…Жрец стал наведываться чаще, чем в обычные дни, монотонно тянувшиеся из года в год вот уже второй десяток лет службы, у священных Башен-Камней, Бог-Солнце наделил его зоркими глазами. Они видели все, что только можно было увидеть. Он мог провести мысленную линию даже там, где никогда не был сам, а только различал далекие очертания неясных силуэтов. Люди не видели их вообще, а он видел, видел все.

Его проверяли много и долго. Иногда, когда глаза уставали и начинали слезиться, ему хотелось кричать, что он тоже ничего не видит, но это было бы неправдой, а лгать — великий и непростительный грех. Это он знал с детства. Он знал это и всегда говорил правду, даже когда злой Супай закрывал, его глаза усталостью и все понимали, что он ничего не может видеть, но он видел и говорил правду…..

В первый: раз его привели сюда, чтобы исправить покачнувшиеся при вздохе земли левые малый и большой камни — остальные камни и башни устояли тогда. Он сразу понял, что от него хотят, и быстро помог исправить солнечные камни-знаки. Потом его приводили сюда лишь к началу тех священных дней, когда зоркие глаза простого пуреха были нужны сынам Солнца.

Дома, как и все пурехи, он трудился на своем наделе — топу, получил хорошую девушку в жены, и община построила ему дом. Он и сам помогал строить такие же дома для других молодых пурехов, когда праздновались свадьбы… Все шло хорошо, и семья быстро росла, отчего, так же быстро вырастал, его надел земли, пока однажды курака не приказал ему явиться в свой дворец. Он так и обомлел и не сразу пал ниц, когда там, во дворце, увидел прямо перед собой двух живых сынов Солнца. Падая на землю, он успел заметить, с каким любопытством они разглядывали его, простого пуреха. Теперь он не боялся их, но тогда было очень страшно. Он даже не поверил своим ушам, когда курака потребовал, чтобы он, пурех, встал. Затем начались испытания. Он видел все, и сыны Солнца недоверчиво, едва заметно покачивали головой. Он видел и это, а может быть, просто догадывался: огромные золотые круги, вставленные в мочки ушей, начинали шевелиться.

Так он стал Наблюдателем, а наблюдал он за солнечными башнями священного Пупа Четырех сторон света. Вначале он, наблюдал за ними вместе со старым инкой, затем только один и его стали называть Наблюдателем. Он один получил право нарушать священный запрет и смотреть на самого отца всех сынов Солнца. И никто не наказывал его за это. Он ждал появления всемогущего божества в пространстве между двумя башенками. Ждал и смотрел. Смотрел и ждал. Можно было и не смотреть, ибо солнце — он это точно знал — еще не скоро доберется своим нижним краем до башенок. Но он должен был смотреть и ждать, и он смотрел и ждал. До боли в глазах. Каждый день. Как он любил тучи, но они приходили только под вечер. По-настоящему нужно было смотреть и ждать лишь с самого первого дня июня.

Он точно знал, когда настанет тот день и солнце, словно по приказу, на мгновение замрет, нет, уляжется на нижних башенках, разместившись между двумя большими камнями. Мгновение, и оно оторвется от них, поползет вправо. Но он, Наблюдатель, уже будет стоять. А когда он встанет, кто-то из инков, они меняются всякий раз, сядет на каменное сиденье. И сразу же бросится бежать царский часки, и там, в священном Куско…

Но он не знал, что будет там. Он только видел, что за три дня до этого торжественного мгновения в столице сынов Солнца не будут ночью загораться огни. Наступит великий, пост, и мужья будут воздерживаться от близости с женами, чтобы не оскорбить достоинство приближавшегося великого дня. И хотя по его знаку каждый год начинался праздник Интип Райми, Наблюдатель так никогда не увидит, что же произойдет в священной столице…

В Куско было еще темно, когда на Платформе развлечений — Хаукай пате в месяц Отдыха полей стали собираться сыны Солнца, представлявшие все царские айлью. Сюда пришли все, кто не был занят на службе в домах Отца-Солнца. Последними на площади появились братья недавно ушедшего к Отцу-Солнцу сапа инки. Их еще совсем юные сыновья окружили отлитый из золота трон-носилки Единственного плотным кольцом обнаженных тел с незажившими ранами и глубокими ссадинами, полученными в сражении-празднике Вараку.

Наконец вместе со своими братьями и сыновьями на Платформу развлечений взошел Единственный. Он отказался от носилок: даже Единственный испытывал тревожное, хотя и радостное, волнение от предстоящей встречи с Отцом-Солнцем всех тех, кто собрался здесь на главное торжество Четырех сторон света. Только сыны Солнца были на площади-платформе. Только они имели право ждать здесь своего прародителя. Ничто не нарушало торжественности этих мгновений.

А за каменной оградой дворцов и храмов, окружавших со всех сторон Хаукайпату, на площадях и улицах священной столицы угадывалась многотысячная толпа кураков и их придворных. И хотя все они старались ничем не выдать своего присутствия, на Хаукай пате знали, что люди уже пришли.

Стояла напряженная тишина. Легче было преодолеть расстояние в тысячи полетов стрелы, чем ждать священное мгновение прихода божественного Солнца. Ждать, ждать, ждать…

Но вот снежные вершины гор словно бы потеплели. Ночная мгла еще скрывала их очертания, а люди уже чувствовали приближение великого божества. И вдруг, словно пущенная могучей рукой боевая стрела пронзила толпу сынов Солнца и, наскочив на трон Единственного, замерла. И тогда встал сам Единственный. И в тот же миг загорелся алой кровью снег на вершинах гор. И рухнули на землю сотни тысяч людей. Сев на корточки — знак беспрекословного преклонения, — они закрывали лицо ладонями с широко растопыренными пальцами, беззвучно целуя воздух.

Единственный как бы раздвоился: теперь по ритуалу он был не только Инкой, но и самим Отцом-Солнцем. Солнечные лучи коснулись двух огромных золотых акилий, наполненных пьянящим священным напитком. В правой руке, высоко поднятой над головой, Единственный держал сосуд самого Солнца. Левая рука прижимала к сердцу сосуд Единственного. Но вот сосуды начали сближаться, чтобы мгновение спустя застыть перед лицом правителя. Отпив небольшой глоток из акильи Солнца, Единственный стал разливать божественную влагу в золотые сосуды своих братьев и сыновей, строго придерживаясь раз и навсегда установленного порядка — от старшего по положению в клане к младшему.

Один глоток. Он наполнял сынов Солнца священной добродетелью. Один глоток, а сколько добра он должен принести простым людям Тауантинсуйю…

Когда закончилось священное возлияние, сыны Солнца двинулись к Кориканче, перед которой лежала огромная, выложенная гигантскими каменными плитами главная площадь священной столицы. И снова младшие были сзади. Последние двести шагов до священного порога Кориканчи инки шли босыми — за невидимой чертой начинался дом их небесного отца и покровителя. Мучительная смерть ожидала простолюдина, если бы он посмел заглянуть сюда. Ровно за двести шагов сыны Солнца снимали сандалии и один за другим исчезали за отполированными до блеска каменными стенами Кориканчи. Единственный первым переступил священный порог.

Окружающие Кориканчу площади и улицы ждали покорно и терпеливо. Склонив головы, чтобы не оскорбить недостойным взглядом Единственного, на Кусипате стояли только самые знатные кураки, самые прославленные воины Четырех сторон света. Сыны Солнца подарили людям их царств новую жизнь, достойную человека. И они благодарные, терпеливо ждали конца встречи сынов Солнца со своим прародителем.

Оглушительный крик ликования встретил появление во вратах Кориканчи сияющего золотом Единственного, И вздрогнули каменные громады священного города. И содрогнулось все живое от вопля восторга. Взмывшие было в небо птицы попадали на плоские соломенные крыши домов, на празднично разодетую толпу. Всесокрушающей была любовь к Единственному…

Только самые близкие родичи могли подойти к Единственному. Они получали из его рук сосуды с напитками и передавали их наидостойнейшим вассалам. Все сосуды были парными, и каждый, кто получал сосуд Единственного, знал: точно такой же останется навсегда в доме правителя. Вот почему сосуд Единственного становился самой дорогой святыней.

Первыми удостаивались этой высочайшей чести и божественного благословения самые знаменитые воины, которыми гордилась вся страна. Возвратный тост воина-героя сопровождался обязательными подношениями из золота и серебра. Единственный удостаивал тостами и самых главных курак. Инки меньшего ранга обменивались возвратными тостами с остальными воинами и кураками. Никто не должен был остаться незамеченным. Каждый уносил домой частицу доброты сынов Солнца.

Между тем гора подношений становилась все больше и больше. Золотые сосуды, растения и животные, сделанные в натуральную величину из драгоценных металлов, сияли отраженным солнечным блеском у подножия трона Единственного. Они символизировали царства и народы, которых облагодетельствовали сыны Солнца. Инки тщательно оберегали от дурного глаза подношения вассалов.

Золотая пума, изготовившаяся к решительному прыжку, поразила всех. Взгляд Единственного на мгновение потеплел. Это не осталось незамеченным, и фигурка исчезла в храме Солнца.

Пуму преподнес главный курака рода Яровильков, правивший в Чинчасуйю еще до прихода сынов Солнца. Сокол и пума были родовыми уаками всех царей Яровильков. Большинство правивших курак также звали — Гуаман Пома, добавляя иногда другие прозвища, чтобы подчеркнуть особые заслуги. Таков был обычай у всех индейцев, включая самих сынов Солнца.

Гуаман Пома Мальки отделился от своих родичей и придворных. Теперь настал его черед. Он запел громко и звучно. Он пел своему повелителю о подвигах людей чинча во славу Единственного. Он пел о недавно вернувшемся к своему Отцу-Солнцу Великом Реформаторе и Великом Завоевателе. Его воины увели границы Четырех сторон света далеко за горизонт к водам соленого озера, у которого нет конца.

Хор воинов, одетых, как и Гуаман Пома Мальки, в шкуры зверя — уаки всех Яровильков, повторял лишь слова припева:

Вырывавшийся из зверяной пасти человеческий голос звучал зычно и устрашающе. Флейты свистели пронзительно. Глухо охали большие барабаны, а маленькие выводили причудливую дробь, заставлявшую вибрировать воинов-певцов.

Прямо перед троном Единственного разыгралось настоящее сражение, и, хотя то был лишь воинственный танец чинчей, всё узнали в нем великий подвиг их благородного предводителя Помы, отразившего свирепый налет людей Анти. Единственный благосклонно качнул головой, давая понять, что знает цену мужеству и преданности людей чинча…

Как и чинчи, курака каждого царства, вручая свои подношения, рассказывал Единственному о самом замечательном подвиге ушедшего к Солнцу родителя сапа инки и своих героев, не щадивших жизни ради сынов Солнца. Каждое царство кичилось своим далеким прародителем, символы которого угадывались в одеянии и головном уборе индейцев. Голова пумы, крылья гигантского кондора, ветвистые рога оленя, лоснящаяся шкура тапира или пятнистая кожа гигантской, анаконды безошибочно указывали, от кого брали свое качало люди всех царств в народов, объединенные сынами Солнца, дабы нести великую службу, возложенную на инков всемогущим Солнцем.

Но не пышность и не красота нарядов, не богатство подношений и даже не сегодняшние заслуги определяли порядок выступлений вассалов. Каждый народ и каждое царство находились на своем природном месте; кто первый, пришел еще к Манко Капаку, был и сегодня первым во всем; кто последним удостоился чести стать подданным Куско, был последним во всем…

Только на пятый день манифестации вассалов подошли к концу. И тогда наступил самый важный момент: Солнце должно было сказать своим сынам, что ждет их в новом году.

На большом камне-подставке жрецы уложили маленького черного ламенка, без единого пятнышка на гладкой и мягкой шкуре. Молниеносный удар жертвенного ножа, и в руках жреца уже трепещут сердце и легкие священного животного. Ни один орган не поврежден. Это большая удача и хорошее предзнаменование. Верховный жрец внимательно следит за тем, как жрец с ножом читает волю Солнца. Она записана в капризном узоре красных прожилок на розово-бледных, все еще чуть-чуть вздрагивающих легких ламенка. Но вот из рассеченного тела хлынула кровь, и ламенка отнесли к жертвенному огню, вспыхнувшему прямо от лучей-Солнца. Только инки владели этим секретом. Отсюда, превратившись в пепел, ламенок уйдет к Отцу-Солнцу.

Теперь уже не только площадь, а и весь огромный город знал, что на севере живут народы, с нетерпением ожидающие прихода сынов Солнца, что там, за землями чинчей, сапа инку ждет великая победа, которая обрадует Отца-Солнце.

И снова площадь приутихла. Толпа вассалов расступилась, пропуская через Кусипату цепочку шагавших парами маленьких детей, одетых во все белое, — цвет одежды уходящего к Солнцу человека. Их сопровождали жрецы инки и закутанные в длинные покрывала "невесты Солнца", распевавшие гимн счастья встречи с Солнцем. На лицах детей застыла странная гримаса одурманенного кокой человека, воспринимающего как во сне что-то торжественное и грандиозное, радостное и непонятное. Они прошли через всю огромную площадь, чтобы навсегда покинуть Пуп великой страны сынов Солнца…

И снова взрыв всеобщего ликования потряс каменные громады Куско.

Солнечный, огонь, принявший от людей священного ламенка, бережно перенесли в Кориканчу и дом Акльей. День и ночь его будут охранять, пока ровно через год наступит такой же день, и Инти снова зажжет свой огонь, и все повторится в строгой последовательности извечного порядка, установленного Солнцем…

Ровно девять дней продолжалось обильное возлияние и неуемное потребление пищи. Золотой трон Единственного приковывал к себе благодарные взгляды курак и полководцев. Теперь возвратными тостами, парными сосудами обменивались и сами кураки, и полководцы, похваляясь друг перед другом своими подвигами, своим происхождением или богатством. Однако никто не забывал превозносить мудрость и доброту сынов Солнца и Единственного, сумевшего всех примирить; даже смертельные враги стали добрыми соседями и верными вассалами сынов Солнца. Наконец произошло то, чего ожидали с великим нетерпением: в центр площади вышли сыны Солнца. Четыреста отважных воинов. Четыреста непобедимых мужей. Четыреста одинаковых плащей-накидок. Четыреста пар стройных ног, обутых в сандалии. Все одного роста, подтянутые, стремительные. Короткая стрижка и золотые диски в мочках ушей — знак принадлежности к клану правителей — завершали их царский наряд.

И только узкие налобные повязки с короткой бахромой были разными. Красная с перьями птицы корикэнкэ — у Единственного. Желтая — у наследника престола. Остальные были сплетены из разных цветных полос.

И вдруг на площади возникла живая цепь: рука в руку — первый с третьим, рука в руку — второй с четвертым, рука в руку — третий с пятым, рука в руку — четвертый с шестым… Четыреста пар рук — четыреста звеньев живой цепи.

Цепь колыхнулась. Нет, она не шагнула, а только качнулась назад, чтобы тут же сделать шаг вперед — все четыреста одновременно. И опять качнулась назад, и снова шагнула вперед, едва приметно ускоряя движение. Лица стали суровыми. Уже не легкость, а необоримая мощь управляла безукоризненной шеренгой. В такт тяжелому шлепку сандалий поплыла над площадью суровая песня, напоминавшая могучий, устрашающий рев морских раковин. И по мере того как убыстрялось движение танцоров, нарастала мощь многоголосого хора.

Но вот живая цепь стала сворачиваться в огромную спираль, в центре которой оказался трон Единственного. И тогда все увидели: Единственный, только что танцевавший во главе шеренги сынов Солнца, уже восседает на троне в золотом одеянии старшего из сынов Отца-Солнца…

…Наблюдатель видел, как наутро десятого дня по двум главным дорогам, уходившим на север и на восток, шли пестрые колонны вассалов. Такие же колонны, шагали на юг и на запад, но он никогда не увидит их, потому что предназначенное ему сынами Солнца место было здесь, и здесь он проведет ровно столько лет, сколько ему позволят его зоркие глаза и накопленный годами опыт. Потом он вернется домой, к своему айлью, но только никто не знает когда…