Изредка на полную луну набегали прозрачные облака. Кубышкин споткнулся о поваленное дерево, тихо выругался и тяжело вздохнул. Над лесом лениво играл ветер, сдувая с качающихся вершин комья снега.

В полночь совсем окоченевший Алексей выполз на опушку леса и увидел в долине небольшую деревню. Вблизи протекала мелководная речка, на дне которой блестели гладко отполированные крупные валуны. Над извилистыми берегами поднимался плотный туман. Облака закрывали луну. Стало еще темнее.

«Скорее к теплу, иначе — смерть».

Не раздумывая, Алексей побежал к крайнему дому. Он стоял на отшибе, около болота.

Постучал в окно. Открылась дверь, и на пороге выросли... два немецких солдата.

— Русс партизан? — воскликнули они одновременно.

Алексей не ответил. Он растирал окоченевшие ноги.

— Партизан, партизан!

Из-за стола поднялся седой оберфельдфебель среднего роста, широкоплечий и с правильными чертами лица.

— Ти бежаль?

— Нет, — Кубышкин мотнул головой. — Отстал я. Рубили дрова в лесу, я пошел в деревню попросить хлеба. А машина уехала.

— Хлеб? Вот. — Оберфельдфебель подошел к столу, взял кусок хлеба и протянул Кубышкину.

Пока Алексей жадно ел, немцы начали между собой спор. Маленький рыжеволосый солдат с холодными мутными глазами все хватался за автомат. Второй — высокий — что-то горячо доказывал рыжеволосому и отводил дуло автомата. Наконец, видимо, что-то решили — связали Алексею руки и ноги и затолкнули его под широкую лавку.

Спал Алексей тревожно, метался, вскрикивал, просыпался. Всю ночь одолевали сны. То он сидит в тюрьме и видит из окна, как немцы строят виселицу, то он бежит по лесу, а за ним гонятся овчарки. И, чувствуя, что одна из овчарок вот-вот его схватит, Кубышкин проснулся. Голова разламывалась, тело горело, будто опаленное огнем. Он еле поднялся. Силы ни в руках, ни в ногах не было.

Утро стояло морозное, ясное, С востока заалел краешек солнечного диска. Он сначала позолотил облака в вышине, потом озарил деревню. Серое небо постепенно становилось синим.

В деревню пришли два грузовика с военнопленными, приехавшими за дровами. Алексея как раз выводили из дома. Старший охранник, выходя из кабины, узнал Алексея. Он о чем-то поговорил с немцами. Потом показал Алексею на машину:

— Шнель!

Алексеи залез в кузов и приготовился к самому худшему. Всю дорогу до лагеря думал о том, почему так терпимо обошелся с ним старший охранник. Догадывался, что это не просто случай, удача, здесь нечто большее... Но что?..

В лагерь Алексея привезли совершенно больного. Он с трудом влез на верхние нары и обессиленно повалился на соломенную подстилку.

Дни шли, а Кубышкину становилось все хуже. Заглядывал в барак лекарь.

— Рус! — кричал он. — Вонючая свинья! Встать! — Давал какие-то таблетки, но они не помогали.

Алексей уже не мог подниматься с нар. Подстилка гнила под ним, лицо ссохлось, обросло щетиной, глаза совсем ввалились.

И опять случилось нечто, взволновавшее Алексея и поначалу заставившее насторожиться.

Однажды, когда пленных угнали на работу, в барак пришел водопроводчик, немецкий солдат. Голубоглазый блондин с коротко подстриженными усиками. Брови тонкие, прямые. На вид — безобидный и веселый, даже подмигнул Алексею и негромко засмеялся. Нары кругом были пусты.

— Где тут труба протекает? — спросил солдат.

— Не знаю, — Алексей с трудом повернул голову, попросил пить.

Солдат принес воды, подождал, когда Алексей напьется. Затем сказал спокойным, участливым тоном:

— Русский? Я тебя раньше не видел. Где поймали?

— Тут, близко. — Алексей отвечал с трудом.

— Давно болеешь?

Алексей лишь прикрыл глаза ресницами.

— Меня зовут Език Вагнер. Я поляк, запомни, — сказал солдат.

«Поляк? — подумал Алексей. — Ну и что?»

— Ленин. Рот фронт, геноссе! — вдруг сказал Вагнер и, сняв с головы каску, плюнул на имперского орла.

Алексей опешил. Провокация? Стараясь лучше понять этого странного человека в ненавистной фашистской форме, он внимательно смотрел ему в глаза. А поляк не отводил их в сторону. Он говорил тихо и проникновенно:

— Слушай, друже, иди ко мне в бригаду. Будем ремонтировать паровое отопление, водопровод, канализацию. У меня тебе станет лучше.

Алексей молчал.

— Я знаю, ты мне не веришь, — вздохнул Език, взгляд его затуманился. — Такое теперь время, люди не верят друг другу.

Неожиданно он поднял руку над головой, плотно сжав пальцы.

Алексей вспомнил давние слова своей пионервожатой: поднятая рука с плотно сжатыми пальцами показывает, что человек одинаково любит трудящихся всех пяти частей света.

«И все-таки, — подумал он, — надо к поляку присмотреться». Он знал, что за последние дни гестапо перебросило в лагерь под видом военнопленных группу провокаторов из числа бывших кулаков, белоэмигрантов и уголовников. Поэтому и с Езиком... Кто его знает, кто он...

Вагнер ушел. Каждый день он украдкой приходил в барак, приносил лекарства, еду. И Алексей поверил: да, это друг.

Скоро Кубышкин вышел на работу. Однако какая уж тут работа! В душе снова зрело жгучее желание бежать из плена, но не так, как в прошлый раз, очертя голову, Все надо сделать умнее.

Език словно подслушал его мысли.

— Бежать хочешь? — как-то спросил он.

Алексей отвел глаза в сторону.

— Ну, что ж, беги. Но это не так просто. Нужно хорошо подготовиться. Иначе тебя схватят и расстреляют где-нибудь в снегах. А меня — тут.

— А тебя за что? — удивился Алексей.

— А кто тебя вылечил? Кто тебя определил на новую работу? Они знают, что я помогаю тебе. Начальник лагеря уже грозился засадить меня вместе с вами.

«Да, — думал Алексей, — если убегу, тяжесть расправы ляжет на плечи этого парня».

В июле 1942 года в лагерь приехали власовские офицеры вербовать солдат в свои изрядно потрепанные «войска». К их приезду командование лагеря тщательно готовилось: началось прославление «побед» власовской «освободительной армии», многие офицеры были расстреляны или угнаны в другие лагеря. Показали сфабрикованный немцами фильм про самого Власова, которого якобы с хлебом и солью встречает население оккупированных немцами областей.

Однако немцы, видимо, мало рассчитывали на пропаганду. Они решили воздействовать на военнопленных и другим путем. За неделю до приезда власовцев кормить военнопленных совсем перестали. Те, кто был совершенно истощен и обессилен, умирали. И вот приехали вербовщики. Свои машины, груженные продуктами, они поставили на виду у голодных людей. Один из власовцев закатил речь. Какую чушь только не нес... Свою болтовню закончил словами: «Видите, сколько у нас продуктов? Кто хочет к нам, тот сейчас же получит новое обмундирование и будет всегда сыт».

— С голоду умрем, да не пойдем! — выкрикнул Кубышкин.

Это было началом.

— Плевали мы на вашего Власова!

— Катитесь к чертовой матери!

Словно прорвалась плотина. В лагере поднялся невообразимый шум. А скоро плац опустел: пленные отправились по баракам.

Власовцы уехали, не завербовав ни одного человека.

Через два часа Кубышкина привели в комендатуру. Там его ждал рыжий офицер с медалью за Нарвик. При появлении Кубышкина его лицо приняло то насмешливое выражение, которое должно было доказать, что он спокоен и хладнокровен.

—- Это ты кричал? — спросил гестаповец и сильно ударил ладонью по лицу Кубышкина. — Я покажу, как заниматься агитацией! Признавайся, ты коммунист?

— Нет, — ответил Кубышкин, — не успел...

Сильный удар кулаком свалил его с ног. Офицер стал пинать и избивать Алексея.

Три дня пролежал изувеченный Кубышкин на нарах. Медленно-медленно тянулись недели. Утро 10 сентября 1942 года было холодное, дул пронизывающий ветер, прохватывал до костей. Тяжелое темно-свинцовое небо висело над лагерем, давило...

В полдень военнопленных выгнали во двор, построили, сделали перекличку и скомандовали:

— Взять вещи! Шагом марш!

— Куда нас? — шепотом спросил Алексей у соседа.

Оглянувшись, Кубышкин увидел Езика Вагнера. «Значит, и он с нами?» Език кивнул ему и ободряюще улыбнулся.

Разношерстная и оборванная толпа шла молча, меся ногами серую густую грязь. На малолюдных улицах Пскова было тоскливо и мрачно. Пронзительно-жалобные свистки восстановленной немцами фабрики нагоняли еще большее уныние.

Лишь вечером был подан эшелон. На сыром, холодном перроне тускло горела фонари. Пленные молча дрожали в своих легких лагерных куртках.

Поразительно маленькие, старые, потемневшие от копоти вагоны, пахнущие лошадиным потом, с иностранными надписями, не имели лежачих мест. Маленькие окна были заделаны железными решетками. Каждый вагон набивали до отказа. Было душно, смрадно... Пленных сопровождали три офицера и восемь солдат. У каждого из них были чемоданы и мешки с награбленным добром.

Перед самым отходом поезда Вагнер подошел к вагону, в котором находился Алексей, и молча пожал ему руку. Алексей тихо спросил: «Куда?» Еще тише ответил Вагнер: «Видимо, в Италию». Взгляд его был спокоен и сосредоточен, как в те минуты, когда он приходил к больному Кубышкину.

Алексей склонился к Вагнеру и сказал:

— Значит, начальник лагеря все-таки выполнил свою угрозу? Ты теперь такой же, как и я, военнопленный?

Вагнер что-то хотел сказать, но лязгнул засов, и в вагоне наступила полутьма.

Сначала каждый сидел молча, думал о чем-то своем. Но как только поезд тронулся, пленные первого вагона, избавившись от надзора солдат, запели:

Подхватил второй вагон... третий... пятый...

Дрогнуло, отчаянно забилось сердце Алексея.

Ревел паровоз, гудели колеса на рельсовых стыках, и» заглушая этот шум, крепла, нарастала, гремела могучая мелодия «Интернационала»... Пел уже весь эшелон.