Прилетели уже все, кроме Р.В. Хохлова и И.Д. Богачева. Они прибудут вместе через неделю. Сейчас Рем Викторович, кажется, в Канаде.
Сегодня у нас был совместный поход в горы с Вадимом Павловым и Юрой Ермаковым. Каждый занимается своей работой. С Вадимом хорошо ходить — приятный человек, к тому же помогает мне определять растения из желудков птиц. Ему это ничего не стоит: глянет только и сыпанет латынью.
Павлов выясняет состав растений, жизненные формы и их приспособляемость к крайним условиям высокогорья. В малюсенькие цветочки он вставляет чувствительный термометр, внешне похожий на шариковую ручку, и измеряет температуру такого цветка. Одновременно собирает альпийские растения для гербария.
Любопытная работа у географа Юрия Григорьевича Ермакова. Его интересует загрязнение природной среды тяжелыми металлами, что выходят из труб фабрик и заводов, и теми, что распространяются благодаря удобрениям и ядохимикатам.
Проблема рассеивания в природе солей таких тяжелых металлов, как свинец, никель, кобальт, цинк, ртуть, и так далее - сейчас очень важна. Отходы заводов оседают не только на первых десятках километров, их тонкодисперсные частицы разносятся по всему миру. И вот фоновые значения таких загрязнений можно получить лишь на больших высотах, на нетронутых снегах высокогорья.
Мы сошлись у моренного озера, рядом с которым лежит большой снежник. И уселись отдохнуть на солнышке. Над ущельем стрекочет вертолёт — делает заброски на плато для машковцев.
— Когда видишь здесь вертолёт, — говорит Вадим, — начинаешь понимать всю грандиозность масштабов.
Действительно, вертолёт поднимается вверх на фоне стены и постепенно становится маленькой тонкой мухой, не больше. И тут соображаешь, что до него семь-восемь километров, а стена, высоту которой как-то не оцениваешь без сравнения, стена сразу становится двухкилометровой.
Может он сесть на плато? — спрашивает Юра Ермаков. Он не альпинист и в настоящих горах не бывал, хотя повидал немало, работал во многих странах Европы и только что вернулся после годичного пребывания в Соединенных Штатах.
— Посадить его можно, да взлететь он не взлетит, — отвечает Вадим, — опоры в воздухе для взлета не хватает.
Я вспоминаю подобный случай:
— На грузинских ночёвках, на пяти тысячах сел однажды Ми-4, так до сих пор там стоит.
— А трактор ходит, ему кислорода хватает, — Юра не одобряет заброску сюда трактора, ибо он наносит своими колесами незаживающие раны поляне Сулоева. Как вездеходы в тундре.
— Трактор ходит, а вот пойдет ли на шести тысячах снегоход — это вопрос, — вспоминаю я восторги Машкова. — Обидно будет, если такой труд пропадет даром. Там, наверное, особая смесь нужна, для простой кислорода может не хватить.
— Можно себе представить, — говорит Ермаков, — что будет с поляной Сулоева через десять лет. Эдельвейсы и растительность погибнут под колесами трактора. Вертолёт будет взлетать в облаке пыли.
— Это точно, — соглашается с ним Вадим, — тропа на Эверест идет нынче по свалке. А здесь только в этом году будет человек двести, не меньше. Одних иностранцев сотня набирается вместе с тренерами. Отхожих мест нет, мусор, отбросы, консервные банки, полиэтилен... жалко такое прекрасное место...
— Знаете что, я думал об этом, — Юра начинает рыться в своей полевой сумке,
— и кое-что уже подсчитал. Проведу небольшое исследование, прикину все это на научной основе и дам рекомендации руководителям экспедиции. Надо исправлять положение, пока не поздно.
Мы согласны с ним. Все жители поляны поймут необходимость сохранения ее природы в первозданном виде. Иностранцам это нетрудно объяснить и потребовать от них выполнения определенных правил.
— Банки и отбросы с кухни мы еще в прошлом году сбрасывали в трещину ледника, в рантклюфт , — подсказывает Павлов, — далековато ходить, но ничего не поделаешь... На то дежурные есть.
И мы решаем, вернувшись в лагерь, первым делом соорудить носилки для отбросов, определить им место возле кухни и договориться, что все дежурные будут ежедневно выносить мусор на ледник. В леднике все перемелется.
— Вадим, покажи путь подъема на плато, — прошу я. Стена перед нами, и в бинокль ее можно хорошо рассмотреть. На плато со стороны Фортамбека можно подняться только по этой стене, другого пути нет.
— Вот справа, — протягивает руку Павлов, — видно ребро, идущее прямо на нас. Оно и есть маршрут «Буревестника». Выходят по осыпи справа, видите?
— Да, да, понятно.
Потом на гребешок, дальше по снегу, здесь крутой участок, перила из веревок натягиваются (так называемая «Запятая») и выходят на скалы. Чуть повыше
— скалы под названием «Верблюд». Тут обычно ночуют. И дальше по снежному контрфорсу — на пик Парашютистов. Пика, собственно, никакого нет, это край плато. Маршрут имел 5 «А» категорию трудности, потом стал 4 «Б», а сейчас и совсем не классифицирован, поскольку машковцы навешивают здесь на все лето веревки.
Маршрут непростой. Подъём на северную вершину со знаменитой Ушбы (на Кавказе) имеет категорию трудности 4 «А», то есть он проще, чем ребро «Буревестника». Известный альпинист Юрий Владимирович Бородкин рассказывал мне, что первыми разведали маршрут в 1966 году Валентин Божуков и Николай Шалаев. В том же году спортивная группа «Буревестника» под руководством К.К. Кузьмина открыла поляну и убедилась в том, что здесь может садиться вертолёт. А в следующем, 1967 году альпинисты поднялись по этому ребру и впервые вышли отсюда на плато.
8 июля 1977 года.
Сижу в палатке, препарирую тушки птиц, но получается неважно: холодно, руки корявые, не слушаются, не держат скальпель и пинцет. Вечером и ночью температура падает ниже нуля. Утром, пока солнце не осветило палатку, не хочется вылезать из мешка. А у меня ранним утром самая работа.
Последняя неделя у меня, как и у всех, целиком ушла на научные исследования. Собрал довольно интересную коллекцию птиц, провел учет численности, ряд экспериментов, изучаю содержимое желудков и зобов. В этом районе орнитологи никогда не работали, поэтому работы — непочатый край.
В представлении людей, не имеющих отношения к современной зоологии, новое в нашей науке — это обязательно новый вид животного. Однако открыть новый, совершенно не известный науке вид еще более невероятно, чем отыскать зарытый пиратами клад. Птицы — наиболее изученный класс позвоночных животных, можно с уверенностью сказать, что в природе не осталось не известных науке. Да и самой описательной зоологии, такой, какой мы ее представляем по Брему, тоже давно не существует. Тем не менее, высокогорье, как менее всего изученная область нашей планеты, может преподнести любой подарок и в этом отношении.
Из девятнадцати видов птиц, отмеченных мной в верховьях ледника Фортамбек, несколько случайно залётных — кукушка, розовый скворец, удод, белая и желтоголовая трясогузки. В один из ясных дней они просто залетели снизу. Кулик-черныш (необычный для этих мест лесной куличок) остался здесь, видимо, во время весеннего пролета, осел на моренных озерах, задержался на лето, но не нашел для себя оптимальных условий и не загнездился. Горный конёк как бы урод в своем роде, ибо все остальные коньки обитают на сырых лугах, болотах, в тундре и на увлажненных участках леса и степи. Он приспособился к высокогорью и стал почти настоящим альпийцем, хотя внешне остался тем же коньком, разве что нет у него пестрин в окраске, как у других коньков. Гнездятся здесь и птицы-космополиты, например, ворон и беркут. Этим все равно, где жить, они обитают и в тундре, и в пустыне, и в лесу, и в горах. Истинных альпийцев не так уж и много: улар, альпийская галка, альпийская и гималайская завирушки, большая чечевица, красный вьюрок, краснобрюхая горихвостка, краснокрылый стенолаз... Это все эндемики высокогорья, то есть птицы, которые обитают только здесь и нигде больше. И вот как раз среди них, среди альпийцев, мы и находим птиц, о которых в толстых книгах сказано: «Биология совершенно не изучена». Это в наших-то семидесятых годах двадцатого века!
Совсем недавно так писали о красном вьюрке. В коллекции птиц нашего музея, насчитывающей более ста тысяч птиц, имелось всего два экземпляра красного вьюрка. Причем обе птицы были взрослыми самцами и обе добыты не на территории СССР, а в Кашгарии. Красные вьюрки живут выше снежной линии, выше ледников. Понятно, что кроме альпинистов их никто и не видел. На зиму они вниз не спускаются, в отличие от многих других птиц. Мне повезло открыть обитание этих птиц на Тянь-Шане и Памире, распространить их ареал на все высокогорье Средней Азии, собрать данные по их биологии. После этого казахские орнитологи вместе с альпинистами нашли первое гнездо красного вьюрка. Об этом событии было сообщено на первой странице газеты «Известия». Так всего десять лет назад была раскрыта тайна красного вьюрка, небольшой, размером со скворца, птицы, самцы которой имеют ярко-красную окраску. Раскрыта, но не до конца. Остается неясен механизм приспособляемости к обитанию среди вечных снегов и льдов.
Но есть еще одна таинственная птица, я мечтаю хотя бы только увидеть ее. Один раз, мельком. В определении ее я не могу ошибиться, ибо много раз вертел в руках единственный в музее экземпляр, один-единственный на сто тысяч других птиц. Это белогрудый голубь. Голубь как голубь, почти весь белый, только голова и спина аспидно-серые. В полете, снизу он должен смотреться совершенно белым. Ни с сизым, ни со скалистым голубем его не спутаешь. Мы ничего не знаем о белогрудом голубе, ни о том, где он обитает, как гнездится, чем питается... ничего. Известно только, что белогрудого голубя видели несколько раз высоко в горах и один раз случайно добыли. Причем видели его не орнитологи. Я расспрашивал об этой птице ведущего орнитолога Таджикистана, члена-корреспондента Академии наук И.А. Абдусалямова, участника многочисленных экспедиций на Памир. Он не встречал белогрудого голубя. Никогда не видел его и один из ведущих орнитологов Киргизии А. Кыдыралиев, всю жизнь проработавший в горах. Видимо, белогрудый голубь живет очень высоко. Как он там живет, совершенно непонятно. Клюв у него голубиный, красные лапы тоже голубиные, как такая птица может обитать среди вечных снегов и льдов?!
Да и вообще мы почти ничего не знаем об адаптации птиц к условиям высокогорья. Исследований по этому вопросу проведено не так уж много. Известно, скажем, что недостаток кислорода компенсируется повышенной концентрацией эритроцитов и гемоглобина в крови. Реакцией на гипоксию служит также такой морфолого-физиологический признак у птиц, как увеличение размеров и веса сердца. Это помогает насыщать кровь и ткани тела недостающим кислородом. К непродолжительности теплого периода, как годичного, так и дневного, птицы приспособились за счет убыстренного развития. С подъемом в горы уменьшается также число яиц в кладке. Например, на равнине у рогатого жаворонка бывает 5—6 яиц, а в высокогорье 1—3. Птицы не успевают здесь выкормить второй выводок, поэтому обычно ограничиваются одним.
Как приспособление к резкой суточной амплитуде температур (разница температуры воздуха на Памире; может достигать за одни сутки 40') отмечалась дневная активность птиц. Ночных птиц здесь нет. Защищаясь от ветра, в верхней зоне гор они меняют свои привычки в отношении гнездования, все они устраиваются в укрытых от ветра местах, в скалах, в нишах под камнями, в норах, брошенных мышами, сурками и другими грызунами.
Немалое значение для адаптации птиц к высоте имеет их питание: к счастью, в разреженных и низкорослых альпийских растениях содержится много различных чрезвычайно питательных веществ, в частности, протеина. В одной из научных статей было показано, что от губительных действий ультрафиолетовых лучей и солнечной радиации птиц спасает структура и пигментация оперения, которые не препятствуют поглощению длинноволновых, тепловых лучей. Считается также, что поглощению тепла птицами высокогорья способствует тёмная окраска (чёрные альпийские галки и клушицы, тёмноокрашенные горихвостки и некоторые вьюрки). Но как же тогда быть с белогрудым голубем или снежным вьюрком?
Многое, очень многое здесь еще неясно. Одна из монографий о природе высокогорья заканчивается словами: «В заключение следует сказать, что проблема экологии высокогорных животных, их адаптация к особой абиотической среде еще весьма далека от разрешения.
Очевидна необходимость детальных эколого-физиологических исследований в экосистемах различных географических широт».
... Сегодня у меня был разговор с Николаем Николаевичем Володичевым о Хохлове. «Литературная газета» поручила мне написать очерк для раздела «Наш советский характер». Думаю просить Рема Викторовича разрешения написать о нем. Беда в том, что совершенно ничего не понимаю я в физике, поэтому попросил Володичева хоть немного и в самой популярной форме рассказать мне о круге научных интересов Рема Викторовича.
— У него очень широкий диапазон, — в раздумье говорит Николай Николаевич.
— Известно, какой Коля «говорун», из него каждое слово приходится вытягивать клещами. Володичев опять молчит и наконец произносит: Великий человек, очень крупный ученый. Возможно, гениальный.
— Вы можете хотя бы перечислить их, эти интересы?
— Затрудняюсь. Мировую славу Рему Викторовичу принесли его работы по нелинейности. Есть такое понятие в физике. Скажем, маятник. Зависимость между отклонением от положения равновесия и возвращающей силой прямо пропорциональная, линейная. Но вот колебания усиливаются, и тут зависимость значительно усложняется...
Ремом Викторовичем создана первая лаборатория нелинейной оптики, а потом кафедра волновых процессов. Он ею и заведовал в МГУ. Ленинская премия присуждена Рему Викторовичу как раз за исследования нелинейных когеррентных взаимодействий в оптике.
А еще он занимается лазерами, лазерным синтезом элементов.
Из всего сказанного я понял вот что. Целый ряд руд, например, таких металлов, как серебро, олово, цинк, литий, висмут, совершенно необходимых для современного производства, иссякают на нашей планете. Серебра, скажем, скоро совсем не станет, запасов его почти не осталось. Что делать? Придумывать заменители, суррогаты? Не всегда возможно. Искать их и доставлять с других планет? Слишком дорого и возможно не так скоро. Выход из положения Р.В. Хохлов нашел в синтезе этих элементов при помощи процесса сверхплотного сжатия термоядерной плазмы. Такой синтез требует сверхтемпературных режимов, в миллиарды градусов, и огромных плотностей, которые превышают плотность свинца, Скажем, в тысячу раз. Только чрезвычайно мощными лазерными, электронными и ионными импульсами возможна подобная обработка мельчайших крупинок сырья. Энергия их будет достигать десятки киловатт-часов, зато длительность обработки очень мала — миллиардные доли секунды. Эта одна из идей Рема Викторовича позволит в будущем искусственно создавать любые элементы, хочешь — платину, хочешь — золото, хочешь — серебро.
Фантастика, не правда ли? Похоже на сказку. Многовековая мечта алхимиков. Я и раньше слышал, что многие идеи Рема Викторовича поражают ученых кажущимся неправдоподобием, удивительным полетом фантазии, воображения.
— Надо сказать, неорганическая плотность, — продолжает Николай Николаевич, — может стать в нашем будущем такой же категорией для истории развития человечества, как открытие огня, электричества, гидростатики, реактивного двигателя, ускорителей частиц... вот что такое Рем Викторович в одном только направлении его работы.
Поговорив с Володичевым, я понял что мне не удастся написать очерк о Хохлове — учёном. Не зная физики, бессмысленно даже браться за такое дело. Синклер Льюис для того, чтобы написать книгу о Поле де Крюи, два года прожил с ним вместе, мало того, он объездил с ученым крупнейшие бактериологические лаборатории Европы и Америки, наблюдал работу выдающихся микробиологов мира и сам в конце концов сделался неплохим микробиологом и бактериологом. И только после этого он написал роман о Поле де Крюи, который называется «Эроусмит». Если мне и придется писать о Реме Викторовиче, то лишь как о человеке и альпинисте. Вернее, об академике и ректоре МГУ, достигшем в спорте крупных успехов. Надо только найти для очерка ключ, «ход».
9 июля 1977 года.
На поляне рядом с нами построен весьма красочный лагерь из синих, зелёных, красных, жёлтых и оранжевых палаток — международный альпинистский лагерь «Памир-77". Собственно, это лишь филиал лагеря, основной международный лагерь находится под пиком Ленина, а сюда прилетели альпинисты более высокого класса, ибо восхождение на пик Коммунизма сложнее, чем на пик Ленина.
Прилетели поляки, чехи, немцы из ГДР и ФРГ, альпинисты Франции, Австрии, Швейцарии, Японии. Где-то под пиком Корженевской сидят американцы. Длинные волосы и бороды, экзотические костюмы, разноязыкая речь. Два «толмача», Николай и Валерий, только успевают переводить, их не хватает на всех, помогает язык жестов и «эсперанто»: «Комен монтена йок». Командует международниками Анатолий Георгиевич Овчинников, известный альпинист, человек волевой, сдержанный и для всех без исключения авторитетный. Для тренеров дисциплина здесь железная, чуть свет — часовая зарядка с бегом, дежурства, чётко распределенные обязанности. В тренерах у Овчинникова — цвет советского альпинизма, мастера спорта, заслуженные мастера, «барсы снегов», многократные чемпионы Союза по альпинизму. Имена многих из них хорошо известны и за рубежом.
А для иностранцев порядок другой. Им предоставлена полная свобода. Приходи только вовремя в столовую, а так — живи как хочешь. Можешь делать зарядку, можешь не делать и спать до завтрака, можешь идти на вершины, можешь не ходить. Выпуск советских альпинистов на восхождения происходит в соответствии со строгими правилами: тщательный медосмотр, потом проверка квалификации, имеешь ли ты право по своей подготовке, как физической, так и технической, идти на этот маршрут, достаточно ли у тебя опыта для данного восхождения, хорошо ли ты знаком с маршрутом и предстоящими трудностями, достаточно ли в группе снаряжения и продуктов. Продумываются и утверждаются связь по радио, визуальные наблюдения и т.д. Всё это проверит и после того даст разрешение на выход (а иногда и не даст) специально назначенное федерацией альпинизма лицо — Выпускающий. В каждом районе присутствует также представитель федерации, он координирует выходы, следит за проведением первенства Союза по альпинизму, разрешает конфликты и вообще представляет собой верховную альпинистскую власть. У нас на Фортамбеке представителем федерации альпинизма Юрий Михайлович Широков — физик-теоретик, доктор наук, профессор Московского университета и, конечно, мастер спорта. Юрий Михайлович — однокашник Рема Викторовича и его большой друг.
Для иностранцев всех этих правил не существует, они могут идти куда хотят, на любую вершину, это их дело. Тренеры только консультируют их и дают рекомендации. В случае чего, спасательные работы за счет иностранцев. За несчастные случаи с ними мы ответственности не несем. Таков порядок на Западе, и мы предоставляем им возможность жить по своему. Ходить на восхождения с ними наши ребята не могут, ибо они подчиняются нашим альпинистским правилам, а иностранцы нет.
Познакомился со всеми иностранными группами и их планами. С поляками и немцами из ГДР мы быстро нашли общий язык: во-первых, я бывал у них раньше, а во-вторых, в Польше и ГДР только что переведена моя книга «Внизу — Сванетия», и все они читали её. Это книга об альпинизме.
Польской группой руководит председатель федерации альпинизма Анджей Пачковский. Он доктор наук, филолог из Польской Академии наук и хорошо говорит по-русски. Анджей свой парень. Вечерами он сидит у нас в большой шатровой палатке-столовой, где как-то само собой образовался клуб для всей поляны Сулоева. Руководителем штурмовой группы у них Ежи Миловский, физик, лазерщик, тоже доктор наук из Польской Академии. Поляки заявили очень сложный маршрут — первопрохождение по северной стене пика Москвы, той самой стены, что смотрит прямо на поляну.
Альпинисты из ГДР, их двенадцать человек, собираются поначалу все вместе сходить на пик Коммунизма, а второй группой — на пик 30-летия Советской власти. Руководителем у них Петер Ренер, человек бывалый, кроме восхождения в Альпах и Татрах, поднимался на нашу Ушбу по двум маршрутам, был на пике Ленина и пике Коммунизма.
Сильная команда у австрийцев. В прошлом году они потеряли здесь одного товарища, но тем не менее планируют опять подняться на Большую гору. Руководителем у них Ганс Латрейс.
У чехов три группы из разных районов и городов. Планируют сделать пик Корженевской и пик Коммунизма. Среди них и журналист из «Руде право» Брагослав Браун, двадцать пять лет занимающийся альпинизмом, он был даже на вершине Котопахи в Эквадоре. Но сейчас он тяжеловат. В прошлом году схватил на плато пневмонию и его еле-еле спасли.
Французы — горцы из Гренобля и Шамони, гиды, полупрофессиональные альпинисты, хотя у каждого из них есть своя профессия — учёные, врачи, инженеры, преподаватели. Есть среди них и женщина — Шантель, медсестра из Шамони. Женщина есть и у швейцарцев, ребят молодых, самонадеянных и очень уж бородатых и волосатых. Все как один — Робинзоны Крузо. Швейцарцы и французы общительны, просты и веселы. А вот японцы...
Пришел вместе с толмачом Валерием в палатку к японцам и натолкнулся на такой прием, что больше общаться с ними не захотелось.
Сняли ботинки, вошли, поздоровались, сели, как они, поджав ноги, представились. Мазидо Хидехо, член компании «Телефон и телеграф Японии», 25 лет, из Касиган; Итида Есихиро, продавец газет,
27 лет, из Киото; Такахаси Джуники, врач из Осако.
Молчат, смотрят настороженно, никто не улыбнется. Что мне угодно? Хочу познакомиться с их планами. Молчат. Интересно было бы узнать также об их альпинистском опыте. Молчат, сидят, не шелохнувшись. Толмач Валерий представил меня как журналиста. Я достаю удостоверения, визитную карточку, показываю. По очереди, очень внимательно все это изучается. Несколько фраз по-японски. Чем я здесь занимаюсь? Орнитологией. Переглядываются.
— Так какие же у вас альпинистские планы?
Ответ односложен:
— Пик Коммунизма.
— Бывали ли раньше на семитысяч никах?
— Цуньсаг в Каркаруме, 7293, — и опять молчат.
Не за того меня принимают.
Так разговор и не состоялся, встали, поблагодарили и ушли.
Валерий смеется:
— У вас очень неправдоподобная биография: то вы альпинист, то журналист, то орнитолог. Здорово их накачали перед выездом!
10 июля 1977 года.
Прилетели Хохлов и Богачев. Писателя Солоухина нет, и, видимо, не будет. А жаль. В прошлый раз он сходил со мной на Тянь-Шане на «единичку» — пик Адыгене, получил «Альпиниста СССР» и написал любопытную повесть — «Прекрасная Адыгене». Здесь ему было бы куда интереснее.
Собралась и наша спортивная группа. Она должна была прийти к нам через перевал. Но на второй день похода заболел Ракотян, и они вернулись в Джиргиталь. Положение спортивной группы какое-то неясное, вроде бы они с нами в одной экспедиции, но в то же время к университету отношения не имеют, проводят здесь свой отпуск. Они должны оказать поддержку во время восхождения, но среди них нет сильных альпинистов, мастеров, высотников. Валя Ракотян, правда, здоровый мужик, но он в последнее время располнел и вот к тому же еще заболел. Должен прилететь Анатолий Васильевич Севостьянов, знаменитый высотник, очень сильный альпинист, но он будет недолго и пойдет ли он на пик Коммунизма? Вроде, собирался на пик Корженевской.
Руководить восхождением будет Иван Дмитриевич Богачев. Он тоже не наш, не университетский, заведует научно-исследовательским институтом, но у них с Хохловым какие-то общие научные интересы, и они старые друзья. В прошлом году вместе шли на пик Коммунизма, да не дошли из-за этих самых австрийцев, которых пришлось спасать. Для своих пятидесяти лет Богачев выглядит отлично. С годами люди при небольшом росте часто полнеют, Иван же сух и строен. Зимой каждую неделю бегает на лыжах «тридцатку», летом — кроссы.
Рем Викторович поселился в палатке вместе с сыном Митей, студентом физфака МГУ. Они быстро устроились, Рем Викторович переоделся в шорты, ковбойку, белую шапочку с козырьком и вышел на солнышко обозревать лагерь. Иван Богачев и Андрей Мигулин, на редкость широкий в плечах парень, возились с лазерным телефоном, привезенным сюда для испытания. Есть идея установить один из этих небольших аппаратов на плато и наладить по лазерному телефону связь с лагерем на Фортамбеке. Но что-то там у них не ладилось. Хохлов подойдет к ним, постоит, сложив руки на груди, посмотрит и молча отойдет. Высокий, худощавый, подтянутый.
Я сижу, снимаю шкурку с улара, горной индейки, как альпинисты называют эту птицу. Подходит Рем Викторович.
— Как птички? Интересно получается?
— Очень. Любопытная вещь — приспособляемость к экстремальности. Собственно, никакой экстремальности для живущих здесь птиц нет, они существуют в оптимальных для них условиях.
— Ну да, — высота экстремальна только для нас и для белых мышей Машкова.
— Совершенно верно. А помести этого улара в Московский зоопарк, это и будет для него самые, что ни на есть экстремальные условия. Но в чем суть этой приспособляемости? Вот что хочется понять.
Рем улыбается, молчит, думает о своем, а потом говорит:
— Когда будет написана статья, копию сразу мне. Будем ходатайствовать об учреждении трудов нашего отряда.
Смотрю на его довольное лицо и думаю о той невидимой и в то же время непреодолимой преграде, которая отделяет меня от этого человека. Высокий лоб без залысин; густые темные волосы зачесаны назад; седины в волосах и бровях не видно; лицо с морщинами и складками, свойственными пятидесятилетнему возрасту; не очень веселые глаза; добрая улыбка... Невидимая завеса состоит, наверное, из загадочности, таинственности, окутывающих для меня Рема Викторовича. Скажем, вот Нурис Урумбаев. Смотрю на него и, как мне кажется, понимаю, что он думает, что чувствует, как он устроен. А Рем Викторович — загадка. Чувствую только исходящую от него доброжелательность.
Он отходит к палатке Володичева, который возится со своими приборами, готовя их к выходу. Завтра мы с ним уходим в акклиматизационный поход на вершину Камень (5000 м). Хохлов долго стоит молча возле Николая Николаевича, держа себя за локти, потом так же тихо и коротко разговаривает с ним о чем-то.
В прошлом году была история с этими приборами. При раскладке груза достался Рему Викторовичу радиоактивный какой-то аппарат. А он не знал, что несет в рюкзаке, и клал его на ночь себе под голову.
Стоит Рем передо мной в своих шортах, смотрит, как работает Коля, а мне вспоминаются различные истории, связанные с ним. Надо сказать, о Хохлове ходит уже немало легенд. Но вот история из первых уст.
Есть у нас один общий друг, альпинистский доктор. Он, наверное, будет недоволен, если я здесь назову его имя, пусть он будет Лёней. Этот Лёня бывал с Хохловым в альпинистских экспедициях. Помню, одно время собиралась у Лёни «на вторники» университетская братия — Толя Нелидов, Вадим Самойлович, Слава Цирельников, Борис Лакшин, Саша Усатый. Леня старше нас, он читал нам свои фронтовые рассказы, а мы их обсуждали.
И вот однажды Леня пришел к Хохлову на прием как к ректору МГУ. Тот его приветливо встретил, усадил, и Леня, чтобы не тратить зря времени Рема Викторовича, сразу приступил к делу:
— Ты знаешь, Рем, что у меня детей нет, а вот у моего фронтового друга есть дочь, и я хочу тебя просить устроить её учиться в университет. Помоги, пожалуйста.
Хохлов помолчал, а потом спросил:
— Как ты себе это представляешь?
— Тебе виднее, — ответил доктор, — откуда мне знать, как это делается.
Тогда Хохлов сказал:
— Леня, зачем ты ко мне пришел?! Неужели ты не понимаешь, что я не могу этого сделать?! Я должен просить декана. Допустим, он мне не откажет, но тогда и он может просить меня о чем угодно...
«И знаешь, Саша, — рассказывал мне Леня, — тут я вдруг понял, какого я свалял дурака, поддавшись уговорам моего друга. И так мне стало стыдно, что тут же сказал об этом Рему».
— Хорошо, что ты это понял, — ответил Хохлов, и они расстались друзьями.
Известен мне и другой случай. Человек по научным делам должен был лететь в Америку. По науке все сложилось хорошо и вдруг — стоп, не проходит он по анкетным данным. Заменили другим. Тогда тот, первый, пошел на прием к Рему Викторовичу. Хохлов выслушал его, расспросил обо всем, что касается науки, и сказал: «Вы поедете. Я беру ответственность на себя». Поверил человеку. И поездка прошла с большим успехом.
Подобных историй о Реме ходит много, но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь отозвался о нем неуважительно. Непонятно, как это может быть, ведь невозможно быть для всех хорошим, старая истина. И вот — на тебе!