В детстве, до старшей школы, Сергей не сталкивался с семейными трагедиями или травлей в школе.

Лето он проводил в пионерлагерях (которые довелось застать), потом на даче. Любил гулять и купаться, не засиживался в четырех стенах. В школе расстраивался из-за несправедливых оценок, иногда дрался и прогуливал занятия. В школьном туалете в разные годы: рассматривал с приятелями эротические карты, избил вместе со всеми одного зазнайку, попробовал, по наущению старших, сигареты и был пойман завучем. По указке родителей терпеливо занимался плаванием. Короче, все шло к тому, чтобы он стал нормальным и здоровым членом социума, без каких-либо странностей.

Летом, когда ему было четырнадцать, он случайно попал на тусовку старших, и там была пьяная девушка, которую пустили по кругу. Его, последним, тоже подпустили к телу. Девушка улыбнулась ему и сказала: «Ой, маленький пришел». Впрочем, слова были невнятны, и он, кажется, додумал их спустя годы.

Потеряв девственность в четырнадцать, он не придал этому большого значения. Остаток лета его мысли были прикованы к милой соседке, на год младше его, и ее обнаженным пробежкам от бани к дому.

В школе, однако, на его историю про секс отреагировали бурно. Вначале его обвинили во вранье. Но его невозмутимость и обстоятельность в передаче подробностей убедили всех в истинности истории.

Для него стало открытием то, насколько ему завидуют друзья. Он стал всерьез рассматривать случившееся как свое огромное достижение. Но, как известно, нельзя останавливаться на достигнутом. Требовалось закрепить успех.

Однако сделать это было непросто. Во-первых, одноклассницы стали воспринимать его по-особенному, как нечто интересное, но опасное. Его знаки внимания воспринимались серьезнее и болезненнее, чем таковые со стороны других. Например, безобидный шлепок по попе в его исполнении был непристойным. Во-вторых, на него давил «груз успеха». Ведь если он начнет ухаживать за одноклассницей, и у них этого не будет, то он попадет впросак. Про него станут говорить, что он всегда врал и вообще задрот. Поэтому он принял важный вид и старался девочек не замечать. Тем временем, за год, сексуальная тяга усилилась вдвойне, поскольку физиология была сдобрена спецификой переживаний. Это привело к тому, что в очередное лето он решил добиться этого любой ценой. Самым лучшим вариантом он считал соседку; откликались вожделения прошлого лета, когда он видел ее обнаженной в бинокль. Но она не поддалась, а вот ее двенадцатилетняя подруга согласилась за две коробки «марсов», заручившись обещанием, что об этом никто не узнает. Они уединились в еловом лесу в километре от дачи. Она была тощая, у нее совсем не было груди и волос на лобке. Когда он попытался войти, у него не получилось. Все было совсем не так, как с той пьяной девушкой год назад. Как будто там вообще не было никакого отверстия. Он стал щупать пальцами, нашел, попытался раздвинуть и войти, но она вдруг завертелась под ним и закричала, что передумала. Он испугался за две коробки марсов (они стоили почти всех его сбережений), а еще больше за то, что отказ превратит его в неудачника, вот так возьмет и превратит, в ту же секунду. Он стал упрашивать ее, чтобы они «как будто сделали это», раз она боится по-настоящему. Он будет держать свой там, а она будет трогать его руками. Она согласилась, но у нее не получалось правильно трогать. В результате он подрочил, лежа на ней и щупая одной рукой ее тощий зад. Вместе с оргазмом пришел страх разоблачения. Ему казалось тогда, что ему грозит тюрьма.

Одевшись, девочка сразу потребовала вознаграждение. Он вытащил обещанные коробки из рюкзака, и она стала жадно запихивать шоколадки во все карманы, они не вмещались, вываливались, и она заплакала. «Вот, возьми, положи сюда, — Сергей снял футболку. — Только никому не рассказывай» — «И ты никому не рассказывай», — ответила она, складывая шоколадки в футболку. Закончив, она завязала узел и, взвалив ношу на плечо, пошла домой. Он какое-то время глупо шел рядом с ней. «Только не иди за мной и… вообще не подходи больше ко мне», — закричала она. Он сказал «Хорошо» и пошел вглубь леса. Он бродил до вечера, а придя домой и запершись в комнате, расплакался.

Никому он не нравится и не нужен, с ним они готовы на секс только за вознаграждение, и то мелкие. К тому же ничего толком не было, он просто потерял все свои карманные деньги. Со следующего дня страх, что все раскроется, стал невыносим. Он проклинал себя, что отдал ей футболку. Не выдержав страха, он уехал с дачи и провел больше половины лета в душной Москве, страдая от скуки.

Наступил десятый класс, ему исполнилось шестнадцать, и вскоре он заметил, что находится уже в аутсайдерах. Другие гуляют с девочками, целуются с ними у всех на глазах, а он робеет. Он стал пить пиво и курить, хамить учителям и ссать в подъездах, обзавелся двумя дворовыми дружками, на пару лет его младше, которых водил за свой счет в бильярд, поил пивом, кормил чипсами и бил, то одного, то другого. Когда кто-то из них пытался бунтовать, достаточно было напомнить о долге, чтобы сбить всю спесь.

Самоутверждение, поначалу, давало достаточно комфорта, чтобы не думать об источнике недовольства собой. Он просто принимал несколько пунктов как данность: что сам по себе не может быть интересен девушкам, что робеет, в отличие от многих других, и что, поэтому, чувствует себя ущербным существом.

Постепенно, издевательств над двумя дружками становилось недостаточно, чтобы прикрыться от страшных мыслей. Поскольку он замыкался, одноклассники, прежде всего девушки, относились к нему со все большим презрением. Его стали ставить в один ряд с двумя самыми убогими персонажами класса. Первый всегда носил длинные грязные ногти на руках, ковырял в носу, на переменах ходил, прижимаясь к стене, и не мог связать двух слов, потому что насмерть смущался, если на него обращали малейшее внимание. Второй, по имени Андрей Нахлыстов, был низким, плюгавым, косил глазами в разные стороны, шепелявил, плевался слюной, когда говорил, носил брекеты и однажды обделался на уроке.

Когда Сергею открылось, сколь низко он пал в глазах класса, его захлестнуло возмущение. Он, у которого был секс раньше всех, теперь стоит в одном ряду с двумя гадкими уродами. В отношениях со своими дружками он стал доходить до свирепства.

Одного уложил на тротуар и возил лицом по асфальту, пока на асфальте не образовалось кровяное пятно. Тот не посмел даже сопротивляться, только хныкал и просил отпустить.

Второй отбежал от Сергея подальше и с безопасного расстояния наблюдал за экзекуцией.

Лето между десятым и одиннадцатым классом он провел, шарахаясь с дружками по окрестностям и рассказывая им выдумки про то, как занимался сексом с половиной одноклассниц. В остальное время он сидел дома, читал «библиотеку фантастики» и играл в компьютер — новое чудо того времени, доступное еще немногим. Ради компьютера он, в общем, и не поехал на дачу. Такой коктейль вновь смог заглушить глубинную неудовлетворенность, так что лето прошло довольно безболезненно.

В начале осени у Сергея умер уже немолодой отец, оставив его одного с немолодой матерью. Их материальное положение резко ухудшилось, у него больше не было возможности тратить деньги на бильярд и пиво. Его дружки почуяли ситуацию и разбежались. Он пытался их преследовать, подстерегал у подъезда или у выхода из школы и бил. Кончилось тем, что он сам нарвался на избиение. В конце октября он в очередной раз встретил во дворе одного из своих «малышей», и тот сразу стал убегать, зная, чем ему грозит промедление. Забежал в гаражи. Сергей последовал за ним, думая, что теперь тот в тупике и не уйдет. Парень шмыгнул в открытые ворота, одного из гаражей. Сергей встал не доходя ворот и стал ждать. Из гаража вышел взрослый мужик и пошел как будто мимо него, но вдруг изменил курс, приблизился и без предисловий ударил здоровой ладонью по голове. У Сергея зазвенело в ушах, он попытался бежать, но получил в затылок и упал на колени. Мужик поднял его за шиворот и долго, с силой бил его ладонью по затылку, у Сергея обмякли ноги, ему показалось, что умерли все звуки. Мужик вытащил его из гаражей и бросил рядом с мусорными баками. Сергей лежал, не шевелясь, и созерцал, как мужик возвращается обратно, закрывает гараж, а «малыш» скачет вокруг него и машет руками. По-видимому, его угораздило нарваться на старшего брата этого парня. Он сообразил это позже, тогда он не соображал ничего. Он мог только созерцать. Его тело было как из ваты. Почувствовав, наконец, холод, Сергей попытался встать, но не простоял на двух ногах и секунды. Они подогнулись в коленях, и он упал на четвереньки. Перед глазами все расплывалось и уезжало куда-то в сторону. Сергей чувствовал себя подстреленным олененком или, может быть, щенком с перебитым позвоночником. Ему было стыдно за то, как он беззащитен и убог. Он продолжал попытки встать.

Неспособность встать была позором. Его постигали неудачи, он бесился, кусал нижнюю губу и рычал. Постепенно, он пришел в себя и смог стоять. Спотыкаясь, он доковылял до дома. Войдя в квартиру, он добрался до комнаты, лег и лежал, не вставая, весь вечер и всю ночь. Лежал и внутренним взором наблюдал за нарастающей, пульсирующей болью в голове, к которой постепенно стала добавляться резь в мочевом пузыре. Больше он не делал попыток преследовать своих «малышей» и, наоборот, стал побаиваться пересекаться с ними.

Мысль двухлетней давности получила развитие. Теперь он стал считать, что не нужен сам по себе не только девушкам, но всем вообще. Стало наваливаться понимание, что он действительно не в порядке, и одноклассники презирают его справедливо. Чувство неполноценности до этого было всегда зыбким, как понимание неизбежности смерти.

Теперь оно все чаще обретало реальность. В такие моменты, когда он со всей ясностью понимал, что это не игра и не телепередача, что он действительно в главной роли и что у него действительно проблемы, — в такие моменты ему становилось жутко до такой степени, что он плакал. Это не были слезы досады, это были именно слезы ужаса. Чувство смерти стало обретать реальность тогда же (позже в его жизни оно снова перестало быть реальным). Иногда он вставал утром с постели и вдруг ясно представлял, как состарится и умрет, и для него все кончится. Он чувствовал, как будто у него дряхлое, бессильное тело, у него отказывают легкие, и он начинает задыхаться, понимая, что вот и пришел конец.

Позже, вспоминая этот страшный период острейшего восприятия, длившийся пару месяцев, он думал, что именно тогда впервые осознал, что живет.

Он присмирел и перестал быть высокомерным с одноклассниками. Он стал напрашиваться на вечерние посиделки на школьном дворе и дни рождения. Его жалели и брали, он сидел тихо, смеялся, когда все смеялись, и ни в коем случае не пытался претендовать на внимание девушек — самый дефицитный товар, борьба за который доводила до драк. Не потому что боялся драк, а потому что считал себя низшим существом, которое просто не имеет права на что-то претендовать. Несмотря на смирение и осторожность, драка все же не миновала его и поставила крест на общении с одноклассниками, которое только-только начало налаживаться заново.

В младших и средних классах драки не были для него в диковинку, он относился к ним спокойно и потому никогда не оказывался предметом травли. Собственно, помня, что он может за себя постоять, его не трогали, даже когда он начал замыкаться и стал гадким и жалким. Думая об этом периоде позже, Сергей приходил к выводу, что про него тогда решили, что он повредился в уме и перестал быть полноценным человеком.

Раньше драки не были для него чем-то сложным, и для того, чтобы избивать двух своих «малышей», ему тоже не нужно было преодолевать внутренних барьеров. Однако в той последней его драке переживания оказались намного болезненнее.

Сергей, по привычке, не претендовал на внимание и «был со всеми», поэтому у него как-то не могло уложиться в голове, что один из парней начал над ним издеваться.

Сергей пропускал выпады до тех пор, пока не обнаружил себя единственным предметом насмешек всей компании. Это было совершенно непривычное ощущение. Раньше он всегда был одним из смеющихся и видел жертву насмешек со стороны. Теперь, в шкуре этой жертвы, он ощутил странное горько-сладкое чувство, в котором боль смешивалась со смакованием обиды. Какое-то время он был ошарашен и бездействовал, но вдруг до него дошло, что происходит, и он сказал заводиле: «Я тебя изобью, если не прекратишь» — «Ой, да ладно, он меня изобьет! Ты же стал шизиком, у тебя кусок мозга вырезали, ты теперь даже мочиться не можешь, не то что драться… Эй, эй… да ты чего!» Сергей хотел ударить его ногой, но не смог. Вместо этого он закрутил парню руки за спину и повалился с ним на асфальт. Тот орал: «Да снимите с меня этого психа», но это была та редкая драка, в которой заново и надолго определяется статус одного из дерущихся. И компания не делала попыток их разнимать. Сергей долго лежал на парне, не давая ему высвободиться, и пытался преодолеть неожиданный барьер в своем разуме, мешающий наносить человеку ущерб. Наконец, он собрался с духом, взял парня за волосы и, что было силы, ударил его головой об асфальт. Поднялись крики. Он успел ударить еще два раза, прежде чем его оттащили. Парень лежал на боку, закрыв лицо ладонями, и стонал. Когда Сергей увидел сочащуюся между пальцев и падающую каплями кровь, он завизжал и стал вырываться; его не пускали, но он укусил одну из вцепившихся в него рук и бросился бежать. Добежав до дома, он сел у входа в подъезд и молча зарыдал. Ему было жалко избитого парня.

Всхлипывая после рыданий, он почувствовал, что подкатывает тошнота. До квартиры он добраться не успел, его вырвало на лестничной клетке, и он долго стоял и смотрел на рвоту. В тот раз в нем что-то порвалось, и за прошедшие годы он больше ни разу не ударил человека. У него не поднималась рука.

Одноклассники стали сторониться его и разговаривали с ним осторожно. Школа подошла к концу, оставив по себе холод и отчуждение, вместо ярких воспоминаний о гулянках и выпускном бале.

Он без проблем поступил в институт, потому что последние полгода зарылся в подготовку, чтобы заглушить чувство реальности жизни и сопутствующий страх. К началу первого семестра шок от смерти отца прошел. И только когда он прошел, Сергей понял, что он вообще имел место. Только тогда он, собственно, впервые стал целенаправленно искать отношений с девушкой. До этого он искал заменители, избегая прямо формулировать свою проблему.

Тогда же зародился расчет и утилитаризм в его отношении к женщинам. Если со всеми однокурсниками будет контакт, думал Сергей, то и девушка появится. Картину отношений он видел четко. Он будет обниматься с девушкой на переменах между парами, на виду у однокурсников. Они будут много гулять по городу, им обязательно встретится его бывший одноклассник и поймет, что Сергей очень даже себе ничего, раз обзавелся такой красивой девушкой. Однажды они загуляются допоздна и окажутся недалеко от его дома (об этом Сергей позаботится), она останется у него на ночь, и у них будет секс. Для нее станет привычным приезжать к нему несколько раз в неделю и спать с ним. Потом она станет у него жить, и он будет иметь доступ к ее телу, когда пожелает.

Но девушки как-то не хотели идти с ним на контакт. Когда они были пьяные, они общались с ним охотнее. Одну такую напившуюся он однажды наполовину раздел в общежитии, но пришел парень, с которым она, оказывается, встречалась, и отколотил Сергея, выбив ему зуб.

Денег у матери было мало, и он не мог вставить керамический протез. Так и ходил с дыркой на месте клыка и мучился вопросом, насколько это портит его внешность.

«Каким-то чудом» девушки из его компании стали шептаться, что ему нужен только секс, ради этого он и тусуется, но никто ему не дает, потому что он «стрёмный».

Он никак не мог взять в толк, как они сделали такой вывод. Ему казалось, что он скрывает свою мотивацию хорошо, и всем кажется, что он просто общительный парень.

В минуты отчаяния он думал, что у него врожденное, заметное всем, кроме него, уродство, которое обрекает его на несчастную, одинокую жизнь.

Только на втором курсе он смог, наконец, найти себе девушку. Она была из другого института и не знала о приобретенной им славе. Познакомились они в поликлинике, как это часто бывает. Она была совсем не такой красивой, как девушки, с которыми он представлял себя в постели, когда мастурбировал. У нее была скудная грудь и тощая попа. Жидкие, неопределенного цвета, волосы, она забирала в простой хвост, и они никогда не пахли возбуждающие. Они не пахли никак. У носа она почти всегда имела пару прыщиков, и у нее временами пахло изо рта. Но зато она соглашалась приезжать к нему, покорно ела вечно пересоленный, по его мнению, суп мамы и давала ему без вопросов, хотя иногда после секса плакала и просила ее не трогать. Их отношения — от первого полового акта до последнего (так Сергей измерял длительность отношений) — продолжались полгода. Настала чертова университетская практика. Она уехала куда-то в Карелию, а он остался в Москве. В первые дни ему казалось, что он не выдержит разлуки и убьет себя. И без того мучительная и бесцветная жизнь теряла смысл, если из нее к тому же вычесть секс.

Приехала она совсем другой: с чистой кожей на лице, со стильной короткой прической, окрашенной в вишневый цвет, в одежде, делавшей фигуру очень заманчивой.

А еще — с другим парнем.

За время их отношений Сергей привык думать, что его проблема решена навсегда, и теперь совсем незачем общаться с однокурсниками. Он перестал выпивать с ними и поздравлять их с днем рождения, в результате они, и так средненького о нем мнения, просто вычеркнули его из общественной жизни. Теперь он узнавал о тусовках, когда те были уже позади.

В надежде найти новую девушку, он стал приходить на аллею, находившуюся рядом с его и несколькими другими институтами. Она была главным местом бурления студенческой жизни в этой части города и называлась просто Аллея. Он приходил с сигаретами и бутылкой самого дешевого пива и сидел, ожидая, что кто-то попробует занять скамейку. Тогда заводил разговор, пытался угостить пришедших сигаретами и всячески к ним приклеиться. Его, однако, пускали неохотно. Тогда он стал ходить по Аллее и знакомиться с одиноко сидящими девушками. На короткое время ему показалось, что все налаживается. В его телефонной книжке появилось несколько новых номеров, на его приглашения сходить погулять откликались, и одну из этих девушек ему даже удалось два раза трахнуть. Потом она сказала, что на самом деле у нее есть парень, он сейчас возвращается в Москву, и поэтому Сергей должен исчезнуть.

Эти два половых акта с интервалом в неделю сделали длительный период сексуальной неудовлетворенности только болезненнее. Дальнейших успехов Сергей не добился. На него стали недобро посматривать и даже смеяться в спину. Вскоре наступил ноябрь, аллея опустела, и надо было придумывать что-то новое.

Ему оставалось еще два с половиной года в университете, и впереди не было ничего, кроме безнадежности и тоски. Он переключился на Интернет (который был тогда еще медленным и дорогим), переобщался на сайтах знакомств с сотнями мерзких лицемерных сучек, которые хотели только отнимать у него время, но не хотели встречаться в реале. Только семь девушек за два года согласились с ним встретиться. Из них пять через полчаса общения «вспоминали» про срочные дела и торопливо прощались, одна оказалась парнем-педиком, а еще у одной было обваренное лицо. Он бы мог это стерпеть, главное — скрыть отношения от однокурсников, но девушка могла говорить только о своем ошпаренном лице, и что ни один парень не станет с ней встречаться, а если и станет то только по причине «жуткого недотраха», а ей не нужно, чтобы кто-то гнусно использовал ее «изуродованное тело». Предполагалось, что он будет спорить с ней и жалеть ее. Он так и делал в течение двух встреч. Потом он предложил ей пойти к нему домой, и она тут же сказала: «Вот! Я так и знала! Ты такой же, как и все они», — и ушла, не прощаясь.

На самом деле, с тремя девушками ему все-таки удалось заняться сексом еще до окончания университета. Все они были старыми дачными подругами. Первой из них стала та, которая отдалась за две коробки «марсов». Она была к этому времени милой второкурсницей с роскошной грудью и завораживающим взглядом. Она охотно согласилась встретиться, смотрела на него восторженными глазами, смеялась над его шутками и легко согласилась пойти к нему домой в тот же вечер. Оказавшись в ней и кончив меньше, чем за минуту, он расплакался. Она нежно гладила его по голове, пока он рыдал, и это приободрило его. Однако его надежды оказались тщетны. Больше она к нему не пришла, признавшись, что после того случая много лет назад хотела проверить, каков он в постели. «Оказалось, что отвратителен», — подвела она итог.

Чтобы не впасть в депрессию, он предпочел действовать сразу и в тот же день вызвонил другую дачную подругу. С ней ситуация повторилась за исключением того, что она провела с ним три ночи, а не одну, и сказала в конце, что он жлоб, жадина, с ним скучно, его мать храпит в соседней комнате так громко, что невозможно спать, и вообще мальчиком на даче он был намного лучше.

Третья была случаем особым. С ней он по-настоящему дружил в детстве. Они проводили много времени вместе, шляясь по окрестностям, воруя яблоки и ловя рыбу. Со старшей школы он перестал ездить на дачу и все хотел позвонить ей, но не решался. В самые гадкие моменты жизни он вспоминал ее, начинал представлять, как они встретятся и будут весь день гулять по окрестностям дачи, и эти мечтания помогали справиться с тоской. Временами ему казалось, что она вообще приснилась ему, и тогда он открывал записную книжку и смотрел на ее телефонный номер.

Теперь он решился позвонить. Он предполагал, что давняя и теплая дачная дружба заставит ее выйти за него замуж. Она мигом узнала его голос и завизжала от радости.

«Как же тебе не стыдно столько лет не звонить!» — упрекнула она. Он признался, что очень хотел позвонить, но с каждым годом ему все страшнее было набирать ее номер, потому что он чувствовал себя виноватым. «Ну и свинюшка ты, — сказала она и добавила тут же. — Слушай, приезжай ко мне, а то потом снова передумаешь, испугаешься и исчезнешь» — «Когда?» — спросил он, сглотнув. «Прямо сейчас! У меня дома никого нет, представляешь!» Он воспринял это как открытое предложение заняться сексом и помчался. Она усадила его за стол, угостила ароматным чаем и слойкой с вишней («Сама испекла, к твоему приходу!). Сев напротив и положив подбородок на ладони, она приказала: «Ну, давай рассказывай». Он не был готов к этому. По правде сказать, он как-то разучился делиться мыслями и переживаниями и рассказывать о происходящих с ним событиях. Кроме того, с ним толком ничего не происходило.

«Расскажи лучше ты», — выдавил он.

Оказывается, она поступила в МГУ на бюджет, уже успела поработать на трех работах, и планирует выиграть стажировку во Франции. Она занимается сноубордом, целый год прыгала с парашютом каждые выходные и тратила на это всю зарплату, потом сломала ногу и завязала с прыжками. Любит сноуборд, ходит с друзьями в походы по Подмосковью на выходных и обожает вечером у костра играть на гитаре и петь.

Услышав все это, Сергей был близок к тому, чтобы расплакаться от зависти. Он старался удержаться от вопроса, который жег его, но удержаться не смог:

— А как у тебя с парнем?

— Пока я свободна, — ответила она прямо. — Ты слойку попробуй, она вкусная, я несколько испекла, они горячие, в духовке.

Сергей послушно съел, заглатывая большими кусками, и сказал, что очень вкусно.

— Давай я еще положу, — она стала вставать.

— Нет, не надо… в смысле, я сыт, я наелся перед выходом.

— Кто же наедается перед выходом в гости? Это не выгодно для экономии».

— Ты это серьезно? — спросил Сергей.

— Господи, да шучу я, расслабься! Что ты такой напряженный? Я очень рада тебя видеть!

Она подошла к нему, обняла его голову и стала трепать его волосы. Он неуклюже положил руки на ее спину и медленно опустил их на попу.

— Что это ты делаешь? — она отпрыгнула, засмеявшись.

Он встал, схватил ее за плечи и поцеловал в губы. Она отстранилась, замотала головой:

— Я чего-то не понимаю, Сергей…

— Да ладно, — сказал он мерзким небрежным, хамоватым тоном, при воспоминании о котором содрогался еще многие годы. — Ты ведь понятно зачем меня пригласила. Ты меня хочешь, я тебя хочу, зачем терять время и говорить о погоде?

Он потащил ее в комнату, на диван. Она не вырывалась и не хваталась за косяки, она просто говорила: «Сергей, перестань, ты делаешь ошибку. Я говорю, ты делаешь ошибку, прекрати». Когда он положил ее на диван и навалился сверху, она уперлась рукой в его грудь и сказала сухо: «Сначала один вопрос, хорошо?» — «Да, конечно», — ответил он, тяжело дыша. — «Мне звонила эта пронырливая сука с дачи неделю назад, сказала, что ты отыскал ее, и вы с ней трахались. Это правда?» — «Слушай, ну пожалуйста…» — сказал он и стал целовать ее шею. Она подняла его голову двумя руками, посмотрела строго в глаза и сказала: «Сергей, пожалуйста, остановись на минуту. Ты что, обзваниваешь старых подруг с дачи, потому что тебе не с кем трахаться?» — «Ты дашь мне? Ну, пожалуйста», — взмолился Сергей. В последующие годы он часто вспоминал эту фразу и краснел от стыда. — «Дам. Бери», — она расслабилась и уставилась в потолок. Он стал торопливо ее раздевать, запутался в застежке лифчика, бросил, стянул с нее спортивные штаны вместе с трусами, стал массировать влагалище всей ладонью. Оно было сухим. Он снова переметнулся к лифчику, стянул его вниз, на талию. Посмотрел на ее лицо, повернутое к окну, попытался поцеловать в губы, но она отвернулась. Тогда он встал, разделся, швырнув одежду кучей на пол, достал из заднего кармана джинсов презерватив, трясущимися руками натянул его, навалился на нее. Долго возился одной рукой, чтобы вставить, другой сжимая ее грудь. Начав двигаться, он прошептал ей на ухо: «С какой скоростью ты хочешь?» Она не ответила. Он стал двигаться медленнее, с расчетом дольше не кончать. Протянуть удовольствие, однако, не получилось. «Ну что, все? — спросила она холодно. — Теперь вставай и одевайся» — «Мы не можем полежать вместе, обнявшись?» — спросил он и потерся щекой о ее грудь. — «Нет, не можем, слезь с меня… И пожалуйста, не тряси передо мной мудями», — добавила она, когда он стал снимать презерватив. — «Из нас получится отличная пара, — сказал он как можно бодрее, завязывая презерватив узлом, чтобы не потекло. — Ты свободна, я свободен. Нас связывает столько всего в детстве…» — «Нас ничего не связывает, — она быстро одевалась, отвернувшись от него. — Пожалуйста, уходи, не затягивай. Я хочу в душ» — «Я могу тебя подождать, а потом, когда ты выйдешь, мы попьем чай» — «А потом еще трахнемся, да?» — она посмотрела на него через плечо, он опустил глаза. «Давай еще встретимся с тобой как-нибудь?» — промямлил он. — «Нет, Сергей. И не звони больше». — «Но почему? Все так хорошо начиналось!» — «Ты все испортил за две минуты» — «Послушай, ну не всегда же хорошо получается, ну да, я быстро кончил, я…» — «Да при чем здесь то, как ты кончил?! — закричала она. — Сергей, я не могу поверить, что ты и вправду стал таким козлом. Все, проваливай, не хочу тебя видеть. Я сейчас закричу, если ты не уйдешь».

Сергей испугался, что в случае криков может появиться какой-нибудь мужик (сосед, родственник, парень, не важно кто) и спустить его с лестницы. Он очень боялся быть избитым за девушку после того случая на первом курсе института. Ему даже снилось временами, что на него набрасываются во время полового акта. Иногда в его мозгу вспыхивала ассоциация с кроликом, взгромоздившимся на самку, которого вдруг сильно бьют по спине стальным прутом и перебивают ему позвоночник.

Выйдя из дома, он встал посреди детской площадки и закурил. Стемнело, и медленно опускались на землю пушистые хлопья снега. Сквозь мутную струящуюся пелену пробивался мягкий свет оранжевых фонарей. В семнадцатиэтажном доме напротив каждую секунду свет гас в одних окнах и загорался в других. Получалась разноцветная мигающая гирлянда. Вдыхая дым глубокими затяжками, Сергей пытался успокоить себя: все хорошо, что хорошо кончается, он занялся сексом, и вообще, ему дали три девушки подряд, так что жизнь, пожалуй, налаживается. Сергей изо всех сил отгонял мысль, что поведи себя по-другому, он мог бы сейчас гулять под этим мягким снегопадом с девушкой из своего детства, она смеялась бы, кружилась вокруг него, держала его за руку. Потом они вернулись бы, она покормила его и предложила остаться дома. А ночью все произошло бы без спешки и суеты, и она бы после этого долго не отпускала его из объятий. И все продолжилось бы на другой день, и ему не нужно было бы больше рыскать и мучительно пробовать все варианты. Докурив первую, он зажег вторую. Он закурил в десятом классе, и поначалу это было мучительно. Но чем дальше, тем больше ему нравилось курить. Он уже не мог курить легкие сигареты и редко курил меньше двух за раз.

Сергей с нетерпением ждал окончания института. Ему казалось, что с возможностью полноценно работать его жизнь кардинально изменится. Не понимая причины его несчастий, он приноровился списывать все неудачи на нерешенность жилищного вопроса. На следующий день после получения диплома Сергей вышел на работу, продавцом в салоне мобильных телефонов. Вскоре он снял квартиру в Солнцево (там было очень дешево) и устроился на вторую работу — монтажником в местном провайдере, «Солнцево-Нет». Проработав в салоне связи месяц, он устроился в другой салон, уже в Солнцево, потому что поездки в Москву и обратно на маршрутке были невыносимы, из-за пробок они отнимали море времени.

Он был убежден, что ни одна девушка, живущая в пределах кольцевой дороги, не позарится на жилплощадь в Солнцево. Поэтому, он сосредоточился на местных. Поздно вечером, измотанный работой, мечтающий только о том, чтобы добраться до дивана и закрыть глаза, он пересиливал себя и заходил то в один местный бар, то в другой, просил кружку пива и навязывал свое знакомство первой же девушке у барной стойки. По правде сказать, отбор все же имел место. Слишком привлекательных девушек он избегал, чтобы не тратить время на заведомо неудачные попытки.

Чаще его отшивали сразу, порой ограничивались тем, чтобы развести на джин с тоником или пару рюмок водки, иногда, впрочем, соглашались ехать к нему. Согласию, как правило, предшествовал вопрос: «а какая у тебя тачка?» Он всегда отвечал, что у него БМВ, но сегодня он на такси, потому что заехал выпить. Как правило, все кончалось после одной или двух ночей. Сергей полагал, что на две ночи «этих шалав» хватало исключительно по той причине, что он держал дома на такой случай деликатесы и не скупился на дорогую выпивку. Больше всего он ненавидел требование: «А покатай меня на твоем БМВ!», которое многие озвучивали во вторую встречу. Он отвечал сначала, что разбил машину, и она в ремонте, но ему не верили. Говорили: «А… ну да, в ремонте…»

или прямым текстом: «Да хорош гнать, мачо». После эпизода с машиной они надувались презрением, стремились побольше съесть и выпить из его запасов, а потом спешили уйти, избежав секса. Реакции барных самок были поразительно одинаковыми. Усвоив закономерность после двух случаев, он стремился перехитрить их и трахнуть еще до вопроса о машине, а если вопрос все же звучал, он отвечал, что они пойдут кататься «через часок», добивался секса, а после закуривал и признавался в обмане. Шаблонной реакцией было: «Ну ты и козел, мои друзья тебя найдут и прикончат, ты понял?!»

Скоро в барах его стали узнавать, пару раз завсегдатаи «включали бычку» и он торопился удрать, чтобы его не избили. Он переключился на дискотеки по выходным.

Поразмыслив, он уточнил причины своих проблем: у него не было машины, и он знакомился с девушками одного с ним возраста. Следовало обратить внимание на старших школьниц, они не так привередливы и часто готовы раздвинуть ноги просто потому, что мужчина старше их на несколько лет.

Школьницы, населявшие дискотеки, охотно шли на контакт и флиртовали, но боялись садиться в такси и ехать к нему домой. Те немногие, что добирались до его постели, в последний момент начинали нытье на тему «ну, я не уверена, может быть, мы еще немного подождем».

На уговоры первой такой девочки он повелся, надеясь установить «долгие отношения, основанные на взаимопонимании». Для него это означало регулярный секс без лишних усилий. Девочка засыпала его восторженными похвалами «ты не такой, как все это быдло» и «с тобой очень легко». Она принялась каждый день звать его на прогулки. Времени у него часто не было, потому что три раза в неделю он, после смены в салоне связи, бежал в провайдер, чтобы заступить в вечернюю смену монтажников. Она обижалась, когда он не мог, а когда он соглашался, визжала от восторга и заваливала смсками: «Я так жду! севоднешней встречи!:):):)». Она водила его по дворам и прокуренным подъездам, где хлестали пиво ее сверстники, и хвасталась перед ними «моим парнем, его зовут Сережа». Однако ближе к ночи она каждый раз находила причину, по которой не могла остаться у него и должна ехать домой. В течение двух недель у нее заболела младшая сестра, случился день рождения папы, приезд бабушки, «очень важная контрольная по математике» и расстройство желудка. Может быть, ей удалось бы дурачить Сергея несколько дольше, но ему случилось возвращаться на маршрутке домой с одним другом этой школьницы, который рассказал, что она постоянно находит себе «старших», но «никому не дает, сочиняет глупые отмазки», и в конце концов от нее сбегают.

После этого Сергей зарекся не ходить со школьницами «к друзьям, ну и просто потусить». Каждую школьницу, которую довозил до дома, он лишал девственности принудительно, несмотря на крики и укусы. Каждая из них, а их у него случилось четыре, после этого бежала в душ, рыдала, обещала настучать в милицию, но «ты сам понимаешь, что до утра я вынуждена остаться у тебя». Закончив рыдания каждая просила «что-нибудь выпить, лучше покрепче» и напивалась с поспешностью и выражением лица, гласившими: «влей в себя на халяву как можно больше, пока не отняли». Одна исчезла после первой же ночи. С двумя другими он провел три и четыре недели. Они приходили к нему в выходные, с готовностью и поспешностью напивались и отдавались, потом одевались и уходили. Сергею хотелось приводить их к себе еще и в будни, трахать и отпускать домой, как в выходные, но чёртова работа не позволяла. Причины разрыва с обеими были одинаковы. Они наглели и начинали, без спроса, приводить подруг и друзей, наобещав им бесплатной выпивки и «вписки». Сергей «друзей» не пускал, девочки обижались и вскоре его бросали.

С четвертой школьницей он провел несколько месяцев, с апреля по сентябрь, и это были, пожалуй, самые счастливые месяцы в жизни. Омрачало их только то, что за лето она трижды уезжала «на дачу к бабушке», отказываясь взять его с собой, и он оставался без секса на неделю и даже на две. В сентябре у нее начались занятия в университете, и она стала приезжать к нему заметно реже. Не прошло двух недель, как она снюхалась с неким скейтером, купила доску, сменила стиль одежды, раза два вяло звала Сергея в свою новую компанию, стала пропускать вызовы, не отвечала на смс и наконец призналась, что «по-настоящему влюбилась» в этого скейтера. В завершение монолога она сказала:

«Только, Сереж, правда, не обижайся. И не пропадай, ты тоже очень классный. Я хочу, чтобы мы остались друзьями». Разговор проходил по телефону. Похоже, она не нашла нужным тратить время на встречу. По крайней мере, она позвонила не сама, а послала смс: «Позвони мне как можно быстрее, это очень важно». На ее признание Сергей ответил: «Но ведь твой скейтер сопляк, и живет он вместе с родителями». Она возразила:

«У него очень милые родители, они меня любят, к тому же, мне от них до университета близко ездить». Сергей сказал глухо: «Надеюсь, ты одумаешься», и прекратил разговор, не прощаясь.

В очередную субботу он снова пошел на дискотеку. Однако он сделал ошибку, угостил текилой и пригласил на танец совсем неправильную «школьницу», в результате местные «братки» его избили, и он пролежал в больнице две недели.

К тому времени он уже завязал с салоном связи, и работал только в провайдере «Солнцево-Нет», поскольку там появились возможности роста, связанные с полной занятостью. Рост за несколько месяцев оказался существенным, но затронул, наряду с зарплатой, и круг обязанностей. Последнее время Сергей тратил на одну работу больше времени, чем до того тратил на две. Он с грустью вспоминал времена, когда мог выспаться целых два дня в неделю.

Попав в больницу, Сергей потерял возможность продвинуться выше. Вместо него начальником вечерних монтажных бригад сделали парнишку восемнадцати лет, устроившегося в компанию, когда ему было только пятнадцать. Это кадровое решение очень больно задело самолюбие Сергея. Он вспомнил с сожалением и стыдом, что в свои пятнадцать трясся над скудными карманными деньгами, и его самым ярким поступком стал подкуп двенадцатилетней девочки.

Сергей проглотил обиду и некоторое время работал так же усердно. Однако после отдыха в больнице режим нагрузки был невыносим. К тому же, наступил период совсем без секса. Он уже боялся появляться в барах и на дискотеках, поэтому прибег к последнему средству — местному форуму знакомств, для которого находилось немного времени днем, когда он сидел в офисе компании и отвечал на звонки клиентов (вечером он был начальником вечерней бригады, одной; а днем превращался в простого телефонного клерка).

Использовать работу для знакомств было бесполезно. Это разочарование постигло Сергея в первые недели после окончания института. В салоне связи он постоянно находился на глазах у других рядовых продавцов, и если бы попытался клеиться к посетителям, на него бы настучали, и он остался бы без работы. Такой случай с другим парнем произошел у него на глазах. В провайдере работа заключалась в том, чтобы ставить оборудование на крыши домов. Были ребята, которые ходили по квартирам и проводили кабель конечным клиентам, но и у них шансов познакомиться во время заказа не было. Сергей спрашивал об этом невзначай за бутылкой пива, и ему отвечали: «Ты что, обалдел?! Да они нас за скотов держат, какое знакомиться!»

Девушки с форума охотно переписывались с ним, но не горели желанием встречаться. Повторялась в миниатюре история с сайтами знакомств. Как он давно заметил, цели у девушек на этих сайтах были совершенно иными, чем у парней. Они нуждались в онлайн-потоке внимания, лести и смайликов. Вполне вероятно, думал он, у многих из них были долгие, устоявшиеся отношения, но для уверенности им требовалось наличие запасных аэродромов. Ему представлялось, как девушка в одной майке садится за компьютер своего парня после секса и флиртует на форуме со всеми подряд, пока парень моет член в раковине и потом ест на кухне разогретые в микроволновке котлеты, запивая пивом.

Из контингента форума, встретиться соглашались только пугливые любительницы фентези, в возрасте до шестнадцати лет. Они приходили на свидание с армией подруг и тащили его в известную на все Солнцево кондитерскую-кафетерий, чтобы за его счет наесться эклерами, творожными кольцами и лимонным чаем из автомата за его счет.

Кафетерий превосходил в популярности все другие кафе микрорайона. Он располагался на цокольном этаже жилого дома, соседствуя с мебельным магазином. Две продавщицы у прилавка выбивались из сил, чтобы справляться с очередью. Свежайший хлеб и сладкая выпечка пользовались отличным спросом. Прилавок занимал не больше четверти помещения, остальная часть была заставлена пластмассовыми столами и стульями, в разнобой по цвету. Как правило, все столы были заняты школьной молодежью. Только здесь школьники могли «посидеть» на жалкие родительские подачки, сэкономив на школьном завтраке. Чай и кофе из автоматов, установленных рядом с прилавком, стоили десять рублей, эклеры шесть, творожные кольца двенадцать, «картошки» четырнадцать, а большие рулеты с маком — двадцать пять.

В настоящих кафе, где цены были в десять раз больше, школьники чувствовали себя обязанными делать заказ, как, например, в сетевом кафе «Коффин-хауз», которое стильной обстановкой нагоняло на них благоговейный страх, и навязчивые официантки, требующие заказа каждые три минуты, принуждали их убегать, «пока ничего не случилось». В некоторых местах, с обстановкой гораздо более убогой, охрана делала предупреждение на входе, что посетители обязаны взять хотя бы один напиток, а если хотят сидеть долго, то два. В таких местах подавали только пиво, фисташки и водку, и все стоило начиная от ста рублей.

Понятно, что эти варианты были для школьников неприемлемы. Тем временем, им требовалось общение вне стен школы и вне скучных дней рождения под надзором родителей с непременным тортом, плотным запахом носок и толкотней вокруг единственного компьютера, ради игры, в которую каждый может поиграть дома, сколько ему хочется, без дергания за руки и криков «нет, не так, дай лучше я». Им нужен был свободный дрейф, обещающий знакомства, риски и проверку смелости. Их толкало к этому половое созревание, они тренировали в себе адекватность и способность быть привлекательными. Когда на улице было тепло, к их услугам было множество мест: подходил любой двор, любой парк и любая скамейка. В зимние морозы у них было только две альтернативы: подъезды и кондитерская. Школьники, достаточно общительные, но недостаточно дворовые по характеру, наводняли кондитерскую, так что ее кафельный пол всегда покрывали лужи с комьями коричневого снега.

В основном, сюда приходили девочки. Для многих их сверстников-мальчиков вызов, бросаемый половым созреванием, был слишком болезненным, и они предпочитали заменители: тренировку однополых стайных отношений, либо уход в компьютерный мир.

Ко времени знакомства с кафетерием-кондитерской, Сергея так люто одолевала похоть, что он перестал воспринимать вещи здраво. С искренней надеждой хватался он за иллюзорные возможности, к коим относилось массовое кормление восьмиклассниц эклерами.

Его отрезвил вызов в прокуратуру для беседы. Как выяснилось, в Солнцево последние недели действовал маньяк. Он насиловал и убивал девочек тринадцати-шестнадцати лет. Кондитерская, по понятным причинам, была поставлена под наблюдение. Сергей оказался единственным взрослым мужчиной, регулярно посещающим это место. Его стали проверять по датам и времени смерти жертв маньяка. У него, однако, оказалось железное алиби на работе. Следователь вежливо извинился перед ним и оставил свою визитку с просьбой позвонить, если Сергей что-нибудь узнает.

Следующие недели Сергей отодвинул свое половое влечение в дальний угол, предавшись паническому страху перед несправедливым правосудием, который не давал спать ночами. Перспектива тюрьмы казалась ему вполне реальной. Он думал, что если будет осужден на срок в тюрьме, то покончит с собой. Чтобы не привлекать лишнего внимания, он проработал в провайдере еще месяц (им стали недовольны, потому что у него все валилось из рук). После месяца он уволился, переехал к маме и пунктуально поставил об этом в известность следователя прокуратуры. Тот поблагодарил за звонок и сообщил, что маньяка изловили за неделю до этого, и больше в Солнцево бояться нечего.

«К тому же, мальчиков он не трогал, так что вам бояться нечего», — позволил себе шутку следователь. Сергей спросил, кто же оказался убийцей. «А вы поверите мне, когда я скажу?», — спросил следователь. «Как я могу не поверить следователю прокуратуры?» — подхалимски ответил Сергей. Хмыкнув, следователь сообщил, что это была пятидесятилетняя школьная учительница, убивавшая девочек, внешне похожих на ее пятнадцатилетнюю дочь. Дочь погибла под колесами грузовика за месяц до начала убийств. Прежде чем убить, пожилая дама насиловала их самодельным деревянным фаллоимитатором, на который надевала несколько презервативов.

Сергей даже не подумал возвращаться в Солнцево и снова устраиваться работать в провайдер. Его вылазка в самостоятельную жизнь потерпела крах, получился позорный фарс. Работа выпила из него соки, съемная квартира не оправдала ожиданий насчет секса, один раз его сильно избили, страх перед прокуратурой расстроил его нервы до бессонницы и запоров. Ко всему прочему, его грызла жгучая ненависть к девочкам из Солнцево, особенно школьницам, и если бы он остался и продолжал в том же духе, он бы и сам запросто превратился в серийного убийцу. А еще он соскучился по вкусной маминой еде.

Так закончилось самое большое приключение в его жизни.

Пару месяцев Сергей тихо проедал накопленные деньги, скрывая их от матери, чтобы она не попросила у него на ремонт в квартире. Он много спал, качал из локальной сети и смотрел фильмы, один за другим, просиживал на форумах киноманов и любителей фантастики. Он решил изменить стратегию и знакомиться с девушками не на целевых сайтах, а на тематических форумах, как бы между прочим. Но стратегия эта оказалась бесполезной.

Вечера он часто посвящал восстановлению отношений с бывшими одноклассниками. Спустя пять лет неприятные вещи последних двух классов забылись, и Сергею были рады. Впрочем, возможно, он ошибался, и его просто жалели. По крайней, он увидел что-то странное в глазах у тех нескольких человек, которые соглашались встретиться и выпить пива. На эти вылазки в дорогие городские бары ушла у Сергея значимая часть проедаемых накоплений.

Когда деньги стали подходить к концу, Сергей устроился продавцом в один из многочисленных компьютерных магазинчиков на Горбушке. Искать работу по специальности он даже не пытался, поскольку был убежден, что инженер турбин никому не может быть нужен.

Всплеск его дружбы с одноклассниками имел четкую цель. Он предполагал, что те и в двадцать три продолжают традицию старших классов устраивать квартирники — групповые попойки с ночевкой. Теперь, по предположению Сергея, квартирники должны были стать более частыми, поскольку часть его сверстников должна была уже встать на ноги и разъехаться с родителями. Дружба с бывшими одноклассникам открывала ему доступ к таким тусовкам. А легкодоступный секс был их непременным атрибутом, как и возможность обрести новых знакомых.

Сергей рассчитывал, что ориентация тусовок нисколько не менялась с годами по сравнению с первым-вторым курсом института.

Он отлично помнил парня, с которым встретился на одной из первых студенческих попоек. Тот хвастался, что безболезненно обходится без постоянной девушки уже два года, потому что на квартирных пьянках для него всегда находится «одноразовая дырка».

По его словам, «на тусах девчонки не дают только полным чмошникам и тормозам».

«Занятые» девушки, говорил он, ходят на такие пьянки даже чаще, чем «свободные».

Особенно любят их те, которые встречаются с парнем по два-три года. Устав от рутины отношений, они ищут острых ощущений, т. е. одноразового секса на стороне.

Этот знаток квартирников умер, к сожалению, в возрасте девятнадцати от отказа печени, о чем Сергей никогда не узнал. Парень, на фоне врожденных проблем со здоровьем, безудержно пил с четырнадцати лет, поскольку был достаточно смел, чтобы бросать вызов социальному порядку. Его родители — обеспеченные люди — решали за сына его проблемы. Из школы его так и не выгнали, хотя он не появлялся там неделями, а, появившись, обязательно с кем-то дрался. От милиции его тоже не раз откупали, иначе он бы, скорее всего, загремел в колонию для малолетних преступников. Когда ему было восемнадцать, и он уже числился на престижном социологическом факультете МГУ, врач поставил ему диагноз цирроз, и родители в считанные дни организовали ему лечение в Германии. Они купили билет на самолет и заказали встречу в аэропорту прилета, собрали за сына вещи и отвезли его в аэропорт, щедро дав карманных денег. Он сбежал из зала ожидания, скрывался по квартирам друзей, а, пропив деньги, стал торговать травкой, крупно задолжал, ему сели на хвост, и только тогда он вернулся к родителям.

Он покаялся, поклялся, что мечтает о лечении, и сказал, что больше ни за что не уйдет от них. И действительно, неделю он не выходил из дома, из опасений, что те, кому он задолжал, могут похитить его и требовать выкуп. Он терпеливо ждал отлета в Германию, потому что там, он был уверен, выбивалы его не найдут. За два дня до отлета, он умер. Неожиданно, сидя перед телевизором после ужина. Он попросил мать принести воды, а когда она вернулась с кухни, он сидел в кресле в той же позе, но был уже мертв.

И хотя человек умер, часть его умозаключений осталась жить. В частности, идея удовлетворять похоть за счет квартирников дала пышные побеги в голове Сергея.

Которого, кстати, покойный посчитал «тупым лошарой, который уши раскатал до пола и даже не заметил, как я свистнул у него пятихатку».

Поначалу Сергея никуда не приглашали. Он даже стал переживать на тему того, что забыл, «как пахнет у женщины между ног», ведь секса у не было уже больше полугода. В отчаянии, Сергей решился не ограничиваться тем, чтобы обзванивать одноклассников и поить их за свой счет пивом. Он выудил из пыльной коробки школьных вещей листок, где были указаны дни рождения. Ближайшим был день рождения Андрея Нахлыстова, того самого косоглазого идиотика, которому Сергей стал бы звонить в последнюю очередь. Он, однако, сделал попытку. Андрей очень обрадовался ему и тут же пригласил на день рождения, попросив не покупать подарок, потому что «все эти подарки все равно бесполезные, и их потом некуда девать». В ближайшие выходные планировался «оттяг на сорок человек у меня на даче».

Андрей, как и в школе, косил глазами, плевался во время разговора и голосил раздражающе громко. Однако его многочисленные знакомые, как выяснилось, относились к нему с уважением. Правда, он больше не был маленьким и плюгавым, к тому же, нормально одевался. Наверное, дело именно в этом, решил Сергей.

Встретив гостей на даче и наладив процесс, Андрей отловил Сергея, познакомил со своей женой, — не очень красивой и на вид запуганной, что не могло не порадовать Сергея, — попросил ее «подтащить закусон и рюмки» и повел Сергея «выпить и потереть о жизни». Они устроились на ступенях крутой деревянной лестницы, со второго этажа на чердак. Главная активность бурлила на первом этаже. Андрей достал флягу из-за пазухи, поставил на ступеньку перед собой. Когда жена принесла заказ и тут же тихонько смылась, он сказал, уперев руки в колени: «Ну все, считай окопались; давай, что ли сразу жахнем!»

Андрей задал сначала пару дежурных вопросов о положении дел у него, Сергея.

Удовлетворившись его односложными неискренними ответами, Андрей впихнул в него еще рюмку, закурил и принялся рассказывать о себе.

Сергей еще раньше понял, что предполагается исповедь, но никак не мог он подумать, что слушать придется так долго. Эта пытка продолжалась дольше трех часов, так что Сергей отчаялся подцепить девчонку. К тому времени, когда Андрей подбирался к концу истории, все девочки, по убеждению Сергея, должны были уже напиться в хлам и отдаться другим мужикам. Последнее не вызывало у него сомнений, поскольку мужчин было, по его прикидкам, раза в два больше, чем женщин. Кроме того, на второй этаж поднимались не только для того, чтобы безуспешно позвать Андрея вниз. Мимо Сергея прошли за это время, в разные комнаты на втором этаже и потом обратно, целых шесть парочек. Это было невыносимо: слушать россказни бывшего неудачника, теперь надувшегося чувством собственной важности, и пить с ним, зная, что за стеной в пяти метрах от тебя люди не теряют времени и занимаются сексом.

Сергей не верил ни единому слову в истории Андрея. Вся она смахивала на отполированную, предназначенную для широкого круга людей ложь, родившуюся из детских обид.

Андрей, якобы, убежал из дома через два дня после выпускного бала, потому что не мог больше терпеть побоев отчима. Он соорудил шалаш в Тимирязевском парке, воровал хлеб в магазинах и собирал еду по помойкам, убил однажды собаку и закоптил ее, потому что очень уж хотелось мяса. В институт поступить пытался, но не смог. Экзамены были в августе, к этому времени его одежда выглядела ужасно, и его просто не пустили здание. Возвращаться к родителям он не хотел, поэтому стал с нетерпением ждать октября, чтобы призваться в армию. Сентябрь был холодный и дождливый, и чтобы не замерзнуть, он устроился на стройку, разгружать кирпич и облицовку. Ему платили сущие гроши, и он продолжал сбор еды на помойках, зато у него появился свой угол в бытовке, так что он не замерзал по ночам. Своим рьяным желанием отправиться служить он вызвал дружный смех у призывной комиссии, и его спросили, не грохнул ли он кого и не убегает ли от ментов. Его призвали, несмотря на астигматизм и плоскостопие. Били его почти весь первый год, и начали еще в учебке, один раз ему даже сломали руку в двух местах. Зато в казарме было тепло, и кормили достаточно. Еда была простая, но порции большие.

Правда, от физической нагрузки еда сгорала за пару часов, и казалось, будто и не ел ничего весь день. После учебки он попал в Алтайский край. Сначала приходилось тяжко, потому что москвичей в части было мало, и их не любили. Положительной стороной, однако, было то, что солдат плотно задействовали на сельхозработах. Это означало возможность продавать сахарную свеклу на сторону целыми машинами, вдоволь наедаться, курить нормальные сигареты и пить самогон (который гнали в каждом сельском доме). Правда, самогон делался либо из патоки (с терпким запахом, от которого под конец уже тошнило), либо на меду (от которого быстро пробирал понос), а водка и портвейн были в дефиците.

Через несколько месяцев службы он стал получать письма от матери, вычислившей, где он служит. К этому времени он уже знал, что будет делать. Поэтому, в каждом ответном письме упоминал отчима. Передавал ему привет, извинялся за бестолковость, жалел, что не слушался, что связался с дурной компанией и в результате загремел в армию, искренне надеялся, что отчим позволит ему жить с ними после армии и устроит на работу в свою фирму. Очевидно, отчим был польщен, впрочем, не приписал от себя ни строчки. Это не было удивительно, учитывая, что он, по словам Андрея, был подлым спивающимся хорьком, который жил у матери, потому что оттуда ему удобно ездить до своей фирмочки, а деньги тратил на ремонт родительской квартиры в Дмитрове, на новенькую иномарку, на рестораны. А для него, Андрея, всегда «жидился даже на сто рублей».

Во время месячного увольнения многие солдаты разрывались между тем, чтобы пожить у кого-то из селян в качестве чернорабочего, либо съездить домой. Для него такой выбор не стоял, потому что у него были дела в Москве.

Билет у него был до города Арзамаса Нижегородской области, откуда он добирался до Москвы зайцем на попутных электричках. Сделал он этот маневр для того, чтобы нельзя было отследить его прибытие в Москву и отбытие по паспортным данным в билете дальнего следования.

Приехав в пять утра, он добрался до Тимирязевского парка, под пологом деревьев переоделся в гражданское и наклеил самодельную бороду из пакли. К семи он затаился у мусорных баков перед подъездом и стал ждать, когда мама уйдет на работу. Его отчим любил спать до одиннадцати и ехать в свою фирмочку к обеду. Подождав еще час, чтобы схлынул поток выходящих на работу, Андрей пробрался в подъезд и хотел воспользоваться ключом, но на двери стояли новые замки. Как он думал теперь, это его спасло от уголовного преследования. От следствия не укрылся бы тот факт, что дверь открыли ключом. Ему не оставалось ничего, кроме как ждать, чтобы отчим вышел сам.

Тот бы никогда не открыл дверь постороннему, будь то продавец картошки вразнос, сантехник или сосед. Во всех таких случаях он говорил всем сидеть тихо и вызывал милицию.

Отчим вышел, как обычно, в двенадцать, и сразу же получил кулаком в висок и ботинком под ребра. Андрей в своей истории не скупился на детали того, как он избивал отчима. Для него это, кажется, было осью, вокруг которой крутились остальные события жизни. Не теряя времени, он запихнул отчиму в рот грязную тряпку, выуженную на помойке, и затащил его в квартиру. Там он избил его до потери сознания и выкинул из окна. Последний акт был чисто символическим, поскольку квартира находилась на втором этаже, а под окном располагались цветочные клумбы. Андрей полагал, что убил отчима.

Он, собственно, так и планировал и был уверен, что его не найдут, «потому что матери дома не было, его никто не видел и не узнал, и вообще, никому не придет в голову, что это был он».

Он разбил ноутбук отчима и забрал все его документы, какие смог найти. В последний момент он решил забрать деньги, чтобы разгром сошел за ограбление, а не акт мести. Денег нашлось много, и спрятаны они были в самом ожидаемом месте: в пыльной кадке на антресолях, забитой старыми тряпками. В самый уже последний момент Андрей взял из холодильника еды, чтобы хорошенько поужинать. Маскируя воровство еды под разгром, он выгреб остальные припасы на пол, побил посуду и выломал кран из мойки.

Прихватив с кухни топор, Андрей пошел в гараж разобраться с машиной. Он заперся в гараже и приступил к делу с обстоятельностью. Он выбил стекла и фары, раскромсал кожаный салон и с особой тщательностью взялся за приборную доску. Закончив, он, не торопясь, запер гараж и пошел в Тимирязевский парк. Там он нашел остатки своего шалаша и даже отыскал саперную лопатку, топорик, стальные прутья, спички и соль там, где их оставил. Он развел костер, сжег все вещи отчима, и пока жарилась насажанная на прутья курица, вырыл в отдалении тайник для денег и не прогоревших ключей. Спрятав большую часть денег в тайник, он оставил достаточно, чтобы нормально пожить до конца увольнения. Переночевав, он не стал терять времени, сел на электричку в тот же день, и на поезд до Новосибирска сел в отдалении от Москвы.

Добравшись до Барнаула после пересадки в Новосибирске, он снял у частника дом на окраине, где «первую неделю только и делал, что пил». Шатаясь по городу вечером в поисках приключений на задницу, он встретил случайно сослуживца, пригласил к себе, напоил и накормил. Сослуживец с радостью согласился жить у Андрея и кормиться за его счет. Он остро нуждался в деньгах, зато у него не было недостатка в женщинах. С ними стала жить баба этого сослуживца, алтайка лет тридцати пяти на вид, которую тот подцепил в кабаке в первый же день увольнения. С собой она привела русскую подругу, помоложе. У подруги этой даже не возникло вопросов, что делать. В первую же ночь, после того, как все напились, и сослуживец с алтайкой пошли на чердак, эта русская расстегнула Андрею штаны и запустила туда руку, одновременно расстегивая свою кофту. (Эта часть истории больше всего возмутила Сергея). Андрей заявил, что до этого думал о женщинах мало, поглощенный в школе войной с отчимом и компьютерными играми, а после школы — выживанием, особенно вопросами еды и тепла. То, что произошло, ему понравилось, и до конца увольнения, они с другом «трахали этих баб иногда по шесть раз в день; жаль, у нас тогда оставалась только неделя». Остаток службы Андрей был полностью доволен жизнью. У него появился свой малыш, тоже москвич. Он защищал его от остальных и «заставлял батрачить, гимнастерку, там, простирнуть, самогон подогнать, ну и типа того». Окончив службу, он вернулся и пошел прямиком в квартиру матери.

Логично, что сын после армии возвращается к материи, а то, что в этой квартире было ограбление и убили какого-то мужика, его не должно волновать.

Ему, однако, и на этот раз открыл отчим. С разочарованием Андрей обнаружил, что тот мало изменился, только прибавилось алкогольной одутловатости в лице, да появился рядок золотых коронок во рту. Андрей назвал себя, отчим прищурился и процедил: «Тебя здесь не ждали, понял?» На что Андрей дал ему в челюсть. Из комнаты выскочила мать, завизжала в страхе, но потом разглядела сына, сказала: «Андрюша…» и упала в обморок. Андрей «навесил этому козлу для надежности еще раза два под дых» и пошел в свою комнату. Там за время его отсутствия обосновался отчим, и Андрея стал выкидывать в коридор его вещи, кроме техники, которую рассчитывал «попользовать для себя».

Отчим очухался, мать очухалась, и они стали ругаться. Отчим орал и бесновался и хотел вызвать милицию, чтобы «повязали этого отморозка», а мать говорила тихо и тускло «он же мой сын, ты должен понять!» и крепко держала его запястья. Закончив с вещами, Андрей вошел на кухню и застал их в таком виде. Сорвав со стены телефон и отцепив руки матери от отчима, он спросил ее, прописан ли в квартире отчим.

Перейдя к этой части истории, Андрей углубился в детали. Он забыл про выпивку и сигареты и смотрел перед собой, не замечая Сергея.

Отчим отскочил в угол кухне, схватил нож и «попробовал вякать». Андрей выбил ногой нож и снова ударил отчима по зубам, опрокинув на пол. «Успокоив этого козла», Андрей повторил вопрос, и мать прошептала, что отчим не прописан. «То есть он здесь никто, правильно?» — спросил Андрей. «Я ее муж!» — подал голос тот. «Вы расписаны?» — спросил Андрей. «Нет», — ответила мать. «И в собственность на квартиру он не включен?» — Андрея научил этим тонкостям один сослуживец, у которого отец был адвокатом по имущественным делам. «Нет», — повторила она глухо, избегая смотреть на своего мужчину. Тот затравленно глядел на Андрея, закрыв рукой разбитый рот. «Тогда вот что, — потер руки Андрей. — Ты здесь, дорогой, никто. А я здесь прописан. Я могу вызвать милицию после одиннадцати, и тебя отсюда заберут» — «У меня есть связи, щенок! Я тебя сотру!» — сказал отчим, приподнявшись на локте. Андрей, не раздумывая, ударил его сапогом в лицо. Тот успел закрыться руками и заскулил: «Не бей! Только не по лицу» — «Пожалей его», — тихо сказала мать. — Его год назад чуть до смерти не избили.

Он три месяца лежал в больнице» — «А мне плевать, кто и сколько его бил. Надо, тоже до полусмерти изобью» — «Пожалей его, — мать схватила Андрея за локоть. — Он несчастный, больной человек, ему некуда идти» — «Так уж и некуда! Своя фирма, иномарка, вон, новая» — «Да нет у него ничего, он продал фирму за гроши. Я не писала тебе, чтобы не расстраивать. К нему давно приходили, говорили продать фирму, а он не хотел. Тогда его избили, квартиру разгромили, все его документы забрали, машину в гараже вдребезги разбили. Мы даже в милицию не заявили, боялись». Андрей засмеялся в голос, все равно они не поняли бы, над чем он смеялся на самом деле. «Ну ты и трус, — сказал он. — Вот так взять и бросить. Я на твоем месте охрану бы нанял. И что, теперь сидишь на шее у матери?» — «У меня остались деньги. И я, кстати, плачу за квартиру!» — проскулил тот с легким оттенком дерзости и достоинства. «А когда деньги кончатся, что будешь делать?» — «Устроюсь работать; у меня есть связи», — отчим снова начал вставать. Андрей рявкнул: «Лежать!», и отчим замер. «Ни хрена у тебя теперь нет. Я, так и быть, разрешу тебе здесь жить. Но. По телеку мы смотрим то, что хочу я. На обед мать готовит то, что хочу я. Если я говорю тебе сдриснуть с кухни, ты выполняешь. Если я говорю тебе заткнуться и прекратить шум, ты выполняешь. Еще ты всегда ходишь в магазин, выносишь мусор и моешь посуду. Если ты начинаешь спорить, ты сразу получаешь в морду. Все понятно, козел?.. И кстати, за квартиру теперь плачу я… Мам, мам, спокойно, все хорошо», — он обнял мать, которую только теперь начало колотить в истерике.

Андрей ожидал, что отчим не станет терпеть унижения и уедет к родителям в Дмитров. Но он плохо знал этого человека. Тот не поднимал глаз, глотал обиды и «терся целыми днями в маминой комнате». Однажды Андрей пришел орать на него, что он «обоссал обод в туалете», отчим сжался в комок, рассыпался в извинениях, умолял не бить и ринулся драить квартиру. Когда мать была дома, отчим ходил из комнаты на кухню в ее сопровождении, и она кормила его отдельно от Андрея. Когда она была на работе, он сидел молча в кресле и читал детективы, либо вязал, напялив на нос очки. Увидев его за вязанием, Андрей понял вдруг, что его «родичи стареют, сдали и вообще какие-то жалкие». Он не выдержал и разрешил отчиму включить телевизор.

Мать прибегала к Андрею в комнату пооткровенничать, если отчим выходил вечером в магазин. Оказывается, все эти годы отчим давил на нее, чтобы вписаться в квартиру, но она понимала, что если позволит ему, он выпихнет на улицу и ее, и Андрея.

Терпела она его, потому что он зарабатывал, и надо же все-таки жить хоть с кем-то. После того, как его избили бандиты, и он продал бизнес, мать просто жалела его, он ей «заменил сына». «Мне же нужно о ком-то заботиться, пойми меня правильно», — торопливо добавила она. В Дмитров он не уезжал, потому что с родителями было невыносимо.

Старуха почти оглохла, так что орала и включала телевизор на полную громкость. А старик стаскивал в дом картонные коробки, потому что у него появилась идея-фикс обклеивать картоном стены. Он, впрочем, ничего не обклеивал, только захламлял пространство. И впадал в гнев, когда старуха выкидывала его коробки. Тогда он начинал кидаться фекалиями, которые прятал от старухи в трехлитровой банке то в одном углу квартиры, то в другом. «Жить в этом аду» невозможно, так что отчим «останется здесь, даже если ты станешь его убивать, Андрюша».

«Наведя в квартире порядок», Андрей откопал зарытый клад и вместе с одним сослуживцем («он шарил в компьютерах») открыл палатку на Горбушке по продаже картриджей для принтеров. Позже к этой палатке добавилась мастерская по заправке картриджей, а следом — по купле-продаже подержанных компьютерных частей. Дела у него пошли в гору, так что за эти три года он купил себе новенькую десятку, отправил маму отдохнуть в Египет на три недели, вставил отчиму керамические зубы и сделал ремонт на даче, так что стало тепло круглый год и не стыдно принимать гостей.

Услышав эту часть истории, Сергей засомневался в том, что все остальное — полная выдумка. На несколько минут он перестал думать о том, как бы свалить от Андрея и «заарканить девчонку». Он отодвинул даже завистливые мысли, что, дескать, неудачник Андрей стал бизнесменом, а он, Сергей, в двадцать три болтается как дерьмо в проруби.

Он стал думать о том, что может устроиться работать к Андрею и, за счет дружбы с ним, будет получать гораздо больше, чем другие. Впрочем, разочарование постигло его быстро.

Андрей сказал, что дела сейчас идут не очень, потому что он наплодил сотрудников, они проедают деньги и ничего не делают. Отчим, которого еще в первые месяцы фирмы Андрей взял на работу, давно советовал сократить штат, но Андрей не слушался. И вот, теперь приходится резать по живому. «Вообще, я не знаю, что бы делал без отчима, он много тонкостей знает, опыт все-таки… Так что, видишь, Серега, как все в жизни бывает!..»

Закончив историю на этом глубокомысленном замечании, Андрей поспрашивал, как дела у самого Сергея, не нужно ли ему чего-нибудь, «а то смотри, только скажи, проблемки твои порешаем, влёт». Приняв ответ Сергея, что «все нормально», Андрей сказал: «Но если что — обращайся, а сейчас пойдем, я тебя с классной девчонкой познакомлю. У тебя-то самого есть жена, изменяешь ей?»

Девушка оказалась грудастая, стильная и чрезмерно общительная. Она была порядочно пьяна и бросилась обниматься с обоими, шепча, как она рада их видеть, «это ужас, вы не представляете!» Она довольно быстро утащила Сергея в комнату наверху, приподняла аккуратно застеленное одеяло, показала ему мокрые пятна на простыне и скорчилась: «Фу, какая мерзость, правда?!». Положив одеяло, она уселась на кровать и сразу заявила, что ищет настоящего мужчину. А настоящий мужчина, в ее понимании, полюбит ее саму по себе и будет готов терпеть три месяца без секса, так что она привела сюда Сергея, чтобы проверить его, и хочет просто поговорить с ним о разных вещах в спокойной обстановке, без шума. Сергей был истощен беседой с Андреем, и его мутило от коньяка и пачки выкуренных за три часа сигарет. Услышав, что секса не планируется, он впал в апатию, сказал: «Хорошо, давай поговорим», сел на пол в углу и закрыл голову руками. «Ну, — нетерпеливо сказала она через минуту. — Что сидишь?» — «Ты хотела о чем-то поговорить? Я слушаю», — выдавил Сергей. «Ни о чем я не хотела поговорить, придурок. Это я так мужиков проверяю. Если мужик нормальный, он бесится и берет меня силой», — и она ушла. Ближе к утру, когда все уснули, Сергей нашел ее, одиноко спящую под пледом и горой пуховиков на холодной веранде, и воспользовался ее пьяной беспомощностью. Он уже имел опыт с мертвецки пьяными женщинами и потому держал при себе не только презервативы, но и тюбик смазки. Он лег с ней, закрылся с головой пуховиками, перевернул ее на живот, стянул с нее и с себя джинсы по ляжки и взялся за дело. Проникнув внутрь, он запустил руки под ее кофту, чтобы насладиться огромной грудью. Она наполовину очнулась ото сна, постонала слегка и даже промычала раза два «еще». Кончив, он продолжал сжимать грудь и лежал в ожидании, что «подкатит еще».

Она, благополучно заснула, а к нему так и не подкатило. Он аккуратно вернул все, как было, даже вытер ее промежность платком, чтобы не оставлять следов смазки. Закончив, он тихонько выбрался и ушел спать в гостиную. Проступок не раскрылся, его жертва решила, что ей приснился эротический сон, чем и поделилась со всеми за завтраком, хлебая какао из полулитровой кружки.

Андрей Нахлыстов, как оказалось, идеально подходил для целей Сергея. Он вел активнейшую социальную жизнь, попойки у него на даче проходили чуть ли не каждую неделю, и оставаться в числе постоянных посетителей не составляло труда. Нужно было только приносить выпивку и закуску, о чем Андрей предупреждал каждый раз, обзванивая всех в четверг вечером.

Все стало налаживаться. Почти каждую неделю у Сергея случался секс. Спустя два месяца Андрея Нахлыстова — и еще троих случайных горожан — сбила насмерть маршрутка. Все случилось, когда он выбежал из машины у автобусной остановки, чтобы купить сигарет. Всего парой секунд больше или меньше, и с ним бы ничего не случилось.

Сергей не очень горевал о его смерти. Он заблаговременно обзавелся телефонами многих его знакомых, так что стал названивать им в поисках тусовок. Однажды его спросили, недобро: «А что сам-то не устроишь, тусовщик?» Он ответил: «Я живу с мамой, мне негде, но я ведь не с пустыми руками приду. Я выпивки подтащу». С тех пор он обещал выпивку с первых же слов разговора, и это действовало.

За счет тусовок, происходящих раз в неделю, Сергей протянул почти два года.

Поначалу, где-то через раз, удавалось получить секс, и тогда он старался запастись впрок, не слезая с девушки даже после двух оргазмов, когда очередная эрекция становилась уже вялой и бесполезной. Если ему позволяли, он корячился еще долго. Если же его начинали сгонять, он покорно слезал. Вообще, он чувствовал себя гнусным малолетним воришкой на базаре, которому иногда позволяют слямзить подгнивший помидор, а иногда прогоняют палками. И когда его прогоняют палками, они в своем праве, потому что он заведомо виноват.

Случилось несколько раз, девушки приходили ночевать к нему после знакомства на тусовке. Спустя пару ночей, впрочем, охладевали. Он никогда не спрашивал причин.

Вообще, чем дальше, тем ему сложнее было обсуждать с людьми реальные ситуации.

Сергей думал, что его бросают из-за мамы, и стал просить ее прятаться в своей комнате и не выдавать присутствия, когда он приводит девушек. Мама безропотно соглашалась, потому что сердечно сопереживала любовным неудачам сына и все ждала, когда же станет свекровью. Пряталась она умело, но случилась пара недоразумений вначале, связанных с выходами в туалет. Тогда Сергей купил матери ночной горшок, и трюк стал удаваться идеально. Однако девушки продолжали бросать его после пары ночей.

Около половины зарплаты он тратил на закупку ящиков с пивом для тусовок.

Сначала это был один ящик; постепенно, его стали пускать на тусовки не так часто и не так охотно, и он повысил тариф до двух ящиков. К тому времени он уже порядочно откочевал от первоначального круга знакомых Андрея, которые закрылись от него довольно быстро. Теперь его участью были знакомые и знакомые знакомых, младше его года на три, часто еще студенты. Эстафетная палочка переходила ко все новым желающим получить к столу два ящика пива. За глаза его называли «два ящичка» и приглашали только в случае крайней нужды. Чем дальше, тем реже ему удавалось переспать хоть с кем-нибудь. Последние полгода он растрачивал пиво вообще зазря, да и попасть за это время удалось всего на восемь тусовок.

Наконец, все прекратилось само собой. Он толком не задавался вопросом, почему нигде не приживается. Для него стало имплицитной истиной, что люди общаются с ним только за взятки разного рода. Когда ему давали понять, что не хотят его видеть, единственным его соображением было то, что пора искать новые источники секса.

Тем временем, работать ему становилось все тяжелее, потому что другие продавцы с ним зачастую даже не здоровались и, уж тем более, не водили с собой на задний двор курить травку (чем сопровождалось начало почти каждого рабочего дня). Изощренная покупка секса закончилась, нормальной одежды у Сергея было с запасом (он очень аккуратно обращался с одеждой, и она сохранялась долго), а тратить деньги на приличную еду для себя он не привык.

Он начал копить, толком не зная на что, возможно на машину, поскольку временами ему начинало казаться, что машина решит все его проблемы. Но копить ему не дали, потому что мама наконец собралась с духом и стала выбивать из него деньги на ремонт квартиры, угрожая выгнать. Он подумал, что ремонт действительно не помешает.

В конце концов, ему еще здесь жить, когда мать умрет. Мать договорилась с рабочими на то время, когда Сергей на работе, и хранила стройматериалы у себя в комнате, так что «Сережу ничего не беспокоило». К тратам на ремонт добавились вскоре траты на дорогие лекарства для мамы, так что о накоплении пришлось полностью забыть.

Он стал искать работу получше и нашел должность менеджера по складу. Он должен был пересчитывать количество пришедших коробок, взрезать их, проверять содержимое и расписывать в бумагах. Зарплата там была на сто долларов больше, потому что рабочий день длился дольше на два часа. Впрочем, на новой работе хотя бы не нужно было проводить день стоя и отвечать на глупые вопросы назойливых покупателей.

Жизнь пожалела Сергея. Мать умерла довольно быстро, и он остался один в обновленной (кроме его комнаты) квартире. Он испытал облегчение и радость, когда пришел после работы и обнаружил на полу прихожей ее труп с выпученными глазами.

Теперь можно было приводить к себе кого угодно в любое время. Кремировав мать по самому дешевому варианту и не устроив поминок, он в ближайшие выходные обзвонил всех, кого мог, и пригласил к себе с ночевкой в следующую субботу. Из согласившихся прийти, объявилось меньше половины. Пришли три студенческие парочки и не привели ни одной свободной девушки. Они охотно пили и ели купленное Сергеем на последние до конца месяца деньги. Сергей все ждал новых гостей и обещал «сейчас еще подтянутся».

Наевшись, напившись и накурившись, они спросили, можно ли завернуть что-нибудь с собой. Он возмутился, но не смог ответить «нет» и дал им полиэтиленовые пакеты. Они ушли от него в десять вечера, не просидев четырех часов. Один из них задержался, грубо обнял Сергея за шею и прокричал на ухо: «Ну ты даешь! Мать схоронил, и сразу тусу устраивать. Жжешь!.. Дай сигаретку, если не жалко». Сергей открыл перед ним пачку сигарет, и парень выгреб оттуда половину, на прощание махнул рукой и побежал по лестнице догонять товарищей.

Больше Сергей не пытался устраивать вечеринки. Месяц он жил впроголодь, потому что не у кого было одолжить. Получив зарплату, он хотел начать хотя бы нормально питаться, но похоть была нестерпима, и он снял проститутку через Интернет.

Он рассчитывал на один час, но мучил ее три. Понимая, что с трудом дотянет до конца месяца, он, тем не менее, снова вызвал девочку через неделю. Чтобы не умереть от голода, он продал все скудные мамины украшения.

По расчетам Сергея, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, он мог позволить себе такие трехчасовые сеансы не чаще раза в два месяца. Он начал работать над собой, чтобы смириться с перспективой скудного питания и такой частоты секса. И тут жизнь снова пощадила его, подбросив ему коренастую и молчаливую тридцатилетнюю Надю — новую уборщицу на складе. Позже она призналась однажды, что работала до этого смотрителем музея, потом хотела устроиться секретаршей, но разговаривать с незнакомыми людьми ей страшно, и она пришла на склад. Поведать это оказалось для нее большой трудностью, и случилось «признание» только через два месяца после их первой ночи. До этого они, по сути, и не разговаривали толком.

Роман их начался банально, по-советски. Увидев новую уборщицу, Сергей стал задерживаться на работе, дожидался, когда она придет, и пытался «найти общий язык».

Поначалу она просто ничего не отвечала, потом стала здороваться, потом соглашалась попить чай и с удовольствием ела дешевые печенья и ириски, которые покупал ей Сергей.

Она отвечала «да», если Сергей говорил о погоде или политике, но замолкала и опускала глаза, когда он спрашивал что-то о ней, например, «где ты живешь?». Шутки она игнорировала, а попытки флирта вгоняли ее в оцепенение. Однако вскоре, приходя, уборщица Надя сразу искала Сергея и сама ставила чайник. Однажды Сергей не выдержал и сказал: «Пойдем сегодня вечером ко мне домой, останешься переночевать». Она ответила «Хорошо», потом добавила: «Пойду, закончу работу», — и не попадалась ему на глаза до конца смены. Всю дорогу до его дома они молчали, он спросил, хочет ли она выпить. Она тихо ответила: «Можно водки». Он оставил ее на улице рядом с круглосуточным магазинчиком, зашел внутрь один и купил, кроме водки, леденец «Чупачупс». Когда он вернулся через пару минут, она стояла в той же позе, уставившись на темную вывеску «Парикмахерская» со сколом на первой букве. Он сказал: «Это тебе, золотце», — и протянул ей леденец. Она покраснела, закивала головой и сказала «Спасибо». Когда они вошли в прихожую, и он закрыл дверь, повисла гнетущая тишина.

По очереди они зашли в ванну помыть руки. «У тебя уютно», — сказала Надя. «Ты хочешь есть?», — спросил он. — «Нет, лучше водки», — ответила она. Он пошел на кухню, нашел два разномастных стакана, ополоснул, налил в каждый до половины, осмотрелся в поисках закуски и с радостью обнаружил недоеденные жареные сосиски в сковородке, подернутые белым жиром. Их осталось как раз две. Он отрезал два куска от черствеющего уже батона белого хлеба, на каждый кусок положил по сосиске, взгромоздил бутерброды на стаканы и пошел в комнату. Там, на кровати, сидела Надя в одном бюстгальтере и трусах. Одежда была аккуратно повешена на стул. Он протянул ей стакан и хотел сказать «За нас!», но она сразу выпила залпом, не стала закусывать и поставила стакан под кровать. Он поспешил тоже выпить и закусить. У него выбило слезу.

Он еще жевал, когда она откинулась на кровать, задрала ноги, сняла трусы, обнажив заросшую густым черным волосом промежность, и молча уставилась на него. Продолжая жевать, он принялся торопливо расстегивать штаны…

Прячась теперь от преследователей между мусорных баков, Сергей лихорадочно прокручивал в уме все моменты, где эти двое появлялись в его жизни.

Началось все как раз в ту первую ночь с Надей. Он только-только снял штаны, и на лестнице поднялся гвалт. Включили магнитофон двое рэпперов, в балахонах, с капюшонами, закрывающими лица по самый нос. Сергей, в одной рубашке и в трусах, болтающихся ниже колен, подбежал на цыпочках к двери. Он прильнул к глазку, рассматривая рэпперов, и собирался уже завопить, чтобы прекратили шуметь, иначе он вызовет милицию, но в этот момент вышел его сосед и без предисловий растоптал их магнитофон. Рэпперы молча убежали, придерживая руками капюшоны. На спине одного из них Сергей разобрал надпись: «Быть самцом, долбиться с Надей».

Он вернулся в комнату, нашел Надю в той же позе, но без бюстгальтера, и залез на нее, выбросив мигом из головы глупый эпизод с рэпперами.

Следующая встреча с двоими произошла на складе. В образе двух пятидесятилетних мужиков они привезли, вместо партии ноутбуков, полный десятитысячный тираж книги «Брюнетка против рыжей» и агрессивно и нервно отстаивали свою правоту, постоянно оглядываясь по сторонам. Чтобы их выгнать, пришлось позвать охрану, после чего они мирно заехали на соседний склад и разгрузились там. Сергей тогда решил, что они банально ошиблись номером ангара, но теперь ситуация выглядела совсем иначе. Нельзя не учесть и той детали, что один из них, тот, что пониже, беспрестанно чихал, и после их появления Надя слегла с гриппом, так что Сергей на неделю лишился секса.

Наверняка были еще случаи, где появлялись двое, просто он не придал им значения.

Оно и не мудрено, ведь он полностью был поглощен долгожданным счастьем семейной идиллии. Они с Надей понимали друг друга с полуслова, точнее, просто, им было легко друг с другом, притом, что они почти не разговаривали. Она всегда была готова на секс, готовила сносные супы, убиралась и стирала. У нее была одна слабость — выпивать полстакана водки перед сном, и Сергей принял это как данность. Она, в свою очередь, прощала ему тягу к сигаретам, хотя морщилась от табачного дыма, когда он курил в постели. Они вместе жили и вместе работали, она приходила в середине его рабочего дня, а заканчивала несколько позже. Он привык дожидаться и идти домой вместе с ней.

Через три месяца ее сбила машина — «Газель» с двумя пьяными парнями в кабине.

Жизнь разлетелась на осколки. Сергей потерял чувство реальности. Несколько дней он, приходя домой, ожидал увидеть там Надю и представлял, как скажет ей: «Ты знаешь, Надя погибла! Ну, с работы, я тебе рассказывал про нее». Он стал теряться во времени, раза два, выйдя утром, не приходил на работу. Обнаруживал себя вместо этого среди незнакомых улиц, голодным и уставшим. Часто не мог сказать с уверенностью, спал ли ночью, или нет.

Против парня, который был за рулем, завели уголовное дело. В зале суда присутствовали оба, один на скамье подсудимых, другой в качестве свидетеля. Оба очумело крутили головами из стороны в сторону, выпучив глаза. Свидетель не прекращал, даже когда отвечал на вопросы защитника, так что судья сделал ему замечание. Свидетель рад был обложить дружка по полной программе, сказав, что тот был алкоголиком, обожал ездить пьяным и нарушать правила и старался сбивать бездомных животных, если они перебегали дорогу. Кроме того, по словам свидетеля, обвиняемый всегда держал в бардачке клей-момент, чтобы нюхать его. Последнее обвинение подтверждал протокол обыска автомобиля и анализ крови обвиняемого. Когда обвиняемого уводили из зала суда, его дружок радовался как ребенок и даже захлопал в ладоши. Он подстерег Сергея у выхода из здания суда, сунул ему в руку записку и убежал. Записка гласиса: «Мой друг ненадолго отлучится, нам надо преодолеть несколько проблем в других местах. Но скоро мы вернемся, обещаю. Жди».

Прошло две недели, Сергей пришел в себя и, в силу непреодолимой потребности срочно что-то предпринять, обратился к Петру Николаевичу и взял недельный отпуск за свой счет.

Утром на второй день занятий, во вторник, восемнадцатого февраля, когда входил в метро, получил смс: «Мы вернулись, как и обещали. Теперь займемся тобой». Первой реакцией было оглянуться. Они одиноко стояли в десяти шагах от входа в метро, рядом с закрытой палаткой быстрого питания, пристально глядя на него. Плечом к плечу, в ушанках, с сигаретами в зубах.

Сергей побежал. Оглянувшись в последний момент, он увидел, что они отнюдь не спешат в погоню. В поезде, подъезжая к Первомайской, он, однако, обнаружил их в соседнем вагоне. Прислонившись рожами к стеклу, они пялились на него. От их дыхания стекло запотело, и лица были размыты. Но одежда — ушанки и тулупчики — выдавала их однозначно.

На Первомайской они бросились за ним, и он не смог бы оторваться, со своими легкими, испорченными курением. Но, выскочив из метро, двое замешкались, чтобы закурить! А потом — он оглядывался и видел — несколько раз роняли сигареты и нагибались их поднять или зажигали новые. В промежутках между остановками они, однако, бежали умопомрачительно быстро и почти нагоняли его. Прохожие не обращали на погоню внимания.

Он ушел от них тогда лишь потому, что прошмыгнул в подъезд вместе со входившим жильцом. Времени, чтобы звонить Петру Николаевичу по домофону, у него, конечно же, не хватило бы. Сергей захлопнул дверь подъезда почти перед носами преследователей, взлетел по лестнице и стал ломиться к Петру Николаевичу. К счастью, тот открыл почти сразу.

Во время психологического тренинга в тот день с Сергеем случилось что-то страшное. В его уме открылась бездонная пропасть боли и страха. Он понял, что все годы жил по соседству с ней и не замечал. Она, однако, исподволь влияла на его поступки, как железорудная залежь отклоняет стрелку компаса. Стало вдруг очевидно, что его проблема отнюдь не в сексе и даже не в отторжении другими людьми. Просто, у него всегда было что-то с головой, но до четырнадцати лет оно не проявлялось.

Когда, во время занятия с Петром Николаевичем, Сергея затянуло в этот океан боли, он не мог оттуда вылезти. Не получалось просто открыть глаза, тряхнуть головой и переключиться на другое. В какие-то моменты он забывал, кто он и где находится. Когда наконец он выбрался и открыл глаза, он увидел изможденного и напуганного Петра Николаевича и понял, что тот справился чудом и на самом деле не готов работать с такими вещами.

Но было и кое-что еще. В короткий миг, когда он открывал глаза, перед ним вспыхнуло видение. Петр Николаевич сидел на стуле, но отнюдь не в положении психотерапевта. Ему в лицо бил свет лампы, он рыдал, руки его, с распухшими окровавленными подрагивающими ладонями, висели плетьми вдоль туловища. Над ним склонились двое, на месте голов у них — чернота неправильной формы, окутанная сигаретным дымом. Один, пониже, держит в руках молоток, другой, повыше — безостановочно щелкает пальцами. Движения такие быстрые, что пальцы невозможно разглядеть. И подспудная мысль, что пальцы эти гораздо длиннее, чем кажется, и могут в любой момент дотянуться до самого дальнего угла комнаты. Видение растворилось через долю секунды, как только ресницы полностью разомкнулись. Осталось только ясное понимание, что с Петром Николаевичем покончено. Спустя дни, а может быть часы, он почувствует себя такой же загнанной дичью, какой чувствует себя сейчас он, Сергей.

Выйдя от Петра Николаевича, он услышал шаги наверху и не стал себя обманывать — бросился бежать. Он затаился в тени у стены дома и видел, как двое выбежали из подъезда и ринулись в сторону метро. Тогда он бегом пересек дорогу, чуть не попав под машину, и углубился во дворы. Минут десять он думал, что оторвался, но потом увидел их снова. Не сзади, а впереди, в кругу фонарного света. Они не скрывались и не подстерегали в засаде. Они прямо сообщали о себе. Он метнулся назад, наискось через двор, и скрылся под навесом среди мусорных баков.

Теперь он сидел здесь, а они бродили вокруг и дразнили его, переговариваясь нарочито громко: «Как думаешь, а не мог ли он спрятаться между мусорных баков?» — «Сомневаюсь, иначе мы бы уже посмотрели там и нашли его…» — «Может, тогда пойдем, поищем в другом месте?» — «Нет, ты знаешь, мне кажется, есть смысл еще немного побродить здесь» — «Но зачем?!» — «Ну а вдруг, он все-таки спрятался среди мусорных баков. Раз в год и палка стреляет» — «Что, прямо так взял и спрятался в мусорных баках?» — «Да не внутри, а между ними. Не полезет же он в мусор, сам подумай!» — «А почему бы ему не полезть?» Их бесконечные препирательства, восторженными, надорванными тенорками, сводили с ума.

Не выдержав, Сергей побежал. Лишь только он покинул мусорный навес, как споткнулся о что-то. Уже летя кувырком, теменем в асфальт, он увидел, что споткнулся об одного из двоих. Последнее, что он увидел, прежде чем потерять сознание, был косящий на него, мерно подрагивающий глаз лежащего.

Очнулся он в своей постели, голый, руки и ноги растянуты в стороны, привязанные шпагатом, видимо, к ножкам кровати. В комнату вошел высокий человек в добротном коричневом костюме, с яркой маской крокодила, закрывающей всю голову до плечей.

Следом вошел человек пониже в маске попугая и в его, Сергеевом, пуховике, застегнутом на молнию и все кнопки. Снизу из пуховика торчали голые босые тонкие ноги. «Мы обеспечим вас сексом с гарантией и до конца жизни», — сказал знакомым уже надтреснутым тенорком «крокодил». «Попугай» молча залез на кровать, встав в ногах у Сергея. Матрас со скрипом прогнулся под его голыми ступнями. «Будучи виновны в гибели вашей… супруги, — продолжил торжественно «крокодил», — мы обязаны возместить нанесенный ущерб. Отнеситесь к нашим усилиям с уважением, ведь ради вас мой друг лишил себя отдельных органов!»

«Попугай», единым длинным взмахом расстегнул куртку и легко выскользнул из нее.

Сергей завопил. Широкоплечий мужской торс, с волосатой грудью и кубиками пресса, ниже сменялся женскими бедрами и промежностью, которые перетекали в совершенно мужские ноги. Существо опустилось на колени, обхватив ляжками бедра Сергея. «Не отказывайте нам, примите наш подарок», — сказал «крокодил». Сергей вопил и извивался, насколько позволяли веревки. Из промежности «попугая» потекла тонкой струйкой слизистая жидкость. «Он не хочет!» — пожаловался «попугай», и «крокодил» ответил торжественно: «Ну что ж! Тогда придется возбудить его по-настоящему!»

«Придется, да. Но мы этого не хотели, он сам виноват», — сказал «попугай» и стянул аляповатую маску. Сергей вжался головой в подушку, его взгляд сам собой соскользнул в сторону и зафиксировался на тумбочке у кровати. От глазных яблок по черепу разлилась боль. Сергей понимал, что глаза не могут быть скошены в сторону так сильно. Он сразу принял как свершившийся факт то, что повреждения необратимы, и он отныне косой.

Он не разглядел, что было на месте головы. К счастью, не успел. Но, что бы там, под маской, ни скрывалось, оно порождало такое же точно ощущение страха, которое испытал Сергей, провалившись в бездну во время сеанса у Петра Николаевича.

«Крокодил» подошел и присел на корточки, упершись локтем в тумбочку, и оказался посередине обзора Сергея. «Подержи его голову», — распорядился он, и Сергей ощутил давление на виске и щеке. «Ну что, глазки больше не двигаются? — нежно спросил «крокодил». — Ничего, сейчас попробуем исправить!» — и он снял маску. Глаза не двигались и не зажмуривались, так что Сергей смотрел. Хотя и не в состоянии был на это смотреть.