Посвящается памяти погибших в горах друзей-альпинистов, героев этой повести — выдающегося учёного, депутата Верховного Совета СССР, ректора Московского государственного университета, вице-президента Академии Наук СССР, академика Рема Викторовича Хохлова, начальника Эльбрусской лавинной станции МГУ Юрия Арутюнова, сменившего его на этом посту Нуриса Урумбаева, учёных Льва Васильева и Андрея Мигулина.
Здесь описано всё как было. Вернее, так, как мне представляются описываемые события, ибо выяснилось, что другие свидетели этих событий представляют себе всё, что произошло на леднике Фортамбек и на пике Коммунизма в 1977 году, по-разному. Совсем не потому, что кто-то из нас неискренен. Во-первых, каждый из нас видел и оценивал происходящее со своих позиций; что одному казалось достоинством, другой воспринимал как недостаток. Во-вторых, на высоте, в таких трудных условиях, реакции людей часто бывают неадекватными, этого также нельзя не принимать во внимание. В-третьих, после многократного пересказывания (а рассказывать об этом каждому из нас приходилось по много раз), факты постепенно преображались, и в силу желания обосновать своё место в событиях, и для усиления эффекта. Что тоже сказалось на истинном содержании случившегося.
Я не претендую на единственно правильное изложение фактов. Но я вёл дневник и теперь опираюсь на эти записи, отбросив все остальные наслоения, хотя и отдаю себе отчет, что это тоже весьма субъективно.
23 июня 1977 года.
Мои дорогие!
Вы знаете о моей привычке всегда и везде, при любых обстоятельствах вести дневник. На то, что я не пишу писем, вам тоже никогда не приходилось обижаться. Предстоит сложная и интересная экспедиция. На леднике, на большой высоте, скорчившись в холодной и низкой палатке, писать трудно. Но мне хотелось бы рассказать вам обо всём, что будет происходить. И вот, в самолете Москва-Душанбе я решил объединить письма к вам со своим дневником. У меня есть два блокнота с отрывными листками, я буду писать на них, отрывать исписанные странички и посылать вам. А вы уж, пожалуйста, не теряйте их, заведите папку и аккуратно, в хронологическом порядке подшивайте эти письма. Они могут мне пригодиться.
Когда наш самолет сел в Душанбе, к нему подкатил трап, которым управлял таджик в чёрной тюбетейке. Из иллюминатора я с недоумением наблюдал за тем, как он без конца утирал лицо платком. Выйдя на трап, мы попали в парную баню. Сорок два градуса в тени. Это под вечер. Пока мы стояли, пытаясь отдышаться, привезли багаж экспедиции. И вот тут мы, наконец, поняли, что такое азиатская жара.
Мы — это передовой отряд экспедиции из семи человек. В наши задачи входит достать десять баллонов газа для кухни, тонну бензина, закупить на полтора месяца овощей и других продуктов и все это отправить в город Джиргиталь, откуда предстоит перебросить это вместе с тремя тоннами остального груза вертолетом на ледник Фортамбек.
Почесывая влажные затылки, мы размышляли о том, как бы нам переночевать на куче мешков и рюкзаков, чтобы к утру их не стало меньше. И тут я услышал удивленный возглас:
— Саныч, это ты?! Вот чудеса!
Это был мой старый друг Володя Машков. Мы не виделись много лет. Когда-то вместе ходили на восхождения на Тянь-Шане и на Алтае. На северной стене Талгара мы оба поморозились. Я меньше, он сильнее. На моём письменном столе под стеклом лежит фотография, на которой изображена наша спортивная группа из четырех человек. У Володи на шее на веревочке висит ноготь с большого пальца его ноги.
— Вы никак на Фортамбек? — Володя здоровался за руку с нашими ребятами, большинство из них он, конечно, знал.
— На Фортамбек, к тебе поближе. Ты, говорят, начальник Памирского фирнового плато?
Чёрное от не сходящего загара лицо Машкова пошло мелкими морщинками.
— Не, я директор Каспийского моря.
Это он скромничает. Володя на самом деле хозяин плато. Руководит работой станции «Восток» медико-биологической экспедиции Таджикской Академии наук, расположенной на Памирском фирновом плато на высоте 6100 метров над уровнем моря. Он инициатор создания этой станции, он её творец и полновластный хозяин. Вот уже семь лет Владимир Сергеевич руководит научной работой этой базы.
— Читал, читал о тебе, Володя, в газетах, — после того, как Машков со всеми поздоровался, мы снова обнялись и похлопали друг друга по спине. — Слежу за твоей биографией.
У него уже седые виски. И в кудрях седина пробивается. Но всё такой же быстрый, решительный, энергичный.
— Я ведь тоже, Саныч, слежу за всем, что ты пишешь. И даже собираю. Ну, — осмотрелся он вокруг, — я так понимаю, что вам надо куда-то сложить барахло и где-то переночевать. У меня машина, а в нашей конторе размещается на полу вся поляна Сулоева .
Мы сидим на базаре в тени каштанов и пьем чай. Журчит вода в арыке, воркуют горлинки, монотонно звучит дутар. А вокруг все красно от помидоров, зелено от огурцов. Между пёстрыми халатами и яркими чалмами пробирается к нашей чайхане Марк Дюргеров, университетский гляциолог. Он недавно приехал из Антарктиды.
— Приличная картошка по 25 копеек. Оптом отдаст дешевле, — он усаживается за столик. — Дайте пиалку.
Взяв пиалу, Марк тянется к крану и воду выливает себе на голову.
Еще один участник группы — Нурис Урумбаев — умелыми, ловкими движениями, с шиком, как фокусник, режет узбекским ножом перец, помидоры и какие-то неизвестные никому из нас травки: готовит на огромном блюде салат.
— Ну, что ж, Николай Николаевич, — поворачивается он к Володичеву, — надо брать.
Колю Володичева, физика из НИИЯФа (институт ядерной физики) мы все называем по имени и отчеству, поскольку он начальник экспедиции.
— Пусть Нурис останется, а мы сходим, — говорит Вадим Павлов, худощавый, лысоватый, с седеющей бородкой, ботаник из университета. (Теперь он заведует кафедрой.)
Даже сквозь тёмные очки сверкают на солнце бухарский шелк и парча женских платьев, их расшитые блёстками тюбетейки и газовые платки с золотинкой. Но на обратном пути к чайхане, с мешками на плечах, мы уже ничего не видим. Щиплет глаза от пота.
Всё закуплено, получено, и теперь мы ждем машину. Везти груз по памирскому тракту и дальше в Джиргиталь выпало мне и Борису Струкову, гляциологу, работающему вместе с Нурисом. Боря прекрасный альпинист и работяга. Помню, встретил его как-то под перевалом Бечо со стороны Сванетии. Он шагал с рюкзаком (который возвышался над его головой) — заканчивал какой-то сногсшибательный поход по Кавказу через шестнадцать перевалов. По-моему, он остался в этом походе единственным его участником, остальные отвалились. На него можно положиться в любом деле.
Я даже рад, что мы с ним едем, а не летим: что увидишь в самолете? Хотя совсем недавно у меня были иные планы. Я собирался на Памир, но в другом качестве: у меня была редкая возможность провести лето, путешествуя по всему Памиру на вертолете. От одной альпинистской экспедиции к другой. Согласился взять меня с собой представитель Федерации альпинизма СССР по Средней Азии Андрей Андреевич Снесарев. Такая гастроль по Памиру дала бы, наверное, для моей работы по изучению птиц высокогорья гораздо больше, чем пребывание на одном месте. Но получилось иначе. Мне вдруг позвонил Нурис:
— Поздравляю...
— С чем?
— Вы включены в состав нашей Гималайской экспедиции. Ректор университета Рем Викторович Хохлов рекомендовал вас. Готовится приказ. Для начала едем вместе на Памир, на пик Коммунизма. А потом — Гималаи.
Заманчиво, конечно. Хрустальная мечта, так сказать. Мне доводилось изучать птиц высокогорья во многих горных системах — от Альп до Камчатки. Но попасть в Гималаи — значит побывать в самом центре происхождения и распространения высокогорной фауны.
— Ты полагаешь, я ещё гожусь для пика Коммунизма?
— А почему бы и нет? Попробуем.
— Но я не готовился, не тренировался. И потом я все же не высотник. Сознайся, Нурис, тут без тебя не обошлось.
Нурис засмеялся:
— Да, я говорил. Но Рем Викторович вас давно ведь знает.
— Когда ехать?
— Через месяц. Мы ещё успеем потренироваться. И вот ещё что, напишите для Рема Викторовича тему ваших исследований и её обоснование. Прямо сейчас. Я заеду и заберу.
Это сделать нетрудно. Мои научные интересы остаются почти теми же. И я не стал раздумывать долго:
— Хорошо, Нурис, я еду. Спасибо.
Вот почему Хохлов просил меня недавно изложить для него письменно соображения о прикладном значении альпинизма. Теперь все ясно.
Экспедиция называется Гималайской, но официально именуется Комплексным научным высокогорным отрядом МГУ. Выезд ее в Гималаи намечается в 1980 году вместе с командой советских альпинистов, планирующих восхождение на высшую точку мира — пик Эверест (8842 м). Рем Викторович постепенно сколачивал вокруг себя ядро экспедиции, подбирая ученых самых разных специальностей из числа альпинистов. Важно только, чтобы темы их исследований были связаны с высокогорьем. За несколько лет, проведенных совместно на больших высотах Памира и Тянь-Шаня, эти люди должны были сработаться, притереться друг к другу, и тогда из них мог бы получиться коллектив, способный работать в самых трудных условиях высоты и одновременно способных дать хорошие результаты в комплексных научных исследованиях высокогорья. А необходимость этих исследований доказывать не приходится, нивальный пояс гор в настоящее время изучен в гораздо меньшей степени, чем, скажем, Арктика или Антарктида. В 1975 году в отряд входили только четыре человека — начальник отряда доктор географических наук Г. Н. Голубев и кандидаты наук Н. Н. Володичев, Н. А. Урумбаев и В. Н Павлов. В 1976 году отряд значительно увеличился, и Р. В. Хохлов сам поехал с ним на Памир, а в этом, 1977 году, в экспедиции принимают участие уже более двадцати человек, из них тринадцать членов отряда. Остальные - альпинисты. Я включился в подготовку экспедиции и начал тренироваться.
•
Я позволю себе отвлечься от дневниковых записей, чтобы рассказать о Нурисе. Почему я говорю ему «ты», а он мне «вы» и почему он так и не согласился перейти со мной на «ты», как я его об этом ни просил. Дело в том, что я мог бы назвать его своим учеником, если бы он давно уже не перерос меня на голову во всех отношениях — в спортивном, научном и просто по-человечески. Нурис стал большим специалистом но снежным лавинам. Лавиноведение у нас наука сравнительно молодая и все более и более необходимая для практической деятельности человека в горах. Без инженерной гляциологии не обходится теперь ни одно крупное строительство в высокогорье. Нурис Урумбаев провёл необычное по своей новизне и методике исследование параметров движущихся лавин. Мне довелось быть свидетелем этих исследований.
Прошлой зимой я приехал под Эльбрус покататься на лыжах Остановился в Проблемной лаборатории снежных лавин МГУ, которая находится у подножья вершины. Приехал я в сложное время. Год выдался снежный, и уже были жертвы. Нурис руководил спасательными работами по поискам потерпевших, прогнозировал сход лавин и на основе этих прогнозов давал рекомендации. Домой он приходил поздно ночью, и поговорить нам никак не удавалось. Борис Струков, работавший вместе с Нурисом, рассказывал мне, как за одно лето они установили на пути лавин арматурные металлические вышки. На каждой из них — пять датчиков на разных высотах. Включаются они автоматически при сходе лавины и передают информацию в лабораторию, начиненную электронными самописцами.
Наконец лавинная опасность для района Эльбруса миновала, и мы с Нурисом пошли в лабораторию.
Я рассматривал самописцы, напоминающие электронно-вычислительные машины. В них что-то гудело, пощелкивало, мигали разноцветные лампочки, колебались на циферблатах стрелки.
— И все это ты сам придумал? — спрашиваю я, с почтением разглядывая сложную аппаратуру.
— Ребята помогли, — говорит Нурис,
— Боря Струков, Миша Павленко, Лева Масюков... Один бы я ничего не сделал.
— Слушай, Нурис, объясни ты мне простыми словами, что дает эта установка.
— Ну, как что?! — удивляется и даже немного обижается он. — Мы знаем теперь. на какой высоте какая сила удара у лавины, как убывает сила воздушной волны по мере удаления от склона... Всё это в зависимости от состояния снега, от времени года, от высоты снежного покрова. Мы получаем полную информацию о том, что происходит внутри лавины.
— Кто-нибудь проводил раньше подобный эксперимент?
— Нет. Могу сказать с уверенностью, что установки, которая бы позволяла так заглянуть внутрь лавины на всем её пути, нигде еще не было.
Мне приятно это слышать. Я знаю Нуриса давно, без малого двадцать лет. Помню его еще школьником, он впервые появился тогда у нас в альпинистском лагере «Ала-Арча» на Тянь-Шане. Потом был Московский университет, были Хибины, Якутия, Камчатка... много разных мест и еще больше целеустремленного труда. Не раз ходили мы с ним в горах. Бывало, ходили и вдвоём.
Потом Нурис защитил диссертацию по снежным лавинам. Защита была не совсем обычной. На двадцать первом этаже МГУ, в одной из аудиторий географического факультета, рядом с научными руководителями Нуриса — известными учеными Г. К. Тушинским и С. С. Григоряном сидели мать Нуриса, старенькая Зейнаб, сестра Зульфия и братья — трактористы Сагит и Нурмахамат, приехавшие из далекого среднеазиатского городка Газалкента для того, чтобы послушать своего сына и брата. Пришло на защиту и много альпинистов.
Обойдя лабораторию, мы сели с Нурисом друг против друга с пиалами горячего чая в руках.
Люди так устроены, что никому в голову не приходит мысль о своей гибели. Именно своей, а не кого-то другого, и именно здесь, сейчас, а не где-то и когда-то. — Нурис всё ещё не мог освободиться от впечатлений последних дней.
— Когда положение стало угрожающим, мы решили закрыть на замок все турбазы и гостиницы, никого не выпускать. Так и сделали. На третий день среди туристов «Терсколаю, «Чегета» и «Иткола» стало назревать что-то вроде бунта. Люди приехали кататься на лыжах, затратили деньги и отпуск, а их держат взаперти! Но тут как раз и началось! Лавины пошли одна за другой... Тот, кто оставался в помещении, не пострадал.
— Ты помнишь, чтобы когда-нибудь здесь навалило столько же снега, как в этом году? — спросил я.
— Снега бывало и больше. Плохо то, что он лёг на образовавшийся слой глубинного инея, изморози — это и создало лавинную опасность. К тому же несколько дней подряд не было видимости и невозможно было вовремя обстрелять опасные склоны и лавиносборы.
— Но ведь стреляли?
— Конечно, стреляли и много лавин спустили. Перед этим мы прекратили всякое движение между Терсколом и Азау, переселили жителей из более опасных мест, вовремя оповестили туристов. Пока что профилактика — самое эффективное средство против лавины.
В дверь заглянул начальник Эльбрусской лавинной станции Юрий Георгиевич Арутюнов.
— А... вот ты где, Саня, — заулыбался он, — и «бабай» тебя чаем поит.
Заходи Юра — с наигранной важностью проговорил Нурис. — У нас всё есть, ты не думай. Просто Сан Саныч чай любит.
— Пиалку выпью, — согласился Арутюнов.
И вот за чаем у Нуриса я впервые и услышал о Гималайской экспедиции.
— Большое дело затевается, — рассказывал Юра, — грандиозное! Только Хохлов способен на такое. У него масштабы! Если уж горы — то Гималаи, если наука
— то организация в горах межпланетной станции. В науке, как и в вашей литературе, автор проявляется полностью: его культура, воспитание, характер, отношение к миру. Видно, когда автор думает одно, а пишет другое.
Все идеи Рема Викторовича чисто Хохловские. Понимаешь, если проблема, то важнее и нужнее её и быть не может; если какая-то идея, то настолько смелая и неожиданная, что кажется сначала фантастической. Мне очень хочется в Гималайскую экспедицию.
— Ты защитись сначала, а потом уже думай о Гималаях, — приземляет своего начальника Нурис.
Как они не похожи друг на друга! Нурис небольшого роста, плотный и на широком его лице с чуть раскосыми глазами — спокойствие и этакая восточная невозмутимость. Юра же худощавый, быстрый, кавказского темперамента человек. Он может увлечься, вспылить.
— Видал?! — обращается ко мне Арутюнов. — Хитрый бабай! Сам поедет, а мне вроде бы и ни к чему!
— Тебе, действительно, надо заниматься делом, — поддерживаю я Нуриса.
У Юрия Георгиевича только что вышла книга о лавинах и лавинной опасности. Я успел её прочесть. Прогноз лавин в пространстве и во времени, то есть определение лавинной опасности в конкретных условиях и по видимым признакам. Там же прогноз лавин непостоянного действия. Такие особенно опасны... В странах запада большие лавины непостоянного характера называют женскими именами, как и тайфуны.
По этой работе он и должен в ближайшее время защитить кандидатскую. А ему всё недосуг: работал в альпинизме, много лет возглавлял в Эльбрусском районе горно-спасательную службу, теперь стал начальником лавинной станции …
— Я поеду с Хохловым, чтобы вы ни говорили. — горячится Юра, — одно другому не мешает. Не отпустят — в свой законный отпуск поеду с Ремом Викторовичем на Памир. Имею я право взять отпуск?!
— Никто ему не ответил. Все трое подняли головы и прислушались. Где-то прогрохотала лавина. Нурис стремительно выскочил из комнаты и побежал к своим самописцам. Мы — за ним. Оказалось, сошла «домашняя» лавина. Это была шестая по счету лавина, записанная приборами этой зимой.
27 июня. Джиргиталь.
О, памирские дороги! Я думаю, иному человеку, не уезжавшему из дома дальше Сочи, хватило бы впечатлении от такого пути на всю жизнь. Бешеные и мутные от ярости Вахш и Сурхоб; громады скал, обрушивающиеся прямо перед машиной на дорогу; повисшие над пропастью колеса; малиновые, лиловые и оранжевые склоны, и над всем этим — режущая глаз белизна снегов и льдов. И масштабы. Именно грандиозные масштабы в первую очередь отличают Памир от Кавказа.
Наш шофёр Омон, сорокалетний, с бритой головой и большой чёрной бородой. остановился и вышел с ковриком для совершения намаза. Омон — человек с большим чувством достоинства, знающий и образованный человек. Он разговаривает на шести языках — на своем родном таджикском, русском, казахском, киргизском, туркменском и татарском. Но если он знает все эти языки так же, как русский, то он не знает ни одного. Омон не пьёт, ибо это запрещено кораном и автоинспекцией. Вместо этого он кладет под язык насвай и употребляет опиум.
Вернувшись в кабину машины, он замечает кратко:
— Хаит будет.
И вскоре мы остановились у белого мраморного памятника, изображающего скорбящую женщину. Омон показал на покрытые редким кустарником холмы.
— Вот здесь стояло селение Хаит. Больше двух тысяч жителей, — пояснил он на плохом русском языке. — В одну минуту его завалило. Никто не спасся.
Гигантский оползень — часть горы — сошёл на селение неожиданно. Погибли все, кто был. И по сей день на горе виден свежий срез, отличающийся более светлым тоном от окружающих склонов.
Струков фотографирует (он делает хорошие фотографии, вполне профессиональные, но применения они почему-то не находят). Я ничего не снимаю просто так, «на память», мои фотографии идут в дело. Борис же снимает лучше меня, у него есть вкус, и он отлично разбирается в фотоаппаратуре, но его фотографий никто не видит. И всё у него так. Работает с гляциологами, делает не меньше других и ту же самую работу, но результаты её почему-то не имеют к нему никакого отношения. Статей он не пишет и диссертаций не защищает. Когда Рем Викторович приезжает в Азау на лавинную станцию, Борис не выходит его встречать и приветствовать, хотя любит Хохлова не меньше других. Рем Викторович понимает его и всегда сам приходит к Струкову поздороваться, узнать, как он живет, потолковать. Они вместе ходили в горы. Удивительное дело, когда на станцию приезжает факультетское начальство, то все чувствуют определенное напряжение. Идет подготовка к встрече, волнение, суета... А Рем Викторович приезжает - всё спокойно. Ничего он не требует, никого не отчитывает, всем доступен. Он друг и желанный гость.
В Джиргитале, милом зелёном городке на границе Таджикистана и Киргизии, нас уже ожидали прилетевшие самолетом ребята, Первыми лететь на ледник Фортамбек с грузами и для установки лагеря Николай Николаевич поручает Вадиму Павлову и мне. Конечно, неплохо бы отдохнуть от впечатлений дороги и от тряски, переночевать в Джиргитале на высоте двух тысяч метров для постепенной акклиматизации, но отказаться я не могу. Коля не приказывает, он как бы делится своими соображениями. Тихим, спокойным голосом. Вадим знает место, у меня — опыт организации лагерей, нам и карты в руки.
Манера Володичева руководить экспедицией для меня нова и неожиданна. Такое впечатление, что всё делается само по себе. Полнейшая демократия — университетская традиция. Все заботятся о деле, все одинаково инициативны, никто не ждет никаких распоряжений. Мне приходилось руководить альпинистскими лагерями и экспедициями, но я впервые встречаюсь с таким стилем руководства. Надо сказать, он мне нравится. К тому же в этой экспедиции - я человек новый, а такой порядок заведён в университетских делах издавна. Кое-что поразило меня ещё в Москве при подготовке выезда. Я тогда спросил у Володичева:
— А кто у нас отвечает за альпинистское снаряжение?
— А зачем отвечать? — посмотрел на меня без улыбки Николай Николаевич.
— Каждый знает, что ему нужно.
— Да, но мы же должны знать, что у нас есть и чего нет. Хотя бы из группового снаряжения.
— Зачем? — он как бы советовался и раздумывал вместе со мной. — Если чего не хватит, возьмем в международном лагере или у Машкова, у наших соседей. Правильно?
И меня покорила его спокойная уверенность, несуетливость, ибо всё шло как надо, все одинаково работали, никто не уклонялся и не отлынивал, никто не кивал на другого. Владельцы автомобилей свозили грузы ко мне в Зоологический музей МГУ, другие закупали продукты, третьи упаковывали и заколачивали ящики. Николай Николаевич на редкость спокойный человек. Когда разговариваешь с ним по телефону, кажется, что он положил трубку, так долго он молчит перед тем, как ответить. Он небольшого роста, крепкого сложения, с выпяченными губами и светло-русыми волосами. Мне все больше и больше нравится наш начальник. Я даже раздумываю над тем, что неплохо было бы мне в своей прошлой деятельности вести себя так, как он: достойно, несуетливо, спокойно.
Может быть Коля подражает Рему Викторовичу? Никто из нас и никогда не видел Хохлова суетящимся, спешащим, раздраженным. Хотя... два раза видели его очень даже сердитым. Это было прошлым летом. В 1976 году Рем Викторович с нашими же ребятами делал восхождение на пик Коммунизма. Раньше их вышли группы иностранцев. Один австриец тогда сорвался и погиб, а трое, не дойдя до вершины, «схватили холодную ночевку» и поморозились. Двое из них еще могли кое-как двигаться, а у третьего руки-ноги почернели и наступил явный сдвиг в психике. Следом за ними на Большую гору поднимались их же товарищи — австрийцы со знаменитым Шмуком во главе. Подошли к ним, посмотрели, оказали кое-какую помощь, но спускаться не стали, оставили их и пошли дальше, к вершине. Следующими к потерпевшим подошла наша группа: Иван Богачев, Рем Хохлов, Нурис Урумбаев, Андрей Мигулин, Леша Шендяйкин, Лёва Добровольский, Борис Струков и Эдик Мысловский. Подняли они бедолагу и потащили скорее вниз. Парень остался жить, хотя и без пальцев, но наши лишились из-за него восхождения.
И вот в этой ситуации, при спуске, когда дошли до нижнего лагеря австрийцев (пик Парашютистов), пострадавшие стали милостливо раздавать свои вещи, ибо унести их все равно не могли. В знак благодарности за спасение австрийцы стали дарить нашим ребятам полиэтиленовые чашки, маслёнки, ножи для открывания консервов — всё по мелочам. Копаются австрийцы, собирают свое барахло, никак не могут решить, что с ним делать: нести или оставить, чтобы потом сняли. А наши ребята сидят усталые, измученные, потерявшие восхождение, к которому готовились целый год.
Андрею Мигулину, одному из учеников Хохлова, тоже подарили этот самый консервный нож. Рем Викторович сказал только одну фразу: «На кой... тебе этот нож?!» Но сказал это так, что ребята сразу же все «подарки» повыкидывали с высоты плато па ледник. Остался у Нуриса лишь австрийский ледоруб, свой он сломал на спасательных работах, а предстояло еще спускаться.
И второй раз Рем Викторович потерял терпение, когда внизу стали разбирать случай с австрийцами. Шмука и Реггату спросили, почему они пошли вверх, бросив товарищей. На что те ответили:
— Вы русские спасатели, вы и обязаны были спасать.
Тут Рем Викторович очень сердито, хотя и сдержанно сказал им:
— Мы не спасатели. Мы точно такие же альпинисты, как и вы. Мы тоже приехали в горы в свой отпуск и на вершине нам хотелось быть ничуть не меньше, чем вам.