрабатывать. Лет через десять, может, и выйду. Да только вряд ли — или не доживу, а если и доберусь целым, то забудут уже, за что я здесь. Кто ж меня выпустит-то. Ольстерру и дела нет до старого Кэттона. Главное, чтоб моих там не обижали, — говорил Кэттон.

Мужчину словно прорвало, он вываливал слова торопливо, будто боясь, что его прервут. Что он не успеет поведать о своей жизни, о том, что засело у него в груди уже давно и стремилось наружу, но никак не находило слушателя. Я молчал — Кэттону нужно было выговориться. К концу рассказа у пленника в глазах стояли слезы. Что здесь сказать? Как приободрить его?

Сказать, что он выберется отсюда раньше? Даже я понимал, что вряд ли. Успокоить, что с его дочерями все хорошо? Судя по глазам Кэттона, это не так, и он это понимает.

Я задумался — что я вообще знаю об этом мире? Какие здесь правила? Как нужно себя вести? Ведь если скажешь что-то не так, то вряд ли тебе грозит небольшая драка, как в моем мире. Нет, скорее тебе отрубят голову, и не посчитают это излишней жестокостью. Вот что я понял за те короткие часы пребывания здесь.

Мысли прервались стуком — похоже, в переулке рядом с нами отворилась дверь. Грохот лязгающих сапог эхом отражался от стен. Около камеры показался детина с пудовыми кулаками. Огромный, он макушкой подпирал каменный потолок. В пальцах, похожих на сардельки, мелькнул ключ, стражник неожиданно ловко провернул его в пазе замка. Камера отворилась.

— На выход, убогие. Пора отрабатывать пайку, — пробасил он и пошел дальше. Я смотрел и открытую дверь и думал — может, напасть сейчас? Нет, рано. Я даже не знаю, куда бежать.

Кэттон утер рукавом робы лицо, поднялся, сделал шаг к выходу. Обернулся на меня.

— Не зли стражника. Иначе оба останемся без еды, — уже спокойно проговорил мой новый приятель. Я подивился — как быстро он восстановил самообладание. Только что чуть не плакал, рассказывая об утерянной семье, а уже через секунды снова спокоен. Что-то не так с этим Кэттоном.

— Куда нам нужно идти? — спросил я, поднимаясь. Тело отозвалось болью, но я старался игнорировать ее — главное, тяжелый травм нет, а к остальному можно и привыкнуть.

— Как куда? Мы же в темнице. На рудники, за медью, — удивился Кэттон и вышел из камеры.

Я последовал его примеру. Из-за угла показался стражник. Посторонившись, я пропустил его, вжавшись в стену. За ним, понуро опустив головы, брела колонна мужчин в таких же, как у Кэттона, робах.

— Новенький, — неодобрительно сощурился стражник, оглядев меня с ног до головы. — Одежду получишь вечером, пока и эта сойдет. Кирки на выходе. Поторапливайся.

Я последовал примеру братьев по плену и опустил глаза, стараясь не встречаться со стражником взглядом. Выстроившись в колонну по двое, мы побрели за надзирателем по узкому, освещенному лишь парой факелов, длинному коридору.

* * *

— Сейчас мы недалеко от входа, наверное, в тысяче шагах всего, — рассказывал Кэттон, мерно ударяя киркой по горе. У меня получалось не так хорошо — орудие добычи так и норовило отскочить от камня и ударить хозяина. Хоть Кэттон и учил, что бить нужно ровно в расщелины между камней, но получалось все равно плохо.

Вот уже второй час мы добывали руду. Точнее, этим занимались остальные заключенные. А я лишь делал вид, потому что за сотни ударов так и не смог отколоть здоровенный иссиня-черный обломок, торчащей в каменной гряде. И надеяться на то, что работа здесь закончится, не приходилось — вокруг, в стенах, были рассыпаны тысячи, если не десятки тысяч таких обломков.

Уже знакомый детина, который, как оказалось, трудился надсмотрщиком крыла темницы, где содержалось пятьдесят заключенных, в том числе и я, подошел ближе. Я выпрямил затекшую спину и с натугой взмахнул киркой. Железяка, весящая, наверное, килограмм пять, с гулким стуком опустилась на камень. Отлетело несколько крошек.

— Работать, падаль! Кто не сдаст кусок руды, не получит похлебки! — прикрикнул надзиратель и прошел дальше, чуть потянув за цепь, протянутую вдоль нашей стены. От нее тянулись цепочки чуть уже, к нашим шеям, где крепились за стальные ошейники. Цепочка натянулась, я почувствовал, как стягивается железом горло. Сжал зубы, сдерживая стон — как оказалось, надзиратель был садистом, и ему доставляло удовольствие причинять нам боль. Молчи, Лис, пока молчи.

Кирка взлетела над головой, я с силой опустил ее на камень. Удар — есть, кажется, обломок руды поддался. Не поверив своему счастью, я потрогал темно-синий металл. Да, так и есть, качается.

— Вот видишь, уже получается. Ничего, скоро пойдет, а там, может, и наверх переведут, — улыбнулся Кэттон.

Мы неспешно переговаривались все время, пока махали кирками. Как оказалось, Ольстерры привезли меня пленником в одну из пещер, где добывалась «коба» — местный аналог меди. Металл пластичный, хорошо перерабатывается, и доступен по всей горе Прибой.

Да, та самая гора, до которой мне не удалось добраться, пока я сматывался от всадников. Оказалось, что внутри она вся изъедена шахтами.

— А что там, наверху? — спросил я, закусывая губу. Побитое тело сопротивлялось физической нагрузке, мышцы ныли, крича о необходимом отдыхе.

— Все забываю, что ты не местный, — улыбнулся приятель. — На шахтах у нас работает весь люд. Те, кто добровольно приходит в графство наниматься, долбят стены в золотых и серебряных приисках. Таких как мы, рабов, туда не отправляют просто так — слишком велик риск того, что украдем чего да смоемся. Поэтому мы и добываем медь — она в глубине горы, так что контролировать нас легче.

— И что, наверх реально перейти? — спросил я, замахиваясь в очередной раз киркой. Охранник, прогуливающийся вдоль раскопок, приближался, а нарываться на очередной удар кнутом или удушение не хотелось. И так к ранам, полученным в бою, добавилась расцарапанная цепью шея.

— Сбежать решил? — засмеялся Кэттон. Я промолчал. — Перейти можно, как ты говоришь, реально, но потрудиться придется. Нужно сначала охраннику своему доказать, что ты исправился, хочешь работать. Потом приемщики руды должны сообразить, что ты много приносишь. Ну а потом если кто из них будет в хорошем настроение, да тебе повезет, то начальник шахты обратит внимание. Служить нужно долго и много, так что особо не рассчитывай. За тот год, что я здесь, только двоих перевели. Да и то, сдавали они по сотне кусков за день — с детства руду добывают, а потом попали под горячую руку Ольстерра, вот и оказались рабами.

— По сотне кусков, — пробормотал я и приуныл, глядя на кусок руды в стене. Кажется, он поддавался, и еще за пару часов я его вытащу. Рядом с Кэттоном валялись три бруска — это, как пояснил приятель, считалось хорошим результатом за первую смену. — Нереально. Совсем нет.

— Да не унывай ты, — рассмеялся Кэттон, глядя на мою понуренную физиономию. — Ты ищи хорошее что-то. Тебя же не «гальку» добывать поставили.

— Что за «галька»? — спросил я. Для меня галька всегда была небольшими камушками, которые можно был найти на песке. Как оказалось, я был не далек от правды.

— «Галька» — это руби, — улыбнулся Кэттон. — Так называть проще. Маленькие камушки, но очень дорогие. Из них ювелиры украшения делают, для короля, для знати. Самый простой руби продать в городе можно за десяток золотых.

— И что хорошего в том, что мы их не добываем? — удивился я. Кирка в очередной раз врезалась в стену, брусок руды поддался. Показалось, что он немного выдвинулся из камня. Я вытер пот, оставляя на руке черные грязные разводы.

— А то, что руби в основном можно найти в скалах прямо в воде. Не знаю, уж почему, но только там они появляются. А ты попробуй, помаши киркой под водой — ничего не выбьешь. Вот и отправляют туда конченных людей, разбойников, что честный люд губят. Они, как отбой у моря, сразу в воду. И так несколько часов, пока вода снова не закроет скалу. В общем, тоже самое, что у нас, только стоишь в ледяной воде по пояс, а то и по грудь. Там надолго не задерживаются, быстро заканчивается жизнь, — проговорил Кэттон.

Я промолчал, в очередной раз подивившись нравам этого мира. И как мне отсюда выбраться? Я принялся махать киркой, стараясь отогнать грустные мысли о теплом доме, но мне помешал гулкий звук. Кэттон бросил кирку, схватил меня за плечо и закричал:

— Бежим!

Я последовал его примеру, лишь на секунду замешкавшись. Спина онемела, ноги не слушались, будто одеревенели от постоянной нагрузки, и мы, семеня, согнувшись, ринулись прочь из шахты.

— Куда! Стоять, уродцы! — завопил надзиратель, хватаясь за цепь. Закричал скорее радостно, чем грозно — понимал, что от цепочки мы никуда не денемся, но наш демарш позволит ему получить удовольствие. Получить удовольствие через нашу боль.

Цепочка впилась в шею, я захрипел. Рядом рухнул, будто подкошенный, Кэттон. Мужчина схватился за цепь, будто пытаясь оторвать ее, но лишь раздирал в кровь горло и ногти. Что задумал мой приятель? Зачем он побежал? Глупостью было слушать его, думал я, чувствуя, как теряю сознание от нехватки воздуха.

Почему я послушался соседа по камере? Грозный окрик? Усталость? Или тот неприятный гул, несущий опасность? Я прислушался — гул нарастал. Внезапно раздался грохот, многократно усиленный эхом, отраженным от стен.

Пещера шахта напоминала цирковой шатер, только в десятки раз больше. По стенам, на разной высоте были проложены деревянные узкие полы, словно строительные леса в моем мире, только слепленные наскоро, без плана и проекта. С одной из таких площадок, на высоте десятка человеческих ростов, и упал первый камень. Кусок руды рухнул вниз, с гулким стуком приземлился на нижний ярус, подняв пыль. Руда весила больше, чем мы с Кэттоном вместе взятые. И упал кусок прямиком туда, где валялась брошенная моим приятелем кирка. Я поежился — если бы не крик приятеля, такой камень меня бы расплющил.

Стук кирок прекратился. Все, даже охранники, молчали. В воздухе повисло напряжение — словно все ждали чего-то, с неохотой, с опаской. Затем гору прорвало. Камни неслись вниз целыми горстями. Скатился огромный валун, расплющил площадку, где обустроились охранники. Столик для карт, стулья, корзины со съестным — все оказалось погребенным под выродком горы.

Наконец, грохот стих. Я сидел, оглушенный, пытался рассмотреть сквозь стоящую стеной пыль Кэттона. В ушах не прекращался звон. Я ощупал ноги, убедился, что камни не повредили их. Кряхтя, поднялся, зажал нос и рот рукой. Закашлялся, вдохнув осевшую на коже пыль.

Оглушение проходило. Я расслышал многоголосый стон. Похоже, не всем так повезло, как мне. Я опустился на корточки, зашарил по полу. Цепочка-ошейник все еще на моей шее. Такая же у Кэттона, и расстояние между нами не может быть больше пяти метров.

Наконец руки наткнулись на что-то теплое. Плечо. Стараясь не обращать внимания на пыль, что разъедала глаза, я помахал руками перед лицом находки. Точно, Кэттон!

Я похлопал приятеля по щекам. Тот закашлялся. Очнулся!

— Живой? — пробормотал приятель, держась руками за бок. Я отвел ладонь — норма, похоже, просто задело по касательной краем камня.

— Держись, сейчас перевяжу. И нужно выбираться отсюда. Сможешь идти? — спросил я, принимаясь за рану. Оторвал кусок робы Кэттона, сложил вдвое — так, чтобы внешняя сторона оказалась внутри, а свежая, теплая от тела — снаружи. Приложил к ране, перевязал узкой полосой ткани — бывшим воротником робы приятеля. Осмотрел свою работу.

Конечно, не то что нужно, но найти в этом месте что-то, чем можно обеззаразить рану, похоже невозможно. Хорошо, хоть умею делать перевязку — сенсей настоял на том, чтобы каждый тренирующийся овладел навыками первой помощи. Полезное дело, пригодилось.

Пыль постепенно осела, удалось осмотреться. Шахта оказалась разрушена не полностью — завалило лишь пару проходов в расщелины. В том числе и ту, где находились наши камеры.

Кашляя, мимо прошел, тяжело топая, охранник.

— Эй! Ему врач нужен! — окрикнул я надзирателя.

— Сдохнуть ему нужно! — огрызнулся детина, но подошел ближе. Всмотревшись в наши лица, он помрачнел больше обычного. — Черт, вы из правого крыла. Так, падаль, не дергаться, собраться в кучу.

Я махнул ему рукой.

— Черт! — выругался охранник, проследив за моим взглядом по цепочке. Наши соседи поневоле оказались под грудой камей. Наружу торчали лишь ноги в драных, покрытых пылью сапогах.

Я подивился собственной хладнокровности. Нет, вид крови меня никогда не смущал, но если бы кто-то пару дней сказал, что я буду спокойно смотреть, как в десятке шагов от меня лежат расплющенные валунами тела, я бы лишь посмеялся. Все-таки я дитя города, где редко в реальности увидишь много крови на траве перед домом.

Подойдя к нам с Кэттоном, стражник отстегнул ошейники. Проделал тоже самое и с соседями, забитыми ссутуленными юношами и мужчинами. Всего вокруг нас собралось восемь человек — все звено цепи, не считая раздавленной двоицы. Испуганные, пленники озирались, не смея глядеть надзирателю в глаза.

— Эй! Отведи падаль наружу. Пусть начальник сам решает, где их размещать. Крыло их завалило. Давай, поторапливайся. Ответ — и возвращайся. — приказал детина молодому стражнику, который с ужасом оглядывался на раздавленных. Тот кивнул, направился к нам. А надзиратель, обернувшись к остальным пленникам, завопил — Так, работы по руде закончились! Разбираем завалы, быстро! И убрать трупы, мне здесь вонь не нужна. Падаль!

Стражник вытащил меч и кивнул в сторону одной из расщелин. Пленники послушно выстроились в колонну перед стражником, огибая по широкой дуге лезвие меча. Положив руку Кэттона на свое плечо, поддерживая его за здоровый бок, я последовал их примеру.

Похоже, вот он шанс? Сейчас, когда все смешалось? Дойдем на выхода из шахты вместе. Там броситься на стражника. Я оглянулся — совсем молодой парнишка, не чета тем рыцарям, против которых уже довелось сражаться. С этим и драться не придется — просто отобрать меч и связать. Ну а потом — бегом, в леса. Все лучше, чем в рабах ходить.

Кэттон, вяло перебирающий ногами, вдруг споткнулся. Я придержал его, помог сохранить равновесие.

— Прости, Лис. Помутилось что-то. Наглотался пылищи, — улыбнулся Кэттон. Похоже, рана на боку ныла сильно, причиняя приятелю боль — лицо у него исказилось, выдавая вместо улыбки кривую усмешку.

И его мне нужно сейчас оставить, убегая? Я задумался — темный узкий коридор продолжался далеко вперед, но там уже замаячил прогал. Расщелина, откуда пробирался яркий свет. Я еще раз оглянулся на стражника. Тот расслабленно брел сзади, положив меч в ножны. Легкая цель.

— Не тяни, хороший шанс, — пробормотал Кэттон, правильно истолковав мой взгляд. — Прислони меня к стене и действуй.

Захотелось выругаться. Все верно, бежать сейчас — лучший вариант. Конечно, неясно, что ждет впереди. Но ведь все лучше, чем снова подставлять шею под цепь?

Я вспомнил крик Кэттона, когда впервые услышал гул в шахте. Сколько прошло секунд после, прежде чем кусок руды рухнул на кирку? Три? Успел бы я отпрыгнуть? Успело бы изнуренное ранами и трудом тело отреагировать на опасность?

— Еще рано. Слишком опасно. Иди дальше, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. Не то чтобы я слишком сильно верил в судьбу, но упускать такой шанс. Впрочем, вряд ли я делаю что-то неправильно.

— Зря, — покачал головой Кэттон.

— Вместе еще сбежим. Сейчас главное наружу пройти, а там разберемся, — прошептал я.

— Эй, не болтать там! — рявкнул стражник. Несмотря на субтильную комплекцию, возглас, усиленный узким коридором и каменными стенами, получился убедительно грозным.

Подъем стал круче — оказалось, что шахта начиналась не на уровне моря, как я думал, а уходила далеко под землю. Последние метры к выходу на солнечный свет давались с огромным трудом. Колени хрустели, приходилось кроме себя тащить еще и Кэттона, который после упавшего на ногу камня двигался с трудом. Наконец, преодолев последнюю лестницу, мы вывалились наружу.

Пройдя пару шагов от входа в шахту, я не выдержал. Ноги подогнулись, я рухнул на землю, повалив Кэттона. Черт, как же за день я отвык от яркого солнечного света. Лежа на теплой, прогретой земле, я щурился, глядя на солнце, светящее прямо в глаза. После тусклых факелов шахты оно казалось нестерпимо ярким.

Вдохнул полной грудью, чувствуя, как прохладный воздух, пропитанный ароматом леса и свежести пробирается в легкие. Опершись на локти, я чуть приподнялся. Рядом валялись уставшие пленники. Стражник отошел к группе таких же мужчин в легких доспехах, не обращая на нас внимания.

Вокруг носились люди. Нет, много людей. Кучками, они мельтешили перед глазами, каждый чем-то занятый. Кто-то нес тюки с соломой, другие катили на тележках руду. Вдали прохаживались кони, их оседлали гордо приосанившиеся всадники. Крестьяне в простых одеждах, рабы в грубых шерстяных робах — все старались что-то сделать, превращая мир вокруг в разворошенный муравейник.

— Добро пожаловать в деревню Маринэ, — сказал Кэттон. — Не думал, что увижу ее так скоро.

Я промолчал. Позже, все проблемы позже. Пока просто подышать свежим воздухом, вытянуть огрубевшие мышцы. Дать телу хоть немного отдыха.

К нам направился один из мужчин, до этого слушавший яростно жестикулирующего стражника, что привел нас в деревню.

— Ну что, смертники. Давайте разбираться, что с вами делать, — усмехнувшись в густые усы, сказал новоприбывший. Он был одет в легкую кожаную куртку, с протянутой через плечо синей лентой. Такой же, как у нападавших на меня всадников.

— Начальник стражи, — шепнул Кэттон, заметив мой вопросительный взгляд. Похоже — это лента, отличительный признак офицерского состава? Значит, есть чем гордиться, раз я справился с не одним таким «офицером».

— Пока вам в шахте жить негде, а гонять на разбор камней по два раза в день, — слишком долго. Да и стражников под этого выделять придется, — словно разговаривая вслух сам с собой, проговорил начальник стражи. — Ладно. Повезло вам, благодарите богов. Пока что здесь поработаете, а там посмотрим.

Я не сдержал улыбки. Отлично. Если в шахты спускаться не придется, значит, шансов сбежать больше. Да и проще — судя по тому гвалту, который стоит в деревне, контроля за рабами здесь меньше.

— Эй, в камеры их! — крикнул начальник стражникам, похоже, потеряв к нам всякий интерес.

— Похоже, выживем? — улыбнулся я Кэттону, подставляя плечо. Охнув, тот оперся о меня и мы заковыляли за криками подгоняющими нас стражниками.

 

Глава 6

— Вообще у нас довольно спокойно осенью — сбор урожая, скотину тогда же режем. Кто же будет воевать, когда пора запасы на зиму делать? А вот потом, когда снег падает, начинается плохое время, — усмехнулся Кэттон, бросая в чан очередную очищенную картофелину. Вообще этот овальный овощ назывался «тофлер», но по вкусу — та же наша картошка. Да и выращивается также. Вообще, мир, в котором я находился, был сильно похож на нашу Землю. Простая, доступная всем еда — такая же как у нас. Те же каши из круп, горячий хлеб, который здесь пекли не кирпичами, как у нас, а шарами. Первый раз зайдя на кухню, куда нас отрядили работать, я вздрогнул — в углу, в плетеных корзинах, были навалены желтые мячи. Потом попробовал — тот же хлеб, только другой формы. Не хватало ему жесткой корочки. А так — вкусно.

— А зимой что? — спросил я, подбирая с земли картофелину. Наверное, тысячную за сегодняшний день. Кто-то бы сказал, что чистить тофтелы на целую деревню, а это человек триста, довольно скучная работа. Но в мои армейские годы приходилось готовить и больше, поэтому время проходило хорошо, за беседой. По крайней мере, намного веселее, чем долбить киркой в затхлой шахте, где из света — один факел на пятьдесят шагов, а воздуха не хватает.

— Зимой реки замерзают, рыбы меньше. Да и в леса соваться не стоит — с гор спускаются твари всякие. Говорят, эльфы с ними дружны, но что-то мне не верится, что эльф сможет сговориться с варгом. Тот его скорее сожрет, чем привяжется, — засмеялся Кэттон и взялся за новую картошку. Рана у приятеля заживала, скоро и следа не останется. Не сильно оцарапался.

Благодарить за работу на кухне, кстати, стоит именно товарища. Я улыбнулся — вот уж правду говорят, в любой беде что-то хорошее найти можно. Ночевать нас поместили в плетеные клетки в углу деревушки, которая из себя представляла скорее крепость, чем что-то пригодное для жизни. Взяли деревья, забили около горы. Полукруг диаметром в тысячу шагов, так, что вход в шахту был ровно посередине — и вернулись к той же горе. Вот и весь забор. А внутри расположили несколько шатров, да деревянные навесы, где хранились куски руды. Вот и вся деревня.

К утру Кэттону стало совсем плохо — рана на боку воспалилась, идти самостоятельно он не мог. Я выпросил у стражников колбу спирта, промыл, приложил новую повязку. Понятно, что в шахту возвращаться ему нельзя было, загнется. И наверху тяжелое делать что-то не может. Вот и отрядили его на кухню — сидеть, чистить тофтеллы. Еще разбирать крупы — что похуже, то рабам, что получше — стражникам.

На кухню, которая расположилась в одном из шатров, Кэттон вошел, уже привычно держась за мои плечи. И здесь везение — только я хотел оставить товарища и уйти грузить руду в телеги, как вышел повар. Который устроил скандал оказавшемуся неподалеку начальнику стражи — ему давно требовался помощник, способный разгрузить продукты. Тут мне и повезло — начальнику стражи надоело слушать повара, он махнул на меня рукой: «Забирай». Грузчиком я работал в основном с утра, а в оставшееся время вместе с приятелем занимался нудной работой поваренка и слушал все новое и новое о мире, где оказался. И так уже четвертый день.

— Хотя осенью и кочевники напасть могут, но сейчас уже реже — и Керч, и графства разрослись, людей много. У нас здесь принято иметь помногу детей, это только у меня в семье две дочери было. Обычно десяток деток у каждого отца, — сказал Кэттон. Вспомнив про семью, приятель погрустнел на секунду, но сразу встряхнулся. Я усмехнулся — сильный он духом, этот Кэттон.

— А кочевники-то что? Им что надо? Земли им вроде неинтересны? — спросил я.

— Из хороших краев ты, Лис, раз таких вещей не знаешь, — улыбнулся Кэттон. Я промолчал — рассказывать не хотелось, а товарищ тактично не выспрашивал у меня подробности про то, откуда я приехал. — У нас каждый знает в деревне — если кочевники на горизонте, значит, бабу и детей прячь, а сам скорее выходи. Они трусливые эти кочевники — если увидят мужиков с оружием, могут и уехать. Но вот если баба или ребенок попадется — все, пиши беда. Бабу-то на месте снасильничают, или чуть дальше отвезут. А дите — с собой заберут.

— А дети-то на что им? — спросил я, невольно перестраиваясь на манеру речи Кэттона. Поначалу меня раздражал его деревенский выговор, с постоянно напевными выражениями, но потом свыкся.

— Кто их знает. Есть разговор, что развлечение у кочевников такое — дитями в гонки играть. Привязывают их веревкой к коню, и давай, по всей степи, или по горам. Ну и наперегонки — кто быстрее. Взрослого-то лошадь далеко не провезет, тяжело ей. А ребенка — что там, хвост легкий выйдет, — нахмурился Кэттон, чуть сильнее сжав тофтель. Картофель треснул, брызнув соком.

Я поежился. Раны на теле почти зажили, дышать было не так больно, как сначала. Порезы на спине тоже срослись, но я хорошо помнил, каково это — скользить по земле, когда камни раздирают кожу и мясо под ней. А если так не мгновения, а целую гонку? Сколько может длится такое развлечение? Минуту? Пять, десять минут? Звери.

Грудь тяжело вздымалась. Я замер, стараясь выгнать из головы все мысли. Этот мир удивлял меня. В начале каждого разговора Кэттон умудрялся рассказать что-то хорошее, но в результате все сводилось к чему-то настолько мерзкому и звериному…

Кэттон замолчал — по его смущенному лицу было ясно, что он понял мое состояние. Товарищ спрятал взгляд и сосредоточился на чистке картошке. Я заметил, что мой тофтель уже очищен, но руки продолжают остервенело срезать уже сочную белую мякоть. Вздохнув, я бросил плод в чан и отложил короткий и тупой нож.

После падения с крыши я оказался на большом полуострове, который сами местные жители называли Приграничьем. Почему? По сути, буквально через десяток километров по морю начинались острова, где безраздельно правили эльфы. Конечно, этого было мало для такого громкого названия, но Кэттон в ответ на возражения пожал плечами: «Не знаю. Всегда так называли, я с детства помню».

На самом полуострове больше всего места занимала гора Прибой, которая расположился прямиков в середине северного побережья. По бокам от него были построены замки графов — Донгеллов и Ольстерров. Первые были ближе к западу, к владениям эльфов. Ольстерры расположились на восток от Прибоя, между горой и еще одной гордой грядой, которую здесь назвали Гномьей границей. Она-то и преграждала путь с полуострова на материк. Путей в большой мир было несколько — по верхам, довольно длинный, но безопасный, который в основном использовали торговые караваны. Через сами горы — гномы вырыли несколько сквозных туннелей, который охраняли и брали плату за проход. Или же по заброшенным туннелям и шахтам — их тоже делали гномы, но не как транспортный путь, а как источник руды и драгоценных камней. Интерес карликов к ним пропал, а вот искатели приключений пытались прославиться, найдя короткий свободный путь через гору. Или сокровища гномов, о которых ходило много легенд.

По рассказу Кэттона, многие рискнувшие так и не возвращались. Ни с сокровищами, ни с пустыми руками.

На южной стороне находилась столица Приграничья. Основой города Керч служил замок с таким же названием. Крепость расположилась на горе, которая обрывалась крутым утесом к морю. Так раньше строили все города — наверху, на возвышенности, замок, чтобы проще было обороняться от врагов. А вокруг него, в низинах, появлялись деревни, которые позже из-за нехватки места объединялись в один город. Так возник и Керч. Почти сто лет назад была построена вторая крепостная стена — теперь в городе был защищен не только замок, но и кварталы зажиточных горожан и ремесленников.

— Последняя война с кочевниками была уже давно, не рискуют они нападать. Может, ты еще и увидишь Керч, — говорил Кэттон, и в этот момент глаза у него заволокло мечтательной дымкой. — Дома в три этажа, колонны, дорога из мелких камней. А за городом — замок. Вот уж неприступный, так это да. Если по нему идти с земли до верхушки шпиля, то придется шагать и шагать.

Я посмотрел на Кэттона. Явно расстроенный моей реакцией на рассказ о кочевниках, приятель чистил тофтеллы. Нож мелькал в ловких пальцах, сдирая кожуру с овоща. Я прислушался к интуиции — вряд ли Кэттон представлял для меня какую-то опасность. А без товарищей, которым придется довериться, я вряд ли смогу выбраться отсюда. Похоже, пора раскрыться хоть кому-то.

— Кэттон, помнишь, ты спрашивал, откуда же я приехал, если не знаю таких элементарных вещей? — спросил я.

— Дело твое, у каждого из нас есть свои секреты, — пожал плечами Кэттон и тут же поморщился — рана еще давала о себя знать.

— Дело не в секретах, — сказал я и понял, что меня смущало в рассказах Кэттона. Полуразумные эльфы, гномы, даже драконы — обо всех он говорил свободно, словно вся эта волшебная живность существует по определению. Но ни слова не сказал о магах. Я подумал — ведь если какая-то сила забросила меня в этот мир, значит, она же может и вернуть меня обратно? И кто-то этой силой управляет. — Дело в том, что я приехал издалека. Совсем издалека. Ты, наверное, о таких местах и не слышал. Там нет гномов, эльфов.

— Да, я-то думал, что вислоухие пробрались уж на всю страну, — улыбнулся приятель. — Так откуда ты? И как сюда попал?

— Ты слышал что-нибудь о магах? — спросил я вместо ответа и тут же отпрянул — Кэттон от моих слов побледнел, отбросил нож и замахнулся на меня.

— Ты что творишь, сумасшедший?! — вскричал Кэттон. Я оттолкнул взбешенного приятеля, его рука не достигла цели. Кэттон отлетел, с гулким звоном задев ногой чан с картошкой.

— Эй, что там у вас? — закричал снаружи приставленный охранять нас стражник.

— Ничего, работаем! — ответил Кэттон дрожащим голосом и, испуганно озираясь, хлопнул себя по лбу. — Ты совсем не соображаешь, что делаешь? Хочешь сам в подвалах сгнить, да и меня прихватить заодно? Огня паладинов захотел?

— Да что с тобой? Что я такого сказал? — спросил я, недоумевающие глядя на взбешенного приятеля.

— Откуда ты, если совсем ничего не знаешь?

— Не отсюда. Совсем издалека, из другого мира, — промолвил я и выложил Кэттону свою историю. Про прыжок, про плавание в черной гуще и пробуждение на опушке. Про драку с Ольстеррами и про то, как оказался в шахтах.

— Оно и понятно. Чудеса, — пробормотал Кэттон, успокаиваясь. — Смотри, не вздумай распускать язык.

— И не думал. Тебе рассказал только — надо хоть понимать, куда идти дальше. А кроме тебя, мне и поговорить здесь не с кем, — ответил я. Кэттон поморщился:

— Тебе надо думать, как здесь выжить. Так вот какие вы, пришельцы из других миров.

— Пришельцы? Я не один такой? — уцепился я за фразу приятеля. Нож у меня в руках дернулся, прорезал кожу на ладони. Кровь закапала на белый тофтель. — Черт!

— Я сам не видел, но раз в два, три года, паладины объявляют о поимке такого. Пришелец из чужого мира, который пытается найти скверну. И сжигают в назидание всем на городской площади.

— Какую скверну? — я поперхнулся. Сжигают на площади? Этот мир продолжает удивлять меня своей добротой.

— Магия, — сказал Кэттон шепотом, озираясь. — Признана скверной. Опасной заразой, которая приводит к беде. Голод, войны — все это идет от магии.

— Но при чем здесь церковь?

— Святые паладины против магии. Они живут среди нас, постоянно следя, чтобы скверна не прошла в нас мир, не засеяла свое семя.

— Да откуда в вас это? — я покачал головой. Попасть в другой мир, в средневековье, населенное волшебными существами, и узнать, что здесь пылают костры инквизиции. Отличная ситуация.

— Паладины появились из самых яростных служителей церкви, которые не побоялись выступить против магии с обнаженным мечом, — начала рассказывать Кэттон, явно кого-то цитируя. Похоже, эту историю в Приграничье читают детям перед сном. — Это старая история. Властитель замка Керч и наш король, Лонгфорд шестой, говорит, что жизнь на полуострове началась после кораблекрушения. Тогда-то его потомки и основали здесь замок Керч. Но многие считают, что это неправда. Говорят, раньше мир принадлежал магам. Они стремились к власти не только в нашем мире, но и в мирах по соседству, пытались проникнуть туда, ставили опыты. А обычные люди были для них чем-то вроде опытных образцов. Тогда-то и появилась церковь. Люди уверовали, выступили против магов. И началась война. Говорят, весь континент был охвачен огнем.

Кэттон замолчал, покрутил в руках тофтель, словно раздумывая, рассказывать ли дальше. Бросил плод в чан, взялся за новый, с тоской посмотрев на гору нечищеных картофелин, которые горой возвышались рядом. В два человеческих роста, склад тофтелей уходил под самый потолок шатра. Запас еды больше чем на неделю.

— Про саму войну рассказывают мало. В итоге люди и маги договорились, бойня закончилась. Но говорят, что на самом деле на континенте победили маги, но открыто править не стали — поставили своих марионеток на ключевые посты, а сами скрылись. Люди им были нужны как скот, материал для опытов, а отвлекаться на управление волшебникам было недосуг. Кто их знает, как было на самом деле — слишком много времени прошло, да и живем-то мы на своей земле, а не на их.

— Так причем здесь кораблекрушение?

— Один из проигравших войну королей решил сбежать с континента, не захотел принимать тайную власть магов. Он собрал самых преданных воинов, послушных крестьян и уплыл на громадном корабле. Фрегат догнали, почти разрушили, но моряки смогли дотянуть до полуострова, который и назвали Керч. Того короля звали Лонгфорд первый. Он заложил замок Керч, договорился с гномами, что те не пропустят скверну с континента на полуостров.

— По сути, запер всех подданных здесь? — спросил я. Никогда не любил долгие исторические рассказы — слишком много неправды обычно преподносилось за истину. Но Кэттон излагал легенду — может быть, в ней не так много лжи.

— Да. Чтобы спасти их и спастись самому. Скверна умеет соблазнять — деньгами, властью, красотой. Маги не гнушались использовать любые методы, — покачал головой Кэттон. — Они выискивали среди людей тех, кто обладал способностями, переманивали на свою сторону.

— Почему они не пытались договориться с людьми? — спросил я.

— Ты бы стал договариваться о чем-то со стадом овец? — удивился Кэттон. Я поморщился — похоже, в каждом мире психология у людей одна и та же.

— Как же тогда король понимает, кто проходит на полуостров, обычный торговец, или маг, который просто не творит заклинание? Ты же говорил, что пути для караванов через Гномьи горы открыты? — спросил я. В голове вертелась мысль, связанная с этой горной грядой, но я никак не мог ухватить ее. Что же там было такое, о чем мне нужно знать?

— Когда жизнь на полуострове начала налаживаться, когда Лонгфорд понял, что хочет осесть здесь — он создал из приближенных свой церковный орден. Церковь помогла людям не стать паствой магов, решил Лонгфорд, она поможет и остаться свободными. Появились паладины, люди, которые смогли противиться магии в себе, но не искоренять ее. Они смешали магию и веру, стали носить серебряные доспехи и бороться со скверной.

— Подожди. То есть ты хочешь сказать, что паладины — это и есть маги, — прошептал я, озираясь на проход, где караулил стражник.

— Смотри, не сболтни такое где-нибудь, — посмотрел на меня Кэттон. Выражение его лица демонстрировало, что я несу ересь и готовлюсь взобраться на костер. Приятель поднял руку с зажатым в ладонях ножом и, жестикулируя, продолжил назидательным тоном — Паладины — это те, кто ищет магию, борется с ней, пусть и ее же методами. Паладины искореняют скверну. Из таких неучей, как ты. Поэтому становись скорее умнее, не болтай лишнего, и не ищи магов.

— Кэттон! — воскликнул я так, что приятель вздрогнул. Мысль сформировалась — вот что упущено в рассказах. Я улыбнулся и, понизив тон, спросил. — Кэттон, а что ищут те храбрецы, что в одиночку бродят по подземельям Гномьих гор.

Кэттон покачал головой, с отвращением посмотрел на тофтель и швырнул его в чан. Похоже, я попал в точку.

— Говорят, что в этих горах сражались гномы, люди и маги. Волшебники не хотели отпускать Лонгфорда и людей, не хотели оставлять нам полуостров. Тогда Лонгфорд договорился с гномами, и они навсегда выбросили магов с нашей земли. И гномы стали служить Лонгфорду, за что тот снабжает их всем необходимым — теплой одеждой, свежей едой, женщинами и золотом. Но ходят легенды, что в подземельях осталось много шахт, где до сих лежат тела паладинов и магов. Вот мальчишки и лазают туда, чтобы поживиться. Оружие, драгоценности, волшебные амулеты.

Неужели ошибся? Но что-то неуловимое было в голосе Кэттона. Будто он сам не верил в то, что говорил. Я посмотрел на приятеля, который не выдержал взгляд и отвел глаза.

— И это все? Ради ржавых мечей и пары амулетов парни бросаются в заброшенные шахты со всяким зверьем и рискуют жизнью? — спросил я.

— Не только. Говорят, там скрыт Орден магов — остатки тех, кого не смогли разбить паладины, — процедил Кэттон.

Я возликовал. Вот что скрывал приятель — не хотел, чтобы я ввязывался в авантюру, чтобы пытался сбежать в Гномьи горы.

— Ты пойми, нельзя тебе туда одному идти. Снежные барсы, варги, татуары, ожившие скелеты. Там после войны магический фон стоит такой, что все твари притягиваются, — горячо и быстро заговорил Кэттон, активно жестикулируя. Я машинально отклонился назад, чтобы не попасть под размахивающие руки товарища. Это и спасло мне жизнь.

Свист оборвал тираду Кэттона, заставил его оборвать фразу на полуслове. Стена шатра разошлась, в нее ворвался болт. Краем глаза я лишь успел заметить, как он пролетает мимо моей груди и впивается в чан.

Рефлексы сработали быстрее, чем я успел это понять. Схватив Кэттона за шиворот, я рухнул на землю, таща приятеля за собой.

— В угол, быстро, — шепнул я и пополз на выход. Если это по мою душу — нужно прорваться наружу и не заставлять противника ждать. Пробираясь к проходу, я увидел дырку в чане — болт пробил чугунные стенки, в палец толщиной, насквозь. Какое же оружие использовал стрелок?

Работа на кухне пошла на пользу — тело, поврежденное в драках и погоне, оправилось от ран, отдохнуло, восстановилось. Краем сознания я почувствовал, как разум переполняет возбуждение. Удивительно, но мне, кажется, начинает нравиться постоянная опасность.

В проеме показался противник. Как он прошел мимо стражника? Я вскочил, теперь нужды прятаться не было. Оставалось надеяться, что воин в темных кожаных доспехах с коротким мечом наготове был единственным, кто пришел по мою душу. И сейчас никто не целится мне в голову из арбалета.

— Кто ты? Что тебе нужно? — спросил я, стараясь потянуть время. Клинок в руках нападавшего был слишком длинным, чтобы использовать приемы, подходящие для самообороны от ножа. Я посмотрел на оружие — странное, рукоять словно под две ладони, а само лезвие лишь чуть длиннее.

— Тебе уже все равно, — донесся до меня глухой голос, искаженный тканью. Лицо нападавшего было скрыто маской, только темные глаза выглядывали из закутанной в плащ фигуры. Я встряхнулся, напряг мышцы, чуть присел, покачался с носка на пятку. Значит, по мою душу пришел. Что это еще за убийцы?

Рывок! Противник бросился на меня, выставив вперед меч. Но не как рыцари Ольстерров, глупо, открываясь. Нет, убийца держал руку полубоком, вдоль тела. Мне в грудь целил не кончик лезвия, а широкая заточенная часть клинка. Такой удар отразить сложно, но еще сложнее перехватить руку.

До удара оставалось два шага. Время словно замедлилось, мозг лихорадочно перебирал варианты. Правой рукой за запястье, под выпирающую косточку? Не успею, нож доберется до груди раньше. Просто отступить — враг несется так, что развернуться ему быстрее. Встретить прямым блоком — нечем, в руках только затупленный от постоянной чистки овощей нож.

Пора. Работая на автоматизме, я принял, наверное, самое идиотское решение за всю свою жизнь. Хотя что мне оставалось делать? Противник — профессионал в этом виде оружия, и другого выхода я не нашел.

Убийца добрался до меня, лезвие было готово коснуться поднятых перед грудью рук через считаные мгновения. Я сделал шаг назад и швырнул нож, свое единственное оружие, противнику в лицо.

Воин дернулся в сторону, изменил траекторию меча и отбил мое оружие. Нож отлетел в сторону, не причинив убийце вреда. Но я выиграл секунду, когда он не полностью контролировал меня!

Бросившись вперед, я, практически присев на корточки, ударил его плечом в ноги. Извернувшись, я упал на спину и успел подставить руки под летящий меч. Все посчитал правильно — блок пришел на запястья противника. И хоть меч скользнул в опасной близости от лица, я выдержал первый удар. Теперь главное — не сбавлять темп.

Убийца отступил, но я схватил его свободной рукой за икру и дернул вперед. Тот замахал руками, пытаясь сохранить равновесие. В стороны полетели расставленные около стен шатра столбы из мисок. С грохотом они рассыпались, разлетелись по полу. Я взмолился про себя — может, стражники услышат и прибегут на шум? Никогда бы не подумал, что буду ждать тех, кто сделал меня рабом.

На секунду пол поменялся местами с потолком — я кувыркнулся назад, под ноги убийцы. Тот закачался, не удержался и рухнул на землю. Длинный меч отлетел в сторону и мы сошлись врукопашную.

Сказать, что стало проще, нельзя — противник был отменным бойцом, и под градом ударов мне оставалось только защищаться, надеясь, что кулаки в кожаных обтягивающих перчатках не врежутся мне в лицо.

Мы покатились по земле, ударились о стоящий посредине залы деревянный стол, за которым обычно обедали стражники. Повезло, противник не успел увернуться и врезался затылком в ножку. От удара он на секунду замешкался, я воспользовался ситуацией. Перевернувшись, я пнул его обеими ногами в живот, сделал кувырок обратно и принялся вбивать его голову в землю. Я опускал кулаки с максимально возможной скоростью — мышцы не просто ныли, а уже кричали от напряжения. Суставы в плечах хрустели, вопя о нехватке разминки. Пот лил дождем, капал на убийцу, смешиваясь с кровью.

В глаз, еще раз, и еще раз. Повернул голову — в ухо, в челюсть. Обратно — значит, еще раз в глаз. Снова челюсть, нос, еще раз нос. Я услышал, как хрустнул хрящ, пожалел, что истории о том, что можно вбить человеку нос в мозг, всего лишь сказки.

«Воин — это тот, кто следит не за эффектностью движений, а за их эффективностью», — вдруг прозвучал в голове голос сенсея. Я вздрогнул, откатился в сторону. Вовремя. Убийца в последние секунды перестал сопротивляться, позволил мне сломать ему нос. Оглушенный победой и собственной яростью, я не придал этому значения, и зря.

Голос сенсея спас меня. В руке противника оказался нож, даже скорее широкая длинная игла, появившаяся из недр кожаного балахона. И сейчас оружие проткнуло воздух там, где мгновение назад находился мой бок. Секунда промедления — и я бы лежал, ловящий дрожащими руками льющуюся из тела кровь.

Эффективность удара. Она не достигается слепым шквалом. Я чуть отступил, присел. Позволил воину подняться. Противник ухмылялся — сквозь порванную моими костяшками маску проступили разошедшиеся в улыбке губы. Он бросился на меня, занося для удара иглу, ожидая, что я отступлю. Но не в этот раз.

Вместо бегства я сделал шаг вперед, выставив блоком левую руку. Так, чтобы занесенный нож был направлен прямо на ладонь. Убийца ускорился, стремясь пробить мне руку, думая, что я поставил блок рефлекторно, не понимая возможного ущерба. Обман — первый принцип боевого искусства. Когда вам рассказывают о том, как важна честная победа — не верьте. Когда твое тело готов пронзить нож, лучше руководствоваться правилом выживания — лучше убью я, чем убьют меня.

Отступив в сторону, я убрал руку с линии атаки, и сделал клинч. Многократно отрабатываемый на тренировке удар. Отрабатываемый так, чтобы не мозг заставлял тело выполнять прием, а рефлексы работали, посылая сигнал мышцам. Одновременный удар — носком правой ноги под колено, так, словно делаешь шаг на высокую ступеньку и натыкаешься на преграду. Сильно бить не нужно, достаточно касания. Главное, вывести противника из равновесия.

После удара нога не возвращается в исходную, а ставится рядом с ботинком убийцы. И сразу же — схватить рукой под локоть, надавить на сустав. Там, где мало мясо, где кость защищает только кожа.

Все получилось так, как и учили. Убийцы взвыл, дернул простреленной болью в локте рукой. На окраине сознания я поежился — плохой удар, болезненный. Сколько раз я получал такой же, когда не справлялся с отработкой приема. Принцип правильных боевых искусств — не справился на тренировке с ударом, значит, ударят тебя, только уже без ошибок.

Убийца отклонился в сторону, закачался. Но молча. Значит, либо высокий болевой порог, либо под действием стимуляторов — от такой боли даже мощнейшие бойцы хотя бы стонут.

Не отпуская локтя, я повернулся на триста шестьдесят градусов, швырнул противника в открытый проем, прочь из шатра. Верное решение — падая, убийца задел рукой жердь, на которой крепилась ткань стен, и выронил нож.

Я обернулся — Кэттон все также сидел в углу, расширившимися от ужаса глазами наблюдал за дракой. Я кивнул ему, как показалось, успокаивающе, и бросился наружу. Несколько секунд противник будет оглушен, нужно успеть.

Глоток свежего воздуха пошел убийце на пользу — он, хоть и слегка покачиваясь и держась за пробитый локоть, уже вставал с колен и готовился вновь броситься в атаку. Вокруг столпились стражники, но в бой бросаться они не стремились, лишь наблюдали.

Не отвлекайся. Я обернулся к противнику, разбежался, в прыжке ударил его ногой в грудь. Хороший удар против оглушенного — и толчок, и отвлекает. Противник выстоял. Я улыбнулся — еще лучше. Все как на тренировках — взял правой рукой его за ладонь, другую положил сверху. Надавил, заводя запястье противнику за спину. Убийца предсказуемо попытался высвободиться, попятился, причиняя себе еще больше боли. Наконец, покачнулся, опустился на одно колено. Дернулся, сбивая меня с ног. Падая на спину, но не отпуская его запястье, я улыбался.

Сбив меня, убийца сделал хуже себе. Теперь я давил не руками, а дернул всем телом. Кость в плече хрустнула, убийца дернулся. Все, рука сломана. Я надавил сильнее, но противник так не промолвил и слова. Но бой остановил, похлопав меня ладонью — похоже, этот жест знаю не только бойцы в моем мире.

— Ты справился с одним отражением. Но зеркало тебе не разбить, — пробормотал убийца тихо, но я смог услышать его. Присев на колени, я схватил его за грудки и уже хотел задать вопрос, но тут же разжал руки. Отстранился, спасаясь от взгляда убийцы. Мой противник лежал и шептал под нос, кажется, молитву. Вместо глаз на его лице были лишь два стеклянных шарика, которые стремительно покрывались льдом. Допев строчку, мужчина замолчал. Вздрогнул, изогнулся вперед, словно из земли вырвалась жердь и пронзила его грудь. Тихий хлопок — и вместо тела убийцы на земле передо мной осталась лишь мелкая пудра чистейшего льда. Я завороженно смотрел на пыль, пока не услышал сзади грубый голос.

— Схватить его!

Приказ прозвучал от темноволосого мужчины, на голову выше остальных, столпившихся вокруг стражников. С горделивой осанкой, облаченный в темный плащ, габаритами напоминающий медведя, он всем видом демонстрировал свое главенство. Я вспомнил, кто это — Сеттерик Ольстерр, тот самый, кто лишил меня сознания после погони. И по чьей милости я оказался в этой деревне.

Сразу четверо стражников бросились выполнять приказ командира. Я не сопротивлялся — это было бы самоубийством.

— Я защищался! — выкрикнул я, поднимая руки вверх. — Я не знаю, кто это был такой!

— Защищался, — задумчиво проговорил Сеттерик. Стражники обступили меня, заломили руки за спину. Один из них набросил на запястья веревки, затянул, так, что я вздрогнул. — Я вспомнил тебя. Крестьянин, пытающийся украсть лошадь Хада?

Я промолчал, но сдержал тяжелый взгляд «медведя». Похоже, моя легенда рушится.

— Значит, не ты убил моих парней? И не знаешь, зачем ты понадобился монахам Гномьих гор?

— Монах охотился за мной! Лис только защищал меня, — донесся голос Кэттона. Я обернулся — приятель, побледневший и, кажется, поседевший еще сильнее, стоял у разворошенного выхода из шатра.

Сеттерик проигнорировал его, подошел, тяжело ступая, вплотную ко мне. Наградил ударом в челюсти.

Казалось, череп взорвался, а глаза были готовы вывалиться из орбит. Я дернулся, и если бы не руки стражников, рухнул бы.

— И кто же помог Донгеллам сбежать с девчонкой? — прорычал Сеттерик, отвешивая второй подзатыльник. Боли я почти не почувствовал, оглушение от первой пощечины еще не прошло. Только дернулся, но стражники быстро вернули меня в вертикальное положение.

— Я не знаю, о ком вы, — прошамкал я, решив держаться до последнего. Если я скажу, что это я грохнул его парней, живым мне рассвет точно не встретить.

— В камеру его с приятелем. И скажите палачу, пусть готовится, — бросил Сеттерик, потеряв ко мне интерес. Кэттон вскрикнул, бросился бежать, но успел сделать только пару шагов, как его повалили и скрутили. Я дернулся, но бесполезно, лишь веревки впились сильнее в запястье, протирая кожу. Стражники потащили меня к камере.

 

Глава 7

Начался холодный дождь. То ли маленькие капельки падали с неба, то ли льдинки. Я вздохнул, закашлялся, стараясь унять боль в легких. Никак не привыкну к климату. Море рядом, хоть я его еще и не видел. Чувствую, как вечерами холодает, а утром свежо даже у раскаленной кузницы с ее ароматами свежих железных опилок. Похоже, не суждено мне уже увидеть море в этом мире.

Кэттон паниковал. Я, держась как мог, старался его успокаивать, но выходило плохо. Приятель был готов впасть в истерику, в глазах у него плескался страх напополам с безумием.

— Да кто ты такой, черт возьми? То ты магов ищешь, то тебя монахи пытаются убить? Зачем ты здесь? — не сдерживаясь, не пытаясь говорить шепоток, наседал на меня Кэттон. Одно хорошо, теперь магия не была запретной темой. Далекие паладины пугали не так сильно, как палач, что только что прошел мимо клетки. Сухонький мужчина, с заостренным лицом и торчащим вверх носом напоминал крысу. Посмотрев на нас, он потер руки и улыбнулся, прошел мимо, напевая какой-то веселый мотив.

— Я не знаю, зачем он на меня напал. Я про монахов-то первый раз от вас услышал, до этого и понятия не имел, кто они такие, — в который раз объяснял я Кэттону, но тот словно не слышал.

— Ты не знаешь, какой на самом деле Сеттерик. Оплеухи тебе — это ничто по сравнению с тем, что сделает палач. Три дня! Три дня он не спал, когда поймал шпиона от Донгеллов в деревне! Три дня вся деревня дрожала, пока он резал и жег его. Даже в шахте было слышно. А когда то, что осталось от шпиона, несли в глубину горы, чтобы выбросить гнить, он еще стонал. Хотя ни рук, ни ног у него уже не было! — завопил Кэттон.

Я почувствовал, как холодок пробегает по позвонкам. Липкий, паучьими лапками он цеплялся за кожу, вонзал свои хоботки прямо в тело и высасывал спокойствие и храбрость, оставляя лишь страх. Похоже, паника приятеля передалась и мне. Я поднял руку, схватился за прут клетки. Пальцы дрожали, несмотря на мои попытки сдержаться. Тревога и страх — вот что губит.

— Я не знаю, что он хотел от меня. И я ничего не знаю ни о каких Донгеллах, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. Получилось не очень — сиплый, проглатывающий согласные — я едва не пустил петуха.

И Кэттон, и я понимали, что мне есть что рассказать. И вряд ли я продержусь долго под напором стали и огня, нет во мне опыта терпеть пытки. А затем что — смерть? Гнить в глубине шахты? Выхода я не видел.

В деревне царила привычная суета. Грузчики, понукаемые стражниками, таскали поставляемую из глубины шахты руду в телеги, те отправлялись в путь, снаряженные тройками лошадей. Ворота открывались редко, и всегда под контролем четверых бойцов с обнаженными мечами. Часть руды грузчики отдавали в кузню, работающую в четыре смены.

— Что здесь происходят? Они к войне готовятся? — спросил я, надеясь хоть как-то отвлечь Кэттона.

Тот, замерев на полуслове, посмотрел на меня бешеным взглядом. Дважды вздохнул, прекратил размахивать руками. Сел в угол клетки напротив меня, прислонился к прутьям спиной.

— Нет, выполняют заказ Лонгфорда. Сеттерик недавно договорился с Керчем, стал единственным поставщиком мечей и доспехов в королевскую армию. Лонгфорд не дорожит перемирием с кочевниками, понимает, что те лишь на словах обещают сохранять спокойствие, а сами продолжат набеги на деревни. Вот и вооружается король.

— А здесь зачем так много оружия остается? — кивнул я на кузню. Вокруг деревянного домика, где жили три кузнеца, беспрерывно готовя мечи, были расставлены стойки с сотнями клинков. Еще не заточенные до идеальной остроты, они ждали, пока до них дойдут умелые руки.

— Так из-за заказа же, — недоуменно посмотрел на меня Кэттон. — А, опять забыл. Когда Сеттерик договорился о поставке оружия, он получил много золота. Очень много. Смог доказать Лонгфорду, что если тот откажется покупать оружие у графа Донгеллов, то Сеттерик будет делать мечи дешевле и лучше. И больше. Поэтому сейчас Ольстерры и Донгеллы совсем в плохих отношениях.

— Все решают деньги, — улыбнулся я, подивившись, насколько это похоже на мой мир. Фактически госзаказ какой-то.

— Говорят, сам Лонгфорд и знать не знает, что у графов постоянно стычки. Но есть люди, которые на этом хорошо зарабатывают, — ответил Кэттон. Я подивился, насколько осведомлен был о политической жизни этот крестьянин.

— Все как у нас, — поморщился я в ответ.

Дождь разошелся, капли отбивали барабанную дробь по шатрам. Превращали разбитую копытами землю в кашу. Грузчики, чертыхаясь, заполняли очередную телегу рудой. В нашей клетке крыши не было — в землю на пару локтей вбивали металлические стены из прутьев, вот и вся темница.

Я поднял лицо навстречу дождю — капли стали больше, приятно щекотали вспухшую от удара челюсть. Я открыл рот, почувствовал на языке солоноватый привкус. Пальцы перестали дрожать, а сердце вдруг бросило попытки выбраться из грудной клетки на свет. Чистый воздух, чистый вкус дождя. Мир вокруг, еще только осваиваемый людьми, мир, где природа еще не сдала позиций, не отдала на откуп человеку лучшие свои места. Меня переполнило спокойствие.

Если через какое-то время пытаться анализировать любую схватку, то можно выяснить, что шансы на победу есть у любого бойца, в какой бы проигрышной ситуации он не находился. Незаметные шансы, умело прячущиеся за паникой и страхом — главное, вовремя их найти.

Деревянные ворота распахнулись с неприятным скрипом, по толстому дощатому настилу в деревню въехал конный отряд. Цепи лязгнули. Во главе двигался мощный тяжеловоз, покрытый рыжим помпоном.

Солнце, почти исчезнувшее в закате, отбросило тусклые блики по выпуклому доспеху. Всадник, двигающийся первым, вскинул копье, поставил его в специальное углубление в седле. На лице воина, мощного, под стать его коню, спокойствие и уверенность. Тяжелый конь с топотом двинулся вперед, остальные тесной группой последовали за ним.

Стражники с натугой потянули цепи, ворота захлопнулись. Один из всадников, что двигался в середине колонны, скользнул на землю, остальные остались в седлах.

— Август, главный паладин Керчи, — указал на рыцаря-тяжеловеса Кэттона. Я кивнул — действительно, главный. Вспомнил, что читал в исторических романах — в ранее средневековье, в опасное время, родственный статус играл меньшую роль, чем сейчас. Место во главе занимал обычно не самый пронырливый, а самый мощный, умелый, отважный. Это уже потом, когда проблемы заканчивались, налетали те, кто отсиживался в тылу, и собирали почести.

— По чью душу? — спросил я, рассматривая прибывших.

— Кто их знает, раньше не было такого, — ответил Кэттон.

— А откуда знаешь, что это паладин? — спросил я, окидывая взглядом фигуру паладина. Конь медленно, без натуги, переступал с ноги на ногу, вокруг своей оси. Август осматривал деревушку. Я заметил, что больше внимания паладина занимают ворота, чем внутреннее содержание прииска.

— На казнях видел. Он же зачитывает приговор, когда кого-то вешают или жгут на городской площади, — пожал плечами Кэттон. Я поморщился — да, приятель же рассказывал, что здесь распространены публичные казни как демонстрация власти.

Пеший паладин, не походивший на воина, что-то эмоционально объяснял Сэттерику. Тот слушал, изредка, как мне показалось, с опаской поглядывая на Августа. Потом кивнул, что-то сказал паладину и бросился в шатер, где собирались воины, выделенные синей лентой Ольстерров. Я улыбнулся — будто офицерский домик, как у нас в армии. Военные везде одинаковые.

Паладин легко, несмотря на вес доспехов, вскочил в седло, даже не опираясь, а просто придерживая коня за гриву. Подъехал к Августу, сказал ему что-то. Дождь набирал силу, поднялся сильный ветер, забивающий капли в глаза и мешавший смотреть. Я чертыхнулся — слишком далеко паладины, не поймешь, о чем говорят. Жаль, я бы пообщался с ними. Хоть Кэттон и заявляет, что паладины ярые противники магии, но чем-то же они с ней борются. И я бьюсь об заклад, что той же магией.

Группа паладинов пришла в движение. Август выдернул копье из седла, наклонил, повернул острием вперед. Стражники распахнули ворота, конница, опять с грозным тяжеловесом впереди, тем же составом выехала из деревни.

— Похоже, неприятности у Ольстерров. Видишь, как засуетились. Чтобы Сеттерик потерял самообладание — нужно постараться, — сказал Кэттон и улыбнулся. Я поддержал товарища — главный Ольстерр не вызывал никаких чувств, кроме омерзения. С виду большой, мощный, с благородным лицом, он должен был походить на рыцаря, такого, каких рисовали у нас мире на фэнтезийных книжках. Но что-то мимолетное было в его образе, что мешало воспринимать его таким. Я поежился — что-то, напоминающее гнилье.

Сквозь завывания ветра донесся звук горна. Я прислушался — трубили из офицерского шатра.

— Что это? — спросил я Кэттона, который при звуке сразу вскочил, вцепился в прутья и стал высматривать кого-то.

— Тревога, — выдохнул Кэттон.

Деревня превратилась в разворошенный муравейник. Сеттерик и его офицеры скрылись в шатре. Воины рангом помладше носились между арсеналом у кузни и шатрами, где отдыхала гвардия. Рабы побросали руду и схватились за носилки. Часть грузила снаряды — тесно спрессованные шары из сена со смолой. Другие тащили их в углы деревни, где под руководством стражников наскоро возводились катапульты. Лучники спешно занимали позиции на вышках, расставленных вдоль забора. Часть стрелков забрались на гору по неясно откуда появившимся канатам.

К камере подскочил взъерошенный стражник, схватился за замок. Дрожащие пальцы никак не хотели попадать ключом в паз замка. Наконец воин справился, дверца отворилась, явив узкий невысокий лаз. Выбираться пришлось на полусогнутых, царапая об ржавое железо спину.

Кроме нас, в клетках больше никого не было. Я сцепил ладони в замок за спиной, потянулся, с хрустом разминая затекшие от долго сидения суставы.

— Одежду возьми, — кивнул на кухонный шатер стражник и бросился прочь. После драки я так и не успел надеть робу и мерз без верхней одежды.

— Не понял. Нас просто так оставили, без присмотра? — спросил я, глядя на удаляющуюся спину стражника.

— А какой смысл за нами сейчас смотреть? Тревога же! — голос Кэттона, с встревоженными интонациями, выдавал волнение.

— И что? Что нам мешает сбежать? — я огляделся, приметив пару стражников, караулящих ворота. Один из них, бегом двигаясь к цепям, что открывали створы, споткнулся о свой же меч, болтающийся на поясе. Нелепо взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие. Не брякнулся носом в земли только за счет товарища, тот подхватил стражника за шкирку, встряхнул. С такими неловкими противниками я и один справлюсь.

— Бежать? Кочевники нападают, Лис! Они окружат деревню со всех сторон, и если выиграют, то угонят нас в степь. И я не знаю, что хуже — плен у Ольстерров или рабство в степях, — поежился Кэттон. Я хотел уточнить, чем рабство здесь отличается у рабства кочевников, но не успел. Первая стрела с горящим наконечником по широкой дуге перелетела через ворота и приземлилась в тюк соломы. Сухая трава вспыхнула, словно бумага, повалил едкий дым. Ближайший стражник возмущенно взмахнул мечом, двое рабов послушались приказа. Приволокли с кухни ведро воды, залили пожар. Деревня засуетилась еще больше, рабы носились, убирая солому, подтаскивая боеприпасы к катапультам и лучникам.

— Кочевники, — обреченно выдохнул Кэттон, указывая на стрелу.

* * *

Несколько часов до нападения на деревню Маринэ.

Лагерь кочевников

Кто сказал, что цвет тьмы — черный? Этот человек ошибался. Тьма может быть разной. Сейчас шатер вождя кочевников окутала алая тьма. Пульсирующая алыми проблесками чернильная тьма. Две сущности, разные, словно солнце и луна, пытались желанием человека смешаться в одну. Смерть и покой, которые олицетворяла темнота, и страх с безумием, которые всегда окрашены в алый оттенок.

Вандер, вождь кочевников, стоял навытяжку, опасаясь расслабить хоть одну мышцу, дать слабину. Кочевник знал — тьма наготове, она примет в жертву того, кто больше всего боится. А алый цвет безумия с удовольствием ей поможет.

Кочевник разместился в центре пустого шатра, перед низкой скамьей, крышкой не доходящей до колен. На дереве распласталась жертва. Нагая дрожащая девушка, руки и ноги которой были вывернуты, привязаны за запястья и щиколотки к колышкам, вбитым в землю. Вбитым так, чтобы конечности были ниже, чем тело, давящее на крышку скамьи.

Вандер потер пальцы, чувствуя, как алый цвет пришел в движение. Вождь глубоко вдохнул, ноздри задрожали. Вандер поморщился — алое существо было проницательнее тьмы, оно почуяло страх, брызжущий от девушки.

На пальцах вспыхнули маленькие огоньки. Алый оттенок готов принять жертву. Вандер поднес горящую руку к впалому животу жертвы. Та, до этого молча, с ужасом глядевшая на вождя, вскрикнула, попыталась вжаться в скамью. Бедра задрожали, заелозили вниз вверх по скамье, пытаясь оттолкнуть огонь кочевника. Вандер закусил губу. Терпеть. Вид обнаженной человеческой плоти возбуждал.

Вождь прижал пальцы с огнем к низу живота жертвы, словно пытался затушить их. Девушка закрыла глаза, застонала — жалобно, вождь понимал это. Но все равно почувствовал иное, призывное в этом стоне. Кочевник понимал — еще несколько мгновений, и он бросится на жертву, схватит за длинные, ниже лопаток, волосы, которые сейчас свободно лежат на холодной земле. Намотает их на руку, потянет, заставив девушку выгнуться — так будет удобнее.

Вождь тряхнул головой. Наваждение спало. Нет, не для этого он здесь, не для этого оставил свежее мясо нетронутым. Нельзя столько терпеть и сдаться на середине. Пальцы Вандера нарисовали на животе жертвы треугольник — огонь жег, оставлял красный след, кое-где кожа вспучилась, пошла волдырями. И тут огонь стал черным.

Тьма, словно почуяв победу вождя, согласилась принять жертву. А может, так и есть — кто знает, что на уме у существа, которое не имеет формы?

За спиной Вандер почуял присутствие шамана. Энд подкрался неслышно, протянул вождю камень. Величиной с кулак, обычно бледно-розовый, сейчас он горел алым огнем, пульсировал, словно твердое сердце великана.

Вождь схватился артефакт, вложил его в выжженный контур треугольника на животе жертвы. Закрыл глаза и расслабился, отдав себя на волю сил, о могуществе которых ему рассказывал байки в детстве отец. Его работа пока что завершена.

— Ск'арлет Ванвит, — прошептал Вандер. «Алое безумие» на языке древних кочевников, которые населяли этот мир еще до прихода магов, еще до начала войны за Приграничье. Название артефакта, за которые погибли тысячи кочевников, вся та древняя мощь, остатки которой до сих пор путешествуют по побережью и степи.

Артефакт отозвался пульсацией. Соприкасаясь с кожей девушки, он протянул жгуты энергии, впился в белое тело липкими присосками. Девушка, попрощавшаяся с жизнью, напрягала мышцы, пыталась оторвать крепко привязанные запястья от земли. Но лишь помогала присоскам глубже проникнуть в ее тело, подарив им энергию и жизненную силу. Девушка закрыла глаза, стремясь не видеть склонившегося перед ней кочевника. Обнаженного Вандера, который был больше ее в два раза. Вождя, которого она ненавидела. Потому что помнила, кто нанес решающий удар ее отцу перед тем, как сделать ее пленницей. Перед глазами юной до сих пор стоял вид отца, который падал на землю с гримасой ужаса на лице, пронзенный широким лезвием изогнутой сабли.

Ненависть, смешанная со страхом, сыграла свою роль. Тьма почувствовала первое чувство. Алая пульсация — второе. Черный цвет объединился с алым, пришел к согласию. Алая тьма.

Тьма мягко коснулась тела жертвы. Скорее играя, чем на самом деле боясь спугнуть. Чувства пропитали девушку, она до конца сыграет нужную роль. Тьма ласкала жертву, медленно и мягко — нечасто ей давали возможность так позабавиться. Тьма растягивала момент наслаждения. Кто сказать, что Алое безумие не может испытывать радость? Тьма играла с жертвой, как опытная женщина манипулирует возжелавшим ее мужчиной. Прикидываясь, что готова сдаться, или наоборот, усиливая напор, тьма высасывала из жертвы человеческую энергию и подменяла своей.

Алое безумие наслаждалось каждой секундой, которое позволяло ей пить человеческую энергию. Каждым мгновением, которое оно проводила за обедом. Тьма понимала, что еды не хватит, чтобы воспрянуть из заточения, но все равно не могла сдержаться и бросалась на пищу, подталкивая ее щупальцами.

Девушка вскрикнула, тяжело задышала. Вандер услышал, почувствовал, как его бросило в жар. На лбу выступил пот. Вождь до боли закусил губу, так, что начала сочиться кровь. Стиснул зубы — челюсть сводило. Сжал кулаки, стараясь не думать о возбуждении, которое поднималось из мужского начала. Сегодня — время тьмы. И мясо на скамье — не для него, а для…

Девушка застонала — ее силы уходили во тьму. Алое безумие сжирало эмоции начисто, лишая страха, ненависти, жажды мести. Принося долгожданное облегчение. Девушка извивалась на скамье, забыв о том, что секунду назад хотела умереть. Нет, сейчас она хотела не этого. Она, широко распахнув глаза, чуть приоткрыв рот, жадно смотрела на громаду Вандера. Любовалась тугими мышцами кочевника. Вспоминала, как пальцы мужчины гладили низ ее живота. Она желала того, кто вырезал ее семью.

Тьма сдерживалась. Питалась эмоциями, растягивая удовольствие — она-то знала, что если пища испытывает возбуждение, то уже скоро. Алое безумие походило сейчас на вождя — пыталось сдержаться, не дать волю инстинкту и желанию. Алому безумию хотелось броситься на жертву, вонзить не пару, а сразу все щупальца, и жрать, чавкая от удовольствия.

Девушку пронзил удар током. Жертва выгнулась на скамье, потянула вверх грудь с острыми торчащими розовыми сосками. Охнула, разрываемая тьмой. Вандер зарычал, заскрипел зубами. Вождя покачивало, ноздри трепетали, ощущая запах желания. Но кочевник оказался сильнее тьмы.

Алое безумие не сдержалось. Тело девушки заполнилось тьмой больше, чем наполовину, и алый цвет поддался искушению. Бросился жрать, поглощая жертву и снаружи, и изнутри. Девушка вскрикнула, уже не возбужденно, а от внезапно вернувшегося испуга. Из носа, глаз, ушей — отовсюду хлынула кровь. Внутренние органы пожирались тьмой, сущность, заложенная в артефакт, стремилась насытиться. Пока жертва испытывает эмоцию, пока еще может чувствовать. Алое безумие не могло питаться мертвечиной.

Тьма окутала жертву, спрятала белое истерзанное тело плотным липким туманом. Пир заканчивался. Алый оттенок закончил впитывать страх, почуял, как последний раз вздохнуло тело жертвы и испустило дух. Энергия алого безумия вырвалась наружу, обиженно взревело и вернулось в пульсирующий камень, оставшийся на животе девушки. Вернулось в темницу, которая мешала набраться сил, и дом, который помогал выжить без еды.

Тьма не была такой разборчивой, как ее алая сестра. Тьма доедала жертву — она знала, что из девушки еще можно получить эмоциональную пищу, пока кровь не остыла, пока мышцы подрагивают, хоть сердце и прекратило ритм.

Вандер прерывисто вздохнул, усилием воли отогнал желания. Вождь хотел девушку, пусть и испустившую дух, безжизненно лежащую на скамье. Нет, не сейчас. Все после. Вождь тряхнул густыми волосами, осторожно подхватил пульсирующий алым камень. Теплый, разбухший. Твердый, но податливый. Алое безумие. Артефакт, передаваемый от отца к сыну. Последний шанс кочевников.

— Заряда хватит на десяток битв, — кивнул Энд, рассматривая артефакт. Шаман не промолвил ни слова, пока артефакт не зарядился. — Но потом придется повторить.

— С каждым разом это дается все сложнее, — осторожно, держа камень двумя ладонями, проговорил вождь. — Я думал, что получится привыкнуть, но вышло наоборот. Сдерживаться трудно. Очень трудно.

Голос Вандера дрожал. Шаман отвернулся, не позволяя себе смотреть на встревоженного, растрепанного вождя. Вандер имел право на такое состояние, но не дело смотреть на вождя в такой момент. Энд понимал, что нервозность пройдет, и Вандера будет волновать слабость, которую он продемонстрировал шаману. А позволить ему это Энд не мог.

— Когда-нибудь ты не сдержишься, — спокойно проговорил шаман. Диалог повторялся каждый раз, но позволял Вандеру восстановить потерянные в обряде нервы и эмоции. Шаман хорошо знал свою роль и продолжил. — Но это будет не скоро. Ни один вождь до тебя не терпел так долго.

— Мы звери. Нам нужно только одно, — покачал головой Вандер. Грудь вождя тяжело вздымалась, ладони так и были сжаты в кулак.

— Смысл обряда — показать силу Алому безумию. Сила — это напор и сдержанность. В этот раз существо поняло, что ты можешь сдерживать свое естество, потому что служишь высшей цели. Это доказательство твоей силы. Кочевники не воюют за власть. Кочевники воюют за женщин. Но с помощью Алого безумия ты заставишь их пойти за собой, заставишь драться ради своих целей, а не рыскать в поисках свежего мяса.

— Но сейчас наша цель — не деревни, где можно разжиться свежим мясом, — медленно проговорил Вандер.

— Ты смог сдержаться. Не набросился на девчонку. Доказал, что ты не просто кочевник. Ты — вождь кочевников. Вождь, готовый идти против собственного естества ради силы и могущества своего народа. Алое безумие на твоей стороне, — кивнул шаман.

— Наша цель — не мясо, — повторил Вандер, словно не слыша шамана. Повторил, с каждым словом выпрямляясь, выпячивая грудь. Позвонки гулко хрустнули. — Наша цель — Приграничье.

* * *

— Быстрее, свиньи! Быстрее, нам нужно продержаться! — заорал стражник с взъерошенными волосами и щелкнул кнутом. Один из трех вместо почти сотни, которые в спокойное время командовали рабами. Остальные воины примеряли боевые доспехи, спешно разбирали оружие, сваленное в кучу около пыхтящей кузни.

Я дернулся, вдохнул, сжав зубы, сдерживая вырывающийся из груди стон. Кэттон с сомнением посмотрел на меня, но бросил в тележку еще один меч. Все, хватит.

Вдох, выдох. Рывок вперед. Натужно скрипя, деревянные колеса покатились по влажной земле, проваливаясь в грязь. Я опустил голову, стараясь выбросить из головы мысли и сосредоточиться на тележке. Кажется, сваленные доспехи и оружие, которые рабы переносили из складов в наружу, весили как двое меня.

— Эту довози и хватит! Помогай прятать сено! — крикнул стражник, добавил мне хлест кнутом в спину и пошел прочь. Я выругался сквозь плотно сомкнутые зубы и толкнул тележку. Еще пару метров и можно вздохнуть.

Бицепсы горели, на руках вспучились вены, готовые лопнуть от невероятного напряжения. Рывок, повалить вбок. Оружие и доспехи, гремя, высыпались в общую кучу. Из офицерского шатра выбежала группа стражников, расхватала клинки.

Пока мы, рабы, тащили груз, они выслушивали последние приказания от командиров. Я отогнал мысль о том, что проще им было толпой пробежать те две сотни метров, что я вез повозку. Быстрее обернулись бы. Неважно, это армия. Тем более, армия неприятеля. Такие ошибки в моих интересах.

Я облокотился о поваленную тележку, часто задышал, восстанавливая дыхание, насыщаясь кислородом. Головокружение прошло, цветные блики, появившиеся от натуги, пропали. Я порыскал взглядом. А вот и Кэттон — в компании еще трех рабов он, словно тяговая лошадь, шел впереди повозки, привязанный к ней переброшенным через плечо канатом.

Горящая стрела была предупреждением. Лучники Ольстерров ответили залпом, но по ругани Сеттерика я понял, что их снаряды не достигли цели. Уже вооруженные стражники столпились около ворот, офицеры метались между ними, пытаясь организовать хоть какой-то порядок.

Я усмехнулся — разжирели на казенных харчах надсмотрщики. Схватка еще не началась, а уже паника и суета. Хотя кто знает, может, так и должно быть — весь мой опыт о сражениях в средневековье заканчивался просмотром фильмов да парой выездов на реконструкторские фестивали.

— Берегись! Залп! — послышался крик лучников, засевших на смотровых башнях. В деревушке забегали, стараясь найти укрытие. Я решил не отставать, бросился к Кэттону и оттащил его ближе к кузне. Поднятые по тревоге кузнецы, работающие в четыре руки на заточке мечей, пробурчали злобно что-то невнятное, но мешать не стали. Мы спрятались под навес.

Солнце уже проиграло битву, деревушка освещалась лишь несколькими факелами. Небо из голубого стало иссиня-черным, закрытом тучами. Но на мгновение показалось, что солнце вдруг решило вновь взойти, объявляя начало дня — от горизонта поднялась широкая линия, светящаяся теплым пламенем.

Горящие стрелы на секунду замерли над головой сотней ослепляющих бликов. И тут же рухнули огненным дождем на деревню. Раздались крики боли, смешанные с яростью. Часть стражников, сраженных стрелами, вспыхнули и принялись кататься по земле, пытаясь сбить огонь. Они попадали под ноги соратникам, те падали, вышла куча мала. Офицеры надрывали глотки, пытаясь восстановить порядок. В нос ударил запах паленой кожи.

— Откройте ворота, отдайте оружие, и мы не тронем вас! Нам нужны не жизни, а руда! Мы заберем руду и рабов, а людям оставим жизнь! — зазвучал в небе грозный голос. Словно усиленный сотней рупоров, он окутал деревню.

— Что происходит? Кочевники — не убивающие, а грабящие? Кочевники, пытающиеся договориться, — покачал головой Кэттон. Судя по виду, приятель был ошарашен.

— Что удивительного в кочевниках-грабителях? — закашлявшись, спросил я. Дым от горящих стрел укутал всю деревню. Глаза щипало, легкие горели от нехватки кислорода. Главное оружие средневековья — огонь.

Мой вопрос остался без ответа. Обернувшись от разглядывания горящих стражников, я заметил Кэттона, который, согнувшись, пытался отдышаться.

— Ты живой? Эй! — завопил я, схватив товарища за плечи.

— В нор-кха-кха-ме, — пробормотал Кэттон, отвлекаясь на кашель. — Дым…

Стражники, собравшиеся у ворот под прикрытием навесов и щитов, галдели, потрясали мечами на головой, подбадривая себя и стоящих рядом. Мимо проскакал Сеттерик, ругающий на чем свет офицеров. Нас обдало горячим дымом и запахом конского пота.

— Кочевники нападают без предупреждения, рубят не разбирая. Все, что их интересует — это кровь и женщины, — наконец ответил Кэттон. — Кочевники — это дикая свора, которая игнорирует все живое, все правила.

Я покачал головой, оглядывая деревушку. Несмотря на панику, охватившую почти половину войск при залпе, Сэттерик смог восстановить дисциплину. Его могучий конь, тяжело переминаясь, следовал приказаниям хозяина и скакал от одной группы стражников до другой, не обращая внимания на тех неудачников, кто не смог вовремя увернуться от копыт. Бежать сейчас было бы самоубийством.

— Похоже, это не просто набег, — пробормотал успокоившийся Кэттон.

Словно в ответ на эти слова, уже привычный шум мобилизующейся деревни пронзил визг. Звериный, писклявый, словно сотни мышей одновременно начали пищать. Лучники кочевников дали залп — в этот раз еще более слаженный. Стрелы плотным ковром врезались в середину деревушки, разметали сгрудившийся там отряд. Последнее, что увидели стражники, которым не повезло составлять костяк обороны Ольстерров, это пышущая жаром стена пламени, которая начисто лишала возможности спастись из-под обстрела.

В небе, постепенно темнеющем после залпа, показалась человеческая фигура. В развевающемся плаще она двигалась по звездному полотну, отбрасывая огромную тень на землю. Следом — еще пять человек. Летающие люди?

— Шаманы сверху! Магия! — словно в ответ на мои мысли завопил один из лучников на смотровой башне. Страх усилил голос стражника, он смог перекричать вопли и стоны сожженных заживо мечников. Затем в Маринэ начался огненный ад.

 

Глава 8

Орден монахов. Гномьи горы

У настоящего воина друзей быть не должно. Кто знает, как обернется судьба?

Друзья — это доверие. Мы пытаемся доверять людям, не проверять их слова, не подвергать сомнению. Доверие сильное облегчает жизнь. Но бывает так, что друг наносит удар в спину, становится хуже врага. Тогда боль становится сильнее в несколько раз. Любой может стать врагом. Не нужно давать врагу преимущество, даже потенциальное.

Друзья — это уверенность. Если ты сильный воин, ты умеешь читать людей. Значит, те, кого ты выбрал друзьями, заслуживают уважения, сомневаться в их силах нельзя. Но друзья, бывает, не справляются с задачей. Хороший воин, проваливший миссию, не может смириться с позором, и бросается со скалы, надеясь разбиться. Такой воин навлечет на друга позор.

Друзья — это забота. Бывает, воин, который не справился с задачей и проиграл, сдается страху и не прыгает со скалы. Тогда о нем ходит слух — трусливый. И это несмываемый даже смертью знак, который бросает тень на его друзей. Люди думают — что же это за монах, который не смог разобраться в человеке, выбрал себе в друзья труса, боящегося прыгнуть со скалы.

В таком случае для воина, который ошибся в выборе друга, остается только один шаг — исправить трусость товарища и самому распороть ему шею.

Бусид подтянулся еще раз. Зафиксировал положение — руки согнуты, локти прижаты к бокам, грудь — к перекладине. Выход силой — руки выпрямить. Отлично. Дрожи почти нет, после перелома успел восстановиться. Теперь напрячь мышцы живота, поднять ноги назад. Тело должно быть под прямым углом, будто лежишь на воздухе. Снова удалось.

Чуть расслабить руки. Тело устремилось вниз. Немного подтянуться, сделать кувырок вокруг перекладины. Еще один рывок, отпустить руки. Тело ринулось вверх, презрев гравитацию. Сальто, еще одно.

Воин приземлился на каменный пол, удар сапог гулко отозвался от стен вокруг. Бусид улыбнулся — неплохо. Конечно, хороший уровень — это три сальто после подтягивания. Но пока что сойдет и два. Товарищ был всего лишь адептом, и справиться с ним получится без труда. Главное — найти, где прячется проваливший задание друг.

— Тренируйся чаще. Тебе хватает силы, но недостает гибкости. Пообщайся с горными пантерами — вот у кого стоит учиться, — раздался голос в углу каменной залы.

Бусид подскочил, выпрямился в воздухе. Приземлился на обе ноги, встал навытяжку.

— Да, учитель! — сказал воин и поклонился. В зал для тренировок, спрятанный в глубине Гномьих гор, вошел седовласый старик. С морщинистой, дряблой кожей он на первый взгляд казался обычным старцем, коих много можно найти в деревнях Приграничья. Удачливый, доживший до внуков, но уже сдавший позиции и предоставивший жизнь тем, кто моложе.

Но внимательный взгляд мог пойти дальше и заметить, что старец не так прост. Седого выдавала походка — вместо шарканья ногами старец двигался так, словно ноги его не прошли уже сотни тысяч миль по горам, не побывали в десятках войн и тысячах сражений. Походка у старца была мягкой, словно двигался он не босиком по холодным камням, а в удобных ботинках по мягкому одеялу.

— Ты знаешь, где прячется твой друг? — спросил учитель. Вместо старческого хрипа из горла седого донесся глубокий голос уверенного в себе мужчины.

— Я знаю три места, где он может зализывать раны, — отозвался Бусид, не сдерживая презрительных ноток в голосе. Но тут же поправился, добавил в тон почтения. — Но сначала я бы хотел завершить его работу.

— Сейчас цель только набирает силу, но времени у тебя почти не осталось. Но правила есть правила, и ты их знаешь. Хоть ты и не восстановился полностью, отправляйся в путь поскорее. Проведи еще две ночи в медитации, не нагружай тело, а тренируй душу. А на третий восход берись за дело, — кивнул старик, оглядев ученика.

Бусид поклонился, не отнимая взгляда от глаза учителя. В обители монахов Гномьих гор считалось оскорблением общаться с собеседником и избегать взгляда.

— Я дам тебе возможность исправить ошибку в выборе друга. Убей его, затем доделай то, что он не смог. Пришелец по кличке Лис должен умереть не позже, чем через сотню ночей. Сделай это, и ты искупишь свою вину. Но только в том порядке, в каком тебе указано. И не повторяй ошибок друга, — продолжил старец, чуть наклонил голову, прощаясь, и вышел из тренировочной залы.

Бусид дождался, пока учитель покинет его, и бросился к перекладине. Порывисто дыша, сделал десять подтягиваний. Двадцать. Еще двадцать.

Руки сгибались и разгибались в локтях так быстро, как это только было возможно. Бусид пытался достичь жжения в мышцах. Состояния, когда боль и усилия уже не ощущаются, и подтягиваешься ты не чувствуя тела. Бусид стремился заглушить чувство вины.

Настоящий воин обречен оставаться один. Иначе обязательно выйдет так, что придется броситься со скалы. С каждым годом Бусид понимал, что доверие — это лишь искушение сойти с пути воина, забыть наставления учителей и погибнуть, совершив ошибку. Не справиться. Бусид, посвятивший первые двадцать лет жизни монастырю в Гномьих годах, не мог позволить этому произойти.

Бусид подтянулся больше двух сотен раз за пару минут, его пальцы не выдержали напряжения и разжались. Перекладина выскользнула, воин рухнул на камни. Вставать не стал, растянулся в полный рост, чувствуя, как приятый холод проникает под тренировочный костюм.

— Никому не доверяй, — повторяли шепотом губы Бусида.

В арке тренировочной залы появились тени, из коридора послышались смешки и подначивания. Значит, солнце уже взошло, подумал Бусид. Начинается настоящая тренировка. Конечно, учитель сказал, что не стоит себя изнурять, но совсем пропустить общее занятие воин не мог — не позволяла привычка. Тренируйся телом и дух твой станет сильнее, подумал Бусид и вскочил на ноги.

* * *

Огонь. Лучший друг человека и самый опасный его враг. Огонь в физическом смысле — согревающие или сжигающий. Огонь в духовном смысле. Пламя ярости может навлечь беду, заставив потерять самообладание, а может спасти жизнь, подавив страх. Кочевники Приграничья постигли эту банальную истину, недоступную многим воинам.

Летящий во главе пятерки кочевник, лица которого было не разглядеть во тьме и дыме, протянул руку раскрытой ладонью в сторону деревни. Блеснула, ослепляя, молния. Я успел зажмуриться, услышал рядом стон. Открыл глаза — Кэттон, свалившись на землю, растирал глаза.

Из ладони кочевника на деревню рухнул огненный смерч. Словно из огромного шланга, шаман поливал Маринэ огненным потоком. Запахло смертью. Аромат сжигающего все на своем пути огня — паленая кожа, плавящееся железо, горелое дерево.

— Все по укрытиям! — раздался в деревне голос Сеттерика. «Медведь» пронесся мимо, сбив двух замешкавшихся рабов.

Я подхватил Кэттона, потащил к шахтам. Туда, где под железным навесом перед входом в подземелье сгрудились Сеттерик и приближенные к нему воины. Еще в армии я уяснил для себя — в случае опасности держись поближе к офицерам, так больше шансов спасти свою шкуру.

— Где паладины, черт возьми?! — вопил Сеттерик, обращаясь к столпившимся рыцарям. Те выглядели растерянными — переступали с ноги на ногу, придерживали ставшие бесполезными мечи.

— Разведчики отправились в ближайший лагерь, надеемся, что сможем их поторопить, — пробасил здоровяк, со злостью наблюдавший, как огонь сжирает недавно выстроенные деревянные домишки и шатры. Он гладил рукоять огромного двуручного меча, словно успокаивая оружие.

— Нужно выбираться наружу, пытаться разбить их, — пробурчал воин постарше, с закрученными усами на смуглом лице.

— Лучники пытаются сбить кочевников, но они слишком далеко, — выдохнул подбежавший офицер. Скользнув по нам с Кэттоном презрительным взглядом, он согнулся, оперся ладонями о колени.

— Ничего, надолго их не хватит, — промолвил задумчиво Сеттерик, наблюдая за сеявшими огонь кочевниками. Ольстерр оказался прав — если сначала шаманы щедро поливали деревушку пламенем, то сейчас ограничивались шарами, которые падали, словно бомбы, на оставшиеся нетронутыми огнем домишки. — Август обещал прислать войско, значит, пришлет.

— Откуда у дикарей магия? — пробасил воин, смахивающий на варвара.

— Вандер мог договориться с Орденом. Или пойти на сделку с монахами, — отмахнулся от офицера Сеттерик. — Узнаем позже, главное, взять шамана или самого Вандера. Когда появятся паладины, следите, чтобы хоть кто-то из них остался в живых.

Огненный дождь, обрушившийся на деревню, закончился. Шаманы кочевников, все еще парящие над Маринэ, словно экономили заряды. В ответ на залпы пристрелявшихся лучников летели по одному-два шара вместо начальной бомбардировки.

— Вот и закончилась их хваленая магия. Шаманы сдулись! Готовьте пехоту! — завопил Ольстерр, тряся мечом над головой. Офицеры шумно загудели, бросились из укрытия. Воинам не нравилось сидеть в безопасности, когда рядом шла битва.

Мимо пробежал один из надсмотрщиков, щелкнул опаленным и сократившимся почти на метр кнутом:

— А вы что здесь? Быстро за водой, тушить! — рявкнул он и ринулся прочь. Я посмотрел на Кэттона, который тихо прятался за моей спиной. Вздрогнул от вида товарища. У приятеля оказалось обожжено лицо — на щеках кожа свисала лохмотьями, справа челюсть покрыл ряд волдырей.

— Я держусь, не обращай внимания! Надо выбираться отсюда, — пробормотал Кэттон, заметив мой взгляд и бросился исполнять приказ стражника. Я покачал головой и последовал примеру товарища. Если кочевники ворвутся в Маринэ, шансов на выживание не будет.

Рабы метались по деревне, стараясь потушить ключевые здания и шатры. Кузня и арсенал пострадали больше всего. Кочевники знали, куда бить. На земле лежали тела стражников вперемешку с рабами — большинство мертвые. Воины рыскали по деревне в поисках раненых соратников.

Впереди показался холм из человеческих тел. Похоже, здесь была сосредоточена первая группа солдат, не ожидавших нападения с воздуха. Из мычащей от боли горы надзиратели вытаскивали стражников, отпихивая ногами молящих о помощи рабов. Один из надзирателей пнул в челюсть знакомого крестьянина — парень стоял в шахтах на цепи после Кэттона. Голова раба дернулась, откинулась назад. Он ударился затылком о шлем мертвого стражника. Надзиратель, добавив уже лежащему без сознания рабу удар под дых, схватился за раненого солдата, начал тянуть, стараясь вытащить его из-под груды тел погибших рабов.

— Твари, — выдохнул я, стараясь сдерживать злость. Понятно, что мы для стражников нелюди, но не настолько же! В этот момент мой приятель, до этого сгорбленно бредущий впереди, выпрямился и бросился к трупам.

— Черт, Кэттон! — завопил я, пытаясь схватить товарища, но руки лишь мазнули по пропитанной потом и грязью робе.

Кэттон налетел на стражника плечом, толкнул в грудь. Тот, не ожидавший удара, попятился назад, споткнулся о раненого товарища и рухнул в кучу тел. Ругаясь, он пытался вскочить, но руки и ноги натыкались на мягкие тела в скольких доспехах или окровавленных робах.

— Сволочи! — завопил Кэттона и пнул стражника ногой. Удар пришелся в живот, надзиратель нелепо взмахнул руками и засуетился, пытаясь вдохнуть воздух. Рот у него открылся, словно у рыбы, выброшенной на берег.

— Стоять! — раздался неподалеку голос. Знакомый бас. Я обернулся — Сеттерик Ольстерр, увидев нападение на надзирателя, двигался к Кэттону, держа наготове оголенный меч. Успеет раньше.

— Нет! — завопил я, но наткнулся на спешащих к куче стражников. Один из них схватил меня, обхватив сзади, за плечи, прижав руки к бокам. Я рванул назад, ударив солдата затылком по подбородку. В голове поплыло. Я почувствовал, как хватка ослабла, но оглушенный воин продолжал держать руки в замке.

Размахнувшись, я опустил ногу в стоптанных ботинках ему на пальцы. Ударил локтем назад, не глядя. Развернулся, исполнил хук правой. Минус один. Из губы противника брызнула кровь. Стражник закачался, осел. Я рванул к Кэттону, но не успел.

Оставалось только смотреть, как Сеттерик заносит меч над увлеченно пинающим надзирателя Кэттоном. Друг, похоже, впал в истерику. Зажиточный крестьянин, превратившийся в раба, вымещал всю боль, полученную от Ольстерров, на надзирателе.

Я понимал Кэттона. Тот мстил за свой дом. За дочь и жену, которые стали не больше, чем служанками и податливым мясом для солдат Ольстерров. Мстил за себя, ослабшего, беспомощного. Мстил за свою слабость и за понимание, что не смог защитить семью.

Я старался добежать до Сеттерика. Оттолкнуть его от товарища. Но потерялся. Тоже не справился. Меня свалили стражники. Сразу двое, они взяли меня в «клешни», налетели одновременно, повалили на землю. Я не сопротивлялся, смотрел на готового умереть друга.

Клинок Сеттерика опустил на защищенную лишь засаленной тряпкой спину Кэттону. Лезвие прорезало кожу, прорубило мясо и ударило в позвоночник. Я оценил силу главного Ольстерра. Мало кто сможет мечом разрубить человека надвое. Кэттон замер с занесенной для удара ногой, вскрикнул. Разваливаясь на две части выше пояса, его тело рухнуло на землю, щедро обливая все вокруг брызнувшей темной кровью.

Сеттерик выдернул застрявший в пояснице Кэттона меч. Тот вышел с хрустом, разрубая оставшимися неповрежденными позвонки. На лице Ольстерра читалось удовлетворение, губы разошлись в улыбке. Сеттерик осторожно вытер перчаткой со стальными вставками окровавленное лицо, развернулся, двинулся навстречу. Меч остался в руке, ножны бесполезно висели на боку.

— Соберите рабов! — рявкнул Сеттерик. Один из офицеров, прибежавших на зов господина, достал из-за спины горн, выдал с помощью него долгий протяжный рев.

Стражники, прижимавшие меня к земле, ослабили хватку. Я не пытался вырваться. Смысл? Сапог одного из надзирателей врезался в бок. Я дернулся, сжал зубы, стараясь не вскрикнуть. Оперся кулаком о землю, согнул колено. Покачиваясь, встал, стараясь не смотреть на то, что осталось от товарища.

В моем мире было много жестокости, но вся она была далеко. Когда все происходит рядом, сложно ощущать отстраненность и соблюдать спокойствие. Война. Война никогда не меняется.

Вокруг столпились согнанные надсмотрщиками рабы. Человек пятьдесят, не больше. Остальные остались лежать, погибшие под обстрелом кочевников, убитые огнем. Или мечом стражника, которому они мешали пройти?

Сеттерик взобрался на скамью, чудом оставшуюся целой после огненного дождя. Осмотрел дрожащих под моросящим дождем людей. Не мужчин, скорее скот, который согнали на заклание. Рабы молча, исподлобья смотрели на предводителя Ольстерров. Я читал на их лицах даже не страх, а скорее тупую покорность. Рабы не боялись, они просто ждали, что дальше подкинет отвернувшаяся судьба.

— А тебе что, особое приглашение надо? — рявкнул надзиратель и пнул меня в спину. Я не успел среагировать, только напряг мышцы, стараясь погасить инерцию удара. Отлетел в кучу рабов. Сильные руки поймали меня, не дали упасть. Я, опустив голову, не поблагодарив, повернулся к Ольстерру.

— Каждый из вас провинился перед нашим графством! — начал вещать Сеттерик. Словно настоящий рыцарь, он гордо стоял на скамье, которой мешали качаться два стражника. Уверенный голос привыкшего брать, а не просить воина распространялся по деревне.

Где-то неподалеку догорал арсенал. Воины перегруппировывались, ожидая, когда в деревню ворвутся кочевники. На стенах не переставая трудились лучники, засеивая поле на подходе к Маринэ стрелами. Бой шел вяло, кочевники затихли. Словно готовясь к решающему удару.

— Кто-то украл. Кто-то поднял руку на господина. Кто-то не смог отдать дань! Дань за защиту! — говорил Сеттерик. С каждым словом голос Ольстерра креп. Рабы, до этого разглядывающие землю под ногами, поднимали взгляд. Чувствуя внимания, Сеттерик продолжал. — Но сейчас у вас есть шанс. Есть шанс стать в один строй и защитить себя. Вы можете сражаться! Вы должны сражаться! В темное время всем стоит объединиться! Вы видели, что кочевники, эти дикари, смогли найти магию! Скверну, которая запрещена у нас в Приграничье. Скверну, которую нужно побороть! Я дарую прощение каждому, кто найдет силы взять в руки меч и начнет бороться против скверны! В арсенале осталось оружие! Забирайте! Сражайтесь! Мы должны встать плечом к плечу против общего врага! Забыть все споры, все долги! Мы победим — и каждый из вас заберет ту добычу, которую заслужил. Я обещаю, что те, кто встанет в строй, не уйдут обиженными!

Сеттерик замолчал. Медленно поднял меч. Уверенный в своей правоте, поднял его над головой. Рабы взревели. Разом превращаясь из поникших, утративших достоинство людей в готовых сражаться мужчин, разбежались по деревне, выискивая оружие. Кто-то ринулся к догорающему шатру арсенала, кто-то решил обобрать погибших от огня стражников. И только несколько человек, включая меня, остались на месте, недоверчиво поглядывая на Ольстерра.

Я оглядел деревню. Да, много солдат унес магический залп кочевников. Из сотни воинов на ногах осталась хорошо если половина. Еще пара десятков спешно латали раны около входа в шахты, готовясь к бою.

— Я обещаю даровать каждому прощение! Ольстерр всегда держит свое слово, — закончил Сеттерик. Пора. Я повернулся и бросился прочь, повторяя за товарищами по несчастью слова присяги: «Служу графу Ольстерру».

Около горы трупов, где был убит Кэттон, суетились три раба. Двое пытались вытащить погребенные под телами мечи, третий, уже обзаведясь оружием, с энтузиазмом снимал с убитого стражника перчатки. Воспрянувшие духом, они не понимали, что подарили им не право на индульгенцию, а право на смерть.

Наполовину отрубленная рука стражника захрустела, когда раб попытался стащить с нее стальной налокотник. Кожа, державшая разрубленные кости вместе, порвалась, и в руках мародера осталась кровоточащая конечность. Меня замутило. Приветливый мир средневековья, так романтично описанный в книгах моего времени, оказался больше похожим на кровавую сказку.

Я стоял посередине деревни, сжимая в руках меч. Неотрывно смотрел за Ольстерром, который присоединился к самой большой группе солдат перед воротами, готовясь отразить атаку ворвавшихся кочевников.

Напасть сейчас или дождаться горячки боя? Нет, второй вариант. Сейчас слишком много солдат вокруг, да и если бы не было их — не справлюсь я с ним один на один на мечах. Слишком мало опыта. Сенсей давал уроки кендо, но лишь поверхностно. В нашем клубе боевых искусств мы больше ориентировались на сражения голыми руками. Кто же знал, что бой мечами пригодится.

В холодном разуме мелькнула мысль — слишком спокоен. Я на секунду закрыл глаза, вдохнул аромат смеси гари и крови. Опустошенность. Казалось, шкура превратилась в стальной кожух, а чувства набросили доспех, испугавшись взрыва. Месть и злость овладели мной. На самом деле это не спокойствие, а ледяной пожар.

Я смотрел на Ольстерра, сжимая побелевшими от напряжения пальцами рукоять меча. После нескольких дней махания киркой оружие казалось легким, почти невесомым. Воина отличает не сомнение, а решительность. Принял решение — действуй, не раздумывая — вот еще один принцип боевого искусства. Я перехватил меч левой рукой, покачал его на весу, чувствуя, как балансирует клинок. Ольстерр рубится правой, значит, будем действовать левой.

Я переступил с ноги на ногу, открыл глаза. Вокруг меня столпились рабы, готовые ринутся в ворота. Впереди, чуть сбоку, по правому флангу, маячил затылок Сеттерика. Наблюдать за ним мешала картина, постоянно мелькавшая перед глазами. Разрубаемый пополам товарищ, рассказавший так много про мир, в который я попал. Но забывший упомянуть ключевое — жестокость здесь норма. Так же как и смерть.

Послышался гулкий удар, ворота заскрипели, деревянная стена зашаталась. Несколько лучников не удержали равновесие, рухнули на землю. Оставшиеся были подбиты пушенными снаружи огненными шариками — с кулак величиной не больше. Похоже, последние магические запасы кочевников.

Второй удар. Скрип стал громче, к нему прибавился хруст гнущихся деревяшек.

— Приготовиться! — раздался голос Сеттерика.

Ворота прогнулись от третьего удара, ставшего последним. Полетели щепки, с хрустом сломался засов, который представлял собой обычную широкую деревянную доску, крепившуюся к брусьям, из которых были построены стены.

В открывшийся проем повалила конница. С топотом сотен копыт небольшие степные лошади пепельного цвета ввалились в деревню, разбивая дощатый настил. Всадники восторженно ревели, размахивая короткими саблями.

— К бою! — скомандовал Сеттерик. Ольстерр не стал стоять за спинами солдат, а первым направил коня на противника. Я почувствовал, как дрожат колени — то ли сам начал бояться, то ли передалось нервное напряжение толпы рабов. Несмотря на боевые возгласы, наша шеренга не стремилась в бой.

Главный Ольстерр с офицерами врезался в кавалерию кочевников, внес сумятицу в ряды противников. Кочевники были быстры, с яростью бросались на мечи и не пытались защищаться. Их было больше — не меньше сотни лошадей ворвались в деревню и окружили Ольстерров. Но защитники Маринэ были опытнее, тяжелее, сильнее — воины с хэканьем обрушивали мечи на незащищенные головы противников, стирая безумные улыбки с их лиц.

Атака захлебнулась, конница рассредоточилась по узким улочкам деревни. Мечники Маринэ, до этого стоящие неподалеку, собравшиеся в две фаланги, завопили и двинулись к воротам, откуда показалась пехота противника. Голые по пояс, в драных штанах, босые, кочевники широкой рекой хлынули в деревню. Не пытаясь соблюдать хоть какой-то боевой порядок, они мгновенно оценили ситуацию и бросились на нас, проигнорировав фалангу Ольстерров, ощетинившихся мечами.

Завопив, рабы бросились вперед, размахивая мечами, словно дубинами. Мне ничего не оставалось, кроме как поддержать порыв. Я бежал навстречу кочевникам, больше опасаясь неловкости соратников, чем противника — не хотелось напороться на меч своего.

Две волны сомкнулись с гулким лязгом мечей. Пролилась первая кровь — кочевники ловко насаживали разогнавшихся крестьян на сабли. Рабы не оставались в долгу и вспарывали животы врагам, работая мечами, словно косами.

Я, не пытаясь затормозить, ворвался в первые ряды атакующих. Подпрыгнул, уходя от меча кочевника со шрамом через все лицо, явно оставленного сталью. Ударил его пятками в грудь. Тот отлетел назад, падая под ноги лезущим вперед, создав кучу-малу.

Я отпрянул от врага, приземлился на пятки, сморщившись от прострелившей ноги боли — грязно вышло. Скорее интуицией, чем глазами, заметил опасность. Другой кочевник, вспоров толстое брюхо одного из врагов, повернулся ко мне и занес саблю, намереваясь повторить подвиг. Я дернулся назад, уходя от удара, но натолкнулся на спину рубившегося раба. Сабля была уже высоко, кочевник радостно засмеялся. В глазах мелькнуло безумие.

Тело среагировало быстрее, чем мозг. Пока я оценивал ситуацию, рефлексы и чувство опасности взяли верх и бросились на врага. Если видишь, что враг сильнее, выше, тяжелее — дождись замаха и резко сокращай дистанцию. Правило, вбитое в тело сотнями боев и тысячами тренировок, подействовало.

То, что произошло, совершил не я. Ситуация так сложилась, другого выхода не было, успокаивал я себя. Кочевник выдохнул, попытался вдохнуть, но не смог. Закашлялся. В груди у него что-то хлюпнуло. Скорее всего, кровь, которая узкой струйкой вытекла из уголка рта. Я дернул рукоять меча. Раздался хруст, похожий на тот, что я слышал во время смерти Кэттона.

Похоже, я повторил движение Ольстерра. Клинок вышел из груди кочевника, из открытой глубокой раны брызнула кровь, заливая мне руки. Из живота понесся вверх теплый ком, я с трудом проглотил скопившуюся слюну. Тошнота отступила.

Кочевник рухнул на колени, попытался что-то сказать, но захлебнулся кровью. Вместо слов изо рта вырвалось бульканье.

Мир вокруг стал тише. Будто издалека доносилось лязганье мечей, топот, крики боли, ругань. Деревня превратилась в бурлящий ненавистью ком человеческих тел.

Я отпрыгнул в сторону, избегая встречи с очередным трупом, падающим на землю. Прочертил мечом широкую дугу перед собой, задев бок еще одного кочевника, который сражался в шаге от меня. Тот на секунду схватился на резанную рану свободной рукой, отвлекся. Это позволило его противнику, рабу с изрезанной на лоскуты робой перехватить инициативу. Крестьянин обрушил на кочевника град ударов, меч безыскусно, но действенно опускался на плечи захватчика деревни. Секунда — и кочевник лежал. Раб, с радостной улыбкой вонзил клинок в бок поверженному противнику, надавил, продавливая его глубже. Кочевник захрипел, отдал дух.

— Спасибо! — бросил раб и осмотрелся в поисках врага.

Долго ждать не пришлось — кочевников было все больше, казалось, что узкие улочки деревни забиты жаждущими крови мужчинами с саблями. Напротив меня оказались двое. Без лишних слов они бросились на меня, выписывая саблями восьмерки, надеясь взять на испуг. Я шагнул назад, пытаясь отыграть себе место. Поскользнулся, махнул мечом, стремясь восстановить равновесие.

Под ногами каша из земли, пропитанной дождем и кровью. Выхода не было, кочевники сами лезли на мечи. Выдох. Набирать воздух в легкие я не стал. Бросился вперед, не отвлекаясь даже на вздох. Меч вперед, дождаться, пока первый противник поставит блок, а второй обрадуется и нанесет удар сверху. Так и есть, кочевники не стали мудрить и поверили. Понадеялись, что я достаточно разозлен или испуган, чтобы совершить самоубийственную атаку.

Если первое убийство я мог списать на рефлексы тела, то оправдаться в этот раз не получилось бы. Все как учили на кендо. Поднырнуть под противника, перенести вес тела на выставленную вперед ногу. Перед глазами поплыли красные мошки. Воздуха не хватало, легкие начинали жечь. Терпеть.

Если бить на вздохе, удар может сместиться. Ключевой рывок всегда делается в момент, когда воздуха нет.

Я рванулся вперед, потерял равновесие. Меч нашел опору — грудь кочевника. Глаза степняка закатились, когда клинок насквозь прошил его легкие. Похоже, попал между ребер — хруста проламываемых костей не слышно.

Держась за рукоять дрожащего меча, я ударил ногой по второму. И снова попал — в низ живота. Так, что летящая мне в голову сабля поменяла траекторию, выпала из рук кочевника. Он схватился за живот, рухнул на колени. Если бьешь ногой, то бей в нужную точку на теле. Туда, где мышцы наиболее слабы, там, где они соединяются тонкими волокнами.

Я выдернул меч, тот выскользнул из тела степняка, словно резал масло. Стараясь не думать, с силой продолжил движение клинка и обрушил его на шею приходившего в себя кочевника. Тот, еще не оправившись от боли в животе, вскрикнул. Лезвие прошлось по шее, сделало глубокий надрез. Сквозь пальцы, которыми кочевник пытался закрыть рану, хлынула кровь.

Наконец я вздохнул. Полной грудью. Приказал себе взглянуть на кочевника — тот лежал еще живой, елозил ногами по земле в предсмертной агонии. Не думать. Не пытаться понять, что только что натворил.

Неподалеку показался затылок Ольстерра. Сеттерик рубился в гуще кочевников. Больше самого высокого степняка минимум в два раза, воин врывался в кучи сражающихся, сметая воинов на пути. Меч работал плавно и быстро, словно мельница в ветреный день. Одни гибли от стали, других Ольстерр не стесняясь отшвыривал пудовыми кулаками.

Сколько полегло от его рук? Похоже, в этой бойне никто не считал количество убитых.

Ольстерр дрался с упоением, не замечая вокруг себя ничего, кроме ватаги наседающих кочевников. Вокруг меня драка чуть рассосалась. Пока я разбирался с двоицей степняков, рубка перенеслась чуть дальше, в глубину улицы. Я аккуратно, стараясь не наступить на лежащих мертвых и раненных, двинулся в сторону Сеттерика. Шаг, еще один.

Сбоку выскочил кочевник, молодой, еще совсем парнишка. Без засаленных волос, со смуглым, но не сморщенным лицом. Ринулся на меня, держа меч под углом. Я, не прекращая пути, отмахнулся от врага, поставил подножку. Почему не убил?

Кочевник, ругаясь, растянулся на земле, уткнулся в труп своего сородича. Я чуть присел, добавил ему удар плоской частью клинка по затылку. Тот лишился чувств, привалился к мертвому товарищу. Я заметил, что мой клинок измазан кровью, на стали остались небольшие ошметки чего-то черно-красного.

Приказал себе идти дальше. До Ольстерра не больше двух шагов. Воина окружили кочевники, он бился одновременно с пятью. Работал мечом уже не как рыцарь, а скорее как богатырь дубиной. Отталкивал наседающих врагов, разрубал нехитрые кожаные доспехи. Один из кочевников остался без руки — отсеченная от плеча, та упала в кучу тел. Так и не разжавшиеся пальцы продолжали держать меч. Ольстерр захохотал, глядя на кочевника, который в безумии пытался атаковать его оставшейся целой рукой. Не обращая внимания на хлещущую кровь, степняк выхватил из-за пояса кинжал и бросился на врага. Сеттерик, не прекращая смеяться, вонзил ему меч в живот. Выдернул обратно, поворачивая рукоять по часовой стрелке, наматывая веревки кишок на лезвие.

Я крепче ухватил меч, приготовился. Позиция хорошая — кочевники не обращали на меня внимания, их занимал беснующий Сеттерик. Я подкрался к врагу сзади, поднял клинок. Один удар — и бежать. Сквозь дерущихся, наружу, на свободу. Отомстить за Кэттона.

Меч был готов ударить, был занесен. Но я никак не мог решиться. Храбрости не хватало? Отваги? Перед глазами, которые щипало от пота и дыма, возникла картина. Вот Сеттерик бьет Кэттона, разрубает его практически пополам. Так, что кровь брызжет в стороны. Отталкивает его ногой, пытаясь выдернуть меч.

Я сжал пальцы, чувствуя, как рукоять скользит в мокрых от крови и усталости руках. Гарда врезалась в пальцы. Пора?

Я выдохнул. Картинка перед глазами поменялась. Вот падает, булькая, первый убитый кочевник. Вот стонет второй. Третий пытается зажать горло, дергая головой так, что она готова оторваться от перерезанной шеи.

Что мне терять? Руки и так в крови. Одним больше, одним меньше. Зато Кэттон будет отомщен?

Я не мог найти ответы на эти вопросы. Меч задрожал.

Если ты мог ударить и понимал, что должен, но сердцем чувствовал, что не стоит. Это не значит, что ты струсил. Это значит, что время удара еще не пришло.

Так говорил сенсей, рассказывая о принципах боевых искусств. Каждый воин порой сомневается — действительно ли сердце шепчет, что не стоит так делать, или это проснулся страх? Важно найти отличия между зовом сердца и страхом. А если сомневаешься и есть шанс отступить — лучше отложить решающий удар.

Я опустил меч. Да, руки мои оказались в крови, и вряд ли я забуду, как булькает кровь в перерезанном горле. Но убить со спины, не защищая себя, а ради мести — пока не готов. Но только пока.

Я отступил. Развернулся, побежал прочь, к воротам. Людей стало меньше — если еще несколько минут назад деревня была заполнена сражающимися, то сейчас смерть собрала богатый урожай, и поле бойни уменьшилось. Нет, практически везде дрались — около сгоревшего шатра рубились пять кочевников против десятка рабов. Пленники деревни терпели поражения — хоть и было их больше, но закидать шапками врагов не удавалось. Степняки привыкли к быстрым движениям, они тенью скользили вокруг неумело замахивающихся крестьян и убивали. Неподалеку тройку стражников теснила группа нападавших. Но здесь ситуация была обратной — хоть стражников оказалось меньше, но они были закалены в боях и умело управлялись с мечами.

Закидать шапками защитников деревни не удалось — волна нападения захлебнулась и превратилась в массу локальных стычек. Я бежал, оглядываясь по сторонам. Пока что везло — кочевники уже выбрали себе врагов, а я не стремился присоединяться к защитникам деревни. Не моя это война.

Около разбитых ворот оказалось людно. Я чертыхнулся, спрятался за тлеющие коробки с провизией, которые так и не успели перенести на склады. Не меньше десятка пеших стражников и пятерки всадников сдерживали напор кочевников. Рубились, защищая уже свои жизни, не думая о деревне и воинском долге. Я залюбовался движениями всадников — офицеры Ольстерров по праву носили ленты, выделяющие их среди обыкновенного войска. Огромные, как на подбор, рыцари, наносили рубящие удары с такой силой, что сабли кочевников или вылетали из рук, или ломались у основания, оставляя в пальцах изумленных нападавших бесполезные рукояти.

Защитники теснили нападавших, смещая поле боя к воротам. Мелькнула шальная мысль — а что если присоединиться к защитникам и так вырваться на свободу? Хмыкнув, я уже нацелился на быстрый спринт мимо дерущихся, как в проеме забора показались несколько теней.

Секунда — и в свете факелов и тлеющих домиков охраны появились кочевники. Одетые в темные свободные плащи-балахоны. Надвинутые на лоб капюшоны скрывали лица прибывших. Предводитель, шагающий чуть впереди, уверенно двинулся в сторону сражающихся. Кочевник шел спокойно, но быстро, уверенно. Остановившись перед рыцарями, он издал неприятный скрежущий звук. Словно ножовкой с тупыми зубьями прошлись по чугунной трубе.

Кочевники бросились врассыпную. За мгновение площадка перед новоприбывшими оказалась свободной, только защитники деревни недоуменно оглядывались в поисках врагов, да несколько раненных так и остались на земле, издавая стоны.

Один из всадников заметил гостей, взревел и ударил коня пятками. Мощный тяжеловоз послушно понесся к врагу, рыцарь занес меч для удара. Но стремительность атаки и сила ему не помогла.

Кочевник в темных одеждах вытянул вперед руку с растопыренными пальцами. Из ладони хлынул огонь. Похожее формой на кнут пламя добралось до рыцаря, ударило в грудь. Стальной доспех потек, капли расплавленного железа упали на гриву коня. Тот обиженно заржал, встал на дыбы. Сбросил полыхающего всадника и помчался прочь, разбрасывая колонну пеших солдат, спешащих на выручку к рыцарю.

Шаманы, следующие за главным кочевником, повторили движение предводителя. Еще пять струй огня, и тлеющая под моросящим дождем деревушка снова вспыхнула. В пламени потонули все — и рыцари, и пешие солдаты, и не успевшие скрыться кочевники. Магия была быстрее человека — словно пять живых огнеметов, кочевники медленно двигались от ворот, сея палящую смерть вокруг.

Я бросился обратно, пытаясь спастись от огненного ужаса. Навстречу мне бежали стражники во главе с Сеттериком. Я нырнул за сгруженные около одного из домов брусья. Кони пронеслись мимо, не сбавляя хода. За ними протопала пехота — жалкие два десятка солдат, оставшиеся от войска Ольстерров. Рабов было не видно. Похоже, Сеттерик просчитал все верно, и куча крестьян позволила ему сохранить часть солдат.

Я дождался, пока не останусь в проулке один. Раньше я думал, что фразы писателей о том, что воздух на месте боя пропитывается особым ароматом, не более чем выдумка. Оказалось, что они были правы. Пахло сталью, словно в кузне в разгар рабочего дня. Свежей кровью, как на рынке, где мясо продают там же, где и разделывают скот. Потом, как в подвале, где собираются фанаты поднятия тяжестей. И пепелищем, сожжёнными домами и сгоревшими людьми.

Меня замутило. Сдерживая тошноту я осторожно, стараясь не поскользнуться, выбрался из укрытия. Дождик и сотни ног взрыхлили дорогу. Я аккуратно, обходя лежащие в крови тела, пробирался к горе.

От ворот, которые остались за спиной, донеслись крики боли, отчаяния, ярости. Зазвучала сталь. Я обернулся — на темном небе, больше похожем на полотно с яркими точками звезд, то и дело отражались всполохи огненных шаров. Кочевники смогут уничтожить Ольстерров? Или на помощь успеют паладины, и степных воинов разобьют? Какая разница, если я вернусь туда, то в любом случае буду или убит, или попаду в плен. Оставался один путь.

Я добрел до проема в горе, спешно закрытом гнилыми досками. Разбросал дерево, открывая лаз в человеческий рост. Кэттон говорил, что шахты тянутся на долгие дни пути, некоторые коридоры ведут наружу. Может быть, и мне повезет?

Я осмотрелся. Подошел к лежащему неподалеку трупу стражника. Воин погиб от стрелы, пробившей кольчугу и прошедшей глубоко в сердце. Железо вокруг раны потемнело, похоже, солдат пал жертвой первых залпов, когда лучники поджигали стрелы. Я присел на корточки, отстегнул пояс с ножнами. Успокоил себя мыслью, что ему они уже не понадобятся, нацепил кожаную тряпку себе на бедра. Действительно, бегать по пещерам с только одной свободной рукой — глупость. Спрятал меч в кожаный чехол и нырнул в зияющий чернотой и свежестью лаз пещеры.

 

Глава 9

Снаружи уже давно не доносилось ни звука, но в ушах все еще стояли лязг стали и крики тех несчастных, кто навсегда оставил жизнь в деревушке Маринэ. Кто знает, сколько сегодня там, наверху, полегло народа.

Я поежился — в пещере, по сравнению с дважды залитой огнем деревней, было ощутимо прохладно. Руки замерзли сразу, ноги в старых сапогах онемели через несколько минут. Я старался делать шаг короче, но идти быстрее, чтобы согреться.

Общая зала, где мы с Кэттоном добывали руду, была пуста. Мне оставалось только благодарить надзирателей, которые в спешке не успели погасить факелы, и сейчас я пробирался к офицерским коридорам не вслепую.

Добравшись до середины, я спрыгнул с лестницы и осмотрелся. Широкая пещера с высоким потолком — словно натянутый цирковой шатер давит сверху, а я стою на арене. На стенах — сложная система из вбитых прямо в камень деревянных лестниц-полов. Везде натянуты веревки, по которым с верхних ярусов спускали руду к телегам, которыми уже отправляли груз наружу.

Куда идти? Я обхватил ладонями плечи, сжал — тело бил озноб. Слишком много эмоций, моросящий дождь, да еще и голод. Когда я последний раз ел? Желудок свело, напоминая, что для ужина уже слишком поздно, а во рту с утра кроме сухой лепешки ничего не было.

Нужно было решать скорее — битва в деревне могла закончиться в любую минуту, и при любом раскладе оставаться в пещере было нельзя. Если верх одержат кочевники, они вряд ли будут осматриваться между подпаленных домиков, а сразу ринутся в шахты. Если стражники отобьют атаку, то рано или поздно Ольстерр вспомнит раба, создавшего ему проблемы с монахами. Да и слишком явным был выпад Кэттона — нас с приятелем часто видели вместе, и Сеттерик наверняка запомнил мой рывок, сдерживаемый солдатами.

Бежать. Я приладил ножны к поясу поудобнее, так, чтобы они не бились о колени каждый шаг. Сделал два длинных прыжка до ближайшей стены, ухватился за выступ, подтянулся. Оперся ногой о стену, перехватил руки. Словно по заказу, на месте выбитой руды зияли глубокие дыры, превращая гладкий камень в лестницу. Не слишком удобную для стражников в броне, но будто предназначенную для раба с большим опытом паркура.

Экстремальным развлечением я увлекся несколько лет назад. Тогда тренировки в секции боевых искусств прервались на целое лето — тренер уехал в Японию подтверждать нужные сертификаты для федерации. Младших разбросали по другим группам, а наша компания из шестерых бойцов, уже перешагнувших возраст совершеннолетия, осталась не у дел.

Нет, также собирались каждое утро, с рассветом, наматывали круги по парку, устраивали спарринги, но настоящих нагрузок не было. Тренер умел распределять упражнения и бои так, что после тренировки по нечетным дням мы были словно выжатые, и порой не могли от усталости даже поднять кулак выше головы. А по четным была растяжка, так что жители соседних домов могли видеть забавную картину — шесть парней ковыляют, осторожно переставляя ноги, до ближайшей остановки.

Тем летом все было по-другому. Отработав за час основную тренировку, мы разбегались, но я чувствовал, что этого не хватает. Тело ныло в ожидании большей нагрузки.

Спустя неделю такого расслабления, когда я всерьез подумывал о том, чтобы записаться в тренажерный зал и добивать себя железом, я решил прогуляться домой через парк Горького. Там и встретил группу парней и девчонок, сигающих через скамейки и парапеты. Паркур. Подошел, спросил разрешения присоединиться.

Сначала на меня посмотрели с недоверием, но предложили попрыгать по скамейкам. После трех сальто подряд взгляды поменялись, и я с почетом был принят в команду. Как говорил сенсей, тренировки по боевым искусствам заменяют и акробатику, и силовой спорт. Где еще одновременно развивается и сила, и выносливость, и скорость? Поэтому паркур дался достаточно легко, но понравился. Я и не заметил, как стал каждый вечер приходить в парк и отрабатывал роллы, фляки и сальто. А через месяц превратил дорогу из парка домой в полосу препятствий — зачем обходить несколько кварталов, когда можно пробраться по крышам? Старая Москва идеально подходила для такого паркура, хоть и было немного опасно.

За воспоминаниями я успел преодолеть почти половину стены в высоту. Путь в камеры рабов, где я очнулся в первую ночь, остался далеко позади. Поразмыслив, я направился чуть выше, к проему, где иногда показывались офицеры, но никогда — обычные стражники. Заметил я его как раз благодаря полученной от паркура привычке. Еще когда мы с исступлением лупили по руде, я осматривался, мозг страдал от монотонной работы руками и требовал пищи для размышлений. Ничего не оставалось, кроме как болтать с Кэттоном и придумывать трассы, по которым было бы неплохо пробежать. Вот тогда я и заметил этот проем — практически незаметный, добраться до него можно было только через кучу стражников, обойдя по дощатым укреплениям всю пещеру вокруг несколько раз — лестница из досок вилась по стенам, словно спираль. Или как сейчас, экономя почти полчаса, вверх по отвесной стене.

Нужная площадка была в полуметре над головой. Я покрепче ухватился за выступ — пальцы с непривычки ныли, расцарапанные о шероховатые камни. Укрепил ноги, посетовал на расщелину — в отличие от тех, что ниже, она была случайно создана природой и оказалась узкой, кирки рабов еще не добрались так высоко. Пару раз вдохнул-выдохнул.

Глянул назад — лететь было высоко. Нет — очень высоко. Не меньше, чем со злополучной многоэтажки, с которой все и началось. Я улыбнулся — всплеск эмоций точно не повредит. Оттолкнулся двумя ногами, выгнулся. Тело отлетело от горы, даже не на секунду, на мгновение зависло в воздухе, готовое рухнуть вниз. Этого времени хватило — я вытянул руки вперед, плотно ухватился за выпирающие балки. Подтянулся, сделал выход силой. Все.

Я сидел на дощатом полу и пытался отдышаться. Как и всегда, после выполнения сложного элемента, улыбка не сходила с лица. Конечно, за такими трюками стоят годы изнуряющих тренировок и множество травм, но оно того, на мой взгляд, стоит.

Я поднялся, отряхнул штаны. Бесполезно, одежду после деревни было уже не спасти, но жест привычный каждому, кто постоянно делает кувырки, успокаивал.

Воздух наверху был грузным и душным. Неподвижным, как перед грозой. Я двинулся в глубину коридора. Идти становилось тяжело — подъем все круче, путь явно вел наверх. Я возликовал — похоже, дорога выбрана верно.

Коридор сужался. Я сбавил шаг, прислушиваясь. Кажется, издалека доносились голоса. Черт, все зря?

Я прокрался вперед, наткнулся на гладкую стену. Коридор поворачивал, заканчивался проемом в человеческий рост, явно прорубленным искусственно. Прижался к стене, пробрался чуть вперед. Заглянул в «дверь».

Передо мной была комната, которую впору было назвать перекрестком, так много коридоров сходилось в ней. Круглое помещение, освещенное не меньше десятком факелов. В центре разместился столик, на нем — в подставке, в виде когтистой золотой лапы — лежит светящийся синевой камень. Я всмотрелся — цветом он был похож на руду, которую мы выбивали в шахтах. Только не такой грубый, как руда, а отшлифованный — даже с расстояния было заметно, насколько гладкий был предмет.

Вокруг него стояли двое, облаченные в уже знакомые одежды паладинов. Свет камня они игнорировали, сосредоточившись на шаре в руках одного из них. С футбольный мяч размером, шар походил на тот, что нам показывали на уроках физики. Кажется, тогда он назывался плазменным шаром с молниями. Я покачал головой — вряд ли в этом мире было электричество.

Паладины вглядывались в бушующие молнии внутри тонкого стекла. Я присмотрелся — пусть издалека, но я смог различить картинку, которую транслировал шар. Магия? Паладины явно наблюдали за происходящим в деревне. И слова, которые я услышал, подтвердили догадку.

— Ольстерр явно проигрывает. Может, пора вмешаться? — спросил один из паладинов, стоящий ко мне лицом и держащий шар. Безусый, явно молодой, он машинально погладил рукоять меча, выдавая желание броситься в схватку.

— Август считает, что Сеттерика пора научить манерам, — ответил второй. Паладин стоял ко мне боком, и я не видел его лица, но голос выдавал гордого мужчину в годах. Таких самоуверенных можно часто встретить в обеденный час в кофейнях, где они за едой обсуждали дела.

— Пока что он потерял только войско и рабов, но вряд ли что-то понял, — покачал головой молодой. В шаре отражались всплески огня, выпускаемого шаманами.

— Сеттерик справится с кочевниками. Вандер добился от артефакта права на магию, но это краткосрочный подарок. Кочевники никогда не смогут стать магами, они лишь пользуются данным свыше. Сеттерик справится с нападением, — ухмыльнулся старший паладин.

— И станет гордиться еще больше, — покачал головой молодой.

— И не сможет выполнить обещание. Сеттерик договорился с Августом, что доставит руду в назначенный срок. Потеряв рабов, Ольстерр спас деревню и шахты, но подставил себя, — улыбнулся паладин и выдержал паузу. Молодой в недоумении посмотрел на товарища, тень догадки озарила его лицо.

— И тогда Сеттерик, возгордившись, попытается обвинить Августа… — неуверенно продолжил молодой.

— Точно. Август напомнит, что паладины обещали защищать лишь артефакт, а внешний периметр был за Сеттериком. Его предупредили о нападении, дали шанс показать себя. Но он не справится в любом случае — или вовсе погибнет в бою, или падет от руки Августа, обвинив того, — уверенно закончил паладин.

— Но тогда разработка шахт остановится, в Керчи будут волноваться. Лонгфорд не дурак, — сказал молодой паладин и перехватил шар поудобнее. Изображение на секунду покрылось рябью, но тут же восстановилось.

— Не остановится, — сказал паладин, всматриваясь в бой. — У Ольстерров много людей, готовых занять место Сеттерика. И они воспользуются шансом. А если Сеттерик сможет удержаться на своем месте, то пусть — Август не желает убивать графа, ему нужна лишь его преданность и понимание, что на паладинов лучше не давить.

— Похоже не на подставу, а на щелчок по носу, — пробурчал молодой.

— Ты еще честолюбив, — улыбнулся паладин и медленно достал из ножен сверкающий меч. — Ты хочешь сражений и не понимаешь, что битвы выигрывают или проигрывают еще до того, как обнажаются клинки. Но сегодня тебе повезло. Пойдем, пора помочь закончить Ольстерру бой. Похоже, сегодня судьба на его стороне.

Молодой не стал заставлять старшего повторять. Аккуратно, придерживая за деревянную подставку, устроил шар на крышке стола и бросился в один из проходов. Другой паладин поднял перед собой меч, постав его поперек. Провел пальцами по сверкающей стали. По лезвию пробежался блик света. Отражение от факела или снова магия? Я все больше убеждался в том, что рассказы Кэттона о магии далеки от правды.

Мое перемещение в этот мир. Кочевники, швыряющиеся огнем. Паладины с их магическим шаром. И еще я вспомнил первый бой в этом мире. Следовало гордиться, что я справился с превосходящими количеством и силой противниками. Выстоял с голыми руками против мечей. Но тогда, в горячке боя, когда тело отдано рефлексам и адреналину, все казалось логичным. Позже, пока приходилось долбить руду и чистить тофтелы, я часто думал о том бое. Если подавить гордость и самоуверенность, шансов тогда у меня было совсем мало. А если честно, то и вовсе я должен был погибнуть после пары атак — выстоять одному с корягой против нескольких мечников невозможно. Победа явно означала, что мне кто-то помогал. Тайно, как это ни грустно признавать, но помогал. Наполняя мышцы силой, даря энергию, которой не хватало.

Виски пронзило болью. Как и в первый раз, когда я пытался вспомнить долгий полет через вязкую черноту, прежде чем появиться в этом мире. Магия. Похоже, она пропитала Приграничье.

Я вжался в стену, приложил затылок к камню, чувствуя, как спасительный холод прогоняет боль. Паладин, очистив несуществующую пыль с лезвия, удовлетворенно кивнул. Развернулся, махнул скрывшемуся в одном из коридоров товарищу. Посмотрел на проем, где прятался я.

Липкий холодок пробежал по позвонкам. Заметил? Я разглядел лицо паладина — так и есть, догадка верна. Уже взрослый, приближающийся к старости мужик, с густой бородой и усталыми глазами. Он смотрел на коридор, хотя я был уверен, что заметить меня было невозможно. Потом еле заметно стрельнул глазами в проем напротив, усмехнулся в густые усы и пошел за товарищем. Ступая легко и неслышно, словно на нем не было полного доспеха, который оставлял без защиты стали только лицо.

Заметил, но отпустил? Я дождался, пока паладин покинет залу и подошел к столу. Посмотрел на магический шар. Там можно было увидеть площадь перед воротами в деревню. С высоты птичьего полета было видно, как сражается Ольстерр — рыцарь работал мечом насмерть, не отвлекаясь на приемы. Вокруг воина грудой лежали трупы степняков, другие кочевники лезли под меч по телам соратников.

Поверить паладину? Зачем он меня отпустил? Я посмотрел на лежащий в когтистой лапе камень. Интуиция подсказывала, что ценен в этой комнате не магический шар, а вот этот неприметный камень. Взять? Вряд ли паладины обрадуются пропаже. В коридоре за спиной послышалось шуршание.

Больше медлить было нельзя. Я ринулся в проем, на который указал паладин. Пробежал по постепенно сужающемуся коридору, наткнулся на стену. Факелы остались далеко позади, я ругнулся, проклиная себя за опрометчивость. Неужели было сложно захватить с собой источник света?

Хотел вернуться, но решил не терять время. Воздух становился мягче, давил не так сильно как в пещере паладинов. Значит, проем наружу не так далеко.

Я ощупал стенку — пальцы нашли выемки, за которые было удобно цепляться. Расщелины, явно сотворенные не природой, а человеком, походили на лестницу. Я зацепился за верхнюю ступеньку, подтянулся. Перебирая ногами и руками, полез вверх.

Зрение так и не привыкло ко тьме. Лаз сужался, порой я касался спиной гладкого камня. Ступеньки казались бесконечными. Я перебирал их и перебирал, стараясь не думать, сколько лететь вниз и что делать, если нога сорвется.

Сбылись худшие опасения. Рука уперлась в преграду над головой. Выходит, все зря? Теперь придется ползти вниз?

Я поудобнее поставил ноги на ступень, качнулся назад. До стены было совсем немного — я уперся спиной в камень и смог отпустить руки. Размял ладони, похрустел затекшими от постоянного напряжения пальцами, выровнял дыхание.

Духота, вкупе с темнотой вокруг, не придавала сил. Скорее наоборот, наваливалась усталость, накопленная за последние дни, смешанная с эмоциями, полученными во время битвы. Я тряхнул головой, стараясь отогнать грусть. Показалось, что откуда-то сверху лицо погладил свежий ветерок.

Скорее, даже просто струйка прохладного воздуха. Значит, где-то все-таки есть лаз, или это просто маленькая расщелина?

Я ощупал потолок, оказавшийся в отличие от камня у спины теплым и шершавым. Шершавым? Сильнее упираясь в стену для устойчивости, я ударил в потолок. Закашлялся, зажмурился, спасаясь от посыпавшихся опилок. Лаз прикрыли деревом?!

Еще один удар, и еще один. Труха осыпалась, оставляя на плечах покрывало из опилок. Опилки забивали нос, мешали вдохнуть. Плевать. Я остервенело бил по деревяшке, закрывающей лаз, пока не проделал в нем небольшую дырку. Оттуда, будто по заказу, сразу потекла вода.

Никогда я так не радовался нескольким каплям, оказавшимся на лбу. В несколько ударов расширив отверстие, я просунул туда ладони. Напряг мышцы, потянул. Коряга поддалась. Еще немного — и лаз открылся.

Ноги дрожали, лицо было засыпано плотным слоем трухи. Я выбрался наружу, растянулся на горе, упираясь ногами в края лаза. Дождь разошелся, заливал лицо, расслаблял тело. Я вдохнул свежий воздух, не загашенный гарью, потом и кровью. Протер лицо, убирая остатки прибитых водой опилок.

Оперся руками о гору, осмотрелся. Я оказался почти в паре сотен метров над деревней. Там внизу, вдалеке, заканчивалось сражение. Отсюда было не видно, справились ли Ольстерры с кочевниками, или Сеттерику отомстили за меня. Где-то там, возможно, сражались и паладины, один из которых подсказал мне путь наверх. Кто знает, куда вели остальные проходы и сколько дней я бы бродил по коридорам горы, пока не остался бы замурован навечно в лабиринте Прибоя?

Я встал в полный рост, наслаждаясь бушующим дождем. Нужно было думать, что делать дальше. Избежать положения раба и найти друзей. И тех, кто сможет подсказать, как мне вернуться домой. Куда бежать? Спрятаться в местных деревнях и попытаться обдумать ситуацию? Или сразу пойти кланяться паладинам, надеясь, что они займутся моей проблемой?

Вряд ли это хороший ход, но я выбрал третий вариант. Кажется, кроме массы врагов и проблем я успел завести в этом мире еще нескольких друзей. Или по крайней мере тех, кто остался мне должен. Как Сеттерик назвал тех всадников с красными лентами? Донгеллы? Пора найти тех, кто сможет противостоять моим врагам.

Я начал спускаться вниз, стараясь обойти деревушку стороной. Сначала аккуратно перебирал ногами, ища поверхность поустойчивее. Но с каждым шагом все больше и больше разгонялся, скользя по политым дождем камням. Деревня Маринэ, разрушенная кочевниками, осталась сбоку. Впереди ждал долгий путь.

Я еще раз мысленно поблагодарил Кэттона, который рассказывал, в какой стороне расположено графство Донгеллов. Спасибо тебе, друг. Надеюсь, там тебе хорошо. А здесь — за тебя отомстят.