2.1. Церковно-политическая деятельность новгородских владык в первой половине XIV века

На XIV век приходится экономический, политический и культурный расцвет Новгородской республики. Во многом этому способствовал о то обстоятельство, что с 1315 по 1420 г. Новгородская земля не знала больших неурожаев, а следовательно, массового голода. Некоторая независимость от поставок хлеба с низовских земель стимулировала стремление Новгородской республики к ограничению власти над собой великих князей Владимирских. Политическая эта борьба переплеталась с попытками новгородской церкви добиться независимости от митрополита всея Руси. В этот же период архиепископы Новгорода были вынуждены решать внутренние церковные проблемы, возникающие в епархии, — языческие движения в городской среде; ересь стригольников; стремление псковской церкви к самостоятельности.

Для Новгорода XIV в. начался со смены владык: в 1299 г. умер архиепископ Климент, и новгородцы избрали на его место игумена монастыря Святого Благовещания Феоктиста. О времени его правления летописи сохранили лишь краткие упоминания о том, что в 1302 г. владыка заложил в Новгороде «город камена», а в 1307 г. «бысть псковичем немирье с владыкою Феоктистом и с новгородци».

Из договорных грамот 1304–1307 гг. Новгорода с тверским князем известно, что владыка Феоктист ездил в Тверь к великому князю Михаилу Ярославичу. После смерти архиепископа его преемник Давыд в новой договорной грамоте с тверским великим князем ссылался на договор с Феоктистом: «А села к Новугороду по Фектистове грамоте, что на Тфери докончалъ».

Привлечение данных эпиграфики позволяет узнать некоторые подробности о внутренней жизни новгородской церкви начала XIV в. Среди надписей-граффити на стенах Софийского собора есть две записи, на интересующую нас тему. Одна надпись, датируемая концом XIII— началом XIV в., переводится так: «Ох, тошно, владыка! Нету порядка дьякам. А сплачю где-нибудь? Ох, женатым дьякам».

Дьяки, как лица низшего духовного звания, получали значительно меньшую плату за службу, чем попы. Даже в богатейшей Иваньковской церкви дьякам платили в два раза меньшее жалование, чем высшим церковным должностям: «Попам, и диякону, и диаку, и сторожам из весу из вощаного имати попам по осми гривен сребра, диакону 4 гривны сребра, диаку 3 гривны сребра».

Вероятно, такой размер жалования для дьяков, особенно женатых, то есть обязанных содержать не только себя, но и семью, был слишком низким.

Примерно к этому же времени, то есть к концу XIII— началу XIV в. — относится еще одна надпись на стене лестничной башни Софии: «ДВОРЕЦКІН БЕ ШЕСТИ». Исследователь софийских граффити А. А. Медынцева переводит надпись как «Дворецкий бесчестит», то есть администратор владычного двора совершает произвол в отношении своих подчиненных. Возможно, что произвол этот совершался в отношении дьяков, что и стало причиной их своеобразной челобитной владыке.

Однако челобитная-граффити может иметь и другой смысл. Вспомним, что в Новгороде существовали вольные порядки в семейных отношениях. Даже священнослужители в Новгороде зачастую имели по две жены, о чем в конце XV в. писал архиепископ Геннадий митрополиту Симону: «В Новегороде на крилосе поют диаки двоеженцы, да и к тебе есми о Федке о двоеженце писал грамоту…» Новгородские дьяки имели не две жены сразу (такого произвола не потерпели бы новгородские церковные власти и до владыки Геннадия), а были женаты вторично, после смерти первой жены или после развода. Но для священнослужителей второй брак был запрещен. Можно предположить, что челобитная-граффити — «Ох, тошно, владыка! Нету порядка дьякам. А сплачю где-нибудь? Ох, женатым дьякам» — была вызвана не только меньшим жалованием или притеснениями со стороны владычной администрации, но и устрожением требований к семейной жизни дьяков.

В источниках не сохранилось известий о том, как улаживал внутрицерковные дела своей епархии архиепископ Феоктист. Он занимал владычную кафедру недолго: в 1307 г. «выиде архиепископ Фектист из владычня двора, своего деля нездоровия, благословив Новъгород, и иде в манастырь к Благовещению святыя богородица, изволив молчальное житие. Новгородци же вси с игумены и со всем ереискым чином възлюбиша богом избрана и святою Софьею отца его духовнаго Давыда, и с честью посадиша и в владычни дворе, а Фектист благослови его в свое место, и послаша его к митрополиту ставитъся».

В Новгороде о владыке Феоктисте сохранилась добрая память: «Преставися раб Божий блаженный архиепископ Новгородцкии Феоктист, и много пострадав Богови в болезни, святаа душа его взыде на небеса, а лице его просветися яко свет, яко всем видящим дивитися и славити Бога; и положено бысть тело его честное всем иерейским чином в монастыре в церкви святого Благовещениа. Дай же, Господи Боже, ему Небесное Царствие, а Новуграду молитвою его благословение!»

О его преемнике владыке Давиде также сохранилось мало данных. Можно с уверенностью утверждать, что, будучи духовником Феоктиста, Давид являлся монахом, поскольку имя его после поставления не меняется. Давид был родом из Неревского конца: в 1311 г. «боголюбивыи архиепископ новгородчкыи Давыд постави церковь камену на воротех от Неревьскаго конца во имя святого благовернаго князя Владимира, крестивъшаго Рускую землю, а в крещении Василии», а в 1312 г. владыка заложил каменную церковь в Неревском конце «на своем дворищи, во имя святого отца Николы». Церковь была закончена в следующем году: «И створи в ней вседеньную службу, и черньци совъкупи».

Строительство церкви имени Владимира Крестителя Руси в 1311 г. было связано с бушевавшими в Новгороде в тот год пожарами. «Той же весне, месяца мая в 19, в нощь, загореся на Яневе улици, съгоре дворов 37, а голов 7. И потом июня в 28, в нощь загореся на Розважи улици Глебов двор, и погоре конец Неревьскыи, семо до гребле, а семо и за Боркову улицю; и сгоре церковь святыи Козма и Дамиан, и другая святого Савы, и четырьдесят церковь огоре, и домове добрый. О горе, бяше лют пожар, с ветром и с вихром, а злей человеци недобрии, бога не боящеся видяще людем погибель, падоша на грабежи, пограбиша чюжая имениа. И потом июля в 16, в нощь загореся на оном полу, на Ильине улици, и ту такоже бысть лют пожар, вихром на борзе, треском; и погоре торг весь, и домове по Рогатицю, а семо в Славно, а церквии сгоре древяных 7… и каменых 6 огореша, седмая Варяская. А оканнии человеци, такоже бога не помняще, ни суда божиа, ни жалобы имеюще, пограбиша чюжая имениа».

По мнению исследователя новгородских усобиц А. В. Петрова, «действия пожарных грабителей интерпретировались новгородской Церковью как действия людей, забывших Бога и не боявшихся Его суда. Но „не помнить“ Бога в средневековом Новгороде значило, прежде всего, впасть в язычество. Отсюда и обращение к образу Владимира Крестителя. Посвящение новой церкви ему свидетельствовало о том, что в Новгороде в грабежах во время пожаров усматривали не случайные эксцессы, а проявление определенной социальной болезни, тревожившей руководителей Волховской столицы».

Гипотезу Петрова о мотивах строительства церкви подтверждает тот факт, что и в XV в. в сложный момент церковного неустройства владыка Евфимий II тоже обратился к культу святого Владимира, с целью усилить позиции православия в Новгороде.

Масштабные действия пожарных грабителей были языческими в своей основе. Культ огня, возникнув у славян в глубокой древности, дожил в русских деревнях до XX в.. В соседней с Новгородом Тверской губернии этнографами был зафиксирован древний обычай, связанный с пожарами: «У кого загорится изба, того не пускают в другие жилые дома; напротив, он должен бежать как можно далее от жилья, чтобы отвести за собою пламя, которое таким образом представляется преследующею его живою и мстительною стихиею». У крестьян Самарской губернии до XIX в. удерживалось «суеверие, что тушить пожары (чем бы они ни были вызваны) — грешно; в других же местностях мнение это прилагалось только к строениям, зажженным ударом молнии».

В Новгороде XIV в. пожары воспринимались новгородцами как небесная кара за грехи. В Летописи Авраамки причины пожаров объясняются следующим образом: «Отлучаа нас от храмин своих, грех ради наших, а проявляя нам огнь будущаго века». Высшие церковные иерархи также считали пожары проявлением Божьего гнева, в первую очередь, за провинности священнослужителей. Так, даже в XVII в. архиепископ Вологодский и Пермский указывал, «чтобы им (священникам. — О.К.) сырых коровьих поршней не носити… Они ходят в таких скверных обущах во святилище и бескровную жертву приносят; того ради бог гневаетца, казни пожары и погуби бывают».

По верному замечанию А. В. Петрова, «пожарный грабеж — не только акт мести „виновным“ в пожаре… С языческой точки зрения возвращение имущества из огня в прежнем качестве уже было невозможным. Спасенное от огня позволительно было не считать принадлежностью его бывших владельцев». То же относилось и к погоревшим церквям — по языческой логике, если «христианский Бог свои храмы от пожара защитить не смог, показав тем самым свое бессилие, значит, можно не бояться и его кары за кощунственное обращение с этими храмами».

Разумеется, в социально развитом новгородском обществе не все горожане разделяли архаичные, языческие взгляды на огонь. Так, в 1299 г. во время пожара новгородцы предпринимали попытки спасти свое имущество от огня: «Кто же мало что похватив выбежа ис своего двора, и иное все огнь взя, и тако бысть пагоуба велика». Из храмов неизменно стремились выносить самое ценное — книги и иконы. В том же 1299 г. из церквей «икон не всих поспеша вынести ни книг».

Действия пожарных грабителей были порождением имущественной и социальной дифференциации горожан. В конце XIII — первой половине XIV в. среди беднейших новгородцев появились так называемые «крамольники», «злыечеловецы», которые не боялись ни Бога, ни людского наказания. Выражаясь современным языком, это были бандитские шайки. Но человеку свойственно оправдывать свои действия, хотя бы перед самим собой. Массовость пожарных грабежей свидетельствует о том, что грабителей было немало, следовательно, им требовалось идеологическое подтверждение правомерности своих действий. Христианская мораль осуждала пожарные грабежи, поэтому «крамольники» оправдывали свои действия древними языческими обычаями, которые все еще помнили в Новгороде.

Пожарные грабежи были явлением ненормальным для новгородского общества, иначе о них каждый раз не сообщала бы летопись. Однако ни о каком специальном наказании «злых человец» летопись не сообщает. Видимо, «крамольники» преследовались по закону, как обычные воры. Во время же крупных пожаров официальные власти просто не справлялись с таким явлением, как массовые грабежи. Владыка осуждал действия «крамольников» с христианской позиции, но из-за масштабов этого социального явления власти не имели возможности отловить всех грабителей. Поэтому архиепископ повел против них идеологическую борьбу. На протяжении всего XIV в. борьба новгородской церкви против языческих обрядов и традиций, какую бы форму они ни принимали, имела полемический характер. В идеологической борьбе в этот период церковь действовала убеждением, а не принуждением.

О политической деятельности владыки Давида летопись скупо сообщает в связи с затяжной войной московского и тверского князей за великое княжение. В борьбу эту оказался втянут и Новгород: в 1312 г. «наратися великий князь Михаиле Ярославич с Новымъгородом и наместникы своя сведе, а в Новъгород обилия не пусти, а Торжек зая и Бежици, и всю волость. И еде владыка Давыд в Тферь весною в роспутие, и доконча мир на полторы тысячи гривен серебра, и князь ворота отвори, и наместникы своя приела в Новъгород». Но уже через два года «приеха Федор Ржевьскыи в Новъгород от князя Юрья с Москвы, и изъима наместникы Михайловы, и держаша их в владычни дворе…»

То есть новгородцы выступили против тверского князя, на стороне Юрия Московского. В результате последовавших военных действий владыка Давид дважды выступал с миротворческой деятельностью. В 1317 г. «послаша новгородци владыку Давыда к князю Михаилу с молбою, просяще на окуп братьи своей, кто у князя в талех; и не послушаего князь», а в 1318 г. владыка ездил с князем Юрием на Волгу: «И идоша с ним весь Новъгород и Пльсков, поимше владыку Давыда с собою; и пришедше на Волгу, и докончаша с Михаилом князем мир».

В 1324 г. летопись сообщает о последнем деянии владыки Давида в Новгороде: «Того же лета соверщиша Христову каменну церковь, и свяща ю владыка Давид». В ту же зиму архиепископ скончался, его тело «положиша и в притворе у святой Софьи, посторонь Климента». Новгородцы выбрали на его место Моисея, бывшего архимандрита Юрьева монастыря. В 1325 г. нареченный владыка отправился в Москву, где был поставлен митрополитом Петром. В московском Благовещенском соборе сохранились яшмовые сосуды, поднесенные Моисеем в дар митрополиту Петру.

Моисей (в миру Митрофан) был весьма незаурядной личностью. Несомненно, что родом он был из весьма состоятельной семьи. Доказательством тому являются построенные Моисеем на свои средства каменные церкви в период, когда он не занимал владычной кафедры и не мог распоряжаться казной Святой Софии. Однако Моисей не принадлежал к знатному роду. Об этом свидетельствует легенда о «чуде», произошедшем с владыкой Сергием — первым назначенным из Москвы архиепископом после завоевания Новгорода Иваном III. Когда Сергий в 1484 г. приехал в Новгород и пожелал осмотреть останки Моисея в Сковородском монастыре, местный священник отказался открывать гробницу. Тогда новоявленный владыка пренебрежительно произнес: «Кого сего смердовича исмотрети?» То есть московский ставленник назвал Моисея низкородным человеком, сыном смерда. Вероятно, Моисей был родом из семьи житьих людей, а не из боярской, поэтому привыкший к московским понятиям Сергий приравнял его к смердам.

Согласно житию Моисея, написанному Пахомием Логофетом, родился будущий владыка в Новгороде. В юности он тайно покинул родительский дом и поступил в тверской Отроч монастырь, где принял иноческий постриг. Родители нашли его, и по их настоянию он перешел в Коломецкий монастырь, который располагался близ Новгорода, на правом берегу Волхова у самого истока реки. В житии Моисея сказано, что по возвращении в Новгород он вселился здесь «во обитель Пресвятой Богородицы на Коломцу, проименованную на Колмово, управляющу же тогда настоятельство обители оноя ктитору Макарию». Логично предположить, что родители Моисея выбрали для сына монастырь, который либо находился под их патронажем, либо в котором обитали их родственники. Коломецкий монастырь основал архимандрит Юрьева монастыря Кирилл в 1310 г.. Возможно, семья Моисея была как-то связана с Коломецким или Юрьевым монастырем. Тем более что вскоре Моисей был рукоположен в сан иеромонаха, то есть стал монахом-священником, а затем стал архимандритом Юрьева монастыря. Но через некоторое время он покинул этот высокий пост по своей воле и вернулся в Коломецкий монастырь. При этом о времени своего архимандритства Моисей, видимо, сохранил добрые воспоминания, поскольку во время своего первого пребывания на владычном престоле заказал для Юрьева монастыря Евангелие. Дар этот был для того времени очень ценным, поскольку переписывание книг было делом непростым и дорогостоящим. Недаром в конце Евангелия была сделана особая запись: «Се аз владыка Моисей дал есмь се евангелие святому Георгию, а кто восхощет отнять от святого Георгия, будет проклят Богом и святым Георгием, а который поп или дьякон чет, а не застегает всих застежек, буди проклят».

Начало владычества Моисея совпало с продолжением московско-тверской войны, в которой Новгород продолжал поддерживать московского князя. В 1327 г. «на Успение святыя Богородицы, изби князь Александр Михаилович Татар много в Тфери и по иным городом, и торговцев гости хопольскии изсече: пришел бо бяше посол силен из Орды, именем Щолкан, с множеством Татар. И приела князь Александр послы к новгородцем, хотя бежати в Новъгород, и не прияша его».

Московский князь Иван Данилович воспользовался удобным случаем разгромить своего соперника. Великий князь прислал в Новгород своих наместников, асам отправился в Орду. «Нату же зиму прииде рать татарская множество, и взяша Тферь и Кашин и Новоторжскую волость, и просто рекуще всю землю Рускую положиша пусту, токмо Новъгород ублюде бог».

Князь Александр Михайлович Тверской бежал в Псков и был принят псковичами на княжение: «А князь Александр вбежа в Плесков, а Константину брат его, и Василии в Ладогу, а в Новъгород прислаша послы Татарове, и даша им новгородцы 2000 сребра, и свои послы послаша с ними к воеводам со множеством даров». В 1328 г. московско-новгородское посольство прибыло в Орду, где получило повеление хана «искати князя Александра». «И посла князь Иван свои послы, а новгородци от себе владыку Моисия и Аврама тысячьского к князю Олександру в Пльсков, веляче ему, абы пошел в Орду, и не послуша». Интересно, что к 1328 г. относится реликвия, сохранившаяся в Благовещенском соборе в Москве. Это сосуд из агата с надписью: «В лето 6837 (1328) месяца марта созданы быша сосуды сии архиепископом Новгородским Моисеем». Возможно, это был очередной подарок новгородского владыки московскому митрополиту.

На следующий 1329 год в Новгород приехал митрополит Феогност и проклял князя Александра и всех псковичей, а московский князь с союзниками двинули рати к Пскову. Не желая навлекать беду на приютивший его город, тверской князь бежал в Литву. После этого новгородские и московские войска отошли от Пскова, а митрополит Феогност и владыка Моисей «благословиша посадника Сологу и весь Псков». События эти происходили в марте — мае 1329 г.

Интересно, что новгородские летописи повествуют об этих событиях с явной симпатией к восставшим тверичам и князю Александру, хотя вроде бы Новгород и Москва, новгородский владыка и митрополит всея Руси в этом конфликте выступали в полном согласии. Возможно, архиепископ Моисей сочувствовал жителям Твери, выступившим против несправедливых притеснений ордынских баскаков. Вспомним, что Моисей принял постриг в тверском монастыре. Возможно, он был лично знаком со многими тверичами. Но восстание было направлено против законной власти хана. Противоречие между законом и справедливостью, вероятно, остро прочувствовал архиепископ Моисей. Воспротивиться воле митрополита владыка не мог, поскольку был глубоко религиозным человеком, поэтому он вынужден был поступить против своей совести. Похоже, что именно из-за этого разлада с собой Моисей в мае того же 1329 года удалился в Коломецкий монастырь и постригся в схиму, несмотря на все уговоры новгородцев «сесть на своем престоле». Невероятно, но Новгород оставался без владыки восемь месяцев. То ли новгородцы надеялись, что Моисей одумается и вернется, то ли не могли придти к согласию в выборе кандидатов на владычный престол. Вероятно, существовало несколько партий, выдвигавших своих кандидатов на пост архиепископа.

«И много гадавше новгородци и быша без владыки 8 месяц; и възлюбиша весь Новъгород от мала и до велика игумени и попове богом назнаменана Григория Калику, мужа добра, кротка и смирена, попа бывша святого Козмы и Дамиана на Холопьи улици; и пострижеся в святыи аггельскыи образ, месяца генваря, и наречен бысть именем Василии, и посадиша и в владычне дворе, дондеже пошлют к митрополиту».

Как сам Григорий Калика воспринял оказанную ему честь, летопись умалчивает. Будучи попом уличанской церкви, Григорий наверняка был женат. Восхождение же на владычную степень предусматривало непременное пострижение в монахи, уход из семьи. В одной из летописей отмечено, что «новгородцы повелеша» Григорию «прияти святый ангельский образ». То есть пострижение в монахи будущего архиепископа было делом не добровольным, а обязательным, освященным волей святой Софии.

Как верно заметил Мацуки Ейзо, выражение «богом назнаменана» означает, что избран был Калика путем жребия на престоле святой Софии. Имена двух других кандидатов сохранились в записях митрополита Феогноста — иеромонах Арсений и архимандрит Лаврентий. И тот и другой впоследствии будут активно участвовать в политике.

Вопрос о происхождении Григория Калики подробно рассматривался в отечественной историографии. По мнению Б. А. Рыбакова, владыка был ставленником ремесленной части населения Новгорода и проводил политику, отличную от боярской. Эту гипотезу убедительно опроверг В. Л. Янин. Анализ источников позволяет предположить, что Калика по происхождению был или из боярского рода, или из очень богатой семьи. Еще до избрания архиепископом, в 1320-х гг., он совершил путешествие в Иерусалим. Возможно, именно его перу принадлежит анонимное «Сказание о святых местах в Константинополе». Способность оплатить дальнее путешествие говорит о состоятельности семьи Григория. Гипотезу о знатном происхождении владыки подтверждает тот факт, что его родственник в 1339 г. входил в состав новгородского посольства в Швецию: «Послаша Кузму Твердиславля и Александра Борисовича с инеми бояры, а от владыкы (Василия Калики. — О.К.) сестричича его Матфея за море к све некому местерю посольством…» Едва ли в заморское посольство отправили бы незнатного человека, у которого нет хорошего образования и опыта дипломатической деятельности. В. Л. Янин и А. С. Хорошев на основе летописного и археологического материала убедительно доказали тесную связь Василия Калики с неревским боярством.

Архиепископ Василий Калика выделяется в ряду новгородских владык XIV–XV вв. Во время своего путешествия в Иерусалим он многое повидал, в том числе то, как организованы военные укрепления в других городах и странах. Возможно, что и самому Калике приходилось воевать, по крайней мере, он прекрасно понимал всю необходимость улучшения обороноспособности Новгорода. Похоже, что на архиепископскую кафедру Василий Калика взошел с готовой программой действий. Во время владычества он вел себя в Новгороде как рачительный хозяин своей земли. Первые распоряжения Василия еще до поставления были направлены на усиление крепостных сооружений Новгорода: в 1331 г. «заложи владыка город камен от святого Володимера до святой Богородици, а от Богородици до Бориса и Глеба». И только после начала строительства, в июне, Василий поехал к митрополиту в Волынскую землю на поставление. Владыку сопровождали бояре Кузьма Твердиславович и Ворфоломей Остафьевич, сын тысяцкого.

Путь Василия со свитой лежал через Литовскую землю, где их перехватил князь Гедимин — «изъима их на миру, и в таковой тяготе слово право дали, сыну его Нариманту пригороды новогородьскыя Ладогу, Орехов городок, Корельскыи городок, Корельскую землю, половину Копорьи в отчину и в дедину и его детем».

Заметим, что сопровождавшие владыку бояре не занимали высшие государственные должности в Новгороде. Ни степенной посадник, ни степенной тысяцкий не давали слова князю Гедимину. Из данного летописного рассказа следует, что еще не поставленный владыка имел право приглашать в Новгород служебных князей. Гедимин требовал земель для Нариманта именно от новгородского владыки, следовательно, владыка имел право их пообещать. Впоследствии князь Наримант приехал в Новгород и получил все обещанное.

Мацуки Ейзо следом за С. Роуэллом предположил, что встреча великого князя Гедимина и Василия Калики была заранее подготовленной и что сообщение летописи о «тягости» — не более, чем позднейшая попытка летописца «обелить» действия архиепископа в глазах великого князя Московского. Однако эта гипотеза не представляется обоснованной. Ведь если бы встреча новгородского посольства с Гедимином была бы запланирована обеими сторонами, то она бы состоялась уже после поставления владыки, то есть после его официального признания.

Более правдоподобно другое предположение Мацуки Ейзо, согласно которому Гедимин добился от Василия Калики еще одного обещания — о согласии на отделение псковской церкви от Новгородской епархии. Именно после вынужденного обещания владыки во Владимир отправляется литовско-псковское посольство со своим кандидатом в епископы — Арсением. В состав делегации входили послы от всех литовских князей, в том числе и от Гедимина. Заманчиво предположить, что это был тот самый Арсений, который проиграл на выборах владыки в Новгороде. Если он представлял собой партию, ратовавшую за тесный союз Новгорода с Литвой, то вполне возможно, что после выборов он был вынужден бежать в Псков, поскольку псковичи в это время были в союзе с Литвой.

Поставление Василия Калики состоялось во Владимире Волынском в «церкви Святыя Богородица месяца августа, на память святого апостола Тита». Летописец отметил, что во время поставления «явися звезда светла над церковью», что несомненно являлось благим предзнаменованием.

В это же время во Владимир приехали псковичи, «приведоша с собою Арсениа, хотяще его поставити на владычество в Плесков, не потворивше Новаграда ни во чтоже, възнесошася высокоумъем своим. Но бог и святая Софея низлагает всегда же высокыя мысли, зане плесковици измениле крестъное целование к Новуграду, посадиле собе князя Александра из литовъскыя рукы».

Митрополит Феогност отказал псковичам в просьбе о подавлении самостоятельного псковского епископа, хотя это грозило ему гневом могущественного князя Гедимина. Если Василий Калика и дал прежде слово не возражать против отделения псковской церкви, то после поставления он это слово не сдержал. Новгородский летописец со злорадством пишет: «Арсении же со плесковици поиха посрамлен от митрополита из Волыньскои земли». Отвергнутый претендент направился не обратно в Псков, а в Киев. Вероятно, киевский князь Федор — брат Гедимина — поддерживал ходатайство псковичей и литовских князей об отделении Пскова от Новгородской епархии.

Не подозревающий об этом владыка Василий посчитал, что возвращаться в Новгород со своей свитой через литовские земли ему теперь будет небезопасно. Поэтому он решил направиться к Киеву, поскольку город этот в то время не принадлежал Литве — городом управляли киевский князь и татарские баскаки. Новгородский архиепископ рассчитывал, что киевский князь окажет ему поддержку. «Владыка Василеи поеха от митрополита из Волыньскои земли месяца сентябрия в 1, на память святого отца Семеона Столпника, и оттуде поеха на Киев, бояся литвы, и еха въборзе. Митрополит же Феогност посла слугу своего за владыкою с грамотою к нему и к бояром: „Отпустил князь на вас 300 литвы, велел изъимати“. И инии того убежали и приеха под Чернигов».

Но под Черниговом его нагнали князь Федор Киевский с баскаками «в 50 человек розбоем, новогородъци же остерегошася и сташа доспев противу себе, мало кровопролития не учинишася промежи ими, нолни наши с себе окуп даваша, а Ратислава протодьякона митрополича, имя, в Киев повели, а через целование. А князь въсприим срам и отъеха прочь, но от бога казни не убежа, помроша кони у него».

Протодиакон Ратислав — это, вероятно, тот самый человек, который привез письмо с предупреждением от митрополита, за что и пострадал. Случай же с конями, похожий на чудо, приведен летописцем с той же целью, что и упоминание о звезде, — подчеркнуть святость владыки Василия.

Далее владыка со своей свитой поехал в Брянск, а оттуда — в Торжок, где состоялась первая встреча архиепископа с великим князем Московским: «В то время бе ту князь велики Иван». В Торжке владыку встречали с большой радостью: «Ради быша новоторжьци своему владыце; а в Новегороде печалне быша, занеже не бяше вести, но сица весть промчеся, яко владыку Литва яле, а детей его избиша». В Новгород архиепископ Василий возвращаться почему-то не торопился, пробыв в Торжке целый месяц. То ли мешала осенняя распутица на дорогах, то ли, как предположил Мацуки Ейзо, в это время шли активные переговоры между Василием Каликой и новгородским правительством по поводу заключенного договора с князем Гедимином. Если предположить, что Василий был ставленником той новгородской партии, которая ратовала против союза с Литвой, то неудивительно, что владыка опасался возвращаться в Новгород, заключив договор о принятии служебным князем сына Гедимина. Свидетельств о переговорах великого князя Ивана Даниловича, владыки Василия Калики и новгородского правительства в этот месяц не сохранилось. Однако показательно, что договор с Гедимином вступил в силу лишь через два года, в момент обострения отношений с Москвой.

В Новгород Василий Калика вернулся только в декабре, то есть его путешествие длилось более полугода. А в следующем же году в Новгороде случилась очередная междоусобица: «Всташа крамолницы в Новегороде, и отъяша посадничьство у Федора у Ахмыла и дата Захарьи Михаиловичю, и пограбиша двор Смена Судокова, а брата его Сенифонта села пограбиша». Судя по отрицательному отношению владычного летописца к «крамольникам», владыка поддерживал смещенного посадника. Вскоре ухудшились отношения Новгорода с Московским великим князем. Иван Данилович потребовал от новгородцев «закамское серебро», которое не получил. В результате изменившейся политической обстановки в Новгороде тут же сменился посадник: «Отъяша посадничьство у Захарья и даша Матфею».

В 1333 г. князь вывел из Новгорода своих наместников и занял Торжок. Новгородцы отправили к нему послов, «зовуче его в Новъгород: архимандрита Лаврентия, Федора Твердиславлича, Луку Валъфромеева; и он молбы не приял, а их не послушал, а миру не дал, поеха прочь». Назревала война, поэтому владыка Василий позаботился о спешном завершении строительства городских укреплений: «Город каменыи постави, поспешениемь божьимь, в два лета. А дай ему, господи боже, святая Софея, в сии векъи в будущии отпущение грехов с детми его, с новгородци». Судя по благодарному тону летописца, архиепископ строил каменные укрепления полностью на средства владычной казны.

Меры по укреплению Юрьева монастыря принял архимандрит Лаврентий: «Постави стены святого Юрья силою 40 саженъ и с заборолами», то есть Юрьев монастырь был превращен в каменную крепость. Однако в тот же год архимандрит Лаврентий был смещен. Возможно, смена архимандрита был связана с его неудачным посольством к великому князю.

Конфликт с Москвой новгородцы все еще стремились уладить миром: «Послаша новгородци владыку Василья к великому князю Ивану с молбою; и приихал к нему в Переяславль с Терентием Даниловицем и с Данилом Машковицем, и давали ему 5 сот рублев, а свобод бы ся отступил по хрестьному целованию; и много моли его владыка, чтобы мир взял, и не послуша».

Сразу же после завершения неудачных переговоров с великим князем владыка Василий отправился в Псков — налаживать отношения, а возможно, и заручиться помощью против Москвы. Псковичи «прияша его с великою честью: понеже не бывал бяше владыка в Плескове 7 лет; и у князя Олександра крестил сына Михаила». В то время князь Александр был отлучен от церкви, и если формально это отлучение не распространялось на его сына, то фактически поступок Василия мог вызвать неодобрение митрополита Феогноста. Впрочем, по церковным канонам власть епископа на территории епархии рассматривалась как первичная по отношению к остальным нормам канонического права. Митрополит же осуществлял свою власть на территории церковной провинции на основании делегирования ему части своих полномочий местными епископами. К тому же митрополит Феогност в это время совершал путешествие в Цареград и Орду, поэтому не мог немедленно отреагировать на своевольный поступок новгородского архиепископа.

Тем временем в Новгород приехал сын Гедимина: «Сем же лете въложи бог в сердце князю Литовьскому Наримонту, нареченому в крещении Глебу, сыну великого князя Литовьскаго Гедимина, и приела в Новъград, хотя поклонитися святей Софеи; и послаша новгородци по него Григорью и Олександра, и позваша его к собе; и прииха в Новъгород, хотя поклонитися, месяца октября; и прияша его с честью, и целова крест к великому Новуграду за один человек; и даша ему Ладогу, и Ореховый, и Корельскыи и Корельскую землю, и половину Копорьи в отцину и в дедену, и его детем».

Итак, владыка Василий выполнил обещание, данное князю Гедимину, хотя обещание это и было вырвано у него силой. Впрочем, молодой князь Глеб-Наримант поступил очень тактично и уважительно по отношению к Новгороду и его святыне, чем расположил к себе новгородцев. Кроме того, мирные отношения Новгорода с Литвой были в это время выгодны обоим соседям, особенно из-за угрозы войны Новгорода с Москвой.

В результате, когда в 1334 г. на Русь вернулся митрополит Феогност, Василий Калика ездил к нему во Владимир-Волынский через литовские земли уже без опаски. Возможно, переговоры с митрополитом как-то повлияли на заключение мира Новгорода с Москвой в этом же году.

Улучшение международной обстановки не приостановило строительную деятельность Василия Калики. Архиепископ закончил строительство каменного города: «Того же лета и город каменыи покрыл владыка». А в 1335 г. владыка продолжил начатое дело по укреплению Новгорода: «Заложи владыка Василии с своими детьми, с посадником Федором Даниловицем и с тысячкым Остафьем и со всем Новымъгородом, острог камен по оной стороне, от Ильи святого к Павлу святому…»

То есть владыка озаботился укреплением юго-восточных рубежей города на Торговой стороне. По мнению С. В. Трояновского и О. А. Тарабардиной, «вся строительная активность Василия Калики выглядит хорошо спланированным проектом по совершенствованию оборонительных систем города». Замысел владыки получил дальнейшее развитие в конце XIV в., когда был сооружен вал и ров Окольного города.

Отношения Новгорода с Москвой в 1335 г. окончательно наладились. В этом году «князь великыи позва владыку к собе на Москву на честь, и посадника и тысячкого и вятших бояр; и владыка Василии ездив, и чести великои много видил».

В самом Новгороде в ту осень произошла некая усобица между сторонами: «Внесе лед и снег в Вълъхво, и вышибе 15 городен великаго мосту; то же, бог весть, или казня нас или милуя. Не дал бог кровопролитна промежи братьею: наважением диявольскым сташа си сторона и она сторона, доспевше в оружьи противу себе оба пол Волхова; но бог ублюде и снидошася в любовь».

А. В. Петров предположил, что «в понимании летописца между разрушившей мост непогодой и едва не разгоревшейся усобицей сторон существовала явная связь… Эту связь можно объяснить только учитывая языческие корни традиционных для Новгорода усобиц сторон… В системе языческого мировоззрения природные явления не случайны, а исполнены глубокого смысла. Причем людям новгородского Средневековья, не расстававшимся со многими языческими представлениями и обычаями, было свойственно доискиваться до этого глубокого смысла».

Далее Петров предлагает свою трактовку произошедших событий на основе реконструкции мировоззрения средневековых новгородцев: «В 1335 г. сама природа разрушила то, что соединяло обе половины города, а значит, в аспекте языческого сознания, сверхъестественные силы как бы призывали к оживлению вражды и противостояния. Объясняя казавшиеся символическими действия стихии, каждая из сторон усмотрела в них указание на вину другой… С точки зрения средневекового человека любое зло прямо или косвенно исходит от дьявола. Но нередко за разговором о «дьявольском наваждении» скрывалась именно языческая подоплека происходившего. Определенно она угадывается и в реплике летописи („…то же, Бог весть, или казня нас или милуя“), похожей на полемический выпад против языческой интерпретации действий сил природы».

Действительно, мировоззрение новгородцев в исследуемый период было в своей основе языческим, но все же вышеприведенная трактовка событий представляется сомнительной. Великий мост разрушался Волховом достаточно часто. При этом новгородцы вовсе не спешили каждый раз вооружаться сторона на сторону. Представляется более вероятным, что в 1335 г. в Новгороде возник какой-то социальный или политический конфликт, приведший к вооруженному противостоянию сторон. И только разрушение моста остановило кровопролитие, поскольку новгородцы расценили это как знамение — как властный приказ Волхова не начинать братоубийства. Летописец умолчал о причинах усобицы, поскольку для него важнее был чудесный аспект произошедшего, из которого он вывел христианскую мораль.

Подобный случай произошел в 1345 г.: «Въста уг ветр с снегом и внесе лед в Волхове, и выдра 7 городень… толко успел посадник переити со всем вецем на Торговую сторону. Тогда отъяша посадничьство от Остафья Дворянинца и даша посадничьство Матфею Валъфромеевичю; божиею благодатью не бысть междю ими лиха». То есть разрушение моста вновь способствовало мирному разрешению политических противоречий.

В 1336 г. «заложи владыка Василии церковь камену Вход Иерусалима Господа нашего Исуса Христа, где теремец был, месяца июня в 25 на память святыя Февроньи. Того же лета свершиша мост нов чрес Волхово… В то же лето боголюбивыи архиепископ Василии святую Софею тыном новым отыни, а у святей Софеи двери медяны золочены устроил». Сам заказчик дверей, архиепископ Василий, был изображен на них перед троном Спасителя.

Повышенную заботу владыки об украшении главного храма города можно объяснить не только его религиозными чувствами, но и желанием поднять престиж православной церкви среди новгородцев и самого Новгорода перед другими землями русской митрополии. С этой же целью осенью 1341 г. владыка Василий поставил на своем дворе «терем великыи». Видимо, он считал, что главное административное здание Новгорода и одновременно резиденция владыки должно выделяться среди прочих жилых построек города.

Перепланировка внутреннего пространства детинца, предпринятая архиепископом, на первый взгляд нелогична. Строительство тына внутри только что построенных каменных стен нецелесообразно с оборонительной точки зрения. Исследователи С. В. Трояновский и О. А. Тарабардина объясняют смысл перепланировки следующим образом: «Легко заметить, что на продолжении линии частокола оказываются южная стена Входоиерусалимской церкви… и Пречистенская арка кремля, выходящая на Волховский мост. Намеченная линия ограды в этом контексте выглядит пространственным стержнем, связывающим все строительные акции Василия Калики, предпринятые им в 1336 году. Становится понятным выбор места для размещения каменного храма Входа в Иерусалим. Именно с южной стороны, от линии нового храма и новой ограды Василий Калика украшает Святую Софию золочеными воротами… Южная граница Владычного двора могла впервые возникнуть в подобном виде как раз после строительства новой линии фортификаций, отражая при этом новое внутреннее членение детинца. В таком случае, именно южной границе своих владений владыка и должен был уделить особое внимание, так как с других сторон его резиденция сохранялась в прежних пределах, усиленных каменными стенами и надвратными церквями».

В 1337 г. в Новгороде приключилось «церковное неустроение». По приказу бывшего архимандрита Лаврентия «сташа простая чадь на архимандрита Есифа… и створиша вече, и запроша Есифа в церкви святого Николы; и седоша около церкви нощь и день коромолници, стрегуще его».

Лаврентий, захвативший власть в Юрьевом монастыре, оставался архимандритом около года, а затем скончался. После его смерти на этот пост вернулся Есиф. Неизвестно, как отреагировал архиепископ на явно незаконную («наважением дияволим», по выражению летописца) смену архимандритов. Вспомним, что Лаврентий был одним из соперников Василия во время выборов на владычный престол. Возможно, что силовое смещение Есифа свершилось в отсутствие Василия Калики — в 1337 г. архиепископ ездил в Псков.

Поездку эту владыка совершил «в свой черед», то есть в срок месячного суда, однако «плесковици суда не даша, и владыка поиха от них, прокляв их». Псковские летописи никак этот конфликт не комментируют, ограничившись упоминанием о приезде владыки. Возможно, отказ псковичей можно связать с отсутствием в городе князя Александра, с которым у архиепископа Василия были хорошие личные отношения.

Любопытно, что в этот год в Новгороде произошло чудо: «Месяц июля в осмыие в полъдни явися знамение в церкви святыя Троица на Рядитине улици, стукну в церкви, и вниде страж видети бывшее, и се икона Святая Богородица держаще бога на руку, стояще над дверми от северныя страны на другом поясе. И тако о полъдне сниде с высоты и ста особе никим же не поддержима, ни стеною, и быша слезы из очию ей. О великое чюдо, како ис суха древа слезам быти! Но се ведомо есть, бог прославляет свою матерь и молитву ея приемлет, град спасает. И в тот час призваша владыку Василия, и сътвориша кивот, и поставиша икону в кивоте, и сътвориша праздник на память святого мученика Прокофия».

К сожалению, невозможно установить хронологическую последовательность этих событий. Возможно, чудо с иконой произошло после смещения архимандрита и способствовало усмирению «крамольников».

В 1338 г. в летописи появилась любопытная запись о деятельности владыки: «Делаша мост нов, что было вышибло, повелением владыкы Василья; сам бо владыка пристал тому, и почал и кончал своими людьми; и много добра створи християном».

Великий мост, согласно «Уставу о мостех», обычно строился и чинился всеми новгородскими сотнями. Интерполяция в тексте устава, перечисляющая среди участвующих в постройке Великого моста даже и географически отдаленные сотни, позволяет говорить о том, что мост объединял вместе всех горожан Великого Новгорода. Совершив строительство моста исключительно на свои средства и своими людьми, владыка Василий заслужил особую благодарность летописца и всех горожан.

Этот поступок архиепископа действительно был исключительным. Василий Калика не просто приказал своей плотницкой бригаде построить мост и выделил на это средства, но сам лично участвовал в строительстве. Даже если участие архиепископа было символическим, этот поступок был настолько нестандартным для новгородских владык, что был зафиксирован в летописи.

Для понимания смысла действий Василия Калики следует проследить параллели с другими странами. Так, в Древнем Риме существовали «понтифики», жрецы-«мостоделатели». Они проводили специальные обряды на мосту через Тибр, и даже папе римскому по наследству от них достался титул pontifex maximus. В средневековой Франции мостостроительство считалось актом благочестия, за который монахов и епископов канонизировали, как, например, это произошло со строителем знаменитого моста XII в. в Авиньоне. Василий Калика, много путешествовавший по другим странам, мог знать об этих фактах.

Великий мост был для новгородцев связующим звеном их города-государства. Само слово «мост» обозначало то место, где возможна совместная жизнь. Таким образом, владыка в 1338 г. действительно «много добра створи християном», восстановив связь между сторонами Новгорода. Но, кроме того, Василий Калика показал себя настоящим владыкой республики, хозяином моста и всего Новгорода, и одновременно святым человеком.

На следующий год великий князь Иван отправился в Орду, а своих сыновей Семена и Ивана прислал в Новгород наместниками. По возвращении великого князя в Москву новгородцы прислали ему ордынский «выход». Однако князь Иван «восхоте у них запроса царева», то есть увеличил размер ордынского «выхода», сославшись на новые требования царя. Новгородцы воспротивились этому требованию, «глаголюще: преже сего несть се было», то есть, по своей традиции, сослались на «старину». В ответ великий князь «сведе с Новагорода наместники своя: не бе ему мира с ними». Вскоре после этого великий князь Иван Данилович умер, но «немирье» Новгорода с Москвой продолжилось и при следующем великом князе Семене.

В 1340 г. случилось военное столкновение москвичей и новгородцев в Торжке. Разгорающуюся войну удалось остановить архиепископу Василию Калике. Владыка отправился с посольством к князю Семену «и доконцаша мир по старым грамотам, на всей воли новгородчкои, и крест целоваша; а князю даша бор по волости, а на новоторжцех 1000 рублев; бяше же ту и митрополит; и приела князь наместьник в Новъгород».

В знак полного примирения в 1343 г. «повелением великаго князя Семена Ивановича» была восстановлена церковь Святого Благовещания на Городище, а владыка Василий приказал изготовить «колокол великыи к святей Софеи и приведе мастера с Москве, человека добра, именем Бориса».

Доброжелательными были и отношения владыки с тверским князем: в 1341 г. «приихал Михаил княжич Олександрович со Тьфери в Новъгород ко владыце, сын хрестьныи, грамоте учится».

Более сложно в это время складывались отношения новгородского архиепископа с митрополитом всея Руси. В 1341 г. «митрополит Феогнаст, родом Гричин приеха в Новгород со многыми людьми; тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары». Цель приезда главы Русской церкви не называется, но можно предположить, что он приехал вершить так называемый «митрополичий месячный суд», который совершался раз в четыре года. Укрепляя свою власть, Феогност постепенно вводил на территории своей митрополии систему «всеобщего попечения», распространяя прямую митрополичью юрисдикцию с ее принципом — «чей суд — того и пошлина». Соответственно, увеличивались траты новгородской церкви.

Впрочем, до открытого противостояния двух церковных иерархов не дошло. По мнению историка А. Г. Закржевского, «в своих действиях обе стороны вынуждены были считаться с расстановкой других политических сил. Отношения этих двух лиц не носили враждебного характера. Вражда была и невозможна и невыгодна. Имея противоположные интересы, Василий и Феогност решали собственные задачи путем делового сотрудничества».

Действительно, в последующие годы Василий не раз «честью» ездил и к великому князю в Москву и к митрополиту. В 1346 г. митрополит Феогност «да ему ризы крестьчаты», так называемый полиставрий. Слово «полиставрий» переводится с греческого как «многокрестие». Это фелонь патриархов и митрополитов, которую сплошь покрывали изображения крестов. Некоторым архиепископам и епископам в виде особого патриаршего благословения дозволялось носить фелони с четырьмя крестами.

Одежда священнослужителей в православной церкви была строго регламентирована по рангам. Однако со временем развитие церковной одежды пошло не по линии строгого соблюдения иерархических различий, но, напротив, в сторону «прибавления» к каждому из младших чинов отличительных признаков старшего сана.

Так, еще в XIII в. Константинопольский патриарх надевал саккос лишь по трем большим праздникам: на Пасху, на Рождество и на Пятидесятницу, в другие, даже и праздничные дни, довольствуясь архиерейской фелонью. А уже в XIV в. митрополит всея Руси начал носить саккос. Впрочем, что касается полиставрия, то даже в XV в. Симеон Солунский, отвечая на вопрос, «почему не носят епископы ни полиставрия, ни саккоса, и, если надевают, то что в том худого», отвечал: «Должно, чтобы каждый хранил принадлежащее его чину, потому что делать то, чего не дано, и получать то, что не подобает, свойственно гордости».

Таким образом, митрополит Феогност, даровав владыке Василию право носить полиставрий, выделил Новгородскую епархию среди других русских епархий и фактически признал новгородского архиепископа равным себе. По крайней мере, владыка Василий, а за ним и последующие архиепископы, восприняли дар Феогноста именно так. Легендарные и летописные сведения о жизни Калики сообщают нам весьма характерные подробности из его церковной деятельности, доказывающие, что владыка всю жизнь утверждал особое положение новгородской церкви. К примеру, именно Василий Калика первым из новгородских архиепископов начал носить белый клобук, который ему якобы прислали из Цареграда. О происхождении этой реликвии доподлинно ничего не известно. В Новгородской второй летописи под 1424 г. записано: «Клобук белой дал патриарх иерусалимский владыки Василию, а патриарху дал папа римский и с тех мест клобук белой в Новегороде». А в Новгородской третьей летописи под 1335 г. сказано: «При архиепископе Василии принесен быст белый клобук от царя Константина и папы Сильвестра, в Великий Новград иже и доныне новгородские митрополиты на главах своих тем подобием носят».

Оба сообщения о реликвии сделаны уже в XVI в., чтобы объяснить обычай новгородских архиепископов, а позднее митрополитов, носить белый клобук. С этой же целью была написана и «Повесть о Новгородском белом клобуке», которая, по всей вероятности, была создана в конце XV — начале XVI в. при дворе новгородского архиепископа. И «Повесть» и сообщения летописей производят впечатление легендарных, однако упоминание именно Василия Калики как первого новгородского архиепископа, который стал носить белый клобук, можно расценивать как достоверное. Основанием для Василия Калики надеть белый клобук могла послужить древняя греческая традиция носить такой головной убор теми святителями, которые поставлялись из белого духовенства. Василий Калика мог узнать об этом во время своего путешествия в Царьград. Об этом же мог рассказать владыке приехавший в то время в Новгород из Кесарии священноинок Лазарь с посланием от Кесарийского епископа Василия. Впоследствии Лазарь основал в Новгородской земле монастырь, многое сделал для прославления Василия Калики, причисления его к лику святых. Но так или иначе, для Новгорода в XIV в. белый клобук владыки явился весьма значимым символом.

Судя по иконописным изображениям, белый клобук в то время носили русские митрополиты, а белое головное покрывало — константинопольский патриарх. Таким образом, белый клобук, в отличие от черных, которые носили все остальные русские епископы, должен был, по замыслу Василия Калики, еще раз подчеркнуть богоизбранность новгородской епархии, обосновать ее право на особое положение в Русской православной церкви.

В той же «Повести о белом клобуке» упоминается еще один обычай, введенный архиепископом Василием: на Пасху он отправлялся к храму Святого Иерусалима верхом на жеребенке или осле. Явственно видна параллель этого действа с библейским сюжетом въезда Христа в Иерусалим. Действительно, в 1337 г. в Новгороде «свершена бысть церковь Вход в Иерусалим Господа нашего Исуса Христа, и священа бысть пресвященным архиепископом Васильем месяца септября 21, святого мученика Кондрата, и бысть крестияном прибежище; а поставлена бысть в 9 недель». Театрализованное представление, имитирующее въезд Христа в Иерусалим, владыка мог видеть во время своего паломничества. На Западе в Средние века весьма популярны были такого рода представления на библейские сюжеты. Новшество прижилось в Новгороде; известно, что и в конце XV в. архиепископы совершали этот обряд.

Возможно, Василий Калика поддерживал связь с Константинопольским патриархом в обход митрополита. В 1348–1349 гг. некий Стефан Новгородец «с своими другы осмью» отправился в паломничество по святым местам. Некоторые исследователи считают, что Стефан с товарищами выполняли какую-то неофициальную церковно-политическую миссию. Действительно, из текста хождения, написанного Стефаном, следует, что Новгородец был не простым паломником — у него нашлось достаточно денег, чтобы нанять гида, который показал русским путешественникам все достопримечательности Константинополя. Кроме того, в цареградском храме Святой Софии новгородцы были представлены патриарху.

В 1342–1343 гг. внутренние дела причинили владыке Василию немало забот. Сначала страшные пожары опустошили Новгород. «Людие же, боящеся, не смеяху в городе жити, но по полю, а инии по рли живяху, друзии же по брегу в учанех; и бе видети весь град движащеся, и бегаша по неделю и боле, и много пакости бысть людем и убытка от лихых людии, иже бога не боятся». Мы опять видим действия «крамольников» — пожарных грабителей. Для того чтобы остановить разгул огненной стихии и преступности, административных мер было недостаточно. Многие новгородцы просто боялись жить в собственном городе, и для того чтобы вернуть жизнь в нормальное русло, потребовались неординарные меры. Архиепископ «с игумены и с попы замысли пост, и хожаху с кресты по манастырем и по иным церквам весь град, молящеся богу и пречистеи его матери, дабы отвратил от нас праведный гнев свои». То есть владыка Василий «замыслил» новый, не предусмотренный православным календарем пост, а также связанные с ними молебны и крестный ход. В первую очередь эти действия были направлены на то, чтобы успокоить горожан, дать им надежду.

Вскоре после пожаров Василий Калика с почетом похоронил посадника Варфоломея Юрьевича Мишинича «и положиша тело его в отне гробе» у церкви Сорока Мучеников в Неревском конце. Сын боярина, Лука Варфоломеевич сразу после смерти отца, «не послушав Новаграда, митрополица благословенна и владычня, скопив с собою холопов збоев, и поеха за Волок на Двину, и постави городок Орлиц; и скопивши Емцан, и взя землю Заволочкую по Двине, все погосты на щит. В то же время сын его Онцифор отходил на Волгу, Лука же в двусту выиха воевать, и убиша его заволочане».

В Новгороде весть о гибели популярного боярина вызвала смуту: «Въсташа чорныи люди на Ондрешка, на Федора на посадника Данилова, а ркуци, яко те заслаша на Луку убити; и пограбиша их домы и села. А Федор и Ондрешко побегоша в Копорью в городок, и тамо седеша зиму всю и до великого говениа. И в то время прииха Онцифор, би чолом Новуграду на Федора и на Ондрешка: „те заслаша моего отца убити“; и владыка и Новгород послаша анхимандрита Есифа с бояры в Копорью по Федора и по Ондрешка, и оне приихаша и ркоша: „не думале есме на брата своего на Луку, что его убити, ни засылати на его“».

Однако их оправдания не показались убедительными для Онцифора Лукинича и его сторонников. «Онцифор с Матфеем созвони веце у святей Софеи, а Федор и Ондрешко другое созвониша на Ярославли дворе. И посла Онцифор с Матфеем владыку на веце и, не дождавше владыце с того веца, и удариша на Ярослаль двор, и яша ту Матфея Козку и сына его Игната, и всадиша в церковь, а Онцифор убежа с своими пособникы; то же бысть в утре, а по обеде доспеша весь город, сия страна собе, а сиа собе; и владыка Василии с наместником Борисом доконцаша мир межи ими; и възвеличан бысть крест, а диавол посрамлен бысть».

В этом конфликте явно проявились тесные связи владыки с боярским родом Мишиничей. Во-первых, владыка лично хоронил старшего в роду Мишиничей — Ворфоломея Юрьевича, что было большой честью.

Во-вторых, Калика возглавил разбирательство дела по убийству Луки Ворфоломеевича, несмотря на то, что Лука действовал вопреки воле владыки и всего Новгорода. Архиепископ отправил своих посланцев за обвиняемыми боярами Федором и Андреем. Отметим, что владыка послал не просто «софиян», а весьма представительных людей — архимандрита и бояр, то есть давал беглецам возможность вернуться и оправдаться, не потеряв лица.

В-третьих, сын убитого, Онцифор Лукинич, со своими сторонниками собрал вече у Софии, а затем «посла… владыку на веце» на Ярославов двор, где собрались их противники. То есть Онцифор Лукинич обращался с архиепископом запросто, как с родственником или даже как с подчиненным. Вспомним, что Василий Калика был попом в церкви Кузьмы и Демьяна. Стояла эта церковь на той же улице, на которой жили и бояре Мишиничи. Возможно, Калика был многим обязан этому боярскому роду или же действительно приходился им родственником.

В-четвертых, после вынужденного бегства из Новгорода Онцифора его двор не был разграблен. Архиепископ сумел остановить готовящееся кровопролитие и погромы. Не зря владыка столь тактично обошелся с обвиняемыми Федором и Андреем — они не затаили обиды на Калику, и это способствовало умиротворяющей миссии архиепископа.

В 1345 г. при активном участии архиепископа были восстановлены многие церкви, пострадавшие в пожаре: «Заложи владыка Василии святую Пятницу, что порущалася в великий пожар, повелением раба божия Андрея, сына тысяцскаго, и Павла Петриловича. Того же дни заложи владыка Василии церковь Козмы и Дамиана, повелением раба божия Анания Куритскаго, на Козмодемьяне улице. Того же лета поновлена бысть церковь святаго Георгия, покровен быст новым свинцем, замышлением архимандрита Иосифа». Церковное строительство Василия Калики, как и светское, было высоко оценено современным ему летописцем: «А дай, госпоже, ему зде много лет жити в семь веце, а в оном, госпоже, постави одесную себе, иже много трудися о церкви твоей».

До нас дошел источник, раскрывающий суть мировоззрения Василия Калики — «Послание о рае», которое новгородский владыка написал тверскому епископу в 1347 г. Суть спора двух владык сводилось к вопросу о том, существует ли где-нибудь на Земле реальный рай или нет. Епископ Федор Добрый считал, что земной рай погиб вместе с грехопадением Адама и Евы и существует лишь «мыслен» рай. Василий Калика, наоборот, доказывал, что рай материален и сохранился на Земле.

Существует множество исследований этого источника, в данной же работе хочется отметить практичность мышления Василия Калики. В отличие от своего оппонента, новгородский владыка не был философом-теоретиком. Исследователь литературного творчества Василия Калики А. И. Клибанов называет его «православным ортодоксом». В начале письма Василий приводит схоластические доводы, цитируя сочинения церковных авторитетов, а также ссылается на апокрифическую традицию («Книга Еноха», «Хождение Агапия в рай», «Слово о Макарии Римском»). Однако далее, увлекшись, владыка приводит более весомые, на его взгляд, доказательства — свидетельства очевидцев-новгородцев, которые якобы добирались до ада «на Дышучем мори» и до рая на востоке («А то место святого рая находил Моислав новогородец и сын его Ияков…»). Василий Калика приводит и собственные наблюдения («Самовидец есмь сему, брате: егда Христос иды в Иерусалим на страсть вольную и затвори своима рукама врата градная, и до сего дни не оттворими суть. А егда постися Христос над Ерданом, своима очима видел есмь постницю его, сто фуников Христос посадил, недвижимы суть и до ныне, не погыбли, ни погьнили»).

Доказательства Василия Калики по-бытовому логичны, хотя и наивны: «Два места уготова бог, едино исполнено благых, а другое тмы и огня исполнено. То же, брате, не речено богом видети человеком святого рая, а мукы и ныне суть на запади. Много детей моих новогородцев видоки тому: на дышючем море червь неусыпающии, и скрежет зубныи, и река молненая Морг, и что вода входит в преисподняя и пакы исходит 3-жды днем. И та вся места мучимая не погибоша, а место се святое како погыбе?» То есть, если сохранился на Земле ад, разве мог погибнуть рай?

Василий Калика, как и многие новгородцы того времени, был уверен, что мир вокруг населен чудесами, которые человек может увидеть воочию, хотя порой и с риском для жизни: «Не дано есть дале того видети светлости тое неизреченный и веселия, и ликования, тамо слышащаго (в раю. — О.К.)». Выходец из белого духовенства, много повидавший за свою жизнь, владыка по своему мировоззрению был ближе к народному православию, чем к книжной церковной премудрости. Л. В. Черепнин отмечает проникновение народной идеологии в мировоззрение Василия, но это не проникновение, а уже сложившееся к тому моменту миропонимание много повидавшего человека.

Очевидно, что Василий Калика и его соавторы в своем послании отражали новгородскую народную точку зрения (память об этом сохранилась в насмешливой поговорке «Новгородский рай нашел»). Наивно-реалистическое «народное православие», для которого характерно пристрастие к земной жизни, адаптировало многие языческие представления, в частности о потустороннем мире. Представления Василия Калики о земных рае и аде сложились под очевидным влиянием языческих представлений, согласно которым на краю света находится «ирий» («вырий»), который «обычно понимается как место, куда змеи и птицы скрываются осенью и откуда они являются весной».

Митрополит Макарий, исследовавший послание Василия в своей «Истории Русской Церкви», отмечал низкий уровень знания Священного Писания у Василия Калики и всего высшего новгородского духовенства. Но это не совсем верно. «Послание о рае» наглядно свидетельствует не о низкой образованности новгородских священнослужителей, но о том, что единого православия на Руси в XIV в. не существовало, что были его местные и народные варианты.

Василий Калика для своего времени был весьма образованным человеком. Он рассчитал и составил пасхалию «на пять сот лет и 30 и 2 лет…», много читал, знал греческий язык. Его литературные пристрастия иллюстрируют заказанные им медные врата Софийского храма, на которых были изображены библейские и апокрифические сюжеты: «Китоврас мечет братом своим Соломоном», «Притча о сладости мира», «Весы духовные», или «Душа устрашается» (фрагмент из подразумеваемой композиции Страшного суда), «Царь Давид пред сеньми с ковчегом», или «Ликование Давида». Эти изображения принято считать личным выбором архиепископа Василия, не раз прибегавшего к фольклорным мотивам и запрещенным церковью «басням и кощунам». Молитва архиепископа к Богородице, запечатленная на вратах, удивительна и необычна для церковного иерарха. «Пречистая Госпоже, Дево Богородица! На тебя возлагаю упование, Ты ходатаица моя пред Сыном Твоим и Богом. Притекающий в честный храм Твой верно получает дары. Потому и я, смиренный и грешный раб Твой, архиепископ Василий, возлагаю мою надежду на Тебя, Пречистая Госпожа; к Тебе прибегаю и припадаю, преклоняю грешную главу мою и простираю недостойные руки мои, касаюсь пречистых стоп Твоих, не отринь меня от лица Твоего, чтобы не потерял я, убогий, надежды. А тех, которые возстают на церковь Твою, посрами и низложи крестом Сына Твоего».

Из молитвы ясно, что владыка Василий ставил Богородицу чуть ли не выше Христа, а Сына Божьего отделял от Бога («перед сыном Твоим и Богом»), Кроме того, помещая молитву Богородице на вратах Софийского храма, архиепископ тем самым отождествлял Софию Премудрость Божию с Богородицей. Вновь налицо женственное понимание образа Софии новгородцами.

Предание приписывает Василию Калике дар иконописца. Возможно, им были написаны иконы для Козмодемьяновского храма, храмовая икона для Благовещенского храма и икона Параскевы Пятницы для Пятницкой церкви. В Борисоглебском храме еще в XIX в. показывали написанную Василием икону святых Бориса и Глеба, а в Пятницкой церкви на Торговой стороне — икону Параскевы Пятницы.

Однако, несмотря на свою образованность, «Послание о рае» Василий Калика создал не единолично, а по решению «святыи събор, священнии игумени и ерей». Василий Калика не считал себя особо сильным в богословских спорах.

В 1348 г. шведский король Магнуш «прислал к новгородцем, рек: „пошлите на съезд свои философы, а яз пошлю свои философы, даж поговорят про веру, уведают, чья будет вера лучьши: аще ваша будет вера лучьши, яз иду в вашю веру; аще ли будет наша вера лучши, вы поидите в мою веру, и будем все за один человек“».

Это состязание «философов» должно было состояться на границе. В случае отказа идти «в одиначьство» король угрожал войной. «Владыка же Василии и посадник Федор Данилович и тысячкыи Аврам и вси новгородци, погадавше, отвечаша Магнушю: „аще хощеши уведати, коя вера лучши, наша ли или ваша, пошли к Цесарьскому граду к патриарху, занеже мы прияли от Грич правоверъную веру, а с тобою не спираемся про веру; а коя будет обида межи нами, а о том шлем к тобе на съезд“».

То есть архиепископ Новгорода отказался вести богословский спор и перевел решение «обиды» в светскую область. Вероятно, он посчитал, что не вправе брать на себя такую ответственность даже под угрозой войны со шведским королем. Вскоре король Магнуш напал на город Ореховец, «а Ижеру почал крестити в свою веру, а который не крестятся, а на тех рать пустил». Война новгородцев со шведами закончилась в 1350 г. победой Новгорода.

На этой войне весьма успешно действовал воевода Онцифор Лукинич. В 1343 г. он на какое-то время вынужден был бежать из Новгорода, но затем вернулся и сумел быстро восстановить свое положение в городе, возможно, при поддержке архиепископа. После победной войны со шведами Онцифор Лукинич сумел добиться изгнания посадника Федора и его родственников — бояр с Прусской улицы — и сам стал посадником.

Политика архиепископа по отношению к Пскову к 1350 г. претерпела некоторые изменения. «Новогородьци… даша жалование городу Пьскову, посадником новогородскым в Пьскове ни сидти, ни судити, а от владыкы судити брату пьсковитину, а из Новагорода их не посылати ни дворяны, ни подвоискыми, ни софьяны, ни изветникы, ни биричи, но назваша братом молодшим Новугороду Пьсков». Псков получил полную политическую независимость, а отчасти и церковную — отныне владычного наместника избирали сами псковичи из своей среды. Однако Псков остался в составе Новгородской епархии. Василий не потерял этой части доходов владычной казны. Правда, сохранив Псков в зоне своего влияния, Василий Калика заплатил за это жизнью.

В 1352 г. во Пскове начался «мор силен велми». Признаки заболевания («храхнет человек кровию, и в третий день умираше, и быша мертвии всюду») указывают на легочный тип чумы, которая распространялась по воздуху. Эта печально знаменитая «черная смерть» охватила всю Европу. Псковичи, не видя путей для спасения, «приихаша… в Новъгород, зовуще владыку Василья к собе, дабы их благословил…»

В свой прошлый подъезд Василий Калика проклял псковичей. Возможно, что и псковичи и сам владыка восприняли мор как результат этого проклятья. Во всяком случае, архиепископ сразу же откликнулся на просьбу своих «блудных детей»: «владыка послуша молбы их, поиха к ним», причем на столь важное дело Василий Калика взял с собой немалую свиту — «архимандрита Микифора, игумены, попове». В Пскове архиепископ «служи в святой Троици, у святой Богородици на Снетнои горе, у святого Михаила, у Ивана Богослова, опять в святой Троици, ходи около города со кресты, и благослови дети своих всих псковиц».

Видимо, и архиепископ и новгородские священники свято верили в свою силу «погасить мор», потому и поехали спасать погибающий от чумы город. В результате Василий Калика сам заразился чумой. «Поеха ис города, доеха до Прощеника в день неделныи; обечерившися за Прощеником с едину версту, на реце на Чересе сташа; и разболеся ту; привезоша его в манастыри ко святому Михаилу, усть Узы реки, на Шелоне; и приставися ту…» Василий Калика занимал владычную кафедру 21 год, 4 месяца и 2 дня. Владыку с почестями похоронили «у святей Софии в притворе болшем».

Мор, перекинувшись из Пскова, охватил всю Новгородскую землю. Возможно, именно это стало одной из причин решения новгородцев в 1353 г. вернуть на владычный стол Моисея, известного своей святой жизнью. «Новгородци же… едва умолиша преже бывешаго архиепископа Моисия, и возведоша его на стол свои с великою честью».

Моисей к тому времени уже не обитал в Коломецком монастыре. Еще в 1335 г. он перебрался дальше на север, где «заложи церковь камену святого Въскресения на Деревяници, манастырь», в котором и провел более двадцати лет. Жизнь в монастыре (тем более в обители, устроенной по собственному усмотрению) была для Моисея привлекательнее политической карьеры. Впрочем, связи с новгородцами бывший владыка не разорвал. «И возлюбиша житие его боляре и людие и прихожаху к нему, поучахуся от него день и нощь». В 1352 г. новгородцы нашли убедительные доводы, заставившие Моисея вернуться на пост архиепископа. Возможно, он и сам поверил, что сможет спасти Новгород от «Божьей кары».

В последующий год мор прошелся по всей Руси. В Москве умер князь Семен Гордый и два его сына. Умер и митрополит Феогност. Вновь началась распря о великом княжении. Новгородцы поддержали князя Константина Суздальского, но их посольство в Орду было неудачным. Великое княжение осталось у московского князя. Отношения Новгорода с Москвой снова стали напряженными.

В самом же Новгороде после смены владыки сменилась и светская власть. Лишившись поддержки архиепископа, ушел с посадничества Онцифор Лукинич. Новым посадником стал Обакун Твердиславлич, а тысяцким — Александр, «Дворянинцов брат». При этом новые светские власти, видимо, поддержали идею независимости новгородской церкви от митрополита. В этом же 1353 г., еще до смерти Феогноста, архиепископ Моисей отправил своего посла Савву в Царьград «к цесарю и к патриарху, прося от них благословениями исправления о неподобных вещех, приходящих с насилием от митрополита».

Речь шла о кресчатых ризах, которые Моисей стал носить после Василия. Митрополит расценил это как самоуправство, поскольку ризы были пожалованы им лично Калике. Право носить их не распространялось на следующих новгородских владык. Но Моисей не пожелал более зависеть от митрополита, памятуя о прошлом. К тому же в декабре 1352 г. Феогност, запретив носить полиставрий новгородскому архиепископу, даровал это право только что рукоположенному Владимирскому епископу. Эту обиду изложил Моисей в письме к патриарху и умолял пожаловать и ему, архиепископу, такие же ризы.

Патриарх Филофей более всего заботился о сохранении единства православного мира. Поэтому он постарался пресечь раздоры на русской митрополии, причем решение патриарха было воистину соломоновским. В 1354 г. «посол владычен Саваприеха из Царяграда от патриарха Филофеа и от царя Гречскаго Иоана Кантакузина, привезе грамоты с золотою печатью и ризы крестьчаты к владыце Моисею, и всему Новуграду благословение». Патриарх писал Моисею, что, согласно с его собственным желанием и молением, жалует ему кресчатую ризу, но при условии, что владыка будет повиноваться во всем своему митрополиту по священным канонам и отнюдь не станет искать предлогов противиться ему. В противном случае патриарх угрожал утвердить все те наказания, которые сочтет возможным наложить на Моисея митрополит. Однако при этом Филофей в своих грамотах сделал уступку новгородскому архиепископу: «Если же, паче чаяния, возникнет какая-нибудь распря из-за… крестов, то об этом и только этом деле ты доноси нашей мерности, чтобы она распорядилась по своему усмотрению: в отношении к этому одному предмету даем тебе такое право». Так был сделан еще один небольшой шаг к независимости новгородской церкви от Московского митрополита.

Моисей в период своего вторичного владычества умело подвел идеологическую основу и под стремление Новгородской республики к ограничению власти владимирских князей. В 1355 г. в Новгороде была построена каменная церковь Знамения на Ильине улице «повелением владыки Моисея и всего Новгородского сонмища людей, после чудеси спустя 185 лет, и тогда молитвами Пресвятой Богородицы, велие чудо сотворися в великом Новеграде, что Новгородские людие рыбу руками имаше у брега, сколько кому надобно».

В новопостроенную церковь из храма Спаса была перенесена знаменитая икона-покровительница Новгорода «Знамение». По легенде, чудесная икона помогла победе новгородцев над суздальцами в XII в. Строительство собора-реликвария являлось актом, до того неслыханным в практике Русской православной церкви. Расцвет знаменского культа в середине XIV в. символизировал небесное покровительство Новгороду в его стремлении к независимости.

С Константинопольским патриархом у новгородского владыки сложились прекрасные отношения, они переписывались, Моисей был в курсе всех событий в патриархии. Так, из грамоты патриарха, писанной в 1354 г., в Новгороде узнали о самозванном митрополите Феодорите, которого решился поставить Болгарский патриарх по просьбе южных князей Руси при живом митрополите Феогносте. Из этого же послания новгородский владыка узнал, что раскол в митрополии патриарх попытался предотвратить, поставив после смерти Феогноста митрополитом Киевским и всея Руси русского кандидата Алексия. Судя по доверительному тону послания, патриарху было важно, чтобы в Новгородской епархии приняли именно Алексия, а не Феодорита: «Ты знаешь, что по смерти святейшего архиерея всей России кир Феогноста, необходимо было поставить архиерея на эту святейшую митрополию. Посему, так как кир Феогност… еще при жизни своей прислал к святой Божией кафолической и апостольской Церкви грамоту, в которой ходатайствовал о… кире Алексии, что именно он достоин и способен управлять священноначальнически тою же святейшею митрополиею, будучи благочестив и добродетелен; и так как мы, надлежащим образом испытав его, нашли также, что он благодатию Христовою поистине таков и соответствует свидетельствам об нем как от православных греков, нередко приходящих оттуда, так и от самих россиян, которые приходили сюда и прежде в различные времена, то мерность наша, рассудив вместе с Божественным и священным, находящимся при нас Собором прилучившихся святейших и честнейших архиереев, с общего мнения возвела и поставила его за его добродетельное житие и прочие духовные доблести на величайший и честнейший священноначальственный престол, в совершенного митрополита Киевского и всей России…»

Новый митрополит Алексий в дела Новгородской епархии при жизни Моисея не вмешивался. Семь лет продолжалось повторное святительство владыки. Летописи повествуют о многих построенных им церквях в Новгороде и его окрестностях. Архиепископ Моисей основал пять монастырей: Деревяницкий Воскресенский в 1335 г. на реке Деревянице, в четырех верстах от Новгорода; Болотов Успенский в 1352 г. на Волотовом поле, в трех верстах к востоку от Новгорода; Богословский женский — в 1354 г. за городским земляным валом близ Новгорода; Сковородский Михайловский — в 1355 г. в четырех верстах к югу от Новгорода и Радоговицкий Успенский — в 1357 г. за городским земляным валом, в 50 саженях от монастыря Богословского женского. Кроме того, Моисей обновил и украсил церквами монастыри на Софийской стороне — Десятинский монастырь в 1327 г. и Свято-Духов в 1357 г.

Пахомий Логофет дал такую характеристику владыке Моисею: «Он пас Церковь свою, как пастырь добрый; защищал обиженных, берег бедных вдов; собрав множество писцов, на свой счет написал много книг, многих он утвердил в благочестии своими наставлениями». Упоминание о книжной деятельности Моисея не означает, что владыка лично написал какие-то литературные произведения, он всего лишь организовал свою книгописную мастерскую — «собра многи писца книжные, наят их переписывать книги святые». Сохранились даже имена некоторых писцов: в 1356 г. повелением архиепископа Моисея «Леонид и Иосиф, владычни робята» пишут Пролог. Годом раньше тот же Леонид Языкович, в содружестве с Григорием, переписал Евангелие. В то время распространение богослужебных книг было весьма важным, душеспасительным делом. В конце Евангелия, подаренного владыкой Юрьеву монастырю, есть многозначительная запись: «Господи, спаси, помилуй архиепископа Новгородского Моисея стяжывшего Евангелие се в здравие и в спасение в отпущение грехов».

Все время своего правления владыка Моисей предпочитал больше заниматься церковными делами, чем вмешиваться в светские. С юных лет живя в монастырях, Моисей был оторван от мирской жизни, что сказалось на его деятельности в период владычества. Известно, что он предпринимал меры по уничтожению каких-то языческих обрядов в Новгороде. В 1358 г. «новогородци утвердишася межи собою крестным целованием, что им играная бесовскаго не любити и бочек не бити». Возможно, Моисей добился отмены какого-то языческого праздника, связанного с массовым употреблением пива. Именно на таких праздниках выкатывались бочки с пивом и выбивались из них верхние днища, чтобы прямо из бочки черпать пиво ковшами.

В 1359 г., по свидетельству летописца, почувствовав слабость и болезнь, владыка вновь ушел с кафедры в основанную им Сковородскую обитель Святого Архистратига Божия Михаила, где и остался до своей кончины, наступившей 25 января 1362 г. Сохранилось немало реликвий, свидетельствующих о повышенной религиознсти Моисея: двое вериг (одни — в ризнице Софийского собора, другие — в Сковородском монастыре); простой деревянный посох в Духовом монастыре; крестчатая риза, присланная святому Моисею патриархом Филофеем, а также омофор с вышитой надписью: «Моисея архиепископа молитвами Святыя София».

За свою монашескую жизнь Моисей сменил пять монастырей. Из первого его забрали родители, из Юрьева он ушел по своей воле, причина ухода из Коломецкого монастыря неизвестна, как неизвестно, почему, вторично покинув архиепископскую кафедру, он не вернулся в свой монастырь на Деревянице, а ушел в монастырь Святого Михаила на Сковородке.

Если уходы с поста архимандрита и владычной кафедры можно объяснить нежеланием Моисея заниматься политикой, то две попытки основать свой монастырь со своим уставом выдают стремление Моисея создать некую идеальную обитель, соответствующую его представлениям о монастырской жизни. Видимо, с монастырем на Деревянице его постигла неудача, и Моисей попытался начать все сначала в основанном им монастыре Святого Михаила.

Новгородцы любили и ценили владыку Моисея, как честного и боголюбивого человека: «Молиша его много весь Новъград с поклоном, и не послуша их, но благослови, рек: „изберите собе мужа, его же вы бог дасть“». Впервые в новгородской летописи приводится подробное описание выборов владыки путем жребия, в результате которого был избран ключник «дома Святой Софии» монах Алексий. Именно ему предстояло продолжить борьбу Новгородской епархии за самостоятельность.

 

2.2. Архиепископ Алексий и движение стригольников в Новгороде

Происхождение архиепископа Алексия неизвестно. Бесспорна лишь его связь с Деревяницким монастырем, в который он и вернулся в конце своей политической деятельности. Возможно, Алексий был родом из Плотницкого конца, на землях которого стоял этот монастырь. Весьма вероятно, что после возвращения Моисея на владычную кафедру Алексий пришел с ним из Деревяницкого монастыря и стал ключником Святой Софии. Следовательно, Алексий являлся доверенным лицом Моисея и разделял его взгляды.

Владычество Алексия началось со смуты в Новгороде. Жители Славенского конца, нарушив обычай, явились на вече в доспехах и силой сменили посадника, который был с Софийской стороны. Летописец не сообщает нам о причинах, заставивших славлян поступить против законов вече. В результате Софийская сторона поднялась против Славенского конца. «И съиха владыка Моисеи из манастыря и Олексеи, поимя с собою анхимандрита и игумены, благослови я, рек: „дети, не доспейте поганым похвалы, а святым церквам и месту сему пустоты; не съступитеся бится“. И прияша слово его, и разидошася; и взяша села Селивестрова на щит, а иных сел славеньскых много взяша; много же и невиноватых людии погибло тогда; и даша посадничьство Миките Матфеевичю, и тако смиришася…»

В этом же 1359 г. жителями Людогощей улицы, находящейся на Софийской стороне, был поставлен памятный крест. На стволе креста была вырезана надпись: «Господи Иисусе Христе, помилуй <ны> и вся христьяны, на всяком месте молящася Тобе верою, чистым сердцем, и рабом Божиим помози, поставившим крест сий, людгощичам…» В композиции креста главным является сюжет «Деисис». В православном представлении Деисис — это молитвенное предстояние святых во главе с Богородицей и архангелов за христиан на Страшном суде перед Вседержителем. Следовательно, крест этот можно рассматривать как покаяние победившей стороны за всех погибших невинных людей в ходе разграбления сел Славенского конца. Ведь им пришлось бы отвечать за эти убийства перед Богом на Страшном суде. Людогощенский крест — это вещественная молитва и одновременно знак гражданского примирения.

В произошедшем конфликте стоит обратить внимание на тот факт, что для усмирения гражданской смуты потребовалось вмешательство отошедшего от дел владыки Моисея — именно он выступил перед вооруженными новгородцами. Новоизбранный архиепископ Алексий и архимандрит Юрьева монастыря лишь сопровождали старого владыку. Летопись Авраамки прямо заявляет, что «приеха Моисей владыка из монастыря, и повеле Алексею и с архимандритом ити на вече и благословити народ». Вспомним, что Моисей ушел в Михайловский монастырь на Сковородке, построенный им на землях Славенского конца. Вероятно, на вече славляне предприняли попытку сохранить за собой власть в Новгороде и после ухода Моисея.

Избранный по жребию архиепископ Алексий, видимо, еще не пользовался большим авторитетом в городе. К тому же Алексий был простым монахом, то есть по церковной иерархии уступал своему окружению — попам и игуменам, не говоря уже об архимандрите. Алексий понимал, что ему необходимо срочно повысить свой авторитет. Однако поставление нареченного владыки задерживалось. Новгородцы отправили послов к митрополиту Алексию и, видимо, выяснили, что тот находится в плену в Киеве.

Дело в том, что еще в начале 1358 г. митрополит решил «явочным порядком» утвердиться в Киеве, который находился в это время под влиянием Литвы. Алексий действительно именовался митрополитом Киевским и всея Руси, хотя с 1354 г. престол русских митрополитов был официально перенесен во Владимир. По этому поводу Константинопольский патриарх даже составил особую грамоту, в которой писал, что поскольку «по смутам и тревогам настоящего времени» Киев подвергся «бедственному состоянию», и «священноначальственные предстоятели России» не имеют здесь «надлежащего и подобающего им содержания», то поэтому они «переселились в святейшую ее епископию Владимирскую, которая в состоянии доставить им место для пребывания и удовлетворение всем нуждам. Таким образом переселились в нее святейший митрополит Русский кир Феогност и прежде него другие два, считаясь епископами, как и следовало, Киевскими и этим оказывая Киеву предпочтение, потому что там, как выше сказано, был издревле престол митрополии, а имея местопребывание и проживая во Владимире, равно как и управляя всеми делами и получая средства для жизни из Владимира».

Митрополит Алексий был вправе претендовать на Киев как на часть своей митрополии. Однако к моменту появления Алексея в Киеве там уже был свой иерарх — ставленник великого князя Ольгерда митрополит Роман. Соперник Алексия также был утвержден в Константинополе, причем, по свидетельству автора Жития митрополита Алексия, за крупную взятку. Сам патриарх Филофей оправдывал поставление Романа в своей грамоте: «Так как правящий Литовскою страною князь худо был расположен к святейшему митрополиту Киевскому и всей Руси кир Алексию и готов был лучше страдать или убежать, нежели иметь такого митрополита и подчинять ему духовно свою область и страну, а желал, чтобы самая страна его была возведена в митрополию и была управляема и заведываема чрез собственного митрополита по удостоению священного и великого Собора, то Собор, опасаясь, чтобы не случилось чего-либо необычайного и чтобы этот многочисленный народ не причинил духовной опасности и вреда для всего великого тела святой Церкви, поставил избранного там и признанного достойным посвящения митрополитом той страны по желанию народа, по тамошним нуждам и по намерению правящего князя».

По приказу Ольгерда приехавший в Киев митрополит Алексей был схвачен и около двух лет провел в темнице. Поэтому новгородский владыка для своего повышения в церковной иерархии отправился к тверскому епископу Федору, который сделал его дьяконом, а затем попом.

В 1360 г. на Русь возвратился митрополит Алексий, бежавший из литовского плена. Новгородский архиепископ сразу же отправился к нему во Владимир: «Поиха Олексеи на поставление владычества в Володимир, позван послы от митрополита; а с ним бояре новгородчкыи: Олександр посадник, Юрьи Еванов». В это время великим князем Владимирским стал Дмитрий Константинович Суздальский. При нем «поставлен бысть Алексии, архиепископ Новуграду, июля 12, митрополитом Алексием, и приеха владыка в Новград». Следом за ним великий князь Дмитрий Константинович прислал в Новгород своих послов и наместников, «и посадиша наместьникы княжии у себе новгородци, и суд им даша, домолвяся с князем». Новгород принял великого князя Дмитрия Константиновича.

Сразу же после возвращения из Владимира владыка Алексий поехал в Псков: «Бысть мор силен в Плескове, и прислаша послове плесковици к владыце с молбою и челобитьем, чтобы, ехавши, благословил бы еси нас, своих детей, и владыка, ехав, благослови их и город Пьсков с кресты обходи, и литургии три совръши, прииха в Новъград, а плесковицам оттоле нача лучши бывати милость божиа, и преста мор». Эта поездка укрепила позиции новгородского архиепископа в Пскове. В дальнейшем псковичи присылали к Алексию своих послов для решения церковных дел, а сам владыка в свой очередной подъезд в 1373 г. благополучно ездил в Псков.

В это время в Орде началась «великая замятня» — борьба ханов-чингизидов за власть. Смутой воспользовался митрополит Алексий, который фактически возглавил боярское правительство Московского княжества при малолетнем князе Дмитрии Ивановиче. В 1362 г. митрополит добился ярлыка на великое княжение для Дмитрия Московского. Отношения Новгорода с новым великим князем осложнились в 1366 г., когда новгородские ушкуйники прошлись по Волге до Нижнего Новгорода, грабя купцов. «И за то великий князь Дмитрии Иванович разгневася и разверже мир с Новымгородом». Новгородцы отправили к великому князю посольство, оправдались и «докончали» мир. Дмитрий Иванович прислал в Новгород своих наместников. Молодому московскому князю была необходима поддержка богатого и могущественного Новгорода в борьбе за великий стол. Однако митрополит Алексий, укреплявший не только власть московского князя, но и свою собственную, не пожелал мириться со льготами новгородской церкви, пожалованными патриархом владыке Моисею.

Новгородский архиепископ Алексий вслед за Моисеем стал носить полиставрий. Митрополит потребовал от новгородского владыки снять кресчатые ризы, но его приказы были проигнорированы. Тогда митрополит пожаловался патриарху, и в 1370 г. патриарх Филофей прислал в Новгород грамоту, в которой подробно объяснял, почему новгородский архиепископ должен сложить кресты с фелони: «Ты знаешь, что бывший прежде тебя епископ Новгородский принял от Божественного, священного и великого Собора честь носить на фелони своей четыре креста; но такое право Божественный Собор предоставил ему одному, с тем, чтобы он один, которому оно даровано, им пользовался, а не всякий епископ Новгородский. Между тем мерность наша узнала, что ты, поступив против положения и канонического обычая, принял то, на что не имел никакого права, и носишь на фелони своей четыре креста».

В своем письме патриарх обвинял архиепископа Новгородского не только в незаконном присвоении кресчатых риз, «но и в том, что не оказываешь надлежащего почтения, повиновения и благопокорения к преосвященному митрополиту Киевскому и всея Руси, ни к сыну моему, благороднейшему князю всея Руси киру Дмитрию, но противишься и противоречишь им».

Патриарх предписывал Алексею «снять с фелони своей кресты без всяких отговорок. Ибо как ты сам по себе дерзнул на такой поступок? Далее приказываю, чтобы ты имел к святейшему митрополиту Киевскому и всея Руси и к благороднейшему великому князю должное почтение, послушание и благопокорность… Если же… ты не исполнишь того, что тебе приказывает наша мерность, то я намерен писать к митрополиту твоему, дабы он удалил тебя и снял с тебя архиерейство. Итак, что для тебя кажется лучшим, то и избирай. Благодать Божия да пребудет с тобою».

Патриарх написал и митрополиту Алексию, сообщив, что по его просьбе «послано также и к епископу Новгородскому по предмету, тебе известному, и о прочем, как сам узнаешь». Следовательно, митрополит действительно жаловался на самоуправство новгородской церкви Константинопольскому патриарху.

Интересно, что в своем послании новгородскому архиепископу патриарх в равной степени оценивал как греховные и противоречия митрополиту и противоречия великому князю. Власть митрополита Алексия явно простиралась далее церковных дел, и это учитывалось в Константинополе.

Превратив митрополичью кафедру в некий политический штаб московского великого княжения, митрополит Алексий и в церковной деятельности откровенно проводил промосковскую линию. Он круто расправлялся с епископами, осмелившимися поддержать своих князей в ущерб интересам Москвы. Так, в 1365 г. митрополит преследовал суздальского епископа Алексея, в 1367 г. вызвал в Москву и подверг суровому взысканию тверского владыку Василия, сочувствовавшего антимосковским настроениям. Стремясь прикрыть от посторонних глаз далеко не христианские причины своего прихода к «мирской» власти, митрополит создал легенду о том, что князь Иван Иванович перед смертью якобы просил его стать опекуном малолетнего Дмитрия, регентом и главой правительства. В действительности этого быть не могло. В момент кончины Ивана митрополит находился в плену у князя Ольгерда и никто не мог сказать, когда он выйдет оттуда, да и выйдет ли вообще. Легенду о своем призвании митрополит усиленно распространял, стремясь объяснить и оправдать свое превращение в главу московского боярского правительства.

Итак, дальнейшая непокорность новгородского архиепископа митрополиту привела бы к «розмирью» с Москвой, что было невыгодно Новгороду. Владыка Алексий вынужден был подчиниться воле патриарха. Мир с великим князем Московским продолжался длительное время, новгородцы даже выступили совместно с Дмитрием Ивановичем против Твери в 1375 г. Однако, пока Дмитрий Московский вместе с новгородской ратью стоял под Тверью, новгородские же ушкуйники взяли с боя Кострому, а затем пограбили Нижний Новгород. Кары со стороны Москвы не последовало, возможно, потому что вся дружина ушкуйников, совершавших этот поход, погибла в устье Волги. К тому же официально действия ушкуйников не были одобрены властями Новгорода.

В этом же 1375 г. новгородские летописи упоминают о казни стригольников в Новгороде: «Тогда стригольников побиша, дьякона Микиту, дьякона Карпу, третее человека его, и свергоша их с мосту». Софийская первая летопись уточняет причины казни: «Побиша стриголников еретиков диакона Микиту и Карпа простца, и третьего человека с ними, свергоша их с мосту, развратников святыя веры…»

В Лицевом летописном своде Ивана Грозного есть миниатюра, иллюстрирующая процесс казни. Подпись гласит: «Того же лета новгородцы ввергаше в воду в Волхов стриголников еретиков, глаголюще: писано есть в евангелии, аще кто соблазнит единого от малых сих, лучши есть ему да обвесится камень жерновныи на выи его и потоплен буди в море». Однако это уже комментарий летописца XVI в., а не очевидцев событий. Основываясь на данных комментариях, невозможно достоверно реконструировать отношение новгородцев к стригольникам и причины казни последних.

Первым из историков подробно рассмотрел тему стригольничества Макарий (Булгаков). Он считал, что раскол (а не ересь) стригольников был «плодом своего времени и произведением русской почвы». Причинами его стали злоупотребления в церковной иерархии: поборы, вымогательства, обременительные пошлины, греховный образ жизни священников. В Новгороде и Пскове «некоторые из этих недостатков, может быть, чувствовались даже более, нежели где-либо: оттого раскол стригольников там и привился». Автор допускал, что первоначально поводом к возмущению стал частный конфликт Карпа и Никиты с духовными властями. Но их протест нашел «сочувствие в народе», своих последователей в Новгороде и Пскове. Эти обстоятельства определили длительное (в течение 50 лет) существование раскола, несмотря на все меры по его устранению.

Е. Е. Голубинский считал стригольников не сектой, а церковным кружком взгляды стригольников не получили широкой поддержки народных масс. Представители этого кружка критиковали положение в современной им церкви с точки зрения своего идеала священства. Поэтому суть движения стригольников Е. Е. Голубинский видел «в крайнем выражении проповедей ревнителей чистоты православия». Действия стригольников были небесполезны, поскольку они «пробудили в умах людей идеал священства».

В современной историографии нет единого мнения об истоках ереси стригольников и о происхождении самого названия движения. Наиболее популярны несколько гипотез: 1) указание на профессию основателя секты Карпа («художеством стригольника» — цирюльника или стригаля сукон); 2) указание на лишение его сана диакона (расстрижение); 3) свидетельство первоначальной принадлежности еретиков к низшему клиру; 4) особый обряд приема в секту (постриг); 5) гебраизм, указывающий на тайный характер секты и ее связь с иудаизмом.

Остроумную версию стригольничества как языческого в своей основе явления предложил А. И. Алексеев. Исследователь полагает, что «стригами» могли именоваться в народе ведуны — от одного из названий болезней-лихорадок — «стриги». Соответственно, последователи колдунов и те, кто в них верил, могли именоваться стригольниками. По этой версии казнь стригольников является «сугубо языческой и находит свое объяснение в страшных бедствиях — проливных дождях, заливавших поля новгородцев. Известно, что в 1374–1376 гг. новгородскую землю постиг страшный неурожай, причиной которого были ливневые дожди, погубившие посевы».

Обвинение стригольников в неурожаях двух последних лет вполне укладывается в рамки мировоззрения средневековых новгородцев. Однако в Новгороде в то время существовал иной вид казни для колдунов, навредивших чем-то горожанам, — сожжение. Стригольников же сбросили с моста в Волхов — по традиции, такому наказанию подвергались люди, совершившие преступления против общества. Следовательно, стригольников в Новгороде рассматривали в первую очередь не как колдунов, а как антиобщественный элемент.

Наиболее обоснованной представляется гипотеза М. В. Печникова, который предположил, что «стригольники» — производное слово от «стрегущие», то есть стерегущие, хранящие церковные каноны (именно такую самохарактеристику стригольников приводит в своем послании патриарх Нил).

Изучение основных источников по теме стригольничества (послание патриарха Нила в Новгород 1382 г., «Списание на стриголникы» епископа Пермского Стефана, датируемое 1386 г., а также четыре послания митрополита Фотия в Псков 1416–1427 гг.) подтверждает гипотезу М. В. Печникова. В этих источниках содержится попытка церковных иерархов вкратце изложить основные положения доктрины сектантов и опровергнуть их, что позволяет составить достоверное представление о стригольнических взглядах. Они действительно считали свою общину универсальной церковью последних времен, а себя — единственными «правоверными», «истинными христианами».

Начало борьбы официальной церкви в Новгороде со стригольничеством относится ко времени вторичного владычества Моисея. В «Повести о Моисее» Пахомия Логофета сказано, что Моисей «подвизався подвигом противу стригольников и благочестие утвердив». В «Слове похвальном Моисею» также упоминается, что владыка «обличил злокозненных ересь стригольников».

Стефан Пермский в своем сочинении назвал основателем секты некоего дьякона Карпа, отлученного от церкви. Следовательно, стригольничество возникло при жизни Карпа, то есть не раньше середины XIV в., учитывая, что Карп был казнен в 1375 г. Вероятнее всего, раскол в новгородской церкви произошел в период с 1353 по 1359 г., когда стараниями архиепископа Моисея дьякон Карп был лишен сана и вместе со своими последователями отлучен от церкви. Возможно, появление рассматриваемого движения было связано с эпидемией чумы, охватившей в 1352–1353 гг. всю Русь. По мнению стригольников, погрязшая в грехах церковь уже не могла защитить свою паству от «черной смерти», а возможно, само пришествие чумы они восприняли как наказание за неправедное житье священнослужителей. Отделение от церковной иерархии, создание своей истинной церкви перед близким Страшным судом — в этом стригольники видели путь к спасению.

Неизвестно, какие именно меры предпринимал Моисей по пресечению движения стригольников. Возможно, неудача в этом деле послужила одной из причин, заставивших его второй раз уйти с владычной кафедры. Архиепископ Алексий проводил политику мирного возвращения стригольников в «лоно церкви». Вообще, в антистригольнических полемических сочинениях XIV в. не содержится призывов к жестким репрессиям по отношению к «инакомыслящим». И это не удивительно, ведь стригольники выступали не против православия, но против злоупотреблений священнослужителей и за сохранение церковных канонов. Жизнь церкви в XIV в. пришла в разительное противоречие с требованиями основного кодекса церковного права — Кормчей. В своем поучении против еретиков Стефан Пермский привел такие слова стригольников о современном им священстве: «Сии учители пьяницы суть, ядят и пьют с пьяницами и взимают от них злато и сребро и порты от живых и от мертвых». За такое поведение церковные каноны предусматривали отлучение от церкви, следовательно, стригольники были правы, утверждая, что грешные священники не должны совершать таинства и обряды.

Стригольники считали себя приверженцами древнего благочестия и церковных канонов. «Не достоит де, — приводит высказывание Карпа Стефан Пермский, — над мертвыми пети, ни поминати, ни службы творити, ни приноса за умершаго приносити к церкви, ни пиров творити, ни милостыни давати за душю умершаго». Вероятно, Карп и его последователи придерживались исконного христианского учения, по которому воскрешение всех мертвых произойдет только в день Страшного суда. Только тогда все получат по делам своим — одни отправятся в рай, а другие в ад. С этой точки зрения обряды над мертвыми действительно теряли смысл.

Официальная церковь обвиняла стригольников в том, что, уклоняясь от церковных обрядов, они возрождают старые языческие ритуалы и представления. Источники, в частности, упоминают о поклонении стригольников земле, которой они приписывали способность прощать и отпускать грехи. Константинопольский патриарх, обличая стригольников, писал: «Еще же и сию ересь прилагаете, стригольницы, велите земли каятися человеку, а не к попу. Не слышите ли Господа глаголюща: исповедайте грехы своя, молитеся друг за друга, да исцелеете? Яко же бо болный человек объявить врачу вред свой, и врач приложит ему зелие, по достоянию вреда того, и исцелеет: такоже и духовному отцу исповедает грехы свое человек, и духовный отец от греха того престати повелит, и противу греха того вздаст ему епитимью понести; того деля ему Бог отдаст греха того. А кто исповедаестя к земли, то исповедание несть ему в исповедание: земля бо бездушная тварь есть, и не слышит и не умеет отвечати». Обожествление земли-матушки сохранилось на Руси с языческих времен до XIV в. и позднее, о чем сохранилось свидетельство в фольклоре:

Следовательно, поклонение земле было естественным для души русского человека, гораздо более естественным, чем исповедь священнику. В этнографических записях есть запрет на битье земли палками: «Бьют саму Мать Пресвятую Богородицу». В исследуемый период земля воспринималась новгородцами как нечто живое и разумное — землю даже призывали в свидетели поземельных сделок. Так, при купле-продаже земельных участков «одерень», то есть в полную и вечную собственность, кусок дерна передавался из рук в руки от продавца покупателю, как знак перехода права владения от одного лица к другому.

Кроме земли стригольники обожествляли небо: «Тие стригольницы, отпадающей от бога и на небо взирающе беху, тамо отца собе наричают». То есть в учении стригольников сплетались воедино христианство и язычество. В «Слове святого Кирилла» (XIV в.) говорится: «А не нарицайте собе бога на земли, ни в реках, ни в студенцах, ни на воздусе, ни солнци». В список средневековых исповедальных вопросов входят и такие: «Не называл ли тварь божию за святыни: солнце, месяц, звезды, птицы, рыбы, звери, скоты, сада, древо, камение, источники, кладезя и озера?»

Главным же в учении стригольников была критика симонии — поставления в священнический сан за плату. Карп учил, что весь духовный чин, от священника до патриарха, «не по достоянию поставляеми», а потому не следует у них ни причащаться, ни каяться, ни принимать крещение. Согласно канонам, всякий, поставленный в священнический сан «на мзде», является отлученным от церкви вместе с поставившим его и находившимся с ним в церковном общении.

Официально симония была осуждена еще в 1274 г. на церковном соборе во Владимире, когда было постановлено, что за посвящение в духовный сан епископу можно брать только семигривенный, а все сверх этого провозгласили симонией. Запрет ни к чему не привел. Через сорок лет состоялся новый собор, посвященный симонии — в Переславле. Мнение большинства священнослужителей, собравшихся на собор, было выражено в «Правиле о обидящих церкви божия и священыя власти их». В нем, в частности, провозглашалось, что если «кто явиться неиствьствуя на святыя божия церкви… незаконно отымая селы и винограды», тех следует «огнемь сжещи, домы же их святым божьим церквам вдати…» Официального осуждения церковного стяжательства не произошло.

Участники собора, отстаивавшие противоположную точку зрения, направили некоего Акиндина, приближенного тверского князя Михаила Ярославича, в Константинополь для изучения церковного законодательства, относящегося к поставлению священнослужителей. Итогом его трудов явилось «Написание», в котором открыто было заявлено, что церковь на Руси вся поражена симонической ересью — «от старейших святитель наших и до меньших», от «первых и до последних».

Таким образом, идеологические корни движения стригольников следует искать в Твери. Заметим, что отличные от общепринятых взгляды церковнослужителей этого княжества доставляли немало беспокойства соседней новгородской епархии. Еще Василий Калика беспокоился о том, что в Твери случаются «распри» на церковные темы «по совету дьяволю». Возможно, что идеи тверских священнослужителей распространились в Новгороде и породили стригольничество.

Казнь на мосту новгородских стригольников не была санкционирована владыкой Алексием, тем более что сам вид казни был сугубо светский и в своей основе языческий. Сбрасывание с Великого моста в Волхов обычно совершалось по решению новгородского вече. Вероятно, проповеди Карпа и его сторонников слишком уж затронули интересы состоятельных горожан. Бояре Новгорода были заинтересованы в поставлении нужных им людей на должности попов и игуменов в городских церквях и монастырях. Кроме того, церковные земли по большей части являлись дарениями состоятельных новгородцев на помин души. Лишить монастыри и церкви этой земли означало, в представлении новгородцев, лишиться загробного покровительства святых и лишить своих умерших родственников возможности попасть в рай. Вспомним, что в ктиторских монастырях в то время монахи содержали себя за счет собственных вкладов. Отказаться от этого означало обречь себя на нищенское существование, на что монахи из бояр и состоятельных житьих людей, а также их родственники «в миру» пойти никак не могли.

Таким образом, казнь стригольников в 1375 г. была обоснована не только религиозными, но в большей степени экономическими и социальными причинами. Однако, по верному замечанию М. В. Печникова, «события на волховском мосту не были частью целенаправленных и согласованных репрессий церковных и светских властей Новгорода против стригольников». Владыка Алексий не мог не осознавать глубинную правоту стригольников, но и поддержать их он не мог. Это означало бы коренную перестройку всей церковной системы Новгородской епархии и всего новгородского общества. Вероятно, поэтому зимой того же года «съиде владыка Алексеи со владычества, по своей воли, на Деревяницу; и бысть Новгород в то время в скорби велице; гадав много, послаша к митрополиту Саву анхимандрита, Максима Онцифоровица с бояры, чтобы благословил сына своего владыку Алексея в дом святей Софеи, на свои ему святительскыи степень. И митрополит благослови сына своего владыку Алексея, а Саву анхимандрита и бояр отпусти с великою честью; и привезоша благословение митрополице владыце Алексею и всему Новуграду».

Видимо, архиепископ Алексий после 1370 г. ни в чем «не противоречил» митрополиту, раз тот удовлетворил просьбу новгородцев. «И новгородци сташа вецем на Ярославли дворе и послаша с челобитьем ко владыце на Деревяницю с веца наместника князя великаго Ивана Прокшинича, посадника Юрья и тысячного Олисея и иных многых бояр и добрых муж; и владыка прия челобитье, възведоша владыку Алексея в дом святыя Софея, на свои архиепископьскыи степень, месяца марта в 9, на память святых мученик 40; и ради быша новгородци своему владыце».

Логично предположить, что на вече было принято какое-то решение, связанное с причинами ухода архиепископа, возможно, решение это касалось стригольников. Вновь рядом с архиепископом оказываются бояре Мишиничи-Онцифоровичи. Один из влиятельнейших родов Новгорода, фактические владельцы нескольких церквей Неревского конца, ктиторы монастыря, именно они могли убедить вече принять какие-то меры против стригольников. По крайней мере, после казни руководителей движения нет упоминания о деятельности стригольников в Новгороде. Ересь перекинулась в Псков. В 1382 г. суздальский архиепископ Дионисий, по просьбе владыки Алексия, отправился для борьбы со стригольничеством именно в этот город: «Иде во Пьсков по повелению владыце Алексея, и поучая закону божию, а утвержая правовернии вере истиннии крестияньстеи, негли бы бог в последняя лета утвердил несмущено от злых человек, дияволом наущеным, правоверная вера».

Летопись Авраамки уточняет, что цель миссии Дионисия была борьба с ересью, дабы «Бог укрепил бы от соблазн в последняя лета несмущенно от ересей». Сам Дионисий определил цели своей поездки так: «Пришедъшю же ми посланием всесвятаго патриарха вселеньскаго в богохранимый град Псков о исправлении отлучьшихся съборныя апостольскыя Христовы церкви и на утвержение священником и честным монастырем и всем христоименитым людем».

Рогожский летописец характеризует Дионисия как «мужа… хитра, премудра, разумна, промышлена же и расъсудна, изящена в Божественных писаниях, учителна и книгам сказателя…» Именно авторитет такого человека, да еще только что побывавшего в Константинополе у патриарха, мог использовать архиепископ Алексий для идеологической борьбы со стригольниками. Вероятно, из Пскова к владыке поступали запросы местных священнослужителей о появившейся ереси. Архиепископ не мог не прореагировать на вопросы своих подчиненных, однако Алексий предпочел лично не участвовать в борьбе со стригольниками.

Известно, что Дионисий во время своего пребывания в Пскове дал уставную грамоту Снетогорскому монастырю, в которой есть следующее положение: «Послушание и покорение иметь к игумену во всем: если кто начнет говорить вопреки игумену и воздвигать своры, таковой да будет заключен в темницу, пока не покается; а непокорливого монаха по первом, втором и третьем наказании изгонять вон из монастыря и не отдавать ему ничего, что было им внесено в монастырь». Возможно, «непокорливые» монахи были стригольниками, отказавшимися от исповеди и причастия.

Кроме того, Дионисий дал некую грамоту Пскову, текст которой не сохранился. Видимо, суздальский архиепископ внес определенные изменения в псковское гражданское законодательство. Некоторые свидетельства о содержании грамоты Дионисия сохранились в послании митрополита Киприана в Псков 1395 г.. В ходе своего визита Дионисий сделал приписки к грамоте Александра Михайловича Тверского и на этой основе дал Пскову новую уставную грамоту — «по чему ходити, как ли судити, или кого как казнити, да въписал и проклятье, кто иметь не по тому ходити». Случай беспрецедентный, когда епископ другой епархии дает «устав» городу. По всей видимости, исправления в грамоте были сделаны в интересах новгородского владыки и официальной церкви.

Впрочем, миссия нижегородско-суздальского архиепископа по искоренению стригольничества была безуспешной, судя по многочисленным посланиям церковных иерархов в Псков в XV в. Опасения по поводу проникновения стригольников в ряды священнослужителей высказывал в своей грамоте новгородский архиепископ Евфимий. Обращаясь к псковским соборным старостам, он требовал, чтобы те проверяли всех приходящих попов: «И вы повелите им приняти духовного отца, и он исповедается, по духовному исповеданию, и он да литургисает божественную литургию: или у коего у тех не будет грамоты отпускной и ставленой, или духовнаго отца, и вы его к собе не приимайте». Это ограничение закрывало доступ в соборы стригольникам и их сторонникам, которые отказывались от покаяния духовным отцам. В 1416–1427 гг. митрополит Фотий отправил в Псков четыре послания против этой секты, причем требовал заточения еретиков. В 1427 г. активные псковские стригольники были заключены, некоторая часть их ушла из Пскова.

Большой временной разрыв в источниках можно объяснить не исчезновением на какой-то период стригольников, а тем, что предшественник Фотия митрополит Киприан движение стригольников не преследовал. Так, он не признал еретиком тверского епископа Евфимия Висленя.

В 1386 г. в Новгород по приглашению архиепископа Алексия приехал известный миссионер епископ Стефан Пермский. Необходимость что-то противопоставить стригольникам в идеологическом плане вынудила его написать «списание от правила святых апостол и святых отец». Почему владыка Алексий сам не написал подобного сочинения, ведь доктрина стригольников была ему известна не понаслышке? Возможно, новгородский архиепископ, как и в случае с Дионисием, счел, что полемику со стригольниками лучше вести большему церковному авторитету, чем он сам. Обратиться к митрополиту не представлялось возможным — в условиях полной неразберихи на митрополии после смерти митрополита Алексия. Пермский же епископ пользовался к тому времени большой славой как христианский проповедник. Алексий вновь предпочел устраниться от прямого участия в полемике, поскольку сам сочувствовал стригольникам, но понимал при этом, что данная ересь подрывает основы церковного устройства и наносит ущерб экономике Новгородской республики.

 

2.3. Смута на Русской митрополии и ее последствия для Новгородской епархии

В 1375 г. владыка Алексий, после отречения и вынужденного возвращения на кафедру, много общался с церковными иерархами. В эту же весну «прииде в Новъград митрополит Марк от святей Богородици со Синаискои горе милостиня ради. Посемь за мало прииде из Ерусалима анхимандрит Внифантии от святого Михаила, такоже милостиня ради». Синайские монастыри и Иерусалимские православные церкви были разорены в 1366 г. «египетским царем». Вероятно, Алексий помог материально бедствующим коллегам и советовался с ними по церковным вопросам.

В следующем году владыка Алексий ездил в Москву к митрополиту. Состав его свиты почти полностью повторяет то посольство, которое улаживало вопрос о возвращении владыки: «Поиха владыка Алексеи к митрополиту, и с ним Сава анхимандрит, Юрьи Онцифорович, Василии Кузминич, Василии Иванович и иных много бояр».

В Москве «прия митрополит сына своего владыку Алексея в любовь, такоже и князь великыи пребысть на Москве 2 недели; и отпусти митрополит с благословением, а князь великыи и брат его князь Володимир с великою честью; и приихаша владыка в дом святыя Софья месяца октября в 17 день…»

Великая честь, которую оказали владыке со свитой в Москве, становится более понятной в свете последующих событий. «Той же зимы приела митрополит Киприян из Литвы свои послове, и патриарши грамоты привезоша ко владыце в Новъград; а повествует тако: „благословил мя патриарх Филофеи митрополитом на всю Рускую землю“. И Новгород слышав грамоту, и дасть им ответ: „шли князю великому: аще приимет тя князь великыи митрополитом всей Рускои земли, и нам еси митрополит“. И слышав ответ новгородчкыи митрополит Киприян и не ела на Москву к князю великому».

Дело в том, что в это время на Руси фактически было два митрополита — Алексий, который постоянно проживал в Москве, и Киприан, который жил в Литве.

«По твоему благословению митрополит (Алексий. — О.К.) и доныне благословляет их на пролитие крови. И при отцах наших не бывало таких митрополитов, каков сей митрополит! — благословляет москвитян на пролитие крови, — и ни к нам не приходит, ни в Киев не наезжает. И кто поцелует крест ко мне и убежит к ним, митрополит снимает с него крестное целование. Бывает ли такое дело на свете, чтобы снимать крестное целование?!» Такое послание получил патриарх Филофей в 1371 г. от литовского князя Ольгерда. Князь писал далее, что «митрополиту следовало благословлять московитян, чтобы помогали нам, потому что мы за них воюем с немцами. Мы зовем митрополита к себе, но он не идет к нам: дай нам другого митрополита на Киев, Смоленск, Тверь, Малую Русь, Новосиль и Нижний Новгород!»

Судя по перечню городов, в который входят не только литовские, но и русские города, Ольгерд не стремился к созданию отдельной литовской митрополии. В 1371 г. он пытался вывести из-под власти Алексия те земли, о политических интересах которых митрополит не заботился.

Филофей направил на Русь для разбирательства монаха Киприана — «человека, отличающегося добродетелью и благочестием, способного хорошо воспользоваться обстоятельствами и направлять дела в нужное русло». Официальной задачей Киприана было «примирить князей между собою и с митрополитом». В 1375 г. по результатам расследования Киприан счел возможным требовать от Филофея раздела митрополии. От имени литовских князей он написал и доставил в Константинополь грамоту «с просьбою поставить его в митрополиты и с угрозою, что если он не будет поставлен, то они возьмут другого от латинской церкви».

Киприан был рукоположен патриархом в 1375 г., но при условии, «чтобы древнее устройство Руси сохранилось и на будущее время, то есть, чтобы она опять состояла под властью одного митрополита, соборным деянием законополагает, дабы после смерти кир Алексия кир Киприан получил всю Русь и был одним митрополитом всея Руси».

Однако Киприан еще при жизни Алексия попытался заручиться поддержкой Новгородской епархии. Налицо попытка перетянуть в свою митрополию тех, кто высказывал ранее недовольство политикой московского митрополита Алексия. Однако в Новгороде сочли, что мирные отношения с Москвой им важнее. Тем более что новгородский архиепископ, скорее всего, был в курсе планов великого князя Дмитрия Ивановича сделать новым митрополитом попа Митяя — своего духовника и печатника.

В 1377 г. митрополит Алексий умер. Своим преемником он желал видеть игумена Сергия Радонежского, но тот отказался. Митяя Алексий на митрополию не благословил, но перед смертью под давлением князя и бояр «умолен быв и принужен» и перестал против него возражать. Однако были распущены слухи, что Алексий, умирая, благословил Митяя. И все же Дмитрий Иванович еще колебался, не решаясь совершить прежде небывалое — назначить митрополита всея Руси своей волей. Великий князь даже уговаривал Сергия Радонежского «въсприяти архиерейства сан», но тот вновь отказался. И тогда московский князь решился: по его слову Михаил-Митяй принял постриг, поселился на митрополичьем дворе и еще до поставления надел на себя регалии митрополита всея Руси. С этого момента началась смута на митрополии — борьба за митрополичий престол между ставленником Дмитрия Ивановича и официально утвержденным в Константинополе митрополитом Киприаном.

Кого из кандидатов поддерживали в Новгороде, точно не известно, однако можно предположить, что архиепископ Алексий не возражал против кандидатуры Митяя, в отличие от многих русских священнослужителей, которых возмутило самоуправство великого князя. Отношения Москвы с Новгородом сохранялись весьма благожелательными с 1375 г., когда великий князь Дмитрий Иванович заключил «докончание» с тверским князем Михаилом Александровичем, подытожив результаты войны. Договор был скреплен и новгородскими печатями, а взаимоотношениям тверского князя с Новгородом и Торжком в документе было уделено самое пристальное внимание. Московский великий князь настоял на удовлетворении Михаилом многочисленных претензий, накопившихся у Новгорода к тверскому соседу. В частности, тверского князя обязали вернуть все награбленное во время взятия Торжка, возвратить церковные ценности («колоколы, книги, кузнь»), отпустить на волю «похолопленных» втовремяновоторжцев, «попущати» «нятцев» и т. д.. Кроме того, между Новгородом и Москвой существовал отдельный мирный договор.

Весной 1379 г. по повелению великого князя Дмитрия Ивановича в Москве собрались русские епископы. Московский князь задумал повысить авторитет своего ставленника Митяя, добившись его поставления в епископы. Дело в том, что, согласно церковным правилам, епископа мог поставить не только митрополит — его могли также поставить другие епископы на соборе. Собрав епископов княжим велением, приведя их к княжьей воле, Дмитрий Иванович рассчитывал подчинить себе Русскую церковь. Ни один из приехавших епископов не дерзнул выступить против Митяя. Только Дионисий, епископ Суздальский не явился на поклон к Митяю и не просил у него благословения по приезду в Москву. На собрании епископов Дионисий «помногу възбрани князю великому, рек: „Не подобает тому тако быти“».

Владыка Алексий на съезд епископов не ездил. Только на следующий год он прибыл с посольством в Москву. «Биша чолом весь Новъград господину своему владыце Алексею, чтобы еси, господине, ялъся ехати ко князю великому Дмитрею Ивановичи). И владыка прия челобитье своих детей, всего Новагорода, поиха на Низ, за неделю до цветной неделе; а с ним поиха Юрьи Иванович, Михаиле Данилович, Юрьи Онцифорович, Иев Обакунович, Иван Федорович и иных бояр много и житьих муж. Князь же прия их в любовь, а к Новугороду крест целовал на всей старине новгородчкои и на старых грамотах».

Возможно, в Москве новгородские посолы кроме всего прочего обсуждали с великим князем вопрос назревающей войны с Мамаем. Участие новгородцев в Куликовской битве является спорным вопросом, до конца не доказанным, но и не опровергнутым источниками. Новгородская первая летопись, подробно перечисляющая все военные походы новгородцев, ничего не говорит об их помощи Дмитрию Ивановичу, хотя и описывает действия русских войск в Куликовской битве в хвалебных тонах. Другие новгородские летописи хотя и упоминают сражение на Дону, но ничего не пишут об участии в нем новгородцев.

Только в «Задонщине» и в «Пространной повести о Мамаевом побоище» есть сведения о новгородском войске, приехавшем на помощь Дмитрию Ивановичу. Однако повести эти были записаны уже после присоединения Новгорода к Москве, когда необходимо было утвердить идею единства Руси и, соответственно, древнюю верность новгородцев Московскому великому князю.

Косвенным подтверждением гипотезы об участии новгородцев в Куликовской битве можно считать упоминание Новгородской Погодинской летописи о том, что в 1381 г. в Новгороде был заложен храм Рождества «по завету о победе на Мамая», что это — церковь, «обещанная, чтобы бог пособил победити Мамая безбожнаго князю Димитрию». Что касается храма Рождества, то его синодик прямо называет Дмитрия Донского создателем этой церкви в 1381 г..

Еще один довод в пользу гипотезы добавляет синодик, принадлежавший новгородской церкви Бориса и Глеба на Торговой стороне. Основная часть синодика переписана в середине XVI в. В этой части содержится поминовение «на Дону избиеных братии нашей при велицем князи Дмитреи Ивановичи». Кроме того, по мнению Т. В. Николаевой, к 1380 г. относится установка в соборе Софии по заказу владыки Алексия каменного креста в честь победы над Мамаем.

В свете всех источников, можно предположить, что какие-то новгородцы принимали участие в битве на Дону, но едва ли их число было значительным, иначе летописные источники непременно бы зафиксировали факт участия новгородского войска в победной Куликовской битве. Ведь, по мнению новгородского летописца, на стороне князя Дмитрия Ивановича и его союзников был сам Бог, с его помощью московский князь одержал победу.

На следующий 1381 г. в Новгороде была заложена церковь Святого Дмитрия на «Славкове улице», возможно, в честь великого князя Дмитрия Московского. Однако церковь эта, по всей видимости, строилась в большом небрежении, так как под 1382 г. в летописи записано, что после окончания строительства «за мало дни падеся». Показательно, что восстанавливать ее новгородцы не спешили — окончательно церковь была завершена в 1383 г.

Показательно также, что владыка Алексий после 1380 г. в политической деятельности неизменно стремился к независимости Новгорода и от великих князей, и от митрополита всея Руси. Новгородский архиепископ отправил патриарху прошение о возобновлении права на полиставрий. В 1382 г. из Константинополя в Новгород приехал архиепископ Суздальский, Нижегородский и Городецкий Дионисий, который принимал деятельное участие в смуте на митрополии. Он привез новгородскому архиепископу благословение и грамоты. Судя по всему, в этих грамотах содержалось разрешение патриарха носить крещатые ризы.

Под этим же годом в Новгородской первой летописи помещен рассказ о взятии Москвы Тохтамышем. О тех событиях в Новгороде узнали от очевидца — коломецкого епископа Геннадия, бежавшего в Новгород. Побег московских князей, не принявших бой, в новгородской летописи язвительно прокомментирован цитатой из священного писания: «Якоже господь глагола пророком: аще хощете послушаете, благая земьная снесте, и положит страх вашь на вразех ваших; аще ли не послушаете мене, то побегнете, никим же гоними; пошлю на вы страх и ужас, побегнеть вас от 5–100, а от 100–10 000».

Политическая обстановка на Руси давала шанс Новгороду утвердить свою независимость. Москва была ослаблена после Куликовской битвы и особенно после разорения города Тохтамышем. На митрополии царила неразбериха. Ставленник Дмитрия Ивановича Митяй умер по пути в Константинополь. Сопровождавшие его бояре приняли беспрецедентное решение: самостоятельно, без слова великого князя, воспользовавшись его печатью, они заменили Митяя другой кандидатурой — архимандритом Пименом. И Константинопольский патриарх утвердил этого подложного кандидата.

В результате в 1380 г. православная русская митрополия оказалась разделенной на три части. Галицкая Русь, захваченная Польшей, имела своего митрополита Антония; Западная Русь, подвластная Литве, — митрополита Киприана; Великая Русь — митрополита Пимена.

В Москве поочередно сменялись два претендента на митрополичий престол — Пимен и Киприан. С ними соперничал Дионисий, также пожелавший захватить пост митрополита всея Руси. Причем все три кандидатуры были утверждены в Константинополе (в случае с Пименом и Дионисием — за крупные взятки). В 1381 г. князь Дмитрий Московский отправил Пимена в ссылку и пригласил на митрополию Киприана. Однако, рассорившись с Киприаном, в 1382 г. великий князь изгнал его из Москвы и вернул Пимена.

Разобраться, кто же из претендентов законный митрополит, было делом сложным. Оплачивать судебные пошлины и месячное проживание трех сомнительных митрополитов было для новгородцев не только накладно, но и унизительно.

В этих условиях новгородская церковь сделала следующий шаг к независимости от митрополитов всея Руси. В 1385 г. новгородское вече под руководством посадника Федора Тимофеевича и тысяцкого Богдана Обакуновича приняло решение не ходить на суд к митрополиту. Об этом событии подробно сообщает Новгородская четвертая летопись: «А той зимы бысть целование в великои пост по Сборе, на 2 неделе: целоваше крест Феодор посадник Тимофеевич, тысячкой Богдан Обакумович, на вечи на княжи дворе, и вси боляре и дети болярьскии, и житьеи и черный люди, и вся пять концев, что не зватися к митрополиту, судити владыке Алексею в правду по манакануну, а на суд подняти двема истцем по два болярина на стороне, и по два житья чловека; такоже и посаднику и тысячкому судити право по целованию».

Вопрос о митрополичьем суде в Новгороде в разное время рассматривали многие историки: А. И. Никитский, Е. Е. Голубинский, С. М. Соловьев, А. С. Хорошев, В. Ф. Андреев. А. С. Хорошев, следом за С. М. Соловьевым, связывает отказ новгородцев митрополиту с внешнеполитическими факторами. «Политический смысл столкновений новгородского владыки и митрополита выражен достаточно четко. „Зависеть от митрополита, значило зависеть от Москвы“, — так оценивал новгородско-московские церковные отношения этих лет С. М. Соловьев».

Политическое столкновение Новгорода и Москвы в это время действительно имело место. В 1383 и 1384 гг. новгородцы приняли меры по укреплению своей обороноспособности. В Новгород приехал наемный литовский князь Патрикей Наримантович, затем «поставиша новгородци город камен на Луге, на Яме, милостию святей Софеи, а поспешением великаго Михаила архистратига, а благословением отца своего владыце Алексея, толко в 30 дни и в 3 дни». В этом же 1384 г. произошел конфликт с московскими боярами: «Приехаша от князя Дмитриа с Москвы бояре его Федор Свибло, Иоан Уда, Александр Белеутов, и иныи бояре, черного бору брати по Новгородскым волостем. И тогда ездиша бояре новгородскые на Городище тягатся с княжими бояры о обидах. И побегоша Свиблова чадь с Городища к Москве, а о обидах исправы не учинив, а инии осташася низовци в городе добирать черного бору».

Видимо, черный бор так и не был «добран», поскольку в 1386 г. Дмитрий Донской пошел в поход на Новгород «дрьжа гнев на Новгород про Волжан и про княщины». Первое новгородское боярское посольство вернулось от князя ни с чем, затем «приеха к нему владыка Алексии, рече: „Княже, тебе благословляю, а Великыи Новград весь челом бьет о миру, чтобы, господине, кровопролитье не было, а за винныа люди дают ти 8000 рублев“. И князь владыце не послуша и хоте ити к Новуграду».

В этой ситуации архиепископ проявил себя подлинным главой города: «Владыка посла в Новъгород Климента, сына посаднича, а ркучи: „Князь велики миру не дал, а хочет к Новугороду ити и вы дръжите опас“. И повеле доспевати противу великого князя острог».

В Новгороде начались военные приготовления: «Новгородцы поставиша острог, по спу хоромы, а князь Патрекии Наримантович со князем Романом Юрьевичем и с копорскими князи быша в городу и со всеми князи новгородцы, выехаше на поле в день неделныи и до обеда, и опять спятишася по обедех. И владыка приеха от князя без миру».

Новгородский летописец подчеркивает, что новгородцы были готовы биться с великим князем: «На четвертый день по Крещении в понедельник, по обедех, промчеся весть в городе, что стоит князь велики Дмитрии и со всею силою своею на Жилотуге. И новгородцы вси, доспесех, выехаша на Жилотугу, бяше бо сила велика, светла рать новгородская коневая и пешая рать, велми много ахвочих битися».

Не обнаружив противника на Желотуге, новгородское войско вернулось в город. К великому князю отправили новое посольство — «архимандрита Давыда и с ним 7 попов да 5 человек житиих, ис конца по человеку».

Семь попов в посольстве, по-видимому, представляли семисоборное устройство новгородской церкви, так же как пять житьих человек представляли пять концов Новгорода. Отметим, что отсутствие в составе посольства светской новгородской знати свидетельствует, что новгородцы ждали нападения и не рисковали отправлять к великому князю своих бояр — наиболее опытных в военном деле людей.

Отправив посольство, новгородцы продолжали готовиться к осаде — пожгли двадцать четыре великих монастыря вокруг города и «у всякой улице в Новегороде за копаницею, все те хоромы пожгли», хотя это и принесло новгородцам и «мнишескому чину много убытка». Однако князь не рискнул напасть на хорошо укрепленный и подготовленный к обороне город. Третье посольство заключило с великим князем мир «на всей старине… по владычню благословению, а по Новгородцкому поклону». Причем обещанные ранее 8000 руб. князь получил не сразу: «А за винные люди докончали за волжанъа и кто в путь с ними ходил, и за кем княжчина залегла, и новогородци вземше с полатей у Святыи Софии 3000 рублее и послаша к великому князю… А 5000 рублее докончали великому князю на Заволоческои земли, занеже заволочане были же на Волзе, и приставове послаша за Волок».

Во время переговоров с князем вопрос о «месячном суде» митрополита не обсуждался.

Последнее упоминание о деятельности владыки Алексия в летописи записано под 1387 г.: «Благослови владыка Алексеи весь Новъгород ставити город Порхов камен». Город поставили в рекордные сроки: «Того же лета поставишя город Порхов камен Иван Валит да Фатьан Есифов главиным серебром демественика святой Софеи». В 1388 г. архиепископ Алексий оставил владычный стол, который занимал без малого 30 лет, «изволив молчалное житие, в немощи будя».

Новгородцы «много молиша… чтобы побыл в дому святей Софеи, донележе изведают, кто будет митрополит Рускои земли, и не послуша их, но благослови я, рек: „изберите собе три мужа, его же вы бог даст“». По жребию «избра бог и святая Софея и престол божии» Ивана «Перфурьева сына» Стухина, игумена Хутынского монастыря. «И възведоша и на сени честно весь Новъград, месяца майя в 7, на Вознесение господне, на память святого отца Пахомия; не бысть тогда митрополит в Рускои земли».

Хутынский монастырь пользовался в Новгороде огромной славой со времени его основателя — святого Варлаама. Впрочем, по преданию, Хутынь была магическим местом еще до построения здесь обители. По легенде, Варлаам победил и утопил обитавшую здесь нечистую силу в расположенном поблизости болоте. Если в Новгороде наступала засуха или, наоборот, было слишком дождливо, то новгородцы во главе с архиепископом совершали крестный ход в Хутынский монастырь. Считалось, что по молитве к святому Варлааму сразу же устанавливается нужная погода. Возможно, что в языческие времена «за погоду» в Новгородской земле «отвечали» обитавшие на Хутыни местные божества. Впоследствии с просьбами об установлении погоды новгородцы стали обращаться к победившему этих божеств святому Варлааму. Жития святого Варлаама, творившего при жизни различные чудеса, были известны в Новгороде с XIII в., а в начале XV в. было написано расширенное Житие (возможно, по приказу архиепископа Иоанна).

Родословная владыки Иоанна точно неизвестна, но судя по тому, что он был игуменом крупного монастыря, род его можно отнести к боярскому. В летописях сохранилось отчество и фамилия владыки, что свидетельствует о известности его рода в Новгороде. По писцовым книгам известны новгородские бояре Перфурьевы, владевшие в XV в. деревнями в Обонежской пятине. В летописи упоминается его брат Василий, умерший в 1400 г. в монашеском чине в Лисицком монастыре. Такого рода сообщения обычно повествуют о знатных боярах. Кроме того, каким-то образом владыка был связан с Деревяницким монастырем, в который ушел незадолго до конца жизни. В этом монастыре находились его хоромы, погоревшие в 1414 г.

Вскоре после избрания новгородского владыки Иоанна «в Рускои земли» появился-таки митрополит — 6 июля 1388 г. в Москву из Константинополя вернулся в очередной раз утвержденный Пимен. Положение его на митрополии было весьма шатким. Поэтому он поспешил заручиться поддержкой новгородского владыки: «Приехаша поклоныцики с Москвы от митрополита Пумина и позваша Ивана ставитися на владычество». Однако поездка архиепископа в Москву задержалась еще раз, уже по внутренним причинам.

Как часто случалось в Новгороде, вскоре после смены архиепископа в городе вспыхнула гражданская смута. В октябре «въсташа 3 конце Софеискои стороне на посадника Есифа Захарьинича, и звонивше веце у святей Софеи, и поидоша на двор его, акы рать силная, всякыи во оружьи, и взяша дом его, и хоромы розвезоша; а Есиф посадник бежа за реку в Плотничьскыи конец».

Возможно, жизнь посаднику в этот момент спасло только отсутствие Великого моста, который накануне вышибло льдом. Летописец интерпретировал разрушение моста как нежелание Бога «видети кровопролитья промежи братии наваждениемь диаволим». За Есифа встала вся Торговая сторона «и начаша людии лупити, а перевозников бити от берега, а суды сечи, и тако быша без мира по 2 недели, и потом снидошася в любовь; и даша посадничьство Василью Евановичю».

Есиф Захарьенич был родом из Плотницкого конца, но хоромы его стояли на Софийской стороне. Характерно, что софияне не ограничились традиционным разграблением двора Есифа, но и «хоромы его развезоша», то есть разобрали по бревнышку все строения на дворе неугодного им посадника. По замечанию А. В. Петрова, «это уже свидетельствовало о нежелании жителей Софийской стороны видеть в своей части города дворы чужаков — представителей Торговой стороны. В аспекте традиционного мировоззрения, в своих основах восходившего к языческим временам, дом и двор человека считались целым миром, вместилищем духов, сакральных сил. Эти силы казались потенциально опасными для членов иных общин, как и сам чужак рисовался потенциальным недругом».

На наш взгляд, исследователь на основании одного факта делает слишком широкое обобщение, предполагая, что вражда между двумя сторонами Новгорода была настолько острой и непримиримой. Даже во время усобиц, когда одна сторона поднималась на другую, софияне не бросались громить дома Прусской улицы, на которой жило много бояр родом с Торговой стороны. Прусская улица в XIV в. была политическим центром Людина и Загородского концов Софийской стороны. Следовательно, жители этой стороны воспринимали прушан как своих, даже тех, кто был родом с Торговой стороны. Заметим еще, что если бы жители Софийской стороны в 1388 г. изгоняли со своей территории чужаков, то эти самые чужаки непременно бы попытались защищаться. Однако ни о каком разгроме дворов Прусской улицы в летописи не упомянуто. Более того, даже те бояре, которые происходили родом с Торговой стороны, но жили на Прусской улице, не заступились за Есифа. Вероятнее даже, что они участвовали в его изгнании наравне со всеми жителями Софийской стороны, поскольку разделяли их политическую позицию.

В 1388 г. софияне (действительно следуя в своих действиях древнему языческому обычаю) изгнали конкретного человека, которого они не желали больше видеть не только на своей стороне, но и вообще в Новгороде. И только заступничество жителей Торговой стороны позволило Есифу остаться в городе. Позднее он даже вернул себе посадничество, но вновь потерял его в 1394 г. после неудачной войны с Псковом.

Из-за внутренних усобиц новгородский владыка отправился в Москву только в декабре 1388 г., «ас ним бояр Новгородчкых: посадник Василии Федорович и тысячкой Есиф Фалелеевич, Иев Обакунович, Тимофеи Еванович и иных много бояр…» Поставление новгородского владыки было обставлено весьма торжественно. Вопрос о митрополичьем суде в этот раз Пименом даже не поднимался.

Владыка Иван вернулся в Новгород в феврале «и стретоша с кресты игумены и попове, конец Славна, посадник и тысячкой и весь Новъград, възрадовашася радостию великою зело в тот день о своем владыце». А в это же время в Константинополе сменился патриарх. Новый патриарх Антоний был давним сторонником Киприана. В тот же месяц в Константинополе было принято решение об окончательном (не требующем даже явки на суд) низложении великорусского митрополита Пимена и о восстановлении Киприана в звании митрополита Киевского и всея Руси.

13 апреля 1389 г., видимо получив извещение из Константинополя, Пимен втайне от князя покинул Москву. Перед отъездом Пимен попытался пополнить свою казну за счет сборов с митрополичьего суда в Новгороде. В Архангелогородской летописи замечено: «Того же лета (6893) митрополит Пимен пойде в Новгород Великий о месячном суду, и не даша ему новгородци».

Следовательно, владыка Иван твердо отстаивал завоевания своего предшественника. Неизвестно, носил ли архиепископ Иван кресчатые ризы, однако если судить по новгородской иконографии того времени, можно предположить, что носил. На новгородских иконах XIV–XV вв. владыки республики неизменно изображались в фелонях с четырьмя крестами. По мнению В. Л. Янина, «полиставрий в указанный период признавался реальным атрибутом новгородского владыки».

В 1389 г. в Новгород приехал князь Симеон-Лугвений Олгердович. Он был принят новгородцами с честию и дал брату своему королю Ягайлу следующую запись: «Так как господин Владислав, король польский, литовский, русский и иных земель многих господарь, поставил нас опекуном над мужами и людьми Великого Новгорода, то мы королю и Ядвиге королеве вместе с новгородцами обещались и обещаемся, пока держим Новгород в нашей опеке, быть при короне Польской и никогда не отступать от нее». Едва ли Новгород действительно собирался войти в состав Польского королевства. Скорее мирный договор с Ягайло-Владиславом давал новгородцам уверенность в военной поддержке в случае войны с соседями. Тем более что Новгород в этот период находился «в розмирье» с немцами и Псковом.

В 1389 г. умер князь Дмитрий Донской. На великий стол сел его сын Василий, и «новгородци взяша с ним мир по старине». Одновременно с вокняжением Василия Дмитриевича Киприан прочно занял митрополичью кафедру «и преста мятеж в митрополии, и бысть едина митрополья Кыев, и Галичь, и всея Руси».

Утвердившись в Москве, Киприан предпринял поездку по тем епархиям своей митрополии, в которых было «церковное неустройство». Вначале митрополит побывал в Твери, где разбирал дело епископа Ефима Висленя, обвиненного князем в ереси. Сразу из Твери Киприан в сопровождении рязанского епископа поехал в Новгород. Архиепископ Иван встретил митрополита со всей честью: «И створи владыка Иван пиры многы, и чествова митрополита две недели с новгородци честию великою и дары многыми». Троицкая летопись подтверждает, что митрополиту было оказана великая честь: «Того же лета пришед Киприан, митрополит киевскыи и всеа Руси, в Новъгород Великий; пришеде к Новугороду к Великому… и сретоша его с кресты, и вниде в град, и даша ему двор у святого Ивана Предтечи, и чтиша митрополита неделю в Городце с честью и дары многими».

Наиболее подробно о пребывании Киприана в Новгороде рассказывает Новгородская летопись по списку П. П. Дубровского: «Приеха митрополит Киприян в Новгород, а с ним владыка резанскии; и архиепископ Иоан срете его со кресты, и со игумены, и попы, со дьяконы, и с подьяци в ризах, со многими крестьяны у святаго Спаса на Ильине улице. И митрополит вшед во святыи Спас со владыкою своим, архимандритом Нижнего Новагорода и с попы, и со дьяконы, и с подьяци, окрутишася по своему сану в ризы, идяше митрополит пеш от святаго Спаса вскозе Торг чрез Великии мост ко святей Софии; и пред ним идяху подьяцы его в ризах, держаще свеща горящии на светил — нах. И вшед во святую Софию со всем своим сбором, литургию сверши. По литоргии выде из олтаря, взем честный крест воздвизалныи, и взыде на омбон, и начаша учити люди новгородцкия велегласно во всю церковь. Они же слышавше словеса его, прияша соби в сердци, и даша ему подворие и многия дворы у святаго Иоана Предотечи на Чудинцовы улице. И владыка Иоан сотвори пиры многи, и чти митрополита 2 недели с ноугородцы и честью великою, дары многими. А митрополит другую литоргию свершил в святем Николе на княже дворе, а 3-ю на Собор во святей Софии, и потом нача у новгородцев суда прошати».

Дальнейшие, не столь приятные для Киприана, события эмоционально изложил московский летописец: «И бысть за 8 дни день недельный, и нача пети божественную литургию в святой Софеи, и по отпетьи святыа службы взем честный крест и вшед на амвон, нача учити люди Новогородстии. Они же не приаша и затыкающи уши своя, непокорьством, акы аспиды глухы, затыкающи уши свои, иже не слышати гласа, обавающаго от премудра обавника обаваема; бог съкруши зубы их в устех… И поиде митрополит из града, не благословя их епископа и самех новогородцев».

Конфликт между митрополитом и новгородцами возник из-за того, что Киприан потребовал от новгородцев месячного суда: «И нача митрополит просити у Новагорода соуда своего, месяца, и новогородци отвещаша единеми усты: „Целовали есми крест с едного, а грамоты пописали и попечатали, и душоу запечатали“».

Новгородская летопись поясняет, о каких грамотах идет речь: «И посадник Тимофеи Юрьевич, и тысяцкии Никита Федорович, и вси новгородци отвещашя единеми усты: „Господине, о суду есмя крест целовали, да и грамоту списали промежи себе крестную, како к митрополиту не зватися“».

Киприан попытался убедить новгородцев, что они тем самым нарушают «старину»: «И мирополит рече: „Грех болшии приали есте; но дайте мне тую грамоту, и аз печать урву, а целование с вас снимаю, а мне суд дайте, как доселе при иных митрополитех было“. Новгородци же за то слово не ялися, и он поеха из Новаграда по соборе на третии день, а на владыку и на весь Новград велико нелюбье держа».

Неуважение, оказанное митрополиту, можно объяснить не только политической позицией новгородцев, но и их психологией. В новгородской жизни церковь играла очень большую роль. Архиепископ, избираемый самой Святой Софией из кандидатов с незапятнанной репутацией, пользовался огромным авторитетом. С точки зрения новгородцев, их владыка мог подчиняться только митрополиту со столь же высокой репутацией. Киприана же в Новгороде знали как одного из четырех скандальных митрополитов, одновременно претендовавших на кафедру всея Руси. К тому же Киприан был врагом архиепископа Дионисия, который в свое время оказал весомые услуги новгородской церкви. Вспомним еще, что Киприан занял место Пимена, а ведь именно тот рукоположил на архиепископию владыку Ивана.

Московский летописец сообщает, что «того же лета на зиму бысть в Новогородцех мор велик, якоже рече пророк: аще не покорятся людие, ни послушают стража, рекше учителя, кровь их на главах их, а страж душю свою избавил есть от мукы, такым людем поведа и рече бог».

В Новгороде, однако, считали, что правда на их стороне, и каяться не спешили. Упорство новгородцев привело к тому, что оскорбленный Киприан отлучил Новгород от церкви, но эта крайняя мера ни к чему не привела. Службы в Новгородских церквях не прекратились. Тогда митрополит обратился за поддержкой к патриарху, который прислал в Новгород грамоту, приказывая подчиниться митрополиту. Но и этот приказ не возымел никакого действия. Патриарх прислал в Новгород вторую грамоту, в которой с гневом обвинял новгородцев в том, что они «не приняли послания нашего, которое я писал в назидание и научение ваше, и прочитав сие послание, не исправились, не пришли в раскаяние, не приложили заботы о душе, но бросили оное как нечто лишнее и бесполезное… Я изумляюсь, кто вас возбудил дерзнуть против нашего послания, чего никогда еще и ни один христианин не дерзал. Наше то писание служило для вас на место Евангелия, потому что содержало в себе слова Христа и научало вас спасению, и кто дерзнул против оного, согрешил против Христа».

Упорство новгородцев патриарх воспринял как нарушение всех божественных канонов: «Вы же и после сего отвергаете Митрополита и приняли отлучение, поставляя ни во что Божественные и священные каноны, которые святые и богоносные отцы для твердости христиан установили по вдохновению Святого Духа».

Патриарх с ужасом узнал, что жизнедеятельность Новгородской церкви не замерла после отлучения священнослужителей: «Хуже еще и безрассуднее то, что вы, священники, находящиеся под запрещением, крестите, священнодействуете, совершаете таинства, составляете собрания, праздники и народные торжества, вопреки священных и Божественных канонов… Ты же, епископ, как я узнал, единомудрствуя с столь неисправимыми священниками, действительно совершаете все священнодействия против канонов, отделяясь и отсекаясь от своего первого и главы и делаясь чрез то мертвыми, ибо тело без головы жить не может…»

Из дальнейшего текста грамоты становится понятно, что Новгородцы восприняли проклятье митрополита как начало военных действий лично против Киприана: «Будучи отлучены с тою целию, чтобы вы отложили свою клятву, вы еще более остаетесь упорными, не желая нарушить ее. А это нелепо и дурно, ибо гораздо лучше было бы вам оставить клятву злую, данную вами и состоящую в том, чтобы отстать от митрополита и Убивать приходящих к нему от вас и от него к вам, нежели упорствовать в ней…»

То есть имели место казни неких людей, причем из новгородцев, которые, видимо, испугались отлучения и попытались бежать к митрополиту из Новгорода. Кроме того, были убиты Какие-то посланники митрополита в Новгород.

Сама клятва новгородцев была воспринята главой православной церкви как преступление против христианства: «Истинные и православные христиане избегают клятв, как бежит всякий от змеи. Ваша клятва хуже всех других и не заключает в себе ничего доброго, а ведет ко всякому злу… вы должны исправить самих себя и, поняв в какое зло впали, должны подчинить себя митрополиту вашему, раскаяться, в чем оскорбили его и сложить с себя клятву…»

Однако в конце послания патриарх все же сделал уступку и разрешил новгородцам приехать к нему на суд, дабы лично изложить свои претензии и обиды. «А я есмь вселенский судия, и всякий согрешивший христианин обращается ко мне и получает разрешение. Посему, если и вы что несправедливо допустили против своего пастыря, должны обратиться к нам, и мы готовы вам сделать прощение во всяком поступке, чрез который вы допустили соблазн. И ныне на том же основании, если имеете в чем нужду до нас для собственной пользы, не воспрещаем вам прийти к нам, впрочем, после мира, прекращения вражды и отдачи митрополиту его чести и подчинения, которых вы его лишили. Если имеете что сказать, почему вы допустили скандал, вы скажите это, пришедши к нам, и обретете надлежащее исправление и уврачевание, если только то, чего намерены искать, окажется справедливым и законным. Напротив, если то, чего вы намерены искать, несправедливо и нововведение какое вне священных канонов, то тщетны останутся и путь ваш и ваши труды, ибо мы ни за какие дары, ни за какие заслуги, ни по дружбе не намерены делать чего-либо несправедливого со вредом и потерею прав; но с охотою сделаем то, что может принесть для душ ваших оправдание и пользу, а нам честь».

В это время московский князь Василий Дмитриевич активно начал увеличивать свои владения, не стесняясь в средствах. В 1391 г. он отправился в Орду и купил там ярлык на княжество Нижегородское. В 1392 г. Нижний Новгород и Городец были присоединены к великому княжению. При этом Киприан отнял эти города у суздальского епископа и включил в свою митрополичью епархию. Слаженность действий митрополита Киприана и великого князя Василия начала напоминать времена митрополита Алексия и князя Дмитрия Ивановича. Обеспокоенные новгородцы в 1392 г. отправили посольство в Константинополь: «Посылаше новгородци послы в Царьград к патриарху Антонию о благословеньи, Кира Созонова и Васильа Щечкина. И он тако реклъ: „Повинуитеся митрополиту русскому“».

Из третьей грамоты патриарха в Новгород нам известны интересные подробности о пребывании новгородских послов в Константинополе. Несмотря на все увещевания собора и патриарха, Созонов твердо стоял на своем: «Не хотим судиться у митрополита, но егда повестит (унижает. — О.К.) епископа нашего, да пойдет, и егда придет митрополит в Великыи Новград, да судить един месяц, и егда зазовет кто кого, да послеть судью своего митрополит судити его. И яко тако целование наше можем порушати? Аще нас просто имети сия, просим же и благословенна от тебе, патриарха, и святителев, и яко аще не благословите нас, хощем быти латина».

В это время великий князь Василий Дмитриевич прислал своих послов в Новгород «о черном бору, о грамоте, что целовали новгородци, что к митрополиту не зватися на Москву о судех, а судити было владыце: „И вы к митрополиту грамоту отошлите, а целование митрополит с вась соимает“. И новгородци того не послушаша, и в том ся учинило розмирие». В Новгородской первой летописи в рассказе об этом событии впервые упоминается новое титулование Новгорода: «Взяше розмирье князь великыи Василии Дмитриевич с великым Новымградом». Таким образом, Республика Святой Софии встала на одну ступень с великим князем Московским и Владимирским. Этот демарш вызвал возмущение в Москве: «Таков бо есть обычаи Новогородцев: часто правают ко князю великому и паки рагозятся. И не чудися тому: беша бо человеци суровы, непокорней, упрямчиви, непоставни… Кого от князь не прогневаша, или кто от князь угоди им, аще и великий Александр Ярославич неуноровил им?… И ащехощеши распытовати, разгни книгу, Летописец великии русьскии, и прочти от великаго Ярослава и до сего князя нынешняго».

В Константинополе о событиях на Руси были извещены своевременно. Разобравшись в деле, патриарх вынес окончательный вердикт, заявив новгородцам: «Знайте, что вы отлучены и не благословлены законно и по справедливости до тех пор, пока раскаетесь и принесете покаяние пред ним, и сложите клятвы ваши, и предоставите ему все права его, которые он имел на вас по-древнему».

Более того, патриарх полностью одобрил действия великого князя: «Я слышал, что сын мой, благороднейший великий князь всей Руси, требующий вашего подданства и подчинения, движет войска и между вами льется кровь ради непокорности вашей и клятвы, данной вами; и вы не слагаете этой незаконной клятвы, а митрополит не имеет возможности прийти и помирить вас с князем. Позаботьтесь же об исправлении своем с особенным старанием, как скоро получатся настоящие грамоты и придут послы наши. Другого ничего об этом вы не услышите от нас».

Новгород в латинство все же не перешел, возможно, из-за того, что князь Семеон Ольгердович, до того успешно защищавший новгородские земли от вторжения немцев, покинул Новгород и уехал в Литву, не желая воевать с Москвой. В Новгороде начали приготовления к осаде — «копаша вал около Торговой стороне».

Великий князь Василий Дмитриевич «сложил целованье» к новгородцам и отправил войска к Торжку. Троицкая летопись оправдывает начало военных действий Москвы против Новгорода и обвиняет во всем новгородцев: «В самый велик день сшедшеся неции от Новгородцев вечници, крамольници, сурови человеци, сверепи людие, убиша Максима, мужа благоверна добрахотяще великому князю, и князь велики разгневася яростью великою зело и посла воя своя в Торжек и повеле привести к себе вся убица ти. И шедше испыташа о них и приведоша на Москву 70 человек и повеленьем князя великаго казниша их казнью различною, по единой комуждо их усекающе им руце и нозе».

В ответ на кровавую расправу новгородцы, «собравше воя многи, водою в судех множество насадов и ушкуев пришедше с двины ратью, взяша град Устюг весь и огнем пожгоша и церковь чудную сборную разграбиша и множьство злата и сребра, еже есть в ней, кузн, иконы святыя богородицы, то все одраша. И стояша месяц в одином месте на Устюзе и в Юзе воююще, а люди из лесов выводяще мучаху и вся имениа их, того где ни похоронил, поимаша, и вся волости и села пусты сътвориша, люди же и скот и все зажитие попровадиша на низ по Двине. И в то же время взяша Белоозеро град и села и волости повоеваша и сътвориша ему яко и Устюгу».

Читая описания грабительских походов новгородцев, невольно задаешься вопросом, как относился владыка к ограблению православных церквей? Как сами новгородцы воспринимали церкви в городах, принадлежащих враждующей стороне? Ответ может дать легенда, сохранившая эпизод разграбления церкви в Устюге. Согласно легенде, после того как новгородцы разграбили церковь и захватили чудотворную икону Богоматерь Одигитрия, они погрузили добычу в свои суда и хотели отплыть, но лодку с иконой нельзя было сдвинуть с места никакими усилиями. Тогда старый новгородец Ляпун сказал: «Полонянин несвязанный не идет в чужую землю». Икону связали убрусом и только тогда отчалили.

По преданию, многих новгородцев из числа тех, кто захватил «в плен» чудотворную икону из Устюга, в пути начало корчить, иные ослепли. Новгородский владыка велел возвратить икону и награбленное добро и построить новую церковь. Новгородцы отвезли икону обратно и построили в Устюге деревянную церковь во имя Успения Богородицы. Сам же владыка обещал, во искупление грехов, поставить церковь на воротах Воскресения Христова. Впрочем, даже если владыка действительно дал такой обет, то обещание свое исполнил лишь в 1400 г..

Обратим внимание, что новгородцы обращались с иконой как с живым существом, пленником с вражеской стороны. То есть для новгородцев существовали свои, новгородские иконы, и чужие, с неновгородской земли. В военное время к чужим иконам и церквам отношение было таким же, как к населению, проживающему на вражеской территории, и их жилищам.

«И в то время с обе стороне кровопролитьа много оучинилося, и Новгородци не хотяаше видети болшаго кровопролитьа в крестьянех, послаша послы к великомоу князю с челобитием о старине, а к митрополиту послаша грамоту целовальную». Интересно, что вопреки обыкновению во главе новгородского посольства в этот раз не было владыки. Архиепископ Иоанн не пожелал признать себя побежденным. Посредником в переговорах выступал ростовский архиепископ Федор. «И послы ездивше, мир докончаша по старине, а митрополиту грамоту дали, и митрополит грамоту взем, рече: „Не буди на вас сего греха, что есте на сеи грамоте целовали. И благословляю, и прощаю архиепископа Иоана и весь Великии Новъгород“».

Новгород уплатил великому князю черный бор, «а за кем княжщины, а те целовали к великому князю княжщины им не таити». Московский летописец добавляет, что «митрополичию послу Дмитроку даша новгородцы пол 400 рублев, что их благословение привез». Новгородский летописец уточняет, что деньги эти были не выражением благодарности новгородцев, а уплатой долга: «Боярин Дмитрок приехал прошать сребра получетвертаста рублев, что ездил Кир Созонов да Васи л ей Щечкин в Царьград к патриарху послом от Новаграда о благословении и скопил долгы. И новгородци дашя Дмитроку той серебро».

Новгородцы заключили мир и с литовским князем Витовтом, тестем великого князя московского. В это же время в Новгород с некоторым опозданием «приеха из Царяграда от патриарха Антониа Вифлеомскыи владыка Михаил, а привез Новуграду две грамоты, поучение христианом».

Казалось бы, Киприан одержал победу. Однако, когда в 1395 г. в свой срок митрополит вместе с патриаршим послом приехал в Новгород, новгородцы суда ему не дали, «и он пребыл весну всю в Новегороде и до Петрова говениа, и владыка Иван дал честь велику митрополиту и патриаршю послу; и митрополит Киприян, едуце проч, благословил сына своего владыку Иоанна и весь великыи Новъгород». Псковская летопись об отъезде митрополита сообщает в ином тоне: «Поеха из Новагорода в Троецкую суботу, на владыку и на весь Новъгород нелюбие держа».

Этому сообщению можно верить, поскольку во время пребывания Киприана в Новгороде псковичи направили к нему посольство с подарками и грамотами, а митрополит благословил игуменов и попов и весь Псков и окрестные города.

Длительное пребывание Киприана в Новгороде можно объяснить не только его настойчивыми попытками переломить упрямство новгородцев и добиться от них суда, но и другими церковными делами. Митрополит Киприан вошел в историю Русской церкви, как просветитель, стремящийся к упорядочению церковной жизни. Он добивался строгого разграничения функций белого и черного духовенства, соблюдения церковной иерархии, укрепления монастырской дисциплины. Киприан регламентировал финансовую деятельность монастырей и приходов, пресекал воровство и злоупотребления. Митрополит вел борьбу с мирскими грехами священнослужителей — пьянством, чревоугодием, стремлением к личному обогащению. Кроме того, Киприан стремился привести в соответствие с каноном взаимоотношения церковнослужителей с мирянами. Для этого он писал подробные инструкции и разъяснения по поводу спорных моментов в исполнении церковных таинств и служб. Неудивительно, что при таких взглядах на церковное устройство Киприан уделил особое внимание Новгородской епархии с ее церковными вольностями. В этот приезд митрополита был составлен документ, который издатели обозначили как «Поучение новгородскому духовенству о церковных службах».

Кроме того, длительное пребывание митрополита в Новгороде можно объяснить и стремлением обрести сторонников среди новгородских священнослужителей. В массе своей новгородское священство осталось верным своему владыке, однако известно, что вместе с Киприаном в Москву уехал игумен Лисицкого монастыря Илларион. Возможно, что именно в Лисицком монастыре Киприан жил все время своего пребывания в Новгороде, поскольку монахи этой обители были близки митрополиту по духу. Игумен Илларион незадолго до того совершил хождение на Афон и искренне уверовал в правоту идей монахов Святой горы, представителем которых был и Киприан. На Москве Илларион сделал блестящую карьеру — Киприан поставил его в епископы Коломенские.

Отъезд Иллариона из Новгорода можно объяснить не только нежеланием оставаться под властью архиепископа, противящегося воле митрополита, но и опасением попасть в опалу к владыке Ивану. Ведь пока Киприан жил в монастыре, он вел переговоры с псковичами, у которых в это время было «размирье» с Новгородом. Псковские священники, воспользовавшись недружественными отношениями митрополита и владыки, попытались ограничить власть новгородского архиепископа над своей церковью. И Киприан их в этом поддержал. При содействии митрополита к псковскому Троицкому клиру перешло право освящения церквей и раздача антиминсов. Это лишало новгородского владыку части дохода.

Судя по грамоте, которую митрополит Киприан написал в Псков, местные священники советовались с ним по многим вопросам, в том числе и о церковных судах. Митрополит выступил в защиту церковного суда от посягательства светских властей: «Что есмь слышал, аж во Пскове миряне судят попов и казнят их в церковных вещех, ино то есть кроме хрестьянского закона: не годится миряном попа ни судити, ни казнити, ни осудити его, ни слова на него не молвити: но кто их ставит святитель, тот их и судит и казнит и учит».

Это не означало непременного подчинения псковских священников новгородскому владыке, так как Киприан разрешил клирикам Пскова ездить для рукоположения в другие епархии. В XV в. псковские священники получали ставленые грамоты в Москве, Литве и других русских землях. На эту практику указывает новгородский архиепископ Евфимий I в своей грамоте, адресованной в Псков в 1426 г.: «И о том слышах от вас, что приходят к вам игумени, или попы, или дьяконы от иных стран, с русской земли, или из литовьской земли, что кои от вас преже сего ездели ставитися в попы или в дьяконы на Русь или в Литовьскую землю».

Таким образом, в 1395 г. новгородский владыка потерял исключительное право рукоположения псковских священнослужителей и, соответственно, еще некоторую часть дохода.

В это же время Киприан по просьбе псковичей отменил грамоту архиепископа Дионисия, которую тот, видимо, создал в интересах новгородского архиепископа. Митрополит Киприан «порушил» грамоту на том основании, что «ино то Денисей владыка не свое дело делал», «въплелъся не в свое дело, да списал неподобную грамоту». Киприан явно не забыл, что Дионисий соперничал с ним за митрополичий стол: «Суждальский владыка деял то в мятежное время; а патриарх ему того не приказал деяти». В заключении Киприан обратился к псковичам: «А вы, дети мои, Псковици, аж будет преже сего ходили по той грамоте князя великого Александрове, а будет то у вас старина, и вы по той старине и ходите… и по старине суды судите», на основании псковского законодательства. «А кого виноватого пожалуете ли, волни есте; показните ли противу какое вины, волни же есте, дейте по старине чисто и без греха, как и всякии христиане деют».

Все эти нововведения, естественно, не улучшили отношений митрополита и новгородского архиепископа. Однако после немирного отъезда Киприана из Новгорода репрессивных мер со стороны Москвы не последовало. Год этот был тревожным для великого князя Московского. Тесть Василия Дмитриевича — литовский великий князь Витовт захватил Смоленск, в самой Москве готовились к осаде от войск Тамерлана. «Розмирье» с Новгородом для Василия Дмитриевича было нежелательно.

Новгородская церковь противилась воле митрополита не только в вопросе месячного суда. Киприан активно способствовал переходу Русской церкви от Студийского к Афонско-Иерусалимскому уставу. В Новгороде Афонский устав не был принят.

Причины такого неприятия становятся понятными, если ознакомиться с основными положениями Афонского устава. На Святой горе считалось недопустимым, чтобы игумен монастыря был назначен кем-либо извне. Игумена избирали себе сами монахи. Игумен обязательно являлся и духовником монастыря, и только он мог принимать исповедь. В то же время не допускалось, чтобы власть была сосредоточена в одних руках. Почти все вопросы игумен должен был решать совместно с собором старцев. В некоторых случаях игумена могли и переизбирать: если он уклонился в ересь, нарушил монастырский устав, совершил нравственное падение, допустил серьезную финансовую ошибку, часто отъезжал из монастыря, не исповедовал братию и если его дела противоречили монашеским правилам и учению святых отцов. Монахи были обязаны молиться в храме вместе с игуменом на всех службах суточного круга. Исключения допускались только ради самых необходимых послушаний. Трапеза считалась продолжением богослужения, и на ней также должны были присутствовать все братья вместе с игуменом. В кельях держать съестные припасы не разрешалось. Денежными средствами распоряжался собор старцев, монахи же не имели никакой личной собственности. Если монах имел в чем-либо нужду, то из монастырской кассы ему предоставлялись необходимые средства.

Принятие такого устава для большинства новгородских монастырей было равнозначно полному развалу их хозяйственной деятельности. Уклад жизни в большинстве новгородских монастырей был более мирским, чем принятый на Афоне. Каждый монах устраивал свой быт в зависимости от своего состояния, которым распоряжался лично. Монастырские хозяйства производили продукты потребления не только для внутреннего пользования, но и на продажу. Загородные монастыри имели свои подворья-«офисы» в Новгороде, чтобы удобнее было совершать торговые сделки. Монахи, живущие на этих подворьях, естественно, не в состоянии были соответствовать требованиям Афонского устава. С монастырями были связаны торговыми и другими деловыми отношениями новгородские купцы, житьи люди и бояре. Афонский общежительский устав подрывал все эти отлаженные связи, следовательно, он был невыгоден не только монахам, но и светским новгородцам.

Наставлениям Киприана последовали только монахи Лисицкого монастыря. Один из чернецов — Арсений, три года проживший в одном из афонских монастырей, основал на острове Коневце Ладожского озера общежительский Рождественский монастырь с Афонским уставом.

Интересна легенда, связанная с основанием этого монастыря. Согласно ей, на этом острове под Святою горою лежал большой Конь-камень, около которого местные жители приносили жертвы — в дар духам. Каждое лето прибрежные жители перевозили с берега на остров свой скот и оставляли его на пастбищах без присмотра. Чтобы со скотиной все было благополучно, в жертву островным духам ежегодно обрекали по одному коню. Конь этот погибал зимою, а крестьяне были уверены, что его пожирают невидимые духи.

Пожелав основать на острове монастырь, Арсений столкнулся с этим культом камня и вынужден был с ним бороться. По местному преданию, отшельник окропил камень святою водою, после чего духи в виде воронов отлетели на Выборгский берег в большую губу, которая с той поры называется Чертовой лахтой.

Новгородский владыка благословил создание нового монастыря. Возможно, лояльное отношение архиепископа к афонским последователям способствовало смягчению отношений с митрополитом. В 1396 г. владыка Иван ездил в Москву на поставление епископа Ростовского, пробыл там два дня, а затем митрополит отпустил его «с благословением и с честью». Несмотря на явное расхождение взглядов, Киприан не предпринял никаких мер против непокорного Новгорода. Дело в том, что в это время митрополит пытался воплотить в жизнь свою мечту — объединить все православные земли. Осенью 1396 г. в Киеве состоялась встреча польского короля Ягайла, Литовского великого князя Витовта и Киприана. Обсуждалась, в частности, возможность заключения церковной унии и включения в состав митрополии Руси Молдавии и части Болгарии. Однако ни Ягайло, ни патриарх Антоний не захотели унии. Киприан так и не смог воплотить в жизнь свои грандиозные планы.

Тем временем в 1397 г. между князем Витовтом и Тевтонским орденом велись переговоры о заключении союза. Предполагалось совместное выступление против русских земель с целью их аннексии, причем к Литве должен был отойти Новгород, а к Ордену — Псков. Под угрозой нападения двух сильных соседей Псков прислал послов в Новгород «и биша чолом господину архиепископу великаго Новаграда владыце Иоану: „чтобы еси, господине, благословил детей своих, великыи Новъгород, чтобы господин наш великыи Новъгород нелюбиа бы отдал, а принял бы нас в старину“. И владыка Иоанн благослови великыи Новъгород, детей своих: „чтобы есте, дети, мое благословение приняле, а пьсковицам нелюбья бы есте отдале, а приняле бы есте свою братью молодшюю по старине, занеже, дети, видете последнее время, быле бы есте за один брат в крестияньстве“. И посадник Тимофеи Юрьевич и тысячкыи Микита Федорович и вси посадникы и тысячкыи и бояре и весь великыи Новъград благословение своего господина отца владыце Ивана приняле, а от псковиц нелюбье отложиле, и взяша мир по старине, месяца июня в 18 день, на память святого мученика Лентея, занеже не бяше миру по 4 годы, и бысть крестияном радость…»

В этом же году московский князь Василий Дмитриевич и князь великий Витовт, переговоры которого с Орденом затягивались, прислали своих послов «соединого» в Новгород и потребовали от новгородцев, чтоб те разорвали мир с немцами. «Новгородци же не послуша их, но ответ даша: „Нам, господине князь великии Василии, с тобою свои мир, а с Витовтом ин, а с немци ин“».

Воспользовавшись отказом, московский князь «на крестъном целованьи у Новагорода отнял Волок Ламьскыи и с волостьми, Торжок с волостьми, и Вологду и Бежичькыи верх; и потом к Новугороду с себе целование сложил и хрестьную грамоту въскинул, а новгородци с себе целование сложиле и грамоту крестъную князю великому въскинуле».

В Новгороде в это время находились два служебных князя — Василий Иванович Смоленский и Патрикей Наримантович. Но все же войны с великим князем Московским в Новгороде не хотели. Когда в этот же год митрополит Киприан через специального посла пригласил в Москву архиепископа Ивана, «посадник и тысячкыи и бояре и весь великыи Новъград биша чолом своему господину отцю владыце Иоанну: „чтобы еси, господине, князю великому слово добро и благословение бы еси подал за свои дети, за великыи Новъград“. А новгородци с своим отцем с владыкою послаша послове: посадника Богдана Обакуновича, Кюрилу Дмитриевича и житьих людии князю великому. И владыка Иоанн князю великому благословение и слово добро подал, а послы от Новаграда чолобитье; рек тако: „чтобы еси, господине и сыну, князь великыи, мое благословение и слово добро принял, а новгородчкое челобитье, а от Новагорода от своих мужии от волных нелюбье бы отложил, а принял бы еси в старину; а при твоем бы, сыну, княженьи промежи крестиян другое бы кровопролитье не учинилося бы; а что еси, сыну, князь великыи, на крестъном целовании у Новагорода отъял еси Заволочье, Торжок, Волок, Вологду, Бежичкыи верх, а того бы еси, господине князь великыи, ступилъся, а пошло бы то к Новугороду в старину; а про обьцеи суд на порубежьи, а то, сыну, отложил бы еси: занеже, господине князь великыи, то не старина“. И князь великыи владычня благословенна и слова добра не принял, а от послов новгородчкых челобитья, а от Новагорода нелюбья не отложил, а миру не дал; а митрополит Киприян своего сына владыку Иоанна и послов новгородчкых отпустил в Новъгород с честью и с благословением».

То есть Новгород потребовал от князя возврата захваченных им территорий и получил отказ. Возможно, митрополит увещевал новгородцев примириться с московским князем на его условиях, не «по старине». Однако владыка Иван решил иначе.

В 1398 г. «по велице дни, на весне, новгородци же ркоша своему господину отцю архиепископу владыце Ивану: „не можем, господине отче, сего насилья терпети от своего князя великаго Василья Дмитриевича, оже отнял у святей Софеи и у великого Новагорода пригороды и волости, нашю отчину и дедину, но хотим поискати святей Софеи пригородов и волостии, своей отчины и дедины; и целоваша крест за один брат, како им святей Софеи и великого Новаграда пригородов и волостии поискати…“ И владыка Иван благослови своих детей и воеводы новгородчкыи и всих вой; а Новгород отпусти свою братью, рек им тако: „поидите, святей Софии пригородов и волостии поищите, а своей отцыне“».

Патриотический настрой новгородцев и их решимость отстаивать свои права эмоционально передает летопись Авраамки: «Или пакы изнаидем свою въочину к святей Софии и к Великому Новугороду, или пакы главы своя положить за святую Софию и за своего господина за Великый Новъгород».

Показательно, что поход начался на Великий день, то есть на Пасху. Все новгородцы во главе с архиепископом были уверены в своей правоте перед богом: «Лучши, братие, нам изомрети за святую Софею, нежели в обиде быти от своего князя великаго».

В Минее служебной 1398 г. содержится любопытная писцовая запись: «Повелением архиепископа владыце Ивана при посаднице Олександре Цесари. В то время послаше новгородьцы за Волок рать». То же прозвище посадника Александра Фоминича сообщает Новгородская пятая летопись под 1421 г., когда посадник умер. Цесарем, то есть царем, в XIV в. на Руси называли только хана Золотой Орды и Константинопольского императора. Возможно, посадник Александр заслужил свое прозвище активной политической деятельностью, направленной на достижение Новгородом независимости.

Святая война новгородцев закончилась блистательной победой — с минимальными потерями были отняты все захваченные Москвой территории. В честь этого события «постави архиепископ новгородский владыка Иоанн церковь камену святое Въскресение на воротех, и свяща ю сам, с попы и с клиросом святей Софеи».

Василий Дмитриевич был вынужден заключить с новгородцами мир «по старине». Возможно, заключению мира способствовали интриги великого князя литовского Витовта, доставлявшего Василию Дмитриевичу немало беспокойства. 12 октября 1398 г. между Витовтом и Тевтонским Орденом был заключен Салинский договор, по которому стороны разделили Новгородскую и Псковскую земли между собой. Этот договор грозил войной Новгороду и Пскову, но также угрожал великому князю Василию Дмитриевичу, из рук которого могли уйти значительные доходы с северных земель.

На следующий год «постави архиепископ новгородчкыи владыка Иоан с своими детми, с новгородци, церковь камену святыа богородица Покров на Зверинци, и свяща ю сам владыка Иоан с попы и с клиросом святей Софеи, месяца октября в 1 день, на Покров святыя богородица».

Поводов для торжественной постройки церкви было несколько — благодарность за благополучное завершение войны с Москвой, мольба о помощи перед угрозой новой войны с Витовтом, который разорвал мир с Новгородом, а также страшный пожар, только что опустошивший город.

Далее в летописи следует молитва, характеризующая отношение новгородцев к своему владыке: «О, пречистая царице Богородице, мати Христа Бога нашего, сблюди церковь свою неподвижиму о имени Твоем, госпоже, святем и нераздрушиму до скончаниа всего мира; приими, царице, молитву раба Твоего Иоана архиепископа, подая ему милость и благословение духовное, еже о пастве словеснаго стада христова; а дай ему, госпоже, зде живот многолетен со всеми его детми с новгородци и с послужившими о храме Твоем, госпоже, святем, а во оном веце сподоби, госпоже, одесную стоянья сына твоего и Бога нашего, по своей велицеи милости».

Новгороду было за что благодарить своего владыку — архиепископ Иван продолжил дело Василия Калики: в 1400 г. он заложил «детинець город камень от святого Бориса и Глеба».

Владыка Иван обеспокоился о защите не только Новгорода, но и Пскова. В 1399 г. архиепископ приехал в Псков «на свои подъезд и пьсковици своему господину отцю владыце Иоану даша честь велику и суд ему даша, месяц судити по старине, и владыка Иоан поиха в Новъгород, а детей своих благословив плесковиц». Кроме благословения, владыка «вдаде неколико серобра; зделаша его серобром на Радчине всходе костер, а дроугии костер в куту города», — сообщает Псковская вторая летопись. В Псковской первой и третьей летописях это событие трактуется несколько иначе: «Приехал владыка Иван во Псков и повеле Захарьи посадникоу наняти наимитов ставити костер над Псковою а владыка свое сребро дал»; «Приеха во Псков преосвященыи архиепископ Великаго Новагорода и Пскова Иван, и повеле Захарии посаднику наняти наимиты ставити костер над Псковою на Крему, и дасть владыка мастером свое сребро». Вероятно, владыке было известно содержание Салинского договора, в котором Орден и Литовский князь договорились о захвате и разделе Новгородских и Псковских земель. Поэтому архиепископ озаботился укреплением не только Новгорода, но и Пскова — дал денег на постройку крепостных башен.

Впрочем, ни литовцы, ни немцы не спешили приступать к выполнению своих захватнических планов. В 1399 г. Витовт попытался захватить разом власть над всей Русью с помощью хана Тохтамыша. По свидетельству летописи, литовский князь открыто похвалялся: «Сяду на Москве на княжении на великом и на всей Рускои зели. А Великыи Новград с Псковом мои будет». Но объединенная рать двух амбициозных властителей была разбита на Ворскле ордынскими войсками. Ослабление позиций тестя князь Василий Дмитриевич воспринял как шанс усилить свою власть в северных землях, не опасаясь удара со стороны Литвы.

В 1399 г. пришел черед месячного митрополичьего суда, но Киприан в Новгород не поехал. Вместо этого в 1401 г. владыка Иван был вызван в Москву «по святительским делам». В Москве «князь великий Василий Дмитриевич владыку Ивана велел поимати». Непокорного архиепископа заключили в московский греческий монастырь Николы Старого (или в Чудовский монастырь) «за некиа вещи святителскиа», где он содержался три года и шесть месяцев. В Новгородской пятой летописи этому событию посвящена обширная вставка: «Того же лета бысть сие: искони дьявол не хотя добра роду человечьскому, паче же Бога любящим спротивится, вложи в сердце Кюприану митрополиту, еже удержати владыку Новгородского Ивана без разсуда…» Приехавшего с владыкой боярина Юрия Онцифоровича задержали в Твери, и Новгороду пришлось его вызволять.

Вновь наблюдается полная согласованность действий великого князя и митрополита. Если Василий Дмитриевич стремился изолировать владыку Ивана перед очередной попыткой овладеть Двинской землей, то митрополит «владыку поймал, да посадил за сторожи в Чудовском монастыре за мисячной суд, что не дали». Московские позднейшие летописи даже утверждают, что был созван собор, на котором новгородский архиепископ был осужден и лишен епископии. Но это скорее попытка обелить неблаговидный поступок митрополита, чем отражение реальных событий.

Архиепископ владел крупными волостями на Двине. Институт владычного наместничества в Двинских землях сложился, как доказал В. Ф. Андреев, еще во второй половине XIV в.. Видимо, влияние владыки в Двинской земле было очень велико. Ограничить это влияние и стремился московский князь, приказав схватить архиепископа.

Кроме того, Иоанн обладал жестким непреклонным характером и был настолько уверен в своей правоте, как в политических, так и в церковных вопросах, что его проще было изолировать, чем уговорить. Вспомним, что он даже не пожелал участвовать в мирных переговорах с князем и митрополитом в 1393 г.

Заточив Иоанна, великий князь начал новую войну с Новгородом. В 1401 г. двинские бояре Анфал Никитин и Герасим с великокняжеской ратью, собранной в Устюге, взяли «на щит» Двинскую землю. Одновременно другой великокняжеский отряд совершил налет на Торжок, где они захватили двоих бояр новгородских и имение их, хранившееся в церкви.

В отсутствии архиепископа в 1402 г. псковские священнослужители вновь обратились к митрополиту за помощью. Псковичи отправили в Москву к Киприану попа Харитона «с товарищи» с целью поставления их в духовный сан и для решения некоторых вопросов богослужения и освящения церквей. Кроме того, послы привезли к митрополиту жалобу на своего архиепископа. Жалоба была связана с приездом владыки в Псков в 1399 г. Во время этого своего пребывания в Пскове архиепископ попытался провернуть спекуляцию с раздачей антиминсов.

Антиминс — это главный священный предмет храма. Он представляет из себя освященный архиереем шелковый или льняной четырехугольный кусок ткани, на котором изображено положение Христа во гроб. По углам его помещены изображения четырех евангелистов, а на верхней стороне вшиты части мощей какого-либо святого. В первые века христианства литургия всегда совершалась на гробницах мучеников над их мощами. Недаром само слово «антиминс» переводится с греческого как «вместопрестолие». Антиминсы освящаются архиереем. Они кладутся на престол под Евангелием, где совершается освящение святых даров. Без антиминса службу совершать нельзя. Потребности Пскова в антиминсах были связаны со строительством и освящением новых храмов и с ремонтом старых.

Во время своего пребывания в Новгороде в 1395 г. митрополит Киприан «антиминсы свящал» и приказал архиепископу прислать тех антиминсов в Псков. Теперь же псковичи пожаловались митрополиту, что архиепископ приказал «начетверо резати каждый антиминс». Митрополит выслушал послов и в ответ отправил в Псков «антиминсов 60» с наказом: «В Троецький клирос переимаите теи антиминсы, а держите их по старой пошлине; а свящайте церкви, но не режите их: так и кладите, как порезаны и наряжены и священы».

Очевидно, что поступок новгородского архиепископа Иоанна объясняется желанием получить за освящение антиминсов пошлин в четыре раза больше. Это самоуправство, кроме того, прекрасно показывает, что новгородский владыка к церковным реликвиям относился без особого почтения.

Из грамоты Киприана в Псков можно узнать, что митрополит полностью удовлетворил все просьбы послов. Он рукоположил тех священников, которые приехали к нему на поставление, а кроме того, посланцы получили от митрополита несколько богослужебных книг, в том числе синодик. «А что есмь слышали, чего нет у вас церковнаго правила праваго, — писал Киприан в своей грамоте, — то есмы списав, подавали им устав божественыя службы Златоустовы и Великого Василья, такоже самая служба Златоустова: и синодик правый, истинный, который чтут в Царигороде, в Софьи Святой, в патриархии…»

Из этого послания митрополита не следует, что ни в Новгороде, ни в Пскове в то время не было необходимых для церковной службы книг. Просто Киприан занялся приведением русских богослужебных книг в единообразие путем сверки их с новейшими константинопольскими образцами. Митрополит сам заново перевел с греческого языка Служебник, заметив в своей приписке: «Аще кто восхощетсея книги преписывати», тот не должен изменять в ней ни одного слова, ни одной даже черты. Из послания митрополита к псковскому духовенству понятно, что он отправил в Псков верные списки литургии и других церковных чинопоследований и обещал исподволь переписать и переслать и другие нужные книги. В Новгород митрополит новых книг не присылал. Новгородская церковь перешла на Афонско-Иерусалимский устав лишь в конце 30-х — начале 40-х гг. XV в.

Конфликт Московского великого князя с новгородским архиепископом Иоанном стал известен в Константинополе. Патриарх прислал Василию Дмитриевичу грамоту, в которой извещал, что скорбит о «схизмах и отпадении, происшедших в Великом Новгороде». Но при этом глава православной церкви упрекал великого князя: «Отчего ты не уважаешь меня, патриарха, и, не воздая должной чести, какую воздавали предки твои, великие князья, не почитаешь не только меня, но и людей, которых я посылаю к вам и которые не получают ни чести, ни места, всегда и везде принадлежавших патриаршим людям? Неужели не знаешь, что патриарх носит образ Христа и Им поставляется на владычний престол? Ты не уважаешь не человека, но Самого Христа, потому что воздающий честь патриарху почитает Самого Иисуса Христа».

То есть Василий Дмитриевич относился без должного почтения не только к новгородскому архиепископу, но и к самому патриарху. Далее в послании читаем: «Кроме того, слышу некоторые слова, которые произносит благородство твое о державнейшем и благочестивом самодержце моем и царе, и скорблю, что ты возбраняешь, как говорят, митрополиту поминать Божественное имя царя на сугубых ектениях, — это дело небывалое! Слышу, что ты говоришь: „Мы имеем Церковь, но царя не имеем“. Не думаем, чтоб и это было хорошо».

По византийской теории вселенского царства, все христиане в мире должны быть подданными одного императора. Все православные народы были его вассалами. Русские князья были пожалованы званием стольников византийского двора. Однако на Руси не считались с этим унизительным для великих князей правилом. Греческий император был только идеальным центром христианского мира. Московский великий князь, признавая в принципе власть патриарха над Русской церковью, отказался признавать над собой власть Константинопольского царя. В дальнейшем слова, произнесенные Василием Дмитриевичем, стали девизом Московских великих князей в их стремлении к единодержавной власти, равной царской. Ведь, как верно заметил патриарх, «невозможно христианам иметь Церковь, а царя не иметь. Царство и Церковь имеют между собою тесное единение и общение, и невозможно отделять одно от другого». Возможно, осознав этот догмат, Московский князь впервые задумался об отделении Русской церкви от Константинополя. Но при митрополите Киприане такое еще было невозможно.

Архиепископ Иван вернулся в Новгород лишь в 1404 г. «месяца июля в 15 день, быв на Москве 3 годы и 4 месяци у Киприяна митрополита; стретоша и со крести игумены и попове с крилошаны святыя Софея и весь Новъгород у святого Николы на Ярославле дворе, и обрадовашася радостию великою своему владыце». Новгородская пятая летопись сообщает, что освобождение архиепископа произошло по приказу великого князя Московского. До этого, в 1402 г., великий князь отпустил новгородских бояр, захваченных в Торжке. Попытка присоеденить Двинские земли к Московскому княжеству закончилась провалом. Новгородцы выбили из Заволочья сторонников Москвы, и дальше держать пленников не имело смысла.

К тому же Литовский великий князь Витовт, оправившись от разгрома на р. Ворскле, окончательно утвердился в Смоленске. Князь Юрий Смоленский бежал в Новгород, где его приняли служебным князем. Василий Дмитриевич Московский вновь начал опасаться хищнических устремлений великого князя Литовского и захотел заручиться поддержкой новгородцев против Витовта. Мир был восстановлен, и Новгород вновь принял наместников великого князя.

Проиграв спор о митрополичьем суде, Киприан не оставил надежд распространить в Новгородских землях Афонский устав. По его благословению монах Савва, несколько лет проведший на Афонской горе, отправился в Новгородскую землю и основал обитель в семи верстах от Новгорода, на реке Вишере. Слухи о появившемся святом отшельнике дошли до владыки Иоанна. Он лично встретился с Саввой и высоко оценил его подвижнеческий подвиг. Однако это не побудило владыку распространить афонские традиции в своей епархии. Иоанн лишь поддерживал Саввину пустошь дарами, проявляя тем самым уважение к отшельнику.

Митрополит Киприан умер в 1406 г. В Новгород он больше не приезжал. В 1408 г. владыка Иван в ознаменовании своей победы позолотил большую маковку Софийского собора.

Преемник Киприана митрополит Фотий ни разу не приезжал в Новгород, хотя и стремился восстановить право митрополичьего суда. Еще при его поставлении митрополитом на Русь патриарх Матвей направил послание в Великий Новгород с требованием исправно платить положенные митрополиту пошлины и дать ему суд. Однако в Новгороде грамоту проигнорировали, зато с 1410 г. в новгородских церквах учащаются чудеса, словно бы подтверждая правоту архиепископа, противящегося митрополиту.

Одно из свершившихся чудес заслуживает отдельного рассмотрения. В 1410 г. «сътворися знаменье в святей Софии от иконе святых исповедник Гурья, Самона и Авива диакона о судах церковных, месяца декабря в 21». Примерно в это же время владыка Иоанн написал Благословение и указ по проскомисании святым мученикам Гурию, Самону и Авиву для «христиан святой Софии». Владыка пожелал заменить в своей епархии обряд крестоцелования, как показатель правоты или вины в судебных делах, Божьим судом с помощью хлеба перед иконой святых Гурья, Самона и Авива. «А што ходите к кресту, ино то в вас отнимаем; но ходите к знамению Божиих святых исповедник. Поп служит святую литургию, и пишет имя Божие на хлебци, и даст всем приходящим ко имени Божию; а хто изъяст хлебец со именем Божиим, тот прав бывает; а хто не снест хлебца, тот по Божию суду виноват будет; а хто не пойдет к хлебцу, тот без Божиа суда и без мирьскаго виноват будет… А кто сее грамоты не послушает, без суда виноват будет и кажнен. А вы, попове, опроче хлеба Божиа, к роте не пущайте…»

Испытание хлебом основано на физиологической особенности человека, замеченной еще в древности. Если человек волнуется, то у него затруднено слюноотделение — пересыхает во рту. Тот, кто чувствует себя виноватым, больше волнуется, и ему труднее проглотить сухой хлеб. Архиепископ Иоанн, таким образом, введя новый обычай, повысил эффективность «Божьего суда» как юридического инструмента.

В этом новгородском обряде видна параллель с Западным Божьим судом для узнания виновных (iudicium per sanctam Eucharistiam [суд посредством святой Евхаристии (лат.)] и еще iudicium panis et casei [суд хлебом и сыром (лат.)]. Но обращение при этом к святым исповедникам Гурии, Самоне и Авиве — результат новгородского религиозного творчества.

Для закрепления нового закона (освященного чудесным знамением) в следующем году архиепископ «постави… чюдотворную церковь камену святых исповедник Гуриа, Самсона и Авива».

В 1411 г. владыка Иван ездил на Москву к митрополиту Фотию. Неизвестно, о чем они беседовали, но, судя по посланиям митрополита в Новгород, можно предположить, что он наставлял архиепископа в церковных делах и рекомендовал ему исправить все те недопустимые, с точки зрения канонов, злоупотребления, которые творились в новгородской церкви. Обсуждалось ли в этот приезд владыки право митрополичьего суда? Да, обсуждались, новгородский владыка даже пообещал выполнить требования митрополита, но так и не выполнил своего обещания.

Опереться на великого князя в борьбе с новгородцами митрополит Фотий не сумел. В 1413 г., по свидетельству Никоновской летописи, «возсташа неблазии человецы на Фотия митрополита и сотвориша на него клеветы к сыну его великому князю Василию Дмитриевичу, многож клевет нанесоша Фотию митрополиту на великаго князя и ссориша их и сотвориша нелюбие».

В это время Новгород успешно вел военные действия против шведов. В честь победы в 1413 г. «постави владыка Иоан с воеводами новгородскими и с их вой, что быле у Выбора, и пометом християньскым, церковь камену сбор архаггела Гаврила на Хревькове улици, и свяща ю сам в праздник его».

Постройка была вдвойне символична — архангел Гавриил считался покровителем воинов, а кроме того, штурм новгородцами Выборга состоялся «месяца марта в 26, на сбор архангела Гаврила». К тому же покровительство Гавриила могло вскоре вновь потребоваться Новгороду. Незадолго перед строительством церкви король Ягайло и князь Витовт прислали в Новгород разметную грамоту, в которой обвиняли новгородцев в нежелании поддержать военный союз с Литвой против немцев, а также за то, что Новгород принял у себя князя Федора Юрьевича, сына Юрия Смоленского. В результате Новгород лишился сразу двух служебных князей — Лугвений был отозван Витовтом, а Федор Юрьевич уехал сам, чтобы не быть причиной войны новгородцев с Литвой. Однако войны не состоялось, Новгород заключил с князем Витовтом мир.

События последних тревожных лет, видимо, подорвали здоровье архиепископа Иоанна. В 1414 г. владыка постригся в схиму и оставил архиепископскую кафедру, а через три года умер в Деревяницком монастыре. Вместо него по жребию избрали «Самсона чернца от святого Спаса с Хутина». Видимо, простой монах из святого монастыря пользовался в Новгороде известностью, коль его кандидатура попала в число претендентов. Возможно, он был близок к архиепископу Иоанну, который до своего избрани я на высокий пост являлся игуменом Хутынского монастыря и покровительствовал обители в период владычества.

В этот же год произошел раскол на митрополии. Митрополит Фотий отправился в Цареград, «и доиде Литвы, и Витовт его не пустил, а его обоимал; и възвратися Фотеи на Москвоу ограблен».

Рассорившись с митрополитом, великий князь Литовский Витовт «по своей области събра епископы, Исакиа Черниговского, Феодосиа Полотскаго, Дионисиа Лучьскаго, Герасима Володимерскаго, Харитона Холмскаго, Еуфимия Тоуровского, и рече им: „Аще не поставите митрополита в моей земли, то зле оумрете“. Они же неволею поставиша на Киеве митрополита Григорья блъгаренина Самблака, не шлючи к Царюграду. Сии бо Витовт верою латынин, не ведущ закона божиа, сътвори се не по правилом святых отец». Митрополит Фотий отреагировал на это событие крайне резко, написав в Новгород письмо, в котором объявил Григория Цамблака отлученным от церкви и призывал не признавать его митрополитом.

Как раз в это время, в 1414 г., владыка Самсон отправился в Москву на поставление, а с ним поехали бояре Василий Обакунович, тысяцкий Василий Есифович и тысяцкий Александр Игнатьевич. Вероятно, из-за опасения, что Новгородская епархия перейдет под ведомство литовского митрополита, Фотий торжественно совершил обряд поставления Самсона: «Постави Самсона диаконом, а в суботу 3-ю поста, попом сверши; а в неделю средокрестъную… на память святого отца Василья, поставлен бысть архиепископом великому Новуграду в церкви архистратига Михаила, и наречен бысть от митрополита Семеоном».

Известно, что Симеон и сопровождавшие его новгородцы обещали митрополиту вернуть ему право месячного суда в Новгороде. Впоследствии Фотий писал, что «послы новгородские давали таково слово, что им было старины отступитися Церкви Божией и мне». Свое обещание архиепископ Симеон выполнил своеобразно. Вернувшись в Новгород, он соорудил церковь в честь московского святого митрополита Петра на воротах у северо-западного угла Софийского собора. На этом «покорность» новгородского владыки закончилась. Суд в Новгороде митрополит Фотий при владыке Симеоне так и не получил. История повторилась и при поставлении следующего Новгородского архиепископа — Евфимия Брадатого. Он также «ялся» митрополиту «старину церковную отправити», но после подавления постарался забыть о своем обещании. В результате в 1430 г. митрополит Фотий предпринял репрессивные меры по отношению к непокорным новгородцам. Глава Русской церкви отказался совершать хиротонию избранного новгородцами владыки Евфимия II, пока тот не выразит полную покорность митрополиту.

Сохранилась грамота митрополита Фотия тверскому епископу Илие, в которой Фотий разрешил тверскому владыке рукополагать священников из тех приходов Новгородской епархии, которые граничили с Тверью. На основной же территории Новгородской земли процесс формирования церковного клира волей митрополита был вовсе остановлен до исчерпания конфликта с новгородцами. Возмущенный коварством новгородцев, митрополит писал: «Ино преже, как есмь пришел на святейшую митрополию Рускую с грамотою святаго патриарха и всего святаго вселеньскаго Збора, и послы святаго царя и святаго патриарха и святаго Збора, со вселеньскыми грамотами посланные к ним о церковной старине, и были у них, чтобы старины церковные — суда позывного отпустилися Церкви Божией и мне, святителю, по старине митрополии Киевские и всеа Русии; и они (новгородцы. — О.К.) старины не отпустилися. И потом был у меня владыка Иван и ял ми ся был ту старину церковную отправити, да не отправил. И потом прислали ко мне Симеона, а после того Еуфимиа, и яз тех обею поставил им во владыки, и те владыки такоже ми ся были яли старину церковную отправити. А и все те ми послы новгородцкыи давали таково слово, что им было старины отступитися Церкви Божией и мне. Да как те владыки тое старины церковные не отправили; тако и те новгородцы не отступилися тое старины Церкви Божьей и до сего времени. А та Божиа Церковь вдовьствует, а христианом пастыря несть». Но и эта мера ни к чему не привела. Новгородцы сочли, что «пастырь» у них все же есть, хоть и непоставленный. 1 июня 1431 г. митрополит Фотий умер, а митрополит Герасим «поставил и благословил» Евфимия. Вопрос о митрополичьем суде фактически был решен в пользу новгородцев.

Теперь попытаемся разобраться, только ли политическим стремлением Новгорода к независимости и нежеланием платить судебные пошлины можно объяснить упорное сопротивление новгородцев суду митрополита? Несомненно, политическая сторона дела была очень важна. Однако при необходимости новгородцы предпочитали уступить требованиям митрополита и великого князя Московского, но не перейти под руку великого князя Литовского или перекреститься в католичество. Денежный вопрос не являлся главным в споре. Во время приездов митрополита новгородцы не жалели средств на пиры и подарки. Но они неизменно отказывали митрополиту в праве суда.

Явно была еще одна причина такого упорства. И помогает ее раскрыть памятник права, известный под условным заглавием «Правосудие митрополичье». Исследователи связывают этот памятник с судебной политикой по отношению к Новгороду митрополита Киприана. Начинается документ словами: «А се есть правосудие митрополичье». Далее в нем перечисляются те судебные дела, которые мог рассматривать митрополит в свой приезд — душегубство, воровство, оскорбление, драки, насилие, семейные дела (двоеженство, развод), а также даются наказы по судопроизводству. Нормы уголовного, гражданского, процессуального, брачного и церковного права были заимствованы из распространенных на Руси в XIV–XV вв. памятников — Правды Русской и Устава князя Ярослава Пространной редакции и, естественно, не учитывали местных новгородских особенностей. К примеру, в пункте 20 «Правосудия» дается наказ епископам лично присутствовать на суде, а не просто читать судебные «списки» (а затем, вероятно, накладывать резолюции). В то же время пункт 5 Новгородской Судной грамоты упоминает трех вершителей суда в Новгороде — посадника, тысяцкого и владычного наместника, а также их судей. То есть владыка в Новгороде не всегда лично решал вопросы, подлежащие его суду. Архиепископа замещали его наместник и судья.

Вспомним многочисленные наказы митрополита Фотия, содержащие списки прегрешений новгородцев против Божьих законов. Неудивительно, что новгородцы не желали митрополичьего суда, потому что это означало для них либо бесчисленные наказания за нехристианские нормы жизни, либо отказ от этих устоявшихся веками норм. Но такой отказ был немыслим не только для мирян, но и для монахов, и для всех церковнослужителей — от попа до архиепископа. Образ жизни, воспринятый с детства, влиял на местное духовенство гораздо сильнее, чем поучения, полученные из Москвы и Цареграда. Вольный Новгород не желал вмешательства в свою «личную жизнь».

Новгородский архиепископ был не только духовным наставником, но и фактическим главой Республики Святой Софии, а следовательно, должен был широко мыслить, не ограничиваясь христианскими догмами. В этом одна из причин стремления новгородской церкви к независимости — желание жить по своим законам, а не по «наказам» московского митрополита, не знающего и не желающего учитывать местную специфику. Поэтому стояли «за един» новгородцы, отказывая митрополиту в праве суда над ними. Они подчинялись православному архиепископу, но своему, избранному ими же. Владыка знал все местные особенности и умел решать спорные вопросы «по справедливости», то есть не противореча местным обычаям. Недаром, когда в XV в. возникает пышное титулование «Господин государь Великий Новгород», так же начинают величать и владыку. К примеру, рядная крестьян Робичинской волости с Юрьевым монастырем (ок. 1460 г.) начинается следующими словами: «По благословенью преосвященнаго господина и осподаря архиепископа Великого Новагорода и Пскова владыкы Ионы». Новгородцы не желали контроля над своим владыкой, его «унижения» московским митрополитом.

Таким образом, можно выделить три причины спора о митрополичьем суде:

— стремление новгородской церкви к независимости от митрополита всея Руси, неразрывно связанное с политической независимостью Республики Святой Софии;

— тяготы судебных пошлин и расходы по содержанию митрополита и его свиты, ложившиеся на высшее духовенство;

— несоответствие образа жизни новгородцев тем нормам и правилам, которые диктовала православным христианам греческая церковь в лице московского митрополита.

Подводя итоги, можно сказать, что к началу XV в. новгородская церковь фактически добилась независимости от митрополита всея Руси по многим ключевым вопросам. Новгородская епархия заняла особое место в административной системе православной русской митрополии. А. С. Хорошев считает, что новгородская церковь добивалась автокефалии. Однако это не совсем верное утверждение. Автокефальная церковь в православии — это административно самостоятельная церковь. Автокефальной стала вся Русская церковь в конце XV в. Новгородская же церковная организация стремилась к независимости от митрополита всея Руси, но не от Констанинопольского патриарха. То есть архиепископ Новгорода признавал главенствующее положение патриарха и не стремился выйти из административной системы православной церкви. Таким образом, правильнее будет назвать положение новгородской церкви ставропигальным. На Руси существовали ставропигальные монастыри, подчинявшиеся непосредственно патриарху, минуя митрополита. Так, в 1382 г. «патриарх Нил… грамоты свои даде Феодору, честному архимандриту, строити монастырь Симоновский в патриарше имя… а митрополиту ничи, ни которыми делы, не повиноватися, ни владети митрополиту монастырем симановским ничем». Именно к такому положению стремились и новгородские архиепископы. Кресты на фелони владыки заменили крест, который водружали в ставропигальных монастырях в знак своего особого положения.

Новгородские архиепископы, стремясь к независимости от митрополита, неизменно поддерживали политический курс республики на ограничение власти великих князей Владимирских над Новгородом и добились в этом больших успехов — XIV в. можно по праву назвать торжеством Республики Святой Софии. В то же время архиепископы Новгорода не смогли до конца решить многие важные для епархии проблемы. Языческие движения в городской среде и ересь стригольников не были искоренены. Псковская церковь по-прежнему стремилась к самостоятельности, при каждом удобном случае обращаясь за поддержкой к митрополиту всея Руси, минуя новгородского владыку. Эти проблемы предстояло решать новгородским архиепископам и в XV в.