Угодил в засаду!

Шашапал сообразил слишком поздно. Путь по извилистой, проходной горловине, зажатой глухими стенами двух четырехэтажек и несколькими кирпичными сараями, Шашапал выбрал как самый короткий, потому что очень торопился. Очередь в аптеке оказалась в два раза длиннее, нежели он предполагал, а надо было еще успеть смотаться за керосином, который бабушка уже вчера занимала у соседки.

Первым из-под арки сарая, заваленного железным хламом, навстречу Шашапалу выпрыгнул осклабившийся Харч.

— Привет, Шашапальчик! Мочу на анализ тащим!

— Микстура от кашля для бабушки, — замялся удивленный неожиданным появлением Шашапал.

— Вот заботливый внучек! — умилился Харч. — Молодец! Возьми с полочки пирожок.

Шашапал растерянно улыбнулся, и тут щеку его обожгла проволочная пулька, пущенная резинкой, закрепленной на двух пальцах.

— О! Пчелка укусила! Бо-бо, Шашапальчик? — заверещал Харч.

— Ну что ты… Наш Шашапал «не плачет и не теряет бодрости духа никогда», — съязвил Конус, возникший за спиной Шашапала. — А где ж твои дружки-тимуровцы?

— Я не знаю.

— Что ты пристал к мальчику, Конус, — издевался Харч. — Разве не знаешь, что его друзья день и ночь трудятся на пользу родной пионерской организации?.. Я ведь правильно говорю, Шашапальчик?

— В пионеры с четвертого класса принимают. Иг и Ник только осенью в четвертый пойдут, — уже понимая, что влип, но не теряя достоинства, отвечал Шашапал.

— Да, да, да. Они у нас еще маленькие, — «сочувственно» закивал Харч.

Он не успел договорить, как Шашапал получил в затылок хлесткую очередь черных горошин, выпущенных из алюминиевой трубки Щавой. Щава встал в оконном проеме сарая, замкнув треугольник вокруг Шашапала.

Засюсюкал, кривясь улыбочкой.

— Видишь, Шашенька, как без охраны шастать по закоулочкам худо?.. Из тебя сейчас щи сварить можно. Но мы — люди добрые, и сначала поговорим по-хорошему…

— Только, чур, ответь, в каком ОРСе свой балдахин отоварил? — перебил Щаву Конус.

— Ты хотел сказать «балахон», — иронично уточнил Шашапал.

— Видишь, Конус, какой ты серый, — заерничал Харч. — Так по какому блату-ордеру Шашапальчик балахон получил?

— Крылатку мне сшила бабушка, — глядя прямо в глаза Харчу, невозмутимо произнес Шашапал.

— «Крылатку», слыхали? «Крылатку»! — заверещал Щава. — Это такая, значит, мода теперь пойдет, да?

— Крылатки носили Пушкин, Крылов, Жуковский…

— И Шашапал! — захихикал Харч, хватая Шашапала за край крылатки. — Сколько же отрезов на эту хламиду твоя бабушка ухлопала?

— Крылатку бабушка из шторы сшила.

— Из шторы! — завизжал, ликуя, Харч. — Из шторы! Карандаш наш Шашапальчик. Настоящий Карандаш!

— Слышь! Может, махнемся на мою кепочку? — предложил Шашапалу Щава.

— Да не станешь ты крылатку носить. Слабо, — небрежно отпарировал Шашапал.

— Слабо, — согласился Щава, — вот когда бабушка из порток своих тебе чего-нибудь загвоздит, тогда обязательно махнусь.

Харч и Конус зашлись, подвывая, запрыгали, квакая и хохоча.

— Пока у людей хорошее настроение, — начал Щава, — послушай и покумекай. Хромой и головастики твои нехорошо нас с денежками нагрели. На угольке… Не забыл? Теперь придется всем из вашей шоблы контрибуцию выплачивать. Цену мы сами назначать будем. Иногда можете и харчами приносить. А если заартачитесь, сначала проутюжим до косточек, а потом и на перышко насаживать начнем.

— Скумекал? — неожиданно шагнул к Шашапалу Конус и с такой силой щелкнул Шашапала по носу, что у того слезы так и брызнули из глаз.

— Теперь на колени! — потребовал Щава. — Доставай свой носовой платочек, почистишь нам ботиночки и поклянешься от имени своих дружков, что в субботу выложите первую тридцатку.

Шашапал вытащил из кармана платок, поспешно стер слезы, высморкался, спрятал платок обратно, закусил нижнюю губу, сплюнул, задрал голову, оглядел каждого из своих врагов и хладнокровно заявил:

— Этого не будет никогда.

— Чего-чего? — прищурился Конус.

— То, что слышал, — отчеканил Шашапал.

— Значит, по-хорошему он не понимает, — затянул Щава, кивая Конусу на Шашапала.

Харч, подкатившись сзади, свернулся клубком у ног Шашапала.

— Сейчас он все сообразит, — прошипел Конус.

От резкого толчка в грудь Шашапал перелетел через Харча, больно ударился затылком о каменистую землю. Вдребезги разлетелся пузырек с микстурой. Шашапал оторопело ойкнул, попытался было дотянуться до ушибленного места, но не успел. Подскочивший Конус вцепился ему в запястья, Харч схватил за ноги.

— Осушим лужу живым товаром! — завопил Щава, помогая дружкам волочить Шашапала к желтой глинистой луже.

Как ни извивался оглушенный Шашапал, его вжали в грязную жижу. Зверея и упиваясь безнаказанностью, топтали ногами по его рукам, коленкам, животу.

Ник мчался вприпрыжку, зажав премию отца — две пары новеньких галош для сыновей. Острый запах глянцевой резины щекотал ноздри, торопил Ника домой. Зная, как дорожит брат каждой обновкой, Ник, абсолютно равнодушный к вещам, заранее предвкушал радость момента, когда Иг начнет торжественный ритуал примерки. Губы распахнутся на все лицо, а физиономия станет такой забавной… Вот почему Ник тоже выбрал самый короткий путь к дому.

Сначала Ник увидел ноги, месившие нечто живое. Затем на долю секунды все перекрыла пена на губах клыкастого рта Харча.

Побелевшие от тошнотной услады зрачки Щавы…

Прыгающий затылок Конуса…

Крик Ника опередил его месть. Страх вздыбил, умчал врагов от кары. Ник успел лишь раз ошпарить Конуса галошей по шее. Первая, пущенная правой рукой галоша, просвистев над головой Щавы, хряснула в стену. Вторую галошу Ник долго не выпускал из рук, не понимая, что та мешает ему тащить на себе обессиленного Шашапала.

* * *

Медуница показывала Игу, как жарить дрочены без подсолнечного масла, лярда и смальца, когда Ник вволок в переднюю измочаленного Шашапала.

После короткого, но бурного обмена мнениями решено было раздеть Шашапала и, пользуясь отсутствием соседей, мыть тут же, на кухне, благо щели в полу позволяли не церемониться с водными процедурами.

Иг разжег плиту и поставил греть сразу два ведра с водой. Елена, осмотрев выгвозданную и разодранную в нескольких местах крылатку, попросила корыто, упрямо заявив, что вещь все равно надо отстирывать и зашивать, а Вера Георгиевна болеет. Ник приволок свинцовую примочку, разодрал на куски старую наволочку и приступил к обработке заплывшей физиономии Шашапала, предварительно стянув с него вигоневый джемпер и бумазейную рубашку. Пока Ник корпел над лицом друга, Шашапал беспрерывно полоскал рот, время от времени вышамкивая распухшими губами:

— Бабушку надо предупредить. Она думает, что я потерял рецепт или попал под машину.

После того как Шашапал повторил то же самое в пятый раз, Елена, успевшая замочить крылатку и большую часть одежды Шашапала, пообещала забежать к Сергею и уговорить его отправиться с дипломатической миссией к Вере Георгиевне. Заодно взялась раздобыть мыло, иголку и нитки.

Иг и Ник, в свою очередь, обязались к моменту возвращения Елены хорошенько отмыть Шашапала и накормить его.

Едва дверь за Медуницей захлопнулась, как с Шашапала были сорваны остатки одежды и дело закипело.

* * *

Сергей не успел крутануть звонок в шестой раз, как парадное распахнулось.

— Что с Сашей? — только и смогла вымолвить Вера Георгиевна.

— Все прекрасно!

Вцепившись в рукав Сергея, бабушка Шашапала с поразительной резвостью потащила его через коридор к себе в комнату.

— Лучше сразу всю правду, — потребовала Вера Георгиевна.

— Клянусь, без колец и без шансов, что с ним уже все замечательно! — В подтверждение Сергей схватился правой рукой за левый верхний клык, вычертил в воздухе незримый росчерк, похожий на латинскую букву «зет», и неотразимо улыбнулся.

Несколько раз моргнув глазами, Вера Георгиевна спросила наконец:

— Ты сказал — «уже все замечательно»… Значит, было совсем худо?

— Просто из-за угла на него вылетела машина с психованным шофером, и он отскочил в лужу… Немного запачкался…

— Его сбила машина?! Грузовая?! — привскочила Вера Георгиевна.

— Да нет же! — разозлился Сергей. — Он успел отпрыгнуть! Но потом поскользнулся, перепачкался, разбил вашу микстуру. Ну и промок малость…

Через полчаса успокоенная Вера Георгиевна и повеселевший Сергей пили чай и обсуждали проблемы, весьма далекие от происшедших событий.

— Вера Георгиевна, — доверительно попросил Сергей, — объясните мне, пожалуйста, поточнее, что такое гений?

— Гений? — переспросила бабушка Шашапала, нервно вглядываясь в Сергея. — Видишь ли… Боюсь, что в своих объяснениях я буду субъективна, но попробую. Гений — это тот, кто прокладывает дорогу в неизведанное. Обязательно прекрасную и добрую, но очень трудную и необычную. Каждая открытая гением дорога делает людей намного сильнее и мудрее. Ведь гений, по-моему, обязательно — созидатель. Таланты, что идут вслед за гением, проложенный путь расширяют, совершенствуют. Стремятся сделать его доступным для всех остальных… Способные и работящие ту дорогу всячески укрепляют и охраняют. Если угодно, обсаживают ее деревьями, украшают цветами… А все остальные по той дороге ездят и ходят. Многие дорогой пользуются с почтением и благодарностью. Радуются, что она есть. Но немало и таких, что воспринимают эту дорогу как нечто само собой разумеющееся. А подчас и негодуют, для них, дескать, могли бы придумать что-нибудь и получше. Поудобнее. И в скудоумии, невежестве и лени своей доходят черт знает до чего. Начинают разрушать и губить великое и прекрасное… Поэтому вся наша жизнь есть непрерывная борьба между созидателями и разрушителями. Гений заглядывает в неведомое. Старается его осмыслить, а не отвергнуть. Для этого, помимо ума огромного, необходимо иметь колоссальную силу воли и мужества. Ведь все, что гений открывает, поначалу понять другим, уже чуть менее одаренным, безумно сложно. А что уж про остальных говорить! Вот почему все гениальные открытия слишком часто встречаются в штыки. Так что быть гением неимоверно трудно. Хотя бы потому, что истинную цену великого открытия часто способен оценить лишь его свершивший…

* * *

Отрывистые тарабарские вопли и злобный лай, доносившиеся из-за расхлестанной парадной двери обители Горчицыных, поначалу насторожили, озадачили Сергея. Но стоило Нику распахнуть перед ним дверь, как все прояснилось.

Друзья вновь затеяли бесконечную игру-импровизацию в болвана Ганса из «гитлерюгенда». Изначальем для залихватской забавы с непременными шутками и катавасиями послужили карикатуры Кукрыниксов и стихи Маршака из озорной книжки о юном наглеце Фрице, что лез вон из кожи, дабы во всем походить на своего кумира — бесноватого фюрера. Сначала ребята пытались разыгрывать книжные сюжеты. Но скоро фантазия друзей вырвалась далеко за рамки первоисточника. Фриц был переименован в Ганса, потому что Фрицем был наречен его дядюшка — фельдфебель. Безголовый железный идиот с собственным черепом под мышкой. Главными действующими лицами стали друзья и ровесники Ганса с откровенно людоедскими наклонностями. А также его родители и многочисленные родственники, олицетворявшие наиболее оголтелых представителей «третьего рейха»… Роль неумехи Ганса досталась Шашапалу. Иг в каждой новой игре исполнял самых неожиданных персонажей. Битого-перебитого кретина Фрица выбрал Сергей. У Ника была своя команда любезных его воображению недоумков. Медуница предпочитала оставаться зрителем и скорой помощью.

Не успел Сергей войти, как Ник прошамкал, обращаясь к остальным:

— А фот и наф песмосквый Фрис!.. Притетфса и ему по куфку отфыфать!

— Накормим, накормим! — закурлыкал Иг, перевоплотившийся в зачумленную от страха фрау Густу.

Судорожно поправив диванную подушку, которую он умудрился запихнуть под рубашку, приседая и крутя юбкой, сотворенной из покрывала, прихваченного с отцовской кровати, Иг подскочил к Сергею, подобострастно улыбаясь и кланяясь, повел к «обеденному столу», не переставая тараторить:

— Представляешь, Фриц! Наш великий фюрер оказался таким щедрым, что сегодня мы имеем на обед двух громадных жареных крыс и полуметровое перышко зеленого лука… Да к тому же наш дедушка Генрих, — Иг кивнул на Ника, — поймал ворону, которая подумала, что дедушка сдох от голода, и решила выклевать ему глаза.

Приплясывая и мурлыкая, Ганс — Шашапал сервировал на кухонной табуретке «стол» из кусочков наждака, обрезков жестяной банки, длинной травинки, призванной играть роль изобильного зеленого лука.

Елена в игре не участвовала, потому что усердно штопала джемпер Шашапала.

— А что ты принес на наш пир, дядюшка Фриц? — вертясь перед медным тазом, как перед зеркалом, наседал на Сергея неугомонный Иг.

Сергей зацепил костылем с полки помятую кривобокую кастрюльку, подтянув к себе, сунул под локоть левой руки в качестве собственного черепа, важно надул верхнюю губу, превратившись в железного солдата фатерланда, насупил брови.

— В своем непробиваемом черепе я несу вам к чаю четыреста грамм великолепных сушеных тараканов, выданных мне в награду по распоряжению Германа Геринга!

Иг взлетел на кухонный стол. Дальше вверх, как белка, на стул и маленькую скамеечку. Оказавшись на вершине шаткой конструкции, переломившись в животе, заголосил:

— Русские! Нас окружают русские! Мой желудок слышит их за версту! Раз начинается понос, значит, русские близко! К оружию! Все к оружию!

— Где мой лук и стрелы? — захрипел Ник. — Я укрепфлюсь под крафатью! Я им покажу, фто такое нафлетники псоф-рыссарей.

Встав на четвереньки, Ник крабом метнулся за плиту.

— Мой дот-сартир! Мой дот-сартир! — орал Иг, опасно балансируя. — Я уничтожу русские танки из нового секретного оружия! Ганс! Скорее тащи к окну свой фаустпатрон!

Шашапал выхватил из-за двери длинную щетку, закинув за плечи, скорчился от непомерной тяжести «фаустпатрона», согнувшись, завертелся на хлипких ногах дистрофичного Ганса, круша и сметая щеткой — фаустпатроном — миски и сковородки с кухонной полки. Сорвал с бельевой веревки собственные брюки, вывешенные на просушку старательной Еленой. Пошел по кухне немыслимыми зигзагами, задыхаясь и постанывая, едва не задев по головам Елену и Сергея, который готовился использовать вместо автоматов собственные костыли. Внезапно рухнул посреди кухни под «тяжестью» губительного оружия. Но тут же вывернулся из-под «фаустпатрона», схватил его на изготовку и пустился отстреливать подряд всех доблестных родственников. На полу, корчась в предсмертных муках, забились Густа — Иг, Фриц — Сергей, Генрих — Ник, игру прервали радостные хлопки неизвестно откуда появившихся Розы и Капки Корнилиной.

— Вы как сюда попали? — удивился вскочивший с пола Иг.

— Так дверь открыта была, — заспешила с объяснениями Роза. — Мы только вас позвать хотели, а тут как в цирке…

Подружку перебила Капка:

— Вы всегда в шурум-бурум играете?.. Здорово! Как в «Антоше Рыбкине»!.. А нас примете? Я тоже кувыркаться умею…

— Вы зачем явились? — бесцеремонно осадил Капку Иг.

— Нас мой Витя послал, — снова перехватила инициативу Роза, — сегодня три салюта будет! Последний двадцатью четырьмя из трехсот тридцати, потому что наши три громадных немецких города взяли!

— Кёнигсберг? — беспокойно спросил Ник.

— Я не запомнила, — честно призналась Роза, — самое главное слушайте. Ракетчики полезли на крышу шестого дома! И наш Витя с ними.

— Врешь! — не поверил в столь близкое счастье Иг. — Ты сама видела?

— Видела! Видела! — замахала руками Роза. — Семь человек! С ящиками на ремнях!

— И я видела! И я видела! — подхватила подружку Капка. — Первый салют через полчаса начинается!

— Махнем по пожарке! — предложил Иг.

— Слушайте! — хлопнул себя по лбу Сергей. — Нас же Вера Георгиевна ждет! Совсем забыл. Она пирог сухарный готовит. С маком и леденцовой крошкой.

* * *

Какие фантастические дни понеслись! Каждый вечер — праздник! Салют!.. А то и два. Или даже три за один вечер! У любого мальчишки капсул от ракет — зеленых, красных, желтых — по целому мешку!.. Ракетчики рядом — на крышах трех самых близких домов! Или в пятистах метрах — на пустыре (Болотная площадь — пока пустырь). От криков «ура» к ночи у всех ребят во дворе голоса сорваны. Взрослые, пусть самые суровые, допоздна салюты досматривать разрешают. Такого всеобщего «можно» еще никогда не бывало.

Конечно, Сергей видел их уже очень много. Самых разных орденов и медалей. Рассматривал, изучал. В канун сорок четвертого года, когда он еще лежал в гипсовой кроватке, притороченный фиксатором к постели, в их комнате появился знаменитый дядя Валентин. Летчик, подполковник. Два ордена боевого Красного Знамени, три Красной Звезды, орден Отечественной войны I степени и восемь медалей насчитал на его кителе завороженный Сергей… Три ночи провел у них в комнате шутливый, чуть картавивший летчик.

И все три ночи китель дядюшки с орденами и медалями провисел рядом с его, Сергея, постелью. По нескольку раз в каждую из тех ночей Сергей просыпался и, прислушавшись к храпу отца и дяди, бесшумно подтягивал к себе бесценный китель, сначала осторожно гладил, а потом, лишь кончиком языка, дрожа и задыхаясь от счастья, трепетно и сокровенно дотрагивался до орденов. То были самые счастливые ночи за всю войну.

Но то, что Сергей увидел, открыв глаза рано утром, в последнее воскресенье апреля сорок пятого года, было невероятно! Немыслимо!.. На пиджаке его отца переливался сказочно новенький орден Трудового Красного Знамени. А рядом с орденом сверкала, превосходя все сокровища мира, медаль «За оборону Москвы». Факт присутствия ордена и медали на пиджаке отца был выше любого чуда и самых честолюбивых мечтаний Сергея. Но потрясло его то, что все его домочадцы при этом спокойно спали. Отец на старом диване, мать на высокой кровати. Алена на своей раскладушке… Чтобы не закричать и не вспугнуть невозможное, Сергей закрыл глаза, отвернулся к стене и приказал себе спать, спать и спать. Но сон и не собирался являться. Прождав, как показалось ему, больше часа, Сергей открыл глаза и уставился в потолок. А если на пиджаке ничего нет?.. Уж лучше не смотреть в ту сторону.

Само собой разумеется, что весь двор был хорошо наслышан о его героическом дяде. Но… Во-первых, это был лишь двоюродный дядя. Во-вторых, дядя Валентин был все-таки военным летчиком, и количество его наград никого особенно не удивляло. А вот его штатский отец… Ведь если все случившееся не сон, значит, орден и медаль отца, пусть в самой малой степени, но принадлежат и ему, Сергею… Сергей не вытерпел и повернул голову. Орден и медаль не исчезли с пиджака отца. Отец, мать и Алена продолжали безмятежно спать…

И он решился! Без единого звука Сергей очутился на полу. Стараясь не шуметь, пополз к пиджаку отца. Достигнув цели, Сергей сначала робко приподнялся на локтях, затем, отжавшись на руках от пола, легонько стукнулся головой… о медаль.

Отец заворочался, открыл глаза, удивляясь, посмотрел на распластанного на полу сына.

— Пап, это правда тебе дали? — кивая на орден и медаль, тихонько спросил Сергей, опережая отцовское недоумение, перераставшее в вопрос.

— Мне, — спокойно подтвердил отец.

— И обратно не отберут? — невольно вырвалось у Сергея.

— Не думаю, — невозмутимо ответил отец.

— А за что тебе их дали?

— Так уж решили, — не сразу ответил отец.

— Когда?

— Вчера.

— Сам Калинин?

— Сам Калинин, — подтвердил отец.

* * *

Несколько дней подряд Сергей жил в паническом страхе, о коем никому не смел поведать. Наши вплотную подошли к Берлину. Но ведь и немцы рассматривали Москву в бинокль… А что если?..

Спрятаться Сергею было негде. Постоянно и без помех слушать радио он мог только в комнате бабушки. Вот почему, к всеобщему удивлению родственников, Сергей с чрезвычайным рвением принялся ухаживать за дядюшкой Федором, старшим братом матери, у которого после неудачного падения врачи обнаружили трещину в кости, на ноге, и на неделю прописали ему постельный режим. С раннего утра до двенадцати часов ночи, позабыв о друзьях и развлечениях, Сергей проводил возле дядюшки. Играл с ним в шашки, набивал его «гильзы» рассыпным табаком, читал вслух «Ундину» в переводе Жуковского, выбирая момент, когда по радио передавали симфоническую или камерную музыку.

Он не вышел из комнаты бабушки даже 1 Мая. Дважды в течение праздника к нему забегали близнецы. Принесли в подарок вырезанные из «Огонька» портреты любимых военачальников — маршала Говорова и генерала армии Черняховского. Сергей мрачно нашептал братьям, что у него нарывы в горле, но он не хочет портить праздника родителям.

Часов в шесть через посредство бабушки Сергея вызвала на лестничную площадку Медуница. Сунула в руку баночку с каким-то «удивительным полосканием», заверив шепотом, что если он шесть раз до ночи и два рано утром как следует прополощет горло, то к завтрашнему дню все пройдет. Поздравив на прощание Сергея с праздником, Медуница всучила ему зеленый леденцовый маузер на палочке и, виновато покраснев, сбежала вниз по лестнице.

Вечером в гости к бабушке, сопровождаемая Шашапалом, пришла Вера Георгиевна. Принесла праздничный торт из ржаной муки с корицей, украшенный фантастическим замком свекольного происхождения. Шашапал, выведя друга в коридор, как черную пиратскую метку, засунул в ладонь Сергею крохотную коробочку с таблетками красного стрептоцида. Подарил хромированную алую звездочку на шапку, которую Сергей долго и тщетно пытался у него выменять. Растроганный и устыженный Сергей тут же отдарил друга новыми отцовскими плоскогубцами, вручил ему для передачи близнецам двух несбиваемых лежачих солдатиков, подносящих диски для ручного пулемета. Елочного дятла для Ника и трещотку Игу. Медунице Сергей велел передать свой детский календарь на 1945 год со множеством настольных игр, картинок и панорам, из которого он лишь вырезал и наклеил на картон несколько воинов из дружины Дмитрия Донского.

Шашапал был так ошарашен дарами Сергея, что, прижав к груди все полученное богатство, убежал, не предупредив Веру Георгиевну и ни с кем не попрощавшись.

2 мая пал Берлин. Весь вечер во время салюта, никого не стесняясь и не страшась, Сергей рыдал от счастья…

Уместить в себе День, что пришел ровно через неделю, Сергей так и не смог. Должно быть, оттого, что День этот принес в жизнь Сергея третье чудо преодоления невозможного.

* * *

Первое чудо произошло в декабре сорок первого… Ночью ему приснилось, как в дом входят немцы. Беззвучно. Сквозь стены. Восемь улыбчивых огромных немцев. Каждый такой громадный, что может спокойно погладить четырехметровый потолок в их выстуженной комнате. Стоит только поднять руку. Но немцы рук к потолку не поднимают. Молчат и улыбаются, разглядывая бабушку Сергея, укутанную в немыслимые одежды. Столь же забавной «капустой», наверное, видится немецким солдатам и Алена, которая от их неожиданного появления никак не может опомниться, снять варежки и запихнуть в чрево ненасытной голландки самую любимую куклу с закрывающимися глазами. На Алену напялены все ее теплые вещи, материнская кофта поверх зимнего пальто и бабушкина шаль из черных кружев. На куклу с закрывающимися глазами тоже водворен весь ее гардероб.

Насмотревшись на бабушку и Алену, любопытные немцы начинают разглядывать Сергея, лежащего возле голландки на высокой бабушкиной кровати. Сергей накрыт и подоткнут всеми одеялами, подушками, матрасами и чехлами, что еще остались в доме. А сверху и с боков… для утепления обложен газетами. Во всех газетах карикатуры на Гитлера, Геббельса, Геринга и Гиммлера. Гигантские немцы всматриваются в карикатуры на газетах, молчат и понимающе переглядываются. Мясистые губы их растягиваются и кривятся от усмешек. Но самое жуткое — громадные солдаты абсолютно не чувствуют холода. Все они в летней отутюженной форме. Им явно жарко. Потому что рукава закатаны до локтей. Правда, на головах не пилотки, а тяжелые каски с выпуклыми рожками и короткими белыми молниями. Вокруг голов бабушки, Алены и Сергея пар клубится. А перед громадными лицами немцев никакого пара. Как будто их обнимает ровное лето… Солдаты медленно обступают кровать Сергея. Замыкают бабушку и Алену со всех сторон. Перекрывают могучими торсами стены и потолок. Сергей пытается закричать, но губы его словно срослись…

На рассвете той ночи начался разгром немцев под Москвой…

* * *

Второе чудо приключилось, когда Сергей встал на костыли. Мир непомерно раздвинулся и вместе с тем оказался предельно доступным…

Третьим чудом явился День Победы. Сергей откровенно и жадно старался вобрать в себя каждый миг этого нескончаемого и страшно короткого дня. Дня, в котором время и пространство, утратив логику и последовательность, весело сходили с ума.

День Победы начался для Сергея в пять часов после полудня, среди кипящей восторгом толпы людей, раздвигавших Красную площадь для всего мира…

Народ все прибывал, но тесно не было. Отец крепко прижимал Сергея к себе, поддерживая за костыли сзади, и бессознательно улыбался.

В бликах майского солнца мелькали переполненные непомерным счастьем глаза, улыбки, лица.

Каждый нес радость. Могучий старик в бушлате и бескозырке плясал под гармошку.

Качали пунцового толстяка американца в желтых ботинках.

Несли на руках безрукого мальчишку в солдатской форме с двумя орденами Славы на груди.

Десятка два девчонок-ремесленниц, звонко хохоча, целовали обалдевшего усача-милиционера.

Схватившись за руки, кружились в импровизированном танце три смешных, курносых человека. А по головам, плечам и крепким рукам их носилась, прыгала крохотная обезьянка в зеленой юбочке…

Потом время перевернулось, перенеслось в раннее утро. Впервые за свои одиннадцать лет Сергей видел, как плачет самый добрый и любимый им человек. Его бабушка, родившая восемнадцать детей. Недавно бабушка перешагнула свой восемьдесят третий год жизни… Отпивая маленькими глотками чай с молоком, бабушка нежно гладила потрясенного Сергея по голове, беспомощно улыбалась. Из мудрых, отзывчивых глаз ее катились слезы. Бабушка аккуратно промокала глаза пахнущим ванилью платком и негромко приговаривала:

Видишь, до чего я дожила. Ты на ноги поднялся. И Победа пришла все-таки… Теперь запоминай меня, как самую счастливую…

Затем скорбь в голосе Левитана опустила Сергея в поздний вечер, за полтора десятка минут до главного в его жизни салюта.

— …вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей великой Родины…

А когда скорбь разжала когти, великодушный и сильный отец высоко поднял Сергея, понес навстречу величайшему из всех салютов.

Всколыхнуло исступленным пурпуром, разверзлось от мириада ракет черно-бархатное пространство.

Неистовая волна единого гимна душ подхватила Сергея, вознесла на могучем гребне своем навстречу парящей Победе!!!

* * *

Через день после вечера, когда Сергей впервые переступил порог театра, пятерка собралась в комнате у близнецов.

— У тебя что… зубы болят? — осторожно полюбопытствовал Шашапал, глядя на сумрачного друга.

В ответ Сергей опустил правую бровь так низко, что почти целиком закрыл ею глаз. Левую бровь, наоборот, неимоверно взметнул вверх.

Первой на метаморфозу лица Сергея среагировала Медуница. Вскочила, попятилась к стене.

Зато у Ига любопытство опередило испуг. Он даже придвинулся к Сергею.

— Зачем ты бровями крутишь?

— Заметил? — зловеще пробурчал Сергей.

— Может, хватит фикстулить? — наливаясь негодованием, решительно потребовал Ник.

— Глупец, — вслед за мученическим вздохом печально проговорил голос того, бывшего Сергея. — Неужели не понятно, что это Он в меня вселился?

— Кто Он? — чуя необычайность, попытался уточнить дотошный Шашапал.

— Спички у кого-нибудь есть? — ушел от ответа Сергей.

— Вот, — выложил коробок на стол Иг.

— Хорошо, — грустно кивнул Игу Сергей. — Жженый сахар делать умеешь?

— Я умею! — подсуетился Шашапал.

— Тогда и займись, — бросил ему Сергей и выложил на стол круглый жестяной чемоданчик, раскрашенный колокольчиками и ромашками. — Здесь триста граммов пиленого сахара. Тетя Катя на той неделе подарила.

Вслед за сахаром Сергей выложил на стол две стеариновые свечи и коптилку с лампадным маслом, выпрошенную у бабушки.

— Для серьезного разговора нужна атмосфера кошмара. Иг, зажги свечи и коптилку… Да лампочку погасить не забудь. А ты, — поднял Сергей усталые глаза на Шашапала, — начинай плавить сахар… Чтобы лучше думалось, надо во рту горьковатый привкус иметь, — задумчиво добавил Сергей.

Приготовив все необходимое, приступил к плавке сахара Шашапал.

Нервно пожевав нижнюю губу, Сергей тихо спросил:

— Кино, по-вашему, чудо?

— Конечно, — мгновенно отреагировал Шашапал. — Особенно когда показывают у нас «Багдадский вор», например. Или «Индийскую гробницу».

— А кто из вас бывал когда-нибудь в театре? — немного подождав, спросил Сергей.

Четверка насторожилась.

— Так вот, театр чудо поинтереснее кино! — объявил Сергей.

— А почему все-таки? — потребовал уточнения Шашапал.

— Потому что в кино все, что там происходит, сначала кто-то видел, а потом уж тебе показывает, — терпеливо объяснял Сергей. — А в театре все на твоих глазах творится. В кино, как во сне, когда знаешь, как бы страшно ни было, все равно проснешься… Все громадные, невероятные. Особенно если сбоку смотреть. А в театре все живые. Дышат. Их потрогать можно.

— И ты трогал? — холодея от ужаса, прошептал Иг.

— Да нет, — смутился Сергей, — там не то что дотронуться, моргнуть страшно, потому что Он тебя заметить может.

— Кто Он? — Вопрос выскочил из Шашапала раньше, чем он отважился его задать.

— Герцог де Маликорм, — вновь превращаясь в сумрачного монстра, скрипучим голосом прохрипел Сергей.

Отодвинувшись от стола, он развел костыли, попытался изогнуться в левую сторону, натужно вывернув правую руку. Уродливая, многократно увеличенная от свечей тень Сергея обрела форму готовящегося к прыжку чудовища. Злобно дыша, Сергей несколько секунд корчился в неестественной позе, затем обмяк, осел на костыли, сбросил с лица жуткую маску. Собравшись с силами, заговорил. Сначала очень тихо, так, что первых слов никто не расслышал:

— …из покоев замка, где трон стоял под балдахином в окружении золотых знамен с черными змеями, какой-то смрадной сыростью несло, — уводил ребят к тайнам причудливого мира настороженный голос Сергея. — И кто-то невидимый говорил страшным голосом бормашины. Я стоял в правом углу амфитеатра, за маминым креслом. Мы поменялись. У нас третий ряд партера был. Но мне же сидеть нельзя… Голос жуткий, всех до паники доводил. Казалось, будто человек-невидимка по воздуху ходит. То из подвала замка заговорит, а через несколько секунд настолько приблизится, что чудится — сидит этот невидимка на ручке кресла, всматривается в тебя и прикидывает, куда вцепиться лучше — в шею или в ухо. А потом раз… Вроде передумал и под потолок сцены ушел. Полминуты не прошло, а уж голос с балкона доносится. А Большой Гильом — начальник стражи, тоже всех запутывал. Ходит по сцене мимо трона под балдахином и неизвестно с кем разговаривает. Сам громадный, выше дерева, в плаще бордовом до пят. Голова в черный шлем-колпак спрятана, как у палача. В шлеме прорезь для глаз, носа и рта. Если две буквы Т сложить. Одну нормально, а другую вверх ножкой… Вышагивает Гильом от угла до угла и выспрашивает: «…и как бы вы пожелали избавиться от этого правдолюбца?» А голос бормашины отвечает: «Сначала надо попытаться заполучить душу сего человека…» Догадываетесь, о ком?

— О горбуне справедливом? — тихо высказывается Медуница.

— Угадала, — подтвердил Сергей так угрюмо, как будто охота шла непосредственно за его душой, — о горбуне Караколе.

— И Караколя схватили? — разгрызая жженый сахар, уточняет Шашапал.

— Да что ты, как маленький! — разозлившись, напускается на Шашапала Сергей. — Ты про таинственность вокруг понял хоть что-нибудь?

— А что… про таинственность? — тушуется Шашапал.

— Так и знал, что самое главное мимо ушей пропустишь! — в сердцах машет рукой Сергей.

Но досадовать и сердиться Сергею было нельзя, ибо он вплотную приблизился к сути самого главного, что открыл для себя в театре.

— Мы как с мамой через контроль прошли, я сразу почувствовал таинственность вокруг, — сжав кулаки так, что заскрипели ручки на костылях, прерывисто заговорил Сергей, одержимо веря, что ребята сейчас испытывают на себе воздействие тех же подспудных, незримых сил, которые переворошили, встревожили его воображение. — Сначала все вроде бы как в кино. Перед началом картины. Все ждут… Праздник в каждом. У самого горла. Но наружу еще не вырвался. Зато искра уже проскакивает, как на проводке с током, без изоляции… Я сразу заметил, что вокруг множество всяких лесенок, переходиков, балкончиков разных и закоулочков. Ниши вишневым бархатом завешены. В каждую нишу заглянуть жутко охота. Будто в спину тебя толкают. Или за бархатной шторой постоять, чтобы она щеку погладила… Я за одну зашел постоял. Бархат тайнами пахнет. Но главное, все взрослые и ребята совсем иными видятся.

— Как это иными? — не понял Ник.

— Понимаешь, что-то в них прибавляется будто. Вдруг померещится, что у девчонки какой-нибудь три руки… Удивляешься не очень. Потому что этого ждешь. А бархатных комнаток, между тем, диванчиков всяких, штор — все больше и больше становится. И каждая к себе приманивает. Страшно хочется в бархате том запутаться и заблудиться. Заблудиться и пропасть…

А какой на сцене бархат оказался!.. Голубой, синий, васильковый, лиловый — как слива. Это платья у подруг невесты Караколя таких цветов были.

В замке герцога де Маликорма от вытянутых, как пики, окон бархат светился пятнами кровавыми… А в подземелье замка, где стены из черного бархата, стражники герцога в черных плащах, когда мимо черных стен проходили, то проваливались, исчезали тут же, как в пропасти бездонной… Но это все потом было…

Я еще, что в фойе случилось, не рассказал. Понимаете, пока шторы бархатные меня гладили и прятали, я на маму внимания не обращал. А когда увидел ее в зеркале… Там во всех закоулочках-переходиках зеркал полно. Так вот, взглянул я в зеркало на маму мельком и не узнал.

— Почему не узнал? — забеспокоился Ник.

— Очень красивой она стала, — сконфузившись, объяснил Сергей. — Такой красивой я ее никогда не видел… Мама, наверное, почувствовала удивление мое, щелкнула сумочкой и говорит: «Пойдем в буфет, я тебе пирожное куплю, какое ты сам выберешь, если захочешь, а то и два».

— Мне один чмур в Ташкенте на базаре говорил, — вмешался Иг, — что он в буфете ихнего оперного театра сорок разных сортов пирожных до войны видел.

— В буфете я пирожных у мамы не просил.

— Почему? — изумился Иг.

— Перед входом в буфет за шторой увидел я на маленькой двери одну зловещую надпись…

— Какую? — опередил всех Шашапал.

— «Посторонним вход категорически воспрещен». И в ту маленькую дверь заглянуть мне захотелось гораздо больше, чем пирожные выбирать.

— И ты в нее заглянул? — спросил Иг.

— Нет… — не очень твердо ответил Сергей. — Звонок раздался. Надо было идти в зал…

— А я знаю, что за маленькой дверью было, — вызывающе заявил Иг.

— Что? — выдохнула Медуница.

— Там артисты прятались, — победоносно оглядев остальных, высказался Иг.

Сергей на высказывания Ига отозвался не сразу.

— Артисты… Все правильно. Артисты… И на сцене артисты были… Это все понимали. Даже самые маленькие… Только видел бы ты, как одна женщина передо мной с места вскочила, когда Караколя в засаду заманили. Посмотрел бы на ее лицо!.. А у женщины той на груди медалей штук десять и орден Отечественной войны I степени. Уж она-то знала, что на сцене артисты были. И все — понарошку! — покраснев от гнева, страстно шептал Сергей. — Но помните, как в «Карлике-носе»? Дом у колдуньи какой был?

— Я не помню, — честно признался Шашапал.

— С внешней стороны — лачуга, — горячась и подстукивая себе костылями, страстно продолжал Сергей, — а внутри — дворец бесконечный! Вот и театр такой! В нем весь мир вмещается! Все может быть! Замок волшебный выше стоэтажного дома! Лес заколдованный… Сколько хочешь по нему иди, а он не кончается. Больше становится, разрастается на глазах. Звери с оружием в руках из чащи выходят. Живые. Настоящие. Лев, медведь и заяц. Натуральные и одновременно волшебные. Каждый человеческим языком разговаривает, все понимает и на двух ногах ходит. Звери с герба города сошли. А в лес переселились, когда герцог змеиный вольный город поработил. Свет погас. Лес исчез. Громадный город возник. Древний, с остроконечными крышами, как в сказках Андерсена. Улочки узкие, но народа на них не меньше, чем на Красной площади во время салюта. Не верите, у мамы моей спросите! Но лучше осенью мы все вместе в театр пойдем! Сами налюбуетесь на тот город! Там всяких лавочек, магазинов… Не сосчитаешь! И на каждом вместо букв — знак. Сапог или крендель. Часы или меч. У жителей на шляпах перья. А сапоги вверх загнуты, с острыми концами и колокольчиками на шпорах! Машин нет. Город древний очень. Зато верблюдов, лошадей, осликов, собак и кошек, что на задних лапах ходят, — сколько хочешь. Чего они только не умеют. По крышам бегают, по канатам. Фокусы показывают…

Вольная фантазия Сергея, не желая считаться с логикой сюжета пьесы, легко перемещалась с кульминации спектакля в его пролог. Внезапно сорвавшись, спешила заглянуть в финал, выхватывая, расцвечивая и расширяя восхитившие его сцены зрелища.

В зыбком колебании двух свечей и коптилки металась по стенам огромная тень Сергея. Сергей играл сразу за всех. Сражался и пел, рычал и дрался, строил козни и самоотверженно погибал. Он был одновременно смешным дураком и возвышенным героем, гневным влюбленным и заикающимся от страха зайцем.

— …улочки от холода съежились. Солнце и краешком не показывалось. Пусто-пусто. И вдруг шаги. Гулкие, страшные… Сначала пики из-за бугра появились. Далеко-далеко, в конце главной улицы. А за пиками штандарты золотые с черной змеей полезли… В носилках герцога де Маликорма несут. Смотреть на казнь Караколя… Перед носилками Большой Гильом шествует. Глашатаи мерзко орут — «дорогу герцогу де Маликорму!». А кто ему дорогу уступать будет, если город мертвый совершенно. Барабан забил. Ближе, ближе носилки черного герцога… Вот сейчас палачи ему Караколя навстречу выведут, с веревкой на шее…

— Можно, я в туалет выйду? — шепчет Медуница.

— Сидеть! — рявкнул на нее Ник.

— И в тот самый момент, — как ни в чем не бывало продолжает Сергей, — навстречу носилкам де Маликорма с другого конца площади точно такие же носилки появляются. С точно таким же Большим Гильомом впереди…

— Как?! — не выдержав напряжения, кричит, вскакивая с места, Шашапал.

— Не мешай! — орет Иг и швыряет в Шашапала подушкой.

Секунда… И в стремительной схватке сшибаются все. Даже… Елена.

Через несколько буйных минут каждый счастливый и обессиленный валяется на диване или на дощатом полу.

Сергей, тяжко дыша, припадает потной спиной к спасительному холоду стены.

— А Невидимка с голосом бормашины? Так и не договорил… Кто это был? — напоминает Шашапал.

— Он, конечно, — разом встрепенувшись, глухо отзывается Сергей.

— Кто Он? — стонет от нетерпения Иг.

— Герцог де Маликорм! — скрипит Сергей, шевеля бровями. — Трон великанский спинкой к залу стоял… А потом внезапно развернулся сам по себе. Глядь, в нем что-то поганенькое шевелится. Человечек-червяк какой-то. Но вот он потянулся и… все дышать перестали. Увидели… Огромный белый череп и горб… Урод на глазах расти начал. Бровями двигает и растет… Вырос, встал на тонкие ножки и пошел. Череп и горб шевелящийся величиной с фугаску. Меч волнистый у Гильома отнял. И вдруг меч в ручонках герцога метров на пять вытянулся… Вот когда жутко стало… Смотреть нет сил, а отвернуться или глаза закрыть и подавно. Но больше всего я тогда боялся в Него превратиться.

— Почему в Него?

— Потому что Он в кого угодно переселиться мог…

* * *

Дни середины мая, сотканные из счастливых предчувствий, стали для Шашапала и близнецов временем самых светлых надежд.

Шашапал каждый день ожидал встречи с отцом. Но, страшась вспугнуть счастье, не заговаривал об отце ни с матерью, ни с бабушкой, ни с друзьями.

Близнецы, забросив все остальные дела, с раннего утра бросались на рынок за новым букетом, рыскали по комиссионкам в поисках платья для матери.

К поискам «сказочного платья» для Надежды Сергеевны близнецы подключили всех друзей. В день, когда близнецы должны были съездить в далекий район Измайловских парков, чтобы получить на базе по ордеру брюки для отца, Ник и Иг собрали друзей на экстренное совещание, чтобы незамедлительно и конкретно решить вопрос о покупке платья, которое наконец-то было выбрано близнецами вместе с Еленой в комиссионке у Покровских ворот…

После долгих дебатов Иг решительно заявил:

— Из всех взрослых, кто сможет нам помочь и не полезет в душу, я знаю только Веру Георгиевну, — и, посмотрев на Шашапала, добавил: — Понимаешь, у меня предчувствие, что мама приедет завтра. В общем, если сможешь, быстренько проведи разведку боем и назад за нами. — Иг задиристо оглядел всю компанию. — А мы уже все скопом упросим Веру Георгиевну! Выручай, Шашапал!

— Попробую, — лаконично пообещал Шашапал.

Не успело громыхнуть за Шашапалом старое парадное, как Иг, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

— Я же аванс от Гешефта получил! Пакет шоколадного лома… Вот башка дырявая. Ну… Шашапальчику мы, само собой, его долю оставим, — беспечно болтал взбодрившийся Иг, извлекая из потрепанной полевой сумки пакет с шоколадным ломом. — Елена, отсчитывай пятую часть Шашапалу… Ник, ставь чайник! Я завариваю! Сергей достает стаканы из буфета!

Шоколадного лома на брата выпало граммов по семьдесят пять. Долю, предназначавшуюся Шашапалу, Медуница тщательно ссыпала в тот же пакет, аккуратно завернула и отложила на дальний угол стола. Глазомеру девчонки мог позавидовать любой провизор. Медуница умудрялась с поразительной точностью делить хлеб, яичный порошок, сахарин и даже искусственное молоко.

Забив в рот добрую половину собственной порции шоколадного лома и обжигаясь горячим чаем, Иг сибаритски разглагольствовал:

— Не худший ломик, далеко не худший. Но такого шоколада, как удалось испробовать, когда мы с Ником магазин брали, отведать, видно, не скоро придется.

— А какой это был шоколад? — поинтересовалась Медуница.

— Тот магазинный шоколад, — краснобайствовал Иг, — был необыкновенно вкусным оттого, что состоял из справедливой мести.

— А какой вы магазин брали? — спросила Медуница.

— Как бы тебе объяснить, — упиваясь ролью злодея, ухмылялся Иг, — тот магазин был очень похож на московские коммерческие. По карточкам в нем ничего не возьмешь, а за большие деньги можно… Роскошные продукты, в стороне от города. Кругом лес. В лесах поселочек наш стоял и лечебница. Но самым главным был, конечно большой госпиталь для высшего командного состава. Зона военных складов. Интернат, куда нас тетя Стеша учиться пристроила. Жили мы у нее в домике, а на занятия в интернат ходили. Так вот, у самого леса, недалеко от интерната, стоял магазин… Жены офицеров и генералов приезжали к своим мужьям раненым. Устраивались на временное жилье в поселке. А покупали в том магазине для мужей всякие редкие продукты и папиросы. Те раненые, что могли уже самостоятельно двигаться, тоже в магазин ходили. Из поселковых редко кто… Для отоваривания там своя лавка была. А работал коммерческий магазин — день до обеда четыре часа, другой день — после обеда четыре часа. Потому что больше не требовалось… Продавец один.

— Вернее, продавщица, — брезгливо скривившись, поправил брата Ник.

— Да-да. Именно продавщица, — продолжал Иг. — Зинаида Ивановна.

— Имелись у Зинаиды Ивановны сережки. Изумрудные-изумрудные. Большие-пребольшие, — накаляясь изнутри, вспоминал Ник. — Да и самой Зинаиды Ивановны было так много, что ни на каком танке не увезти. Муж Зинаиды Ивановны на целую голову ниже ее казался. Хотя вширь тоже комод порядочный.

— Очень нам Зинаида Ивановна и ее муж Степан Николаевич не показались, — вступил в разговор Иг.

— Погоди, — перебил его Ник. — Мы долго к магазину приглядывались. Играли с ребятами вокруг. Баб снежных лепили. Площадку для катка рядом расчистили. В снежки перекидывались. Иногда вместе с ранеными и вовнутрь заходили. Сумки женам офицеров подтащить старались. Глядишь, кто монпансье угостит или кусочек шоколадки обломится… А Зинаида Ивановна нас почему-то не любила. Гнала всегда. Как чуяла… Мы без звука сматывались. Так ведь? — обратился Ник к брату.

— Как пай-мальчики, — охотно подтвердил Иг.

— Там в подсобке, недалеко от задней двери, небольшое оконце было, — продолжал Ник. Оконце-то крепкой решеткой снаружи отгорожено. Но не очень мелкой. Взрослому через ту решетку не пролезть…

— Но надо знать Ника! — вклинился Иг. — Он в такие дупла залезать ухитрялся. На тонюсеньких, как прут, макушках удерживаться мог.

— Поехали дальше, — беспечно улыбнулся Ник. — Дело зимой происходило. Много снега, и темнеет рано… За решеткой той двойная застекленная рама оказалась. Вся замороженная, как полагается. И в раме форточка. А на форточке стекло в уголочке треснуло. Сразу не заметишь. Но мы углядели.

— Ник углядел! — снова вмешался Иг. — Я ни в жизнь не сообразил бы…

— Однажды вечером, когда Зинаида Ивановна не работала, — с каждой минутой Ник как бы обретал все большую уверенность в правоте совершенного поступка, — я встал на плечи Ига и удачно вынул треснувший уголочек стекла из форточки. Просунул руку и открыл сначала первую форточку, потом вторую, а затем и обе половинки двойной рамы. Они вовнутрь открывались. Передохнул, — Ник дружески подмигнул Сергею, — и…

— Влез в магазин, — договорил Сергей.

— Не угадал, — Ник улыбался во весь рот. — После того, как передохнул, я все как следует обратно позакрывал. И кусочек стеклышка в форточку вставил. Закрепил и снежком присыпал.

— Зачем? — спросил Сергей.

Медуница, хоть и промолчала, но смотрела на Ника с не меньшим удивлением.

— Надо было подготовиться, чтобы ни в чем не промазать, — перейдя на шепот, счастливо доверился друзьям Ник. — В большой шапке моей, телогрейке и валенках через решетку ту никак не пролезть было. И хоть зимой к магазину только две дорожки вели — от поселка и от леса, без помощников обойтись не получалось. Фонарик требовалось достать соответствующий. Чтобы внутри магазина видно было, а с улицы незаметно. Перчатки… В варежках на такое дело не полезешь. Одежонку придумать легкую и теплую. Вечер рассчитать, когда мимо магазина меньше обычного народ ходит.

— Так это сколько времени требуется. Когда ж вы уроки учить успевали? — восхитился Сергей.

— Мы недели через две после той прикидки и начали. Так ведь, Иг? — посоветовался Ник.

— На двенадцатый день, — уточнил Иг. — Два малых у нас на атасе стояли! Герасим и Артем… Артем — нашей соседки-нянечки из лечебницы внук. А Герасим интернатский. На год младше нас, но тоже в третьем классе учился. Какие ребята были… — нахмурился Иг.

— А что?.. Они в тюрьме теперь? — ужаснулся Сергей.

— Почему в тюрьме? — пожал плечами Иг. — Мы-то на свободе, как видишь.

Но стоило Медунице лишь облегченно вздохнуть и расслабить вытянутую шею, как Иг тут же не преминул добавить:

— Хотя по законам военного времени мы запросто могли трибунал схлопотать.

— Плевое дело, — подтвердил Ник. — Первый раз мы чуть-чуть взяли. Конфет килограмма два. Шоколада плиток двенадцать. Пачек десять «Казбека», три бутылки вина… Ирисок полкило.

— Вы что?.. Вы разве вино пьете? — поразился Сергей.

— Да нам сколько раз подносили, — небрежно мотнул головой Ник. — Портвейн и другие всякие. Мне не понравилось. Игу тоже, по-моему…

— Я сиропы больше люблю, а вино — невкусное, — уточнил Иг.

— Так зачем вы вино утащили? — недоумевал Сергей.

— Как зачем? — обиделся Ник. — Вино и папиросы, знаешь, сколько на рынке стоили? Мы когда цены узнавать, стали, обалдели от удивления. Скажи, Иг?

— Дороже, чем в Ташкенте, гораздо. Особенно папиросы, — заверил Иг. — А помнишь, как ты перчатки искал? Артем нам от сеструхи старшей перчатки вязаные уволок. Ник, когда первый раз полез, о гвозди перчатки те разодрал… Новые взамен купить хотел…

— И купил бы, если б не взяли нас тогда, — огрызнулся Ник.

— Как «если бы не взяли»? — переспросил Сергей. — Вас все-таки поймали? Вы же сказали…

— Поймали! Поймали! — напустился на Сергея Ник, словно именно Сергей был в этом виноват. — Собаку-ищейку привезли… Выволокла нас овчарка с теткиного сеновала. Руки назад. Соседи как на последних шакалов смотрят. Тетка ревет не своим голосом…

На полуфразе Ник смолк, прислушался. Кто-то открыл ключом парадную дверь. В коридоре завозились шаги.

Непривычно ласково прокурлыкал голос отца близнецов.

— Сюда, сюда проходи.

Дверь открылась. На пороге, полуоткрыв тонкогубый рот, остановилась, взметнув вверх удивленные брови, смуглая женщина с тревожными, недоверчивыми глазами. Позади, недоумевая, топтался бывший танкист.

Первую ломкую паузу прервал Сергей. Выдавил из себя севшим от страха голосом:

— Здравствуйте.

Вторя Сергею, едва слышно поздоровалась и Медуница.

Смуглая женщина и отец близнецов молча кивнули в ответ.

— Это что же… все твои… ваши? — крякающим голосом спросила женщина, оглядывая ребят.

— Да нет, — замялся директор ремесленного училища, и шрамы-рубцы на его лице медленно задвигались, наливаясь непрошеным стыдом. — Мои вот эти… Николай и Игорь… Вы за брюками не поехали, значит?

— Мы, понимаешь, сегодня хотели обязательно, — дрожащим голосом начал Иг.

Но отец не дал ему договорить.

— Ладно… Потом разберемся. Чай-то у вас хоть горячий?

— Угу, — потупил голову Иг.

— Может, вы нас с Галей чайком угостите? — стремясь поскорей разрядить неловкость ситуации, шагнул в комнату отец близнецов. — Проходи, Галина, садись… Ребятки, поухаживайте за гостьей. А я пока с вашими друзьями познакомлюсь.

Делая вид, что не замечает, как демонстративно не смотрит на тонкогубую женщину Ник, бывший танкист подошел к Медунице, протянул руку.

— Меня зовут Арсен Иванович. А тебя как величать прикажешь?

— Елена…

Девчонка так неотвратимо-пристально смотрела на Арсена Ивановича, что тот не устоял перед магией ее серых немигающих глаз и, будто устыдившись чего-то, невольно отвел взгляд, но, взглянув на подругу, разом преобразился, заговорил нарочито громко:

— Вы меня не бойтесь, ребята. Я на лицо страшный, а на самом деле веселый. Правда, Галя? — обратился отец близнецов к женщине, которая присела на край стула и, украдкой приглядываясь к братьям, заметно мрачнела.

— Что? — не услышав вопроса, вскочила со стула женщина, прижав к груди сумочку.

Снова продернулась колючая пауза, на протяжении коей смуглянка с нарастающим беспокойством бестолково теребила сумочку чуть искривленными пальцами.

— Что же это я, — заулыбался отец близнецов. — Ребята, это вот Галина, — Арсен Иванович замялся, но, вспомнив, быстро добавил: — Мухамедовна.

— Мухамеддиновна, — поправила его женщина крякающим голосом.

— Да-да, — смутился отец близнецов, — Галина Мухамеддииовна… Прошу любить и жаловать…

— Пап, у нас билеты на «Мстителя из Эльдорадо» в «Красный луч», — к всеобщему удивлению бойко выпалил Иг. — Можно, мы пойдем?.. А то опоздаем. Картина мировецкая, говорят. А брюки завтра привезем.

— Если мировецкая, бегите, — развел руками Арсен Иванович. — Как считаешь, Галина Мухамеддиновна?

— Да-да, — поспешно согласилась смуглянка. — Конечно, надо.

Как только четверка оказалась во дворе, недоумевающий Сергей обратился к Игу:

— У тебя правда билеты на «Мстителя из Эльдорадо» есть?

— Есть! — ощетинившись, отрубил Иг. — Или дома не разрешат?

— Почему не разрешат? — обиделся Сергей.

Выручила Сергея Елена, спросившая у Ника:

— А эта женщина вам сродственница?

— Никогда в жизни я ее не видел, — сквозь зубы выцедил Ник.

— Глаза отчего вспугнутые у нее? — раздумчиво вымолвила Медуница.

Дожевывая на ходу бублик, к ребятам подбежал Шашапал. Еще издали быстро заговорил:

— Бабушка записку написала, что уехала к Маре Григорьевне за переводом Верлена. Это значит, надолго. Я молоко кипятить начал — есть очень захотелось, и упустил. Убежало оно. Тут, как назло, сосед заявился… в общем, вот… А вы уже ко мне шли?

— Все пойдем в «Красный луч» на «Мстителя из Эльдорадо»! — раздувая ноздри, с деланной небрежностью провозгласил Иг.

— Ты что? — растерялся Шашапал. — Хват сказал, что вчера спекулянты по пятнадцать рублей с билета рвали.

— Не твоя забота! — ослепил Шашапала улыбкой Иг.

— У тебя действительно есть билеты? — сделал последнюю попытку узнать правду сбитый с толку Сергей.

— Еще поспрашивай, наверняка опоздаем! — ерничал Иг. — Прибавь шагу!

— А как же платье? — не мог переварить столь разительную перемену Шашапал. Суетливо забегая вперед, он пытался заглянуть в глаза каждому из мальчишек, дабы распознать ускользающую истину. — Вы же хотели?

— Колобок тоже хотел убежать, пытался, а его сожрали! — перебил Шашапала Иг. — Шире шаг!..

Толпа возле клуба «Красный луч» раза в два превосходила все привычные нормы. До начала единственного дневного сеанса, на который пускали ребятишек, оставалось десять минут. Никто из четверых не заметил, как исчез Иг. Обернувшись, Сергей увидел затылок Ига, быстро отсчитывающего тридцатки и червонцы какому-то рыхлому детине со смазанной физиономией. Через пару минут Иг вынырнул из самой гущи, держа перед собой веером пять билетов. Показывая на средний, бросил Сергею:

— Этот самый лучший. На последний ряд с тобой всякий сменяется. Пошли!

— Ты зачем столько денег истратил? — схватился за щеку Шашапал, задыхаясь от ужаса.

— Ничтяк, Шашапальчик! Порядок! — хлопнул Шашапала по груди Иг. — Гуляем на всю катушку!

— Мой-то продай, — вдруг сказала Медуница, — я же говорила, что не смогу за платьем после четырех. Мне в больницу, к Веронике Галактионовне. Забыл? Говорила ведь…

— Все правильно! Говорила! Тетка ждет! Вези ватрушки! — заорал, отбивая чечетку, Иг. — Кто следующий? — свирепел Иг, сверля Сергея шалыми глазами.

Бесноватый напор так оскорбил Сергея, что ему невыносимо захотелось сбежать, зареветь от обиды… Пятясь, он путано заговорил, мало что соображая, стараясь любой ценой удержаться, чтобы не завыть в голос:

— Я все думал, ты разыгрываешь. Жутко хочется посмотреть, но я же не предупредил никого… Мать сегодня рано с работы.

— Ха-ха! — подскочил вверх Иг, крутя билетами над головой. — Форшмак и полные штаны!

Ник, молчавший с тех пор, как Арсен Иванович и Галина Мухамеддиновна застали ребят за чаепитием, подошел к брату, выхватил у того из рук два билета, разорвал в мелкие клочья, небрежно швырнул под ноги Сергею. Сказал с отменной вежливостью, проникновенно, но тихо:

— Привет, правильным людям.

Круто повернулся и пошел к дверям клуба, не оборачиваясь… Иг ухватил за плечо побледневшего Шашапала, заорал, увлекая его вслед за Ником:

— Пойдем, Шашапальчик! Попрыгаем!.. И гори все синим огнем!