Над ними было ночное небо. Облака, раскинувшись, словно серые овчины, медленно проплывали с запада на восток и там терялись за горными вершинами, плотно покрытыми полуночной дымкой. Чувствовалось дыхание близкой грозы. Тюремные фонари, тихо покачиваясь на ветру, высвечивали узкую каменную полосу двора.

В темном углу тюремной ограды стояла крытая брезентом машина. В ней сидело человек десять заключенных. Как только Сперри подвел Николая и Алексея к машине, воздух прорезал высокий, режущий звук тюремного звонка — подали сигнал к началу вечерней поверки. В здании тюрьмы поднялся невообразимый шум: поворачивались автоматические замки, распахивались двери камер, заключенные бежали по коридорам, надзиратели выкрикивали команду: «Стройся!»

Во время этого шума шофер завел мотор и тихо подъехал к воротам. Машина пошла на юг, дальше от Рима.

Алексей окинул прощальным взглядом стены тюрьмы. В темноте она напоминала огромную жабу, вцепившуюся в тибрскую набережную.

Через два часа машина подъехала к небольшому концлагерю. Военнопленные из этого лагеря рыли для немцев запасные траншеи и блиндажи.

...А союзники с каждым днем все ближе подходили к Риму. Был конец мая.

Однажды Алексея и Николая послали на машине с палатками и продуктами. Въехали в лес. Конвой приказал разгружать машину и ставить палатки. Проработав весь день, Алексей и Николай упали вечером на траву как убитые. Возле палаток ходил немецкий часовой с автоматом.

— Давай, — прошептал Алексей своему другу, плотно прижавшись к земле.

— Сейчас, — так же шепотом ответил Николай.

Вот немец скрылся за палатками. Они вскочили и побежали в глубину леса. И вдруг у крайней палатки налетели на кучу хвороста. Затрещали сухие ветки. Немец на секунду опешил. И эта растерянность спасла беглецам жизнь.

Когда часовой пришел в себя и открыл огонь, Алексей и Николай уже были в самой гуще леса. Немец пускал наугад в темноту короткие автоматные очереди. Возле самой щеки Алексея пропела пуля. Кубышкин бросился на землю и пополз. То же сделал и Остапенко. Но пополз он, видимо, в другую сторону.

Минут через пять Кубышкин на миг остановился, подождал, не покажется ли Остапенко... В темноте они потеряли друг друга. А кричать было нельзя.

Часовой очумело бегал по лесу. Как назло, подъехала машина с солдатами. Алексей то полз, то бежал, прячась меж стволов. Вскоре взошла луна, и лес стал полосатым от теней.

Выйдя через несколько часов к железной дороге, Алексей пошел вдоль полотна. У поворота заметил: что-то чернеет впереди. Подошел — домик стрелочника. В окнах темно. Алексей осторожно подкрался к домику, прислушался. Ни звука. Тихо-тихо постучал в дверь. Никто не отозвался. Он постучал вновь... Послышались шаркающие шаги и стук отодвигаемого засова. Вышла пожилая черноволосая женщина с бронзовым светильником в руке, громко откашлялась, спросила с тревогой:

— Что надо?

— Руссо, — ответил Алексей.

— Кто? — В голосе прозвучало изумление.

— Руссо! — повторил Алексей.

Женщина поднесла светильник ближе к его лицу, внимательно вгляделась и посторонилась, впуская незнакомца в комнату. Дрожащими руками зажгла свет. Тусклая лампочка без абажура выхватила из темноты небольшой круг в центре комнаты и статую Минервы, покровительницы дома. На стене — зеркало, календарь на деревянной пластинке, расписанный поблекшими от времени красками. От земляного поля веяло сыроватой прохладой.

На кровати сидел старый итальянец и немигающими глазами глядел на гостя. Борода, закрывавшая всю грудь, была белая, как утренний снег на вершине. Вытертый до блеска костюм подчеркивал бледность его лица. Он дожевал кусок сухой ослиной колбасы, запил водой из глиняной чаши, потер о брюки угловатые коричневые руки и зажег окурок дешевой сигареты «Национале».

— Как зовут тебя, руссо?

— Алексей.

— Алессио, — кивнул итальянец. — А сына моего зовут Альберто. Он тоже в партизанском отряде. Недавно заглядывал к нам, оставил автомат своего друга. Убили его... Автомат ты возьми. Без оружия идти опасно.

Старуха тем временем собрала на стол, налила стакан виноградного вина.

Алексей решил ничего не скрывать. Рассказал, как бежал от фашистов.

— Хорошо, сынок, хорошо, — проговорил старик. — Иди на чердак. Там в углу под корзиной, есть автомат. Он и Минерва спасут тебя.

Алексей торопливо поднялся на чердак и начал шарить. Нашел.

Вдруг где-то близко послышалась песня. Алексей пытался разобрать слова: они не были похожи на итальянские. «Значит, немцы. Сколько их?» Алексей хотел выскочить во двор, но поспешно поднявшийся на чердак старик удержал его.

— Не успеешь. Они уже рядом. Сиди здесь. — А сам начал спускаться.

Тут же в дверь дома нетерпеливо постучали. Послышались пьяные голоса немцев.

Хозяева испуганно попрятались по углам. Стук повторился. Женщина, дрожа от страха, открыла дверь.

Немцы требовали вина и закуски, а когда узнали, что вина нет, ударили старика... Потом они вышли на железнодорожное полотно и принялись петь. Слушая их голоса, Алексей думал о том, что поют они, как и все люди на земле, а вот откуда у них столько ненависти к другим народам, столько жажды к убийству?

Было светло. Луна заливала все вокруг серебром. Алексей отчетливо видел три фигуры. Он крепче сжал автомат. «Это вам за смерть Галафати!» Раздалась длинная очередь. Все трое упали.

Алексей быстро слез с чердака. Сердце у него учащенно билось.

— Беги скорее, — старик с трудом шевелил губами. — Беги, сынок. В городе Фраскати — американцы.

Старуха дала Алексею на дорогу лепешек из каштановой муки и уговорила выпить немного вина.

Выйдя из дома, Алексей подошел к убитым. На воротниках у них виднелись нашивки «СС». Это были солдаты из бронетанковой дивизии «Герман Геринг». «Надо убрать их, — решил он, — а то эсэсовцы подумают, что их убил старик».

Алексей оттащил трупы под откос железной дороги, забросал сухим хворостом и травой. И быстро зашагал по направлению к городу, временами огибая небольшие горки, покрытые густыми зарослями пиний, олив и виноградников.

Наступило утро. Кубышкин поглядывал на бледные утренние звезды, на светлеющее небо и невольно вспомнил такое же небо под Псковом, когда увозили его оттуда в Италию.

Было тихо. Только кузнечики по обочинам пыльной дороги тянули трескучую монотонную песню, да ветерок изредка шуршал листвой.

...Англо-американские союзники не торопились наступать на Итальянском фронте. Это давало Гитлеру возможность перебрасывать часть своих войск из Северной Италии на Восточный фронт.

Только в первых числах июня 1944 года союзники активизировали наступательные операции в Италии.

На окраине Фраскати, только что освобожденного союзниками, Алексей впервые в своей жизни увидел американцев и закричал, размахивая автоматом:

— Друзья, я ваш союзник! Я русский... русский... руссо!

Заметив Алексея, американские танкисты оставили машины и подошли к нему.

«Наконец-то свобода!» — подумал Алексей.

Но... почему это американцы, окружив его, вырвали из рук автомат и разбивают его о гусеницы танка? И почему офицер, к которому он обратился, демонстративно отвернулся в сторону? Почему американцы берут Алексея под стражу и, не слушая никаких объяснений, ведут в комендатуру?

Она размещалась в разбитой вилле Фальконьери, где совсем недавно жили и работали немецкие офицеры.

Построенная в XVII веке, вилла в двадцатом была куплена банкиром Мендельсоном и подарена германскому императору Вильгельму. А тот создал в ней благотворительный институт для художников, писателей, композиторов и... отставных офицеров, ищущих развлечений. Конечно, это были такие писателя и такие художники, которые верой и правдой служили кайзеру. А отставные офицеры ехали сюда не только и не столько отдыхать: почти все они имели поручения немецкой разведки.

Рассказывают, что когда встал вопрос о том, где разместить штаб немецких войск в Италии, Кессельринг сказал:

— Разместите в вилле императора Вильгельма. Бывает, что и стены помогают. Если, конечно, эти стены свои...

Подходя к вилле, Алексей заметил на огромном камне две надписи: «Эввива ла Руссия!» («Да здравствует Россия!») и «Эввива ла паче ин тутто иль мондо!» («Да здравствует мир во всем мире!»).

«Да! Это, конечно, написали не американцы», — решил он.

Алексея привели в огромный кабинет, украшенный фресками. Паркет был покрыт каким-то особым лаком и, как зеркало, отражал солнечные лучи, падавшие в комнату через высокие узкие окна. За длинным столом, развалившись в старинном резном кресле, сидел американский капитан. Он был среднего роста, широкоплечий, с бритой головой. На столе перед ним стоял белый телефон.

Стену, у которой сидел капитан, украшала картина «Бой быков в Севилье». В углу, на маленьком круглом столике, стоял бюст Гитлера. Американцы не потрудились убрать его.

Капитан, выслушав рассказ Алексея, пожал плечами и сказал:

— Наше командование предлагает вам поступить на службу в американский флот. Вам будут хорошо платить, а после войны будете жить в любом городе Америки...

— Нет! — отрезал Алексей.

Капитан неторопливо прошелся по кабинету и, наконец, не выпуская изо рта потухшей сигареты, сказал:

— Вы будете об этом жалеть...

Напрасно Алексей твердил: «Я русский партизан, воевал против фашистов, отправьте на родину».

В комнату вошли два солдата в новом обмундировании. Они лениво жевали резинку. Один из них подал капитану бутылку виски.

— Отведите! — приказал капитан.

Сначала Алексей не хотел верить случившемуся. Но, когда его отвели в казарму и поместили... с пленными немцами, он чуть не застонал. Неужели этот американский капитан, всячески подчеркивающий свою человечность (услужливо подставил Алексею стул, угощал сигаретами), неужели он не мог разглядеть в нем настоящего русского парня!