Однажды через связного итальянца Кубышкин узнал, что против партизан брошена довольно большая казачья часть, составленная из власовцев.

— Еще этой мерзости тут не хватало, — нахмурился Алексей.

— А знаешь, кто ими командует? — Связной прищурил глаза и выжидательно посмотрел на Кубышкина. — Да ты не морщи лоб, все равно не догадаешься.

Связной был во цвете лет, высокого роста, немного худощав, с резкими, но приятными чертами лица.

— Тогда зачем же спрашиваешь? — Алексей пожал плечами.

— Знаменитый царский генерал Краснов. Да, да, тот самый, которого когда-то большевики отпустили под честное слово.

Связной с удовольствием выпил кружку воды, предложенную Кубышкиным, и продолжал:

— Немцы пообещали казакам после войны рай, целых две области на севере Италии — Фриули и Корнию.

— Легко немцы швыряются землями, — откликнулся Кубышкин, — посмотрим, что от них самих через годик-другой останется...

На третий день после этого разговора, рано утром, когда Алексей еще спал на жестком ложе, подложив под голову трофейную полевую сумку, возле дома раздались крики: «Власовца поймали!»

Кубышкин в те дни временно замещал должность командира отряда. Он быстро поднялся, накинул на плечи старую кожаную куртку, подбитую изнутри мехом, и выглянул на улицу. Трое партизан тащили к дому высокого человека в форме подпоручика так называемой русской освободительной армии (РОА). Одет он был в галифе и френч из зеленого сукна. Фуражку с высокой тульей украшала кокарда с двуглавым орлом. На левом рукаве френча виднелись три нашитые буквы «РОА».

Подпоручику было лет под тридцать, он был худощав и сутуловат, а лицом удивительно походил на лису.

— Спокойнее, товарищи! — негромко, но достаточно строго крикнул Кубышкин. — Что это за личность?

Партизаны отпустили пленного и заговорили разом. Задержанный с надеждой смотрел на Кубышкина, а в его глазах и в растерянной улыбке были и мольба, и заискивание.

— Говори ты, Сидоров! — приказал Кубышкин высокому, плечистому партизану.

Сидоров откашлялся и начал низким рокочущим басом:

— Мы в карауле стояли, на дороге в Монтеротондо. Еще и светать не начинало. Вдруг слышу — шорох. Этот идет, озирается, в руках пистолет. — Тут Сидоров сделал паузу и подбросил на широченной ладони маленький, тускло сверкнувший «вальтер». — Крикнешь ему, а он сразу пальнет... Пропустил его и легонько трахнул по голове прикладом. Он, как очухался, начал кричать, что убежал от генерала Краснова, что уже целую неделю партизан ищет.

— Правда это... — хрипло проговорил «казак», глядя на ноги, обутые в хромовые немецкие сапоги. — Я целую неделю вас ищу, два раза отстреливался от своих... от казаков, то есть. Всего три патрона осталось.

Сидоров ловко вытащил обойму из «вальтера», пересчитал оставшиеся патроны и кивнул головой: верно, мол.

— Ладно, товарищи, — подумав, сказал Кубышкин, — расходитесь по местам, а мы постараемся выяснить, что за человек к нам пожаловал.

— Человек!.. — презрительно протянул Сидоров.

В комнате, при свете керосиновой лампы, Алексей хорошо разглядел власовского офицера. Он был мускулист и подвижен, черты лица грубые. Глаза прятались под кустистыми рыжеватыми бровями и трудно было разобрать, какого они цвета — серые или голубые.

Задержанный неловко сел на краешек табурета, предложенного Алексеем, и уставился в земляной пол. Широкие плечи его безвольно опустились, вся фигура, казалось, говорила: мне все равно, что вы со мной сделаете...

— Дайте мне малость поспать, покормите, а потом хоть к стенке, — хрипло сказал он, не поднимая головы.

Алексей кивнул Сидорову и тот быстро соорудил из соломы неказистую постель.

— Ложись, казак-вояка! Сначала перекуси чуток. — И он торопливо сунул большую краюху кукурузного хлеба и кусок холодной баранины.

Алексей и Сидоров вышли из дома, чтобы покурить на вольном воздухе. Когда через десять минут они снова зашли в комнату, власовец уже спал, зажав в откинутой руке недоеденную краюху.

Утром, когда встали, Кубышкин потребовал:

— Расскажите нам все о своей жизни.

— Выкладывай все как на духу, иначе хуже будет, — грубовато добавил Сидоров.

Задержанный, еще не совсем пришедший в себя после тяжелого сна, вначале тягуче, с паузами, а потом довольно бойко рассказал о себе.

Родился он, по его словам, в Черепановском районе Новосибирской области в семье бедных крестьян. В 1929 году отец его одним из первых вступил в колхоз. Сам он, Василий Иванович Буськин, тоже сызмальства работал в колхозе, сначала на разных работах, потом бригадиром. Хотел учиться на агронома, но призвали служить в Красную Армию. Потом началась война. Попал в окружение, хотел прибраться к своим, но перед самой линией фронта напоролся на патруль. Плен. Два с половиной года отсидел по разным лагерям. В конце сорок третьего пошел к власовцам — очень хотелось выжить. Но всегда мечтал убежать к партизанам...

«Буськин, Буськин» — назойливо вертелось в голове у Алексея. Он мучительно старался вспомнить, где мог встречать этого человека, где мог слышать его фамилию, вглядывался в него еще и еще, но не увидел ничего знакомого в небритом угрюмом лице.

— Гладко ты чешешь, — задумчиво проговорил Сидоров, постукивая по столу. — В твоем положении я бы заикался...

Буськин виновато улыбнулся:

— Да ведь не раз уж приходилось рассказывать. И в армии, и в плену, и у Краснова проверяли каждого. Теперь язык сам поворачивается, получается вроде бы складно.

«Буськин, Буськин... Как его проверишь? Не сделаешь же запрос в Новосибирскую область...»

В это время открылась дверь и через порог переступил Николай Остапенко. Задержанный с беспокойством взглянул на вошедшего, кустистые брови его поползли вверх и он радостно крикнул:

— Николай?! Остапенко?!

Остапенко отступил на шаг:

— Буськин? Неужели ты? Как ты сюда попал?

Оказалось, что оба они несколько дней сидели вместе в лагере военнопленных в Эстонии. Буськин тогда собирался бежать и просил Николая помочь найти еще человек пять желающих. Сам Николай не мог бежать из-за тяжелой раны, но уговорил двух знакомых солдат попытать счастья. Потом по лагерю ходили слухи, что побег не удался, всех ребят схватили, расстреляли. Остапенко был уверен, что в числе расстрелянных был и Василий Буськин.

— Нет, выжил я, — сказал Буськин улыбаясь, уже довольно твердым и уверенным голосом. — Били меня нещадно, когда поймали на одном хуторе. Но я не сказал, что бежал. Меня и упекли в другой лагерь, на польской территории. Все прошел, братцы, и огонь и медные трубы...

Так Василий Буськин попал в партизанский отряд. Особых заданий ему вначале не давали, хотя он и просился. Имея много свободного времени, он старался всем услужить — то ботинки починит, то портсигар из дерева вырежет...

Но вот однажды Буськина послали в разведку в маленькое отдаленное селение вместе с партизаном Виталием Акиньшиным, молодым, красивым парнем.

Три дня разведчики не показывались в отряде, на четвертый пришел Василий Буськин, ведя на поводу ослика. Через спину ослика свисало тело Виталия Акиньшина.

— Напоролись мы на чернорубашечников, — рассказывал Буськин, опустив голову. — Я сумел уйти, а Виталия, раненного в обе ноги, фашисты добили. Прямо в лицо стреляли.

Алексей глянул в лицо Виталия и ужаснулся: раз пять или шесть выстрелили гады, прямо в упор, даже волосы и брови опалило.

Виталия Акиньшина похоронили, а Буськин все не мог прийти в себя. Несколько часов сидел на берегу маленького озерка, обхватив голову руками.

Алексей Кубышкин и Николай Остапенко подошли к нему.

— Брось переживать, Василий, — сказал Остапенко. — Много хороших ребят мы потеряли. На всех слез не хватит. Ты вот лучше искупайся, а то грязный весь.

День был ясный, припекало солнце. И Алексею тоже захотелось стряхнуть с себя тяжесть, вызванную похоронами.

Разделись все трое. Буськин, ежась, первый пошел к воде, Алексей поглядел ему вслед и чуть не вскрикнул: на спине у Буськина была татуировка — медведь на задних лапах на охотника идет...

Так вот откуда он знает этого Буськина! Память моментально подсказала: Ленинград, госпиталь, Иван Петрович Клюев, его рассказ про дезертира...

Алексей быстро оделся и сделал знак Остапенко: одевайся, мол. Остапенко удивленно посмотрел, но послушался.

Тогда Кубышкин вынул из кобуры пистолет и негромко приказал:

— Буськин! Выходи на берег!

Тот не слышал, отфыркивался, окунался еще и еще в прохладную воду.

— Алексей, ты с ума сошел, — с тревогой сказал Николай. — Убери пушку.

— Руки прочь! — приказал Алексей. — Это предатель!

Последнее слово Буськин услышал. Под дулом пистолета медленно вышел на берег. Остапенко на всякий случай тоже вынул свой пистолет.

— Да что вы, товарищи! — забормотал посиневший Буськин. — Какая вас муха укусила?

— Молчи, выродок! — приказал Кубышкин и в упор спросил: — С Иваном Петровичем Клюевым знаком?

Лицо Буськина исказилось. Он отскочил в сторону и закричал:

— Все равно вас всех убьют! Повесят!..

Вечером Буськина судил партизанский суд. Наверно, первый раз в жизни он говорил правду.

Да, он был в лагере вместе с Николаем Остапенко, но лишь для того, чтобы спровоцировать побег заключенных и уничтожить их.

Потом добровольно записался в полицаи и до весны 1942 года терзал и предавал советских людей в Смоленской области. Особенно много загубил в Износковском районе.

Да, он по доброй воле служил Власову. Здесь, в Италии, сам вызвался найти отряд Анатолия Тарасенко, чтобы предать его.

Зачитав смертный приговор, Кубышкин от себя добавил:

— Имя твое будет проклято и навсегда забыто!

Приговор поручили привести в исполнение Николаю Остапенко. Ведь Буськину дважды удалось обмануть этого доверчивого человека.