Серой улицы след, перемешанный сапогами, Отблеск старых витрин, не дающих свободно дышать, Воробьями усыпан асфальт меж ногами, Фонарем чуть подсвечен подъезд, чтобы в нем не пропасть. Вот пейзаж городской, повседневный, угрюмый, Вдоль него горожане снуют, утомившись от передряг, И стоит у метро вся ссутулясь, с коробчонкой под мелочь, Старушонка, тот воздух схватившая, чтоб не упасть. Ни слезы на щеке, лишь морщины от время устали, И ладонь, не сгибаясь нам смотрит в лицо, Бросьте что-то, а люди – все мимо, смущались, Отвернувшись, как будто не видя ее. Постоял, обогрел ту старушку лишь взглядом, Пять кусков положил, улыбнулся и тихо спросил: «Мать, давно так стоишь и тебе это надо? – Мне не надо, но так вот Господь угодил». Все то время, что силы еще позволяли, Все старалась, скреблась, чтоб в раю том пожить. Но вот пенсию с возрастом мне насчитали, И стою горемычная, как же на это прожить? Не корю никого, видно время лихое, Да и сверху им там не до нас, что считать… Проживу как-нибудь, ведь не их это горе, А убудет пяток – им давно на других наплевать. Благо, люди у нас, чем бедней – тем богаче, От себя оторвут, но дадут на последний кусок, Вот и ты эти деньги, наверно, заначил, Но отдал так, не глядя, спасибо большое, сынок. У меня свой такой на Смоленке давно отдыхает, Меж таких же, сложивших за всю благодать, Но, надеюсь, что новые все замечают, И со временем спросят у тех, кто так хочет молчать.