«В бытность мою в Константинополе в 1858 году, на обратном пути из Франции в Россию, – рассказывает И. К., – я посещал начальника константинопольских пороховых заводов, Саркиза-эфенди, очень любезного и образованного человека. Рано вечером, сидя у него, я нарисовал небольшую картину papier pole (загрунтованный тонкий картон) и подарил ему на память. Этот рисунок Саркиз-эфенди поднес султану Абдул-Меджиду, который, в свою очередь, подарил его брату своему Абдул-Азизу, страстному любителю живописи.

Известно, что Коран возбраняет правоверным изображать на картинах живые существа, и потому аравийские и турецкие живописцы ограничиваются лишь пестрыми узорами и рисовкой цветов. Но Абдул-Азиз, одаренный несомненным талантом, занимался живописью с изображением фигур, нисколько не стесняясь воспрещениями Корана. Лет пять тому назад Саркиз-эфенди поднес ему подаренную его женой мою картину: „Восход солнца в Константинополе“, и султан с первого же взгляда узнал мою работу. Примеру Саркиза-эфенди последовал придворный архитектор Серкиз-бай; картина, мною написанная, подаренная им султану, также весьма понравилась Абдул-Азизу, и он выразил желание приобрести несколько моих картин. Серкиз-бай телеграфировал мне об этом в Крым. Я прислал четыре картины, которые все были куплены султаном. После того через Серкиз-бая он сам сообщал мне сюжеты для заказываемых картин! Воображение его, должно заметить, было самое поэтическое. Так, по его рисункам, сделанным красными чернилами, я написал „Бурю у скал острова Хиоса“ и „Снеговые горы“. Вообще же для Абдул-Азиза я написал тогда до пятнадцати картин.

Спустя некоторое время я получил из Константинополя формальное приглашение представиться султану. Готовясь к отъезду, я написал несколько картин, и между прочими – „Утихающую бурю с яркой радугой над волнами“. При отъезде моем в Константинополь в местных газетах было напечатано: „Генерал Айвазовский уехал из России и скоро прибудет в нашу столицу“. Гражданский мой чин редакторы константинопольских газет неведомо с какой стати переиначили в соответствующий военный, позабыв прибавить к тому слово „живописец“. Это qui pro quo подало повод к дипломатическому недоразумению. Английский посланник в Константинополе обратился к нашему послу, Николаю Павловичу (ныне графу) Игнатьеву с вопросом: кто такой генерал Айвазовский и с какою целью прибыл он в Константинополь? Во время остановки нашего парохода в Буюк-дере к нам явился посланный от Н. П. Игнатьева с приглашением к нему. Когда я исполнил желание Николая Павловича, он весьма любезно предложил мне во избавление от объяснения с таможенными довезти меня на своем пароходе до Константинополя. Я, разумеется, с удовольствием принял это предложение; по прибытии туда Н. П. Игнатьев отправился во дворец к султану.

Представление мое султану назначено было на следующий день, в 12 часов. Явясь к назначенному времени, я, сопровождаемый первым драгоманом посольства г. Опу и Серкиз-беем, был введен в залу дворца, в которую вскоре вышел султан Абдул-Азиз. Мне с первого взгляда понравились добродушные черты его лица, окаймленного небольшой бородкой, ласковый взгляд и приветливая улыбка. Он говорил со мною по-турецки; но, хотя я и знаю этот язык, однако же посредничество г. Опу, как переводчика, оказалось необходимо: Абдудл-Азиз примешивал к турецким фразам множество арабских слов. Очень лестно отзывался он о моих картинах; сказал, что во время путешествия своего по Европе приобрел некоторые из них, что в молодости он занимался копированием моих картин, подаренных ему его братом, Абдул-Меджидом. Затем, ласково распростясь со мной, султан удалился из залы.

Тогда вошло нисколько придворных и нам с г. Опу подали кофе. Минут через пять их позвали к султану, потом один из камергеров вынес и подал мне ящичек красного бархата со словами:

– Его величество султан повелел передать лично вам.

В ящичке лежали бриллиантовые знаки ордена Османие второй степени.

Когда, по возвращении моем из дворца, я явился к графу Н. П. Игнатьеву, передал ему подробности этой аудиенции и показал пожалованный мне орден, граф Николай Павлович заметил, что орден Османие – орден царственный и пожалование его есть знак величайшего благоволения султана, весьма редкого, особенно к иностранцу.

В течение трех недель пребывания моего в Константинополе я написал шесть картин, из них: „Пароход, идущей по волнам“, и „Базарный каик“ исполнены были мною по рисункам султана Абдул-Азиза. По возвращении в Крым я написал ему еще до 15-ти картин и, сверх того, две – в подарок: „Вид Петербурга с Троицкого моста“ и „Вид Москвы зимою“; за эти две картины султан подарил мне драгоценную, бриллиантами осыпанную табакерку. Общее число моих картин, находящихся в султанских дворцах Константинополя, простирается до сорока».

Картинами Айвазовского украшены были стены того самого дворцового зала, в котором происходили переговоры о мире между его императорским высочеством великим князем Николаем Николаевичем и турецкими властями в феврале 1878 года. Здесь нельзя не обратить внимания на судьбу картин Айвазовского и ее странную связь с нашими военными и политическими отношениями с Турцией. Три войны России с Турцией в течение последних пятидесяти лет дают художнику сюжеты к написанию картин, изображающих подвиги и победы наших войск; его же картины, в мирное время написанные для турецкого султана, – зримые свидетели торжества нашего оружия и окончания последней войны нашей с царством оттоманов.

В столице Вюртембергского королевства наш художник был приглашен во дворец к обеденному столу. Беседа отличалась отсутствием стеснительного этикета; король, как добрый и радушный хозяин, оказывал гостю самые лестные внимательность и заботливость. Что же касается королевы Ольги Николаевны, то она, как известно, была русская в душе и достойная дочь императора Николая Павловича, высокого покровителя отечественных талантов. Ее теплое, сердечное обращение, благосклонный разговор, величественные осанка и черты лица, светлый взгляд и улыбка воскресили в памяти Айвазовского минувшие времена, когда августейший родитель королевы вюртембергской неоднократно беседовал с художником и посещал его мастерскую.

– Жаль, что вы оставались писать во Франкфурте, а не здесь, у нас! – сказала между прочим королева.

– Располагая моим временем, – отвечал Иван Константинович, – я могу, ваше величество, пользуясь вашим милостивым дозволением, остаться в Штутгарте и позаняться работой.

И действительно, оставшись в Штутгарте с двумя картинами, написанными здесь, И. К. Айвазовский истинно по-русски отблагодарил короля и его супругу за хлеб-соль. Здесь же он вспомнил неимущих и голодных и картины свои предоставил обозрению публики, с обращением платы за вход в пользу бедных. Эта выставка дала очень большой сбор, в несколько тысяч рублей. Одну из лучших картин Иван Константинович подарил Королевской академии художеств; другая, «Буря», была куплена королевой Ольгой Николаевной для подарка супругу. В награду за свое приношение академии и в знак королевского благоволения к нему наш художник удостоился получить орден Вюртембергской короны 2-й степени с командорским крестом. Оставив в Штутгарте такую добрую память, как художника и человека, о котором долго потом вспоминали газеты, Айвазовский отравился в Мюнхен на отдых.

«Немецкие Афины», Мюнхен, по личному отзыву Ивана Константиновича, богат был и ту нору высокоталантливыми художниками. Как и теперь, особенно процветала тогда живопись историческая. Нашему художнику чрезвычайно понравились картины Ленбаха и Пилоти. В середине марта того же 1879 года И. К. Айвазовский отправился во Флоренцию, где выставил четыре картины. Конечною целью его путешествия была Генуя – родина Христофора Колумба. Обдумывая сюжеты картин, посвященных памяти великого мореплавателя, наш художник желал собрать в ней исторические сведения, до мельчайших подробностей описывающие костюмы, вооружение, постройки и оснастку кораблей на исходе XV столетия. Плодом добросовестных и прилежных изысканий Ивана Константиновича в Генуе было множество эскизов, очерков и набросков, воспроизведенных в его картинах, воскресивших в памяти зрителей события открытия Нового Света.

«На лодке по Кумкапы в Константинополе». Художник И. К. Айвазовский. 1846 г.

По глубокому изучению сюжета, по историческим деталям «Христофор Колумб» Айвазовского может смело встать в один ряд с «Помпеей» Брюллова. По собственному признанию Брюллова Айвазовскому, как близкому знакомому, он, в бытность свою в Неаполе, посещал останки Помпей, ежедневно стараясь запечатлеть в своей памяти каждый камешек мостовой, каждый кантик карниза. Для костюмов, туалетных принадлежностей и украшений Брюллов целые дни посвящал обзору Бурбонского музея. С той же добросовестностью своего наставника и друга отнесся, как мы видим, и И. К. Айвазовский к своему «Христофору Колумбу».

Летом 1879 г. И. К. Айвазовский возвратился в Россию и, проведя в родной Феодосии часть осени и начало зимы, прилежно занимался живописью, исполнил четыре драматические большие картины. Из них особенно хороши были «Корабль «Santa Maria» при переезде через океан», «Колумб на палубе, окруженный недовольным экипажем», «Колумб спасается на мачте по случаю пожара на португальском судне, сожженном венецианскими галерами у берегов Португалии» и «Колумб со своей свитой пристает к берегу Сальвадора».

Весной 1880 г. старший и любимый брат его Гавриил, епископ имеретинский и управляющей епархией, скончался в Тифлисе. И. К. очень оплакивал эту утрату. Он не раз гостил в монастыре у своего брата, дарил ему свои картины и написал с него даже большой портрет, который с недавнего времени украшает его феодосийскую картинную галерею. Это был ученый иерарх армяно-грегорианской церкви, имя которого заняло видное и почетное место в летописях, как равно и в истории восточной литературы, известный своими трудами переводчик, знаток русских произведений литературы и лингвистики. По словам И. К., в 1858 г. брат его гостил долго у него, и как раз в эту эпоху – отклонил от себя пост главного начальника над всеми армянскими учебными заведениями, предложенный ему константинопольскими армянами. И. К. Айвазовский долго не мог без слез на глазах вспоминать о своем знаменитом брате и говорил, припоминая свое детство и юность, что покойный епископ-брат близко стоял к нему не только по семейному положению, но и по своему благотворному влиянию на его развитие и нравственность. Он, как и отец И. К., в совершенстве знал языки: турецкий, армянский, венгерский, еврейский, цыганский, немецкий и остальные европейские, а также почти все наречия нынешних народностей. Другой брат его, Григорий, служил на гражданской службе, был начальником порта в Феодосии (после описанного Пушкиным в письмах из Крыма) и впоследствии долгое время проживал в Феодосии при И. К., в отставке.