На этот вопрос можно ответить только в рамках исторических фактов и права. Сначала рассмотрим общие понятия международного права (хотя такое чтение может показаться скучным), а затем — ситуацию с Тибетом.

Государственность в международном праве и китайской традиции

Детальный анализ этого применительно к тибетскому вопросу провел крупный специалист по международному праву М.К. ван Вальт ван Прааг. Вот главные положения — ссылки на многочисленные источники я опускаю для экономии места: их можно найти в оригинале.

В международном праве государственность означает международный субъект, причем государство рассматривается не только как организованное сообщество, но как таковое имеющее некоторые атрибуты, которые считаются существенными для поддержания международных отношений. Центральным является наличие или отсутствие политической государственности — от полной независимости до полного отсутствия международной субъектности. По международному праву, чтобы существовало государство, оно должно иметь определенную территорию и население, имеющее власть над этой территорией правительство, независимое от других международных субъектов и способное входить в отношения с другими субъектами международного права. Поскольку размер территории не влияет на существование государства, нет необходимости в точной делимитации (договорном установлении линии) его границ. Важнейшее условие — наличие эффективного правительства. Его функции в типичном случае включают юрисдикцию над народом и территорией, сбор налогов, обнародование законов, поддержание порядка, отправление правосудия и проведение общественных мероприятий.

Под государственным суверенитетом понимается присущее государству верховенство на своей территории и независимость в международных отношениях. По международному праву, для государственного суверенитета важно, чтобы суверенная власть была в государстве, а не вне него. Но ни одно государство не бывает абсолютно независимым: международное право накладывает на это ограничения. Например, независимость ограничивается участием в международных организациях, альянсах, экономических сообществах; принятием юрисдикции международных судов и соглашений. Независимость может быть ограничена столь сильно, что данное образование уже не сможет считаться государством. С другой стороны, государство может считаться независимым, даже если оно находится под значительным контролем другого. В некоторых случаях оно может делегировать свою оборону или международные отношения другому государству без потери своей независимости.

Обязательства по договорам не уменьшают формальную независимость. Пример — широкие территориальные привилегии, предоставленные империей Цин и Китайской республикой иностранцам по «кабальным договорам», невзирая на которые территориальная целостность и политическая независимость формально сохранялись. В отличие от формальной, реальная независимость — это ситуация, когда правительство не зависит от внешней власти.

Если же в истоке лежит революция или нарушение базовых положений международного права, степень реальной независимости является решающей для приобретения государственности. Легальная независимость страны не затрагивается и в том случае, когда она оккупирована иностранными силами. Если ожидается окончательное урегулирование конфликта, военная оккупация не влияет на целостность государства, даже если его правительство стало совершенно неэффективным на всей территории или эмигрировало. Если же государство образовалось в результате войны или потери контроля предыдущим сувереном и захвата власти жителями, эффективная власть правительства становится важнейшим условием для приобретения государственности. Пример — установление независимости Финляндии в 1917–1918 гг. С другой стороны, оккупация союзниками Ирана в 1941–1946 гг. — иллюстрация того, как государственность сочетается с очень слабой властью независимого правительства.

С одной стороны, государство может существовать совсем недолго, с другой — долгое существование есть важное свидетельство в пользу государственности и практического признания независимости. В этом случае важным фактором является признание другими государствами. Однако это не может быть единственным фактором, иначе возникает абсурдная ситуация, при которой государство существует и не существует одновременно. Акт признания может быть выраженным или молчаливым. Выраженное признание — это формальный акт с записью о признании. Молчаливое, или подразумеваемое, признание вытекает из любого акта, которым подразумевается намерение признать страну. Среди самых важных — двусторонние договоры с полномочными представителями государств. Такие договоры — высшее выражение внешнего суверенитета. Первыми шагами к признанию могут быть торговая миссия или консульская служба. В международном праве допускается различение фактической и юридической государственности или независимости: эти понятия применяются в случаях нерешенных споров.

Кроме признания, есть другие формы поведения государств, которые имеют доказательную силу. Например, это прямые и сепаратные отношения с правительством предполагаемого государства, особенно если они покрывают широкий спектр вопросов. То же относится к официальным двусторонним контактам, особенно к посылке и приему официальных правительственных посланцев, заключению соглашений, посредничеству, военной и правительственной помощи, торговле. Значение придается также убеждениям и воле народа.

С другой стороны, чтобы признать потерю независимости, нужны серьезные основания — при их отсутствии независимость должна признаваться. Если одно государство претендует на суверенные права другого, основанием должен быть консенсус или долгая и эффективная власть над последним. В случае военной оккупации принцип длительности важнее принципа эффективности.

Но государственность не теряется, когда одно государство устанавливает контроль над другим в противоречии с принципами международного права. Следовательно, незаконная интервенция, агрессия и оккупация не могут сами по себе вызвать исчезновение государства. Если до начала XX в. считалось, что военная оккупация и незаконная интервенция могут разрешиться освобождением или аннексией территории, то современное право этого не предусматривает. Делегирование одной страной другой отправления правительственных функций не вызывает потерю независимости. С другой стороны, легальная независимость государства теряется, если оно теряет суверенитет над своей территорией, то есть если теряет возможность осуществлять там принятые им решения.

По принятой в Европе классической концепции, которая существовала до XIX в., государства, будучи суверенными, не обязательно были равными во всех отношениях. «Неравные альянсы» предполагали зависимость слабых государств от сильных. В Азии существовала сходная система: если государства соприкасались, они редко были равноправными. Концепция равноправия государств стала приниматься в Европе лишь во второй половине XVIII в., а в Азии — более чем на столетие позже.

Применительно к статусу Тибета есть смысл проанализировать старые термины «протекторат», «сюзеренитет» и «данник». Их нельзя четко определить, тем более что их значение менялось по политическим причинам. Возьмем термин «протекторат». Фактически, различий между протекторатами столько, сколько инструментов было использовано при их создании. Общие черты отношений протектората, которыми оперировал международный суд, следующие: это согласованные отношения между двумя субъектами международного права, когда одно государство законным путем обязуется защищать другое от внешней опасности и берет на себя внешние связи защищаемого государства. Поскольку заключение соглашения о протекторате само по себе — акт суверенитета, обычно подчеркивается суверенный статус договаривающихся сторон. Правительственные органы обеих сторон остаются разными. Защищаемое государство делегирует некоторые правительственные функции, но не уступает власть правительства. Исчезновение отношений протектората бывает в двух случаях: при включении защищаемой страны в защищающую (когда первая теряет независимость) или восстановлении полного суверенитета защищаемой страны. Кроме того, эти отношения исчезают, если между обеими странами возникает война. Отношения этого типа существовали не только в Европе, но и в Центральной Азии.

«Сюзеренитет» изначально был институтом феодального права, который определял отношения между господином и вассалом. Хотя сам термин применительно к Тибету стал использоваться лишь после вмешательства Великобритании, отношения такого типа издавна существовали в Тибете, в Монгольской, Маньчжурской и других азиатских монархиях. Понятие «сюзеренитет» применялось к государствам тогда, когда легальным и политическим суверенитетом обладали правители, а не народ. Соответственно, правители устанавливали зависимость друг от друга. Например, Вестфальский мир 1648 г. устанавливал сюзеренитет Священной Римской империи над суверенными германскими княжествами.

Правитель мог быть одновременно сюзереном и вассалом. В Европе отношения сюзеренитета между государствами были очень сходны и даже совпадали с протекторатом. В межгосударственных связях основные черты личных феодальных отношений сохранялись. Правитель вассального государства получал автономную власть как торжественный акт инвеституры от сюзеренного правителя, которому он был обязан клятвой верности. Сюзерен был обязан защищать вассала, а последний должен был оказывать военную помощь сюзерену в случае войны. Кроме того, вассал платил ежегодную дань и должен был выказывать почтение для периодического подтверждения инвеституры. Однако в ряде случаев эти отношения были чисто формальными, означая простое признание сюзерена и выражение ему почтения. Это было очень характерно, в частности, для империй, включавших территорию Китая.

Сюзеренитет не обязательно основывался на международном соглашении, и власть сюзерена не обязательно включала делегирование ему правительственных полномочий вассалом. В таких случаях вассал был субъектом международного права, хотя и не обладал полной независимостью. В XIX в. этот термин стал использоваться для отношений государств, «отваливавшихся» от рушившихся империй, например Османской. Общих черт у разных форм сюзеренитета даже меньше, чем у протектората. В то время в Европе сюзеренитет означал суверенитет вассала, при котором на международном уровне его представлял сюзерен. Фактически, с того времени сюзеренитет означал символические или номинальные, а также колониальные по своей природе отношения.

Таким образом, сам по себе «сюзеренитет» в межгосударственных отношениях не означал наличие или отсутствие международной правосубъектности. Отсутствие таковой предполагал подлинный сюзеренитет, а номинальный — не предполагал.

Термин «сфера влияния» был специально введен для обозначения контроля империалистами частей Азии, Африки и Центральной Америки. Степень этого контроля была разной. Он устанавливался трактатами, односторонними декларациями или прямым проникновением. Типичным инструментом было препятствование третьей стороне отчуждать часть территории подчиненной страны, а также руководящая роль в международных отношениях последней. Сферы влияния регулировались договорами. Но даже в этом случае не происходило формальной потери независимости или суверенитета государств в этих сферах.

Теперь перейдем к Китаю и государствам, связанным с ним.

Международные связи империй Мин и Цин следует понимать в контексте древнекитайской системы данничества. Такая система в конфуцианском мире просуществовала до самого конца XIX в. На практике она стала постепенно заменяться договорами с западными странами лишь после англо-цинской войны 1842 г. Система данничества возникла в период Чжоу (1122 до н.э. — 249 до н.э.) в качестве «внутренней» системы взаимодействия удельных княжеств с ваном (царем, или князем) Чжоу как сыном Неба. Она служила подтверждением моральной силы и добродетели сына Неба. Он представлял все человечество — не только китайцев, но и «варваров». «Варвары» — это все не-китайцы. «Превосходство» китайцев над ними имело скорее культурную, чем этническую или политическую основу. Оно основывалось не столько на силе, сколько на китайском образе жизни, конфуцианских принципах и китайском письменном языке. Признаком «варварства» была не столько национальность, сколько неприятие китайского образа жизни. Из этого следует, что те «варвары», которые хотели «прийти и измениться», чтобы получать выгоды от китайской цивилизации, должны были признать верховенство императора Китая, то есть Срединного государства.

Китай мыслился как Поднебесная, непосредственно связанная через императора и храм Неба с небесными силами. У «варваров» такой связи не было. По ортодоксальной идеологии имперского Китая, его правитель — сын Неба — единственный посредник между Небом и людьми. Через него в мире распространяется добродетель, или благая преобразующая сила — дэ. Императорская дэ — символ верховной власти. Эта сила касается не только политики. Под ее воздействием люди, «внутренне преобразуясь», покоряются китайскому императору, реки текут по своим руслам и т.д. Отсюда старая китайская икона «Опираясь на Небо, ем свой хлеб», обычай прокладки императором первой борозды и т.п. Поскольку «грозные и благие силы его простираются повсюду», «варвары» не могли уклоняться от цивилизаторского переустройства вселенной императором, должны были покоряться в соответствии с «мировым законом» — то есть подчиняться ему.

Краткий анализ этой системы дан в книге Е.Л. Беспрозванных (ссылки на источники опускаю). «Ключевые моменты концепции мироустроительной китайской монархии таковы: 1) власть китайского императора — единственная; 2) власть эта — универсальная; 3) для императора нет в мире “внутреннего” и “внешнего”. Благотворное императорское влияние “дэ” распространялось подобно кругам по воде (в связи с китаецентристской картиной мира) — сначала на “ближних”, т.е. китайцев, затем на “дальних” — “варваров”. Распространение благотворного влияния приводило к глубокой внутренней трансформации “варваров”. Суть трансформации заключалась в том, что они переходили в новое состояние — “обращались” ил и “ предавались искренности “ (гуй чэн, тоу чэн). <… > Для китайских правителей приезд “варваров” ко двору содержал важный сакральный смысл: он означал завершение процесса установления порядка в мире. <…> Конкретный же внешнеполитический смысл состоял в демонстрации эффективного контроля Китая над окружавшими его народами. <…> Целью сакрализации и ритуализации приезда ко двору иностранных представителей было стремление “интерпретировать мировой политический процесс как процесс, направляемый исключительно императорским двором”. С практической точки зрения приезд “варваров” ко двору имел весьма серьезное значение, так как “состояние искренности вело к состоянию подчиненности”. Именно этим объясняется обязательный характер приезда “обращенных варваров”: неявка означала либо неповиновение “варваров”, либо несоответствие данного правления воле Неба. Если мистическая сила “дэ” почему-то не оказывала должного влияния на “варваров”, следовало принять другие меры: “дипломатические миссии с “призывом ко двору” (чжао) или даже применение “угрозы” (вэй) и оружия (бин)».

К этому можно добавить, что неповиновение «варваров» Китаю и даже неприезд с «данью» рассматривались не только как дерзость, но и нарушение космического равновесия, сопротивление воле Неба.

Выделяют две модели отношений «Китая» с соседями: китаецентристскую и договорную. Первая применялась к более слабым соседям, вторая — к более сильным и к нетипичным случаям. Эта вторая модель допускала варианты в зависимости от ситуации. Она известна, по крайней мере, с периода Хань (206 г. до н.э. — 220 г. н.э.). К странам и племенам, которые нельзя было эффективно контролировать, но которые составляли внешнюю угрозу, применялся принцип «держать в ослабленной узде, не прерывая отношений» (цими бу цзе). Его суть — принимать их послов, не пытаясь устанавливать господство или контроль, но визиты в Китай толковать как «принесение дани». Против сильных и угрожающих противников применяли принцип «с помощью варваров усмирять варваров» (и и чжи и).

Если императорские войска терпели поражения, то с «варварами» заключали династические браки. Правитель «варваров» становился зятем императора, его дети — внуками последнего. Предполагалось, что они будут более покорными, так как будут стоять ниже в семейной иерархии. Но это срабатывало редко. Родных дочерей было все-таки жалко, поэтому императоры старались посылать «фальшивых принцесс». Вообще, такие браки были нежелательны, поскольку это была форма равноправных отношений. Но зачастую китайские правители не могли этого избежать, и такая практика в отдельные периоды была довольно популярной.

Но основой внешнеполитической доктрины Китая была китаецентристская модель. Некоторые авторы указывают, что такая модель была единственной до XIX в.: «Далеко не только из страха перед возможными санкциями со стороны Китайской империи поддерживали “данники” нормы и институты “китайского мирового порядка”. Принимая правила взаимоотношений по схеме “господин — слуга” или “учитель — ученик”, они получали нечто весьма ценное: “мир за покорность”, т.е. фактически им удавалось путем соблюдения внешних атрибутов протокольного этикета, ценой словесного раболепия и унизительных церемоний обезопасить свой трон от внутренних и внешних посягательств. Иных принципов построения внешних контактов и иной системы международных отношений для государств, оказавшихся в “магнитном поле” Китая, вплоть до XIX в. просто не существовало».

Поэтому всякий, кто вступал в контакт с китайскими властями, мог это сделать только как «данник». Например, в 166 г. какие-то изобретательные купцы приехали издалека в империю Хань, выдавая себя за посольство римского императора Марка Аврелия. Обман удался: в «Истории Поздней Хань» сохранилась запись, что этот правитель прислал посольство, которое принесло дань. Так Римская империя стала «данником» империи Хань, а Марк Аврелий — «подданным» китайского императора.

Внешнеполитическая доктрина старого Китая включала противопоставление двух категорий: центра (Чжун-го) и периферии (вайфань).

Чжун-го — в центре мироздания, связано с Небом, а периферия — все остальное. Термин Чжун-го за две с половиной тысячи лет своей истории претерпевал смысловые изменения, применялся к разным территориям, употреблялся чаще или реже, но так и не утратил этнического контекста в отношении Китая — традиционного местопребывания этнической китайской власти.

Еще со времен империй Цинь и Хань представление о великом единстве (кит.: да тун) стало основой преобладающего центростремительного развития страны. А в периферию включались: жители подвластных владений; народы, номинально подчиненные Пекину; жители независимых чужеземных государств, поддерживающих с ним связи (иностранцы). В сравнительно позднее время периферией считались Монголия, Тибет, Амдо (Кукунор), Восточный Туркестан и др.

Как говорил Конфуций: «Если жители далеких окраин не покоряются, то совершенствуют свою культуру и добродетель, чтобы привлечь их. А когда привлекут, то умиротворяют их». В его времена еще не шла речь о китаизации варваров. Представления о китайском этносе были неопределенными; фактически, каждое китайское царство считало наиболее «правильными» китайцами себя, а остальных — зачастую варварскими. Привлечение «варваров» к китайской культуре должно было сделать их послушными, включить в китайскую сферу влияния. Возможно, считалось, что потомки «варваров» не сравнятся с «коренными» китайцами, но последние уже тогда довольно активно ассимилировали не-китайские племена. Скорее всего, в то время крайне редко проводилась политика ассимиляции не-китайских народов, что не мешало, конечно, по факту эти народы ассимилировать.

Как отмечает ван Вальт, принятие китайского образа жизни автоматически означало признание императорского «мандата Неба» на руководство всем человечеством. «Небо не может иметь двух солнц, а государство — двух императоров» (из книги «Ли цзи» — «Записи о ритуале»). Если есть несколько правителей (или династий), лишь один (или одна) будет обладать легитимной властью в Чжун-го.

Империя не имела определенных территориальных границ, внутри которых практиковались бы внутригосударственные отношения, а за их пределами — межгосударственные. Ритуальным признанием верховенства императора служили ритуалы поклонений и т.п. Сами «данники» приезжали по разным причинам: ради защиты, подчинения, подарков, установления дружеских или торговых отношений и т.д. Но любые посольства трактовались как данничество. «Дань» можно было приносить местной продукцией, это скрепляли договором. Ван Вальт отмечает, что это сопоставимо с европейскими отношениями господина и вассала в средневековой Европе. Справедлива точка зрения А.С. Мартынова: с помощью системы данничества решались разные задачи (пограничные, внешнеполитические, административные), эта система была гибкой и не приводила к территориальной экспансии.

Таким образом, система данничества была механизмом, посредством которого «варварские» области получали свое место в глобалистской политической и этической схеме Китая. Император обычно покрывал часть расходов миссии «данников» и давал им подарки, обычно превосходившие ценой «дань». Но при этом данничество в принципе не предполагало ни защиту страны «данника» императором, ни какого-либо вмешательства в ее внутренние дела. Некоторые «данники» устанавливали с другими отношения сюзеренов и вассалов. Лишь с XIX в. империя Цин, принимая участие в мирной конференции в Гааге в 1899 и 1907 гг. и подписав ряд многосторонних конвенций, стала участвовать в выработке международного законодательства.

Е.Л. Беспрозванных пишет: «Номинальный вассалитет практически не затрагивал внутренней и внешней политики государства-вассала, поскольку ни императорские послания, ни пожалование титула “ван” не воспринимались местными правителями как атрибут зависимости от Китая. “Дань”, привозившаяся иноземными послами в Китай, рассматривалась как своего рода меновая торговля, поскольку за нее полагались эквивалентные по стоимости дары. Таким образом, номинальный вассалитет был не более чем пропагандистским приемом, предназначенным прежде всего для собственного, китайского населения. Реальный вассалитет, включая в себя все перечисленные выше черты номинального вассалитета, был связан с постоянным контролем китайских властей над внешней политикой вассального государства, а также с определенными ограничениями во внутриполитической жизни. В этом случае прочность и устойчивость положения местной администрации прямо зависели от лояльности императорской династии Китая. В.П. Васильев пишет: “Самое слово “вассал” на китайском языке собственно значит “забор”, “плетень”, т.е. вассал должен служить преградою нападениям живущих за ним иностранцев. Уж если они будут сильны, так пусть-ка прежде пробираются через этот забор; следовательно, чем шире пространство, занимаемое вассальными землями, тем спокойнее собственно Китаю”. B.C. Мясников и Н.В. Шепелева называют эти “внешние владения” термином “наместничества-протектораты”, что вполне адекватно отражает степень их зависимости от Пекина».

С этим можно частично согласиться: отношения вассалитета в таких случаях предполагали протекторат, хотя и не обязательно, а «внешние владения» (которые Беспрозванных называет «буферными территориями») оставались субъектами международных отношений — не частями другого государства, а зависимыми государствами с ограниченным суверенитетом. В принципе, все это можно сравнить с Османской империей и Византией (в смысле концепции единственной в мире империи, по отношению к которой все остальные правители могут быть только вассалами, покорными или непокорными).

По провозглашении Китайской республики 1 января 1912 г. Сунь Ятсен заявил, что цель республики — «получить [для Китая] все права цивилизованной страны» и «поместить Китай на уважаемое место в международном сообществе». Принципиальный инструмент для достижения этой цели — признание международного права. Частые ссылки на международное право в государственных судах, юридических органах, публикациях и т.д. оставляют мало сомнения, что и Китай декларирует приверженность этому праву. В 1945 г. Китай стал одним из учредителей ООН. КНР поддерживала право колоний на независимость, участвует в работе международных организаций и т.д. Став членом ООН в 1971 г., КНР приняла ее Устав, а в 1984 г. юрист из КНР стал членом Международного суда. Хотя коммунисты критиковали отдельные теории и нормы права как буржуазные, они никогда не отвергали международное право в целом.

Главными принципами международного права КНР считает суверенитет, самоопределение, подлинное равенство и мирное сосуществование. По китайской концепции, образование и становление государства субъектом международного права должно решаться его народом. Только он может решать, легально его государство или нет. Это не могут решать другие страны. Международное признание просто подтверждает факт существования нового государства. Это соответствует, например, межамериканской Конвенции Монтевидео 1933 г., по которой политическое существование государства не зависит от признания другими государствами, а такое признание — лишь обозначение того, что одно государство признает другое со всеми вытекающими правами и обязанностями.

Как отмечает ван Вальт, право государства управлять своей территорией — конкретное выражение суверенитета. Соответственно, подразумевается равенство государств и отказ от неравных договоров. Понимание равенства государств в КНР выходит за пределы общепринятой концепции равенства перед законом: межгосударственные отношения могут осуществляться на основе не только равенства перед законом, но и «подлинного равенства». То есть суверенные права более слабых государств охраняются от попыток диктата со стороны более сильных. Согласно марксизму-ленинизму, есть равные и неравные договоры. Последние представляют собой нарушение международного права. Соответственно, статус Китая с 1840-х по 1940-е гг. был «неравным» к западным державам. О неравных договорах говорили еще гоминьдановские руководители. Но они считали нужным ревизовать эти договоры, тогда как в КНР говорят, что они вообще противоречат международному праву. В современной китайской доктрине нет места таким отношениям, как протекторат или сфера влияния. Но китайские юристы согласны, что сюзеренитет относится к периоду феодализма, а в более новое время такие отношения — лишь инструмент империалистической экспансии, поэтому для данного периода термин «сюзеренитет» использовать нельзя.

Китайские юристы писали, что «страны, которые уступали свои территории, все находились под принуждением, это были либо слабые, малые, либо потерпевшие поражение страны. Страны, которые приобрели уступленные территории, все были империалистическими странами, участвовавшими в территориальной экспансии. <…> Таким образом, можно сказать, что уступка территории есть метод разграбления территорий слабых или испытавших поражение стран, используемый империалистическими странами путем применения войны или угрозы силы». Любая сдача суверенитета более сильному государству обязательно следует из применения силы, давления и других форм принуждения. Следовательно, аннексия территории путем захвата или длительной оккупации не может дать аннексирующему государству правовой титул на территорию. Кроме того, это исключает делегирование суверенитета одной страны другой.

«Формальная независимость государства не теряется до тех пор, пока источник или законность его правительства не будут бесспорно перенесены с данного государства на правительство другого государства. Реальная независимость не теряется до тех пор, пока эффективная власть правительства независимого государства не угаснет полностью и не будет замещена таковой контролирующего государства».

Есть два противоположных подхода к легальности приобретения страной чужой территории путем завоевания. Но осуждение агрессии или угрозы силы в международном праве делает приемлемость завоевания фактически несостоятельной, по крайней мере, со времени окончания второй мировой войны. По старому праву, последующая аннексия завоеванной территории ведет к потере контроля и суверенитета над ней завоеванного государства и узаконивает власть победителя. Однако после 1945 г. международное право не дает моральной или логической юридической силы для легитимации завоевания таким путем.

Однако в ряде случаев законность такого приобретения признают «по факту» при отношениях конкретных государств в течение длительного времени. Получается, что здесь признается легализация незаконного приобретения, если выгоды от нового положения вещей превосходят выгоды от восстановления статус-кво. Такой подход распространен в международной практике. В то же время признание статус-кво третьей стороной (то есть иностранным государством) не является актом легализации, поскольку это политический акт. Признание не может ни создать новое, ни ликвидировать старое государство. Так же и непризнание (законно или незаконно присоединенной территории) означает не более чем неодобрение со стороны конкретных стран. В новейшей истории, например, некоторые страны не признали «аннексию» трех республик Прибалтики Советским Союзом или Иерусалима — Израилем.

Таким образом, «претензии на территорию, основанные лишь на эффективном, но незаконном использовании или на угрозе силы, отвергаются большинством государств как противоречащие современному международному праву. Далее, время, которое прошло со времени принятия Устава ООН, показало неудовлетворительность какого-либо права на оккупированную территорию по праву давности». Китай продемонстрировал это применительно к Сянгану (Гонконгу) и Аомыню (Макао).

Не признавая завоевание, аннексию или право давности как законные пути приобретения территорий, руководство КНР никогда не заявляло, что приобрело Тибет такими способами. Заявляется о многовековой преемственности китайского суверенитета над Тибетом. Вот почему в КНР придают столь большое значение экскурсам в историю, примеры которых приведены в предыдущих главах.

О Китае и «китайских династиях»

Казалось бы, обсуждать нечего. Вроде, и так ясно, что такое Китай. Но сами китайцы не используют это слово. Свою страну они называют Чжун-го — Срединное государство, или Тянь-ся — Поднебесная. «Китай» — не китайское слово. Оно произошло от «кидань» — названия народа, вероятно, монгольской группы, жившего с глубокой древности на территории Северной Монголии и Маньчжурии. Многие считают их монголами по языку. В X в. кидани создали империю Ляо, простиравшуюся от Тихого океана до Восточного Туркестана, от Монголии и Маньчжурии до Центрального Китая. После того, как ее уничтожили чжурчжэни (народ тунгусо-маньчжурской группы), часть киданей (каракидани, или каракитаи) ушла в Среднюю Азию — в район рек Талас и Чу. Там они создали государство Западное Ляо. Не только у монголов, но и у мусульман Китай одно время ассоциировался с киданями, считался частью Туркестана (в этом случае, очевидно, в связи с каракитаями). Правители Западного Тюркского каганата носили титул «Табгач-хан» — китайский хан. Табгачами называли китайцев тюркские народы. Вероятно, этот обычай пришел со времен правления в Северном Китае династии Северная Вэй (386–564 гг.), которая принадлежала к племени тоба. У караханидских правителей был титул Малик аль-Машрик (аль-шарк) ва'ль-Син (повелитель Востока и Китая). В Россию слово «Китай» попало из Монголии (монг.: Хятад), а в Западную Европу — от Марко Поло, который называл север удела Хубилай-хана «Катай» (юг этого удела — «Манзи»).

Марко Поло писал также, что в Японии восток «Манзи» называют «Чин». Это индийское, японское и малайское названия Китая — по китайской империи Цинь (221–206 гг. до н.э.), основанной знаменитым императором Ин Чжэном (Цинь Шихуан). Однако есть и другие варианты этимологии, например от санскритского слова для «востока», от названия одного военного района династии Хань (в современном Вьетнаме), от самоназвания на языке народа лоло (и) княжества, известного под китайским названием Елан (территория современной провинции Гуйчжоу). Предполагают, что латинское слово Sina и производные от него происходят от государства Цинь. Тем более что давние контакты Китая с Европой хорошо известны. Обычно же «Китаем» античных авторов (Страбона, Плиния Старшего, Клавдия Птолемея и др.) считают Serica, жителей которой называли Seres (от греческого «шелковые», «из страны, где шелк»). Но, судя по этим авторам, Serica была не в Китае, а несколько западнее.

В связи с названием Sina нельзя не упомянуть арабское слово Син для Китая. Этимология точно неизвестна, но, вероятно, оно выводится из Цинь или Sina. Словами Чин и Мачин в средние века некоторые мусульманские народы (иранцы, тюрки и др.) называли, соответственно, Маньчжурию с Северным Китаем и Южный Китай с Индокитаем. К этому близко по произношению «хин», «хинове» в древнерусском языке. Ими в домонгольской Руси обозначали восточных кочевников. По мнению некоторых исследователей, эти слова происходят от названия хунну — народа, жившего на территории Монголии и давшего начало гуннам (лат.: Hunni), либо от названия империи Цзинь. Эта империя, созданная чжурчжэнями, включала часть Китая. Ее ликвидировали монголы.

Наконец, современный европейский термин «China» в разных вариантах может происходить от слов «Цинь» — через «Чин и Мачин», или «Цин» — от Маньчжурии, как и «Китай». Но для народа Чжун-го — ханьцев (то есть китайцев) и жители Индокитая, и лоло, и кидани, и чжурчжэни, и маньчжуры, и монголы были «варварами». А варвары должны платить дань и повиноваться их императору.

Итак, в слова «Китай», «China» и т.д. в разное время вкладывали разный смысл. Не только азиатские, но также европейские и русские путешественники до XIX в. отличали Китай от других стран, зависимых от императора. Они понимали «Китай» в смысле государства со столицей в Пекине, распространив это понятие и на другие страны, управляемые из Пекина или зависимые от него. Такое понимание приблизилось к конфуцианскому. Ведь Срединное государство всегда самостоятельное, просто им правят разные династии. Однако термин «Чжун-го», судя по старым имперским документам, никогда не применялся к Тибету и другим не-ханьским землям. Как справедливо отмечает китайский историк Гэ Цзяньсюн из Шанхая, «если мы хотим понять размер территории Древнего Китая, мы можем говорить лишь о том, насколько велика была реальная территория, контролируемая конкретной династией в конкретный момент».

Что такое эти династии? Вроде, опять праздный вопрос. Вот, скажем, определение из «Большой советской энциклопедии»: «Династия (от греч. dynasteia — власть, господство), в монархич. гос-вах несколько монархов из одного и того же рода (семьи), сменявших друг друга на престоле по праву наследования (например, Романовы в России, Габсбурги в Австро-Венгрии, Валуа и Бурбоны во Франции и др.)». Значит, слово династия обозначает правящую фамилию, и только. Европейцы перенесли этот принцип на Центральную Азию и Дальний Восток. Если в России правили Романовы, то в Китае — Цины, Суны и т.д. С другой стороны, пишут «цинское государство», «юаньская империя». Тогда почему, скажем, не «романовская империя»?

Об этом задумываются редко. Очень интересна дискуссия лингвистов и историков на «Восточном портале» Интернета. Из нее можно сделать следующие выводы. В отличие от однозначного европейского понятия «династия», китайский иероглиф «чао», используемый как его эквивалент, имеет ряд весьма разных значений. В китайско-китайских толковых словарях приводятся следующие: «весь период правления властителя, установившего наименование государства (в одном или в нескольких поколениях)», «период правления одного властителя», «наименование эпохи, периода», «название эпохи в монархическом государстве, а также название первого года в двенадцатилетнем цикле (правления монарха)», «династия (или период правления) указывает на целую династию правителей, а также на период правления какого-либо императора». Итак, основных значений два: время (период, эпоха) правления одного или ряда монархов и родовая преемственность этих монархов. Поэтому можно говорить, например, не только «Мин чао», то есть «период правления основателя Мин и его преемников», но и «Кан-си чао», то есть «период правления императора под девизом Кан-си».

Здесь название династии — не фамилия и не имя. Это символическое название, которое давал представитель рода, получивший монархическую власть (или, в случае одного императора — выбранный им девиз правления). Но не обязательно это название давал основатель династии. Например, названия Юань и Цин дали, соответственно, не Чингис-хан и Нурхаци. Эти названия появились уже после их смерти, а основателями этих династий обоих монархов объявили ретроспективно. С другой стороны, название династии тоже не было постоянным: один из последующих правителей иногда менял его (например, Хоу Цзинь на Цин).

В китайском слове «чао», обозначающем период или династию, нет значения государства (го). По конфуцианской концепции, государство всегда одно — Срединное (Чжун-го — то есть Китай). Оно не может быть частью другого государства. Поэтому, если оно в действительности захвачено иноземцами (то есть присоединено к их стране в результате завоевания), по китайской системе получается наоборот: правители Чжун-го теперь управляют еще и какой-то другой землей. Во времена раздробленности Китая, или в случаях сопредельных стран, одна из династий может править в Чжун-го, другие — в других странах. Последние могут считаться частями Чжун-го, если исходить из конфуцианской концепции власти. В европейском смысле это означало бы цивилизационное единство, а не вхождение одного государства в другое. А китайская концепция государственности слита с цивилизационной.

Все эти государства, или владения, называются по династиям — в смысле, по самоназваниям, или периодам правления монархов. Например, официальное название Маньчжурской империи — Да-Цин Ди-го (Да Цинго), а не Чжун-го. Хотя последнее название использовалось в международных документах, отнюдь не все ханьцы, особенно ученые, признавали допустимость этого. Важнейшим в наименовании государств было именно название династий. Косвенное подтверждение этому — широко распространенные иностранные производные от Цин, Цинь или Цзинь (но никогда — от Чжун-го). Здесь можно вспомнить Высокое Османское государство, которое никогда не называлось Турцией (вообще любые этнические коннотации были табуированы): это была многонациональная империя, подвластная султанам из рода Османа.

Таким образом, «династии Китая» — не то, что династии Европы, однозначно определяемые по фамилиям правящих домов. «Китайцы (ханьцы) в понятие “династия” вкладывают название государства и тем самым суверенные государства других народов пристегивают к своей хроникально-династийной истории и приучают к этому исследователей истории Чжунго (Китая), которые, не задумываясь, воспринимают китайскую трактовку понятия “династии”». Если в Европе понятие династии разделено с понятием и обозначением государства, то в Китае — соединено, а если речь идет об отдельном правителе, то может быть и разделено.

Иногда считают, что использование не-китайскими народами китайских имен, терминологии, системы периодизации государств и монархов, управления, конфуцианской идеологии — признаки того, что их страны являются частями Китая. Это неверно: данные признаки не влияют на государственность. Скажем, реформы Петра I вестернизировали Россию. В ней официально приняли из Западной Европы календарь (летосчисление от Рождества Христова вместо летосчисления от сотворения мира), систему управления, должности, титулы, одежду, обычаи, использовали немецкий и французский языки, в администрации было много иностранцев с Запада, в Россию входили земли остзейских немцев и т.д. Но от этого русские не стали западноевропейцами, а Россия — частью Германии или вообще Западной Европы. Петр I относится к династии Романовых. Слово «Романовы» имеет не русское, а латинское происхождение (от Роман, лат.: romanus — римский, римлянин). Однако это русская династия, а не итальянская, а Россия — не часть Италии.

Нет смысла анализировать все «китайские династии». Остановимся лишь на тех из них, которые важны в связи с тибетским вопросом. Империя Тан (где правила династия императоров по фамилии Ли) относится к 618–907 гг. Как указывал историк Дань Ихун, для китайцев танский император был «единственно законным правителем не только Китая, но и мира». На самом же деле в те времена Тибет был независимым, зато его вассалом был монарх Таиланда — территории, которая сейчас не входит в КНР (см. главу 2). Между Тан и Юань, как было сказано в главе 2, Тибет имел очень слабые отношения с Китаем.

Остановимся подробнее на «юаньской династии Китая». На Интернетсайте МИД КНР сказано: «В 1271 г. монгольские правители создали государство, назвав его Юань, которое в 1279 г. объединило под единой централизованной властью весь Китай. <…> Центральные правительства китайских династий осуществляли управление Тибетом. С середины XIII в. Тибетский район официально вошел в территориальные владения Юаньской династии». В действительности все было по-другому. Китай был завоеван Монголией, а не наоборот. Он стал частью другой страны, управлявшейся собственной (не китайской) династией. Эта страна — Великое Монгольское государство (монг.: Их Монгол улс), которое простиралось от Тихого океана до Центральной Европы. Оно делилось на уделы, которыми правили потомки Чингис-хана. Чингис — не имя, а титул. Он происходит от слова «море» (монг.: «тэнгис»). В более поздних документах титул великого хана писали как Далай-хан (монг.: «далай» — «океан», «море», «великий»). От слова «далай» происходит и титул Далай-лама. Личное имя Чингис-хана — Тэмучин. Он происходил из рода Борджигин, который монголы называют Золотым родом. В своей более поздней (буддийской) историографии монголы выводили Золотой род из Индии — от мифического Махасамади-хагана, его потомков в Индии, затем — в Тибете (от первых семи царей Тибета — монг.: Сандалиту-хаганов), но не из Китая.

Монгольские ханы всех уделов были родственниками. Своим «сюзереном» они признавали великого хана (хагана), опять же одного из своих родственников. В уделы монгольских ханов (улус Чагатая, Золотая Орда и т.д.) входили страны Средней Азии, Русь, Иран, Ирак, весь Кавказ, большая часть Сибири и т.д. Власть великого хана над чужими уделами быстро стала номинальной, уделы управлялись почти самостоятельно. Но все владыки уделов признавали главенство великого хана и по возможности слали ему дань — скажем, Тогон-Тэмуру, тому самому, который потерял свою столицу.

Одним из монгольских уделов было государство Юань. Китайцы его называли Да Юань, монголы — Их Юан улс (Великое Изначальное государство). Это название удела великого хана Хубилая и его потомков. Никто из них не был китайцем. В государство Юань входила Монголия, к которой были присоединены Китай, Корея, часть Бирмы и Камбоджи, Тангутское государство и другие не-китайские земли. Значит, именно Китай был частью Монголии, а не наоборот. Поначалу великие ханы правили на территории собственно Монголии — в г. Хархоруме (от тюркского «Каракорум» — «Черные Скалы»), а с 1264 г. — в г. Ханбалыке (Даду, Пекине). Благодаря Хубилаю этот город превратился в столицу не только его удела, но и всего Великого Монгольского государства. После этого империя Юань и независимый Китай (Южная Сун) существовали одновременно, пока последний не был полностью завоеван монголами.

Власть Хубилая установилась не сразу. В 1236 г. он получил в удел Синьчжоу (современная провинция Хубэй), а в 1251 г. Мункэ-хан отправил его в северный Китай. В 1258 г. он вызвал его на помощь в военной кампании против южного Китая. Но еще до прибытия туда Хубилай узнал о смерти Мункэ-хана (1259 г.). Затем в Хархоруме прошел великий хуралдай, который провозгласил великим ханом Ариг-Бугу, в соответствии с монгольским обычаем минората. Тогда его старший брат Хубилай собрал в своей ставке в г. Кайпине (Шанду, сейчас Внутренняя Монголия) другой великий хуралдай, в 1260 г. провозгласивший великим ханом его. Согласно китайской историографии, Хубилай стал титуловаться императором (кит.: хуаньди) — при том, что еще существовала независимая от него Китайская империя. Ариг-Буга был сторонником традиционных монгольских ценностей и хотел неукоснительно следовать установлениям Чингис-хана. Хубилай же был склонен к реформаторству и стремился организовать империю по той системе, что была в китайских государствах.

С точки зрения монгольской традиции престолонаследования, созванный Хубилаем съезд был незаконным: в империи уже был законный монарх Ариг-Буга, находившийся в столице. Кроме того, Хубилай широко использовал подкуп князей. Ариг-Буга отправил к брату посла, который передал ему: «По закону государственной власти, хана ставит великий хуралдай, а ты проигнорировал высшую доктрину, сидишь в Китае и, следуя китайским законам, действуешь самовластно». Хубилай объявил Ариг-Бугу узурпатором, а сам по китайскому обычаю принял первый девиз правления Чжун-тун. В 1261–1264 гг. он воевал против брата. Ариг-Буга был разгромлен и сдался Хубилаю. Теперь в Монголии остался один великий хан. Правители всех земель империи должны были ему подчиняться.

В 1264 г. Хубилай перенес свою ставку рядом с бывшей столицей чжурчжэней Чжунду («Средняя столица»). Ее назвали Ханбалык («Ханский город»), или Даду («Главная столица»). Ханбалык стал столицей всей Великой Монгольской империи. Позже, после развала государства Юань, этот город стал называться Бэйцзин (Пекин). Девиз правления Хубилай сменил с Чжун-тун на Чжи-юань. В своем указе он объяснял это дурными знаками (кометы, дожди в неположенное время и т.д.): все они указывали, что политика власти противоречила Закону.

В 1271 г. Хубилай решил изменить название страны. Есть сведения, что по китайской «Книге перемен» («И-цзин») для названия он выбрал иероглифы «цянь юань»: «цянь» — небо и «юань» — изначальное. По-видимому, он ориентировался на следующий фрагмент из «Книги перемен»: «Велика древность гексаграммы цянь» (кит.: Да цзай цянь юань), причем «цянь» — это символ и неба, и императора. Поэтому впервые имя династии было со знаком «да». Как известно, монголы поклонялись вечному Небу. То есть «Юань — начало бесконечного числа существ, основа мира и счастья, государственной власти, мечта многих народов, кроме этого нет ничего великого, драгоценного».

Ко всем этим действиям Хубилая склоняли китайские советники. С малых лет при нем было несколько учителей-китайцев. Они не только излагали ему историю своей страны, но и постоянно давали советы по вопросам управления. Хубилаю служили многие известные в Китае ученые и сановники. Один из них, Хао Цзин, как раз и предложил ему способ захвата престола и власти великого хана. Хубилай в молодости верил этим приближенным, научился говорить по-китайски, но отказывался изучать китайскую грамоту. Неудивительно, что элита империи Юань приняла китайскую концепцию государственности, систему управления, историографию. При Хубилае китайцы назвали Чингис-хана Тай-цзу (Великий предок — стандартное храмовое имя родоначальника династии), Фа-тянь ци-юнь, Шэн-у хуаньди (Сообразующийся с Небом и открывающий судьбу, Священно-Воинственный император). Его личное монгольское имя Тэмучин стало запретным прижизненным именем. Остальные великие ханы, правившие до Хубилая, тоже получили задним числом китайские храмовые имена. Тем не менее, у всех юаньских императоров были и монгольские имена.

В 1279 г. Хубилай-хан завершил покорение Китая. Теперь весь Китай стал неотъемлемой частью империи монголов. Очевидцы (например, Марко Поло) отмечали, что части, из которых она состояла, неравнозначны: степень подчиненности центру была разной. Потому некоторые из них (Корею, Ганьсу и др.) они называли странами или королевствами. Некоторые из этих стран, ныне независимые, напрямую управлялись монголами (например, Корея). Во всей системе административных органов Юаньского государства не было ни одного, который охватывал бы его целиком.

Государственное управление в нем было гибридным между Монголией и Китаем, а монархия оставалась монгольской. В целом, она следовала Великой Ясе — своду законов Чингис-хана. Китайцев использовали только по необходимости в государственном аппарате. Монголы всегда держались обособленно от них — и административно, и социально. Они твердо придерживались своего языка. Даже письменность им разработали сначала уйгуры, потом — тибетцы, но не китайцы. После восстания Ли Таня китайцам вообще запретили занимать военные должности. Почти все должности стали отдавать «людям с цветными глазами» — мусульманам, христианам, тюркам, киданям, тангутам. Сбор налогов и другие финансовые дела чаще всего были в ведении мусульман.

Лишь в конце существования государства Юань, когда возникла необходимость использовать китайский высший слой для его консолидации, монголы стали вовлекаться в китайскую культуру. В 1343–1345 гг. по их приказу были составлены обширные истории Ляо, Цзинь и Сун. В китайской историографии они называются «китайскими династиями», хотя это были совершенно разные государства: китайское — Сун, киданьское — Ляо и чжурчжэньское — Цзинь. Еще при Хубилае начали компилировать их истории. Хотя это делали в Монгольской империи, истории писали по сложившимся конфуцианским правилам. Поэтому даже такие разные страны, как Ляо и Сун, были описаны сходным образом — как китайские империи. Во время этой работы возникло противоречие, связанное с легитимностью включения монгольских ханов в официальную «династическую историю Китая». Оно приблизилось к разрешению лишь на последнем этапе работы, при императоре Тогон-Тэмуре. Основной проблемой стало: подчинение какого из трех государств монголами сделало их легитимными наследниками «китайского династического порядка»? В итоге решили, что каждое из них имело собственную историю, а монголы покорили их все. Но вопрос уже стал чисто академическим: монголов изгнали из Пекина.

До самого падения своей империи монголы считали Китай ее частью, а своего великого хана — «умиротворителем» народов, одним из которых были китайцы. Так для чего же Хубилай-хан позаимствовал китайскую систему, провозгласив период Юань?

Он хотел увековечить себя в памяти потомков и легитимировать в глазах ханьцев — самого многочисленного народа империи — монгольскую монархию в чреде «китайских династий». Кроме того, монгольские ханы претендовали на вселенскую власть. Завоевав Китай, они получили готовую, хорошо разработанную и удобную концепцию такой власти. Ведь их государство — главное в мире, значит, Срединное, остальные должны покориться. В отличие от китайцев, для монголов это понятие не носило этнического ханьского контекста. Срединное государство (монг.: Дундад улс) теперь должно было ассоциироваться с Великим государством (Ихулс) монголов. Недооценка этнического аспекта имела для них далеко идущие последствия. Когда в Китае захватила власть ханьская династия, с конфуцианской точки зрения она стала легитимной в этом великом Срединном государстве, а монгольские земли превратились в «варварскую периферию». Монголы считали иначе, но для ханьцев это было неважно.

Итак, в 1368 г. Китай откололся от империи Юань. Для монголов это было катастрофой: накануне «всемонгольский народ» удела великого хана насчитывал более полусотни тумэнов, 40 из которых (то есть 400 тыс. воинов, не считая семейств и т.п.) располагались в Китае, к югу от Великой китайской стены. В Монголию с Тогон-Тэмуром ушло только шесть тумэнов. Остальные были задержаны в разных местах Китая и в основном истреблены. Но и давно заброшенная Монголия едва могла прокормить отступившие в нее сотни тысяч человек. В Китае же минские власти делали все возможное, чтобы уничтожить монгольское влияние, в том числе путем ассимиляции самих монголов. В законодательстве империи Мин было примечательное установление: монголам, оставшимся там, разрешали заключать браки только с китайцами, но не между собой. За нарушение полагалось наказание батогами и обращение в рабство.

По древней традиции, признание династии «полноценной» сильно зависело от официальной конфуцианской историографии, причем заключительным актом этого было составление официальной истории. Ее обычно готовила специальная комиссия, которую назначал император династии-преемницы, он же утверждал готовый текст. Соответственно, официальную хронику «Юань ши» компилировали с китайскоязычных хроник в 1368–1370 гг. — китайские историки по конфуцианским лекалам. Они были плохо осведомлены о многих лицах и событиях в истории монголов. Неудивительно, что государство Юань приобрело специфические китайские черты.

Но оно продолжало существовать и после этого — то есть одновременно с китайской империей Мин. Китайцы называют его Бэй Юань (Северная Юань); в 1370–1377 гг. девиз правления был Сюань-гуан, в 1378–1387 гг. — Тянь-юань. Вместе с тем, императоры, как и раньше, имели личные монгольские имена. В 1388 г. великий хан Тогус-Тэмур был разгромлен китайцами и убит своими родичами. Он стал последним юаньским императором, поскольку его сын и преемник Энх-Зоригту (1388–1392) не осмелился претендовать на императорский титул и не принимал китайского тронного имени из страха перед минскими императорами.

Однако среди части монгольских аристократов возникла легенда о происхождении третьего минского императора Чжу-ди (девиз правления — Юн-лэ, 1403–1424 гг.) от Тогон-Тэмур-хана. Они считали, что Чжу-ди родился от наложницы Тогон-Тэмура, которую первый минский император Чжу Юаньчжан взял себе в гарем после взятия Даду уже беременной. По этой легенде, Юаньская династия сохранилась не только в Монголии, но и в Китае. Согласно одной из самых значительных монгольских хроник «Болор эрихэ» («Хрустальные четки»), обще монгольские ханы от Чингисхана до Лигдэн-хана (1592–1634) составляли единую династию, но ханы от Чингиса до Тогон-Тэмура правили Южным Юаньским государством (монг.: Урд Юан улс, что можно перевести также «Предшествующая Юаньская династия»), а императоры от его сына Аюширидары (Биликту-хан) до Лигдэна — Северным Юаньским государством (монг.: Хойт Юан улс, или «Последующая Юаньская династия»). Следовательно, монголы продолжали претендовать на владение Китаем даже тогда, когда он отделился от их империи.

Итак, Великое Монгольское государство распалось, распались и сами уделы — в том числе монгольская империя Юань. Так что у КНР нет оснований претендовать на преемственность от нее. В таком случае, по китайской логике, Русь тоже должна считаться частью Китая. А почему бы тогда не считать все земли от Венгрии до Тихого океана (разумеется, включая КНР) частями современного Государства Монголия? Или всю Скандинавию — частью РФ, если вспомнить варягов, в древности «призванных править Русью»?

Отколовшись от империи Юань, Китай вновь стал государством. В 1421 г. китайский император перенес столицу с юга в Пекин. Он боялся монголов и хотел быть поближе к северным рубежам обороны. Теперь там была ханьская династия Чжу, которая правила империей Мин. Ее границы примерно совпадали с границами китайской империи Северная Сун, существовавшей до монгольского завоевания. Но сунская идеология недостаточно последовательно реализовывала китаецентристскую модель. Поэтому идеологи Мин, подчеркивая отмщение за позор, нанесенный Китаю монголами, старались провести всеобъемлющее восстановление традиционных китайских ценностей.

Ханьцы считали монголов иностранцами, незаконно захватившими власть. Первый минский император Чжу Юаньчжан (девиз правления — Хун-у) уже на следующий год после воцарения направил в Тибет посольство с манифестом. В нем, в частности, говорилось: «В недавнем прошлом варвары — ху [монголы] воровски захватили Хуася [Китай] и господствовали над ним более 100 лет. Кто из имеющих разум может сдержать гнев, когда головной убор и обувь меняются местами? <…> Я основал главное в Поднебесной государство. Назвал его Да Мин (Великое Светлое)».

С монгольской точки зрения минские претензии были бессмысленны как фактически, так и формально: для монголов сюзеренный статус их династии определялся оставшимся при них монгольским хаганством, а не перешедшей к минским императорам властью над Китаем. Последние пытались установить свою власть и в Тибете, но из этого ничего не вышло (см. главу 2). И тибетцы, и монголы понимали, что Мин — иностранное государство, которое не имеет права претендовать на монгольское «наследство». Все это показывает отсутствие преемственности империи Мин с империей Юань.

Помимо тибетских племен и монастырей, в государстве Мин числилось 117 данников — в том числе те, кто даже не граничил с ним: например, Борнео, Цейлон, Филиппины, Аден, Бенгалия, Герат, Самарканд, Медина, Исфахан. Очевидно, в данники зачисляли все города и страны, откуда в Китай приезжали послы, купцы и т.д. В 1408 г. минский император издал указ в связи с набегом японских пиратов на китайское побережье. Он повелел «японскому королю выполнить наше приказание с благоговением, без промедления и эффективно. Это дело настоящим поручается вам вашим императором». Все это соответствовало китайской традиции «номинального вассалитета». Вместе с тем, императоры Мин были реалистами и не старались поставить под свою фактическую власть весь мир. Раздувание идеи исключительности Китая было нужно для внутреннего пользования, чтобы держать народ в узде. Основной формулировкой внешней политики для них было: «Для правителя не существует ничего внешнего».

Следующей была Цин — «маньчжурская династия Китая». Вот что это за династия. К северу от государства Мин располагались земли различных тунгусских народностей (потомков чжурчжэней), издавна живших в Приамурье. В китайскую империю они не входили. Их вожди получали от нее титулы, помощь, экономические и политические преимущества, весьма полезные при постоянных междоусобицах. Подобно Тибету, они обменивались с Китаем подарками, которые там, разумеется, считали данью. Китай успешно использовал этих вождей для «обуздания одних варваров посредством других».

Тун, один из родов (или кланов) потомков чжурчжэней, переселился в южную часть Маньчжурии из района горы Пэктусан (граница Маньчжурии с Кореей). Этому роду принадлежало владение Маньчжу. Глава этого рода Нурхаци (1559–1626), подчиняя соседние племена и уводя в свое владение множество пленных, положил начало сильному государству. В 1589 г. Нурхаци объявил себя ваном (князем, или царем), а в 1596 г. — ваном государства Цзяньчжоу. Основой его армии была знаменная система, построенная на соединении штатского и армейского начал и бравшая свое начало от киданей, тунгусских племен, монголов и китайцев. Вначале в ней было четыре корпуса, или «знамени», в которые входили только чистокровные маньчжуры и родственные им племена. Позже были созданы и «знамена» из других народов.

У китайцев маньчжурское государство поначалу числилось зависимым: Нурхаци получал титулы от минского императора. Объединив разные племена, Нурхаци начал войну против китайцев. В 1616 г. он присвоил себе ханский (императорский) титул, к которому позже прибавили девиз правления Тянь-мин (в переводе с китайского — Мандат Неба). Нурхаци претендовал на родство с императорами бывшего чжурчжэньского государства Цзинь — Золотое (маньчж.: Айсинь Гурунь). Поэтому он объявил свой род Золотым родом, или Золотым кланом (маньчж.: Айсинь Гиоро). Воссозданному таким образом государству китайские историки присвоили название Хоу Цзинь — Поздняя Цзинь. При этом чуть ли не более активно, особенно после победы над монгольским Лигдэн-ханом, маньчжурские императоры подчеркивали свою преемственность от Юань и утверждали, что им принадлежит печать Чингис-хана. Фактически, к 1644 г. преемственность от Цзинь была забыта.

В 1618 г. Нурхаци высказал семь причин ненависти кЧжун-го (Китаю). В основе всех обид было то, что государство Мин «шло против истины и справедливости», нарушало установленные границы. К 1622 г. маньчжуры одержали ряд побед над китайцами и захватили Ляодун. Нурхаци заявил, что Небо повернулось к нему и отвернулось от Минской династии.

В послании китайскому императору, написанном, вероятно, в 1623 г., Нурхаци перечислил 19 эпизодов из истории Китая и соседних стран, чтобы проиллюстрировать поддержку или наказание Неба. Свое послание он завершил словами: «Китаец, тебя Небо осудило и указало различные знамения. В то время, когда твои войска разгромлены и земли отобраны, [ты] продолжаешь говорить громкие слова: “[Я] не знаю своих ошибок, войско моего государства огромно”, — [этим] ты, китаец, соперничаешь с Небом».Как видим, маньчжурская аргументация была чисто конфуцианской.

В 1625 г. маньчжуры перенесли свою столицу с р. Сунгари в Мукден. Нурхаци умер в 1626 г. Его сын Абахай все еще числился зависимым от Китая правителем. Поначалу он сам признавал в послании императору Мин, что Маньчжурия — зависимое государство. Но продолжал завоевательную политику. Главной целью было не расширение империи, а покорение соседних племен для пополнения войск живой силой. 5 мая 1636 г. маньчжурский хан для своей династии и государства принял название Цин (Чистое), как противопоставление соседнему китайскому Мин (Светлое).

В 1643 г. в Китае произошло восстание. Повстанцы захватили Пекин, минский император Чжу Юцзянь (девиз правления — Чун-чжэнь) повесился. Глава повстанцев Ли Цзычэн провозгласил новое китайское государство — Шунь. В тот же год умер цинский император Абахай. Императором провозгласили Фулиня (девиз правления Шунь-чжи). Минские генералы, не имея сил подавить восстание, пригласили маньчжуров. В 1644 г. Пекин заняли маньчжурские войска под командованием Доргоня, дяди и регента малолетнего императора. Китайский престол был просто упразднен. Фулинь не взошел на него, а превратил Китай в составную часть Цинской империи, уже будучи ее императором.

После этого одновременно с маньчжурской империей Да Цин-го (Великое Чистое государство) продолжали существовать китайские национальные государства: до 1662 г. — остатки империи Мин (до гибели ее династии); в 1673–1678 гг. — государство У Саньгуя со столицей в Ханьчжоу (подробнее см. в главе 3); независимой ханьской территорией был Тайвань, где власть маньчжуров установилась лишь в 1683 г.

Ханьцы называли маньчжуров «гуань вай-ды жэнь» — «люди за пределами (вне) застав», то есть вне Великой китайской стены. Именно там находились родовые земли маньчжуров, их старая столица Мукден, а в 1668 г. они запретили там селиться китайцам. Присоединение же их национальных государств к империи Цин после опустошительной крестьянской войны привело к сильной убыли населения Китая. В нем с 1623 по 1660 г. было убито более 10 млн. чел., многие миллионы умерли от эпидемий, голода и лишений, многие стали рабами. Ханьцы не прекращали попыток отделиться от империи Цин. Только за первые 18 лет после завоевания произошло более 100 антиманьчжурских восстаний.

Лишь в 1850 г. восстание в Восточном Китае увенчалось успехом: образовалось независимое государство со столицей в г. Юньань, а затем в Нанкине. Восставшие назвали свое государство Тайпин Тянь-го (Небесное государство Великого Благоденствия, или Равенства). Здесь тайпинские правители следовали основателям империи Мин, которые тоже выбрали Нанкин — как базу для отделения от государства Юань. Стараясь заручиться поддержкой Запада, тайпины заявляли о приверженности христианству, уничтожали все буддийские и даосские книги, конфуцианские подвергали цензуре и издавали с редакционными правками. Они создали систему управления, армию и т.д. Правитель принял титул тянь-ван — «небесный князь» (или царь). В то же время в сфере производства пытались внедрить всеобщую уравниловку. Но со временем Тайпин перерождалось в ханьскую империю старого типа. Его руководители писали в 1852 г.: «Китай — голова, маньчжуры — ноги. Китай — священная страна, маньчжуры — грязная нечисть. Но, увы, ноги возвышаются над головой». Тайпин было тогда единственным китайским государством и граничило с Цинской империей. В 1864 г. последняя, при поддержке Запада, захватила Тайпин.

Маньчжуры не считали себя китайцами (ханьцами). Императоры и их ближняя родня — то есть первые шесть степеней аристократов — были только маньчжурами или монголами. Маньчжурские аристократы часто женились на монгольских принцессах. Главным языком был маньчжурский (из тунгусо-маньчжурской группы алтайских языков, далекий от китайского). В империи за ним следовали монгольский и китайский. Маньчжурское письмо было разработано еще до завоевания Китая — в 1599 г. двумя монгольскими переводчиками, служившими у Нурхаци — Эрдэнибагши и Гагай-дзаргучи. Основой письма стал монгольский алфавит, основанный на уйгурском.

Для укрепления своей власти маньчжурские императоры, следуя китайской традиции, подвергали цензуре и уничтожению нежелательные исторические трактаты. Потому многие цинские источники по истории, особенно Цин и Мин, крайне недостоверны.

«Знаменные» получали обширные наделы в Китае. Они брали себе чужие дома с имуществом, а бывших хозяев выгоняли. Вследствие этого и предыдущих военных действий сильно сократилось население Северной и Центральной Маньчжурии. Стараясь сохраниться среди многочисленных ханьцев, маньчжуры приняли ряд дискриминационных мер. Вот некоторые из них. С 1662 по 1792 г. в секретариате империи Цин соотношение между маньчжурами, китайцами и монголами оставалось постоянным — 5:2:1. Вначале все важнейшие государственные и военные дела решались императором вместе с советом высшей аристократии, в котором были только маньчжуры. В 1720-х гг. туда допустили несколько китайцев, но решающие голоса остались у маньчжуров.

До самой Синьхайской революции 1911 г. маньчжуры прочно занимали ключевые посты в империи. Были введены ограничения на то, чтобы китайцы концентрировали власть в своих руках. Китайским чиновникам запрещалось служить в той провинции, из которой они происходили. Маньчжуры были неподсудны китайским судам, а китайцы — подсудны маньчжурским. За сходные преступления маньчжуров наказывали слабее китайцев. Браки между маньчжурами и китайцами запрещались. Считалось, что маньчжуры составляют единственное сословие — воинов. Торгово-промышленная деятельность им запрещалась. Еще в середине XIX в. (!) император Миньнин (девиз правления — Дао-гуан) выступал против того, чтобы маньчжуры получали какое-либо государственное образование кроме маньчжурского языка, верховой езды и стрельбы из лука. Правда, на практике это соблюдалось редко, особенно если речь шла о чиновниках. Традиционная китайская ученость поощрялась лишь среди китайцев. Признаком подчинения китайцев маньчжурскому императору была обязанность брить голову и носить косу. Первое время многие китайцы сопротивлялись этому: длинные волосы, завязанные в пучок на макушке и заколотые большой шпилькой, символизировали ханьское превосходство над «варварами». Но за сопротивление казнили. Наконец, маньчжурки и монголки не должны были уменьшать свои ступни путем бинтования, подобно китаянкам. Маньчжурское правительство отменило дискриминационные меры лишь перед своим падением, в попытке удержать власть.

От китайцев маньчжуры восприняли, прежде всего, концепцию Срединного государства и власти императора по «мандату Неба». Она оправдывала их территориальные претензии — в том числе и на сам Китай. В какой-то мере здесь повторилась история с Юаньской династией. Другой модели вселенского господства у них не было.

Вместе с концепцией императорской власти маньчжуры приняли систему данничества. По мнению цинского двора, основная причина приверженности системе данничества — национальная безопасность: в идеале тот, кто хотел вступить в отношения с их империей, вынужден был делать это как императорский «данник». Абсурдность этой системы видна из списка вассалов, приведенного в «Да Цин ли-чао ши-лу» («Подлинные последовательные записи великой династии Цин»). Помимо соседей Китая — Тибета, Турфана, Кореи, Аннама, Сиама и монгольских государств, в состав «данников» включены Лаос, Португалия, «Папство», Россия, Ява, Англия и Голландия. В XVII в. вассальную зависимость от Пекина признала Корея, в XVIII в. — Бирма, Вьетнам и Непал. Позже Пекин объявил своим вассалом также Бутан. В списке «данников» Цин с 1662 по 1875 г. перечислено 18 стран. Вдобавок к указанным выше — Рюкю, Сулу, Киргизия, Коканд и др. И что? Все они входили в Китай?

Особенно примечательно включение Голландии. О ней сказано, что Голландия попросила о привилегии присылки дани императору в 1653 г. В указе императора Сюанье (девиз правления Кан-си) говорилось: «Теперь прибывший с данью посол из государства Хо-лань сообщает, что их государство смежно с русским». «Лояльность» Голландии признали. Более того, было указано, что эта страна помогла императорским отрядам отбить бунтовщиков и пиратов от берега Тайваня. В действительности, сами голландцы защищали от пиратов свой торговый форпост.

Такие же ложные трактовки касались России и Великобритании. Переписка с русскими (в отличие от западноевропейцев) была в ведении 4-й экспедиции Лифаньюаня — Палаты внешних сношений, занимавшейся также делами управления князей и чиновников тибетских и монгольских княжеств. Там работали только маньчжуры и монголы — китайцы не допускались. Отношениями с другими странами ведало управление по делам иностранных гостей Министерства церемоний. Возможно, отнесение русских к Лифаньюаню было не случайным. Цинские императоры утверждали, что завладели печатью императоров юаньских, а Русь входила раньше в Великую Монгольскую империю. Претендуя на монгольское «наследство», цинские монархи могли включить туда и русских, которые даже не знали, что стали «данниками Китая».

Сохранились документы о переговорах русских посольств с маньчжурскими чиновниками. Последние пытались обставить эти посольства как «принесение дани варварами». Император Сюанье писал: «Я, будучи единодержавным владыкой Поднебесной, без различия — в Китае ли то или вне его, о всех людях, живущих во всех странах, забочусь, как о самых маленьких детях, и желаю, чтобы каждый благоденствовал по-своему и каждый в своем месте жил покойно». Послания Далай-ламе и монгольским князьям Сюанье тоже предварял указанием на то, что он «правит миром». Перевод грамоты царя Алексея Михайловича цинскому императору был сделан, очевидно, чиновниками последнего. После перечисления титулов русского царя титул адресата переведен как «общий владыка всех государств, величайший царь Срединного государства».

На кораблях английского посольства, прибывшего к цинскому императору в 1793 г., заставили вывесить флаги с надписью «Носитель дани с английской стороны». Этому посольству перед его возвращением император Хунли (девиз правления — Цянь-лун) вручил эдикт, адресованный английскому королю Георгу III:

«Вы, о государь, живете далеко за пределами многих морей и, тем не менее, движимый смиренным желанием приобщиться к благам нашей цивилизации, послали миссию, почтительно доставившую нам Ваше послание. Серьезные выражения, в которых оно составлено, обнаруживают почтительное смирение с Вашей стороны, что весьма похвально. Что касается Вашего послания об аккредитации одного из Ваших подданных при моем небесном дворе для наблюдения за торговлей Вашей страны с Китаем, то таковая просьба противоречит всем обычаям моей династии и никоим образом не может быть принята. Если я распорядился, чтобы дары дани, присланные Вами, о государь, были приняты, то это было сделано, исключительно принимая во внимание чувства, побудившие Вас прислать их издалека. Великие подвиги нашей династии проникли во все страны Поднебесной, и государи всех наций суши и морей посылают свои ценные дары. Как Ваш посол может сам убедиться, мы имеем абсолютно все. Я не придаю цены странным или хитро сделанным предметам и не нуждаюсь в изделиях Вашей страны. Трепеща, повинуйтесь, и не выказывайте небрежности».

Поднебесная здесь явно употребляется как синоним всех стран вообще, а маньчжурский император — правитель этой Поднебесной.

Принимая европейские посольства, цинские чиновники проверяли, чтобы в грамотах послов употреблялось слово «бяо», означающее поздравительный доклад вассала, вместо слова «шу», означающего грамоту равного к равному. Члены посольств, включая посла, должны были по команде встать на колени перед императором, потом сделать три земных поклона. Такая же процедура завершала аудиенцию. Некоторые посольства были безуспешными, так как послы отказывались следовать унизительному церемониалу. Что ж. Значит, некоторые «варвары» остались пока «непросвещенными»… Это все равно не противоречило идее, что «просвещение» остального мира («варваров») — лишь вопрос времени. Например, в 1795 г. император Хунли обозначил Тибет как вайфань (периферию) — приграничный район вне Чжун-го. Вместе с тем, по его словам, Тибет «не должен сравниваться с Россией, которая пока еще дикая и должна быть приручена, а потому правильно называется варварской».

В дальнейшем маньчжурское правительство старалось представить нараставший натиск и агрессию Запада как традиционные отношения данничества. При императоре Миньнине (годы правления — 1821–1850) во время «опиумной» войны его советники доносили: «Варвары-англичане при нынешней династии несколько раз прибывали ко двору с данью. Табель о рангах заимствована у них из нашего государства, и все должностные лица у них говорят по-китайски».

Цинское руководство пыталось трактовать подобным образом даже неравные договоры, которые во второй половине XIX в. навязывали ему западные державы. Режим наибольшего благоприятствования трактовался как «одинаковое обращение ко всем варварам», «равное к ним сострадание» императора, или «умиротворение варваров». Заключение неравного договора с западной державой трактовалось как «покорность» с ее стороны, возможность «держать ее под контролем», «получать благодарность варваров». По мнению Пекина, такие отношения должны были сдержать экспансию Запада. Агрессия Англии и Франции трактовалась как «бунт варваров», которых надо «усмирить». После 1860 г. послы держав в Пекине аккредитовались не при главе государства, как представители равных стран, а как представители стран-«данников».

При желании все это можно предъявлять как «документальные свидетельства» подчинения европейских стран Китаю.

Итак, Цин — это маньчжурское государство, воспринявшее ханьскую имперскую идеологию. Маньчжуры и ханьцы — разные народы, с разным этногенезом и разной историей. Империя Цин была не Китаем, а государством, созданным маньчжурами вне Китая еще до его завоевания. Присоединяя Китай, маньчжуры перенимали его государственную систему, а присоединяя Монголию, они подчеркивали свою преемственность с Монгольской империей. По мнению маньчжурской аристократии, тщательное следование китаецентристской внешнеполитической модели укрепляло легитимность маньчжуров в управлении страной. Этому же способствовало использование на собственно китайских землях ханьской административной модели, которая обеспечивала ряд старых прав и привилегий ханьских феодалов. В целом, в Маньчжурской империи полностью раскрылись идеологические воззрения покоренного государства Мин, предназначенные, прежде всего, для внутреннего пользования.

Таким образом, сам термин «династия» в Европе и его китайский перевод имеют разный смысл. В Европе это фамилия правителей из одной семьи, сменяющих один другого. «Китайская династия» — это наименование государства по периоду правления одной фамилии, принявшей китайскую концепцию монархической власти, причем это такое государство, в которое включен Китай как часть, или это один Китай, или его часть, объявленная государством, или пограничное с Китаем государство. Если в Европе понятие династии (как ряда правителей из одной фамилии) разделено с понятием и обозначением государства, то в Китае — соединено. В Европе могут быть разные династии, государства могут возникать, исчезать, присоединяться к другим, распадаться и т.д. А Китай (Чжун-го) есть всегда, потому что превосходит прочие страны, а миссия его императора — править всем миром. Китай может разделиться, а потом обязательно воссоединится. Но он не может стать частью другого государства, даже если его захватят: ведь любое государство должно подчиняться ему по определению. Значит, просто сменилась власть внутри самого Китая — точнее, наименование периода правления, по которому именуется государство в данное время.

Кто бы ни правил в Китае, в какие бы государства он ни входил полностью или частично — это все разные «династии Китая». Эта архаическая система не канула в Лету. Напротив, она легла в основу «нациестроительства» в КНР.

Решение национального вопроса в Китае

Говорят, в Китае правили династии из «нацменьшинств». Это всегда кончалось восстановлением власти ханьцев и приобретением ими новых территорий. Еще в начале XX в. это четко сформулировал Лян Цичао — западник, апологет демократии и китайского глобализма:

«Есть одно великое дело, ради которого наши предки трудились 5 тыс. лет. Что это за дело? Я называю его “расширением китайской нации”. Сначала наша китайская нация представляла собой всего лишь несколько маленьких племен, проживавших в Шаньдуне и Хэнани. В течение тысяч лет они росли, росли, росли и выросли в великую нацию, создавшую огромное и величественное государство. Наша нация росла двумя путями: первый путь — это ассимиляция бесчисленных народностей внутри и за пределами наших границ; второй — это переселение из года в год людей нашей нации к границам и расширение территории. <…> История в течение пяти тысяч лет шла этим путем».

Лян Цичао отмечал, что у ханьцев с древних времен существовало осознание себя как соотечественников-братьев, объединенных крепкими узами. Он отмечал также, что обычно ханьцы относятся с уважением к обычаям не-ханьцев, проживающих в районах со смешанным населением.Это нейтрализует попытки организовать движение сопротивления, и ассимиляция реализуется успешно. По его мнению, в числе главных недостатков ханьцев — слабое развитие патриотизма, абстрактное представление о государстве, мягкотелость в вопросе независимости.

Наверное, это потому, что все, кто завоевывал Китай в последние 900 лет, в итоге приносили вред самим себе, поскольку не понимали, что включение в состав империи страны с населением, превосходящим победителей в тысячи раз, рано или поздно приведет к их поглощению.

В начале XX в. ханьцы успешно преодолели свои «недостатки». Как уже было сказано (см. главу 4), Синьхайская революция шла под лозунгами ханьского национализма. Ханьским националистом был «отец республики» Сунь Ятсен. Что, впрочем, не помешало ему начать революционную карьеру за границей. По его мнению, у маньчжуров «звериный нрав, они не имеют никакого представления о том, как должны складываться отношения между людьми. <…> Варвары не могут править цивилизованным народом, дикие племена не могут господствовать над Китаем. <…> Мы, ханьцы, потомки Хуаньди, не можем жить под одним небом с разбойниками маньчжурами, либо мы уничтожим их, либо они нас».

В 1905 г. Сунь Ятсен в Токио возглавил Тунмэн-хуэй — Китайский союз революционных организаций. В декларации этого союза в августе 1905 г. были изложены цели революции и будущего управления страной: «С самого основания китайского государства им всегда управляли китайцы, и, хотя случалось, что власть захватывали иноплеменники, наши предки всегда находили силы изгнать их, возродить славу Родины и сохранить ее для потомков. И ныне провозглашение ханьцами борьбы за справедливость и изгнание северных варваров — это продолжение славных подвигов предков. <…> Те, кого мы ныне называем маньчжурами, восходят к восточным варварским племенам, жившим за пограничными крепостями. Во времена Минской династии они часто беспокоили границы нашего государства. Позднее, воспользовавшись смутами в Китае, они вторглись в его пределы, уничтожили наше китайское государство, захватили власть и вынудили нас, ханьцев, стать их рабами. Миллионы непокорных были ими перебиты. <…> Китай должен быть государством китайцев, и управлять им должны китайцы. После изгнания маньчжуров наше национальное государство возродится во всей его славе». В речи «Три народных принципа», произнесенной в Токио в 1906 г., Сунь Ятсен сказал, что ханьцы обретут свое государство, только когда возьмут власть в свои руки, — в противном случае государство останется по прежнему «не нашим, не китайским <…> Мы — нация самая большая в мире, самая древняя и самая культурная».

Понятие «китаец» отождествлялось с понятием «ханец». Главной целью было восстановление национального китайского государства путем ликвидации империи иноплеменников. Новой, в сущности, была только республиканская идея, позаимствованная из-за границы. До самого XX в. маньчжуры в Китае считались иностранными оккупантами, составлявшими отдельную военную касту, имевшую преимущества по службе. Несмотря на частичную китаизацию, они так и не стали китайцами. Глубокое разделение сохранялось между маньчжурами и ханьцами до самой смерти Цыси — фактически, до конца монархии.

Так что обвинения революционеров в адрес маньчжуров были не только пропагандой. Они были основаны на реальности того времени — Маньчжурская империя не была Китаем. Более того: это стало основой дискриминации маньчжуров в Китае после революции. Они стали единственным «нацменьшинством», у которого нет автономии. При Мао, насколько мне известно, любая попытка организовать кружок или факультатив по изучению маньчжурского языка пресекалась в рамках борьбы с контрреволюцией и монархизмом.

Синьхайская революция началась в 1911г. Она привела к развалу империи Цин и провозглашению Китайской республики. Некоторые революционеры называли ее даже «расовой революцией», отметая в сторону социальные вопросы. Все провинциальные правительства ставили своей главной задачей свержение монархии и создание республики ханьской нации. Сунь Ятсен провозгласил Китайскую республику 26 октября

1911 г., находясь во Франции. Торжественное провозглашение того же самого состоялось 1 января 1912 г. в китайском Нанкине.

Приведенные выше цитаты Сунь Ятсена отражают его ранние взгляды. После революции встал вопрос о территории Китая. Претензии не ограничились историческими пределами — Великой китайской стеной, а простерлись на чужие земли, покоренные «варварами»-маньчжурами. Надо было решать вопрос с народами, которым эти земли принадлежали. Теперь великий революционер счел, что все национальности должны «переплавиться», как в печи, ассимилировавшись внутрь ханьской нации, — здесь на него влияла старая концепция нации американской. Возможно, его подвигло осознание того, что тибетцы, монголы и тюрки хотят независимости вместо революции и республики, а для решения проблемы лучше всего подходит древнекитайская доктрина ассимиляции соседей.

Из своих заграничных путешествий Сунь Ятсен вынес не только концепцию американской нации. По-видимому, он познакомился и с классическим национализмом начала XX века, когда считалось, что нужно создавать единую нацию из меньшинств: французов — из бретонцев, лангедокцев и парижан, турок — из османов, армян и греков. При этом интересы меньшинств можно и не принимать в расчет.

В декларации при вступлении на пост временного президента Китая 1 января 1912 г. Сунь Ятсен заявил о необходимости «национального единства» Китая: слить земли всех народов в одно государство, а сами народы — «в одну семью». Пункт 2 ст. 3 Устава Тунмэн-хуэя, принятого в феврале 1912 г., гласил: «Осуществлять ассимиляцию национальностей». 10 марта представители 17 китайских провинций приняли временную конституцию Китайской республики, в которой в китайскую территорию были включены не только 22 провинции, но также Внутренняя и Внешняя Монголия, Тибет и Цинхай (ст. 3). Хотя ст. 1 декларировала, что «Китайская республика создается народом Китая», монголов и тибетцев включили в нее против их воли. 1 сентября 1912 г. в Пекине Сунь Ятсен доказывал, что не-ханьским национальностям Китая лучше быть в составе Китайской республики, где они, в отличие от монархии, обретут политические права в качестве граждан.

Главнокомандующий Юань Шикай, имевший достаточно сил, чтобы разгромить республиканцев, не стал этого делать. Напротив, он оказал давление на придворные группировки, требуя отречения малолетнего императора. 12февраля 1912 г. регентша Лунъюй от имени Пуи подписала указ, по которому Юань Шикаю поручалось сформировать временное республиканское правительство. Большинство ханьцев-традиционалистов видели в этом, прежде всего, победу своего народа над маньчжурами. С их точки зрения, на трон следовало посадить китайскую династию. Но всех членов рода Чжу, который правил империей Мин, истребили маньчжуры, а создать новую династию не представлялось возможным. Оставалось принять республику. Ханьцы-традиционалисты надеялись, что новым императором сможет стать удачливый военачальник — Юань Шикай. В их понимании, наступила просто очередная смена династии: Небо лишило род Айсинь Гиоро «мандата на правление». Но впервые все оказалось по-другому. На смену монархии пришла республика (греч.: демократия), которая окончательно победила через 37 лет.

Шесть недель спустя после вступления в должность Сунь Ятсен отрекся от нее в пользу Юань Шикая. Обряд своего отречения он провел у могилы основателя империи Мин — Чжу Юаньчжана. Было зачитано его послание, где говорилось об установлении свободной республики в Китае и уничтожении сильного врага нации — то есть маньчжуров. Было также сказано, что «минский император Тайцзу изгнал монголов и возродил китайское государство».

Все эти заявления можно считать официальным признанием того, что Китайская республика не имела преемственности с государствами Юань и Цин, а обе эти империи не были Китаем. Преемственность восстанавливалась с ханьской империей Мин, в которую не входили ни Тибет, ни Монголия, ни Синьцзян. Возникало противоречие: ведь тогда Китайская республика не могла претендовать на земли, которые приобрели себе чужеземные «варвары» — монголы и маньчжуры.

В первые месяцы Китайской республики среди ханьского истеблишмента шли дебаты о «пяти национальностях». Разногласия касались принципов Великого Китая (Да Чжун-го чжу-и) и Истинного Китая (Бэнь-бу Чжун-го). В начале 1912 г. появилась статья с их обобщением. Сторонники первого принципа признавали ханьцев единственным народом, способным к нациестроительству, отказывая в этом остальным четырем народам. Сторонники второго были за независимость «пограничных» народов с тем, чтобы благодаря им обезопасить внешние границы республики. Они остались в меньшинстве. Верх взяла точка зрения, что монголов, тибетцев и тюрков надо включить в республику, чтобы они составляли защиту внутреннего Китая, но не создали свои страны, которые смогли бы использовать зарубежные силы. Так формировалась концепция «единой китайской нации». Она родилась лишь в начале XX в. под влиянием идей западного национализма и представлений ханьцев и их предков хуася о себе и области своего обитания.

В 1920-х гг. Сунь Ятсен перешел от идеи «единой нации» к идее «государственной нации» ханьцев, тогда как «инородцы» просто игнорировались за малочисленностью. Он заявил, что тибетцы попали под влияние Англии, монголы — России, маньчжуры — Японии. Значит, у «них нет способности защитить себя», только ханьцы могут противостоять агрессии.

Однако захват и колонизацию ханьцами «варварских» стран он агрессией не считал. Получается, что он привез с Запада идеи революции и демократии, но не идею развала империй. К началу 1920-х гг. Лян Цичао также определился с китайской нацией (кит.: чжун-хуа гоминь), исходя из государственного начала — Китайской республики (кит.: чжун-хуа миньго). По его мнению, на формирование этой нации ушло 4–5 тысячелетий огромных усилий, а теперь она должна играть роль «важнейшего ядра человечества», которое создает основу для будущего «великого единства».

Считая частью Китая страны, уже провозгласившие свою независимость, Сунь Ятсен в 1924 г. предложил китайскому правительству помогать развитию у них способности к самоопределению и самоуправлению. Как будто Тибет и Монголия не имели многовекового опыта государственности… Лишь после его смерти партия Гоминьдан стала вкладывать в понятие «государственная нация» полиэтнический смысл.

Коммунисты прошли путь от признания права наций на самоопределение до его фактического отрицания. В декларации 2-го съезда КПК (1922 г.) была поддержана идея образования «трех автономных государств — в Монголии, Тибете и Хуэйцзяне» (то есть Синьцзяне). При этом будущая китайская федерация должна была иметь свободный характер, то есть за этими территориями признавалось право выхода. В принятой 3-м съездом КПК (1923 г.) программе партии говорилось о самоопределении Тибета, Монголии, Цинхая и Синьцзяна. В это время КПК еще следовала рекомендациям Коминтерна и ВКП(б).

В 1931 г. конституция Советской республики Цзянси провозгласила право республик отделиться и создать собственные независимые государства. На 6-м пленуме ЦК КПК в 1938 г. Мао Цзэдун выдвинул три главных принципа национальной политики: равноправие, самоуправление и объединение. О самоопределении речи уже не было. Новая позиция была следствием временного сотрудничества с Гоминьданом. В 1940-х гг. КПК манипулировала принципом самоопределения, чтобы подорвать власть Гоминьдана и привлечь на свою сторону не-ханьские народы. Мао Цзэдун в работе 1938 г. «Китайская революция и КПК» писал о китайской нации, в которую входят разные национальности. Гоминьдан с 1930-х гг., фактически, отказался от поддержки пункта декларации 1-го съезда этой партии, признававшего право наций на самоопределение.

Таким образом, подходы обеих партий по национальному вопросу в 1930-х гг. сошлись. Незадолго до этого в Китае впервые в истории появился термин «национальные меньшинства» (кит: шао-шу минь-цзу): в 1924 г. его использовали на конференции Гоминьдана, а в 1926 г. — КПК. Так народы Тибета, Внутренней Монголии и Синьцзяна стали «нацменьшинствами» в государстве ханьцев, объявленном «многонациональным Китаем». С тех пор на этой основе там строится национальная политика. КПК декларирует недопустимость как великоханьского, так и местного национализма (но преследует преимущественно «местный»). Утверждается, что есть «единая китайская нация» (кит.: чжун-хуа минь-цзу), состоящая из разных национальностей: ханьской и не-ханьских. Поэтому ханьцы, монголы, тибетцы и др. — это все китайцы (кит.: чжун-го жэнь).

Так обозначение Срединного государства, исторически связанного с ханьской этничностью, закрепили за не-ханьскими народами и территориями. Постоянное обозначение их как «китайцев» вносит вклад в китаизацию, хотя это и не декларируется. Мао Цзэдун понимал, что декларировать этническое единство выгодно, прежде всего, ханьскому большинству: «Численность нацменьшинств в нашей стране превышает 30 млн. чел. Несмотря на то, что они составляют лишь 6% всего населения страны, районы их проживания обширны и занимают примерно 50–61% процент всей территории страны. Поэтому необходимо непременно наладить отношения между ханьцами и нацменьшинствами. Ключевым моментом этого вопроса является преодоление великоханьского шовинизма. Одновременно преодолевать необходимо и местный национализм в среде тех нацменьшинств, у которых он существует».

Так что нужны не столько сами «нацменьшинства», сколько их земля и ресурсы. Потому отвергается и федерализм. В 1958 г. это хорошо сформулировал Ван Фэн, замдиректора Комиссии Госсовета КНР по делам национальностей: ханьцев 94%, а «нацменьшинств» — 6%. Как они могут создать отдельные федеральные республики? Как провести между ними границы? А главное — все «нацменьшинства» отсталые, они сами не смогут строить социализм, быстро развиваться политически, экономически и культурно. «Постепенное слияние разных национальностей на основе равенства — это естественный закон социального развития». В том же году Чжоу Эньлай говорил, что ассимиляция реакционна, когда одна национальность разрушает другую, а если это естественное слияние наций навстречу благосостоянию, — она прогрессивна.

В соответствии с этими установками, в 1960-х гг. китайский ученый Цзянь Боцзань выдвинул этнографическую теорию ассимиляции. По ней «высокоразвитый» народ, завоевывая «менее развитый», способствует не только его прогрессу, но и постепенной ассимиляции. Если же народзавоеватель цивилизационно и духовно слабее завоеванного, он неминуемо сам растворится в завоеванном народе. Эта теория согласуется со взглядами Ляна Цичао, а корни уходят в Древний Китай. Там не существовало концепции культур национальных и китайской: культура может быть или китайской, или никакой. Например, кочевничество — вид «варварства». Для окультуривания варваров надо переводить в оседлость и увеличивать их зависимость от китайцев, — что и делают коммунисты.

В наше время говорят не об ассимиляции, а о единстве: «Есть три главных звена, соединяющих все национальности нашей страны в одну единую семью и передающих эти отношения из поколения в поколение: во-первых, это длительное единство государства; во-вторых, это экономические и культурные связи как результат взаимной опоры и совместного существования национальностей; в-третьих, это отношения общих родственных интересов, складывавшиеся с тех пор, как на рубеже нового времени все национальности включились в совместное отражение внешней агрессии и длительную революционную борьбу». Об этих звеньях подробно сказано выше.

Отрицая федерацию, КПК всегда декларировала заботу о самобытности и автономии «нацменьшинств». А что на деле? КНР — унитарное государство. «Применительно к Китаю это означает, что во всех сферах его жизни и функционирования находят отражение прежде всего ценности культуры ханьской нации, а не культуры нацменьшинств». Самоуправление последних — фикция: важнейшие вопросы решал и решает Пекин. При Мао Цзэдуне происходило не только целенаправленное разрушение национальных культур, поощрение миграции и ассимиляции, но и перекройка национальных территорий. В КНР «нацменьшинства» на своей земле не имеют преимуществ перед ханьцами. Говоря об их развитии, даже термина «сохранение нацменьшинств» избегают, а меры по сохранению языков и традиций носят скорее декоративный характер. Они стоят перед угрозой ассимиляции, если учесть возрастающую зависимость от других провинций, высокую численность и не ограничиваемую миграцию ханьцев.

Еще раз вспомним древнекитайскую имперскую концепцию: Чжун-го не может быть частью другого государства. А вот как это сформулировано в документе от 8 октября 1969 г.: «Еще более 2 тыс. лет тому назад Китай стал уже единым многонациональным феодальным государством. И Китай всегда как многонациональное государство существовал в мире независимо от того, как сменялись одна за другой феодальные династии и какая национальность была правящей в стране». Или в наше время: «Границы Китая претерпевали в истории многие изменения, но эти границы никогда не ограничивались в пределах районов, заселенных ханьцами; до вторжения в Китай западных империалистических держав в середине XIX века границы Китая были четко и ясно определены».

Значит, правители других государств (Чингис, Хубилай, Абахай и др.) — «выдающиеся представители нацменьшинств», построившие свои державы «на севере Китая». Например, «монгольский народ можно считать нацменьшинством Китая, а Чингис-хана — правителем китайского нацменьшинства».

Поэтому вопрос о самоопределении вообще не стоит. Неважно, что монголы продолжают чувствовать себя монголами, тибетцы — тибетцами, а не китайцами. Какая разница, хотят они жить в КНР, или нет? Они входят в нее по определению, придуманному иностранцами. Любопытно, что уже в период Китайской республики (в начале XX в.) историк Кэ Шаоминь на основе новых источников дополнил и исправил средневековую хронику Юань — «Юань Ши». Его новая хроника «Синь Юань ши» («Новая история Юань») была утверждена специальным декретом президента Китая — последний случай «официальной династийной хроники».

Вскоре после провозглашения Китайской республики — в 1916 и 1932 гг. появились книги, основной идеей которых стало «возвращение утраченных территорий»: Дальнего Востока от Камчатки до Сингапура, Бутана, частей Афганистана, Индии и т.д. В 1939 г. Мао Цзэдун заявил: «Нанеся Китаю военное поражение, империалистические державы силой отняли у него значительное число подчиненных Китаю стран и захватили часть его исконных территорий. Япония присоединила Корею, Тайвань, Порт-Артур, острова Рюкю и Пэнху; Англия отторгла Бирму, Бутан, Непал и Гонконг; Франция захватила Аннам, и даже такое мизерное государство, как Португалия, отняло у нас Макао». В 1965 г. Мао обосновал эти претензии так: «Мы обязательно должны заполучить Юго-восточную Азию, включая Южный Вьетнам, Таиланд, Бирму, Малайзию, Сингапур. <…>

Такой район, как Юго-восточная Азия, очень богат, там много полезных ископаемых, он вполне заслуживает затрат, чтобы заполучить его. В будущем он будет очень полезен для развития китайской промышленности. Таким образом, можно будет полностью возместить убытки. После того, как мы заполучим Юго-восточную Азию, в этом районе можно будет увеличить наши силы; тогда мы будем иметь силы, противостоящие советско-восточноевропейскому блоку».

В те годы Мао выдвинул глобальную цель: «Мы должны покорить земной шар… По-моему, важнее всего наш земной шар, где мы создадим мощную державу». Вот перечень «утраченных территорий»: Бирма, Лаос, Вьетнам, Непал, Бутан, север Индии, Таиланд, Малайзия, Сингапур, Корея, острова Рюкю, 300 островов Южно-Китайского, Восточно-Китайского и Желтого морей, Киргизия, Южный Казахстан, афганская провинция Бадахшан, Монголия, Забайкалье и юг Дальнего Востока вплоть до Охотска. «Утраченные территории» составляют более 10 млн. кв. км. Это превышает территорию КНР (9,6 млн. кв. км). Таких претензий не выдвигало никакое другое государство мира. Так марксистско-ленинская идея мировой революции сомкнулась с концепцией «мандата Неба» на универсальную власть.

В наше время КНР не декларирует мировую революцию и официально не претендует на все эти страны. Но к истории подобный подход сохранился. Например, в т. 5 многотомного академического Атласа истории Китая указаны следующие границы империи Тан (618–907): на западе — до северных берегов Аральского моря и оз. Балхаш (карты 32–33), в Восточной Сибири — до Ангары и современного Охотска (карта 50–51). При этом северные границы на Дальнем Востоке не отображены целиком за недостатком места. На территории Тан в Средней Азии (карта 63–64) обозначены даже военно-административные подразделения, которые существовали лишь на бумаге. Эта территория называется «генерал-губернаторство Умиротворенный Запад» (кит.: Аньси ду-ху фу).

Очевидно, что большинство этих огромных территорий никогда не управлялось Китаем и создатели «Атласа» включили их в пределы Танской империи исключительно на основе не слишком уверенной локализации племен, которые, согласно письменным источникам, в тот или иной момент являлись к императорскому двору с «данью». Странно считать вассальные племена, зависимость большинства из которых от танской столицы Чанъаня была лишь номинальной, частями Китайской империи, управлявшимися из центра наравне с собственно китайскими землями (а в окраске этих территорий в «Атласе» никакого отличия от центральных провинций нет).

Зато на карте 82–83 «Пять царств, 10 государств» (943 г.) в эти царства и государства входят территории, Китаем тогда не являвшиеся. Например, Тибет (судя по границам и цветовой заливке) показан слишком большим: на север до Байкала, за Амур и на Сахалин. В томе 8 по империи Цин на общей карте 3–4 на 1820 г. в пределы этой страны включены современные Хабаровский край с Еврейской АО, Амурская область, Сахалин, Урянхай и Семиречье с Балхашом. Ладак отнесен к Тибету, а Тибет — одна из провинций, ничем не отличающаяся от провинций собственно Китая. Китайскими указаны и острова Южных морей, на которые он сейчас претендует (Чжун ша, Дун ша, Нань ша).

Подобные казусы в академическом издании логично объяснить политическим заказом китайского руководства. Еще раз упомяну многотомник «История агрессии царской России в Китае». Там утверждается, что посылал ли Китай при династиях Хань и Тан свои армии далеко за пределы страны, создавали ли разные народы свои династии Ляо, Цзинь, Юань, Цин, вторгались ли маньчжуры в российское Приамурье или захватывали монгольские земли — все это были события внутри Китая, а восстания зависимых народов были изменой или стремлением к расколу родины.

С 1990-х гг. марксистское воспитание в КНР заменили «патриотическим». В нем подчеркиваются «уникальные национальные условия» Китая, отличающие его от остальных стран. Теперь прославляется не компартия как таковая, а КНР как национальное государство, стражем которого является КПК. Последняя легитимирует себя «патриотизмом» и «уникальными национальными условиями».

Экономические успехи делают КНР одним из мировых центров силы. Ответом на неизбежную в этом случае вестернизацию стало повышение внимания властей к китайской культуре. Акцент делается на «мягкую силу», китайский национализм и конфуцианство как чисто китайское учение. Кроме того, учение Конфуция — не столько религиозное, сколько этическое. Потому оно меньше противоречит материалистическим догмам марксизма, чем другие религии. Конфуцианство и китайский национализм поддерживаются не только внутри КНР. В конце 1980-х гг. китайские власти решили создать по всему миру 100 институтов Конфуция, порядка 40 уже работают. Таким путем Китай интегрируется внутренне и создает вокруг себя регион стран конфуцианской культуры. Чем не «преобразование варваров», о котором говорилось выше? А поскольку идейной базой КПК остается марксизм-ленинизм, такое «преобразование» теперь соединено с коммунистической идеологией.

Итак, декларируя равенство национальностей КНР, республиканцы (буржуазные, а затем коммунистические) проводили и проводят политику, которая дает реальные преимущества самой многочисленной национальности. «Единая китайская нация», в которую входят разные национальности КНР, — это в действительности ханьская нация в процессе ассимиляции «нацменьшинств». Так мы вернулись к выводам Ляна Цичао, цитированным в начале этого раздела…

Статус Тибета: историческая ретроспектива

В XX в. появилась концепция о том, что Тибет — «неотъемлемая часть Китая». Но в Китайской республике поначалу говорили только о его вассальном подчинении разным империям. Детальное исследование многочисленных китайских источников показало, что для современной китайской историографии (как в КНР, так и на Тайване) характерно одобрение политики цинской власти; современные исследования на Тайване во многом объясняются программными положениями Гоминьдана о «единой китайской нации». При этом если в КНР исследования испытывают сильное влияние марксистско-ленинской идеологии КПК, то на Тайване — гоминьдановской идеологии (например, на одной из современных карт, изданных на Тайване, даже Монголия и Тува обозначены в границах республиканского Китая). Правда, в последнее время проявляются тенденции отхода от таких взглядов и на Тайване, и в КНР.

Но важным аргументом остаются старые карты, на которых Тибет помещен в Китае. Не все знают, что есть немало и других карт. Например, древняя карта Минской империи, где Тибет вообще не указан (см. ниже). Есть европейские карты, на которых он обозначался как независимое государство. Например, это карты П. ван дер Аа (1680 г.), Ж. де л'Иля (1700), В. Гатри (1785), А. Финли (1827), С.А. Митчелла-младшего (1860). В 1908 г. в Лондоне опубликован атлас, где показаны «18 провинций собственно Китая и четыре зависимые территории», в том числе Тибет. А на карте, изданной в 1942 г. в США, показаны в виде отдельных стран Китай, Маньчжоу-го, МНР и Тибет. В 2008 г. такие карты были изданы в виде календаря.

«С древних времен Тибет являлся неотъемлемой частью Китая. Еще до нашей эры люди, жившие в Тибете, уже имели связи с людьми национальности хань, проживавшими в Центральном Китае. <…> Хотя Китай на протяжении длительного времени переживал упадок и становление многих династий и его центральная власть не раз сменялась, однако Тибет все время находился под управлением центрального правительства Китая».

В действительности, тибетцы как народ сформировались на Тибетском нагорье независимо от китайцев. Тибетская государственность сформировалась тоже самостоятельно. Будучи соседом китайской империи Тан, Тибет находился на вершине могущества. Тибетцы брали китайскую столицу — г. Чанъань. Что касается «подношения дани» тибетцами, то, как видно из истории тибето-китайских отношений в VII–IXвв., дань приходилось платить китайцам Тибету, а не наоборот. Так что ни под каким «управлением центрального правительства Китая» он не находился. Примечательно, что независимость Тибета от империи Тан признают и объективные китайские историки.

Некоторые авторы считают женитьбу тибетского царя Сонцэна Гампо на китайской принцессе Вэньчэн важнейшим событием в истории Тибета, положившим начало его интеграции в Китай, поскольку китайский император государства Тан в нем назывался «дядей», а тибетский царь — «племянником». Это неверная трактовка. Вэньчэн была второй женой Сонцэна Гампо, а первой была непальская принцесса Бхрикути. Тогда уж надо говорить о присоединении Тибета к Непалу.

Далее, такого рода договоры издавна практиковались и в Азии, и в Европе. Если статус сюзеренов был разным, то один из них именовался «дядей», «старшим братом» и т.д., другой — «племянником», «младшим братом» и т.д. Это не означало подчинения одного монарха другому или сюзеренитета одного государства над другим. И в Азии, и в Европе были независимые страны, монархи которых носили титулы разного ранга, например князья, короли, императоры и др. Более того, даже особы одного ранга, в зависимости от влиятельности государств, общались друг с другом как старший и младший. Но китайские императоры, претендовавшие на вселенскую власть, трактовали такие различия как подчинение. В данном случае признаков подчинения Тибета государству Тан не было (см. главу 2).

Более того, с позиции силы выступала тибетская, а не китайская сторона. Ситуация чем-то сходная с известным эпизодом с древнерусским князем Владимиром. Захватив в 988 г. византийский город Херсонес, он потребовал от императоров Василия и Константина в жены их сестру Анну. После женитьбы Владимир получил византийский придворный титул стольника, помог подавить мятеж в империи. То есть, с точки зрения Константинополя, стал вассалом Византии. Но фактически Киевская Русь осталась независимой, а РФ или Украина не стали «неотъемлемой частью» Греции.

Договор 821 г. между Тибетом и государством Тан (текст см. в главе 2) — это договор между равноправными государствами. В этом сходится большинство исследователей. Женитьба тибетского царя на китайской принцессе была равнозначна женитьбе на принцессе непальской. У него были еще четыре жены. Так что данный эпизод — свидетельство доминирования Тибета.

В период дезинтеграции Тибета после царя Дармы основные связи сместились с Китая на Непал и Индию. После 300-летней дезинтеграции Тибет объединился под властью духовных лидеров «в тени монгольского верховенства». В XIII в. были заложены основы отношений теократических правителей Тибета с монгольскими, а затем маньчжурскими императорами по принципу «духовный наставник — светский покровитель». Это нечто другое, чем хорошо известные отношения типа «вассал — сюзерен» или «гражданин — государство». Аналогом этой концепции в средневековой Европе может быть теория «двух мечей»: папа, обладающий духовным мечом, отдает светский меч императору или королю.

Соглашение было заключено не между Тибетом и Монголией, а между царевичем Годаном и Сакья-пандитой. При Хубилае окончательно оформились отношения монгольских ханов с высшими иерархами Сакья по принципу «наставник — покровитель». С формальной точки зрения, источником мирской власти над Тибетом Сакья-пандита был наделен вне своей страны — монгольским ханом. Но и хан устанавливал легитимность своей «вселенской» власти по религиозному мандату, признанному ламой. В международном праве нет стандартной категории, чтобы обозначить положение Тибета относительно монголов в государстве Юань.

В официальной китайской историографии династий границы государства старались обозначать четко (другое дело, насколько это соответствовало реальной ситуации). Но Тибет не был внесен в перечень провинций Юаньского государства. Это объяснимо: он не был частью этой империи. Монголы не облагали Тибет налогами, его жители не несли в империи военной службы, не выполняли обязательных работ в ее пользу; не были отнесены ни к одному из четырех классов населения, выделенных в империи; все документы по Тибету касались его отношений только с монголами, но не с китайцами. Более того, Пагпа-лама установил с Хубилай-ханом отношения «наставник — покровитель» и получил власть над Тибетом в 1254 г., то есть задолго до того, как Китай присоединили к Монголии (1279 г.).

Связь между монголами и тибетцами была намного теснее, чем между монголами и китайцами или другими народами государства Юань. Она имела место независимо от монгольского владычества над Китаем. Значит, монголо-тибетские и монголо-китайские связи были отдельными. Прежние связи Тибета с Юань прекратились еще до того, как отделился Китай. Как справедливо отмечает М.К. ван Вальт, после этого источник власти вновь находился в Тибете, а не за его пределами. Монгольские чиновники были заменены тибетскими, был введен новый кодекс тибетских законов, до гражданской войны мирские власти утверждались без иностранного влияния. Международные связи осуществлялись тоже самостоятельно. Таким образом, Тибет и Китай не были взаимосвязаны монгольским подчинением.

После этого, во времена империи Мин — впервые с танского времени — вновь появились двусторонние отношения Тибета с Китаем. Это были личные отношения «наставник — покровитель» тибетских лам с китайскими правителями, наряду со связями с правителями монгольскими. Эти связи не влияли на руководство Тибетом. В этот период он был полностью независимым (см. главу 2). Со временем эти связи прекратились. Поэтому странно звучит утверждение, будто «центральное правительство династии Мин в управлении Тибетом унаследовало методы династии Юань».

Но продолжались обмен подарками, дарование титулов, печатей и подношений тибетским аристократам и ламам. Это не означало подчинения.Но не с точки зрения китайского двора. Там считали, что, если кто-то получил печать, если приехал с «данью», — то стал чиновником. Мнение другой стороны и реальное положение вещей в расчет не принимали. На этом и основаны утверждения современной китайской пропаганды, будто тибетцы были «полномочными чиновниками центральной власти». Отношения империи Мин и Тибета были такими же, как между другими независимыми странами. Об этом свидетельствует, например, детальная карта империи Мин, созданная в 1594 г. служащим судебного ведомства Ван Фэном. В пояснении говорилось, что она включает всю китайскую территорию. Однако на ней нет тибетских регионов, даже востока Амдо.

При Далай-ламе V установилась власть Далай-лам над Тибетом. С тех пор источником власти там была личность или канцелярия Далай-ламы. То есть этот источник находился внутри, а не вне государства. В тот период маньчжурская династия Айсинь Гиоро управляла империей Цин, в которую Китай входил как составная часть. В этой империи маньчжуры для китайцев были такими же иностранцами, как монголы и тибетцы. Двусторонние связи правительств Тибета и Китая вновь прервались: последний снова стал частью другой страны.

Монголы и, возможно, тибетцы рассматривали Маньчжурскую империю как правопреемника Монгольской. Цинские императоры старались поддержать это мнение. После смерти монгольского Лигдэн-хана, старшего из Золотого рода Чингиса, маньчжурский хан Абахай заявил, что он овладел печатью великих монгольских ханов. Этим он подчеркнул свою легитимность как монарха монголов. В 1636 г. съезд князей южных и восточных монголов отправил посольство к Абахаю с передачей ему титула всемонгольского хана — богдыхана, то есть императора. Так часть монголов (впоследствии — во Внутренней Монголии) признала преемственность империи Цин от Юань. Но той близости, что была между тибетцами и монголами, между тибетцами и маньчжурами не возникло: последние в этнокультурном плане дальше от тибетцев, чем монголы. Однако эта связь все равно была гораздо сильнее, чем между тибетцами и китайцами.

Титул Далай-ламы не был дарован ему цинским императором. Этот титул дал монгол Алтан-хан. Лишь потом цинский император обменялся титулами с Далай-ламой ввиду взаимного признания и уважения. В некоторых китайских документах утверждается, что Гуши-хан подчинялся китайцам, а он привел к власти Далай-ламу V, поэтому тот также подчинялся китайцам. Это неверно: Гуши-хан в то время был независимым правителем, причем монгольским, а не китайским. Его отношения с Далай-ламой строились по принципу «наставник — покровитель». Находясь в Тибете, Гуши-хан сохранял эти отношения и не был тибетским царем.

Трудно согласиться с тем, что тибетские иерархи и цинские императоры трактовали свои отношения по-разному: первые — в терминах «наставник — покровитель», вторые — в терминах «вассал — сюзерен»; на первых порах старались «не замечать» этих неувязок, а позже эти отношения перешли в типичную вассальную зависимость от императора, причем тибетские иерархи продолжали обманывать себя, чтобы «сохранить лицо». Признаки зависимости, которые приводятся в цитируемой работе, не противоречат отношениям «наставник — покровитель» по следующим причинам.

В китайской историографии обмен титулами между императором Фулинем и Далай-ламой V в 1653 г. и позже (детали см. в главе 3) однозначно трактуется как подчинение Тибета власти Пекина: один из титулов иерарха переводят как «управляющий делами буддизма во всей Поднебесной»; ему были даны диплом и печать; его последующие посольства с подарками императору — это дань. Российские историки справедливо считают такую оценку односторонней и не отражающей реалий: статус страны (Тибета) определен через персональный статус лица, которое на тот момент не являлось формальным главой политической власти. Кроме того, неправомерно трактовать вежливые обороты сословного общества как признак подчинения. Например, Далай-лама XIII так закончил одно из писем Николаю II: «Великий Государь, как не оставлял ранее своим милосердием и покровительством, так впредь не оставляй покорного Тибета». Следуя китайской логике, эту фразу надо понимать как подчинение Тибета России.

Далай-лама XIV приводит аргументы, что тибетцы не были связаны с Китаем посредством их связи с маньчжурами. Их император пригласил Далай-ламу V еще до того, как маньчжуры захватили Китай. Приняли его в Пекине уже после захвата города маньчжурами. Последние пригласили Далай-ламу не как вассала, а с учетом его власти и авторитета у монголов. Его принимали как зарубежного лидера. В автобиографии Далай-ламы V сказано, что на приеме у императора он сидел на более низком троне. Но это не свидетельствует о том, что он стал вассалом. Просто император возглавлял более сильное государство.

На основании того, что император Сюанье никогда не встречался с Далай-ламой VII и Панчен-ламой II и не получал от них наставлений, делают вывод, что он не мог считаться покровителем («милостынедателем») даже формально. Между тем отношения «наставник — покровитель» не требуют обязательных личных встреч всех иерархов со всеми императорами. Далее, в тексте на стеле перед Поталой император восхвалял себя и свои войска за изгнание джунгар: «Да ведают будущие роды как об искренней преданности Далай-ламы и прочих к трем государям дома нашего, так и о давней приверженности амбаней желтому закону». По форме это конфуцианский документ, декларирующий высшую власть императора. Но в нем нет противоречия отношениям «наставник — покровитель»: «преданность» (судя по контексту) не означает подчинение вассала, а приверженность амбаней Желтой вере — это приверженность школе Гэлуг с Далай-ламой.

Маньчжурские императоры использовали разный стиль для разных адресатов: конфуцианская и буддийская концепции в их глазах не противоречили друг другу. В конце 1718 — начале 1719 г. Тибет посетила цинская миссия. По ее итогам император Сюанье писал в эдикте своим сановникам следующее: «Видя такое положение дел, легко прийти к заключению, [как следует поступить]. Что касается нового перерожденца, то следует даровать ему титул Далай-ламы и вручить ему диплом и печать. На следующий же год, когда появится зеленая трава, нужно сопроводить его в Тибет и приказать ему занять трон Далай-ламы». А в императорском рескрипте, посланном Далай-ламе в монастырь Кумбум, говорилось: «В 4-м месяце следующего года 4 высших чиновника, совместно с командующим великой армией, с великим почтением доставят блистательного Ламу в У-Цанг Тибета; они поместят лотос его ног на великий золотой трон, созданный пятью бесстрашными демонами, в несравненный великий дворец Локешвары, или Поталу». В двух документах использована разная терминология: для китайцев и маньчжуров — выражения для общения с «варварами», а для тибетцев — буддийская титулатура. То есть для первых император предстает сыном Неба и повелителем Поднебесной, а для вторых — покровителем буддизма.

Это неудивительно. Китайская имперская система не допускала равных отношений с любыми странами. Значит, и отношения с Тибетом могли быть лишь по принципу «вассал — сюзерен». Вспомним примеры с русскими, англичанами, голландцами и т.д. Так же и тибетские иерархи не стали вассалами императоров «со всеми присущими им обязанностями». Обязанности вассала они как раз не выполняли, а продолжали следовать схеме «наставник — покровитель», что не отрицали и сами императоры. Последние старались защищать Тибет от опасностей внешних и внутренних. Именно тогда цинские войска входили в Тибет и усиливали цинское влияние.

Император, выполняя свой долг покровителя, участвовал в политических назначениях в Тибете, издавал для него законодательные акты и т.д. Однако тибетцы сами решали, следовать им или нет. В Тибете не было провинциальной администрации, на него не распространялась типовая «вертикаль управления» Китаем, Далай-ламы обладали не только духовным авторитетом, но и реальной властью. Авторитет Далай-ламы сохранялся и на тибетских землях, включенных в китайские провинции. В послании к Далай-ламе VII император Инчжэнь писал: «В нынешнее время Запад и наши страны Сычуань и Юньнань имеют общие границы. Ввиду этого, существует непрестанный обмен посланниками между двумя сторонами каждый год». Китайская сторона неправильно трактует этот документ как свидетельство подчинения Тибета Китаю: как раз наоборот, речь идет о том, что еще в середине XVIII в. императоры признавали, что Китай отделен границами от Тибета («Запада»).

Назначение амбаней в Лхасу усилило имперское влияние, но не означало вхождения Тибета в состав Цинской империи. Тибет стал зависимым государством. Отношения напоминали протекторат. Амбани обычно не вмешивались в дела, выполняя роль наблюдателей и посредников между тибетцами и императором. После 1793 г. их влияние возросло, но не привело к установлению цинского суверенитета. С тех пор международные связи осуществлял или сам Тибет, или амбани от его имени. Их влияние колебалось от существенного до почти нулевого в зависимости от конкретной ситуации и личности амбаня. Назначение министров (калонов) могло согласовываться с амбанями, но назначались тибетцы с учетом мнения правящих кругов и народа.

А.С. Клинов пишет, что в результате принятия Лхасой в 1793 г. «Высочайше утвержденного Устава по приведению в порядок дел в Тибете» (то есть «Тибетского Уложения» 1792 г.), который разграничивал полномочия Лхасы и Пекина, произошло вхождение Тибета в состав Китая. По его мнению, это событие уточнило принцип «наставник — покровитель»: наставник, будучи жителем данной страны, занимает более низкое положение, чем монарх. Поэтому Тибет стал вассальным государством. Император предложил принять или отвергнуть документ, Далай-лама принял — значит, принял и сюзеренитет Китая. Поэтому данное Уложение зафиксировало положение Тибета как внутреннего вассала Китая. Оно имеет приоритет перед принципом «наставник — покровитель», так как является более конкретным нормативным актом, а при юридической коллизии действует конкретная, а не общая норма. Согласившись принять Уложение, то есть войти в состав Китая, тибетское правительство признало верховенство китайского права над тибетским. Сфера действия принципа «наставник — покровитель» географически уже сферы китайского права, охватывающей Восточную и в значительной мере Центральную Азию.

С этим трудно согласиться. Китай — не империя Цин. Уложение не имеет приоритета перед принципом «наставник — покровитель». Эти нормы вообще нельзя сравнивать в системе понятий современного международного права. Кроме того, в Уложении не фиксировалось ни вхождение Тибета в империю Цин, ни его положение как внутреннего вассала. Тибетцы приняли лишь часть статей Уложения. Тем самым они приняли помощь в управлении, а не вошли в состав другой страны и не отказались от верховенства принципа «наставник — покровитель», который не противоречил Уложению.

Один из важных аргументов о подчинении Тибета Цин — выявление перерождений высших лам жеребьевкой из Золотой вазы. Но она применялась далеко не всегда, амбани не «руководили» ею, а просто участвовали или были наблюдателями. Нельзя не согласиться с выводом, основанным на анализе многочисленных источников: «Императорскому наместнику отводилась роль арбитра в процедуре избрания реинкарнации путем вытягивания жребия». Императорские печати, даруемые Далай-ламам, не имели обязательной силы для тибетцев.

То, что китайские источники трактуют как реальное управление тибетскими делами, в действительности было помощью в них, а не осуществлением властных функций. Аналогом этого может быть высокий статус послов в некоторых странах. Так, страны социалистического блока были сателлитами СССР, который оказывал большое влияние на их политику, государственные назначения, выработку законодательства, внутреннюю и внешнюю политику. Советские послы влияли на их дела сильнее, чем пинские амбани — на тибетские. Но из этого не следует, что социалистический лагерь был частью СССР. Например, Москва направляла политику МНР, а советских войск там было гораздо больше, чем цинских — в Тибете. Помню, как в начале 1980-х гг. по Монголии из СССР чуть не ежедневно шли железнодорожные составы с солдатами и военной техникой. Но никто не считал Монголию частью России.

Как показано выше, не следует придавать большого значения китайской историографии, по которой любые миссии — это миссии «данников». Если бы Тибет и Монголия рассматривались как неотъемлемые части империи Цин (как Китай или Маньчжурия), они не имели бы с ней отношений «данничества», похожих на сюзеренитет. Тибетскими делами в Пекине ведала палата Лифаньюань, в ведении которой были не маньчжуры и не китайцы, а «внешние» народы: монголы, тибетцы, русские, тюрки. В 1906 г. Лифаньюань была преобразована в Лифаньбу — отдел Цзунли-ямыня (внешнеполитической канцелярии). В целом, деятельность Лифаньюаня на подведомственных территориях во многом дублировала центральные органы империи, сочетая исполнительные, законодательные и контрольные функции.

Таким образом, отношения маньчжурских императоров с Далай-ламами были отношениями «наставник — покровитель» с признаками протектората в те периоды, когда Тибету оказывалась военная помощь.

Вмешательство Великобритании в отношения Тибета с маньчжурами нарушило равновесие. Хотя Тибет рассматривался обеими сторонами как политический субъект, отличный от Цинской империи, именно Британия зафиксировала ее сюзеренитет над Тибетом в международно-правовом документе. При этом она заботилась, прежде всего, об удержании своей колонии — Индии.

К северу от нее Британия старалась поддерживать буферную зону, где исключались бы влияния Цинской и Российской империй. Но Великобритания не защищала эту цель ни существенной помощью Тибету в обретении независимости, ни присоединением его к Индии в качестве протектората, подобного Сиккиму или Бутану. Избегая международных проблем, британцы вместо этого продвигали идею автономии в виде пинского сюзеренитета, то есть фактической независимости в контексте символического подчинения Пекину.

По-видимому, кроме политической целесообразности, здесь играл роль евроцентризм, в рамки которого не укладываются отношения «наставник — покровитель». По воспоминаниям дипломата Ч. Белла, Далай-лама XIII считал связи Тибета с Цин не более чем своими личными связями как наставника лично с императором как покровителем. Белл был одним из немногих европейцев, понимавших несводимость этих отношений к европейским понятиям. А в 1903 г. сам лорд Дж.Н. Керзон, вице-король Индии, подчеркивал, что Далай-лама — суверен своей страны и фактически, и юридически. 8 января 1903 г. он писал в Лондон: «Так называемый сюзеренитет Китая над Тибетом — конституционная фикция: политическое жеманство, которое делается только по причине его удобства для обеих сторон». Керзон отмечал, что амбань в Тибете не имел статуса «вице-короля», а был обычным послом. Нельзя считать, будто «так называемая независимость Тибета является лишь продуктом второй половины XIX в., когда началась колониальная, империалистическая агрессия в отношении Китая». Скорее наоборот: продукт этой агрессии — введение Британией «китайского сюзеренитета» над Тибетом, ставшее препятствием международному признанию последнего.

Лхасское соглашение 1904 г. отрицало прерогативу маньчжурского правительства заключать договоры от имени Тибета. Более того, обязательство никак не предоставлять свою территорию «иностранной власти» буквально обозначало любые страны, кроме Великобритании, — в том числе и Цинскую империю. Важное значение Лхасской конвенции состоит в признании британским правительством полной способности тибетского правительства входить в договоры независимо от маньчжурского императора. Но под давлением критики Британия в 1906 г. заключила с Цинской империей дополнительное соглашение (к Лхасскому). Оно исключало Цин из «иностранной власти» и вручало маньчжурам прерогативу ведения иностранных дел за Тибет. Теперь уже Цин в большей степени, чем Великобритания, отвечала за целостность Тибета. Позже китайские власти ошибочно трактовали это как отмену автономии.

Тибет не рассматривался как неотъемлемая часть какого-то государства ни в одном соглашении XIX — начала XX в. Признавалось лишь право императора заключать от его имени договоры по международным вопросам. Но и оно не рассматривалось как неотъемлемое. Заключенные империей международные договоры и соглашения не считались действительными для Тибета, если не были заключены специально для этой страны. С другой стороны, это не включало применимость к Тибету договоров, заключенных для империи в целом. Ч. Ран пишет, что конвенция между Россией и Великобританией по делам Персии, Афганистана и Тибета 1907 г. была нелегитимной, поскольку подписана за спиной Китая. В действительности, она нелегитимна потому, что подписана за спиной Тибета. В КНР считается, что «это был первый международный официальный документ, в котором произведена подмена «суверенитета» Китая над Тибетом на «сюзеренитет». Подмену понятий содержит как раз эта фраза. Суверенитет — понятие европейское, в империи Цин сама концепция власти была другой, эта империя — не Китай.

Тибетцы никогда не признавали ни сюзеренитета, ни права Цин заключать договоры от их имени. Да и признание этого сюзеренитета другими странами было чисто номинальным. Оно не ограничивало международную индивидуальность Тибета и являлось помехой для его включения в британскую сферу влияния. Это положило начало попыткам маньчжуров включить его в свою империю. Привилегии Великобритании в Тибете по доктрине «неравных договоров», позже принятой в КНР, могли бы считаться недействительными, — но только в том случае, если бы Тибет сам отказался от договоров 1856 и 1904 гг. Но он этого не сделал, предпочитая лишь ревизовать отдельные положения.

В начале XX в. маньчжуры нарушили отношения «наставник — покровитель»: они не предотвратили иностранное вторжение в Тибет, затем сами напали на него. Далай-лама был «низложен», хотя пекинские власти не имели на это права. Поэтому он законно объявил о прекращении этих отношений. Надо подчеркнуть, что эти действия маньчжуров и расторжение отношений «наставник — покровитель» произошли тогда, когда сами императоры не имели фактической власти, а правили вдовствующая императрица Цыси и регентша Лунъюй.

Синьхайская революция, начавшаяся в 1911 г., привела к упразднению монархии и развалу империи Цин. «В 1911 г. разразилась Синьхайская революция, в результате которой была образована Китайская республика, объединившая в единое целое народы ханьской, маньжурской, монгольской, хуэйской и тибетской национальностей. Центральное правительство, как и при династиях Юань, Мин, Цин, осуществляло управление Тибетом». Это неверно. Правители тибетцев и монголов были связаны с маньчжурской династией Айсинь Гиоро, а не с Китайской республикой. Теперь эта связь прекратилась.

Революция и отречение императора означали разрыв преемственности власти. Акт об отречении и передаче власти республиканскому правительству был подписан регентшей под давлением, означал переход к новой модели государства и не мог легитимировать «передачу» зависимых стран Китаю. Новую власть не поддержали не только их народы, но и значительная часть ханьцев. Свидетельства тому — последующая раздробленность Китая, борьба территориальных группировок, восстановление Пуи в качестве императора Маньчжоу-го по его инициативе. Так что преемником империи Цин бьш не Китай, а Маньчжоу-го, в которое трансформировалась автономия Трех восточных провинций в 1934 г. Несмотря на то, что Япония ограничила суверенитет Маньчжоу-го, это было государство, имевшее международные связи. В частности, с СССР, руководство которого в 1945 г. присоединило его к Китаю, а императора отправило за решетку. Китайская республика не провозглашала себя правопреемницей империи Цин. КНР не провозглашала себя преемницей ни этой империи, ни этой республики. Кроме того, Китайская республика и КНР — национальные государства. Это другой тип государственности, чем империя, управляемая монархом.

Вот тут-то и понадобилось придумать концепцию «единого многонационального Китая», похожую на концепции младотурков в бывшей Османской империи. Пользуясь этим, ханьские националисты занялись «возвращением» чужих земель. Уже 8 апреля 1912 г. президент Китая Юань Шикай издал декрет об отмене статуса Монголии, Тибета и Восточного Туркестана как вассальных территорий: их приравняли к обычным провинциям. В дальнейшем эта деятельность продолжалась благодаря военному превосходству Китая над слабыми соседями, привычному для Европы отождествлению его с государством Цин и «большой игре» империалистических держав в Азии.

Как сказано выше, легитимность государства, которое образовалось в результате революции, определяется степенью реальной независимости. Все империи в таких случаях распадались, и не было сомнений в праве бывших вассалов на независимость. Понимая это, большевики не завоевывали земли бывшей Российской империи, а экспортировали туда революцию, после чего новые власти сами просили о союзе. СССР, как частично восстановленная империя, формально не был унитарным государством.

Подходящий пример для сравнения с Цинской империей — Османская империя. Конечно, здесь можно говорить не о полном сходстве, а об аналогии настолько, насколько существуют общие закономерности в имперских системах. Также, как Цинская (маньчжурская) империя захватила Минскую (китайскую), Османская (турецкая) захватила Византийскую (греческую). И маньчжуры, и турки-османы сделали своими столицами столицы захваченных государств (соответственно, Пекин и Константинополь). Маньчжуры распространили свою власть на Монголию, Джунгарию и Восточный Туркестан, влияние — на Тибет и другие территории. Турки присоединили балканские страны, Египет, Ирак и т.д., распространили влияние на Алжир, Аравию, Молдавию и другие страны. И там, и там были вассальные и зависимые государства. Обе империи развалились, в обеих произошли революции. Вследствие национально-освободительного движения от них отделились страны, столицы которых были столицами империй: Греция и Китай. Греция вернула себе часть исконно греческих земель и не претендует на остальное «наследие» Османской империи. Например, не заявляет, что Йемен или Молдавия — неотъемлемые части Греции. Но Китай в подобной ситуации объявляет своими неотъемлемыми частями Монголию, Тибет и т.д.

Другой пример — США. Никто не отрицает правомочность «Декларации о независимости» от 4 июля 1776 г., хотя она была принята без разрешения Британии. Объяснение было еще проще, чем в случае с Тибетом: «Один из народов вынужден расторгнуть политические узы, связывающие его с другим народом, и занять самостоятельное и равное место среди держав мира».

Может быть, внутригосударственные отношения Тибета и Китая возникли после революции? В тот период между Китаем и Тибетом, между китайским президентом и Далай-ламой не было никаких отношений подчинения. Тибет всегда отвергал территориальные претензии Китая. Это хорошо иллюстрируют даже правительственные заявления Китая в то время: что Тибет «одобрил», «принял» или «присоединился» к Китайской республике.

Возвратившись из Индии, Далай-лама XIII официально заявил о восстановлении власти тибетского правительства. В 1913 г. были опубликованы документы о независимости, а затем почти 40 лет тибетское правительство осуществляло всю полноту власти. Поэтому включение в список членов китайского парламента «делегатов от Тибета» в мае 1913 г. нелегитимно. Губернатор Кама в 1913 г. был законно назначен Далай-ламой XIII, потому что Кам не был частью Китая. Кроме эффективной центральной и местной власти, Тибет обладал всеми необходимыми атрибутами государства: армией, юридической системой, налогообложением, телеграфом, почтой, валютой, самообеспечением. Он чеканил свою монету, печатал бумажные деньги и марки. Первая делегация во главе с В.Д. Шакабпой, выехавшая на Запад в 1947 г., имела тибетские паспорта, признававшиеся всеми странами, которые они посетили. У Тибета были свой герб и флаг, до сих пор используемые правительством в эмиграции и борцами за свободу.

В китайской пропаганде занятно говорится об этом флаге: «В 1947 г. при поддержке Великобритании, США и других западных стран тибетские власти направили свою делегацию для участия в Межазиатской конференции, состоявшейся в Дели. Для участия в указанной конференции они срочно изготовили флаг тибетской армии с изображением снежных львов, выдав его за “тибетский национальный флаг”». Тибетцы-то сделали собственный флаг, а в основу флага КНР легла символика не национальная, а заемная — от мировой революции и коммунизма.

По экономическому критерию Тибет тоже вполне соответствовал признакам государства. Границы современных государств, обладающих развитым хозяйством, совпадают с границами территорий, на которых функционирует единый экономический механизм. Тибет имел самодостаточную экономику и обеспечивал свои потребности во всем необходимом (см. главу 6).

В 1947 г. Национальное собрание Китая приняло конституцию, в которой говорилось, что Тибету гарантируется автономия. На его заседаниях присутствовали тибетцы. Это трактуют как вхождение Тибета в Китай. Но те тибетцы были только наблюдателями, а не участниками (см. главу 4). Они не признали и не подписали конституцию, да и не имели таких полномочий. Следовательно, статья о Тибете в ней не более законна, чем, скажем, если бы в конституции РФ появились статьи об автономии Финляндии или Польши. Китайские республиканцы опять применили трюк из времен монархии: получилось, что посланцы зарубежного государства прибыли с изъявлением покорности, а официальный прием — церемония подчинения их страны.

Исследователи обычно указывают на самое «слабое место»: отсутствие четкого международного признания Тибета. Аргументация, в целом, такая. Согласно общим доктринальным положениям международного публичного права, независимое государство должно обладать тремя основными элементами правосубъектности: правами самостоятельного участия в международных договорах политического характера, самостоятельного участия в международных организациях и осуществления международных контактов с субъектами международного права на дипломатической основе. У Тибета в 1911–1951 гг. всего этого не было. Хотя Внешняя Монголия в 1913 г. официально признала независимость Тибета, с международно-правовой точки зрения она не могла это делать, так как сама официально была частью Китая; поддерживавшие отношения с Тибетом Бутан и Непал были странами, зависимыми от Великобритании.

Выводы Международной комиссии юристов — это факультативное экспертное заключение и, согласно п. 1 ст. 38 Статута Международного суда, являются вспомогательным средством по сравнению с международными конвенциями, каковыми в данном случае будут Конвенция в Симле 1914 г. и Соглашение КНР с Индией 1954 г. Конвенция в Симле не является признанием независимости Тибета, позже она была заменена другими документами. Резолюции ООН имеют рекомендательный, а не обязательный характер. Следовательно, в вопросе о статусе Тибета среди международных документов перед резолюциями ООН и выводами Международной комиссии юристов надо отдать приоритет Соглашению между КНР и Республикой Индия о торговле и связях между Тибетским районом Китая и Индией от 29 апреля 1954 г. Это соглашение признает суверенитет Китая над Тибетом. Следовательно, по приоритету международных документов, Тибет — часть Китая.

С этой аргументацией трудно согласиться. В данном случае решающим будет договор Тибета с Монголией, и вот почему. Тибето-монгольский договор был подписан 11 января 1913 г. в монгольской столице Урге. В нем говорилось, что «Монголия и Тибет, освободившись от маньчжурской династии и отделившись от Китая, образовали свои самостоятельные государства». Этот договор не получил широкого международного признания, но является легитимным актом установления межгосударственных отношений по следующей причине. Задолго до него, 3 ноября 1912 г., был подписан русско-монгольский договор (в русском варианте — «соглашение»), которым декларировался «самобытный», или «автономный строй» Монголии, а последняя получала право заключать договоры с «Китаем или другим иностранным государством» (ст. 3). По содержанию документа, способу его выработки и заключения (самостоятельно — минуя Пекин) этим документом признавалось образование независимого государства, как его и рассматривал в то время ряд международных экспертов. Вместо «Внешняя Монголия» там использовался более широкий термин «Монголия» в русском варианте и «Монгол Улс» («Государство Монголия») в монгольском варианте. Общественный строй Монголии в русском варианте обозначен как «автономный» или «самобытный», а в монгольском ему соответствовали термины, которые переводились как «самостоятельность» и «независимость». Оба варианта имеют равную юридическую силу. В результате Монголию как государство на договорной основе Россия признала раньше, чем Китайскую республику. Объявление всему миру о подписании данного документа было фактическим признанием государства и его названия «Монголия». Государство Монголия с того дня стало юридически правомочным субъектом международного права. Тибето-монгольский договор на тот момент не требовал признания другими странами. Отсюда следует, что признание Тибета Монголией также сделало Тибет субъектом международного права. Лишь в 1915 г. трехсторонним Кяхтинским соглашением России, Китая и Монголии последняя номинально была признана китайской автономией, а позже вновь стала независимой.

В 1949 г. Тибет был признан Непалом, когда последний подавал заявку на вступление в ООН. В частности, он включил Тибет в шесть стран, с которыми вошел в дипломатические отношения. Непал поддерживал эти отношения с Тибетом, будучи самостоятельным государством, а не частью другого государства или колонией. Так как международное признание или непризнание не влияет на существование нового государства (см. выше), то перечисленные акты являются лишь дополнительными свидетельствами государственности Тибета.

Таким образом, до самого вторжения КНР в 1950 г. Тибет был самостоятельной страной по факту и по праву. В этот период он обладал атрибутами реальной и формальной независимости и государственности, несмотря на значительное иностранное вмешательство в отдельные периоды времени. По международному праву, преемственность государства здесь никогда не нарушалась. Иначе, например, Бутан, Чехословакию, ГДР и МНР нельзя было бы считать самостоятельными государствами. В 1950 г. Тибет был меньше связан с Китаем, чем Нидерланды с Испанией или Францией, правители которых провозглашали свою власть над ними в прошлые века.

Парижским пактом 1928 г., к которому присоединился и Китай, запрещается война как средство решения международных конфликтов и как инструмент национальной политики. Такая война, по международному праву, является военным преступлением. Власти КНР последовательно осуждали агрессивные войны и угрозу применения силы. Согласно п. 4 ст. 2 гл. 1 Устава ООН, «все Члены ООН воздерживаются в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с целями Объединенных Наций». Устав вступил в силу 24 октября 1945 г., то есть до вторжения КНР в Тибет.

Это вторжение противоречит международному праву, нарушая принципы государственного суверенитета, независимости, территориальной целостности, запрещения интервенции и угрозы силы. Оно противоречит духу и букве статьи Версальского договора об учреждении Лиги Наций, Парижского мирного пакта (пакт Бриана-Келлога), Устава ООН и других соглашений, участником которых является КНР. Кроме того, вторжение в Тибет является актом агрессии согласно ст. 2(2) Конвенции по определению агрессии от 1933 г. и преступлением против мира согласно статьям 6а и 5 уставов Нюрнбергского и Токийского международных военных трибуналов соответственно. Китай был среди 11 союзников, создавших Токийский трибунал.

23 мая 1951 г. было подписано «Соглашение между центральным народным правительством Китая и местным тибетским правительством о мероприятиях по мирному освобождению Тибета» (Соглашение из 17 пунктов). В сентябре 1954 г. в работе 1-й сессии ВСНП, принявшей конституцию КНР, участвовали Далай-лама, Панчен-лама и другие тибетцы; Далай-лама был избран заместителем председателя Постоянного комитета ВСНП, а Панчен-лама — его членом. В обоих случаях тибетцы действовали под несомненным внешним давлением. Кроме того, в 1951 г. делегация не имела полномочий подписывать такое соглашение, а печати были сфабрикованы в Пекине (см. главу 7).

Если соглашение навязывается государством, чьи превосходящие вооруженные силы оккупировали «государство-жертву», или последнее находится в процессе оккупации, или под ее угрозой при нарушении международного права, — такое соглашение по факту не имеет законной силы.Согласно ст. 52 Венской конвенции о Международном договорном праве, договоры и подобные соглашения, заключенные под действием силы или под угрозой ее применения, недействительны изначально. По заключению Комиссии международного права ООН, с точки зрения действующего закона «не имеет силы договор, добытый незаконной угрозой или использованием силы».

Соглашение из 17 пунктов было подписано в условиях агрессии, начавшейся оккупации Тибета, и под давлением. Этому соответствуют пункты Соглашения — особенно те, которые подразумевают его «внутренний» статус и предусматривают военную оккупацию, заявление, что КНР возьмет под контроль весь Тибет, и угроза немедленного наступления на Лхасу, если китайские условия не будут приняты. Далай-лама и его правительство не ратифицировали это Соглашение.

Здесь есть три важных момента. Во-первых, в КНР это Соглашение считают не международным, а внутренним, а Венская конвенция 1969 г. запрещает агрессию или ее угрозу лишь в отношении государств. Но факты, изложенные выше, не позволяют считать Тибет частью другого государства. В отличие от времени Цин, в 1951 г. он не просил присылать иностранные войска. Поэтому нельзя ставить знак равенства между присылкой войск в Тибет маньчжурскими императорами и китайскими коммунистами. Во-вторых, это согласие Далай-ламы и его чиновников с новой ситуацией и их участие в новых органах власти, созданных китайцами. В-третьих — широкая оппозиция китайскому присутствию в Тибете и Соглашению из 17 пунктов. Последние два элемента не представляют противоположных взглядов тибетцев — напротив, это взаимосвязанные реакции на принуждение. В таких условиях Далай-лама старался избежать ненужного насилия, сохранить для Тибета хотя бы автономию, что было бы невозможно при сопротивлении.

Если договор добыт под угрозой силы, «государство-жертва» никогда не лишается права заявить о его недействительности. Что и сделали Далай-лама и другие тибетские официальные лица после эмиграции, когда смогли открыто высказать свою позицию. После ухода в эмиграцию Далай-лама объявил это Соглашение не имеющим законной силы. О том, что китайцы силой заставили тибетцев принять свои условия, Далай-лама писал в своем послании в США через Такцера Ринпоче еще в начале 1952 г.

Следовательно, Соглашение из 17 пунктов с точки зрения международного права было нелегитимно с момента его подписания и не стало легитимным позже. То же можно сказать о прочих действиях тибетских делегатов в Пекине в 1950-х гг., так как они принимали решения не свободно, а в условиях начавшейся оккупации их страны. Некоторые юристы сомневаются в этом. По их мнению, в таком случае следует считать нелегитимными и соглашения Тибета с Непалом (1856 г.) и Великобританией (1904 г.), заключенные в результате войны. Эти сомнения представляются мало обоснованными. Данный принцип действует с 1945 г. (см. выше) и не распространяется на соглашения XIX — начала XX в. Кроме того, Соглашение из 17 пунктов постоянно нарушалось Китаем.

Для сравнения можно привести прецеденты захвата разных стран и принуждения их правительств санкционировать захват в первой половине XX в. Например, аншлюс Австрии нацистской Германией. 12 февраля 1938 г. канцлер Австрии был вызван в гитлеровскую резиденцию и подписал ультиматум, поставивший его страну под германский контроль. 22 февраля 1938 г. британский премьер Н. Чемберлен заявил, что Австрия не может рассчитывать на защиту Лиги Наций. 11 марта австрийский канцлер ушел в отставку, а сосредоточенные на границе немецкие войска вошли в Австрию. Австрийская армия капитулировала. 13 марта вышел закон о «Воссоединении Австрии с Германской империей». Затем в Германии и Австрии состоялся плебисцит (в Тибете такого никогда не было). Подавляющее большинство австрийцев проголосовало «за».

Другой пример — захват Дании в 1940 г. В директиве по подготовке операции А. Гитлер писал: «В принципе следует стремиться к тому, чтобы придать операции характер мирного захвата, имеющего целью вооруженную защиту нейтралитета Скандинавских стран. Одновременно с началом операции правительствам этих стран будут предъявлены соответствующие требования. В случае необходимости для оказания нужного давления будут проведены демонстративные действия флота и авиации. Если же, несмотря на это, будет оказано сопротивление, оно должно быть сломлено с помощью всех имеющихся военных средств». 9 апреля 1940 г. немецкий посол в Копенгагене предъявил датскому правительству ультиматум, требуя немедленно и без сопротивления встать под «защиту рейха». Ждать помощи от Великобритании было бесполезно. Король заявил, что он и его правительство сделают все возможное, чтобы сохранить мир и порядок в стране, устранить любые трения между датчанами и немецкими войсками. Он хотел избавить свою страну от несчастий.

И датчане, и австрийцы не восставали. Этнически и культурно они ближе к немцам, чем тибетцы к китайцам. Да и Австрия с Германией когда-то входили в единое государство — Священную Римскую империю. Тем не менее, и случай с Австрией, и случай с Данией трактуются международным правом как силовой захват. Результаты аншлюса Австрии когда-то признали Великобритания и США — те самые страны, которые создали препятствия международному признанию Тибета. Однако в наше время они признают независимость Австрии.

Когда-то признавалась и целостность других стран (в том числе колониальных империй), которые потом распались. В последние годы все время фиксируется принадлежность Тибета к КНР в ее двусторонних декларациях с разными странами. История показывает, что подобные декларации не гарантируют вечное владение чужими территориями.

Однако попробуем встать на точку зрения тех, кто считает Соглашение из 17 пунктов легитимным. Вследствие тибетского восстания 1959 г. оно перестало выполняться — фактически, было разорвано приказом Госсовета от 28 марта 1959 г. и последующими действиями КНР (детали см. в главе 8). Само восстание проходило без участия тибетского правительства. Следовательно, тибетская сторона не несет ответственности за восстание и разрыв Соглашения. Ответственность за это несет китайская сторона. Ведь она, теоретически, могла бы выполнять Соглашение и после подавления восстания, но сочла себя свободной от него. Тем самым китайская сторона уничтожила ту юридическую основу, на которую ссылается до сих пор. Итак, если принять, что китайское правление в Тибете легитимировано Соглашением из 17 пунктов, то получится, что с 1959 г. эта легитимация была прекращена китайской стороной.

В истории с независимостью и включением Тибета в Китай в XX в. уместна параллель с Монголией. Внешняя Монголия зависела от маньчжурской династии даже сильнее, чем Тибет: маньчжурский император на правах сюзерена даровал монгольским князьям земли, назначения, решал вопросы наследования, делил уделы и т.д. На закате Цинской империи Тибет и Монголия вместе решили отделиться от нее, а позже заключили межгосударственный договор. Российская империя добилась признания Китаем автономии Внешней Монголии, а Великобритания признала цинский сюзеренитет и фактическую самостоятельность Тибета. И в Монголии, и в Тибете шло национально-освободительное движение. Став сателлитом СССР, Монголия избавилась от угрозы китайской оккупации, но дорого заплатила за это: красные разгромили религию и культуру. В то время Тибет еще оставался независимым.

После второй мировой войны мироустройство определили Ялтинские соглашения И.В. Сталина, Ф. Рузвельта и У. Черчилля. Великобритания не сделала ничего, чтобы сохранить независимость Тибета. Но СССР в отношении МНР повел себя иначе. Сталин зафиксировал статус-кво МНР в Ялтинских соглашениях, а затем санкционировал референдум о независимости. В результате Китаю пришлось признать МНР. Тибет же, вынужденный опираться на другого союзника, был оккупирован Китаем.

Право народов на самоопределение декларируется в Уставе ООН и ряде других международных документов. Оно не вполне согласуется с неколониальными ситуациями. Однако специально для тибетского народа это право подтверждено Резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН 1723 (XVI) от 20 декабря 1961 г. Но ни эта, ни остальные резолюции по Тибету не выполнены: они носят рекомендательный характер, а великим державам невыгодно добиваться их выполнения.

В 1990-х гг. эксперты по правам человека и международному законодательству дважды встречались, чтобы обсудить вопрос о праве тибетского народа на самоопределение. Постоянный международный трибунал, собравшийся в Страсбурге в ноябре 1992 г., пришел к выводу, что тибетцы соответствуют общепринятым критериям народа, обладающего правом на самоопределение и потому у них должна быть возможность реализовать это право. Трибунал постановил, что «присутствие китайской администрации на тибетской территории следует рассматривать как иностранное господство над тибетским народом», что «с 1950 г. тибетский народ был лишен возможности осуществлять свое право на самоопределение».

На другой конференции, проходившей в Лондоне несколькими неделями позже, 30 известных специалистов по международному праву из Европы, Африки, Азии, Северной и Южной Америки, среди которых были крупнейшие авторитеты по праву народов на самоопределение, обстоятельно рассмотрев все материалы, включая китайские, сделали письменное заявление: 1) Согласно международному праву, тибетский народ должен получить независимость; право на самоопределение «принадлежит тибетскому народу» и «ни китайское правительство, ни какая-либо другая нация или государство не имеют права лишать его независимости». 2) Со времени военных действий 1949–50 гг. Тибет находится в оккупации под властью КНР и деспотически управляется колониальной администрацией; 3) Учитывая длительную историю Тибета как независимого государства, мы считаем, что требование тибетским народом самоопределения, включая независимость, соответствует принципам национального единства и территориальной неприкосновенности государства.

Итак, «КНР не могла получить легальное право на суверенитет над Тибетом на основании военного вторжения или последующих мер эффективного контроля. Продолжающаяся поддержка Далай-ламы подавляющим большинством народа, активное сопротивление китайской власти в Тибете, успешное развитие тибетского общества в эмиграции, функционирование правительства в эмиграции — все это факторы, которые говорят о преемственности Тибетского государства. С другой стороны, ввиду незаконности китайского вторжения в Тибет и недействительности Соглашения из 17 пунктов, ни уровень контроля Китаем путем содержания сильного военного присутствия в Тибете, ни продолжительность времени, прошедшего со вторжения, недостаточны для заключения о том, что Китай легально приобрел всю территорию Тибета. К настоящему времени не произошло ничего, что бы, согласно общепризнанным нормам международного права, могло обосновать заключение, что Тибетское государство полностью угасло и легально включено в КНР в виде ее неотъемлемой части. <…> Государство Тибет продолжает существовать… как независимое юридическое лицо, с легитимным правительством в эмиграции в Дхарамсале, представляющим его. Соответственно, это правительство и народ Тибета имеют право вновь обрести осуществление суверенитета над собственной территорией, свободно от вмешательства других государств».

Дореволюционное, а затем эмигрантское правительства Тибета обвиняют в контактах, соглашениях и помощи со стороны других стран, что трактуется как «измена родине» и т.п. Из приведенной цитаты следует, что эти обвинения необоснованны: легитимное правительство любого государства имеет право вступать в отношения с другими странами. Создание и становление КНР тоже происходили с иностранной помощью (см. главы 4,7,10).

* * *

Отношения государств в древности и средневековье отличались от современных. На них нельзя переносить нормы международного права, принятые в наши дни. Но нельзя и делать обратное: переносить архаические правовые понятия на современность, одну модель государственности — на другую, систему представлений одной цивилизации — на другую. Когда-то на мировое господство претендовали ассиро-вавилонские, византийские, китайские, монгольские, маньчжурские и другие монархи. Но в наше время лишь в китайской политике смешивают архаические и современные представления о государственности. Получается, что народы, которые завоевывали Китай, создавали не собственные империи, а иностранные «династии Китая». Такой логики больше нигде нет. По ней выходит, что, если страна А захватила страну Б, то это не значит, что страна Б стала частью страны А. Наоборот, страна А сама стала страной Б. Если же одно государство признает себя частью другого, то в этом должны быть согласны обе стороны. Не может быть так, что одна страна считает другую своей частью, а эта часть считает себя независимой и так живет веками.

Тан, Сун, Юань, Мин и Цин — это не династии одной страны, а разные империи. Не существует документа, фиксирующего вхождение Тибета в какую-либо из них. Многочисленные старые документы, опубликованные в КНР как доказательства принадлежности Тибета к Китаю, доказывают обратное. Тибет был зависимым лишь от монгольской империи Юань и маньчжурской империи Цин, но никогда не терял своей государственности.

Известно, что при конфуцианской монархии официальная историография выступала как единая организованная система. Ее официальный характер предполагал не только контроль над ней властей, но и активное участие их в историографическом процессе. История обслуживала систему власти. Поэтому нельзя принимать эту историографию как аргумент для включения тех или иных стран в империи, считающиеся Китаем. «Принесение дани», раздача титулов, эдикты с приказами, «органы по управлению», созданные в одностороннем порядке, и т.п. — это признаки древней китаецентристской традиции, а не реального подчинения.

Правители Тибета не считали себя чьими-то вассалами и осуществляли контроль над своим государством. Высших лам с императорами связывали личные отношения «наставник — покровитель», которые были установлены на двусторонней основе. Эту концепцию трудно определить в современных терминах государственной власти. Эти отношения в разное время понимались по-разному. Претензии Пекина на суверенитет над Тибетом основаны на конфуцианской концепции всемирного императора. Чтобы обосновать оккупацию Тибета, КНР перетолковывает средневековые отношения в терминах современного национального государства. Это неправомерно.

Идея «единой китайской нации», хотя и коренится в древней китаецентристской идеологии, в основном является продуктом первой половины XX в. Это был период краха многонациональных империй и строительства национальных государств. В Китай эти идеи были принесены с Запада.

Одна часть государства не может претендовать на другую. Поэтому претензии Китая на «наследство» Монгольской и Маньчжурской империй необоснованны. Тем более — на страны, в них не входившие. Это противоречит не только историческим фактам, международному праву, но и марксизму-ленинизму. Он признает право наций на самоопределение. По Ф. Энгельсу, население спорных областей само должно решать свою судьбу.

В.И. Ленин писал: «Под самоопределением наций разумеется государственное отделение их от чуженациональных коллективов, разумеется образование самостоятельного национального государства» (с.259). «“Самоопределение нации” в программе марксистов не может иметь, с историко-экономической точки зрения, иного значения, кроме как политическое самоопределение, государственная самостоятельность, образование национального государства» (с.263). «Обвинять сторонников свободы самоопределения, то есть свободы отделения, в поощрении сепаратизма — такая же глупость и такое же лицемерие, как обвинять сторонников свободы развода в поощрении разрушения семейных связей» (с.286). «Отрицание права на самоопределение, или на отделение, неизбежно означает на практике поддержку привилегий господствующей нации и полицейских приемов управления в ущерб демократическим» (с. 286). Ленин подчеркивал: «Было бы изменой социализму отказаться от осуществления самоопределения наций при социализме» (с.18). А ведь КПК, согласно своему уставу, руководствуется марксизмом-ленинизмом, твердо ему следует, требует от членов партии его изучения.

Ни тибетское правительство, которое до 1959 г. было в Лхасе а затем в эмиграции, ни народ Тибета не принимают китайскую власть. Как и в прошлом, они почитают своего лидера — Далай-ламу. В глазах большинства тибетцев Далай-лама продолжает объединять религиозную и светскую власть. Правительство Тибета в эмиграции — это не новая структура, созданная за рубежом. Оно сохраняет преемственность от легитимного правительства Лхасы. Сам Тибет является оккупированным государством. Следовательно, тибетский вопрос — не только внутреннее дело КНР. Требования тибетцев о независимости своей страны нельзя считать сепаратизмом. Это не требование отделить часть государства для создания нового государственного образования.

Но объяснять границы подобным образом — дело неблагодарное. До сих пор в международной практике действуют два взаимоисключающих принципа: самоопределения народов и территориальной целостности государств. Они применяются в соответствии с политической целесообразностью. ООН более 25 лет назад подтвердила право тибетцев на самоопределение. Но это решение игнорируется. Если СССР был легитимен и его границы признавались, то почему некоторые страны не признавали вхождение в него трех прибалтийских республик? Кстати, до XX в. две из них не имели государственности. Почему те же страны признают вхождение в Китай Тибета, имевшего многовековую государственность? Почему выделение независимых государств из империй Запада и Востока (Испанской, Британской, Португальской, Французской, Османской и т.д.) — легитимно, а из Цинской — нет? Почему революционный развал Австро-Венгрии или СССР был легитимным, а целостность Китая в границах Цинской империи неоспорима? Почему можно признать Косово или Южную Осетию, а Тибет — нельзя?

Риторические вопросы можно продолжать. Ответ будет один: потому что испокон веков главное право в международных отношениях — это право сильного. Международные нормы используются лишь для согласования интересов держав. Если слабая континентальная страна не имеет сильных покровителей, то она рано или поздно потеряет независимость от соседей. Природные преграды, столь полезные в прошлом, в наше время не дают защиты. Судьба Тибета — один из примеров этого.